Contradiction — their similarity

      «…такими темпами мы замёрзнем насмерть», — закончил Сяо очередную запись в заметках, которые должны были помочь ему понять свои чувства и поведение, однако пишет он их скорее для психолога и спокойствия Чжун Ли, который периодически интересуется результатами бесед, чем для себя. Математик записал и эту мысль, после чего вернул телефон в карман куртки и устало облокотился о дерево, закрывая болящие от усталости глаза.       Литератору хорошо — он спит без задних ног уже часа три, если не больше, пока Сяо думает, чем же себя занять, ведь бросить надоедливого коллегу здесь было бы негуманно, а будить как-то жалко — особенно когда Каэдэхара свернулся калачиком, уронил голову на его колени и сопит так мирно и спокойно, что от одного только его вида клонит в сон. Математик усмехнулся мыслям, которые лезут в голову и которые он явно должен записать и проанализировать, но не сделает этого, потому что за сегодня и так произошло слишком много всего, что надо и просто осознать. Мозг устал, нервная система выдохлась, а социальная батарейка сигнализировала желанием изолироваться от общества, что осталось от силы процентов десять, а в ноль разряжать нельзя — потом не восстановишься.       Шелест листвы и пение птиц убаюкивали, но окончательно уснуть мешал ещё по-весеннему холодный ветерок, до мурашек обжигающий морозом свободные от одежды участки кожи, однако Сяо даже не думал забрать у литератора куртку, которую он накинул на него, когда тот начал дрожать.       Кадзуха часто ворочался и что-то бормотал во сне; ещё чаще — хмурился и вздрагивал. Это невольно побуждало математика долго вглядываться в чужие черты лица и размышлять о том, что снится другим людям. Что они видят в этих сомнительных грёзах? Часто ли это кошмары? Как другие борятся с ужасами подсознания, что настигают их по ночам? Казалось, он никогда не интересовался посторонними людьми, за редкими исключениями в виде его младшей сестрёнки и Ху Тао, однако с приходом в его жизнь литератора что-то определённо начало меняться.       Ключевым изменением было то, что о Каэдэхаре, как о несмышлёном ребёнке, хотелось заботиться где-то на подсознательном уровне, хотя, казалось бы, всего месяц назад математика трясло от одного только его присутствия. И это желание быть рядом, чувствовать родное тепло, волной разливающееся от груди к животу и до кончиков пальцев, было немыслимо для такого человека, как он. По-хорошему, всё это тоже нужно проанализировать, но он не хочет заниматься этим сейчас, когда тепло чужого тела приятно контрастирует с холодом ранней весны, а в душе так мирно и спокойно, как не было никогда в жизни.       А ещё он не хочет, чтобы этим занимался кто-то посторонний — ни психолог, спрашивающий с милой улыбкой о том, как прошла его неделя, ни тем более Чжун Ли, который переходит все границы, когда дело доходит до социализации.       Математик разглядывал аккуратные брови, длинные ресницы, за которыми нередко прячется пустота огненно-карих глаз, острый подбородок и тонкие губы, временами растягивающиеся в самую обворожительную в мире улыбку. Его взгляд невольно цеплялся за волосы, к которым хотелось прикоснуться почти так же, как в детстве к облакам на небосводе, и за ярко-красную прядь среди россыпи пепла, которая привлекала внимание не хуже эксцентричного характера самого литератора.       Кадзуха завораживал, вызывал интерес и притягивал людей своей яркостью и жизнерадостностью. Однако это определённо не могло объяснить такую тягу к его персоне со стороны Сяо.       И пока собственные мысли блуждали где-то не там, заставляя выпасть из реальности, чужие черты внезапно исказились не то болью, не то страхом, в то время как сам литератор начал что-то неразборчиво бормотать и лихорадочно сжимать чужую одежду, словно пытаясь нащупать опору или что-нибудь, за что можно ухватиться. Чужой сон стремительно перерастал в тревожный кошмар, из лап которого Кадзуха никак не смог выбраться сразу — а значит тот был силён, с каждой секундой всё сильнее утягивая в ужасы подсознания.       