Midday vēzos [полуденное солнце]

      Солнце лениво уплывало на запад, забирая с собой тёплые весенние лучи. Они игривыми зайчиками скользили по листьям и травинкам, прыгали с камня на камень и исчезали в свежести послеполуденного воздуха. Ветерок с моря подхватывал эти уходящие блики, словно прядь золотых волос, и разносил их по горизонту, купая природу в мягком оранжевом сиянии. Казалось, что весь мир застыл в блаженном спокойствии: стражники замерли на своих постах, словно окаменели в своей ненужности, а слуги без спешки, точно во сне, носили корзинки и утварь, наслаждаясь тёплыми лучами. Несколько кошек растянулись на нагретых ступенях септы, лениво прищурив глаза, словно знали, что этот день дарован только для безмятежности. Даже холодный камень стен, будто обжитый этим светом, поблескивал под ясным взглядом солнца.       Но для Эймонда всё это оборачивалось раздражающим, гулким фоном, от которого некуда было деться за стенами его натянутого самообладания. Ему бы хотелось, чтобы небо вновь заплыло чёрными тучами, как две недели назад. Пусть обжигающий ледяной дождь покроет весь остров, а вспышки молний станут единственным светом в этом мире. Пусть темнота за пределами замка будет такой густой и враждебной, что даже самые зоркие глаза растеряются в ней, ощутив пустоту слепоты. Ему было плевать на долг перед братом, на это треклятое яйцо. Сейчас он хотел одного: запереться в полупустом мрачном зале, пить вино и встречать служанок с подносами закусок. Может быть, даже приказать выстроить поблизости Драконье логово, чтобы прямо из чертога попадать к Вхагар и разбавлять пустоту редкими полётами.       Он бы сделал всё, что угодно, лишь бы не увидеть вновь того потухшего взгляда её сапфиров, не смотреть на безобразные красно-коричневые синяки на шее, которые, слава Матери, уже заживали. Но больше всего он боялся того, что её губы никогда больше не изогнутся в той застенчивой, неожиданной, нежной улыбке, которая раньше была предназначена только ему. Теперь Висенья смотрела на него холодно, отчуждённо, как когда-то отец на тренировочном поле. За что? Что он сделал, чтобы заслужить этот взгляд? Или, может, просто родился.       Но то, что он сделал своей племяннице, — это нéчто, чему и сам Эймонд не мог найти названия. Внутри всё сжималось от боли — от воспоминаний, и хороших, и пугающих, — которые безжалостно нашёптывали об окончательности содеянного. О прощении он и не думал. Скорее он улетит за Узкое море, чем услышит от неё тихое, дрожащее «я прощаю». Но даже тогда, во всех его грехах обвинят других: мать, Дейрона, Хелейну, которая оставила его первой, воплотив в реальность его самый большой страх — предательство, столь близкое к несправедливости.       Муки совести всегда были знакомы Эймонду: с детства он старался поступать по чести, как подобает настоящему благородному принцу. Но вместе с этим в нём всегда жила тень вины — за то, что он недостаточно хорош, недостаточно старается. Он чувствовал её, когда дед, Отто, втайне, как ему казалось, нашёптывал Алисенте о скрытом таланте Эйгона, ни на миг не удостаивая взглядом среднего принца, который чуть ли не из кожи вон лез, чтобы доказать свою силу и ум. Он терпеливо сносил это игнорирование, показывая свою преданность, и даже тогда, когда вторая половина его семьи, ради которой он пытался улыбаться и, казалось, уже простил их за старые обиды, разом отвернулась от него, возненавидев за то, что Вхагар подчинилась ему.       Быть может, стоило действительно попробовать после того, как Рейна заявит права на дракониху? Но что сделано, то сделано. Эймонд давно оставил эти раздумья. Это прошлое больше не жгло ему сердце, и давно забытое чувство стыда уже не давило на горло и не цеплялось за мысли. Но теперь он совершил нечто такое, за что возненавидит его и вторая половина семьи, и даже Отто, если каким-либо образом узнает. И от этого склизкого, удушливого чувства не избавиться так просто — особенно тому, кто привык видеть себя благородным, пусть и слегка напыщенным.       Впервые в жизни Эймонд решил не строить сложных замыслов, не продумывать каждый шаг наперёд — просто потому, что он не знал, какой предстанет перед ним Висенья. Что принесёт её взгляд — гнев, обиду или, что хуже всего, безразличие? Даже думать не хотелось о том, что он будет делать, если в её глазах вдруг вспыхнет отвращение, словно при виде чего-то грязного и жалкого. И эта неизвестность, эта зияющая пропасть между ними страшила его больше, чем любой из его самых тяжёлых грехов.

***

      Принцесса стояла ровно, словно вытесанная из камня, перед массивными вратами Драконьего Камня, пока Лорра аккуратно поправляла на ней кожаный жилет. Жилет был старым, когда-то он принадлежал Люцерису. Будучи мальчишкой, принц носил его на тренировках с деревянным мечом и часто падал, что оставило на краях заметные следы — потертости, царапины. Одна из пуговиц давно была заменена на другую, тусклую, не подходящую к остальным. Но всё же жилет был удобнее и теплее, чем одна рубашка. Она и кожаные брюки входили в её драконий костюм, всё ещё хранящий запах дыма и гари. Лёгкий ветерок приятно пробирался под широкие рукава и струился по рукам изнутри, словно играющие морские волны, подхватывающие паруса. Висенья смотрелась немного комично в этом наряде, и, чтобы хоть как-то сохранить женственность, решила не завязывать волосы в низкий хвост. Она оставила лишь две косички, плетённые от лба к затылку — её любимая причёска, простая, но придающая изящности.       — Ваши волосы уже отрастают, — заметила Лорра, заканчивая поправлять ворот рубашки и заправляя его под жилет. Она скрестила руки и отступила на полшага, с улыбкой оценивающе глядя на принцессу.       — Ты сможешь меня подстричь? — Висенья задумчиво провела пальцами по локонам, которые уже касались плеч.       — Вы уверены, что хотите? Я думаю, Вам подошла бы длина до лопаток. Тогда волосы ещё сильнее подчеркнут Вашу утончённость.       — Леди отращивают волосы, чтобы достойный принц обратил на них внимание, — с едва заметной улыбкой проговорила Висенья и посмотрела ввысь, туда, где небо тянулось в бескрайние дали. — А мне такой уже не светит. Но я подумаю. Может, и правда стоит сменить причёску впервые за шесть лет.       В этот момент из тени высоких дверей замка вышел Эймонд. Спокойный, уверенный, как всегда — его движения были безупречно точными, словно он заранее просчитывал каждый шаг. Только заметная складка между бровей выдавала, что он всё-таки был о чём-то задумчив. Но сосредоточенность была его вторым «я» — он никогда не допускал даже намёка на то, что его можно застать врасплох. Внешне он ничем не отличался от себя самого. Эта его непоколебимая уверенность раздражала Висенью. Как можно оставаться таким спокойным даже сейчас? Но уже в следующую секунду пронзительная мысль, словно молния, сверкнула в её сознании:       «Он дракон больше, чем кто-либо из нашей семьи».       Таким он был. Таким он казался.       Эймонд уверенной походкой пересёк двор и, приблизившись к девушкам, привычно скрестил руки за спиной. Он оглядел племянницу с лёгкой, почти неуловимой надменностью, как делал это всегда. Лорра поспешила сделать неуклюжий реверанс, на который он коротко кивнул, даже не замедлив шага.       — Дейрон не пойдёт? — его низкий голос с лёгкой хрипотцой разорвал привычную тишину двора, вплетаясь в шум далёких волн и ленивые разговоры слуг.       — Он решил отдохнуть от ежедневного общества своих родственников, — Висенья вскинула подбородок и, превозмогая себя, встретила взгляд его ледяного глаза. — Тем более, это задание для нас.       — Тогда пошли. — Эймонд слегка поправил ремень, на котором висела простая тряпичная сумка, и, не задерживаясь, уверенно шагнул к воротам.       — Будьте осторожны, — тихо прошептала Лорра, поклонившись, и направилась в противоположную сторону.       Принцесса тяжело вздохнула и решительно рванула вперёд, догоняя дядю. А потом — перегнала его. Её шаги стали гордыми и широкими, хотя она шла вслепую, не зная, куда именно ведёт дорога. Она понятия не имела, как добраться до пещеры и где сейчас отдыхает Сереброкрылая, но показывать свою уязвимость она не собиралась. Пусть даже это всего лишь мелочь — Эймонд всегда найдёт, за что уколоть. Любой недостаток в его руках превращается в острый шип, и вскоре из таких мелочей он, не моргнув глазом, сплетёт колючий клубок обвинений.       — Нам нужно к пляжу, — раздался голос позади, и Висенья вздрогнула, словно её окликнули по имени.       Она резко обернулась. Эймонд смотрел прямо на неё, а его единственный глаз сверкнул в лучах солнца, будто темно-фиолетовый агат. Он коротко махнул рукой в сторону протоптанной тропинки, что петляла по холму, словно змея, ведущая вниз к побережью.       — Сюда.       