Уникальный

В любом другом случае он был бы тем, кто является простым слушателем. Который вникает, ужасается и содрогается от тех подробностей, что докладывают ему потерпевшие. Но, к сожалению, он по итогу становится тем, кто к ним относится по причине неудачного стечения обстоятельств. Трудно что-либо делать в таком состоянии. Генри находился в неведении. Не пересекался с Томом или братьями Ливз со дня похорон. В подробности расследования не вдавался. Когда с допросами от него наконец отстали, Эмили не оставалось ничего, кроме как ненадолго забыть и исчезнуть с глаз людских. Он пытался работать, силком тащил себя на важные, необходимые для сборки механического скелета лекции. А потом лежал на кровати и якобы приходил в себя. Поразительно, но через дней десять такого относительного одиночества ему стало чуточку проще реагировать на всё. Уже и руки не подрагивали, и спать удавалось дольше, чем три часа на сутки. Но лишь чуточку. Недели сменялись стремительно быстро. Город менялся вместе с ними. Изначально все горожане не на шутку стушевались после того случая. Бригада полиции обнаружила в том злосчастном месте не только Джона, но и чьи-то останки в большом количестве. Чуть позже их опознали. Это были те самые пропавшие, о которых говорили в последнее время. Полагали, что не найдут больше никогда. Слушал о сделанных полицией выводах Генри так, будто это был смертный приговор, предписанный ему безоговорочно, хотя, наверное, этот ужас можно таковым назвать. Несколько жёстких ударов каким-то тупым предметом нанесено Джону в затылочную и височную зоны, а также в некоторые стороны лица, причём тот мог отключиться или, боже упаси, умереть и от парочки хороших ударов, но убийца, вопреки этому, совершил их далеко не два и не три, и не четыре раза. Словно в самом деле хотел стереть его в порошок. С найденными пропавшими дела ничуть не лучше. От них буквально ничего не осталось. Лишь месиво, что может сойти за грязь на улицах в особенно дождливый день. Если бы не то, что сохранилось от так называемых лиц, распознать это, как что-то человеческое, было бы нереально. Воротит от этих мыслей. Кто же этот жестокий ублюдок? Почему? За что? Уж Генри знал наверняка, что Джон никому никогда специально жизнь не усложнял и, тем более, не портил до безысходности. Его не за что убивать. Так кому могло прийти в голову совершить настолько жестокое убийство молодого парня? И других молодых людей. Это просто в голове не укладывается! Если нет никаких мотивов, чего-то, что подобно логическому объяснению этих жестоких действий, то данная ситуация становится ещё более катастрофичной, чем до этого была. Ведь ясно теперь, что это уже не какой-то там мстительный кретин. Это проворный психопат. Самый настоящий. С таким объявлением никому в городе смириться не удастся. И не думать об этом — тоже. Тому было тяжелее всех. Генри видел, как тот кривился и жмурился от слёз возле могилы своего старого лучшего друга. Как потом он взъелся на отца Джона почти ни за что. Орал на всякого приставучего. Матерился и проклинал весь мир. Держался поодаль и дольше всех стоял потом на том самом месте, где был похоронен Боннар, бормоча что-то несвязное и грубое, судя по движению губ. Генри не решился к нему подойти. Никто из его знакомых: ни ребята из колледжа, что тоже пришли попрощаться со старым знакомым, ни Стэнли с Дэном — также не приближался. Все дружно понимали, что не стоит. Не сейчас, по крайней мере. Потом город начал потихоньку затихать. Больше не было такого, что каждый встречный смотрит на окружающих, как на шизанутых маньяков — с опаской. Постепенно Харрикейн успокаивался и восстанавливался после таких шокирующих событий. Мерами предосторожности естественно не пренебрегали, но уже не висело над улицами вечное волнение, такое сухое и сдавливающее как снаружи, так и изнутри. Генри это волнение не покидало. Он сам по себе впечатлительный, а тут настоящее убийство его друга. Близкого друга. Эмили казалось, что теперь мир окончательно решил слететь с катушек, и он вместе с ним это сделает.

***

Идут дни последней недели ноября. Защита проекта и всякие назойливые заботы остались позади. Несмотря на отвратное самочувствие и бессонные ночи, Генри работу над аниматроником закончил. Уильям здорово в этом помог, пребывая между тем вполне в бодром расположении духа. Складывалось впечатление, что был он очень даже здоров, энергичен и весел. Это могло быть странным в такой период жизни, но Эмили было насрать. На всё насрать, в последнее время. Главное — с совестью завершить работу над Фредбером и, наконец, забить на всё хоть на ближайший месяц. Сил — ни моральных, ни физических — ни на что больше не оставалось. Всё с концами. Никаких особых наград получить не вышло. Генри был не огорчён. Он с самого начала рассчитывал на то, что творит это чудо в первую очередь для себя, для опыта и удовольствия. Если Уильям, который уверял его, что придерживается той же позиции, ходил временем позже по коридору колледжа туда-сюда и возмущался на несправедливость, то Эмили тупо стоял, прислонившись спиной к стене, и пялил в окно едва приоткрытыми глазами. Было плевать. Если честно, последние дни он об этом проекте не беспокоился от слова совсем. Далее стандартная учебная рутина и сплошная работа над всякими индивидуальными заданиями. Но кое-что, к приятному удивлению, за последний месяц поменялось и в лучшую сторону. Ну, смотря для кого и насколько такая перемена хороша. Дженнифер семейства Ливз, которая пересеклась с Генри на похоронах Джона и предложила пообщаться на выходных, чтобы прийти в себя, появлялась у Эмили на глазах отныне довольно часто и заводила с ним различные беседы, отгоняя мрак и печаль. Она была забавной девчонкой. Заботливой и щедрой. А ещё очень-очень искренней, и в скором времени до Генри дошло, что Дженнифер к нему не равнодушна. Это стало понятно сразу, как