Сяо интуитивно запустил руку в чужие пепельные волосы, массируя кожу головы. Он не знал, помогают ли подобные действия, однако будучи ребёнком именно этого он хотел больше всего на свете, когда просыпался в холодном поту посреди ночи, не в силах отличить кошмар от реальности.       — Казу, — тихо позвал он в надежде, что это возымеет эффект. Однако это совсем не помогало, заставляя нервничать в глупой беспомощности перед чужими грёзами. — Казуха! — позвал он чуть громче и настойчивее, начиная легонько трясти того за плечи, при этом ужасно боясь ещё больше напугать и так хрупкое сознание.       Литератор никак не реагировал — лишь доселе спокойное дыхание участилось в такт сердцебиения, из-за чего Сяо уже начал было беспокоиться и думать над более серьёзными способами пробуждения. Но не успел он что-либо предпринять, как Кадзуха внезапно замер и замолк — и вместе с ним замерло всё вокруг, оставив математика наедине с безжалостно нарастающей тревогой и страхом того, что литератор совсем перестал дышать. Спустя ещё пару секунд, Кадзуха медленно выдохнул, зажмурился и наконец-то открыл глаза, всё ещё подёрнутые пеленой сна. Всего на мгновение Сяо показалось, что в них стоят слёзы, однако стоило Каэдэхаре моргнуть — и это видение исчезло.       Математик наблюдал за тем, как Кадзуха постепенно возвращался в реальность и осматривался, пытаясь понять кто он, где он и какой сейчас год. В какой-то момент литератор перевёл взгляд на Сяо, у которого в груди тут же всё похолодело, а сердце рухнуло вниз, куда-то сквозь рёбра.       Чужие глаза впервые были настолько тусклыми и пустыми, а тяжёлый взгляд буквально прожигал Сяо насквозь. Тьма, бесконечная бездна, заглядывающая прямо в душу из глубины алых омутов, душила и топила в себе, словно бушующий океан, пока всеобъемлющая пустота грозила поглотить всё вокруг в безуспешных попытках наполнить себя хоть чем-то живым. И это пугало, заставляя не на шутку встревожиться, ведь разве может такой человек быть таким пустым?       Не в силах справиться с накатившей тяжестью, Сяо отвёл взгляд и достал телефон, сделав вид, что смотрит время, но на самом деле лишь пытаясь заглушить подступившую к горлу горечь.       Время уже перевалило за девять вечера, а когда он снял блокировку на экране высветилось не закрытое приложение для заметок с последней записью. Сяо отступил пару строк и добавил несколько предложений о том, что Кадзуха проснулся от кошмара и что его глаза снова показались пустыми. Параллельно с этим он ощущал, как чужой взгляд, до этого блуждавший по его лицу, перебрался к руке, в которой он держал телефон, словно намереваясь разглядеть беспорядочные записи. Однако Кадзуха неподвижно лежал на его коленях и явно не мог видеть, что конкретно писал математик.       Мыслей было слишком много, и он записывал все без разбора. Спустя мгновение пришло запоздалое осознание, что его рука всё ещё была в чужих волосах, поэтому Сяо сразу же поспешил это исправить, после чего Кадзуха наконец поднялся, потягиваясь и зевая.       Сяо украдкой наблюдал за тем, как Кадзуха разминался, и только сейчас подумал о том, что условия, в которых уснул литератор, вряд ли можно назвать комфортабельными, из-за чего всё тело должно невыносимо болеть. Однако Каэдэхара не подавал никаких признаков ноющей боли.       Просидев так ещё немного, Сяо всё-таки поднялся, параллельно натягивая упавшую с чужих плеч куртку. Накатившее тепло заставило приятно поёжиться, пока ноги покалывало оттого, что те слишком долго пролежали в неподвижном положении.       — Который час? — спросил Кадзуха с абсолютной невозмутимостью, словно проспать полдня посреди леса обычное дело.       — Десятый, — на автомате ответил Сяо, чувствуя, как на плечи внезапно накатила усталость и желание поскорее вернуться домой и поспать хотя бы пару часов.       — Уже так поздно… — протянул Кадзуха и посмотрел Сяо за спину, где закат уже начинал раскрашивать горизонт всеми оттенками красного. На фоне этого многообразия цветов чужие глаза выглядели болезненно тускло. — Пора домой.       