Баккара

      Чимин снова сидит в Радужном саду, перебирая пальцами зелёную сочную траву. Его тень впереди из-за светящего за спиной солнца кажется маленькой, будто детской, и омега сонно, лениво продолжает сидеть. Здесь тихо, и от тишины Паку почему-то становится легче. Он шмыгает носом, оглядывает бесчисленное количество розовых кустов, пока не слышит шаги. Оборачивается резко; вдруг сердце застывает, стоит лишь заметить полы длинной голубой туники с золотистой каёмкой вышивки по краю, потому что он знает эту одежду, он может вспомнить звук этой походки. Папа. Омега подскакивает на ноги и вскидывает голову, но неожиданно оказывается с родителем одного роста. Ичхоль стоит прямо перед ним, тёмные волосы стелются по плечам, ниспадают с них прямо на грудь, утянутую в тунику и скованную корсетом. Король. Его папа. Голубые глаза — точно такие же, как и у самого Чимина, — сверкают в неясно откуда льющемся солнечном свете. Сад цветёт, но для Пака он не имеет никакого значения.        — Ты вырос таким красивым мужчиной, — голос Ичхоля кажется каким-то потусторонним, неестественным, он эхом отражается отовсюду, словно бы они в пустом помещении, а не в объятом буйной растительностью саду. — Таким сильным. Ты столькое прошёл и выдержал, ангел мой.        В глотке стоит невыносимый комок, Чимин стискивает зубы. Отчасти в груди ещё теплится обида на обман папы о его рождении, о том, чей на самом деле омега сын. Но радость, захлёстывающая его из центра груди, гораздо сильнее, нежели злость.        — Пап…        — Ты — настоящий и законный король, Чимин, — с терпеливой улыбкой произносит Ичхоль. — Ты отвоевал своё место не просто по праву рождения, ты прошёл многое, чтобы доказать — достоин. А я всегда это знал. Чувствовал. Дитя, родившееся от большой любви, не может быть порочным и неправильным.        Нижняя губа Чимина дрожит, и плечи омеги ссутуливаются. Он закрывает лицо и вдруг ощущает, как тёплые узкие ладони прикасаются к его лопаткам — Ичхоль крепко обнимает сына, касается его пальцев тёмными волосами.        — Я так устал, — всхлипывает Чимин. — Мне больно, пап. Я очень устал…        Ичхоль плачет вместе с ним, но старается утереть слёзы с лица сына, убрать печаль из его глаз. Пак же, обхватывая тонкую отеческую талию руками, отчаянно вжимается лицом в плоскую грудь. Тот гладит растрёпанные остриженные волосы, роняя на них солёные слёзы.        — Ты сделал всё правильно. Ты сделал всё, что было в твоих силах, Чимин.        И рыдания захлёстывают омегу, он плачет, надрывается, выкрикивая вместе со слезами всю ту боль, всю усталость и весь страх, поселившиеся внутри него. Отчаянно зажмуривается, когда они с папой оседают на траву, и Ичхоль позволяет ему продолжать плакать, выпуская напряжение в собственную промокающую одежду. Чимин и слова не может выговорить, только плачет, всхлипывает и вскрикивает, пока папа поглаживает его спутавшиеся волосы. Как в детстве. Когда Чимин болел или когда он был сильно расстроен, то всегда находил пристанище в его руках. И папа всегда принимал его, старался отдать часть себя, своей энергии, своей любви, лишь бы его ангелу стало легче. Ичхоль лишь поглаживает сына по голове, зарываясь пальцами в прядки, пока Чимин не начинает затихать. Колени папы всё ещё тёплые, мягкие и пахнут свежескошенной травой, слёзы высыхают на щеках Чимина, стягивая кожу, а сам омега сворачивается в клубочек и размякает. С рыданиями вышла вся боль, живущая внутри него, пришло чувство облегчения и того, что всё закончилось.        — Теперь всё будет хорошо, — шепчет папа, склоняясь над омегой, а кончики тёмных волос щекотно прикасаются к виску. — Ты справился со всем, что она тебе дала. Я всегда знал, что ты — особенный. Ты сильный.        — Я не хотел быть сильным, — гнусавит Пак, глядя на жучков, ползающих в траве.        — Не хотел. Но сила тебе была дана, а большая сила равна большой ответственности.        Ичхоль замолкает, поджимает пухлые губы и грустно обводит голубыми глазами припухшее от слёз лицо сына.        — Ты скоро вернёшься обратно, и там будет всё ещё непросто. Однако вокруг тебя — замечательные люди, доверяй им. Теперь я отдаю твою судьбу в их руки. Особенно в его. Он никогда тебя не подведёт, я знаю.        Чимин выпрямляется. Перед глазами проносятся кадры последнего побоища, раненых друзей, разгромленного дворца. Пак спит. Он находится в иллюзии, построенной чем-то — то ли собственным сознанием, то ли чем-то мистическим. Вмиг лощёная одежда становится подраной, изгвазданной в крови. На виске ссадина, губы в алых разводах, всё тело болит. Голубые глаза широко распахиваются, и Чимин с дрожащей нижней губой несколько секунд смотрит на родителя.        — Мне страшно, — шепчет Пак, а Ичхоль приближается, чтобы обхватить всё ещё влажное от слёз лицо.        — Нет. Ты справишься. Ты всегда шёл до конца, ты был моим наследником с первого вдоха. Ты умный, сильный, упрямый. Ты сделаешь всё, что на тебя возложено. И Саванн тебя вознаградит. Она любит тебя, — слабо, дрожащими губами улыбается папа. — Не думай иначе. Она не дала бы тебе всех этих людей рядом, ежели бы не любила.        Чимин смаргивает снова копящуюся влагу на ресницах, выпрямляет гордо спину и судорожно старается восстановить, выровнять дыхание. Ичхоль роняет солёные капли и ненадолго прижимается губами к чумазому после падений и взрыва лбу сына. Чимин же смиряется. Он ещё жив, ему не остаться тут с папой надолго, нельзя. На той стороне его ждёт семья.        — Я всегда знал, что ты станешь лучшим королём. Лучше, чем я, чем кто-либо, кто был до меня. Ты положишь начало чему-то новому, ангелок, — тихо говорит папа, и Чимин понимает — они снова прощаются. — Я верил в тебя. И верю сейчас, даже если не рядом. Люди верят в тебя. Так что… вставай.        Голос Ичхоля искажается, сад исчезает, и Чимину становится нечем дышать.        Его тело ужасающе сотрясает, словно схватили за плечи и не прекращают встряхивать. Здесь темно, лишь отблески синеватого сияния, как от проклятого экрана в чёртовых покоях. Чимину больно. Кости будто горят, лёгкие раздирает, хочется вскрыть грудную клетку и вырвать к чертям колотящееся на последнем издыхании сердце. Омегу выгибает в пояснице, он кричит, и над головой показывается знакомое лицо человека с пухлыми губами. Разные глаза с жалостью и горем оглядывают его. Он тянется к Чимину, что-то говорит, но собственный пульс настолько оглушителен, что не получается разобрать.        Перед взором, в то время Пака продолжает ломать, всплывает ещё одно лицо: волевой подбородок, шрам на брови, строгие бордовые глаза. Он снова пришёл иллюзорно мучить омегу?.. Чимин кричит, старается вырваться, но кто-то крепко держит его позади. Вишнёвый запах отдалённо кажется знакомым, домашним, защищающим, но Баккаре кажется, что не осталось ни единого места в этом мире, где бы он был в безопасности.        — Сделай хоть что-нибудь, Джин! — ревёт альфа, встряхивая медика с таким испуганным взглядом, что Чимину становится ещё больнее, но омега отрицательно вертит головой, едва ли не плача.        — Нельзя, — одними губами произносит он, сжимаясь в руках альфы.        