только в ход её утешений начали использоваться тесные объятия, а сама она умудрялась обнаружить Генри именно тогда, когда тот выходил освежиться на передний двор общаги. Эмили она тоже нравилась как человек, но чего-то большего он к ней не испытывал. Ну, пока нет, и скорее всего когда-нибудь что-то у них сможет завязаться. Если так сложится, Генри против не будет. Сейчас он лежал на своей кровати приблизительно в половине пятого. Последние две лекции Генри прогулял из-за неохоты. Да-а, если мать узнает, Эмили не жить, но сейчас так чертовски плевать на эту угрозу, что аж смешно. На всё плевать. Сил больше нет, а бессонница снова неумолимо преследует по пятам, ну, или правильнее — по ночам. Хочется лежать, ничего не делать. Никаких занятий, изобретений, к чёрту это. Хандра не позволит лишний раз сесть за свой рабочий стол или с человеком заговорить. Вероятно, это последствия тех событий, которые накладываются на обыденное уныние в приход зимы, ибо в этот раз настроение выходит за пределы невыносимости. Слишком тошно. Генри перевернулся на бок, лбом уткнувшись в стену. Слава богу — выходные. Завтра он не встанет с постели, наверное, ни разу, если не возникнет серьёзной надобности. За стеной слышится болтовня, различные голоса, которые надиктовывают планы на сегодняшний вечер и на следующую неделю. Чёрт возьми, как у них это выходит? Такая гиперактивность, Генри может этим ребятам только позавидовать. Кладёт руку под подушку, нащупывая гаечный ключ небольшого размера, и резко поднимает голову, поворачиваясь в сторону окна. Фредбер стоит, крупный по размерам, самый большой из тех творений, что были сделаны руками Генри когда-либо. Ему бы радоваться и гордиться собой — у него же всё вышло! Громадный по сравнению с предыдущими его созданиями робот, который и функционирует отлично, Эмили сам это проверил и продемонстрировал. Но ему плевать. Никакой радости, чёрт бы всё это побрал. В дверь постучали, а Генри вдруг осознал, что не запер её, когда пришёл, хотя всегда делал это ради сохранения личного пространства. Господи, до чего же дело хрень… — Я войду? — Дверь приоткрывается. — Конспектов нет. Я прогулял всё к чертям собачьим. — громко произнёс на это Эмили, отворачиваясь обратно к стенке. — Значит, я был прав. В самом деле хернёй занимаешься. — это оказался Уильям в серой клетчатой рубахе и свободных джинсах. Генри, увидев его, изумлённо повёл бровью — давно Афтон выглядел так вольно и необыкновенно. Все те дни перед защитой проекта и после них он ходил только в строгих, в основном белых рубашках и брюках, причёсываясь особенно опрятно. Генри повернулся на спину, наблюдая, как Уилл без слов проходит внутрь и осторожно присаживается на стул, облокачиваясь локтем на стол. — Что ты здесь делаешь? — спросил его Эмили, стараясь изгнать тоску из голоса. Они с Уильямом давно не общались по-нормальному. Только пересекались парой слов, а если и беседовали, то на тему Фредбера. Даже сборка каркаса и эндоскелета проходила в тишине. Необходимо как-то это исправлять. — Навещаю тебя. — Уильям выдавил лёгкую улыбку, вероятно, остерегаясь любой неосторожности в своих словах и действиях. — Ты часто сматываешься с лекций. Это с чего, а? — Вспомни себя выпивающим в клубе. Ты тогда все занятия пропустил. Там ещё пару дней было, когда ты никому ничего не сообщал и пропадал чёрт знает где… — Ты на мой вопрос не ответил. — Уилл тут же смутился и нервно добавил: — Я… Ты пойми, что мне не плевать на твоё нынешнее состояние. Я не решался заговорить об этом, но замечал, что произошедшее отразилось на тебе. И нужно что-то делать, Генри, не думаешь? — Не думаю. — помотал Генри головой. — Я в принципе не думаю ни о чём. Достало уже. — Прекращай. — тихо попросил его Афтон, многозначительно глядя чётко в лицо. Он поднялся со стула, чтобы подойти к Эмили ближе и присесть рядом, устраиваясь на краю кровати. — Не делай с собой этого. Хватит, Генри, соберись. — Зачем? — равнодушным тоном поинтересовался тот. — Впереди нет никаких важных дел. Одна учёба, от которой блевать хочется. Можно и не брать себя в руки. — Да, а затем метаться в страхе из-за приближающихся экзаменов, поисков места работы и не понимать, что от тебя вообще требуется этому миру, так? Генри перестал бестолково сверлить взглядом потолок и изучающе взглянул Уильяму в глаза. Никогда Уильям не беспокоился о нём так ясно и заметно. Либо Афтону было в целом всегда на Эмили плевать, либо он этого ловко не показывал. Следуя своим принципам и поведению характера, Уилл игнорировал не добрые звоночки в действиях Генри, его изменённом восприятии и отношении к проекту. Не интересовался здоровьем и самочувствием, словно не замечал вовсе. А сегодня вдруг изменился и пришёл, неожиданно и смело заявился, чтобы провести в комнате Генри психологическую беседу. С чего? Чуткость и внимание к другим людям Уиллу не свойственны. Может, ради личных предпочтений? Ради выгоды? Эмили не хотел воспринимать своего друга, как какого-то ублюдка, но иногда правда чувствовалось, что не идеальный Уильям человек. Он делал себя таким, возможно, даже становился реальным совершенством, потому что умел, но на деле всё-таки оставалось в нём безразличие, которое, как Генри считал, его и портило. — Ты похож сейчас на мою мать. — фыркнул Генри и отречённый махнул рукой. — Чересчур похож. — Не смешно это. — проговорил Уильям с нервозностью в голосе. — Почему ты ведёшь себя так? Почему топишь в печали? При этом не собираешься как-то с этим состоянием бороться. Разве это адекватно? — Какая разница! Меня часто выбивает из колеи скорый приход зимы, я чувствительно это ощущаю, ясно? А из-за всякого пережитого дерьма ситуация немного хуже, вот и всё. Потом мне лучше станет, я надеюсь. — Если не станет? — Уилл не унимался. — Если не станет, то вряд ли тогда тебе поможет даже собственное желание. Вряд ли в такой ситуации что-то