Уникальный

— И... и каким словом можно назвать... п-подобное? – спросила шокированная Элизабет, лишившаяся дара речи приблизительно на минуту. Не одна она. В гостиной воцарилось полное безмолвие. Все молчали, затравлено избегая взглядов друг друга. На стене как положено тикали часы. Генри кожей чувствовал повисшее в воздухе напряжение, что пекло, прожигало оболочку насквозь, щипало глаза. По подрагивавшему, осевшему голосу Лиз было легко догадаться, что она сдерживает в себе крик отчаяния, истерику и плач, отказываясь верить в то, о чём им поведал дядя Генри. Только им. Кроме детей Афтонов это никому не известно. Даже чёртовой полиции, даже Чарли, Сэмми, тёте Джен... Многолетняя тайна, которая настигла так непредвиденно и нанесла беспощадный удар. Ошарашила и буквально-таки растоптала. Её знал отец, живший с Майком и Лиззи под одной крышей; знал дядя Генри. Честный, надёжный, любящий дядя Генри. Он стал тем, кто признался в этой тайне, раскрыл под чистую, от и до вынес в люди, не скрыв мелочных деталей. Эмили-старший покрывал человека, который убил, по-зверски растерзав, несчастных детей. Который уничтожал и взрослых, и маленьких. И делал это несколько десятилетий, оставаясь непойманным, проворным, удачливым, везучим – неважно. Его в любом случае так и не вычислили. Не прекратили кровавую бойню. А ещё этот убийца был родным отцом Майкла, погибшего Эвана, Элизабет, пытавшейся когда-то в детстве наладить отношения своих братьев и папы, иной раз восхищавшейся взрослым в какой-то степени. Был мужем пропавшей без вести Мии Афтон, матери троих. Строгий, суровый, жестокий отец оказался человеком, стоявшим за резнёй в городе Харрикейн. Майк и Лиз отныне знают эту тайну. Они ввязались в неё не по своей воле, а пути назад нет и не будет ни через пять лет, ни через десять, за которые Уильяма Афтона также могут не раскрыть. Когда данный исход наконец устоялся в голове, Майк усилием воли выпрямился, отказываясь поворачиваться на дядю Генри и демонстрировать захлестнувшие его эмоции. Бесстрастно взирая на старшего Афтона, стыдившегося своих родных детей, побеждённого, выданного, Майкл подавленно припомнил мать, колыбельные на ночь, сказки, объятия, песни и успокоения; окровавленный нож, лужу тёмно-бордовой жидкости, угрозы отца и его безумный сверкающий взгляд; вечер, в который совсем юный Майк подошёл к родительской спальне и услыхал за запертой дверью всхлипы и удушливые проклятия; месяца сплошного отцовского раздолья; недели или считанные деньки печали, скорби, безнадёги в потускневших ни с того ни с сего глазах папы. Они жили бок о бок с человеком, что не был Уильямом Афтоном – так Майкл понял объяснения дяди Генри. Они существовали с жестоким тираном, который вырастил их, запугал, подчинил, настроил против друг друга. Но при этом он не был Уильямом Афтоном. Он не звался Уильямом Афтоном, а всего лишь прикидывался тем. Некая часть личности, – тот самый редкий случай, когда она находится отдельно от общего сознания – полная хладнокровия, садизма и безумия. Вот, что медленно уничтожало семью Афтонов. Вот, из-за чего отец выглядел всё хуже и хуже, истощал и в край ослаб. Звучит поистине ненормально и фальшиво, не верится, что сказанное реально, однако почему-то, несмотря на то, что Лиз явно не доверяла старшим до конца, Майк не мог сомневаться. У него попросту не получалось. — Что-то типа... раздвоения личности? – предположил он, стараясь не дрожать телом. Сестра же не прикладывала сил на то, чтобы сидеть ровно. И папа не пытался не трястись. Именно потому Майк и верил Генри. Отец (тот отец, знакомый Майклу) не вёл бы себя таким унизительным образом. Он был бы холоден, нерушим. Он не пролил слезинки на похоронах Эвана, а тогда рыданиями захлёбывался в том числе Майк, ранее всегда прятавший свои признаки слабости при куче народу. Это не его папа, который всё детство Майкла учил парня уничтожать никчёмных, твердил гадкие вещи о близких юноше людях. Это не то чудовище, убившее маму. Элизабет дёргано вытерла глаза, пытливо сглатывая. Сейчас она расплачется. Сейчас... слёзы рекой хлынут, и девочка не выдержит. Новая минута молчания, другая, следующая... Наконец Лиз глубоко вздохнула, и вода высохла на глазах. — Чем ты это назвал...? Раздвоением личности? — Да, – проскрипел Майкл. – Мне про фильм один рассказывали. Где то ли у парня, то ли у девушки была такая штука, при которой за них какие-либо действия совершала вторая личность. Она кардинально отличалась по характеру, могла появиться, если испытывалось сильное потрясение или что-то типа того. Вот. – Парень заткнулся и чуть ли не расхохотался. Сперва. Хотя потом, через ещё пять беззвучных минут, всё же рассмеялся. Хотелось спросить: "Это шутка, да? Шутка же? Она пиздецки хороша!" Но он знал, что не шутка. Все знали. Оттого истерическим смехом от брата заразилась сначала Лиззи, а затем и дядя Генри, нервно похихикивая. А Уильям вытаращился на них, как на умалишённых. — Здорово. И что теперь? – Элизабет смахнула с щёк слёзы. Либо это последствие хохота, либо лёд всё-таки проломился. – Что нам д-делать? Мы... Я не знаю, не знаю, что говорить. – девочка задрожала. — Вы молчали об этом. Так долго умалчивали, – проговорил юноша и уставился на Генри такими же слезившимися глазами. – Почему? — Я не знал, Майк. – сказал Генри, звуча на удивление спокойно. – Я был в неведении, как и вы. То, что вы услышали – бред, несомненно. Я тоже так думал. Не сразу вообще вник в вероятность чего-то подобного. Потому что это чертовски сложно, – Долго выглядеть твёрдо несокрушимым у Генри не вышло. Голос надломился, и Эмили на время замолк. – Но я верю, что данная вещь реальна. Хочу, чтобы вы просто знали, не оставались обманутыми на всю жизнь. Необязательно принимать и мириться. Ваше право относиться к тому, что я и ваш отец скрывали, с ненавистью. — Хорошо, – изрёк парень. Испустил тяжёлый вздох. – Хорошо. Ты не знал. Ладно. Спрошу иначе, – Майк подсел ближе к Лиззи, кладя на её плечо руку и немного наклоняясь над коленями, смотря на отца. – Почему ты не говорил? Почему ты молчал столько лет? – горечь сдавила лёгкие и сжала горло. – П-почему, отец? — Майки, – тихо обратился Генри. — Подожди, пожалуйста, – оборвал Афтон-младший. – Я хочу знать. Хочу, дядя Генри. Скажи, пап. Почему, после наших страданий, после смерти мамы... после всего этого. Почему. Ты. Молчал? — После смерти мамы? – переспросила Элизабет, и у каждого из присутствующих замерло сердце. Генри сказал обо всём. Это правда. Он донёс всё, что ему было известно. Но о своих предположениях, касаемо Мии, он умолчал. — После смерти мамы, – повторила Элизабет. Но уже не с вопросительной интонацией. Эмили стиснул зубы, не зная, что и сказать. Уильям продолжал молчать. А Майк поджал губы. — Наша мама ушла, – произнесла Лиз. – Она ушла, оставив нас. Она решила покинуть этот дом. Юноша повернулся к ней. – Она не уходила, Лиз. — Она уходила. — Нет. — Да! – Элизабет шмыгнула носом. – Она ушла. Наша мать решила уйти. Она по своему желанию покинула нас. Зачем ты говоришь, что она умерла?! — Потому что так и есть! – выдавил Майк, и у Генри на этом моменте окончательно посыпались все надежды. Всё рухнуло. — Ты врёшь! — К большому сожалению...! Наша семья очень любит молчать. Все мы вечно о чём-то молчим. Нам же никак нельзя без этого!! – Майкл издал звук, похожий на всхлип, таким и оказавшийся, чистосердечно сознался. – И я молчал. И отец. Мамы давно нет. Её нет. Его прервал безысходный крик сестры, что согнулась и, спрятав лицо руками, разревелась прямо на месте. — Прекрати т-такое утверждать! Прекрати нести это безумие! Скажи лучше, что ты соврал! – выдавила она, не поднимая головы. – Майк, х-хватит. Скажи, что это н-неп-пр-равда!! Изъяснений не нужно было. Не нужно было дотошных доказательств. Осознание и без них есть, но нет желания принимать реальность. Нет смысла продолжать это. Оправдывать, учить, убеждать. Генри не заговорил спустя десять, двадцать, тридцать минут. Молчал, пока Майкл обнимал рыдающую сестру, пока снаружи тоскливо завывал ветер, пока сидел бездушной куклой в кресле Уильям, а затем встал и рванулся вон из гостиной.