Сяо молча кивнул, соглашаясь с этим утверждением, и последовал за Каэдэхарой, когда тот устремился куда-то вглубь зарослей. Он не знал, куда они идут, но на этот раз верил, что Кадзуха выведет его отсюда целым и невредимым.       Весь обратный путь они шли в тишине, настолько некомфортной, насколько это в принципе было возможно. Кадзуха молчал, хотя обычно его не заткнуть, шёл быстро, натянутый, как струна, и даже не оглядывался проверить поспевал ли математик за ним. Создавалось смутное ощущение, будто он пытался сбежать, но от чего именно — Сяо не понимал, а спрашивать не решался, поэтому лишь прибавил шагу, чтобы идти вровень с Кадзухой, и периодически тормозил его на переходах, чтобы литератор ненароком не шагнул под машину. В эти моменты Каэдэхара смотрел на него как-то странно: болезненно и разочарованно, словно каждый раз поднимая глаза он рассчитывал увидеть не Сяо, а кого-то другого.       Некая тревога не отпускала его всю дорогу до дома, отчего он только у подъезда осознал, что Кадзуха всё это время шёл сюда вместе с ним, хотя мог уже давно свернуть в сторону метро.       Сяо остановился перед крыльцом, нерешительно смотря то на массивную железную дверь, то на литератора, который в свою очередь замер, подняв голову к верхним этажам шестиэтажки, словно пытался что-то разглядеть в горящих жёлтым светом окнах. Где-то на задворках сознания возникла тревожная мысль, что Сяо не хочет выпускать литератора из поля зрения, однако он задушил её раньше, чем она стала чем-то осознанным, поспешно попрощавшись с литератором, но не получив ответа. Стремясь избежать повисшей тишины, он уже было развернулся, чтобы уйти, как вдруг Кадзуха окликнул его:       — Сяо.       Названный остановился и оглянулся. Из-за высоты ступенек и нехарактерной сутулости Каэдэхара казался маленьким и беззащитным, хотя при обычных обстоятельствах они были примерно одного роста.       — Что? — нетерпеливо спросил Сяо, когда продолжения не последовало.       — Можно остаться у тебя?       «…»       Чужая просьба выбивает из колеи, заставляя уставиться на Кадзуху с немым вопросом.       — С чего бы это? — первой реакцией становится непроизвольная агрессия, потому что Сяо ненавидит, когда нарушают его личное пространство, коим тесная студия и являлась.       — Понимаете… — быстро исправился литератор, хотя подобную реакцию вызвало вовсе не неформальное обращение. — Если я сейчас поеду домой, то лягу, в лучшем случае, во втором часу ночи, а вставать мне ни свет ни заря только ради того, чтобы покататься часок в метро! Будьте снисходительны… — излишняя артистичность в чужих словах изрядно выводила из себя.       — А потом что? Ко мне переселитесь, чтобы лишние пять минут поспать? — спросил математик, скрестив руки на груди и смерив литератора скептическим взглядом. Только недавно ходил весь такой хмурый и погружённый в себя, а теперь опять дурака валяет. Ну что за человек!       — Если позволите…       — Нет! — прервал его Сяо, хватаясь одной рукой за голову, которая резко чересчур уж разболелась, а второй отмахиваясь как от очень назойливого ученика. Теперь он окончательно избавился от всех переживаний, ведь перед ним снова стоял тот самый надоедливый литератор, к которому он успел привыкнуть за несколько месяцев знакомства.       — Не поймите неправильно! — вновь начал Кадзуха, неловко улыбаясь и нервно поправляя волосы. — У нас в доме отопление отключили раньше назначенного срока, а по ночам сами понимаете… — замялся Каэдэхара, сделав неопределённый жест рукой. В этот же момент подул слабый, однако очень холодный ветер, заставивший поёжиться. — У меня плохое кровообращение, и как бы мне не замёрзнуть насмерть…       Кадзуха явно преувеличивал, и это было неудивительно. Но вот то, что он не мог сформулировать предложение, было чем-то новеньким. Однако Сяо решил не застрять на этом внимание, больше сконцентрировавшись на самой отмазке, которая выглядела донельзя надуманной и неправдоподобной.       