Тот снова бросается к Чимину, пока он с рычанием царапает удерживающие его смуглые ладони, пока ужом извивается в хватке от боли. Пот охватывает всё тело: одежда насквозь мокрая, волосы прилипают к шее, вискам и лбу. Чимин не знает, где искать облегчения, где искать спасения, сучит ногами по месту, где лежит, сжатый в крепких объятиях, словно связанный. Он хочет вырваться, освободиться, бьёт альфу ногами от сжигающей боли внутри — в каждой клеточке тела. Тот морщится от попавшей в живот ступни и забирается на койку, седлая ноги омеги. Тот знает его. Знает красивые багровые глаза и чувственные губы, он видел их так много раз, так часто целовал. Но сейчас ему слишком больно, чтобы вспомнить имя.        — Звёздочка, — отчаянно зовёт его альфа, но Чимин мотает головой. Обливаясь потом, весь выгибается и надрывно кричит, потому что по венам вместо крови струится обжигающий огонь. Кричит от боли и жжения, охватывающих разум. Картинки смешиваются, тошнит, но желудок пуст, во рту всё пересохло.        — Чимин, — голос над ухом, такой до боли знакомый, Пак знает его с самого мальства, но не может осознать, кому тот принадлежит. — Прошу тебя…        Баккара мотыляет головой и ослабше на несколько секунд затихает. Боль, жжение — они не останавливаются, мучают, пытают. Единственное, о чём думает омега, что хочет умереть. Прекратить дышать, лишь бы пытка остановилась. Разве недостаточно он пережил? Разве недостаточно вынес? Пусть всё закончится, пусть оборвётся. Пак не замечает, что шевелит губами, без остановки молясь о том, чтобы всё завершилось, неважно чем.        — Баккара, — зовут его, но Чимин не помнит ни имени, ни фамилии. Ничего. В его рассудке — только выжигающая клетки боль.        — Чимин! — стараются до него достучаться, дотронуться, но каждое прикосновение обжигает, оставляет волдыри под кожей, а кровь продолжает их травить и вынуждать лопаться, разбрызгивая яд.        — Звёздочка, — хрипят прямо в губы, обхватив лицо ладонями, альфа уже сидит на нём сверху, стараясь сдержать судорожную агонию, и Чимин будто видит его впервые.        Этого альфу зовут Чонгук, Чимин вспоминает. Он не в состоянии забыть окончательно это имя даже под пытками.        — Слышишь меня? — но Чимину слишком больно и он мычит. — Прошу тебя, борись. Ради себя. Ты выдержал ад, осталось немного и всё будет хорошо. Ты всё выстоял, но поборись ещё немного. На этот раз за себя.        Чимин отрицательно крутит головой. В нём не осталось сил больше бороться, не с этой болью. Она его выжигает калёным металлом прямо изнутри.        — Чимин, умоляю тебя, — впервые за всё время, что Пак его знает, такие интонации проскальзывают в голове. — Борись. Я рядом.        Едва разлепляет веки, сорванно и хрипло дыша, обводит трясущимся и накреняющимся взглядом мужественные черты альфы, хочет протянуть к нему ладонь, но сзади так сильно сжимают, что не двинуться. Чонгук, поглаживая большими пальцами щёки, совсем приближается, отвлекает Чимина, пока медик протирает его шею прохладным бинтом.        — Борись. Я верю в тебя. Я люблю тебя, потому не вздумай меня покинуть, — шепчет в самые губы, чтобы слышал только Пак, и сердце пропускает удар. Это сон? Новый вид извращений, когда прикосновения кажутся реалистичными.        Дыхание всё же от шока немного выравнивается, тело обмякает, когда Чонгук слезает с трясущихся бёдер, а Пак позволяет медику приблизиться и осмотреть его. Он смотрит лишь на Пепла, а рассудок постепенно приобретает долю трезвости. Он здесь. Живой, во плоти, тёплый, уставший, в ссадинах и синяках, но здесь. Чонгук любит его. Чимин и так это знал, но услышать мольбы не оставлять его от этого мужчины — словно обманка. И она позволяет вдохнуть глубже. Пак тонет в бордовых глазах, в родных, знакомых, принадлежащих лишь ему. Сердце чуть выравнивает ритм, а после зрачки Чонгука полностью его поглощают.