***

Тик-так, тик-так, тик-так                                                    тикали часы дом молчал затихал и ветер     тик-так, тик-так                       Генри прошёлся по кабинету Афтона, наведя порядок, словно от этого был толк. Нашарил в выдвижном ящике стола ключ и, выйдя из помещения, закрыл на замок дверь. В кухне сидела заплаканная Элизабет. Она прислонилась к столу, уложив подбородок на подложенное предплечье, и разглядывала небольшое изображение без рамки. Где наверняка запечатлели и девочку, и двух её братьев, и отца, и умершую от его рук маму. Дорожки слёз по-прежнему блестели на щеках. Было стыдно приблизиться к ней, и Генри впрямь не подошёл. Поплёлся быстрым шагом в гостиную. Майк стоял напротив комода и брал в руки по очереди семейные фотографии. Ставил назад аккуратно, поправляя, если получалось вернуть на место криво.       тик-так-тик-так-тик-так-тик-так-тик-так Ощущение, будто часы пошли быстрее. Генри поёжился. А следом в два раза медленнее... Слабый порыв ветра – тик –                                стук деревянной рамки фото о поверхность комода – так Тик – всхип, доносящийся откуда-то из кухни Какое-то движение на втором этаже – так Тик-так; Тик... Так... — Ты не ушёл, дядя Генри, – заметил Майк, не оборачиваясь. –... А я думал, что здесь стало настолько невыносимо, что ты будешь предрасположен уехать. — Почему ты решил, что я уеду, бросив вас, Майк? – поинтересовался Эмили. Он встал рядом с парнишей. — Я на твоём месте именно так и поступил бы, – правдиво сознался Афтон-младший. – Сейчас атмосфера в доме отвратная. Отвратительнейшая. Наиотвратительнейшая. Они синхронно почесали затылок, что, по идее, было забавно. При том никто не позабавился. Обхватив плечи парня, Генри выждал и слегка подтянул Майкла к себе, полагая, очевидно, по слепой наивности: объятия должны успокоить. Действительно. Мальчика утешали прикосновения дяди Генри. Он не считал их лишними, гадкими, бесполезными или неприятными. Конечно, ведь это всегда была мягкая бережная хватка понимающего близкого человека. От отца такого не дождёшься. Да и не надеешься особо, держа в мозгу мысль насчёт того, что этими самыми руками Уильям однажды убил мать Майка. Убил других людей. Вернее, не он, второй он... то есть... О, Господи! Как же запутано! Юноша отстранённо хмыкнул, и Генри озабоченно нахмурился: – Извини, я... Пожалуй, тактильность с моей стороны была лишней. — Вовсе нет, – отозвался Майк. – Она очень кстати. Можно было предположить, что ему будет противно находиться под подбадривающими объятиями Эмили. Тот обманывал его, не договаривал. Возился с убийцей, зная его подноготную. А если пораскинуть извилинами, и Майк прятал страшную тайну много лет. Поддерживал отца, подстраивался под его стандарты, врал Лиз и Эвану, будто бы мама в самом деле ушла и планировала не возвращаться. Да, оно так и есть. Мама не планирует возвращаться. Она мертва. Майки Афтон, Уильям Афтон были в курсе. Отец угрожал, запугивал. А Майк подчинялся отцовской воле. Кажется, он как раз об этом размышлял, пялясь в пустоту стеклянным взором. — Мы поголовно идиоты, верно? — Верно, – кивнул Генри совершенно согласно. Паренёк был прав как никогда. — И мы любим сваливать вину на других, – продолжил младший Афтон, потирая нос. – Мне надо срочно кого-нибудь обвинить, иначе я сейчас разревусь. — Слёзы не будут показателем слабости, приятель, – заверил Эмили, который сам был готов разрыдаться. Слёзы не показатель слабости, Хен, что ж ты не плачешь? — Ой, нет, не хватало ещё орать навзрыд и швырять вещи, – отказывался Майкл, жмурясь и сжимая грудь. – Да, ага, я понял. Виноват этот хмырь. Вы сочинили ему имя? — Что сдел-... Сочинили? – расплакаться было уже не то что желанием. Скорее намерением организма. Генри упорно держался. Майк спешно развернул все фотографии, где присутствовал глава семейства, к стене, не вынося лицезреть самодовольную физиономию. Пожал плечами. – Ну, раз он не наш отец. Значит, имя его не должно быть как у нашего отца. Э-э. Он же не он. У него отличается имя? Ф-фамилия? Так к-каким... Я путаюсь опять. — Что вполне нормально, – прислонив парнишку теснее к себе, проговорил Эмили. – Зови этого хмыря... Просто Дэйв, в общем. — Дэйв? Хм, – юноша едва не захлебнулся от вязкой смеси изумления и ужаса. — Имя отстой. Однозначно. — Поддерживаю. — Почему отец молчал? – упёрто перевёл тему разговора Афтон. – Он ведь и тебе не рассказывал ни черта. Ты же не в курсах был. И этот. Дэйв. Собирался тебя прикончить. И прикончил бы. Папа не говорил о нём, хотя он представлял собой охереть какую угрозу. — Не хочу говорить что-то дурное в адрес твоего отца, – прохрипел Генри. Говорить становилось всё труднее. – Ты не знаешь его. Вы не знаете друг друга. Будет тяжело объяснить тебе, какой он человек, Майки. — А краткую характеристику? – не унимался парень. Отвернувшись к часам, тикающим на стене, Генри потратил остаток сил на то, чтобы собраться с духом, восстановить дыхание, проглотить застоявшийся комок и унять вопль отчаяния. Он разрывал ему грудную клетку. — Твой отец боится, – начал, чуть не подавившись сраным кислородом. – Боится реальности, жизненных испытаний, людей. Они кажутся Уильяму опасностью, – умолк. Тик-так, тик-так, тик-так. – Боже, да он вас, родных детей, до усрачки боится, здоровяк. Он вас шарахается, как ходячих бензопил. Ему вечно страшно. — Удивительно, – ахнул Майк, неверяще помотав башкой. – Чтоб отец?.. Боялся...? Они определённо не похожи. Не похожи      Да       Дэйв тот ещё ублюдок Генри порой так хочется вмазать этому червяку по лицу, но мысль, вещающая о том, что Дэвид Миллер, как ни крути, был частью Уильяма Афтона, обратной стороной его "Я", гнев притуплялся. Зато бессилие тянуло упасть на колени и сдаться. Генри бьётся с тем, чтобы выручить любимого и сделать того увереннее в себе, уберечь от негативных последствий... Уильям же плыл по течению, слишком рано давая слабину. Он и слова не вставил в беседе с детьми. Он на них практически не смотрел. Пришлось отдуваться Генри. Как будто ему одному нужно, чтобы монстр сгинул из сознания Уильяма! Неужели можно быть таким трусом? Неужели... Неужели всё, блять, зря? Генри устал. Спасательному кругу свойственно сдуваться. Генри убеждён: в скором времени он утонет, и Уилл вместе с ним. Эмили не в состоянии тянуть это на себе. Ему тоже страшно, отвратительно, паршиво. Не хватит его на всю семейную ораву, Генри чересчур поверил в себя, заявив такое. — Давай порыдаем