Она задержалась ровно настолько, чтобы он смог уйти вперёд, а потом полубоком, осторожно переступая, начала следовать за ним. Тропинка действительно привела их на широкий пляж. Здесь пологий спуск был единственным среди возвышающихся скал, что обступали побережье стеной из острого камня. Чем ближе к вулкану, тем больше скалы напоминали великанов, что тянулись к небу словно замковые башни. Под её ботинками песок хрустел мягко и приятно, а мелкие камешки, как искры из камина, разлетались в стороны от шагов. Волны, лениво катившиеся по морю, были далеко и не касались берега, но их спокойный шум окутывал пространство, наполняя воздух тихой умиротворённостью.       Эймонд шёл впереди, оставляя редкие и ровные следы. Когда Висенье надоело разглядывать однообразные скалы и бескрайние волны, она нашла себе занятие. Ей было не под силу шагать так же быстро, но она могла прыгать с одного следа дяди на другой, словно ребёнок, играющий в догонялки. Она сосредоточилась: встала на правую ногу, затем ловко прыгнула на левую, копируя его шаги. Дальше — снова на правую, но на этот раз ей пришлось расставить руки в стороны, чтобы не потерять равновесие. Споткнувшись, она вдруг представила, как выглядит со стороны, и невольно усмехнулась, не сдержав весёлого звона в своем голосе.       Эймонд, заметив это, резко обернулся. Его взгляд был хмурым, как всегда — смесь раздражения и лёгкого недоумения читалась на лице. Висенья тут же подобралась, поспешно опуская руки, словно её застали за чем-то неподобающим. Недовольно фыркнув, она закатила глаза.       «Он, должно быть, родился с таким выражением лица», — подумала она, сердито сжимая губы.       Дорога привела их к подножию спящего вулкана. В отвесной скале виднелся широкий вход в пещеру, к которому вёл мягкий травяной склон. У входа стояли драконьи стражники с горящими факелами в руках. Один из них оказался тем самым молодым стражем, с которым Висенья разговаривала утром.       — Silverwing iksos konīr? — Эймонд коротко кивнул в глубь пещеры, но сам вопрос был лишён смысла — ответ и так очевиден.       — Kessa, issa dārilaros. Vermitor iksos rūsīr zȳhon. Ziry kostagon rhaenagon mīsagon se drōma, — спокойно произнёс мужчина с широкими седыми бровями, явно привыкший к подобным встречам с драконами.       — Nyke jāhor sylugon sōvegon ziry se dārilaros Aemond jikagon naejot se drōma? — Висенья подошла ближе и бросила уверенный взгляд на дядю, словно проверяя его реакцию.       — Gaomagon ao pendagon ziry jaelagon naejot? — Эймонд свёл брови к переносице и, нахмурившись, взял факел из рук одного из стражников.       — Konir sagon kostos daor. Ziry iksos nykeā uēpa zaldrīzes, — пробормотал мужчина, задумчиво потирая подбородок. — Ziry iksos nykeā pendagon bona ao istan able naejot gūrogon ziry tolī sīr naenie jēdri hen dāerves. Sir ziry iksos sōvegon daor — pirtra hembar naejot Silverwing, kesrio syt ziry kostagon daor yet mīsagon zȳhon se se drōma hen se Cannibal.       — Pār nyke sylugon naejot ȳzaldrīzes rūsīr zirȳla, — кивнула девушка и взяла второй факел, одарив молодого стражника благодарной улыбкой. Тот тут же смутился и, видимо не зная, как реагировать, выдал кривую улыбку в ответ.       Эймонд лишь недовольно скользнул по ним холодным взглядом и, бросив короткое: «Пошли», шагнул в тёмную пещеру, не оборачиваясь.       Пещера встретила их безмолвием и холодом. Стены, словно вырубленные гигантской киркой, тянулись вверх, оставляя впечатление мрачной шахты. Из каменных пластов торчали острые глыбы и обломки, а пол усеивали осколки скал и мелкие ямы, создавая иллюзию, что земля под ногами могла в любой момент предать их. Одно неосторожное движение — и падение стало бы не только болезненным, но и смертельно опасным: острый камень с лёгкостью мог бы оставить глубокую рану на виске.       Эймонд шёл впереди, и огонь его факела отбрасывал пляшущие тени на стены, подсвечивая под ногами каждый шаг. Но чем дальше они заходили, тем меньше дневной свет снаружи дотягивался до стен. Когда отблески моря остались далеко позади, шагать пришлось осторожнее: здесь каждый камень мог скрывать подвох.       Висенья с интересом разглядывала рельефные стены. Камни здесь напоминали те, что она видела в Драконьем Логове, но эти были странно живыми. Огонь факела отражался от них мягкими, светлыми бликами, словно от поверхности воды, играющей под лучами заката. Некоторые из камней были удивительно гладкими, будто их коснулась рука ювелира. Один особенно светлый и ровный камешек притянул её взгляд — она покрутила его в пальцах, любуясь переливами, а потом спрятала в карман.       Тропа делилась на два пути: одна дорога вела к узкому проходу, стены которого сжимались так тесно, что казалось, они готовы задушить каждого, кто рискнёт туда войти. Но Эймонд, не медлив, уверенно свернул в другую сторону. С каждым шагом вокруг становилось всё тише: шум волн и крики чаек остались позади, затерявшись за поворотом. Теперь их сопровождало только гулкое эхо собственных шагов, от которого пустота пещеры казалась ещё более угрожающей.       Разглядывая всё более неровные стены, Висенья оступилась. Её правая нога соскользнула с выступа, и камень со стуком откатился в сторону, вызвав гулкое эхо. На шум Эймонд резко обернулся, словно теперь его позвали по имени. Его взгляд был острым и недовольным, будто одно это нарушение равновесия испортило ему весь день.       — Что ты делаешь? — Он нахмурился, внимательно оглядывая племянницу, которая тем временем наклонилась и проверяла сапоги, нащупывая ладонями возможные дырки.       — Иду за Вами, — не поднимая головы, отозвалась она и обернулась на месте, чтобы осмотреть ноги сзади.       — Иди впереди, — коротко бросил Эймонд и расчистил пространство перед собой, отбрасывая камни к стенам носком сапога. — До выхода ещё далеко. Без присмотра твоя неуклюжесть точно сведёт тебя к погибели быстрее ожидаемого.       Висенья пожала плечами, будто его слова были ей безразличны, и, не скрывая лёгкого вызова, уверенно шагнула вперёд, наклоняя факел ниже, чтобы лучше рассмотреть дорогу.       — Если мне суждено умереть сегодня, Вы этому точно не помешаете, — произнесла она с лёгкой усмешкой, не оборачиваясь. — И правда, нет ли пути короче?       — Есть. — Эймонд теперь шёл на два шага позади неё, его взгляд цепко следил за каждым её движением.       — Ну и почему же мы не пошли по нему?       — Над гнездом Сереброкрылой есть расщелина, — начал он, уловив в её дыхании намёк на воодушевление, но сразу пресёк её очередной порыв самоуверенности. — Но если бы ты меньше фланировала по тухлой деревне, а больше слушала стражников, то знала бы, что расщелина опасна и едва проходима.       — Деревня красивая, — не задумываясь, отозвалась Висенья и даже ухмыльнулась. Однако её шаг замедлился, и она стала осторожнее смотреть под ноги. — Я рада, что познакомилась с теми, кто живёт здесь.       — Неужели книги больше не развлекают тебя? Тянет побродить среди простолюдинов? — Эймонд не отрывал взгляда от её спины. Её волосы чуть приподнимались при каждом шаге, но всё равно не открывали синяки на шее.       Висенья глубоко вдохнула и замолчала, словно обдумывала, стоит ли отвечать.       — В последнее время я читаю только в своих покоях, — тихо произнесла она наконец.       — Наслаждаешься одиночеством? — хмыкнул он, заметив, как она замедлила шаг, и посмотрел вперёд, где пещера вновь расходилась на два пути. — Налево.       Он осторожно проверил дорогу ногой и, приблизившись, подтянул её к себе. Это едва ли напоминало объятия, но прикосновение было неожиданным.       Висенья вздрогнула от этого касания, но напряглась и подчинилась, позволив ему направлять её дальше. Раньше его прикосновения казались привычными, даже желанными, но сейчас всё ощущалось иначе. Он оставался всё тем же Эймондом, но его близость приобрела нечто новое и тревожное. Будь рядом кто-то ещё, она, скорее всего, сбросила бы его руку в знак демонстративной неприязни. Но сейчас она решила не сопротивляться.       Пещера впереди сузилась, её стены словно покрылись остриями лезвий, вырастающих из камня. Эймонд не отпускал Висенью — его ладонь оставалась на её плече, оберегая её, но в этом жесте читалось больше, чем простая забота.       Тишина поглотила их. Лишь редкий скрип кожи о ткань и шорох шагов сопровождали их движение. Принц медленно сжимал пальцы на её плече, касаясь острых линий ключиц, словно пробуя настроить натянутую струну. Тонкое тепло её кожи приятно грело ладонь даже сквозь ткань рубашки.       Она напряглась ещё сильнее, будто внутренне готовилась вырваться, но не двигалась. Эймонд тоже не проявлял больше инициативы. Казалось, он не собирался ни играть с ней, ни учить её — он просто удерживал момент, как охотник, поймавший редкую птицу. Так, молча и напряжённо, они вошли в следующую часть пещеры.       — Здесь полно бастардов нашей семьи, — неожиданно произнесла Висенья, глубоко вдохнув, словно пытаясь выбросить тревожные мысли. Она подняла голову и вгляделась в длинные стены узкой пещеры, которые извивались, как древние корни.       