Сяо уже был готов перечислить литератору тысячу и один способ решения данной проблемы, но не успел он и руки поднять, чтобы начать загибать пальцы, как Кадзуха внезапно перехватил его ладони и крепко сжал их своими, чем заставил математика вздрогнуть и непроизвольно взглянуть в глаза цвета закатного неба над головой.       — Прошу.       Первое, что он почувствовал, — чужие ладони были обжигающе холодными. Потом всё тело покрылось мурашками, а за ними в горле встала непонятная тревога, заставившая приглядеться к выжидающе глядящим на него стёклышкам.       И неожиданно, идя вразрез с логикой и чужим вроде как привычно беззаботным поведением, в них было до того пусто и темно, что сердце невольно дрогнуло и провалилось куда-то сквозь рёбра.       Обычно в такие моменты Кадзуха отводил глаза, не давая никому вглядываться в эту пустоту больше секунды. Однако сейчас он настойчиво сохранял зрительный контакт, словно просил Сяо прочитать что-то между строк, услышать то, что невозможно выразить словами, понять то, что не мог понять даже сам Каэдэхара.       И Сяо не то чтобы понял причину этой неожиданной мольбы, однако всё-таки отступил и принял поражение в этом глупом противостоянии. Причиной этому была не столько тревога, грозящая загрызть его заживо, если он сейчас бросит всё на произвол судьбы и откажет литератору, сколько осознание того, что всегда прячущий своих демонов Каэдэхара решил открыться подобным образом и передать столь хрупкое доверие такому человеку, как он. Он просто не мог оттолкнуть его сейчас, когда Кадзуха так отчаянно просит спасти его от незримой опасности, которую Сяо не может увидеть, но может почувствовать.       Выдернув руки из плена ледяных ладоней, математик молча направился к подъезду, лишь при входе оглянувшись на литератора через плечо в молчаливом ожидании. Тот же, поймав чужой взгляд, моментально оживился и поспешил за Сяо, улыбаясь не то победно, не то благодарно.       — Не за просто так, — запоздало кинул математик скорее просто, чтобы Кадзуха не был слишком довольным, но тот лишь подавил смешок, спрятав неожиданно искреннюю улыбку в кулаке и продолжил следовать за ним.       Кадзуха быстро взбежал по лестнице и, словно нетерпеливый ребёнок, ждал никуда не торопящегося Сяо. По какой-то причине литератор не стал открывать дверь своим ключом, который у него, несомненно, был — уже не раз приходилось убеждаться, а просто разглядывал трещины в потолке, перекатываясь с пятки на носок. Но стоило математику только подумать, что Кадзуха решил соблюсти хоть какие-то нормы приличия, и открыть дверь, как тот бесцеремонно прошмыгнул в дверной проём, скинул обувь посреди прихожей, не удосужившись поставить её ровно, и отправился по-хозяйски осматривать хоромы площадью двадцать пять квадратных метров. У Сяо от подобной наглости левый глаз задёргался в такт щелчков замка, который никак не хотел проворачиваться больше чем на три раза. Литератор же был абсолютно слеп к испепеляющему взгляду, что за какие-то пару секунд успел прожечь сквозную дыру где-то в районе давно остановившегося сердца.       Прокляв литератора сто — нет — тысячу раз, математик снял обувь, поставив её аккуратно на полку заодно с обувью нежеланного гостя, и верхнюю одежду, заодно повесив чужое, небрежно брошенное пальто на вешалку. Закончив с наведением порядка в прихожей, Сяо прошёл вглубь студии, впав в полный ступор от того что все возможные ящики в этом доме были открыты. Абсолютно все! Как будто за минуту здесь успели провести доскональный обыск в попытках найти непонятно что. Да и что он бы мог прятать?       Сяо тяжело вздохнул, массируя виски. Кадзуха только зашёл, а уже устроил полный хаос, словно не мог существовать в гармонии с этим грешным миром.       — Вам не кажется, что Вы переходите границы? — уточнил Сяо, наблюдая, как Кадзуха открывает очередной ящик.       — Это было где-то здесь… — проигнорировал его Каэдэхара, прикидываясь теперь не только слепым, но ещё и глухим.       — Что Вы ищите?       — Заначку, — без каких-либо объяснений бросил литератор и потянулся к дальнему ящику, существование которого обычно игнорируют.       