может наладиться, если ничего не предпринять заранее. Вот заработаешь себе какую-нибудь хрень психологическую. И что потом ты собираешься делать? — Бухать и курить. Как ты. — вставил Генри, самому себе поражаясь. — Ты ничего не предпринимаешь, чтобы улучшать своё состояние. Думаешь, я не знаю об этом? Озадаченно приопустив голову, Уильям уже не столь решительно заговорил опять: — С чего ты взял? Я чувствую себя нормально. Я не находился там. Я не видел его. Мне не приходилось переживать подобное. — Я в этом не уверен. — отрезал Эмили. — Даже если не приходилось. Ты ведёшь себя непонятно. И сам того не замечаешь. — он подождал от Афтона ответной реакции, а затем продолжил сразу после повисшей тишины: — Поведение твоё тяжело назвать нормальным. Мало того, что ты нихера не помнишь в своей жизни, так ты ещё и творишь с собой многое… Постоянно нервничаешь, резко реагируешь, не признаёшь других и меня, не признаёшь собственной неправоты. Выдаёшь вслух странные вещи, затем говоришь, что ничего не было. Что якобы не помнишь. Это нормально? По-твоему, у тебя было адекватное поведение по отношению ко мне? К Джону? К обычным людям? Ты пьёшь, ненавидишь всех и вся, куришь, не жалеешь себя. Психуешь, если что-то идёт не так, как ты планировал. Как тебе хотелось. Ты страдаешь всячески. И никак это не исправляешь. Ты даже не пытаешься с этим бороться, а теперь суёшь нос в мои личные проблемы. А на кой чёрт, если со своими ты не разобрался?! Генри замолк, шумно вдыхая через нос, понимая, сколько всего он только что наговорил громко и напористо. Столько, наверное, он хотел Уильяму высказать ещё тогда, когда начал замечать все его странности. Неправильные странности. Которые не будут чем-то необычным, крутым или уникальным, а которые будут сущим кошмаром для всех. Не удастся людям терпеть их. Никому не удастся. Уильям отчуждённо уставился на него, в его глазах искрилось непонимание: мол, что? Разве я когда-то был странным? Разве это вообще имеет значение? А его лицо, что с запоздалой растерянностью увидел Генри, приобрело какой-то слишком бледный цвет. — Может, я не хочу, чтобы ты докатился до чего-то ужасного? — пробормотал Уилл. — Может, я хочу помочь тебе почувствовать себя лучше? Я сюда пришёл не для того, чтобы ты уверял меня, насколько мне плохо. Мне хорошо. Мне не довелось увидеть гниющий труп своего друга. Вот если бы довелось, тогда согласен. Тогда действительно мне было бы плохо. А сейчас я могу заверить, что чувствую себя нор-маль-но. Я всего лишь переживаю здесь за тебя, а ты распознаёшь это так, словно…словно я не способен на сочувствие. — Бываешь не способен. — уверенно сказал Генри, схватив Уилла за правое предплечье. Руки Эмили нельзя назвать сильными и цепкими, но Уильям почему-то поморщился, и Генри на это с чётким пониманием вздохнул, дёрнув вверх рукав клетчатой рубахи. — И что это? — Он знал, что это. Это заживающие полосы шрамов. Что наверняка отдают колючим чувством боли, если их сильно сжать. — Это то, что ты называешь своим «нор-маль-но»? Ну да, сразу видно. Ты чувствуешь себя лучше некуда, приятель. Уилл отдёрнул свою руку, выражая одним взглядом проклятье всего окружения. — И я не делаю вид, что мне хорошо. — напутственно продолжил Эмили. — Я пытаюсь оправиться. У меня нет сил, и я открыто это показываю. Что делаю те или иные действия лишь потому, что надо. Что на данный момент мне на деле на всё насрать. Да, это не лучший вариант, но я по крайней мере не строю из себя саму непоколебимость. Я ведь и зарыдать могу, если понадобится. На глазах у всех. А ты не сделаешь этого. Гордыня у тебя превыше всего. Я понятия не имею, как ты умудряешься быть в некоторых моментах таким равнодушным и жестоким, но не поощряю это ни в коем случае. Хочешь помочь мне, помоги сперва себе, а если сам не в состоянии, так не молчи об этом. Проси хоть какой-то помощи. Генри заставил себя заткнуться, хотя продолжать этот монолог он мог очень и очень долго. Эмили вновь вжал голову в подушку, неотрывно смотря на Уилла, который следующие пять минут упорно молчит и не шевелится. А потом встаёт, чтобы подойти к окну и выглянуть наружу. Молчание в комнате превращается в невидимый дым, который проникает в организм и встаёт в горле мутным клубом. Генри едва не кашляет от этого, настолько невыносимой молчанки у него не было, наверно, со времён раннего детства, когда мама на него за что-то ругалась, а потом замолкала. Такое бывало редко, но запоминалось надолго. И то, как щипало тогда глаза, очень схоже по ощущениям с тем, что творилось на данный момент с Генри, которому с произошедшей беседы отчётливо захотелось всплакнуть. Может, он просто от природы нытик, но казалось, что будь Уильям ему просто хорошим товарищем, Генри и то бы не чувствовал себя так гадко. Но всё совершенно не так, и из-за того, что творится с Афтоном, Эмили просто не может сдерживать себя. Ему не просто не безразлично. Ему тошно и отвратно. Он не хочет дальше видеть это и молчать, лишь изредка собираясь с силами и высказывая свои главные опасения. Он хочет, чтобы Уильям понял настоящую проблему и не плевал на неё. — У меня есть помощь. — до Генри не с первого раза доходит, что это говорит Уилл вслух. — Просто… Я не понимаю её. — Не понимаешь что? Помощь? — переходя на более мягкий тон, уточнил Эмили. — Я запутался и, наверное, должен уйти. Извини. — бросил Уильям и быстро прошёл от окна к двери. Генри не успел даже глупого слова вымолвить, как фигура его друга скрылась в коридоре. Он уселся на кровати, хватаясь за пульсирующую голову и вздыхая, не в силах отойти от этого тяжёлого разговора. «Что это было, чёрт всё подери…какое-то безумие…»