вдвоём? – спросил Майк, и выяснилось, что он наблюдал полминуты за тем, как корчится от чувств внутри дядя Генри. – И ни мне, ни тебе стыдно не будет. Эмили отрицательно мотнул головой. — Я не собираюсь... как-то оправдывать, – отрывисто сказал он. – Это неправильно. Поступки, которые делал твой отец, пускай и не в угоду своим амбициям... Они непростительны. Нельзя тешиться тем, что это была якобы не его воля. Майкл шумно сглотнул и нервно принялся разворачивать все повёрнутые к стене фотографии обратно. – Ты хочешь порыдать, дядя Генри. Ты устал. — Я хочу неисполнимого, – выдал вместо этого Генри. – Хочу того, что уж точно не от меня зависит. Хочу, чтоб вы приняли отца таким, какой он есть. Мне. Всё равно за него. Обидно. Я знаю о тех зверствах. Знаю, что и меня могли прихлопнуть. Но, Майк. У твоего проклятого дяди Генри просто не получается как-то винить вашего настоящего отца. Афтона, мать его. Уильяма Афтона. Я хочу защитить его и сделать будущее для вас более светлым. А пока что не выходит. — Ты не сделаешь этого один, – изрёк Майк. – Тебя не хватит. — Не знаю, что предпринять, – Генри отпустил юношу и отшатнулся назад, рухнув на диван. – Вы разбиты, а он морально уничтожен. — Ты морально уничтожен не меньше, – Афтон-младший, наконец, отошёл от комода с фотографиями. Раздражённо взлохматил себе волосы, ощущая жалость и к Лиззи, и к дяде Генри. И к отцу. К отцу, чёрт возьми. Они все пали духом. – Можешь порыдать. Ты имеешь право заняться этим прямо сейчас. Элизабет сюда не заглянет в ближайшие полчаса. — Майк, куда ты... — Займусь чем-то безумным, – отпарировал он, выскользнув из гостиной. – Попытаюсь принять отца таким, какой он есть.

***

Он был наверху. В незапертой спальне. Майк полагал, что отец запирается абсолютно при любых обстоятельствах, если ему нужно побыть одному. Но сейчас спальня была открыта. И он отнюдь не забыл закрыться ото всех и спрятаться. Майк зашёл и обнаружил, что отец не собирает вещи в спешке, не прячется и не психует. Уильям сидел на дальней части кровати, сгорбленный над чем-то, что держал в руках. Беззвучный и, как может почудиться, обычный. Просто забыл запереть дверь – ложь. Нет, Майку придётся взглянуть на натуру отца под причудливым углом, привыкнуть и смириться. Отец не такой, каким был в глазах Майкла. И дверь он не запер потому, что надеялся, как глупый мальчишка, что к нему придут. Его не бросят, не оставят одного, успокоят, помогут, спасут, согреют. Это совершенно чужой Майклу человек. Тяжело поверить в байку о монстре, который делил одну "оболочку" с тряпочным хиляком. Папа не был непоколебимым. Словно прах по ветру рассеялся жуткий образ стойкого беспощадного Уильяма Афтона. Жителя города Харрикейн, кто вполне мог бы быть серийным убийцей. И именно им и являвшийся. Интересно, насколько Уильям Афтон был тем выродком, расправившимся с матерью Майка и Лиз? Хотел ли папа её смерти? Или "Дэйв" и Афтон-старший – будто две параллельные прямые, что никогда не пересекутся? Ни принципами, ни мотивами, ни идеями?? В какое же дерьмо посчастливилось угодить... Отгоняя лишние в данный момент мысли, парень шатко подступился к кровати. Стоит заметить: он притащился в спальню, а отец его проигнорировал. Обычно тот чертовски бдителен, следит за каждым шагом своих детей, контролирует их. Необязательно везде, но дома – однозначно. И давление Уильяма-Дэйва было таким непереносимым, что за пределами имения Афтонов Элизабет и Майк продолжали бояться. "Хочу, чтоб вы приняли отца таким, какой он есть." Разве сделать это возможно? Разве удастся Майку развидеть в отце чудовищного тирана? Принять тот факт, что отец не такой уж говнюк? Папа держался в стороне, прятался в тени, пока ублюдок уничтожал их семью и всё счастье, взаимовыручку, понимание, всю любовь. Что вынужден совершить Майк? Смириться? Или окончательно отречься от своего старика и пойти на поступок благоразумный? Наверное, сейчас звонок в полицию огородил бы и его, и сестру, и дядю Генри от прочих напастей, сомнений и страха... Папу бы арестовали, а семья Эмили взяла бы двух брошенных под надёжное крыло. У юных Афтонов появилась бы семья. Настоящая семья. Майкл обошёл постель и приблизился к отцу, стараясь издалека разглядеть, чем он занимался. Уильям держал в руках потрёпанный десятилетиями альбом, бумага успела пожелтеть на концах, помяться и порваться. Юноша обратил внимание на то, что прикроватная тумбочка была-таки завалена другими подобными альбомами, блокнотами и записными книжками. Они не принадлежали Майку, не принадлежали и Элизабет. Они что, отцовские? В самом деле? Майк ни разу не лицезрел вещей, напоминавших старшему Афтону о его неизвестном никому прошлом. Майку не рассказывали ни о друзьях детства, ни о школе, ни о родителях. Как будто отец – отец, который был с Майклом всегда – намеревался стереть о себе всякую незначительную деталь, касаемо прошлого. Он хотел, чтобы маленький Майк знал отца только таким, каким он для юнца был: хладнокровным, опасным, страшным, высоким, взрослым. Мальчик воспринимал родителя исключительно таким и не задумывался на тему – а почему? Почему папа не говорил о своём отце? О том, как из крохотного городка в Великобритании он перебрался в ещё более мелкий городок в Штате Юта? Майкл ничего не знал об Уильяме Афтоне. И даже об этом Дэйве. Ни-че-го. Присев на край кровати, юноша стиснул левую ладонь, сжимая руки в ногах. В полной тишине Майк и его отец провели минуту. Младший пялился в стену, периодически подрагивая, а потом рискнул – повернулся на взрослого, на альбом, проявляя интерес и любопытство. Невидяще папа таращился в альбомный лист, слегка порванный снизу. На нём не было рисунков, какие-то надписи. Как выяснилось, единственная фраза, которой был исписан лист целиком, от начала и до конца. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Меня зовут Уильям. Почерк корявый, неумелый. Ощущение, что это написал когда-то отец, будучи сопляком. Быть может, тогда он был младше Майка года на четыре, лет на пять...                 