Против течения

      Если хорошенько присмотреться, включить в своей голове оптимизм, полностью абстрагироваться от всего и удариться в сравнение, то…       Чуя может сказать, что выглядит довольно неплохо.       Нет, в плане внешности он само очарование, в чем убеждается с каждым днем все больше и больше. Речь идет о побитом виде. Пару синяков там, немного опухшее лицо и взгляд полной заебанности. Все же он выглядел намного хуже, когда попал в гвардию. Первые месяцы были адом на земле. Чисто физически не мог подняться с кровати, отчего получал штрафные, а это, в свою очередь, добивало ещё сильнее.       Сейчас хоть и выглядит жутко для ребенка, но по сравнению с прошлым — неплохо. Теперь их с Осаму действительно можно назвать братьями.       Накахара вертит головой, прогоняя мысли, и сильнее наклоняется к зеркалу. М-да, если мальчишка проходил через подобное с регулярной частотой, то рыжий понимает, почему тот вырос жестоким убийцей. Он бы на месте Дазая наверняка и сам кидался на людей, хоть это и сложно представить. Теперь парень окончательно разграничился в сознании. Ну не может этот мальчик быть тем же человеком, что отправил Чую на тот свет!       Произнеся это в своей голове, понимает, что может. Это все же один и тот же человек с разницей во времени своего существования, а не параллельная ветвь истории. И как бы рыжий ни рисовал в своей голове праведника — от Осаму все еще веет угрозой. Чуя просто не может избавиться от желания заехать в мстительном порыве чем-нибудь по голове. Накахара пока что сдерживается, воспринимая Осаму как младшего брата, который бесит, но которому жизненно необходима забота. И вчера вечером это благополучно выяснилось.       Только вот как помогать, рыжий не имеет понятия. Раньше казалось, что простой защиты и улыбки будет вполне достаточно — сейчас же кажется, что он делает своим вниманием только хуже. Но оставлять Дазая нельзя, это омерзительнее, чем не пробовать вообще.       Вроде, с реакции и слов той же Кирако, можно сделать вывод, что он поступает правильно.       Может, оно и так.       В любом случае, вчерашнее происшествие открыло глаза на многое.       Накахара отходит от зеркала и падает спиной на кровать. Снова встал рано для утренней разминки. Нужно придумать, как и что говорить Миядзаве. С Харуно худо-бедно разобрались. Она сидела с ним, пока не заснул, и отчего-то кажется, что осталась рядом на пару часов дольше после этого. Ну или же в комнату приходил кто-то другой, хуй их разберет. Чуя давно попрощался с чувством собственной безопасности. Не только тогда, когда в прошлом достигла новость о смерти всего дома, но и тогда, когда вновь попал в сам дом.       Честное слово, если однажды его грохнут здесь — пожмет плечами и скажет «ладно, это было ожидаемо, а еще разочек можно?».       Рыжий резко сел на постель, отгоняя траурные мысли.       Новый день! Новые возможности!       Новые способы действовать брату на нервы!       Радость-то какая! Пиздец!       Все, мы не грустим. Нас побили, нас убили — мы напьемся и поспим!       Напиваться нам нельзя, а поднять себе настроение, съехав по перилам, — можно. Рыжий полюбил этот способ передвижения. Быстрее, веселее и спокойнее, поскольку ступенькам веры нет. Особенно этим.       — Братец Кенджи, доброе утро! — смотри, как мне расхерачили ебало!       — Доброе… Чуя, что…       Давай, Миядзава, хорошенько подумай, что сказать и как спросить. Мы все должны пройти через эти эмоции и фарс, потому не волнуйся. Чуя тоже утром паниковал.       — Братец Кенджи, — обратился Накахара, мило улыбаясь, — вчера мисс Харуно сказала, что будет собирать вместе с нами яблоки! Правда здорово?       Кенджи, ты, конечно, мальчишка, но старше, так что возьми на себя ответственность и спроси. Давай, нам всем тяжело, но мы должны переступить этот этап и двигаться дальше.       — Чуя…       Накахара понимает белобрысого. Внутри что-то переворачивается — сам прошел через это вчера. Когда ты должен, обязан, хочешь что-то сказать, но не знаешь что. Боишься.       — Братец Кенджи, — самым невинным и плаксивым голосом спросил рыжий, не переставая смотреть в глаза, — что-то случилось?       Вопрос до крайности тупой и невежливый. Конечно же что-то случилось! По нему словно кто проехался на телеге, а он тут стоит и треплется! Да ещё и к мальчишке пристает! Но Кенджи должен сам сказать. Собеседник сел перед ним на корточки.       — Чуя, — обычно задорный и весёлый голос стал как никогда серьёзен, — кто тебя так?       Не «Откуда?».       Не «Ты упал?»       А «Кто?».       Хоть ответ и очевиден. Возможно, белобрысый что-то чует и разделяется между отцом и сыном. Спешим подметить, что Накахаре досталось от обоих. Если, конечно, речь идет о вчерашней перепалке.       Теперь уже рыжий оказался на перепутье. Кенджи — хороший парень, оттого не знает, как сказать. Давить ли на жалость? Заикаться? Отвернуться и отказаться отвечать? Это все так неправильно, неуважительно.       — Мистер Горо, — твёрдо и уверенно, не отводя взгляд, — вчера вечером.       Рыжий позволил Кенджи переварить информацию.       — Чуя…       — Он… — на этот раз Накахара опустил голову, белобрысый мрачнеет на глазах, — делал братику больно, — выдал, стараясь не вздрогнуть, когда Миядзава наклонился и обнял его, — но я ничем не смог ему помочь, — будь Чуя в старой форме, он смог бы гораздо больше. — Ничего. Братец Кенджи, — рыжий уткнулся тому в грудь, обнимая в ответ, — мне так стыдно за свою слабость.       — Чуя, это не так, — поспешил его разуверить Миядзава, как-то по-братски стискивая, — то, что ты захотел помочь брату, — на обозначении Осаму парень явно замялся. — Ты очень сильный, Чуя. Ты не струсил и не оставил его, но… — Кенджи, глубоко вздохнув, снисходительно, но с толикой строгости предупредил:       — Но не смей оставаться в такие моменты там!..       — Но Дазаю было больно…       — Ему еще больнее от того, что ты пострадал! — Миядзава явно не верил в свои слова и сказал их для утешения, для остановки упрямого ребенка от бесполезного геройства. — Он все же твой брат…       — Прости, — перебил рыжий, желая поскорее закончить очередные нежности, — я и тебя заставил грустить.       — Чуя, — так строго, насколько смог, отозвался Миядзава, — убегай. Такое может повториться, ты не должен оставаться. Всегда беги ко мне, понял?       — Но как же, — рыжему понравилось, что Кенджи признался, что такое повторится.       — Никаких «но как же», слышишь? Убегай, и все, — серьезно уверял мальчишка. — Не расстраивай меня и Кирако, она наверняка пришла в ужас…       — Мисс Харуно, — к сожалению, — она даже заплакала… мне так жаль.       — Прекрати, ты ни в чем не виноват, Чуя, — более мягко отозвался Миядзава. — Дазай тоже знает, что может приходить сюда, — возможно, Кенджи когда-то говорил об этом тому, но Осаму по какой-то причине не пользуется предложением. Сторонится парня или просто прекратил. Или Миядзава нарушает заповедь, говоря так, чтобы ребенка успокоить.       — Спасибо, братец Кенджи, — просто согласился Накахара. — Давай сделаем зарядку, а после вместе насобираем яблок.       Тяжелыми усилиями Чуя не испоганил статистику юного спортсмена и неплохо выехал на желании разбить кое-кому лицо. Агрессор сменился — теперь это хозяин дома. Так что свои километры, несмотря на усталость с самого утра, осилил. Растяжка далась полегче. Может, от того, что тело детское, а у них с этим как-то попроще.       