***

— Ладно. Да, был не прав. Прости, дружище. Я погорячился. Из-за постоянного напряжения и непонимания. Я правда не хотел на тебя давить, но…ты просто не представляешь, насколько сильно я переживаю за тебя. С тобой творится неладное, ты понимаешь? — репетировал бормотанием Генри свою речь утром следующего дня. Эта суббота выдалась зябкой и серой, и переходящий проезжую часть Эмили иногда ёжился от холода, морщась дующему в лицо ветру. Он направлялся к дому Уилла, не прекращая молиться о том, чтобы тот не натворил с собой каких-нибудь дел прошлым вечером. Если учесть, насколько Афтон может быть вспыльчив, из-за той неприятной беседы он способен и навредить себе, по этой причине Генри со вчерашнего дня места себе не находит. Боится, что станет провокатором чего-нибудь необратимого. — Нельзя жить так и не нуждаться в помощи. Она тебе нужна, я знаю. И я могу помочь, поверь мне. Давай спокойно поговорим и решим эту нашу общую проблему. В конце концов, нам обоим требуется высказаться, да? — он невесело усмехнулся, поднимая голову на старый знакомый, но всё такой же жуткий дом. Ночью Генри уснул часа в два. До этого лежал в полной темноте и был погружен в давние воспоминания о своём детстве, которые наводили его на нужные размышления или просто поднимали настроение. Эмили вспоминал, как в те далёкие времена выглядел Харрикейн и насколько же красочным он был в глазах маленького мальчишки, хотя по-настоящему выглядел обычно, как любой другой город. Генри всё в его детстве казалось ярким и прекрасным. Он любил рисовать цветными красками нелепые картинки; редко, но всё же шкодничал, получая тем же вечером от матери; заводил с другими ребятами крепкую дружбу, которая длилась не более одного дня. Затем наступила школа, нечто новое, то, что принесло в жизнь юного Генри и друзей, и тех, кто был противен. И любимых учителей, и несколько ненавистных предметов, уроки по которым мальчик ненавидел. Всё было абсолютно разным, но таким интересным. Ещё позже начинается средняя школа, и из этого эпизода Генри не мог выудить из памяти ничего, что вызывало необычайный всплеск эмоций. Кроме знакомства с Уиллом, который в то время тоже был ещё мальчишкой. Генри думал о тех интересных играх, в которые они играли жарким летом, о различных историях, которые рассказывали друг другу по очереди, сидя под старым деревом, листва которого спасала от палящего солнца. О мечтах, о которых тогда откровенно повествовали, видя будущее совсем неизведанным. Генри думал и о том, что уже в то лето творилось с юным Уильямом, но эти воспоминания, что добавляли в бочку мёда большую ложку дёгтя, лишь укрепили в нём решительность узнать о друге побольше с точки зрения тех всевозможных странностей. В который раз задумавшись об этом, Эмили не заметил, как зашёл в мрачный подъезд старейшего дома, как поднялся по ступенькам по интуиции, судя по всему, на нужный этаж и прошёл к нужной квартире с табличкой на двери: №39. Без имени и фамилии. На этом моменте всё из головы улетучилось, и Генри растерянно уставился на этот номерок квартиры, словно видел вместо него замудрённый шифр. Всё же постучать он должен. Быть может, Уильяма даже нет дома. Но Эмили обязан в этом убедиться. Пришёл ведь, а раз пришёл, то отступать не намерен. Генри громко и звонко стукнул в деревянную дверь три раза, убирая после руки за спину и старательно прочищая горло. Он прислушался к тому, что происходит за картонными, если судить по слышимости, стенами, что в целом творится в этом доме. В других квартирах тоже издавались шорохи и слышно было какое-то движение, словно всё на этом этаже живое, абсолютно всё. И сам этот тёмный коридор. И что-то, что находится в этой тьме, в любом объекте. Хотя, возможно, это всего лишь тараканы, возящиеся в обоях с противным звуком, отчего легче на душе не становилось. Генри не открывали следующие две минуты. Он терпеливо ждал, уверенный в том, что обитатель квартиры №39 находится там. Постепенно эта уверенность, конечно, начинала угасать, но неугомонный Генри настойчиво постучал ещё раз, отходя на всякий случай подальше от двери, будто из неё может выйти нечто жуткое и опасное. Наконец, из квартиры донеслись приближающиеся шаги, неторопливые и шаркающие по полу. Как только перед Генри возник вялый Уилл, который сперва даже не взглянул на него, распахивая дверь с опущенной головой, мгновенно вся та реплика, что подготавливал Эмили с раннего утра, забылась напрочь. Постояв с раскрытым ртом секунд пять и помешкавшись, он, когда они с Афтоном уже смотрели в упор друг на друга, кашлянул, чтобы спешно выговорить: — А я. Я насчёт вчерашнего… Неудобно вышло, вот я и, ну… В общем, я подумал, что было бы очень мило с моей стороны проведать тебя… Уильям неподвижно стоял первое мгновение, уперев мутный взгляд в Генри. Тот успел заметить то, чего не замечал последние дни. Не нарочно, разумеется. Изменения в лице. Под красными от долгих бессонных ночей глазами у Уильяма полегли большие тёмные круги, которые в какой-то мере даже ужасали своим видом. Щёки были худыми, совсем истощёнными, кожа приобрела не только более сильную бледноту, что не исчезла со вчерашнего дня и того дурацкого диалога, но и сама стала будто тоньше. Гораздо тоньше — до такой степени, точно можно было её какой-нибудь иглой ткнуть, а она как засохшая корка порвётся. Не должен так выглядеть парень, которому через два с чем-то месяца стукнет всего двадцатый год. Это похоже на какую-то разрушительную болезнь. Ну не мог он выглядеть так без особых причин. Дело в курении и алкоголе? В вечной бессоннице? В чём на самом деле? Что творится-то? Генри не в состоянии дать убедительный и верный ответ. Секунду молчания он только изучал лицо перед собой, не находя объяснения тому, как Уильям, прежде — все те дни его, Генри, хандры — буйный и энергичный, был похож здесь и сейчас на какого-то тяжело больного различными болячками человека. Ясно то, что выглядит он таким страдающим из-за каких-то душевных беспокойств и терзаний. Может даже Генри в этом и будет виноватым. Вчера сорвался, вследствие вечного психованного состояния с той самой