Рефлексы сработали быстрее, и Сяо инстинктивно дёрнулся, сократив и так небольшое расстояние за считанные секунды. Схватив литератора за руку, он сжал её, абсолютно не контролируя силу, будучи готовым сломать её при малейшем сопротивлении, любом намёке на агрессию или хотя бы попытке подойти ближе ещё хоть на сантиметр. Это был страх, нет, инстинкт выживания: либо ты, либо тебя. В этот момент он не мог думать о чём-то, кроме защиты этого проклятого ящика, ведь лучше быть избитым, чем зарезанным. Кадзуха вскрикнул, и это своевременно привело в чувства, заставив опомниться прежде, чем вывернуть литератору запястье или, что ещё хуже, сломать его. Атмосфера резко переменилась. Казалось, всего за секунду из комнаты исчез весь воздух. Тишина давила как нечто живое и пугала мнимой опасностью, вызванная излишней паранойей. Тревога росла в геометрической прогрессии, заставляя крепче стиснуть зубы, чтобы не поддаться панике.       Медленно, словно пытаясь не спровоцировать дикого зверя, Кадзуха отвёл руку в сторону и сделал шаг назад, при этом не предпринимая попыток вырваться. Только после этого Сяо чуть ослабил хватку, и наконец отпустил. Кадзуха же сразу подтянул руку к груди, вертя запястьем, словно проверяя его работоспособность. На коже остались видимые следы. Вероятно, будет огромный синяк. От этой мысли Сяо начало тошнить.       Он открыл было рот, чтобы извиниться или оправдаться, однако Кадзуха лишь покачал головой, натянуто улыбнулся и как ни в чём не бывало продолжил рыться в ящиках, намеренно стараясь даже не смотреть в сторону того самого. Продолжать диалог не было никакого желания, поэтому математик просто продолжил скептически наблюдать за чужими действиями, пытаясь подавить жгучее чувство вины, что разрывало нечто живое между рёбер.       В итоге, так ничего и не найдя, Кадзуха плюхнулся на аккуратно застеленную кровать с разочарованным вздохом:       — Исчезло…       — Что исчезло?       — Вино, — пробормотал Кадзуха себе под нос и распластался на кровати, словно силы окончательно покинули его.       — Откуда здесь взяться вину? — с подозрением спросил математик, скрестив руки на груди. Алкоголь никогда не ассоциировался у него ни с чем хорошим.       — Я не забрал его, когда съезжал.       Сяо на мгновение задумался, прикидывая цифры в голове, а после аккуратно уточнил:       — Вы надеялись найти его здесь спустя два года?       — Два года? — словно не веря переспросил Кадзуха и даже чуть приподнялся на локтях, отчего Сяо смог увидеть чужие, широко распахнутые глаза, блестящие в жёлтом свету лампочки.       Чужое удивление звучало слишком искренним, чтобы быть очередным дурачеством, от которого можно было бы просто отмахнуться, как от очередных бредней маленького ребёнка. Однако Сяо не знал, что на это ответить, поэтому лишь неопределённо покачал головой, в то время как Кадзуха снова лёг и замолк, уперев не то задумчивый, не то опустошённый взгляд в потолок. Это было странно и вызывало беспокойство, но Сяо не задавал вопросов, ведь стоило ему начать, как от литератора непременно последовали бы встречные, на которые сам он не мог и не хотел давать ответы. Вместо этого математик решил позаботиться о гостеприимстве и найти для навязчивого гостя сменную одежду и полотенце.       Подготовив всё необходимое, Сяо сообщил об этом Каэдэхаре и сказал, чтобы тот шёл мыться. Тот никак не отреагировал. Отсутствие ответа раздражало, и, выйдя из ванной комнаты, математик вновь позвал литератора, интересуясь, собирается ли тот вообще принимать душ, однако вопрос вновь остался без ответа. Обойдя стеллаж с книгами, служащий хоть для какого-то зонирования территории, Сяо обнаружил, что Кадзуха не сдвинулся с места, продолжая рассматривать несуществующие трещины в потолке.       — Каэдэхара.       — Иди первым, мне нужно слишком много времени, — пренебрежительно ответил названный, не удостоив математика взглядом. — Не хочу, чтобы ты ждал меня.       