чудовищно Отец протянул Майку детский альбом, и юноша дёрнулся, откровенно удивившись. Афтон-старший позволяет сыну взглянуть на его личные вещи? Впервые в жизни. Отец даёт Майклу шанс узнать о своём прошлом. Парень неуверенно взял помятый альбомчик, испугано перелистнув страницу и пробежав глазами по блеклым рисункам тринадцатилетнего мальчишки. — Скоро приедут? – спросил Уильям. В его словах не звучало конкретного лица, однако Майк довольно ясно представлял себе, о ком шла речь. — Мы не позвонили, – сообщил он, не отрывая взгляда от отцовской вещи. Пристально исследовал жалкие осколки минувшего бытия. Не имеет смысла копаться в нём. Теперь это не имеет значения, верно?.. Или неверно...? – Дядя Генри... Дядя Генри уговорил Лиз. Они долго пререкались в кухне. Папа не ответил. Но глаза его были раскрыты чуть шире. Поражала новость о том, что полиция до сих пор не осведомлена в известии, что успешный деятель и бизнесмен Уильям Афтон – здешний палач прошедших двадцати лет. — Это твоё? – робко поинтересовался Майкл, пролистнув альбом до самого начала. Уильям утвердительно промычал. На первом листе красовались по-детски деловые пометки: Кому принадлежит: Уильяму Льюису Афтону Дата начала: 03.01.1954. Дата окончания:... Нарисованный в уголке жёлтый кролик с фиолетовой лентой на шее поднимал лапу вверх и будто бы махал. — Моё. — Впервые мне доводится видеть что-то твоё. Из детства, – выпалил Майк, заглянув в конец альбома. Последний лист был полностью закрашен чёрным цветом. – Необычно, хм. Я ведь... тоже любил. Рисовать. Его как током пробило. А вдруг отец не любил рисование? Вдруг это не он вовсе разукрасил и исписал страницы вдоль и поперёк? Дэйв? Или всё-таки отец? А кто вообще отец Майкла Афтона? Элизабет Афтон?? Эвана Афтона??? Кого детям положено называть родным папочкой, а кого следует проклинать и позабыть? — А те...? – юноша указал на стопку блокнотов и записных книжек, что валялась на тумбе. – Они что... Все-все твои? Уильям скромно пожал плечами. — Есть такое. — Прям-прям, ну... — Частично. Майк понятия не имел, что значит "частично". И отец не собирался заводить с ним культурный разговор. С уст младшего сорвалось озадаченное: "Э-э-э..." – после которого оба заткнулись. Пока папа царапал запястье и карябал ноготь                                 Майкл бездумно пялился в альбом        внизу было тихо   Чуть позже где-то на кухне послышался громкий стук чайника о плиту и кропотливые обсуждения дяди Генри и Элизабет нынешней ситуации.               По-новой Тик           Так                    Тик                               Так                                            Тик                                                      Так                                                                   Тик Тик           Так                    Тик                               Так                                            Тик                                                      Так                                                                   Тик Тик           Так                    Тик                               Так                                            Тик                                                      Так                                                                   Тик — Можно я швырну твой будильник в стену? – осведомился Майкл. – Он выводит меня из себя. — Валяй. — Кхм, да. Сейчас. Он приподнялся, вытянув руку и уронив старый детский альбом. Отец поспешил его поднять, а Майк, схватив будильник, с неловким выражением лица замахнулся. — Э-э, п-прошу прощения... Несчастный будильник влетел в стену и громко рухнул на пол. Внутри него все шестерёнки, очевидно, совершили кувырок. Парень смущённо прочистил горло, почёсывая кисть. Уильям же отчего-то хмыкнул. — Так-то лучше, – сказал Майк, пытаясь говорить задорно. Ни черта у него не получалось. Вместо ничтожной актёрской игры парень резво перевёл тему: – Ты хорошо рисовал. У тебя там... рисунки были... клёвые. В общем. Необычные. Пёстрые. Мне понравилось. — Я рисовал хреново, – отрезал Афтон-старший и ни с того ни с сего закашлялся. – Однажды я подарил... отцу рисунок. Он недельку хранил его в качестве подкладки под бутылки и посуду. А затем выбросил. — Серьёзно? – поднял брови Майкл. Это было чересчур. Мало того, что он умудрился услышать от отца слова об его собственном старике, так и при том подробности о дедушке Майка звучали... не очень. — Помню, что он сказал мне: "На что ещё эта кривая хрень мне сгодилась бы? Рисование – не твой конёк, дорогой сын." — Ты хранил мои рисунки. Вернее, этот твой Дэйв. Ну, короче. Даже вы оба хранили мои каракули. Хоть и... творили разное. Мой дед уже не вызывает у меня заинтересованности и симпатии. — Надеюсь, – качнулся отец, расчитывавший на то, что не придётся размусоливать сыну суть о подонке, который воспитывал его давным-давно. Он устало прижал ладонь ко лбу, страдальчески морщась. Уильям Афтон был бледен, слаб и поистине плох. Майк невольно холодел внутренне, взирая на него такого. Он не мог определиться, что созерцать было хуже – тирана-убийцу или изнеможённого тощего мученика. — Ты... А ты, это, – проблеял парень, потирая локоть. – Ну, нездоров?.. В смысле... Тебе нездоровится? Старший Афтон покосился на него как на придурка. – О чём ты говоришь? — Обо всём, – произнёс Майкл. – Господи, это донельзя бредово... Ну, понимаешь, ты же не совсем ты. У тебя есть... какая-то хрень в голове. Что-то типа раздвоения личности. И эта хрень. Дэйв, да? Он, короче объясняя, выглядел не таким задолбавшимся. А ты такой помятый. Это достаточно жутко. Неожиданно отец хрипло хихикнул, скривив губы, и Майк всерьёз надумал испугаться: мало ли – это и не отец? – это его болячка в башке? Он до сих пор здесь? — Мы разные, – выдавил Уильям. – Он ни капельки не похож на меня, а я – на него. Он бодр, я наоборот. — Почему? Почему вы отличаетесь друг от друга? – задал вопрос Майкл. – Как он возник?? Это ведь... — Прекрати, – оборвал отец. – Прекрати, пожалуйста. Я не хочу говорить о нём. Его физиономия сделалась истощённой и ужасающейся. Афтон-старший согнулся над коленями. Юноша кое-как сглотнул, вытягивая руки и утомлённо потягиваясь. — Я хочу, – он отбросил прочие страхи, стремительно перейдя в наступление. За этим Майк и пришёл сюда. Приподняв корпус взрослого, тот наклонился к нему, внезапно задрожавшему, и отчеканил: – Я жил столько лет в неведении и обрекал своих сестру и брата на несчастье. Ты умалчивал о своих секретах. Так вот теперь прошу рассказать без утайки. — Да о чём мне рассказывать...? – поинтересовался Уильям с надтреснутой усмешкой. – О том, какой ваш папа, оказывается, трус? О том, как часто в детстве ваш дорогой папа рыдал и пускал сопли? О том, как упрямо ваш папа хранил в тайне свою "болезнь"? Не думаю, что ты не догадываешься. — Догадываюсь. Я догадываюсь. И я намерен добиться твоих слов, – гнул Майкл. – Расскажи мне, отец. Неужели