🥀🥀🥀

       В следующий раз глаза распахиваются легче. Сперва, завидев резной потолок, похожий на тот, что несколько недель оказывался перед взором после пробуждения, Чимин начинает паниковать. Что, если всё произошедшее было сном, что он вновь очнётся в своих покоях, ему включат проклятые ролики и накачают дрянью, травящей кровь? И от этого паника пробуждается, захлёстывает его волнами, вынуждая сердце биться быстрее, а дыхание срываться.        Чимин подскакивает на постели, судорожно начинает метаться, стараясь сползти с неё. Всё тело болит, мышцы напряжены, а пот льётся ручьём. Однако, не успевает Чимин слезть с кровати и встать на дрожащих ногах, как в покои влетает Чонгук и обхватывает его руками, поднимая над полом. Живой, настоящий Пепел, он позволяет полуголому омеге обхватить его ногами за пояс, повиснуть, судорожно вжимаясь всем телом и жмурясь.        — Тише. Тише, ты не там. Ты больше не там. Ты со мной, — срывает шёпот на хрип альфа, садясь с Паком на кровати. Поглаживает тёмные взмокшие волосы и прикрывает ягодицы длинной рубашкой.        Чимин тычется в его шею, как слепой котёнок, царапает плечи и не собирается отлипать.        — Ты здесь. Пришёл за мной… ты спас снова, — выговаривает в изгиб шеи омега, ещё блуждая на границе реальности и дурмана, хотя его организм всё же уже мучительно очистился.        — Конечно, пришёл, — хмыкает Пепел, поглаживая хрупкую спину и позволяя Чимину успокаиваться.        Пак фокусирует взгляд и в окно видит разрушенную половину дворца. Моргает, оглядывает Пепла, который терпеливо ждёт окончательного пробуждения, придерживает омегу за бёдра.        — Мы победили, Ваше Сияние, — тихо-тихо говорит альфа, стискивая ляжки Чимина длинными пальцами. — Гвардия победила. Ты — наш король.        Пак вздрагивает, вцепляется в плечи, но старается дышать ровнее. Они справились. Конечно, город в разрухе, страна на коленях, однако самое главное — узурпаторы свержены. Чимин, недолго думая, впивается в губы Чонгука, вгрызается в них, рядом с наёмником ощущая себя снова живым и дышащим. Целует глубоко, отчаянно, и Чон отвечает ему тем же.        Омега тянется к шнуркам, удерживающим рубашку Чонгука, но альфа вдруг обхватывает осторожно его ладони и останавливает.        — Ты ещё не до конца…        — Плевать, — выдыхает Чимин. — Дай мне это. Дай чувствовать себя живым.        Чонгук впервые на памяти омеги смотрит открыто и с болью. Бордовые глаза буравят его осунувшееся лицо, но Чон уступает, однако темп задаёт самостоятельно: поцелуи становятся медленнее и нежнее, пальцы альфы — бережливые, осторожные, они мягко проходятся по бёдрам, забираются под рубашку и стягивают ту через голову. Чимину проще дышать, если Чонгук к нему прикасается.        Тот валит омегу на простыни, позволяет стащить с себя рубашку и трогать без остановки, слегка царапая. Но Чонгук терпелив и нежен, он осыпает коленки и бёдра порхающими поцелуями, дотрагивается до живота, до шрама от выстрела — самого первого, ещё здесь, во дворце доставшегося. Обхватывает ртом ореолы сосков, обласкивает каждый сантиметр кожи, но Чимин не собирается медлить.        Подныривает под резинку чужого нижнего белья и торопливо раздевает, оставляя Чонгука полностью обнажённым. С обожанием глядит на шрам, пересекающих грудь, на тот, который обвивает бедро после ранения. Целует лоб, губы, щёки, всё, до чего умудряется дотянуться, обнимая пальцами чужой член. Его трясёт. От возбуждения и близости Чонгука, от того факта, что альфа — не мираж, не его видение, спровоцированное болезненным, воспалённым рассудком. Потому, чтобы окончательно уверовать, Чимин приставляет головку к себе, обхватывает ногами Чонгука и давит пятками ему на ягодицы, вынуждая войти.        