ночи, и вот, какие последствия это имеет. «И я ведь ещё запевал, что он ничего не делает для улучшения своего существования, — печальным звоном пронеслась горькая мысль. — На деле-то я ничем не лучше.» — Не помешаю? — аккуратно спросил он. — Ты… Как тебе сказать… Ну, может, ты не в настроении? Я могу уйти. — Н-нет! – тут же выставил Уильям руки вперёд. Следом сразу отпрянул, пытаясь улыбнуться. — То есть, нет, я в норме. Рад, что тебе лучше… Тебе же лучше? — Мне лучше. А тебе? — Мне… Я в порядке. У меня всё хорошо. — самая последняя фраза Уилла звучала в таком тоне, словно он убеждал тут не пришедшего Генри, а скорее себя. — Я не… Ты зайдёшь? — Зайду. Э-э, если ты не против. — протараторил Эмили, находя возникшую неловкость от всей короткой болтовни сжирающей его заживо. — Чай или кофе? — Наверное, это я должен был спросить. — так же смущённо улыбнулся Афтон, открывая дверь пошире и проходя в глубь своей квартиры. — Ну, да…точно. — Ага… А-ам, так чай или кофе? — Мне кофе. — Хорошо. Что ж…– Уильям ничего больше не сказал, удаляясь слегка сгорбленной фигурой в кухню, сжимая одну вспотевшую от напряжения и волнения ладонь. Генри смеяться и плакать одновременно хотелось от выдавшейся ситуации. Настолько постыдно при общении с кем-то он себя не чувствовал весь этот месяц уж сто процентов. Быть может, это и здорово, поскольку Эмили чувствовал себя теперь человеком, а не безразличным трупом, но повод вызванных впечатлений явно нельзя назвать приятным. Генри же пришёл к парню, который вдобавок ко всем своим причудам себя калечит и не признаёт того, что ему плохо. Как это может быть приятным поводом? Афтон заварил Генри и себе крепкий кофе, пребывая в гробовом молчании с самой прихожей. Эмили тоже ничего не говорил, незаметно присматриваясь к определённо поникшему в унынии другу, желая разобраться, до какой степени тому сейчас нехорошо и сумеет ли Генри как-то помочь. Кухня выглядела соответственно состоянию обоих присутствующих. В ней царил хаос. Была она намного чище, чем в прошлый раз, когда Генри притащил из клуба пьяного в хлам Уильяма, а потом прибрался по собственному желанию. Однако обстановка оставалась ужасной. На гарнитуре сплошь стояли всевозможные упаковки из-под таблеток, валялись на столе три штуки самих этих пилюль, а также банки из-под пива. Их предостаточно. Уильям принялся убирать всё с глаз долой, как только заметил прикованное к этому всему внимание Эмили. Выражение его лица было, понятное дело, напряжённым и ожесточённым. Небось, винил себя за то, что не избавился от беспорядка заранее. Уже потом он уселся за стол к Генри, который неторопливо отхлёбывал из своей чашки, взволнованный и потерянный. Привычным делом было то, что всегда разговор начинал именно Уильям. Но сейчас он молчит и сидит как на иголках — весь мрачный и сжатый. Генри украдкой на него посматривал следующие десять минут, ничего не произнося вслух. Было так тихо, что слышались чьи-то голоса с улицы и из других квартир, которые отделяются друг от друга старыми стенами. — Скажи что не так. Эмили дёрнулся, услышав от самого себя эту просьбу, чересчур громкую. Уильям тоже вздрогнул и поднял голову, обращённый к нему взглядом и лицом. — Что? — Это всё. Оно ведь не просто так с тобой творится. Есть же причина. — тише произнёс Генри. Уилл сначала не двигался и не менялся в лице, а после всё-таки сказал: — Нет никаких причин. Успокойся. — звучало это не слишком убедительно. Он проговорил это устало, измотано и раздражённо. Само собой, ему не нравится говорить об этом, но и в таком случае не трудно обратить внимание на неуверенность, что крайне редко может промелькнуть у Уильяма в глазах. Только в тех случаях, когда Уильям, находящийся в компании Генри, остаётся таким человеком — неуверенным. В другой же раз подобное недоразумение может и не произойти с ним, а он будет холоден, спокоен и великолепен. —… Слушай, Уилл, — вздохнул Эмили, сделав последний глоток горького кофе. — Вчера… Я понимаю, что ты хотел как лучше. Стремился меня как-то утешить, поддержать и образумить. И моя грубость была…очень не кстати. Я понимаю это, поэтому хочу извиниться перед тобой. Действительно, я был резок и слегка не в духе. Но пойми, что в этом всём не последнюю роль играет и твоё влияние. — он приостановил свою речь, исследуя реакцию Уилла на сказанное, но тот, судя по его такому же выражению лица, продолжал не понимать. — Ты заставляешь за тебя переживать. Это началось ещё в первые недели нашего с тобой общения в сентябре. Я уже тогда видел в твоём поведении то, что очень напрягает. Не подумай, что я преувеличиваю. Твоё поведение иногда очень напрягает меня. И у меня не выходит не думать об этом. Ты близок мне, Уилл. На самом деле близок и важен. И я не могу видеть то, что с тобой происходит, и умалчивать об этом. Я просто хочу помочь. Понимаешь это, Уилл? Афтон медленно кивнул, опуская взгляд на свою кружку. Он водил по её поверхности большим пальцем и время от времени хватался за округлённую ручку, словно старательно искал в голове нужные и правильные слова, которые необходимо озвучить в любом случае. — Просто…– начал он почти беззвучно, — Я сейчас… Мне в последнее время бывает, ну, немного одиноко… Одиноко, да. И поэтому я часто чувствую себя…наверное, безысходно. — Но почему ты не говоришь об этом? Я бы, не знаю, звал тебя прогуляться где-нибудь. Мы бы вместе находили общие увлечения, помимо инженерии и всего этого. Можно было бы что-то сделать, решить как-то эту проблему. Почему ты молчишь о своём чувстве безысходности? — Ну, во-первых, я считал, что мои чёртовы проблемы никому нахрен не сдались, — произнёс Уильям с ещё большим откликом раздражения в голосе. — а во-вторых, я не хочу в принципе. Это из-за… Генри, я просто не понимаю, что вообще происходит. Со мной. И вокруг меня. Я просто…просто запутался. Во всём. — он лихорадочно выдохнул, переставляя