Эймонд лишь мельком взглянул на её макушку, подмечая, как её слова внезапно наполнились нервозностью. Его взгляд был холоден и непроницаем, но одна бровь чуть приподнялась.       — И здесь полно драконов и яиц. Из-за этого ты переживаешь? — Его голос был спокоен, как тихое течение реки, но в нём звучал лёгкий оттенок недоумения.       — В том числе… — она подняла факел выше, но пальцы её слегка дрожали. Тени, отбрасываемые огнём, метались по стенам, словно живые существа. — А что, если кто-то из бастардов, кто, возможно, является Вашим с матушкой братом или сестрой, решит потребовать право на Драконий Камень? Или на дракона?       Висенья резко обернулась, её глаза сузились, вглядываясь в тёмный зрачок Эймонда. В её взгляде была явная тревога, скрытая за маской упрямства.       — Оставлять остров без представителей королевской семьи — безрассудно. А матушка хочет держать Джейса возле себя.       Эймонд едва заметно сощурился. Его голос прозвучал сдержанно:       — Ты не разделяешь её решений?       — Я многие её решения не разделяю, — без колебаний ответила она, опуская взгляд на дрожащий огонь факела. — Вы говорили с ней в Дрифтмарке? Быть может, она наконец решит всё расставить как должно.       Её решительный взгляд вдруг затуманился, словно погасшее пламя. Глубоко спрятанная скорбь вырвалась наружу, ударив её тело и душу, будто раскат молнии.       Эймонд заметил перемену, но почему-то не успел остановиться.       — Мы разговаривали дважды. В первый раз — о тебе. А второй… — Он замолк, но Висенья уже впилась в него глазами, её лицо застыло в ожидании, едва ли не моля за слово о родном человеке. Эта надежда больно кольнула его сердце, но он всё же продолжил: — Второй разговор был на похоронах. Она попросила меня сказать несколько слов о лорде Корлисе.       — Что Вы сказали?       — Что его достижения сравнимы с деяниями короля, — твёрдо ответил Эймонд. Его пальцы, сами того не замечая, крепче сжали её плечо. — Он поднял свой дом из разрухи, как никому ещё не удавалось.       — Я даже не знаю, из-за чего он скончался…       — От старости, — без паузы ответил он и встретился с её взглядом. — Он не разлагался при жизни, как мой отец и твой дед. Корлис встретил смерть в своей постели, рядом с любимой женщиной.       Висенья тяжело вздохнула, и её губы прошептали:       — Это… успокаивает.       Её плечи начали мелко подрагивать. Напряжённые вены проступили на тонкой шее, а рука с факелом бессильно опустилась, и огонь едва не коснулся холодного камня. Эймонд заметил её состояние и медленно убрал руку с её плеча, хотя что-то внутри него подсказывало, что именно сейчас ей было бы легче зарыдать в его объятиях.       Но Висенья сдержалась. Её обычная дерзость превратилась в ненужную сдержанность, как натянутый канат, готовый лопнуть в любой момент. Она выбрала скорбь в одиночестве — тихую, глухую, прячущуюся в холодных, сырых стенах пещеры.       Эймонд шел немного позади, готовый обнять её, принять её слёзы, даже если знал, что не имеет на это права. В его присутствии рядом не было ни упрёка, ни сожаления — лишь молчаливая готовность разделить её тяжесть. Но Висенья молчала, как будто знала: разжигать этот огонь вновь будет опаснее, чем погасить его.       Висенья едва переставляла ноги, не утруждая себя взглядами вниз. Камни, неровные, острые, готовы были поймать её, но мысль о том, что можно разбить лоб, уже не казалась пугающей. Её душу охватила пустота, такая гнетущая, что мир вокруг утратил смысл. Присутствие Эймонда ни облегчало, ни тяготило — он был лишь тенью за спиной, настолько далёкой, что о нём можно было не думать вовсе. Сейчас она выбрала воспринимать его как незнакомца.       Тело её знало правду: его прикосновения больше не обжигали, а взгляд не оставлял привычного колкого чувства в сердце. Она исполнит свой долг перед ним, перед королевой. Но мысли о будущем, запутавшись в клубок с воспоминаниями о дедушке, пугали всё больше. Если все будет так, как сейчас, дядя не исполнит то ужасающее поророчество жрицы, но и не станет Висенье ни опорой, ни утешением — лишь соседом в постели. Возможно, он будет уделять внимание их детям, но не ей. Вместо этого Эймонд сможет легко ограничить её свободу, ведь чувства ему уже неподвластны.       Принцесса знала: если выйдет за него, ей не быть ни великой наездницей Вермитора, ни женой благородного принца. Её запрут, превратят в обычную леди с ненужными обязанностями и долгом растить детей. Никто не помешает ему снова разлучить её с близкими. Она уже пропустила похороны дедушки, церемонию Люцериса. На свадьбу среднего брата она, вероятно, тоже не попадёт. Сможет ли поздравить Джейса с Бейлой? Будет ли возможность рассказать обо всём матери и Деймону? Главное — выйдет ли она из этой пещеры целой и живой?       Сейчас девушка понимала: Эймонд стал ей ещё более чужим, чем шесть лет назад.       — Висенья, — голос Эймонда прорвался сквозь поток её мыслей.       Грубая хватка на руке выдернула её в настоящее, где она по-прежнему была принцессой, невестой, и сама пошла в эту мрачную пещеру. Холодные дорожки слёз уже прорезали её щеки, и она даже не заметила, когда заплакала.       Эймонд осторожно развернул её к себе и ладонью прошёлся по плечу.       — В чём дело? — Он опустил факел на землю, накрывая её плечи обеими руками.       — В Вас, — Висенья с трудом подавила всхлип. Железный факел с лязгом выпал из её пальцев. Она сжала кулаки, подняла взгляд красных, блестящих от слёз глаз и упрямо уставилась на него. В его лице читалась беспокойная маска, но ей она казалась фальшивой. — Я не могу больше притворяться бесчувственной, словно всё в порядке. Не могу! Из-за Вас я пропустила похороны дедушки. Вы разбили моё сердце своей ревностью и недоверием! — Она грубо стряхнула его руки и толкнула его к стене.       Эймонд даже не пошатнулся. Его голос прозвучал хрипло, но спокойно:       — Я знаю.       — Зачем Вы это сделали? — Её голос дрожал, а злость, словно кипящая лава, заполнила каждую мысль. Она прожигала её изнутри, нашёптывая мстительные обещания, которые могли бы избавить её от этого мучительного чувства несправедливости.       — Мне солгали. Как и тебе, — тихо сказал мужчина, так, что его слова едва достигали стен пещеры. Эймонд сделал осторожный шаг вперёд, но сердце снова оборвалось, когда Висенья отшатнулась от него.       — Вы не должны были позволять помыкать собой! Да и кем? Рейной! — Висенья резко вскинула руки и смахнула ладонью холодные слёзы с щёк. — Вы, великий драконий всадник, не должны терять контроль над своими чувствами!       Эймонд сделал ещё один шаг, на этот раз увереннее. Висенья стояла на месте, её взгляд цепляющийся за его фигуру, был полон гнева и обиды.       — Я не хочу, чтобы всё было так… — Шёпотом, словно признание самой себе, сказала она. Её плечи дрогнули, и она всхлипнула в последний раз, опустив голову. Светлые волосы скрыли её лицо, а слёзы засверкали еле заметными алмазами на щеках.       — Как?       Эймонд замер, ожидая ответа, но что-то невидимое подтолкнуло его — возможно, отчаяние, которое он никогда не признает в себе. Он осторожно поднял руку и, сделав последний шаг, провёл ею по предплечью Висеньи так легко, будто это было лишь дуновение морского ветра. Она дрожала, но слёз больше не было. Он повторил движение второй рукой, затем мягко взял её кисти в свои ладони, поднимая их к глазам. Пятна на запястьях, некогда спрятанные под длинными рукавами платьев и рубашек, теперь открылись перед ним полностью. Когда-то багровые, теперь они пожелтели, а возле них едва заметны зеленые мазки. Мысли вихрем закружились в голове Эймонда. Кто наносил мазь на её руки? Плакала ли она тогда? Проклинала его? Испытывала ли боль — острую, режущую, такую же, как от его собственных поступков? Вероятно, её боль была глубже и непримиримей. Эта мысль не приносила ни облегчения, ни утешения. Только удушающее чувство вины комом встало в горле.       — Сделай то, что поможет тебе отомстить, — прошептал он, склоняясь ближе, чтобы его слова коснулись только её. Он сжал чужие пальцы в своих ладонях, как будто это могло передать часть его силы или заглушить её гнев.       Висенья вскинула взгляд. В её глазах бушевала смесь недоверия и решимости, но она не отдёрнула руки.       — Я бы запретила Вам видеться с Хелейной, — холодно бросила она.       Его внутренний мир на мгновение пошатнулся. Ещё один удар — какой по счёту? Он не пытался вспомнить. Внутри Эймонда закипала буря, сметая последние остатки надежд на прощение.       — К счастью, Хелейна уже сделала это за тебя, — тихо произнёс он, проглотив тяжёлый ком в горле. Его пальцы сильнее сжали её кулаки, а затем мягко направили их к собственной груди.       — Я не хочу быть похожей на Вас, — прошептала Висенья. — В детстве Ваша отстранённость казалась мне мудростью. Но теперь я вижу, что за ней скрываются злоба и обида на всех вокруг.       