мы не заслуживаем этого? Спустя семнадцать лет сплошных побоев?.. — Я не бил вас! – папа перешёл на отчаянный стон. — Ты позволял бить нас, – ввернул Майк. – Ты считаешь это не столь плохим? Неужто тебе не жаль? – удивительно, что, несмотря на ярость, печаль и жажду правды, он говорил тихим спокойным тоном. — Жаль. – ответил Уильям. – Жаль. Мне жаль. И что дальше? Что с этой жалости? Чего ты хочешь, а? — Элементарного человеческого отношения, мать твою за ногу! – брякнул юноша, на секунду не сдержавшись. – Отец, раскрой глаза. Сейчас мы не в том положении, чтобы прятаться друг от друга. Ты обязан рассказать нам всё, что тебе известно. Если тебе не плевать на нас и наши жизни. — Я наговорился. Мне уже хватило. — Ты отмалчивался это проклятое мрачное заседание! Дядя Генри за двоих, – или троих? – отдувался! — Отмалчивался! – согласился Уильям, подняв подбородок. Его глаза опять заслезились. – Я говорил. Я говорил, что не могу. Что мне страшно. Только для вас я чужак, Майкл?! Ничего подобного. В-вас я тоже знать не знаю. Абсолютно. Как я должен был г-говорить? — Выключить труса и взять себя в руки – вот как! Ты ведёшь себя как трус! Все семнадцать лет вёл, раз позволял!! – Майк повысил голос, игнорируя вырвавшийся чужой всхлип. И лишь когда он повторился, парень замолчал, отсел подальше, отчуждённо отвернувшись. Снова. Снова что-то не то. Отец опять ведёт себя трусливо, пугливо. Кажется, Майк не привыкнет к этому. Попросту не сможет. Старший придерживался за грудь, беспомощно выплёвывая из себя: – Х-хватит, пожалуйста. Хватит. Трус. Я с детства трус, я з-знаю, хватит твердить это. Сколько м-можно? Я х-хочу исчез-...– поймав себя на ошибке, Уильям преждевременно запнулся и не дал себе договорить. Щёки намокли. Он положил детский альбом на одеяло, плотно зажав ладонями рот. Разрыдается. Вот-вот разрыдается, как маленький. Трус. Червь. Недоносок. – Я т-трусил п-перед сложностями, – протянул Афтон-старший, задыхаясь. – Я был напуган. Я в-всего-то хотел, чтобы существовал взрослый, который не п-пытался бы прибить меня, причинить вред. Я хотел стать таким взрослым: сильным и высоким. Вырасти, осмелеть. Но при этом боялся, ч-чертовски боялся. Того, что б-будет со мной, как вырасту. Того, что сам захочу бить с-сл-лабых. Прекрати смотреть на меня, Майкл. Прекрати. Почему Генри смотрел на меня так же? Напугано, отрешённо, ненавидяще?? В гостиной?? П-почему? Почему вы н-нен-навидите мои слабости, если утверждаете, что в-вам нужен я, а не он?!.. Почему он смотрел на меня так, будто хотел, ч-ч-чтобы я под землю провалился...? Исчез? Перестал его тяготить своим присутствием?! —... Навряд ли дядя Генри хотел, чтоб ты исчез, – заметил Майк. – Он же защищает тебя. — Ничтожный. Сучье отродье, – прошептал Афтон, хватаясь за волосы. – Лучше б сдох. Лучше б тебя избили до смерти, заморили голодом в том сраном сарае. П-подстрелили бы, неудачно швырнули что-нибудь... — Эй, перестань, – тихо произнёс парень. Уильям почувствовал, как на его плечо опираются. – Перестань, ну? Я не умею утешать. Э-э. Но. Успокойся. Ага? Успокоишься, ладно? М-м-м, пожалуйста. – Майк помешкался и всё же положил отцу на спину руку, слегка хлопнув. – Ну тряпка так тряпка. То есть, я вовсе не ненавижу тебя за то, что ты ведёшь себя как трус. Я просто пытаюсь понять, почему ты скрывал это... — Р-разве не ясно? – всхлипнул Уильям. – Моя ш-шкура, вероятно, дороже близких мне людей. Я беспокоился за себя, з-за свою жизнь, и без того убогую, то и дело обрывающуюся. Я такой же, как м-мой подонок-отец. Я думаю только о себе, – Хуже этого признания быть не могло. — Хорошо-хорошо! Я понял. Понял-принял, – заверил Майк, решив, что на сегодня предостаточно допросов. – Ты успокойся главное. И не царапайся, зачем ты себя дерёшь, харе! – он отцепил пальцы отца от его волос, медленно, аккуратно опустив их на постель, осторожно разжав. – Вот. Правильно. Угомонись-ка. Довольно, отец, утихомирься. Дядя Генри ведь упоминал, что тебе нельзя изводиться... — Что с вами не так? – прошевелил отец одними бледными губами. – Что вы хотите получить... На что надеетесь? — На то, что всё-всё случившееся с тобой, нами и... ж-жертвами, теми, что как бы не... не выжили. Оно останется в прошлом. Мы сможем жить не как попало. Больше не будем бояться, подчиняться, не доверять. Будем семьёй, понимаешь? А ты будешь... в порядке. Как-то так, – Майкл предусмотрительно осмотрел ошеломлённую красную мину Афтона-старшего. Судя по реакции, Уильям Афтон не рассчитывал на милость по отношению к себе. Полагал, что не заслуживает её. И факт, что родные ему дети согласны переступить через свои принципы и принять его (хотя бы попытаться это сделать), попробовать построить судьбу заново, измениться, создать полноценную семью, которой не было ни у Майкла с Элизабет и погибшим Эваном, ни у Уилла, когда он был ещё мальчонкой, – это возлагало на будущее до жалости крошечные надежды. Тем не менее они были реальными. Уильям расправил плечи и вытер слёзы. Отец больше не плакал и выглядел куда более собранным и настроенным, чем в гостиной и пять минут назад. Младший Афтон ухмыльнулся: – Знаешь. Я так-то не против поближе познакомиться с тобой. Уверен, отец из тебя не такой уж и дерьмовый. — Майк, – Уильям замялся. Его сжали тисками. Сердце сдавило. Но не неприятно, а как-то... воодушевлённо, что ли? Строгому отцу Майкла Афтона следовало бы упрекнуть сына, научить, что открыто выражаться при старших – это невежество высшего порока. Однако Уильям не был строгим отцом. Уильям Афтон был самым отстойным отцом на всём белом свете, и для того, чтобы исправиться, ему предстоит знатно попотеть в ближайшую... вечность? До конца своих дней? Определённо. — Майк, спасибо. – Уильяма хватило лишь на этакую скромную благодарность. Он, опасавшийся, стоит ли нечто подобное вообще делать, развернулся к старшему сыну и неродимо-пугливо того приобнял. Стало до жути непривычно, когда Майк сам сжал на его спине руки, и они застыли, тесно прижавшись друг к другу. Уильям приоткрытыми глазами смотрел в пустоту, не веря своим ощущениям. Эти объятия отличались от тех, что совершались Генри. В объятиях Генри Уилл чувствовал безопасность и надёжность. А сейчас, обнимая родного сына, это он должен был дарить эти чувства Майку. Чтобы Майк доверился. Чтобы не было между ними отныне непреодолимого барьера. Чтобы Майк Афтон и Уильям Афтон стали частью семьи. Уильям больше не оставит свою семью. Он не посмеет. — С возвращением, пап.