кружку на гарнитур и поворачиваясь к Генри боком. Тот помолчал, чтобы без лишних эмоций и напора позже спросить нечто совсем неожиданное: — Ты помнишь лето? — Эмили придвинулся ближе к столу, наклоняясь к Афтону. — Наше лето. В пятьдесят третьем году. Помнишь хоть это? Уилл задумался на долгую мучительную минуту. — Помню. Но совсем немного. Почти ничего существенного. — Что именно? — для Генри сейчас любое воспоминание, личное или откровенное, может, в каких-то местах трогательное или забавное, о той их недолгой дружбе было дорого и существенно. Уильям слабо улыбнулся. — Я помню…– Улыбнулся искренне и может даже радостно, от накативших воспоминаний. Те были в небольшом количестве, но оказывали лишь более сильное влияние чем-то своим прекрасным. — Помню тебя. Ты был меньше, ещё тоньше, чем сейчас… Был в квадратных очках и красной кепке. Я помню то лето. Оно было жарким и солнечным. Иногда шёл дождь. И…– он затих на недлительный период времени. — Я хорошо помню, как мы с тобой познакомились. Тогда. Это было…странно для меня. — Раньше ты говорил, что не помнишь ничего. — На лице Генри тоже засветилась лёгкая улыбка. — А ведь всё тобой сказанное — это воспоминания. Причём значимые. И ты их всё же хранишь. — Ну да. Храню. — подтвердил Уилл. Казалось, он сказал это так счастливо, словно не верил в то, что в самом деле что-то помнит. — Ещё я помню, как ты уезжал. Дневник или записную книжку, как-то так ты назвал тот блокнот, который мне оставил, помню. Кстати, я и его храню. — Серьёзно? — Генри сам запамятовал этот случай, и не верилось ему, что он настолько был Уильяму значим. — Где же он? — поинтересовался Эмили с доброй ухмылкой. — В тумбочке у меня лежит. — рассказал Уильям, не вдаваясь в подробности, а тут же замолкая. — А…– захотел было спросить Генри, но в мгновение усомнился. Стоит ли? Стоит ли упоминать Уиллу об этом? Так уж это необходимо сделать? — А то, каким ты тогда был, помнишь? — Каким…каким я был? Тогда? — сдержанное воодушевление Афтона испарилось, он сделался озадаченным, затем переменился в растерянного и даже испуганного. — Тогда… Я не помню. — Точно? Может, он лишь убеждал себя в том, что ничего не помнил? — Я был…– неуверенно и сипло пробормотал Уильям. — Наверно, странным и дурным. И одиноким. Да? Генри в задумчивом молчании пожал плечами. Он не был до конца уверен в необходимости рассказывать те дурные воспоминания, которые в его памяти сохранились. Как Афтон на них отреагирует? Если Эмили поведает ему о совершённом Уиллом убийстве зверька, тот наверняка почувствует себя хуже, чем сегодня с утра. Уильяму станет ясно и понятно, что даже Генри когда-то, как и сейчас, относился к нему с настороженностью и недоверием. Он безусловно будет не в восторге от услышанного. В кухне опять всё стихло. В голову Генри не забиралось ни одного мирного и адекватного предложения, что помогло бы воссоздать непримечательный разговор. А давящее на нервы затишье в квартире и голове Эмили наводило панику. У него не получалось произнести ни слова, будто в горле что-то застоялось. Не удавалось сделать и простого вздоха. Продолжалось это до тех пор, пока не донеслось от Уильяма беспристрастное: — Давно ты заметил их у меня на руках? Генри потребовалось прийти в себя и с трудом набрать умеренную порцию кислорода. — Когда… Ну, меня изначально волновали царапины, которые ежедневно появлялись у тебя на ладонях и запястьях… Хотя ты говорил, что у тебя нет домашнего питомца. — от волнения он сам принялся царапать собственную ладонь. — А недавно, то есть когда мы собирали эндоскелет, проверяли механизмы, пружины и…в общем, когда готовились к проекту и собирали нашего аниматроника, рукава твоей рубахи при работе часто заворачивались. Ты не замечал. Я долго об этом думал, но сказать не мог. Уилл, — перешёл Генри на требовательный тон. — зачем? Объясни мне. Уильям снова сел прямо, складывая руки на столе и сцепливая пальцы в замок. Сжимая до такой степени, что костяшки пальцев белели. — Иногда трудно не говорить о чём-то, — объяснил он. — Вроде кажется, что твои проблемы — это ерунда, но при этом хочется кому-то пожаловаться, услышать слова поддержки и всё такое. Я потому и пришёл вчера…думал, тебе это как раз надо. Но я… Я просто не знаю, в чём главная проблема. Я хочу сказать, но понимаю, что попросту не смогу объясниться, и поэтому молчу. Это ведь…так лучше. Будет. Для других людей. И для меня. Я думаю. — Разве по мне можно сказать, что я чувствую себя лучше от твоего молчания? — спросил у него Генри. Уилл лишь мотнул головой, как бы отрицая. — Так не молчи тогда. Уилл, знай, что я всегда готов выслушать. Я пойму, приму, будь уверен. Если тебе нужно выговориться хоть как-то, ты можешь просить любой помощи. — Я не могу. — отрезал Уильям. — Я не знаю, что и как тебе сказать. Я не понимаю себя и то, что со мной происходит. Я не знаю, почему и зачем я что-то делаю. И делаю ли собс–, — Афтон обрезал себя на полуслове, запинаясь, заговорил медленно и тревожно: — Генри, мне кажется, что я… Я несу полный бред. Он хотел сказать нечто другое. Генри видел это по тому, как Уильям мгновенно затыкал себя, был очевидно чем-то взбудоражен. Эмили вряд ли способен понять того, кто не понимал самого себя, и это вводило до безумия безысходное положение. Генри словно заражался от друга этим отчаянием, но не мог предпринять чего-то, что поможет им обоим. — Бывает тяжело говорить о чём-то. — понимающе кивнул он Уиллу. — Я помню о тебе многое. Вернее, вспоминал постепенно, пока мы общались всё это время. Я верю в то, что ты стараешься быть хорошим другом и товарищем. Стараешься учиться, строить своё будущее, угождать мне. С тобой я осуществил главную свою мечту. Мы вместе создали шикарного на мой взгляд аниматроника! — подумав о совместных обсуждениях, изучениях робототехники, Генри невольно улыбнулся, избавляясь на короткий миг от напряжения. — Но