Её ладони дрожали, но она всё же прикоснулась к его груди, проложив невидимую границу между прошлым и настоящим. Она откинула прилипшие к щекам прядки волос и подняла голову выше, не позволяя ни одному мускулу дрогнуть на её лице.       — Я лишь хочу быть уверенной в счастливом и безопасном будущем, — добавила она, твёрдо, как будто эта мысль была единственным маяком в её бурном сознании.       — Nyke va moriot issare beri, issa jorrāelagon. — На мгновение Эймонд закрыл глаз, словно прячась от её взгляда. Её глаза не просто искали черты лица напротив. Они, казалось, заглядывали в самую его душу, обнаруживая там клубок чёрных нитей обид и ошибок, которые сплелись в ту личность, что он стал.       — Yn ao sagon nykeā dyni daor, — сказала Висенья так легко, словно успокаивала ребёнка.       — Lo issa daor, pār qilōni?       — Se drējī dyni iksos lī qilōni vēttan ao bisa ñuhoso. — Её брови едва заметно дрогнули. Это не было сомнением — скорее, из-под недоверия проступало искреннее сочувствие.       — Когда ты открыла в себе способность к проницательности? — Эймонд накрыл её кисти своими ладонями, мягко прижимая их к своему торсу, словно хотел задержать этот миг — как нечто хрупкое и бесценное, как единственную возможность спрятаться в этом коротком мгновении понимания.       — Возможно, Вы положили этому начало, — тихо призналась она, опуская взгляд на их переплетённые руки. Её пальцы согнулись под его ладонями, словно проверяя, настоящее ли это тепло. Ведь сейчас оно разливалось по венам, растапливая холод, которым окутались её мысли, как туманом осеннего утра.       Эймонд больше не выглядел суровым. Все стены, которые он годами возводил между собой и миром, словно начали рушиться в присутствии племянницы. Он слушал её — по-настоящему, внимательно, как когда-то слушал свою мать, когда та сдержанно, но уверенно вела с ним беседы. В его взгляде больше не было настороженности или подавленной злости, только тихая, почти незаметная жажда доверия — будто он впервые осознал, как сильно нуждается в нём.       Тепло рук дяди было обманчиво нежным, лишённым той силы, с которой он всегда действовал. Оно проникало в грудь, оседая в глубине души тёплым облаком, медленно вытесняя жалящие осколки обиды. В этот миг между ними возникла зыбкая, но такая необходимая связь.       И это ощущение застало Висенью врасплох. Она вдруг поняла, что прикосновения Эймонда больше не вызывают отвращения или желания отстраниться. Вместо этого в них чувствовалась странная, пугающая нежность — такая, от которой её сердце замирало, будто в страхе сорваться с обрыва. Эта близость была подобна шагу над пропастью: ещё миг — и всё рухнет, ещё слово — и они потеряют этот хрупкий шанс. Но в то же время принцесса ощущала, что что-то важное уже изменилось. Может, не сразу, не в полной мере, но доверие, едва зародившееся в его взгляде и прикосновении, стало их первым шагом навстречу друг другу.       Висенья подняла глаза и увидела во взгляде мужчины то, что так долго искала — не в словах, а в молчании. Сдержанное сожаление, готовность принять её боль и, возможно, даже желание исправить всё, что он однажды разрушил.       — Ваше доверие пугает меня, — прошептала она, не отводя глаз, словно боялась, что тотчас всё исчезнет.       Эймонд едва заметно кивнул, и его ладони чуть крепче обхватили её пальцы, будто он тоже боялся потерять это тепло даже на мгновение.       — Меня тоже, — тихо ответил он, и в этих словах не было высокомерия, только честность — наконец-то обнажённая и настоящая. И в этой честности, посреди тишины тёмной пещеры, они обрели то, чего им обоим так давно не хватало: маленькую искру надежды.

***

      Эймонд позволил ей держаться за ткань на своём предплечье весь оставшийся путь, чувствуя, как её пальцы то крепче сжимают его рукав, то ослабляют хватку, как будто она сама борется с этим желанием опереться на него.       «Без опоры она точно вновь споткнётся», — убеждал он себя, но в глубине души понимал, что нуждался в этом не меньше, чем она, — мысли о собственной уязвимости принц тут же старался отогнать.       Извилистые и нескончаемые стены, словно собственные лабиринты его разума, привели их к огромной пещере, не так быстро, как он ожидал. Когда Висенья выпустила его рукав, едва уловимое разочарование скользнуло по краю его сознания, как прерывистый вздох, которому не было позволено вырваться наружу.       Восхищённо приоткрыв рот, Висенья оглядела пещеру — её размеры в несколько раз превышали даже драконью яму. Вечерний свет, нежный и тёплый, пробивался через высокую расщелину, создавая в воздухе магические блики, освещая величественные стены. Но опасность, таившаяся в каждом выступе и зазубрине, осталась той же: неровные, будто зубья исполинского зверя, острые скалы, глубокие царапины, оставленные, казалось, ударами драконьих когтей.       Эймонд тихо коснулся её плеча, указывая налево, туда, где поблёскивала чешуя спящей Сереброкрылой, а рядом с ней угрожающе темнела гигантская тень. Слева, из более пологой части пещеры, воздух поднимался теплом, а в противоположной стене темнел ещё один проход, отзывавшийся в глазах Висеньи необузданным желанием когда-нибудь его исследовать.       Убедившись, что она насытила свой взгляд всем, что их окружало, Эймонд осторожно направился к тупику слева, проверяя путь перед собой. Девушка, опомнившись, зашагала за ним, едва касаясь земли, словно боясь потревожить эту древнюю тишину. По мере их продвижения тёплый воздух сменял влажный холод пещеры, и вскоре привычный запах дыма и золы наполнил их дыхание.       Темная, тяжёлая фигура дракона уже вырисовывалась отчётливее, его морда была повернута в их сторону, а рядом покоился дымящийся камень, будто зачарованный остаток сожжённой лавы.       — Ты говорила, что сможешь его успокоить? — прошептал Эймонд, осторожно перемещая сумку на бедро, как будто предчувствовал, что любое резкое движение может разрушить тонкую грань спокойствия.       — Думаю, да. Но Вам лучше отойти в сторону. Если вдруг он разозлится…       — Пусть тогда обрушит свой гнев на меня, а не на тебя, — не дослушав, ответил Эймонд и остановился, пристально оглядывая величественную тёмно-бронзовую тушу.       Висенья замерла, ошеломлённая смыслом его слов. В его голосе не звучала привычная холодная ирония, и по какой-то непонятной причине ей казалось, что на этот раз он действительно был искренен.       Сглотнув комок страха, она медленно приблизилась к дракону, осторожно протягивая руку к его огромной голове. Её ладонь дрожала, но сама Висенья держала себя в руках, даже когда касание её прохладных пальцев коснулось горячей чешуи. Ярко-жёлтый глаз тут же распахнулся, взгляд дракона остановился на её лице, и зрачок сузился, наполняясь недоверием.       — Ziry iksos issa, issa jorrāelagon raqiros, — твёрдо сказала Висенья, бросив быстрый взгляд на дядю. — Aōle lykemagon, Vermitor.       Дракон зарычал, издавая глухой и настораживающий звук, медленно поднимая голову. Рык стал громче, когда он изогнул шею, поворачиваясь так, чтобы оба его жёлтых глаза смотрели прямо на Висенью.       — Aōle lykemagon… — повторила она мягко, когда Вермитор начал переминаться с лапы на лапу, расправляя крылья и шумно выдыхая, обдавая её горячим, пахнущим дымом воздухом.       Рядом послышался шорох и приглушённый стук камней, а за ним низкий, глубокий звук, словно усталый вздох. За массивной головой Вермитора виднелась серебристая чешуя Сереброкрылой и её спокойный, внимательный взгляд. Она вытянула шею и наклонилась к Эймонду и кладке, расширяя ноздри, словно изучала их.       — Эймонд, — Висенья порывисто обернулась к нему, на мгновение приоткрыв губы, будто хотела подбежать… но зачем?       — Jikagon va, — указом, спокойно и твёрдо ответил он, не отводя глаз от приближающейся светло-серой морды дракона.       — Ilon jorrāelagon drōma, — Висенья повернулась к Вермитору и накрыла его широкий нос обеими ладонями, стараясь придать своим словам уверенность. Зрачки дракона вновь сузились, и он сфокусировался на девушке перед собой. Выпрямив шею вверх, он резко хлопнул крыльями о каменный пол, приоткрыв пасть в предостерегающем рыке. — Kostilus issa Brāedāzma vēdrus, — шёпотом произнесла Висенья, едва сдерживая дрожь в голосе, и протянула руку к Вермитору. Дракон глухо клацнул зубами и замер, словно взвешивая её просьбу.       Эймонд тем временем медленно выдохнул, наблюдая за тем, как Сереброкрылая оценивающе осмотрела его и опустила голову на крыло, устраиваясь рядом с кладкой. Сосредоточенно взглянув на племянницу и её дракона, он медленно вытащил кинжал из ножен, присел на колени и ощупал твёрдую, горячую поверхность темной оболочки. На пробу он ударил лезвием посередине, и скорлупа хрустнула, издав резкий звук, который тут же привлёк внимание Вермитора. Тот мгновенно повернул голову к Эймонду, зарычав грозно и низко.       — Bisa iksos syt issa, Vermitor, — быстро сказала Висенья, едва не затаив дыхание. — Syt issa dubāzma, — добавила она, голос её слегка дрогнул, но она снова удержала взгляд дракона. — Se pār…mēre hen zirȳ jāhor sagon syt issa riñnykeā, — прошептала она, проведя ладонью по тёплой чешуе. Вермитор издал утробный рокот и опустил голову, как бы уступая ей, подминая под себя крыло. — Kirimvose, issa Brāedāzma vēdrus.       Эймонд, скользнув взглядом по Висенье и её дракону, несколько раз ударил по скорлупе, и на третий раз оставил на ней глубокую трещину. Быстро достал кожаные перчатки, натянул их и осторожно разломил оболочку, по линиям трещин проникая внутрь. Изнутри повалил обжигающий пар, заставив его резко отпрянуть, прикрывая лицо рукой.       — Подойди, но осторожно, — хрипловато прошептал Эймонд, взглянув на племянницу исподлобья.       Висенья, ещё раз оглянувшись на спокойно дремлющего Вермитора, подошла к дяде почти бесшумно и присела рядом на колени. Из облака пара проглядывали три яйца, темноватые и массивные, их оттенок угадывался едва. Она завороженно уставилась на них, изучая блеклый цвет каждого.       — Какое ты хочешь отдать Дейрону? — спросил Эймонд, когда облако пара от яиц почти исчезло, оставляя их в мягком, влажном тепле.       — Вот это, — Висенья протянула руку к отражавшему едва заметные пурпурно-золотые отблески. Её пальцы слегка дрожали, когда она коснулась его гладкой поверхности внешней черной оболочки. — Оно подойдёт для будущего дорнийского принца. Или принцессы. — Уголки её губ дрогнули в лёгкой, довольной улыбке, пока взгляд скользнул по изящному узору на скорлупе.       Эймонд слегка нахмурился, переводя взгляд с Висеньи на кладку. Казалось, он обдумывал что-то, и на миг замер, прежде чем нарушить тишину.       — Дракон может не принять дорнийца, — произнёс он, будто бы больше размышляя вслух, и сдержанно нахмурился, словно пытаясь рассмотреть в пурпурном яйце что-то неуловимое.       — Да хоть северянина! — Висенья рассмеялась, но её смех быстро угас, словно в голосе проскользнула непрошенная тревога. Она перевела взгляд на остальные яйца и, стараясь скрыть мгновение замешательства, быстро выпрямилась. — Ребёнок Дейрона не может не быть драконьим всадником, — твёрдо сказала она. — Я верю, что благородство передаётся через кровь.       — Если так, то через кровь передаётся и упрямство, и свободолюбие, и необузданность, — продолжил он, снимая сумку и раскладывая её на земле, как будто намереваясь тщательно продумать каждое движение. Он подцепил яйцо обеими руками, осторожно перекладывая его в сумку. — От Дейрона ребёнку достанутся цвет глаз и волос, если, конечно, на это будет воля Богов. — Он чуть помедлил, нахмурив брови. — Кворену это не понравится. Как и большинству дорнийцев. Но я только рад этому.       — Почему не понравится? — Висенья прищурилась и склонилась ближе, расправляя края сумки, чтобы яйцо надёжно удерживалось внутри.       — Первый Мартелл с серебряными волосами и светлой кожей. Как белая ворона, — он посмотрел на Висенью, убеждаясь, что она его понимает, и добавил, укладывая второе, а затем третье яйцо. — Оставить ребёнку фамилию матери было решением Дейрона. — Он осторожно закрыл сумку, перебросив её через плечо и оглядываясь на двух спящих драконов.       — Но это ведь не по правилам, — тихо заметила Висенья, аккуратно переступая через обломки темной скорлупы и следуя за дядей.       — Так захотел Кворен. На счет этого он советовался еще с сиром Кристаном. Когда Коль поделился предложением с Дейроном, тот согласился, не раздумывая.       — Почему же? — Она пристально посмотрела на Эймонда, в её взгляде мелькнуло нечто вроде вызова, будто она ждала от него более глубокого объяснения.       — По той же причине, по которой он сейчас не спешит вернуться. И по которой я задержался в Дорне, — сказал он, глядя ей прямо в глаза. — Ради безопасности. Южане не принимают Дейрона. Принцесса Линна была их любимицей, но после их помолвки и лорды, и простолюдины начали видеть в ней предательницу. Думаю, нашёлся бы кто-то достаточно дерзкий, чтобы попытаться наказать молодых за это, поэтому я стал их мечом. Пока принцесса не родит, отношение к ней не изменится. Но когда у неё появится ребёнок, её начнут уважать — как мать. А Дейрона, отца их ребёнка, начнут признавать. Потому что дитя будет носить имя Мартелл. — Слова Эймонда, спокойные и выверенные, прозвучали особенно глухо в темноте пещеры.       — Это… очень несправедливо, — прошептала она, глядя на каменистый пол под ногами. Её лицо омрачилось, и она стиснула руки, словно пытаясь удержать себя от чего-то.       — Это плата за тот мир, который моя мать и королева подарили всему Вестеросу. Каждый из нас в этой семье обречён принять свою жертву ради этого мира. Ты, я, Дейрон, даже Эйгон, хотя он не спешит это показывать. — Эймонд поднял факел, который оставил у выхода из пещеры. Свет выхватил его лицо, подчёркивая строгие, напряжённые черты. Убедившись, что Висенья рядом, он медленно зашагал вперёд, и она последовала за ним.       — Я думаю, он как раз первый в этом списке. Дядя Эйгон лишился возможной короны, — почти шёпотом произнесла Висенья, вытягивая руку с факелом вперёд.       — Считаешь, что он мог бы стать хорошим королём? — Эймонд замедлил шаг, поглядел на племянницу и приподнял бровь.       Висенья посмотрела вперёд, в темноту, не сразу найдя ответ. Вопрос заставил её задуматься, и она почти не заметила, как её рука чуть сжала рукоять факела.       — Я не знаю…       — Скажи, что думаешь, а я поделюсь своим мнением.       Висенья ненадолго замолчала, обдумывая свои слова, будто бы взвешивая каждое из них.       — Мне кажется, что принцу Эйгону не хватает королевской мудрости. Для него всё кажется забавой, — голос её прозвучал напряжённо, почти упрямо. — Однажды матушка попросила меня побыть чашницей на малом совете. Ваш брат явно не был заинтересован в обсуждении налогов и пошлин. Но когда речь зашла о конфликте между Блеквудами и Бракенами, он предложил самолично прилететь к ним и под страхом сожжения добиться мира, — Висенья встретилась с заинтересованным взглядом дяди. — Управлять страхом — неправильно.       — Он мог бы стать королём, — спокойно ответил он, словно размышляя о чём-то постороннем. — Рядом с ним были бы верные люди, у которых есть мудрость и терпение. Со временем он научился бы этому.       — И Вы бы его поддержали?       — Я уже поддержал, — Эймонд усмехнулся, с лёгким пренебрежением в тоне, и чуть кивнул. — Но матушка вовремя одумалась.       — А если бы… — начала Висенья, но Эймонд резко перебил её, его голос стал холоднее.       — Осторожнее, племянница. Одно неверное слово, и тебя могут посчитать предательницей короны.       — Вряд ли огонь или эти мрачные стены расскажут матушке о нашем разговоре, — Висенья нервно рассмеялась, пытаясь выдать обыденную улыбку, но улыбка вышла неестественной, напряжённой. Затем она бросила осторожный взгляд на дядю. — Насколько далеко Вы бы зашли, чтобы Эйгон стал королём?       — Я бы сжёг всех изменщиков и предателей, — ответил он, не отводя глаз, — особенно предателей. А больше от меня бы и не требовали. — Взгляд его устремился куда-то вперед, и он добавил чуть тише: — Я бы и Дрифтмарк сжёг, если бы выяснилось, что Рейна права.       Висенью передёрнуло от его слов, словно холодный ветер ворвался в её сердце. Перед глазами вдруг всплыли картины, что некогда явились ей в танце языков пламени. Вот он — огромный горящий, расплавленный замок, умирающий в удушливом чёрном дыму; весь город, задыхающийся в огне, его улицы, искорёженные и поломанные, сгоревшие балконы, рухнувшие башни. Корабли с синими парусами превращены в обугленные остовы, пылающие на поверхности тёмного моря. Над этим хаосом кружит зелёная дракониха — её крылья, словно полотно кошмара, заслоняют небо. На спине её сидит всадник, лицо которого Висенья слишком хорошо знает. Лицо, которое она так часто видела в своих мыслях, и которое сейчас уверенно глядит на неё, будто пророчество уже сбылось.       Она почувствовала, как кожа покрывается холодными мурашками; её руки едва не выронили факел, так сильно её поразило осознание. Пророчество. Эти картины — не просто страхи. Они могут стать реальностью. Эймонд не шутил, и Висенья знала это. Всё, что он сказал, было не угрозой, не обещанием. Просто мыслями. Но страшная истина, которую знали только она и Нессария, казалось, выстраивалась кирпичик за кирпичиком — разрушительные образы возможной бойни, в которой он не поколеблется пожертвовать всем ради своих целей.       Но что страшило её больше всего, так это не та картина, что теперь звенела в её памяти — а то, как легко дядя поделился с ней своими мыслями, словно их недавний разговор пробил некую невидимую стену между ними, породил тонкую нить доверия. И осознание этого вдруг стало пугающе настоящим, леденящим, словно обжигающий лёд, острый и бесповоротный. Висенья вспомнила собственные слова: она действительно боялась его доверия.