***

Элизабет стояла у лестницы, красная, по-видимому, не только от рыданий, но и от гнева. — Вы что делали наверху? – спросила она. В уголках зелёных глаз по-прежнему блестели слёзы. Из кухни показался Генри. — У нас всё замечательно, – высказал Майкл, ловко спрыгнув со второй нижней ступеньки. Уильям виновато спрятал взгляд. – Давно не похороны, Лиз, сделай лицо попроще. — Ты башкой ударился? — Уилл? – встревоженно окликнул Генри, осознав, видимо, что и Афтон успел раскиснуть. – Ты как? — Получше, – проговорил Уильям и в этот раз не преувеличивал. Было правда лучше, не настолько, конечно, чтоб он в боевой готовности энергично скакал по потолку и верещал: "Давайте же быстрее изгоним из меня эту сво-олочь!" По крайней мере, желание сдохнуть отошло на второй план. — Тише-тише, не бросайся на него. Он всего лишь наш отец, – шутливо изогнул брови Майк, на что получил подзатыльник от неугомонной сестры. — Всего лишь?! — М-да, ты пострашнее любой тигрицы выйдешь, сестрёнка...– юноша прогладил место лёгкого удара, по-дурацки улыбаясь. – Хватит бушевать, иначе дом разнесёшь. — Пускай треснет по мне, – возразил Уилл, спускаясь и пошатываясь. – По моей лживой уродливой роже. Я готов, Лиз. Бей. — Никто никого бить не будет, – Генри настиг его в три широких шага и загородил собой. – Давайте все дружно успокоимся. Понятное дело: проблема выдалась не из лёгких, но нам не стоит терять самообладания. Оставаться разумными и рассудительными крайне важно. Поэтому пройдём в гостиную, включим телевизор, поразмышляем и... —...закажем пиццу? – предложил Майкл. Трое уставились на него, в очередной раз подавшего голос. – Что? Пицца не бывает лишней. А в нашей ситуации это будет неплохой способ отвлечься! – Прежде чем вся четвёрка пришла к обоюдному согласию, парень взял Лиз за футболку и потянул в гостиную. Генри, сцепивший пальцы на тонкой рубахе Уильяма, последовал его примеру. — Генри...– еле слышно пробубнил тот. – Ты не сердишься? — Не сержусь за что? – приостановившись, рассеянно уточнил Эмили. — За моё молчание. И за мою бесполезность. Чуть-чуть помедлив с ответом, Генри вздохнул: – Ты не бесполезный. Не говори такого о себе. Всё хорошо. – Он обрывистую речь закончил, притащившись в гостиную и усадив Уилла на диван возле себя. Афтон с трудом сдержался и не облокотился на него. Генри не злится. Генри не собирается сдаваться. Это... замечательно. Замечательно и чудесно. —...и всё же, – расслышал Уильям отрывок рассуждений Элизабет. – Как верить в то, чего мы не видели наглядно?? — А тебе не хватило тринадцати лет твоей жизни, чтобы на полную катушку понаблюдать? – полюбопытствовал Майкл, делая вид, что ничуть более не переживает. Он закинул ноги на подлокотник кресла, в котором расположился. – Уймись, а не то я щас в обмякшую картонку сложусь, если придётся тебя не впервой за сегодня успокаивать. — Майк, скажи, – поспокойнее начала Лиззи. – Ты правда думаешь, что можно...можно доверять отцу? – они обсуждали проблему отца так, будто его тут и в помине не было. — Ну-у-у. Да. — Майк, – серьёзней и требовательней запричитала Лиз. — Я провёл наедине с ним минут двадцать, – проинформировал он, "самозабвенно" улыбнувшись. Разумеется, он предпочитал считать, что совершил подвиг. – Как видишь, меня ещё не прикончили. — Это не аргумент, – заявила девочка. Генри прислонил к себе поперхнувшегося слюной Уильяма. Дети одновременно шарахнулись на кашель Афтона-старшего. И быстро нашлись, поспешно отвернувшись прочь. Как странно всё завертелось... Атмосфера до этого была мёртвой и гиблой, а теперь чересчур странной. События разворачивались быстро, запутано, проворно ускользали, что пугало не на шутку. Уильям чувствовал себя действительно не в своей тарелке. А время уносилось вдаль. Минута за минутой. Майк между тем на самом деле заказал грёбаную, чёрт возьми, пиццу и до её приезда скормил тревожной Элизабет пирожное из холодильника, нарочито пискляво приговаривая: "За па-апу, за бра-атика, за дядю Генри-и-и", дважды отхватив по лбу. Стены плывут, а люстра двоится. Выдавшаяся нервотрёпка знатно подкосила, потому Уилл бессильно приложился затылком к спинке дивана, максимально очищая мозги от нагнетающей мутотени. Опасность... вроде как миновала, Майк в теме, выносит прегадкую новость и продолжает держаться молодцом. Лиз стушевалась, однако старший брат всячески подбадривал её и на своих словах объяснял ей, каковы обстоятельства. "Давай признаем, – мягко обращался парень. – что мы допускали, но не соглашались. А правда была доподлинно известна нам." — Ты оправдывать его вздумал? – шептала Элизабет Майклу на ухо. – Майк, он напал на тебя пару дней назад! — Не он. Этот и мухи не обидит. — Да какая разница! Отец представляет угрозу. С чего ты решил, что он так прям отличается...? От него? Уильям растерянно обернулся на Генри. Тот уставился в прикрытое шторами окно, внимательно смотрел на видневшееся пасмурное небо. Раздумывал. О чём раздумывал? О том, что делать дальше? Как обнадёжить младших? Убедить их, что, мол, всё под контролем?.. Точно ли Генри размышлял на такие темы? А может, ему просто было грустно? Он переживал за Джен, за сына с дочкой. Он же наверняка устал морально, так яро стремясь помочь любимому человеку. Уильям – неблагодарный дурень. Уильям бездействовал, в то время как Эмили из кожи вон лез, дабы спасти его и поставить на ноги. Сделать нормальным. Афтон, наверное, на деле-то правда был бесполезным. Генри, вероятнее всего, ненавидел Уилла за это. Стоп, нет. Нет! Не ненавидел! Как же – чтоб Генри ненавидел его, усомнился в нём? Да ничегошеньки подобного! Генри верил Уильяму, и тот доверял в ответ. Они полагались друг на друга, вопреки всплывавшим на поверхность проблемам, его рыжеволосый кареглазый лучший (из лучших) друг стоял за него горой, прикрывал, надеялся, старался изо всех сил. Уилл отплатит Генри, конечно же, как по-другому? Они вместе справятся с бедами, сумеют побороть любое горе. Майк и Элизабет набрались терпения, давая им – Уильяму в частности – второй шанс. Ни Эмили, ни Афтон-старший его не упустят. Нужен последний рывок, и весь этот кошмар наконец закончится. Внимание девочки переключилось на дядю Генри. Она заваливала того вопросами, не надеясь, по-видимому, на участие отца. Элизабет спрашивала, чем конкретно этот-который-Дэйв отличался от того, кого принято было называть Уильямом Афтоном. Что он любил, чего не любил отец. Как они оба смотрели на те или иные вещи. Чего боялся Дэйв, а чего боялся Уильям. Генри знал ответы немногие, иногда говорил, исходя из предположений. А сидевший рядом Уилл, не избавившийся от чувства, что является бесполезным, бестолково любимому поддакивал, норовя сморозить что-нибудь своё, собственное. Он же должен был показать, что ему не всё равно, верно? Он обсуждал с Генри Дэйва и прочие детские травмы днями напролёт. Уильям тоже расследовал, помогал, так? Пускай чуть-чуть. Да, рассказал далеко не всё, но в основном старался не утаивать... Уильям не Дэйв. Он не ужасен, не эгоистичен, больше нет. Афтон не будет Миллером. Уильям Афтон будет собой, потому что хочет жить.       А хочет жить потому, что рядом с ним его очаровательный и потрясающий Генри.           Потому что Майк здесь. Он принял своего чокнутого папашу и готов его поддержать. Майкл силён духом, Майк хороший человек. И Уильям хотел остаться с ним. Никогда не исчезать.               