Нутро принимает плоть с натугой, но Пак отчаянно приоткрывает рот и блаженно выгибается, царапает смуглую кожу на лопатках Чонгука, пока тот смотрит лишь ему в глаза. И голубые радужки сверкают, отражаясь в чужих зрачках.        Чонгук нежен, но Чимин нетерпелив. Он изворачивается, седлает альфу и двигается рвано, торопливо, совсем не так, как должно, а надрывно, вожделеюще. Альфа позволяет ему это, садится, обхватывает за талию и жмётся всем естеством, надорванно дыша. Всё происходит по-животному, с тоской и ощущением воссоединения после долгой разлуки. Чимин кончает и шипит, не позволяя Чону выйти из него, отчего альфа распахивает шокированно глаза.        — Война закончена, Чонгук, — шепчет Пак в самые губы. — Я… скоро стану королём. И хочу детей от любимого мужчины.        Пепел по-кошачьи растягивает губы, так, как любит Чимин, потому стискивает плечи Чона, отрывисто целуя в губы.        — Воришка вы, Ваше Сияние, — выдыхает в поцелуй альфа, а Пак отстраняется, всё ещё сидя на чужих бёдрах и ощущая, как жизнь возвращается к нему медленными шажками.        — То… что ты сказал в моей горячке… это было сном? — осторожно спрашивает Баккара, глядя при этом в глаза. Чону не солгать.        — Нет. Я правда сказал это тебе, — хрипит он. — Но повторять не намерен. Ты и так всё знаешь.        Чимину сперва хочется возмутиться и ударить альфу. Они такое пережили, а Чону тяжело всё ещё признаться в любви, когда Чимин не будет объят непонятным состоянием? А потом… омега вспоминает. Это Чон Чонгук, он же Пепел, он же наглый индюк, который молчаливо поклялся не произносить этого вслух. Просто каждый раз доказывает своими поступками, начиная с тёплых носков в суровую осеннюю погоду и заканчивая подорванной столицей во имя своего омеги.        Чимин не может сдержаться и не плакать. Его плотину уже прорывает, эмоций слишком много. Он уничтожен, но при этом может выдохнуть с облегчением, потому что революция закончилась. Осталось только постараться и продолжить жить дальше.        — Ненавижу тебя, — утыкается мокрым от слёз носом Пак в переносицу альфы. — Ненавижу тебя до смерти!        Чонгук вдруг улыбается, так, как Чимин никогда не видел. Мягко, влюблённо. Вытирает слёзы с его лица и целует в губы снова, но лишь на мгновение.        — Не просто до смерти, звёздочка. Вопреки ей.        Пак шмыгает носом и впервые за долгое-долгое время вдыхает поистине глубоко. Его страна в разрухе, его народ потрёпан войной, но в окно вдруг заглядывает солнце, золотит край постельного белья. Мир продолжает жить, люди смогут восстановиться, и Чимин вместе с ними. Солёные дорожки высыхают на щеках, пока Чимин смотрит на голубое небо за пределами почти разодранного в клочья дворца.        Чонгук вдруг касается подушечками пальцев татуировки за ухом Чимина. Смотрит внимательно, испытывающе, даже кажется, что отчасти взволнованно.        — Я бы всё же сделал их брачным символом, — вдруг хрипит Пепел, переводя взгляд с рисунка четырёхконечной звезды на лазурные глаза омеги. — Если Его Величество позволит.        — Когда ты вообще спрашивал моего мнения? — моргает Чимин, посмеиваясь.        — Когда твой омега король, с ним приходится считаться, — лукаво ухмыляясь, Чонгук жмёт плечом, на что получает тихое «Гад!» и шлепок по обнажённой коже.        Солнце всё ещё золотит край постельного белья, пока они лишь могут смотреть друг на друга. Им обоим есть куда торопиться, но разве не заслужили они несколько часов, принадлежащих только им, без спешки, без боли, лишь они двое и отчаянная, горячая любовь, которой не нужны громкие признания?