Сяо уже открыл было рот, чтобы начать спорить, однако накатившая волна усталости заставила передумать. Ничего не ответив, он просто оставил литератору сменную одежду с набором полотенец и пошёл мыться.       Кажется, именно горячий душ — то, чего так не хватало после столь странного и насыщенного дня. Вода чуть обжигала привыкшую к морозу кожу, однако заветное тепло заставило наконец-то расслабиться и выдохнуть, приводя взбунтовавшиеся мысли в порядок.       Если так подумать, его жизнь никогда не была наполнена подобными суетливыми событиями. Сказал бы ему кто недели две назад, что сначала он за какие-то полчаса пробежит весь город ради того, чтобы попасть в заброшенный парк и провести там часа три-четыре, слушая пение птиц и наслаждаясь весенним воздухом, он бы назвал этого человека сумасшедшим. А если бы кто-то сказал ему, что он пустит ночевать практически незнакомого человека просто потому что почувствовал смутную тревогу, то Сяо непременно посчитал бы его законченным психом. Однако приятно ноющие мышцы и впавший в прострацию литератор прямо за стенкой давали понять, что всё это было самой настоящей реальностью. Он ещё не определился, как относится ко всей этой ситуации, однако она не вызывала негативных эмоций, кроме разве что мимолётного раздражения.       Выключив воду, Сяо машинально прислушался к посторонним звукам, однако ничего, кроме стука падающих с волос капель и журчания скрывающейся в стоке воды, слышно не было. Это успокаивало и вызывало подозрение одновременно, потому что гробовая тишина тоже была своеобразным сигналом бедствия, однако он лишь мотнул головой, гоня паранойю прочь. Шумно выдохнув, Сяо шагнул на холодный кафель, отчего по спине пробежали мурашки, и потянулся за полотенцем.       Уже натягивая домашнюю одежду, математик подумал, что надо бы постелить литератору на диване, ведь снова спать вместе они определённо не будут. Воспоминания того дня, когда Кадзуху настиг не то срыв, не то паническая атака, неприятно кольнули что-то между рёбер, заставив взгляд янтарных взгляд рассеятся, а сознание погрузиться в ощущения дрожи чужого тела и замирания сердца от чужого крика. В какой-то момент он настолько погрузился в это видение, что нервная система не выдержала, и его передёрнуло. Подумав, что его мозг и так сегодня был достаточно перегружен, чтобы напрягать его подобными воспоминаниями, Сяо покачал головой и покинул ванную.       — Казу… — непроизвольно позвал математик, но осёкся, не желая признавать это странное подсознательное желание пересечь границы дозволенного, что сам Кадзуха каждый раз делает с такой лёгкостью. — Каэдэхара, — неуверенно продолжил Сяо, заглядывая за стеллаж, но вновь прерываясь на полуслове. Тот факт, что литератор с его отменным слухом не откликнулся пусть даже на тихий зов, мог означать, что он либо игнорировал математика, либо…       Кадзуха всё ещё лежал на довольно мягкой кровати, прижав к себе подушку и сжавшись достаточно, чтобы казаться слишком маленьким на фоне огромного одеяла. Уткнувшись носом в одежду, которую Сяо ему любезно предоставил, чтобы переодеться и лечь спать, Каэдэхара мирно посапывал, сминая под собой покрывало. Это картина была настолько же умиротворённой, насколько раздражающей тем фактом, что Кадзуха внаглую уснул на его постели.       Сяо уже сбился со счёта, сколько раз проклял своё решение впустить литератора к себе.       И в этот момент он мог бы разбудить его, заставить сходить в душ, переодеться и выгнать на специально предназначенный для гостей диван, чтобы тот не привыкал к роскоши в чужой квартире и знал хоть какие-то нормы приличия, коль родители не научили. Однако усталость дала о себе знать приступом тотального безразличия ко всему: не хотелось ни скандалить, ни злиться, ни даже ворчать.       Поглядев на абсолютно расслабленного литератора, который немного поёжился то ли от холода и действительного плохого кровообращения, то ли от ощущения на себе чужого взгляда сквозь сон, Сяо отвернулся и даже с некоторым облегчением пошёл раскладывать диван, достаточно жёсткий, чтобы мозг мог ассоциировать его с безопасным полом.