Корка противно мокла после принятия водных процедур, вернее, после закалки с парой бочек прохладной воды. Но это было некритично. Критично — состояние Миядзавы, который явно не отошел, хоть и демонстрирует обратное. Накахаре, конечно, приятно — переживание за деточку, все дела, но при этом как-то совестно.       Сложно сказать, разбавляет или дополняет эту картину подошедшая Кирако. А то и невозможно. Ну ей-богу, люди, не конец света. Давайте пошустрее, повеселее как-то.       — Мисс Харуно, доброе утро! — выпалил Накахара, радостно маша женщине. — Вы все же пришли!       — Чуя, я думала, что ты все еще спишь, — во взгляде Кирако читалось волнение. Она наверняка перепугалась, когда после вчерашнего не нашла ребенка в комнате.       Рыжий на это солнечно улыбнулся, думая, что ответить, и молясь, чтобы Кенджи сказал хоть что-нибудь. Но он не желал помогать в поднятии боевого духа.       — Мисс Харуно, — воодушевленно обратился рыжий, — а вы когда-нибудь собирали яблоки?!       Кирако, только не ржи.       Да, тупо.       Да, глупо.       Но вас по-другому не растрясешь! Так что бери эту гребаную корзину и идем собирать гребанные яблоки! И да, еще напомню про сортировку гнилых и не очень!       — Мисс Харуно, а правда, что из побитых яблок можно сделать пирог?!       А еще варенье, джем, пастилу и даже вино! Кирако, душечка, возьми на вооруженице! С последним пунктом охотно поможет! Ну, приготовить не факт, хотя грешил в прошлом, но провести дегустацию через неопределенное время сможет! На высшем уровне! Со сравнениями!       — А, — подал голос Кенджи и повернулся к нему, все еще держась руками за лестницу, — то есть, мне ты не веришь?       — Братец Кенджи при мне не готовил, — фыркнул Чуя, подбирая плоды. На лестницу его не пустили. А жаль. Высоко бы сидел, далеко бы глядел. В окно Осаму не заглянул бы, оно и не важно: не девчонка, а он не возлюбленный, но все же ощутил бы себя высоким. Эх, поскорее бы вырасти!       — Грубо, Чуя.       — Справедливо, — подтвердила она и с укором посмотрела на Кенджи. — А-ли забыл, как дом чуть не спалил?..       — Кирако! — моментально вспыхнул мальчишка и как-то странно глянул на рыжего.       Накахара сорвал с нижней ветки небольшое яблоко. Все же хорошие у них деревья, плодоносные. Чуе все же нравится этот сад, возможность отвлечься и с пользой провести время.       — Чуя, яблоко в голову попадет, — Накахара пропустил какую-то часть диалога.       — А ты целься лучше! — крикнул рыжий и подобрал укатившиеся яблоки. — Вы пока там наверху копаетесь, я уже снизу все насобирал! И вообще, я есть хочу!       — Кирако, — усмехнулся Миядзава, — погляди.       Да, демонстрирует характер, и не нужно так смотреть. Харуно, ты, конечно, прекрасно улыбаешься, но сейчас слишком снисходительно. Как воспитатель на своё любимое чадо, когда оно начинает вставать в позу.       Но рыжему это только на руку. Эти умилительные переглядывания взрослых между собой. Черт, взрослые иногда бывают такими душками! Такие милые!       Главное, что Кирако не вспомнила о минутно брошенной фразе о жонглировании. Кому молиться за такое благословение и милость еще неизвестно, но как только, так Накахара сразу сельдерей помоет и преподнесет. Честное слово.       Но урок Чуя усвоил. Пинок научиться жонглировать получил.       Несколько корзин наполнились яблоками, и Кирако все же вспомнила о своем «ненадолго», отчего Чуя подскочил с закономерным вопросом:       — Мисс Харуно, — Накахара протянул женщине спелое яблоко, — а вы умеете делать кроликов из яблок?       И состроил такой взгляд осиротевшего котёнка, что глаза заслезились. И так выглядит болезненно, чем открыто пользуется, так ещё и мордашкой умело эмоционирует. Уже не говоря о давящем чувстве вины, что все еще захлестывает Кирако. Ох, за манипуляции со взрослыми ему однажды воздастся.       — Нет, Чуя.       Накахара солнечно улыбнулся, похлопывая по скамейке рядом с собой. Нет, Харуно, грустить в одиночестве ты не будешь!       — Вот так, Мисс Харуно, — нож Чуе, к сожалению, не дали. А зря! С ним поспокойней, — нужно разрезать большое на шесть частей, да, вот так.       — Ну-ка, — Миядзава прекратил бесшумно наблюдать за сотворением прекрасного и присел рядом.       — У тебя, братец Кенджи, яблоко не такое большое, потому лучше на четыре, — пояснил рыжий и, дождавшись, результата хлопнул в ладоши: — Отлично!       Эх, оказывается, обучать, когда ты ребёнок, так весело. Интересно, а если бы он в таком состоянии попал на те сугробы и предложил Осаму порезать кроликов из яблок, взамен собственного горла, он бы согласился? Вопрос, конечно, откуда взять яблоки на морозе более открытый, но они бы выкрутились из ситуации. И снова мысли Чуи вернулись к тёмному эпизоду прошлого!       — Теперь, — Накахара взял один кусочек и провел небольшую диагональ, — нужно сделать небольшой надрез… нет-нет, братец Кенджи, ты так все срежешь! Осторожней и легче, как у Мисс Харуно!       — О, так, значит, я молодец, Чуя? — с небольшим смешком поинтересовалась Кирако.       — Вы далеко пойдёте! — гордо подтвердил мальчик, а затем взглянул на белобрысую голову. — А братец Кенджи останется на второй год!       — Чуя, это слишком сурово! — восстал Кенджи, что совершенно не пошатнуло уверенность рыжего.       — Зато честно! — парировал Чуя. — Теперь нужно аккуратно срезать кожуру, вот так, — показывать пальцами неудобно. И даже как-то жалко. Его повзрослевшая версия пустила бы слезу, если бы узнала. — Видите, это похоже на ушки!       — Никогда бы не подумал, — сознался Миядзава, разглядывая труд Харуно, а затем свой.       — Ты зачем все срезал?! — спросил Накахара, глядя на труд горе-ученика, а затем плюхнулся на скамейку, разочаровано возглашая:       — Угробишь ты своего молодого учителя.       Когда руки понимают технику, резать уже не так сложно. Потом, слово за слово, кусочек за кусочком, и несколько десятков спелых яблок превратились в кроликов. Корявых и не очень, но зато созданных с душой. Намного лучше его первых попыток.       — Можно ещё сделать небольшие надрезы в виде глаз и носика! — поделился Чуя, о чем в последствии пожалел, ибо несколько экземпляров первыми сгинули в пучине желудка из-за слишком уродливой внешности. Тогда-то Накахара и вопросил.       — Братец Кенджи, ну пожалуйста! — сложил руки над головой в молебном жесте. — Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! — вероятность того, что ему откажут чертовски мала. — Можно я сорву несколько петуний?! Немного, внизу, видно не будет! Я аккуратно!       Миядзава хотел сразу ответить согласием. Терпеть не мог, когда цветы обрывают без продыху, даже не давая им распуститься и насладится жизнью. Но если иногда и по нужде — пожалуйста. К тому же Чуя — милый ребёнок, который вчера пережил стресс. Почему бы не уступить?       — Я тебе всю-всю черешню соберу!       Не унимался мальчик, чем заставлял Миядзаву чувствовать себя неловко. И как это ребенок может быть настолько хорошим? Пережить избиение и теперь заботится о цветах и мнении садовника.       — Ты ж не достаёшь, — отозвался Кенджи под непонимающий взгляд воспитательницы.       Если уж рыжий так желает поработать, то почему бы не предоставить возможность? К тому же с таким складом и нравом пацан вырастет что надо. Почему бы не поспособствовать?       — Я могу на табуретку встать, — и тебя с неё, блять, ушатать, — или снизу соберу!       Кенджи, ну хорош ломаться! Сколько суматохи ради милого братика.       — Ладно уж, — Миядзава сделал вид, словно это решение далось нелегко, но плата за цветы его подкупила. — Только осторожно, и не дергай сильно, а не то с корнем вырвешь.       — Ага, — Накахара принялся отбирать самые пригожие кусочки яблок и складывать их симметричными рядами в одну тарелочку под удивленные взгляды взрослых.       — Я сейчас вернусь.       Почти что по слогам оповестил рыжий и предельно тихо, не сводя глаз с тарелки, зашагал в сторону выхода, неуклюже пнув дверь. Остановился на привал у кустарника и, расположив тарелку на зелёной траве, принялся отбирать симпатичные бутоны.       Ишь, как мило: и завтрак в постель, и цветы! А брат-то хорошо устроился! Даже Хигучи не столь часто получала такое внимание. Да и, впрочем, не особо жаловала всю эту романтику. А Накахара не настаивал. А тут уже какой день подряд!       Красота, ничего не скажешь. Ладно. Может, Осаму все же подаст в старости стакан воды. Ну или хотя бы не подсыпет туда ничего, уже недурно!       Иногда Чуе кажется, будто бы он решил стать не просто хорошим братом, а лучшей мамочкой. Вот просто с зубами вырывает это право у пресвятой страдалицы с фресок. Ладно, это уже богохульство.       Все же немного напрягает, ведь он пиздец, как отклоняется от первоначального плана! Его дело было — не ухудшить, не издеваться и не донимать. Единственное, что можно сказать сейчас — донимает он ежесекундно. А что еще делать? Да, Накахара не только желает сохранить свою голову, головы народа, но и тупо помочь ребёнку. Все же Осаму — мальчик. Прелестнейший ребёнок, которому просто не повезло…       — Чуя?       Накахара вздрогнул и замер в коридоре. Вот оно. Началось. Гребаное расхождение.       — Чуечка, извини, столько дел с этим браком, — лепетала мать, подходя ближе, — что я совсем… Чуя, солнышко, что случилось?       Женщина, не играй. Прошу тебя, не делай больно своими пышными жестами.       — Где ты так поранился? — А по нему не видно, что это избиение? — Чуя, сколько раз я тебе говорила, — Нана с родительской заботой потрепала его за плечи и опустилась на колени, — не катайся по перилам…       — Я не упал, — отрезал Накахара.       Мать шумно выдохнула и прикрыла рот рукой. Чуя прищурился от блеснувших на миг многочисленных колец на её пальцах.       — Это все Дазай, да? Противный мальчишка! — вспылила она, и милое личико перекосило от материнской ярости. — Горо говорил, что на него никакой управы не сыщешь!..       — Не говори так о брате! — кажется, теперь это будет его любимой фразой. Наравне с: где братик, как братик и не трогай братика. — Он хороший и никогда бы так не сделал! — кажется, перегнул со своей стороны. Да, определенно. Аж самому немного смешно.       — Не кричи на мать, — прошипела Нана и взяла его лицо в ладони, рассматривая синяки.       — Это, — Чуя растянул одну из печальных улыбок. Приступим, падать — так падать, — твой муж.       Эмоции на лице матери стали резко меняться. Ужас, осознание, неверие и наконец злость. Весь набор. Весьма больной набор.       — Зачем ты врешь мне?!       Чуя знал, что она скажет именно это. Потому бессильно опустил голову. Смысла говорить что-либо нет, мать все равно ему не поверит. Просто не поверит. Она всегда была такой. Отчего-то считала его слова пустым звуком, а если и доказывалось обратное, все равно была способна обвинить.       Она до последнего отказывалась верить, что Горо — больной, пребывая где-то в своем розовом мире, который работает по бог знает каким правилам. Возможно, это хорошая стратегия, ведь по виду Нана была счастлива. Очевидно, сейчас она наслаждалась своей цветущей жизнью. Хотя, казалось, рядом с Горо всё, наоборот, должно загнивать да превращаться в пепел. Но рыжий не профессионал, чтобы лезть в их отношения.       — Я не вру, — Чуе все равно, поверят ему или нет.       Главное — поставить в известность. Играть по правилам. Просто переступить эту ступень, поставить флаг и идти дальше. Может, потому, что Накахара не видел мать целую вечность и ему снова пять, говорить об этом и слушать — больно.       — Тётушка меня по-другому воспитывала.       Лицо матери перекосило сильнее.       — Не смей клеветать на своего отца, — вступилась она. — Он дал тебе крышу, еду, даст образование наравне с аристократией, а ты смеешь позорить его и меня! Наверняка ты снова что-то натворил, за что и получил!       Накахара молчал и слушал. Знает. Знает каждое слово, каждый упрёк, но слышать все это тяжело. Даже взрослому. Родная мать не верит и упрекает, что ты не так посмотрел на взрослого! Смешно! Разве это не смешно?! Очень. Очень забавно!       По детской щеке все же скатилась слеза.       — Не реви, ты же мужчина, — снова вставила свои гроши мать. — Только и можешь, что расстраивать меня. Твоя мать наконец-то нашла любовь, вырвалась в люди! Скажи, неужели я не заслуживаю счастья?! — а сколько слов «ты мое счастье» было. — Почему ты не позволяешь мне этого?! Почему все нужно портить?!       — Ты заслуживаешь, — Чуя знает, что она не со зла. Да и он тоже. Просто дороги расходятся. Да. Расходятся. — Извини, — рыжий поднял раздосадованный взгляд, толком не видя мать из-за вставшей соленой пелены, — мне нужно отнести яблоки брату и вернуться в сад.       Просто не на всех. Положиться можно не на всех. Кровь не фактор того, что вы останетесь вместе. У людей просто разные цели и приоритеты. И Накахара понимает. Понимает, что она не хочет делать ему плохо — просто хочет сделать хорошо себе.       Только понимание — это одно, а слушать от собственной матери, что ты источник ее проблем — совершенно другое. Чуя редко плакал. Последний раз, наверное, когда ему было лет восемь, уже и не помнит почему. Просто не привык. Может, дело в упреках матери, что хорошо впечатались в голову, а может, дело в нем самом. Не знает. Да и неважно это все, так неважно. Мать — счастлива; Осаму — вытащат; Кирако — сегодня улыбалась; Кенджи — учился новому. Рюро он не видел, но надеется, что все прекрасно. А как может быть иначе у человека с папиросами в кладовке?       Накахара знает наверняка, что мать смотрит ему вслед. Может, чувствует себя виноватой или хочет что-то сказать, спросить. Но, очевидно, считает, что он перебесится и после они смогут поговорить. А может, и нет.       — Братик, — Чуя постучал в дверь и ужаснулся своему голосу. Нет, так не стоит, повеселее, пободрее нужно, — ты уже не спишь? — вроде как ровнее.       В минуту тишины рыжий размазал соленую влагу по лицу. Ни звука. Нет, нет, нет, он не мог идти сюда зря, Осаму не заставляй входить или возвращаться в таком виде обратно!       Чуя постучал снова. Нет, он так обратно не пойдет! Осаму, блять!       — Дазай, — тишина начинает напрягать. А вдруг там снова чего случилось?! — Я вхожу.       Как бы не хотелось снова сюда заходить, тихонько толкает дверь и проглядывает в щель. Господи, дрыхнет, засранец! Он тут носится, беспокоится, а этот спит!       Хотя. Нет, лучше пусть спит — проблем меньше. Приходится еще раз глубоко вздохнуть, унять всхлипы и настроиться, прежде чем тихо переступить порог. Словно в клетке со спящим львом, начать двигаться, не отрывая взгляда от мальчишки, что спокойно лежал на кровати. Сколько опасностей, никогда бы не подумал, что давать взятки так нервно. И тут речь даже не о нарушении закона.       Несколько стебельков, на конце которых цветут бутоны, спустя некоторое время расположились рядом с тарелкой на тумбочке. Одеяло черти как, подушки того хуже. Словно ими кто-то бросался. Кажется, одна пуховая лежит у двери. Но рыжий не лезет, уж на это как-то все равно.       Ибо когда Осаму спит, выглядит даже мило.       Наверное, потому, что не представляет угрозы и является невинной формой человека — ребенком. И пока воображение и память не сыграли злую шутку, дал деру из комнаты, предварительно получше укрыв ребёнка одеялом.       Дазай не спал.