бывает и такое, что ты начинаешь вести себя странно и, порой, действительно неправильно. Так было и с моим свободным временем, которое я тратил исключительно на тебя… Так было и с Джоном. — дрожь ощутимо прошла по телу, отчего Генри с неприязнью содрогнулся. — Теперь я по крайней мере понимаю, из-за чего это происходило. Ты хотел проводить со мной побольше времени, но, чёрт, Уилл, если бы ты не молчал о своих проблемах и не уводил меня подальше от окружающих, мы бы решили всё мирно, в плюс обеих сторон. Неужели ты так не думаешь? Афтон не ответил на вопрос Эмили. Он длительное время сидел с опущенной головой, практически без движений. Генри с озабоченностью подумал, что тот беззвучно плачет и стремится это скрыть. Сердце его от сострадания сжималось. Он думал о возможных своих дальнейших действиях. Собирался даже пересесть ближе, за плечи приобнять, хоть и знал, что из-за эмоций и личного отношения к Уиллу не удержится от ещё более ласкового поведения со своей стороны. Люди, которые причиняют себе боль, никак не могут быть в порядке. Уильяму необходима помощь. Элементарное присутствие кого-то близкого. Генри был готов помочь. Он хотел этого. Считал, что для собственного счастья ему нужно лишь то, чтобы его друг почувствовал себя лучше. Но потом Уильям внезапно взглянул на Эмили абсолютно сухими серыми глазами. В них ни понимания, ни той печальной безнадёги не было. Виделось только нечто пугающее своей неожиданностью. Животный страх. — Я не помню почти ничего из того, что ты только что рассказал. — едва не прошептал он. — То есть я не помню того, как мы с тобой…строили этого аниматроника. Как проводили свободное время. И как я себя вёл. Генри…я ничего из этого уже не помню. — Ты не… Как? – Генри не верил своим ушам. Что это значит? Уильям что, успел забыть волнительные для него дни перед защитой проекта? Упорную подготовку к нему, их с Генри труды над чертежами? И, собственно, то, как он относился к тому, что Эмили общался с другими студентами, с Джоном, в частности. Уильям реально не помнил всего этого? — Это невозможно. — пробормотал неверяще Генри. — Совсем ничего…? — Не помню. — твердил тот. — Нет, есть некоторые события, но их мало. По большей части я вообще не могу что-либо припомнить. — Афтон провёл по лицу и волосам рукой, изо всех сил напрягая мозги, но по итогу ничего о сказанном он больше не добавил. — Ответь, — резко начал Эмили. — Есть у тебя то, что ты скрываешь от меня? Возможно такое? — Уилл смотрел на него испуганно и весьма убедительно. Вероятно, он не врал. По-настоящему ничего не помнил. Но как такое вообще произошло? Уильям, девятнадцатилетний парень, уже теряет память и страдает амнезией? Разве бывает это в жизни? — Я не скрываю…– заверил Уилл, очевидно сомневаясь в своём убеждении. — Ты болеешь чем-то? Что творится у тебя с памятью? — Ладно, хватит. — прервал он множественные вопросы Генри. — Прекрати уже этот допрос. Я не могу пребывать в такой обстановке. И слышать весь… Я не могу ничего сказать на этот счёт, понятно тебе? Давай просто закроем такую отвратную тему. Я бы… Мне надо остаться одному. Я хочу побыть один. — Уильям, — Генри пытался сообразить и выведать что-нибудь. Но вид Афтона; то, что он до такой степени устал, раз просит одиночества… Эмили боялся своим упорством и надоедливостью сделать ему хуже, поэтому поднялся, отступая в сторону входной двери. — Если я буду нужен, приходи ко мне. Хорошо? Уилл отреагировал не сразу. Сложил руки у груди и буркнул: — Хорошо. Генри пошёл в прихожую, не спеша идти на выход. Он немного постоял у двери, слушая повисшее безмолвие, не находя других слов, не имея ни малейшего понятия, как долго он будет бестолково ожидать понедельника, когда Уильям, возможно, почувствует себя лучше и будет готов вновь вступить с ним в контакт. — Увидимся. — единственное, что сумел выдавить из себя Генри. — Не беспокойся обо мне. — бросил из кухни Уильям вместо прощания. — Со мной всё будет нормально. «Сомневаюсь, что у меня выйдет не переживать. Кажется, я буду думать о нём беспрерывно…»

***

Ночь. В это время невообразимо изменяются улицы, абсолютно опустошаясь. Дом становится жутким и ужасным. В тёмное время суток в нём находиться невыносимо, но его жители терпят. Деваться некуда. Старики, обитающие здесь, остались без денег и близких, а студенты из вынужденных мер должны уживаться в мраке и сплошной пыли. Очередная бессонная ночь. Это сводило с ума. Нервировало до дёргающегося глаза. Но Уильям думал, что если уснёт, то по его душу обязательно заявится и полиция, и кто-нибудь ещё. С ним произойдёт непоправимое. Может, это бессмысленные тревоги, но казалось, что если он позволит себе чуть расслабиться и сомкнуть глаза хоть на минуту, случится неизбежное, и Афтон сотворит какую-то дурь. Возникала также уверенность в том, что толку от нескольких часов тревожного сна не будет вообще. Даже если Уильям позволяет себе отрубиться, с утра ничего не меняется. Он по-прежнему чувствует себя паршиво. Сон не помогает. Делает только хуже. Так что он не спит. Не спит не только из-за бесполезности данного занятия, но и из-за того, что никогда – за последние полгода точно — он не спал по-настоящему. Ночью что-то происходило с ним, и это определённо не сны. Это кошмарно. Последний месяц был именно этим словом — кошмар. Уильям отказывался воспринимать содержимое письма. С того самого дня, когда, прочитав гневные строки дяди Джека, он не нашёл лучшего варианта, кроме как выпить и избавиться от способности думать, Уиллу не доводилось это письмо находить. Его нигде не было. И страх оттого, что кто-то найдёт, прочитает, догадается, сжирал изнутри. Догадается до чего? Уильям ведь и сам не до конца догадался… Ещё одна причина, по которой спать просто невозможно. Смятение и паника от чего-то. А от чего — вопрос. В кухне на столе стояли две кружки, в которые по несколько раз за