🥀🥀🥀

       Сказать, что Юнги взволнован — ничего не сказать. Он, как и прежде, оказался не в состоянии усидеть до конца своего восстановления, и никто, даже Тэ, не смог его уговорить притормозить. Как только получилось наступать на заживающую ногу, Терракота продолжил борьбу, но на этот раз с последствиями войны, которую они, слава Саванн, закончили. Омега нервно выдыхает, стоя перед металлической рампой планера, пока ждёт момента, когда та опустится. Кардинал, зевая после многочасового перелёта, становится рядом и вдруг смело прикасается подушечками пальцев к ладони Юнги.        Тот вскидывает взгляд. В нём нет страха, но много сдержанности, вот только, если приглядеться, то можно заметить необъятный океан чего-то глубокого, насыщенного, пока скромного и прячущегося. Юнги позволяет Тэхёну к себе прикасаться, Тэ имеет на это полное право, будучи его альфой, его мужчиной. Не просто любимым человеком или тем, с кем Терра делит постель. Нет. Они прошли огонь, сражения, борьбу — не только за справедливость, а ещё и друг за друга. И даже в порыве полыхающей революции Юнги умудрился получить такое. Это — настоящий подарок богини. Мужчина, борющийся за него до самого конца, не отходящий ни на шаг. Тэхён, который со своими тараканами и проблемами, но тем не менее — оставшийся с Мином несмотря ни на что.        Омега стискивает длинные пальцы Тэхёна своими и едва заметно выдыхает через нос. Планер с гудением глушит двигатели, механизмы рампы приходят в движение, и совсем становится заметным нетерпение Терракоты — он ждёт того мига, который обещал, который достался подарком и благославением ему после таких тяжёлых событий. На рампу, как только она опускается, они шагают почти одновременно. И снова знакомый вид — лишь за исключением, что вместо снега теперь окружающее пространство укутывает зелень расцветающей весны. Они никогда так надолго не разлучались, оттого всё слаще воссоединение.        Юнги не может сдержать эмоции, да и к чему это? Рядом с ним мужчина, который видел его настоящим, знает то, что не знает никто другой. Тэхён заслуживает правдивых эмоций от своего партнёра. Омега широко шагает, и Ким старается поспевать за его темпом. Скрипучая дверь деревенского дома распахивается, и небольшая, но всё равно за несколько месяцев вытянувшаяся фигурка вылетает из дома. Рука давно зажила, тёмные, как у Юнги, волосы отросли и обрамляют лицо.        — Папа! — выкрикивает Эйден, и Юнги не сдерживается — срывается на бег, отпуская руку Тэ. Тот не противится, он всё понимает — это долгожданная встреча.        Мин всё ещё немного прихрамывает, но стремится поскорее добраться до сына. Едва ли получается сдержать слёзы, на этот раз радостные, грудная клетка судорожно вздымается, пока омега и его ребёнок не сталкиваются, обхватывая друг друга руками. Юнги судорожно пытается не забывать дышать, утыкается носом в мягкие волосы ребёнка, который крепко стискивает узкую талию и ревёт прямо в одежду.        — Всё хорошо, Эйден. Я вернулся. И теперь всё точно будет хорошо, — шепчет Юнги, слыша, как скрипят ботинки Тэхёна, пока он приближается к ним.        — Я так скучал. Мне было так страшно. Думал…        — Всё закончилось. Всё закончилось, Эйден. Теперь мы сможем просто… жить вместе, — Юнги промаргивается и уголком губ улыбается чаду, присаживаясь перед юным альфой на корточки.        Эйден, пусть Юнги не видел его всего несколько месяцев, изменился. Едва заметно, но начал приобретать мужественные черты, из малыша становясь подростком, ямочку на подбородке. Юнги любуется тем, что подарил этому миру, и выдыхает, треплет сына за щёку, прежде чем выпрямляется.        — Тэхён, — взвизгивает мальчишка, бросаясь к альфе и повисая на его шее. Альфа крепко прижимает его к себе и утыкается носом в висок, зажмуриваясь. Мин же смущённо наблюдает за ними, пока оба альфы стараются выразить радость от воссоединения.        Тэ поглаживает Эйдена по спине, пока из дома выходит дядя Юнги.        — Вы останетесь ненадолго? — спрашивает он, улыбаясь, но Терра отрицательно мотает головой.        — Прости, дядя, столица ждёт нас. Там всё ещё раздрай и разруха, а принц пока не пришёл в себя окончательно.        — Заезжайте в гости, — утирает слезящиеся глаза пожилой омега, на что Юнги, уже без прежнего страха и брезгливости, потирает его сухую руку. — Все вы, обязательно заезжайте.        Юнги бросает взгляд на Тэхёна, на котором по-прежнему висит его сын, щебечет что-то своё, только им известное, и прикусывает нижнюю губу, кивая. Заедут. Обязательно заедут втроём, или, быть может… большим количеством. Если повезёт.

🥀🥀🥀

       Чимин стоит возле большого зеркала, оглядывая собственное отражение, сдержанно выдыхает через нос и поправляет тёмную жёсткую ткань кителя. Почему-то совсем не хочется воздушности, лёгкости, теперь это — не свойственно характеру омеги. Быть может, когда-нибудь — да, но явно не сейчас. Тёмно-синий китель застёгнут на все пуговицы под самое горло, жёсткая ткань широких, похожих на военные, брюк, не тянется, плотно увивает стройные голени и пышные бёдра. Он выглядит уже порядком лучше, чем прежде, однако плен оставил на омеге собственный отпечаток. Переступая ногами в тяжёлых ботинках, Пак проходит мимо туалетного столика — никакой косметики, никакого приукрашивания его лица — пусть все видят ссадины, синяки под глазами, всё ещё сходящие с кожи, кровоподтёки и шрам в виде полумесяца под глазом. Люди должны знать — Пак не просто красивая кукла, а человек, переживший войну вместе с ними, он настоящий, измученный, но продолжающий жить.        Омега бросает взгляд на испачканный кровью и копотью лазурный плащ, который был на нём в тот день, когда на Элиус напали и регент пал. Белый лебедь раздражает взор, но Пак буравит жёстким взглядом и старается гневно не разорвать ткань. Вместо этого служки потихоньку накидывают на его плечи яркое, алое, с чёрной розой во всю ширину — новый-старый герб его семьи, его папы и деда, его собственный. Баккара. Самая чёрная роза на свете, которая смогла сдвинуть жизнь Чимина в определённую колею, откуда он едва ли выбрался. Роза — символ надежды. Символ победы. Символ круга жизни.        Пак позволяет застегнуть плащ и выдыхает. Ещё немного. Раньше он страшился этого дня, ещё — ненавидел этот день. Теперь принимает его, как должное, как порог, который необходимо перешагнуть и продолжить жить. Его коронация в полуразрушенном, но освобождённом дворце.        Омега выпрямляет спину, когда в помещение покоев, слава Саванн, не тех, что принадлежали ему прежде, со стуком входят. Терра внимательно глядит на него, держится рукой за створку. Его не узнать — волосы омеги заколоты на затылке, часть свободно ниспадает на шею, а рваная чёлка обрамляет лицо. Теперь Чимин понимает — Тэхён просто не сумел бы не влюбиться, этот омега дьявольски красив со своим шрамом через глаз, пухлыми губами и острыми, кажущимися стальными чертами лица.        — Вижу, ты готов, — приподнимает уголок губ Терра.        — Ты тоже, — растягивает полные губы в улыбке пока ещё кронпринц.        — Ага, разрядили, как куклу.        — Ну, знаешь ли, тебе положено, как освободителю страны, — хмыкает он, на что Терракота обжигает его раздражённым взглядом и звучно цокает языком. — Где Пепел?        