***

      Когда они вышли из тёмной пещеры, закатное небо уже окрасило пляж тёплыми, золотистыми и розовыми оттенками. Солнце почти скрылось за морским горизонтом, оставив на волнах длинные, мерцающие отблески, растекавшиеся по воде подобно нитям расплавленного золота. С востока небо уже погружалось в сумерки, где проступали мягкие очертания звёзд, а на западе облака пылали глубокими алыми и персиковыми тонами, переливаясь в последних отблесках угасающего света. Порывы холодного ветра, наполненные терпким запахом моря, приносили свежесть и солёную прохладу, от которой кожу приятно покалывало.       У входа в пещеру терпеливо ожидали драконоблюстители, их фигуры уже были объяты приходящим сумраком. Один из молодых стражников, устало прислонившись к холодной стене, опустил голову, находясь в кратком забвении, но, уловив взгляд Висеньи, быстро выпрямился. Скучающее выражение на его лице сменилось подчёркнутой собранностью и лёгким, почти неуловимым беспокойством, которое он тщетно пытался скрыть.       — Nykeā melkasta drōmon syt dārilaros Daeron. Maghagon ziry naejot kisagon. — Эймонд обратился к пожилому стражнику и, осторожно сняв сумку с плеча, передал её ему.       — Se se tolie lanta? — вдруг осмелился спросить у Висеньи молодой стражник, приподняв бровь.       В лице Эймонда сразу промелькнула тень раздражения. Он шагнул вперёд, медленно осматривая юношу с холодной надменностью, оценивая его дерзость. Его взгляд скользнул и по Висенье, вызывая у неё лёгкое смущение.       — Dārilaros Visenya jāhor henujagon mēre hen zirȳ syt zȳhon riñnykeā, — сухо ответил Эймонд, внимательно наблюдая за реакцией племянницы, которая ошеломлённо распахнула глаза. — Nykeā kostilus lanta. — Он наклонил голову, смакуя мгновение её растерянности, и, казалось, слегка усмехнулся. Затем, развернувшись, принц направился к побережью.

***

      Обеденная зала вспыхнула, словно охваченная пламенем: свет множества свечей, установленных в каждом углу, играл живыми бликами и тенью на каменных стенах, подчёркивая их суровый рельеф. Пламя факелов полностью вытеснило остатки вечерних сумерек и бледное сияние полумесяца, едва пробивающееся сквозь оконные стёкла. Слуги уже завершили свою работу, расставив серебряные приборы, изысканные букеты и, конечно, ароматные, аппетитные блюда, чей пряный запах разносился по залу, переплетаясь в густой, тёплый аромат.       Когда Висенья вошла в залу в своём скромном, но изящном бирюзовом платье, она увидела, как Дейрон, восседая во главе стола, увлечённо рассказывал что-то Эймонду, сидевшему по правую руку. Кубок с вином то и дело совершал плавные, но неаккуратные движения, сопровождая его живую речь, и несколько капель упало на светлую скатерть с золотой вышивкой, оставляя пятна, алые, словно следы крови.       — Племянница! — воскликнул он, сразу забыв про Эймонда, который отвечал ему лишь кратким, вежливым кивком на каждую шутку.       Висенья сделала грациозный реверанс, получив в ответ одиночные, но одобрительные аплодисменты Дейрона.       — Эймонд подготовил для тебя место напротив себя, — он указал рукой на пустой стул слева от себя, приглашая её занять его.       Тихо постукивая каблуками по каменному полу, Висенья с лёгкой, чуть игривой улыбкой подошла к столу и опустилась на предложенное место, не сводя взгляда с двух принцев.       — Не окажешь ли мне честь? — Дейрон улыбнулся своей привычной лукавой улыбкой, протягивая ей почти пустой кубок.       — Думаю, такой благородной чашницы у тебя ещё не было, — усмехнулась Висенья, подливая ему вина из графина, от которого исходил яркий, терпкий аромат. — Дядя Эймонд? — Она перевела взгляд на него, чуть приподняв графин с вином.       Эймонд, не отвечая словами, одобрительно кивнул и пододвинул бокал ближе, позволяя племяннице наполнить его яркой рубиновой жидкостью.       — Попробуйте рыбу! — оживлённо предложила Висенья, улыбаясь, когда вино тихо наполнило его бокал.       — Ты каждый раз её предлагаешь, словно самолично вылавливала, — с лёгкой насмешкой ответил Эймонд, протягивая руку к широкой тарелке и выбирая кусочек сыра в мёду, а не запеченную в беконе форель.       — Только на Драконьем Камне её готовят так вкусно, — заметила Висенья, скользнув глазами по блюдам на столе и останавливаясь на запечённой рыбе с золотистой, блестящей корочкой. — Надо будет забрать повара с собой в столицу.       — Наконец-то я не вижу на столе огромных ваз с фруктами, — блаженно выдохнул Дейрон и, приподнявшись, с энтузиазмом отрезал себе кусок форели, наслаждаясь её аппетитным видом.       Тем временем к Эймонду подошла служанка. Наклонившись, она поддерживала передник одной рукой и что-то быстро прошептала ему на ухо. Эймонд кивнул и коротко проводил её взглядом, когда она скрылась за дверями.       — Что-то случилось? — с лёгким беспокойством спросила Висенья, заметив внимание дяди к дверям.       — Нет, — ответил он, чуть хмуря брови, но взгляд его по-прежнему был направлен на выход.       В следующую секунду двое стражников вошли в залу, осторожно неся металлический сосуд с массивными, широкими ручками. От сосуда исходило тепло, а из-под крышки еле заметно пробивалась тонкая струйка пара.       — Принцесса выбрала самое красивое, — сказал Эймонд, поднявшись, когда стражники приблизились к столу. Взяв плотную ткань из рук служанки, он поднял тяжёлую крышку. Тёплый пар мгновенно хлынул вверх, и среди лёгкого облака стали видны пурпурные и золотые отблески чешуи драконьего яйца. Дейрон резко поднялся и с живым интересом склонился над ним, его глаза загорелись от восторга.       — Похоже на чешую солнечного огня, — тихо сказал принц, едва слышно, словно опасаясь потревожить нечто священное, и на мгновение прикоснулся кончиками пальцев к горячему яйцу.       — Тебе нравится? — искренне спросила Висенья, вытягивая шею, чтобы ещё раз полюбоваться на завораживающее пурпурное сияние, её глаза загорелись радостью.       — Ну конечно! — Дейрон оживлённо вскинул голову, одарив брата коротким взглядом, затем взглянув на племянницу. — Самое прекрасное из всех нынешних!       Висенья тихонько рассмеялась, уловив живость в его словах, и бросила беглый взгляд на Эймонда. Казалось, он заранее почувствовал её мимолётное желание, и их взгляды пересеклись. В её глазах блестел живой свет, и Эймонд, поймав его, ощутил внутреннюю волну тёплого, тихого счастья.       — Быть может, мне стоит назвать сына Эйгон? Эйгон Мартелл, — задумчиво добавил Дейрон, вновь переводя взгляд на яйцо, словно пытаясь прочесть в его бликах судьбу будущего. Он кивнул стражникам, и те, осторожно подхватив металлический казан, направились к выходу. Эймонд тихо закрыл крышку сосуда, скрывая яйцо от посторонних взглядов.       — Нет! — Висенья вдруг воскликнула и, не сдержавшись, шутливо хлопнула ладонями по столу. — Третьего Эйгона в нашей семье я не перенесу!       Чертог тут же наполнился звонким, задорным смехом Дейрона, раскатистым, словно эхо, раздающимся от стен. Он звучал так живо и искренне, что все присутствующие не могли не улыбнуться, разделяя его веселье.       После представления будущего дракона родственники принялись за еду. Дейрон, воодушевлённый моментом, с ещё большей энергией стал рассказывать истории о Дорне и его лордах, описывая их с яркими преувеличениями, которые лишь добавляли рассказам живости и увлекательности. С каждым словом его голос становился всё оживлённее, взгляд легко скользил по лицам брата и племянницы, будто приглашая их погрузиться в его мир и увидеть всё так, как видел это он.       Но хотя они кивали и улыбались, Висенья и Эймонд были поглощены чем-то другим, едва уловимым, что витало между ними и заполняло их мысли.       