Уилл мечтал о семье. Он отдал бы все богатства, какие у него – благодаря Дэйву – имелись. Он бы каждое божье утро готовил долбанный завтрак своим детям, смотрел бы с ними убогие телепередачи и разговаривал. У Уильяма теперь было достаточно времени для того, чтобы узнать о своих детях хоть немного. У него скоро по-настоящему появится семья. Генри ненавидит. Мысль, пошатнувшая Афтона, возникла в голове. Но тот о ней не думал. Уильям думал о том, как придётся уживаться в мире, про который он ни черта не знает. Как подстроиться под людей, научиться общаться с ними. Как прожить остаток своих дней, не припоминая себе ежедневно, что половину жизни ты, Уилл Афтон, конкретно просрал. В короткий миг Уильяму пришлось прокрутить в мозгах многое. Он вовсе не думал о словах "Генри" и "ненавидит". Не думал же, нет...? Он ненавидит. Он презирает, потому что ты молчал. Потому что ты упрямился и строил из себя жертву. Потому что ты вечно, блять, ноешь. Он ненавидит это. Так же, как и твою сущность, противный ты червяк. Уильям не называет себя противным червяком. И Генри не ненавидит его. Хватит. Спокойно. Вдох, выдох, вдох, выдох, вдох... Он тебя меня сдаст, и ты я сломаешься сломаюсь. Я     не думаю так        Я не сломаюсь Я – это я                          В моей голове есть только я и мои мысли           Неужели это я только что о таком подумал...? Подумал о том, что Генри                                           ненавидит                                                              меня...?                          это был я? "Конечно нет." Шёпот голоса утонул в писке, что зазвенел в ушах. Уильям бессознательно потянулся к нутру того, кто тут же сгинул в черноту расщеплённого сознания, свернулся где-то в области груди как ёж. Был колючим, острым и враждебным. Фальшивым, вечно играющим какие-то роли на публику. Неужели это тоже я? Часть меня? Моё "Я"? Он растерянно всхлипнул. Когда темнота перед глазами расступилась, Уилл обнаружил, что Майк, зависнув в неудобной позе, наклонившийся над коробкой пиццы, странно пялится на него. Элизабет поджимает колени к груди, сидя в кресле, в котором мгновение назад – не мгновение, полчаса назад – устроился Майкл. Что это было? Уильям, ощущая тянущую принять горизонтальное положение тяжесть, вяло покосился на Эмили, что, по идее, должен был быть рядом с ним. Да, он до сих пор сидел около Афтона. Уильям сонно моргнул, окидывая лицо друга непонимающим взором. В глазах Генри искрилось одно недоверие. Элизабет неопределённо ойкнула, вскочив с кресла. — Отключился ненадолго, что ль? – спросил отца Майк, выпрямившись. — Не знаю. Генри...– перепугано позвал Уильям, чуть было не рухнув ничком на диван. Куда-то исчезли все силы. — Это он, да? – Лиз буквально отпрыгнула на полшага. Старший Афтон попробовал догнать, о чём она, и когда Майк отскочил к ней, сердце Уилла тоскливо сжалось. – Это этот. Псих. — Да ты того... успокойся. Как будто тебе впервые его видеть, – утешал её Майк, который был напуган не меньше девочки. Он не сводил глаз с отца. — Что вы... Это я. Честно. Это. Эй. Генри. – Афтон-старший взялся за руку Эмили, а тот... выдернул её. Встал и отошёл к окну и шторам. – Генри, что происходит? — Майк? – судя по всему, Генри вздумал игнорировать его. – Думаю, тебе следует увести Лиз. И сам давай. Идите наверх, ага? — Генри! – крикнул Уильям сорванным голосом. Тот на него даже головы не опустил. В замешательстве переводя взгляд на детей и обратно на Эмили, Уилл не знал, куда деться. Он не понимал, что вдруг стряслось. Отчего показалось, что прошла секунда, а на деле... Отчего все в гостиной так стушевались? Добряк и Злодей. Слабак и Защитник. Плакса и Хулиган. Первый и Второй. ВторойВторойВторойВторойВторойВторой                             Уилл и Дэйв — М-м, л-ладно, – вытащил из себя Майк, оставаясь стоять ровно на ногах, несмотря на то, что сестра упрямо хватала его и призывала сделать так, как велел дядя Генри – уйти наверх. – Нам, как бы, надо... не терять этого... самообладания. — Определённо, – медленно растягивая первый слог, Эмили опустил приподнятые руки. — Не хочу быть грубым, но, – обращаясь к отцу, начал Майкл. – Твоё лицо сейчас походило выражением на то, будто ты намерен нас здесь сию секунду перебить, пап. Я даже нож поберёг, – он показал в своей ладони ножик для нарезки готового мяса, который использовал, быть может, отделывая пиццу по кусочкам. Уильям растерялся пуще прежнего. — Я не... Почему? Я задумался. О всяком. О ерунде. Я просто думал о чём-то. Что вы смотрите так? Разве от того, что я просто старательно думал, у меня может быть такой суровый взгляд?.. Генри покачал головой. — Это был не твой взгляд, Уилл. — Не мой? Перед глазами вновь заплясали чёрные точки. Зашумело сначала в одном ухе, потом в другом. Бросив изнурённый и одновременно ужасавшийся взгляд на Генри, который почему-то нахмурился и выглядел до безумия взволнованным, подойдя к другу, стиснув крепко его плечо, Уильям что-то прохрипел. Сам не понял, если честно, что именно.       А потом его покачнуло на подушку, лежавшую у подлокотника дивана, и глаза закрылись.

***

— Сегодня столько разных... перемен произошло, – юноша находил новые и новые объяснения. – Нервишки сдали. Поэтому он сразу слёг. В обморок. Мы все тут помощнее него будем, если так подумать. Надо дать ему отлежаться.                    немощный — Мне принести чего-то...? – осведомилась Элизабет, с опаской поглядывая на папу. Уильям то щурился, то жмурился, бормотал несвязный бред и по какому-то поводу изнывал. — Принеси воды, – попросил Генри, накинув на Афтона плед. Майкл присвистнул, запихнув в рот остатки предпоследнего куска пиццы. – Может, на тебя брызнуть, а, старина? Он дал Дэйву показаться им. Он позволил Дэйву сдвинуть его на считанные секунды. И чего это ему стоило? Огромных сил. Он не чувствовал конечностей. — Исчезнуть хочу, – слёзно прошипел Уильям, ворочаясь на боку. – Хочу исчезнуть. — Ничего ты не хочешь, – брякнул откуда-то Майк. — Тише, давай, взгляни на меня. Открой глаза полностью, Уилл. – Генри смочил ладонь водой из стакана, который принесла Лиззи, и плеснул капли холодной жидкости Афтону на лицо. – Всё, всё хорошо. Ты устал. Такое бывает. Ну, посмотри: всё в порядке, – обведя рукой гостиную, Эмили невесело усмехнулся. – Утомился. Утомился... — Именно так люди утомляются...? – неуверенно поинтересовалась Элизабет. – Что вообще было? — Хороший вопрос, – с набитым ртом вставил Майк. — Уилл, чего там произошло с тобой, м? – плывя перед глазами, физиономия Генри перекрывала собой весь обзор, и Уильям смутно подметил, как же досадно то, что в гостиной сейчас сидят Майк и Лиз. Он был бы счастлив, если бы Генри поцеловал его. Прямо тут. Ляпнул бы милое, ласковое, успокаивающее... — Спать хочу, – пожаловался Уилл. — У него бред какой-то? Или приступ? – взвинтилась Элизабет. — Если б я знал, – Генри почесал затылок. – Уильям, ты полчаса сидел покачиваясь. С закрытыми глазами. А потом открыл. И... — И ты очень нехорошо на нас всех посмотрел, папа. – добавил Майкл, подавившись. Девочка обошла дядю Генри и то ли с заботой, то ли только потому, что давно хотелось это сделать, стукнула братца по спине четыре раза. От всей души. — А следом снова как будто вырубился. На секунду, – закончила