сегодня был налит крепкий кофе со слишком горьким и противным вкусом. Если Уильям продолжит в том же духе, сердце откажется работать. Да и вряд ли он сможет существовать без сна. Но если Афтон уснёт, то ведь всё равно…умрёт. Возможно, очнётся с утра, либо через пару дней. А может, не очнётся никогда. Тогда это будет самая настоящая смерть. Сейчас почти три часа ночи. Уильям находился в ванной, у раковины. Тщательно протирал лицо руками и плескал в него ледяную воду. Это помогало. Но совсем немного. «У тебя ничего не выйдет» – вертелось в голове. Точно это кто-то повторял и пытался привести в чувства. Но в самом деле ли? Уильям не желал к этому прислушиваться. Что будет, если сказанное в письме — правда…? Тогда об этом узнают. Рано или поздно это станет известно кому-то. И что же делать в таком случае? Бежать? Врать? Сдаваться? Об этом никто не узнает. Потому что этого нет. Это — неправда. Уильям не станет об этом заикаться, если понадобится, продолжит лгать. Лгать о главных своих опасениях. О том, что на все двести процентов уверен в своих словах. И продолжит держать себя в руках. Тогда всё уладится. Точно уладится! Уильяму не стоит заострять внимание на ужасных мыслях. С ним всё будет в порядке. «Перестань и подумай своей безмозглой головой, Уильям» — Веки слипались. Снова ничего не удавалось с этим сделать. Афтон набрал в ладони воды и умыл ею лицо, практически падая на пол от усталости. Не думай об этом, и зеркало. Не смотри в него. «Глупо ты себя ведёшь» — над ним насмехались? Это из-за отсутствия сна? Слуховые галлюцинации или что-то подобное? Уильям ненавидел места, где полно народу. Он нуждался в одиночестве и тишине. Одновременно с этим в нём возникало желание того, чтобы кто-то всё же побыл рядом. Нет. Не кто-то. Генри. Только в Генри Уилл нуждался. Больше ни в ком. Но при срочной возникающей необходимости побыть в одиночестве, даже без Генри, он продолжал ощущать чьё-то присутствие. Этот кто-то не оставлял одного ни на секунду. Уильям видел его в зеркалах, чувствовал у себя за спиной. Он слышал его сейчас. Слышал и в сновидениях, и в те дни, когда полноценно жил. Он всегда был рядом. — Сгинь отсюда. — Уильям смотрел полуприкрытыми глазами в тьму небольшого коридора. В сторону шкафа. — Это из-за сна. Я слышу тебя из-за того, что не сплю. Но я отказываюсь… Так что ты просто исчезнешь. «Ради бога. – пронеслось над ухом. — Сегодня ты, предположим, продержишься до самого утра. Но завтра или послезавтра сдашь позиции. И придурку ясно. Это в любом случае произойдёт. Ты забудешься крепким сном младенца». Уилл услышал довольное хихиканье. — Я смотрю в коридор. Тебя нет. — прошипел он. — Нигде. Меня просто глючит. Я говорю с тобой, потому что схожу с ума. Но тебя нет. «Глянь в своё отражение. — призвали его. — Встань и оглянись на зеркало». Ещё чего. Нужно включить свет. Просто озарить светом всю квартиру и покурить. Открыть окно, впустить ночной мороз. Станет легче. Уильям должен сконцентрироваться на холоде и на том, что его окружает. Он больше не будет слышать его, если отвлечётся. Чёрт возьми, как он сейчас хочет, чтобы здесь, рядом с ним, прямо сейчас оказался Генри. Афтон давно не чувствовал такого желания увидеть Эмили, услышать именно его голос, который, в отличие от любых других, не выбешивал. Он был прекрасен. Настолько, насколько был очарователен сам Генри Эмили. «Надо же. Наш сентиментальный Уилли думает о своём лучшем друге. — громкая усмешка. — Которому он лжёт, помощь которого он отвергает… Не посчитай за упрёк. Это правильно, Уилл. Ты делаешь то, что должен.» — Заткнись сейчас же… «Тебе это не нужно. Не нужны эти сопливые размышления. Тебе не нужен этот идиот. Потому что ты уничтожишь его своей ложью. Ты просто лжец. Лжецу не нужны друзья. И уж тем более — люди, к которым ты необыкновенным образом неравнодушен». Уильям до полулежачего состояния сполз спиной по деревянной поверхности ящичка под раковиной. Тут спорить бесполезно. Он в самом деле лжец и тварь. Он правда пытается быть хорошим другом, но вряд ли это выходит. Уильям ведь не знает толком, как общается с Генри. У него нет почти никаких воспоминаний об октябре и ноябре. Ничего нет. Он тупо не помнит. — Оставь меня. — Афтон не заметил, как перешёл на умоляющий тон. — Мне не нужна твоя грёбаная помощь. Я хочу чувствовать себя нормально. «Не бывать этому. – со смешком ответили ему. — Ты слабак, но ничего нормального в тебе нет. Ты делаешь хуже всем своим упрямством. Ты делаешь хуже себе тем, что всё ещё существуешь. Не строй из себя пушистую овечку, которую отправляют на убой». Уильям перевернулся на левый бок, чтобы ухватиться за край ванны и встать, но по итогу он ничего не смог сделать и остался беспомощно лежать, с трудом держа глаза открытыми. Хочется спать. Он всё равно засыпает. Его постепенно уничтожают стены этого дома; люди, наличие которых он ощущает за пределами квартиры; собственная проблема, которую, кажется, ему никогда не удастся разрешить. Всё вокруг — это сплошное безумие, в котором невыносимо находиться. Уильям не хотел видеть всё в таком свете. Он хотел понимать себя и окружающий мир. Он хотел быть нормальным. Но с каждым годом ситуация становилась хуже. Он убивал себя, никак не улучшая этим своё положение. Как же глупо. И жалко. «Ничего не стоят эти твои отчаянные попытки». Уилл представлял, что сейчас в зеркале он увидел бы того человека, который и насмехается над ним в данный момент. Он непримечателен на вид, имеет такие же тёмные волосы, только те выглядят опрятней. Глаза у него серые, но не тусклого оттенка, как у Афтона. Они буквально сверкают от живости и сил, переполняющих его. Он выглядит нормально. Его вид совершенно обычен, но Уильям не смеет даже задерживать своё внимание на создании образа этого человека, ибо руки тут же начинают мелко дрожать. «Ты жалок. Исчезни во благо себе и своему телу. Просто сдохни».