Висенья медленно отламывала вилкой нежные кусочки рыбы, кивая Дейрону в ответ на его очередную добрую шутку. Её взгляд то и дело скользил по залу, но внимание было приковано к словам, окрашенным солнечным теплом и светом его рассказов. Принцесса незаметно вытянула ноги, зная, что в этом полумраке никто этого не заметит. Так было удобнее — после долгих часов на ногах даже скромный жест позволял ей почувствовать хоть немного свободы. В зале стояла приятная, обволакивающая жара, пропитывая воздух терпким ароматом свечей и вина. Тонкий шарф на шее впитывал редкие капельки пота, но Висенья едва замечала это, погружаясь в образы, которые так живо описывал Дейрон: сады солнечного Дорна, тяжёлый запах спелых фруктов и знойное, нескончаемое лето.       Неожиданно что-то твёрдое коснулось носка её туфельки. Едва ощутимое касание — но разряд пронёсся по её телу, словно под платьем пробежала искра. Она немного подтянула ноги к себе, но через секунду почувствовала новое, уже явное и намеренное прикосновение. Её сердце забилось быстрее, и, не показывая смущения, она вытянула правую ногу, осторожно дотрагиваясь до чужого сапога. В ответ Эймонд зеркально повторил её движение, позволяя прохладной коже своего сапога едва ощутимо коснуться её лодыжки. Осторожный, лёгкий жест — он словно проверял её реакцию. Затем, чуть более уверенно, он прошёлся носком сапога по её косточке и медленно повёл вверх, приподнимая край её платья чуть выше колена.       Висенья сглотнула, ощущая, как нервозное напряжение подступает к губам, и с трудом скрыла его за натянутой вежливой улыбкой, направленной на Дейрона. Она уже почти не замечала вкус рыбы и, едва касаясь вилкой тарелки, делала вид, что слушает. Мысли её витали совсем в ином направлении. Незаметно она взглянула на Эймонда. Его лицо оставалось неподвижным, он выглядел полностью сосредоточенным на своём кубке, лениво отпивая из него кисловатое вино. Но под столом, его нога снова скользнула вниз и, с лёгким нажатием, стянула её туфельку, позволяя ей с тихим стуком упасть на каменный пол. На этот раз, Эймонд позволил себе лёгкую ухмылку. Не весёлую и не злую, но в ней скрывалась какая-то почти загадочная игривость, которой прежде она не замечала. Его глаз блестел в полумраке, и в этом взгляде явно светился интерес. Он медленно провёл носком сапога по её босой ступне, вызывая у Висеньи щекотку и едва сдержанный нервный смех, который ей удалось подавить. Он чуть наклонил ногу, осторожно устроив её пальцы на своём сапоге, и с ленивой нежностью покачивал его из стороны в сторону, словно держа в ритме, понятном только им двоим.       Висенья задержала дыхание, и её сердце будто на миг остановилось, поглощённое странным, неожиданным чувством. Никогда раньше она не думала, что такие простые, едва ощутимые прикосновения могут вызывать жар, разливающийся по телу волной. Едва уловимая, приятная судорога, словно ток, пронеслась от ступней вверх, к коленям, скользя дальше по бёдрам и оставаясь тяжёлой истомой в груди. В животе вспыхнуло пламя, будто драконье дыхание коснулось её изнутри, рождая знакомое и давно забытое чувство, сдавливающее узелком где-то внизу, у самой тайны её тела. Незаметно для окружающих она вздрогнула, когда приятный укол пробежал по бёдрам, и в её глазах на миг промелькнула растерянность, но внутри неё уже во всю бушевал пожар. Голова её кружилась от нескончаемого потока мыслей, от их головокружительной скорости — как огненные искры, они вспыхивали и гасли так быстро, что она не могла зацепиться ни за одну. Её взгляду то и дело являлся спокойный, непреклонный образ Эймонда, и эта сосредоточенность на его лице лишь подливала масла в огонь её эмоций, шедших вразрез с его внешней холодностью.       Старое чувство обиды испарилось, словно его никогда и не было. Она вспомнила его скорбящий, отчаянный взгляд в пещере и поняла — Эймонд действительно сожалел. Он, её строгий, часто хмурый дядя, казалось, был неспособен взглянуть на неё так, как тогда. Но при одном воспоминании что-то болезненно сжалось в груди, и всем телом она ощутила сильную, тянущую нить, зовущую её к нему. Доверие… самое прекрасное чувство на земле, как ей всегда казалось, и вот наконец она испытала его. Пусть на короткий миг, пусть в глубине души, но она знала — это начало чего-то великого и необъяснимого.       — Прошу прощения, — вырвалось у неё. Жар и сладкая истома становились невыносимыми, пробуждая в ней порыв сбежать. Она быстро нащупала туфельку, которая, словно насмехаясь, лежала чуть в стороне, и, пригнувшись, подтянула её к себе, ловко помогая себе пальцами надеть. — Поход за яйцом сильно утомил меня. А так как завтра мы возвращаемся в столицу, думаю, мне стоит хорошенько выспаться. Приятного вечера, дяди, — добавила она с внезапной поспешностью и, не дожидаясь ответа, рванула к выходу, её бирюзовое платье, как шелковые волны, устремилось вслед за ней, шумно шурша по каменному полу.       Она быстрым шагом направилась по коридору, в мыслях представляя себя на маленьком балконе, недалеко от центральной башни, который всегда был её тихим уголком. Её ноги сами несли её туда, едва касаясь ступеней, и вот она уже поднялась по двум лестницам, не замечая, как преодолела путь. Ночное небо встретило её прохладой, морской ветер обвивал её лицо, оставляя на коже аромат соли, а сияние полумесяца мягко освещало её, наконец-то позволяя её мыслям замедлиться, упорядочиться.       Она понимала теперь, что её обида исчезла с первым же его прикосновением, таким лёгким и мимолётным, будто не его нога касалась её, а тень. Но с этой уверенностью пришло и тревожное осознание того, как быстро у неё появилась тяга к этим ощущениям. Эймонд даже не прикасался к ней по-настоящему — лишь кожей своего сапога, но воспоминание об этом заставляло её сердце вновь и вновь учащённо биться. Словно играючи, так легко и так неуловимо, он позволял себе гладить её ногу, касаясь её щиколотки, как это сделали бы разве что юные оруженосцы, полные жаркого порыва юности. Но это был Эймонд. Её дядя — строгий, суровый и отчуждённый. И от этой мысли голова закружилась сильнее.       — Почему ты постоянно сбегаешь? — его голос, как остриё меча, прорезал затихающую бурю мыслей в её голове, отрезвляя и одновременно предвещая что-то неотвратимое.       Висенья сглотнула подступившую тревогу и глубоко вдохнула, стараясь обрести равновесие, пока стояла у парапета.       — Мне… мне нехорошо, — прошептала она, не решаясь встретиться с ним взглядом.       — Виновата эта хвалёная рыба? — Эймонд шагнул к ней, встав слева так близко, что его предплечье едва заметно касалось её руки, и она ощутила сквозь ткань тепло его кожи. — Или причина в другом?       — Вы снова насмехаетесь надо мной? — слабо спросила она, бросив на него быстрый взгляд. На его губах играла та самая полная скрытых значений улыбка, которую она уже знала.       — Нисколько, — он произнёс это так мягко, что у неё закружилась голова. Медленно разворачиваясь к ней всем телом, он облокотился на каменную ограду и, едва уловимым движением, заправил её непослушные пряди за плечо. — Отращиваешь волосы?       — Возможно… — Она уже не отрывала от дяди глаз, когда его пальцы медленно скользили по пряди, легко провернув её между пальцами.       — Отращивай. Тебе пойдут красивые длинные косы, — тихо сказал Эймонд, только для неё, и скользнул прядью по пальцам, заставив её мурашки пробежаться вниз по позвоночнику и заставить колени предательски дрогнуть.       Она кивнула, сдерживая непрошеный трепет, пока его рука медленно спускалась с её волос к шее, едва коснувшись шарфа. Это было лёгкое, как дыхание, прикосновение, но оно обожгло её даже через бархат, оставив след, словно отметину огня.       — Ты выбрала красивое яйцо, — его рука уже скользила ниже по ткани шарфа, и каждый его жест казался продолжением его взгляда, внимательного и неотрывного. — Какое ты выбрала для себя?       — Я пошутила, — с трудом выдохнула она, резко повернув к нему голову, её глаза тревожно блестели.       — Пошутила перед драконом?       — Ну… соврала, — она смущённо отвела взгляд. — Иначе Вермитора пришлось бы долго успокаивать.       — Рано или поздно тебе придётся выбрать яйцо для своего ребёнка. Этот выводок — один из самых красивых. Выбери. — Его голос дрогнул, и в нём прозвучала нежность, которую она прежде не замечала, будто он видел её насквозь, считывая её самые глубинные страхи и мысли.       — Я хочу, чтобы это сделали Вы, — её голос отчаянно сорвался, показывая Эймонду истинное желание, пока она сама замирала под его взглядом.       — Я? Почему? — он ответил тихо, и, приблизившись, они уже были совсем рядом, их дыхания перемешались, будто разделённые тончайшей вуалью.       — Я выберу красивое, но Вы выберете самое сильное, — шёпотом ответила она, поднимая голову и не отрываясь от его глаза.       — Не будь так формальна, говори со мной, как с Дейроном, — его голос стал хриплым, и, взяв её за кисти, он медленно уложил её пальцы себе на плечи, крепко удерживая их в своих руках.       — Вам доверять… страшно, — прошептала она, выдыхая, а её пальцы медленно сжались, словно удерживая его за что-то большее, чем просто сильные плечи.       — Придётся, Висенья, — его шёпот слился с ночной прохладой, и он, наклонившись, едва коснулся её щеки губами, мгновенно отстранившись, прежде чем она успела ответить.       Свет полумесяца, серебристый и мягкий, заскользил по лицу Висеньи, освещая каждый уголок, и на миг время будто замерло, заключая их в невидимую оболочку тишины. Висенья посмотрела на него так, как если бы этот взгляд был самым последним, что ему дозволено увидеть перед смертью. Набравшись решимости, она шагнула к нему, встав на носочки, подалась вперёд, и её губы оказались так близко от его, что на мгновение Эймонд замер, будто всё это — лишь его видение. Но затем он наклонился навстречу, поддавшись её безмолвному зову. Они медленно скользнули друг к другу, их дыхание смешалось, и едва слышимый шёпот ветра исчез — оставалось только тихое, беззвучное прикосновение.       Их губы соприкоснулись так осторожно, будто этот лёгкий поцелуй был единственным разрешённым между ними. Нежное, почти невесомое касание — как вспышка огня в темноте, он, кажется, только добавил воздуха в этот жар, окутывающий их обоих. Губы Висеньи чуть приоткрылись, и Эймонд осторожно наклонился ниже, сжимая её талию сильнее, чем прежде. Второй поцелуй был уже более настойчивым, и в его движении ощущалась едва скрытая жажда, которую он уже не мог утолить одним касанием. Он осторожно провёл языком по её нижней губе, как если бы касался драгоценного камня, изучая её терпеливой нежностью. На его действия, что пылали изнывающим желанием, принцесса судорожно вдохнула и напряглась, словно стала струной в руках умелого музыканта.       Но руки Эймонда уже не знали границ — они скользнули к её спине, настойчиво касаясь ткани её платья, будто через это прикосновение он хотел почувствовать её, проникнуть глубже. Висенья, отвечая ему, позволила своим рукам скользнуть по его плечам и надавила чуть сильнее. Мужчина прижал её к себе, их тела соединились в этом объятии, а их дыхания и губы слились в единый ритм. Эймонд вдруг стал нетерпеливым, неумолимо настойчивым. Он, казалось, позабыл о практически отсутствующим опыте племянницы, требуя и принимая движения ее губ и языка с присущей ему жаждой. Вскоре слабые укусы на припухшей мягкой плоти ощущались ярче, острее. Принцесса чувствовала каждый его кроткий вздох, и повторяла за ним, стараясь ответить каждому его молчаливому приказу. Сама она повторяла то, что уже успела запомнить: подобно ему, но неумело покусывала; сплетала свой дрожащий язык с его, желанно приоткрывая рот. И в голове в миг стало пусто, словно мысли были легкими листьями, которые унес холодный ветер. Перед ней сейчас был Эймонд — это все, что она понимала и все, чего она сейчас хотела. До дрожи в коленках правильно он облизывал, посасывал ее губы и играл с напряженным от ярких чувств языком. Дядя уже не скрывал своего великого желания и тем самым вызывал у Висеньи очередной колкий узел внизу живота. И в этом постыдном чувстве она не признается даже под страхом смерти.       Эймонд, тяжело дыша, медленно отстранился, лишь на секунду, чтобы посмотреть ей в глаза. Его взгляд был наполнен тем изнывающим желанием, которое Висенья прежде никогда не видела, и он медленно наклонился снова, желая забрать остаток её дыхания в ещё одном поцелуе. Но Висенья рывком переместила ладони на его грудь и, слегка надавив, приникла головой к ним. Её дыхание было тяжёлым, но лёгкие заполнял не прохладный воздух, а всепоглощающий, даже дурманящий, аромат дяди.       — Ты всё ещё держишь обиду на меня? — его голос, низкий и обволакивающий, пробрался сквозь ночной шёпот ветра, будто внезапный порыв холодного воздуха.       Висенья резко взглянула на него, уловив в его единственном глазу нечто пугающее своей неизбежностью, словно он спрашивал о неизбежной судьбе, против которой бесполезно бороться. Её губы едва заметно дрогнули, но, обретя мгновенную решимость, она отвернулась, будто пряча себя от его взгляда. Пальцами медленно коснулась холодного каменного парапета, стараясь вернуть себе контроль.       — Разве всё так просто? — её голос звучал мягко, даже слегка отчаянно, но в глазах вспыхнул огонь, который она не могла полностью заглушить.       Эймонд смотрел на неё неотрывно, и в его взгляде проскальзывало то же упрямство, что и в её желании спрятаться от того, что он сделал с ней сейчас и, возможно, от своих же мыслей. Сделав шаг ближе, он сократил расстояние так, что их тени вновь слились, а его тёплое дыхание коснулось чужой шеи. Девушка ощущала его присутствие, как нечто непреодолимое, до конца не объяснимое — его рука уверенно легла на её плечо, передавая тепло, которое казалось почти властным.       — Предположу, что совместное времяпрепровождение на балконе стало нашим общим хобби, — его голос был полон скрытого удовольствия, в нём слышалась насмешка, вкрадчивый азарт. — В столице я позабочусь о том, чтобы для тебя подготовили покои рядом с моими.       Сердце Висеньи забилось сильнее, словно в словах дяди скрывалась опасность. Что-то в его тоне, в этом искреннем обещании близости, пугало её, но одновременно влекло, как запретный огонь. Щёки её запылали, и, будто пойманная врасплох, она инстинктивно отступила на шаг, её взгляд метнулся к нему, полон растерянности и лёгкой тревоги.       — Зачем…?       Эймонд позволил себе едва заметную усмешку, его губы дрогнули, а в глазах мелькнул хищный блеск. Он наклонился ближе, их лица разделяла едва уловимая грань, его голос превратился в тихий шёпот, предназначенный только ей.       — Через два месяца тебе исполнится шестнадцать, — сказал он, его слова прозвучали так, словно скрывали в себе клинок, неотвратимый и холодный, а в его взгляде блестел лунный свет. — Я хочу сблизиться со своей невестой.       Слова пробрались в её сознание, оставляя за собой трепет и смятение. Она стояла перед ним, и её сердце сбилось с ритма, внутри неё словно разгорелся необъяснимый огонь, обжигающий и манящий. Её взгляд метался, но грудь была сдавлена его тёмными, хищными словами, обвивающими её, как невидимые нити. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но слова утонули в её горле.       Эймонд внимательно следил за её молчанием, и в его единственном глазу блеснула насмешка, абсолютная уверенность в том, что её разум охвачен этим внезапным откровением. Он склонился к её уху, его губы едва коснулись её кожи, и она вздрогнула от этого почти невесомого касания, словно почувствовав холодное дуновение предопределённости.       — Так что привыкай ко мне, Висенья, — прошептал он, его голос был низким, почти предвкушающим, проникающим в каждый уголок её сознания. Он держал её взгляд, не позволяя ей отвести глаза, как если бы он сам был сокровенной тайной, которую хранят в себе древние писания.       Висенья не могла отвернуться, загнанная в ловушку его взгляда и тех слов, которые затопили её разум, оставляя лишь одну мысль — чтобы Эймонд ни сделал, неизбежная тяга к его прикосновениям, словам будут притягивать ее снова и снова, словно бабочку в ночи, увидевшую единственный холодный свет полумесяца.