она. — Что с тобой было? – требовательно спросил Эмили. – Ты не помнишь?? — Н-нихера я не помню. Пожалуйста, оставьте в покое. – Он устал. Он безумно устал. Он хочет поспать. Он хочет лечь, закрыть глаза и крепко-крепко уснуть. И проснуться... "А зачем тебе просыпаться?" Только донёсся до Уильяма этот неожиданный вопрос, как Второй снова ускользнул от попыток Афтона дотронуться до его неосязаемой оболочки. Снова затаился где-то в мозгу, сердце, будто бы напыщенный. Что за блядская игра в прятки?! — Он слышал его ночью, – настороженно процедил Генри, трогая чужой лоб под тёмной чёлкой. Под волосами Уилла выступила испарина. – Он постепенно набирает силы. — Как это работает? – спросил Майк, присев подле отца. – У этих двух одно тело. Одна душа, я смею предположить. И один организм. — Наверняка это обычное самовнушение, – предположил Эмили. Его озабоченно-мягкий тон был подобен музыке. – Их двое на одно сознание. Две половины. Одна половина сознания искажена, вторая повреждена. Это я образно, – Он погладил Уильяма по макушке. – Один забирает силы, второй невольно их отдаёт. Первый и Второй. Первый и Второй.         Уильям Афтон всегда был вторым, а не первым. Он уступил когда-то.          Дэйв Миллер теперь сильней. Ни черта они не смогут. Не избавятся от него. Это невозможно. Если Уильям сам когда-то сделал его таким. Настырным и упрямым. Они борются впустую.             Дэйв Миллер тоже хочет жить. ...хочет жить в этом грёбаном теле. Он – это Уильям. А Уильям – это Дэйв. Всё-таки в них есть очевидные сходства. — Ну что? А-ам, дадим ему поспать? – предложил Афтон-младший. — Я не... Нельзя спать, – буркнул Уилл, зарываясь в плед. – Нельзя. А иначе нам крышка. — Пап, если люди не спят, они деградируют и помирают. — А он уже полудохлый...– заметила Элизабет. — Да ну, Лиз, не говори про отца гадости, – Майк дёрнул её за ухо, и Лиззи смущённо раскраснелась. – Согласен, он выглядит как протухший овощ. Но он же отключился, без сознания, все дела. Уверен, его мозгу живётся очень не просто, учитывая, что приходится работать на двоих. — Давай ты поспишь? – Генри, казалось, умолял его это сделать. – Мы посторожим, Уильям. — Генри, мы трупы, – обречённо выдал Афтон и поник. — Принеси чего-нибудь, таблеток успокоительного, – велел сестре парень. — Не лучше ли снотворного? — Н-нет! – оживился Уилл. – Вы что...? Какое к чёрту... Н-нельзя. — Он – ходячая тревога. Лишь это. И никакого толку, – прокомментировала Лиззи, а затем удалилась. — А когда-то она папочке и слово боялась сказать, – ухмыльнулся Майкл, щуря брови. — Ты должен сосредоточиться, – прошептал Эмили Афтону, бледному как смерть. – Я знаю, это тяжело. Постарайся, Уилл, пожалуйста. Что он делает с твоими мозгами? С твоим телом? — Д-да я не знаю. Он не даёт. Уловить. Я к-как в тумане сейчас. — Не хило его стрессануло. — Майк, ты понимаешь что-то? – Генри отсел от зарытого в плед страдальца, сложив на груди руки. — Получается, этот хмырь... силы его вытягивает? – Парень не имел ни малейшего понятия, что творится у отца с головой. – Ясное дело: это самовнушение. Отец сам себе понапридумывал, а теперь его организм, мозг и психика пляшут под дудку тех детских фантазий и вымыслов... Но это же можно прекратить? Можно? Эти вымыслы не так уж безобидны, пускай они и детские. Посмотри на него. Это же поправимо?.. Мы поставим нашего отца на ноги? — Я не знаю, что нам теперь делать, – Генри поймал на себе испуганный взор измотанного Уилла и виновато приулыбнулся. – Д-дружище, я правда не знаю. Я умудрился запутаться, это так непонятно, я... Да. – Генри Эмили умудрился запутаться. И сдаться. Да. Походу, Генри Эмили действительно сдался. Они в траурном молчании опустили головы. А тем временем в гостиную вернулась Элизабет с таблетками и – что? – сковородкой. — Пап, извини, – торжественно произнесла девочка, изумлённые взгляды всех троих были обращены на неё. – Если понадобится, я тресну тебя сковородой. — Чего-чего? – Майку приспичило расхохотаться. Уильям не находил в данной ситуации ничего забавного. На него дочь замахивалась сковородкой. — Лиззи, милая, – Генри закрыл лицо Уильяма предплечьем. – Твой отец в порядке. Ему просто надо... — Да, но ничего полезного от него не дождёшься, – предъявила та, поставив сковороду на стол. Эмили и Афтон испустили облегчённый вздох. – У него спрашивай, не спрашивай – он либо молчит, либо мямлит. Надоел. Глаза Уилла норовили вылезти из орбит. Майк от такого дерзкого открытого возмущения сестрицы подавил смех. —...а как. Как мне, – выдавил Афтон. — То-то и оно! – ткнула девочка в него пальцем. – Он без конца мям-лит. — Что от меня надо? Я не понимаю, откуда мне знать ответы на те вопросы, которые вы задаёте?! Откуда мне знать свою жизнь?! Последние свои двадцать лет?! Я же постоянно был... не з-здесь, – Уилл не то икнул, не то всхлипнул. – Если я не знаю, я и не могу знать! — Тише, Уилл. – придержал Генри его за грудь. – Тебе надо сохранять спокойствие. Лежи, не дёргайся. — А ты не умеешь... вытаскивать из своей головы то, что знает этот твой Дэйв? – уточнил Майкл, положив локти на подставленные колени. – Вы, конечно, разные. Но по факту, вы – единое целое, которое раскололось. — Тонко, – фыркнула Лиззи. — Мы не храним воспоминания друг друга, – небрежно проговорил Уильям, массируя виски. – Вернее, я не храню. Я не могу знать, что делал он. Только если он сам мне не расскажет. — А ты пробовал? – полюбопытствовал Эмили. – Пробовал вспомнить то, что должен помнить исключительно Дэйв? — Я пытался. Пытался, честно! Не пялься на меня так. Я правда пытался! — И как оно? — Ты понимаешь как. — Я уже сказала, что он бесполезен, – прервала девчонка их обсуждения. Уильям на её нелестные речи затравлено косился на Генри, словно тот обязан был возразить и обнять его так, что рёбра бы хрустнули, и заверить: "Она шутит, Уилл. Ты прекрасен." – Он не может знать того, что знает его... этот тот-который-Дэйв. — Класс. И что дальше? – замучено поинтересовался Майк с наигранным воодушевлением. – Спросим у Дэйва? Хей, дружище, не хочу мешать, но не подскажешь случаем, как нам от тебя избавиться? — Будь другом – не язви. Я совершенно серьёзно. — Ты сама серьёзность, родная. Я рад, что ты умеешь такой быть, но если ты тут не шутки шутишь, а... Э-Элизабет...? – Майкл прервался и уставился на Лиз, смутившись. Он прокрутил в голове её слова и осознал. – Ты же не... — О да. Я как раз об этом. — Да нет. Быть не может. Дети поморгали друг на друга, посмотрели на Генри. Тот непонимающе нахмурился, а затем прямо-таки позеленел, заметив во взгляде Майка вопящую мольбу образумить сестру, а во взоре Лиз – непреклонность и даже какое-то недоверие, словно она до сих пор была уверена, что Дэйв абсолютно не реален. Трое не изрекли ни слова, лишь дружно повернувшись к сминавшему пальцами кончик пледа Уильяму. — Что? Вы же не...– он с надеждой пихнул Генри в локоть, однако Эмили всё ещё смотрел на него поблекшими карими глазами с тонной сомнений, жалости, страха, ужаса и нерешительности. – Генри, то, что вы только что... Вы же не всерьёз, да? Генри... — Уилл. Ты, главное, не паникуй. — Так, в-в-вы все...! Что вы задумали? — Как я там сказал? Можете напомнить вступительную речь...? – ошалело обратился Майк за помощью к остальным, нервно хихикнув. – "Дорогой мистер Дэйв, не хотим отвлекать..."