Им бы отбросить обращения по позывным, но те впитались под кожу, высечены навечно гравировкой на рёбрах. И пусть всем известны имена друг друга, так проще и комфортнее.        — Они с Тэхёном занимаются новыми стражниками, — поясняет омега.        Они действительно распустили всю дворцовую стражу, многие Смотрители подверглись заключению, однако Чимин не может так расточительно относиться к людям. Его страна в разрухе, и как бы ни хотелось наказать каждого, кто пошёл ранее против него, Пак так поступить не может. Они должны восстанавливать страну из руин, и тут пригодится любая пара рук.        — Ты будешь меня сопровождать? — спрашивает Чимин, а ладони его начинают потеть от волнения, когда Терра кивает. Этот миг настал.        Он, вытерев руки о штанины, выдыхает сквозь зубы, пока Юнги, оглядев принца с головы до ног, поворачивается, чтобы привести его в зал, где Чимина сделают королём. Шагая по коридорам, они наблюдают остатки разрухи, которую трудно устранить всего за две недели, прошедшие с момента взятия Гвардией Элиуса. Чимин взволнованно почти не дышит, шагает за Терракотой, чей торчащий высокий хвост покачивается от каждого движения. Тронный зал уцелел, значит, они направляются именно туда, и Чимин собирает мысли в кучу, потому что коронация — меньшее из зол. Его ждёт много работы.        Пак не исцелился чудесным образом после стольких недель в плену, ему не стало сразу же легче, просто осознание того, что весь ужас закончился, что теперь Гвардии и людям не нужно воевать, а скорее бросать все силы на восстановление государства, придаёт облегчения. Порой омеге кажется, что это — дурманный сон. Что он проснётся в проклятых покоях, объятый жаром опиума, одинокий, испытанный родными и истерзанный их руками. Что друзья его давно погибли по его вине, что любимый мужчина не явился за ним в столицу, разгромив её, но добравшись до Баккары. В такие моменты Чимин просыпается с криками, взмокший от ужаса, мечется по кровати и пытается вернуться в реальность, если она такова в действительности. Чонгук в эти мгновения оказывается всегда рядом. Это он успокаивает Чимина, прижимает к груди и шепчет, что всё закончилось, что больше не нужно бояться, и он с ним, как и обещал — до самого конца.        Но Чимину тяжело. При свете дня ещё получается держать себя в узде, однако когда садится солнце и ему приходится засыпать, каждый раз омега взмаливается Саванн, чтобы её жестокие шутки не повторялись, чтобы мечта не оказывалась сном, чтобы Чонгук успокоил его, как только Баккара проснётся с криками от очередного кошмара.        Терра перед ним толкает тяжёлые створки, и оба омеги застывают перед входом. Один из командиров Гвардии громогласно объявляет:        — Его Высочество, кронпринц Рейвенский, Пак Чимин, — и омега понимает — дальше ему придётся идти одному. Это — лишь его путь, и Гвардейцы не смогут помочь с прохождением его.        Пак замечает знакомые лица придворных, которые со страхом глядят на него, потому что всех вассалов призвали в столицу для коронации и решения нового правителя относительно их участи. Видит людей, с которыми воевал, они тоже здесь. Двери Хрустального дворца, теперь состоящего из блестящих осколков, открыты для всех желающих, просто большая часть ждёт снаружи, так как бы не поместилась в тронном зале. Многие улыбаются, Чимин даже сперва не ожидает, что люди начнут выкрикивать слова поддержки в его честь, хлопать в ладоши. В первых рядах сразу же замечает белокурую шевелюру Немо. Тот кивает, когда Чимин проходит мимо него, закрывает целый глаз. Отмытый, свежий Вивьен вторит аплодисментам, едва сдерживая волнение на лице. Рядом с ними — уже ближе к трону, к которому ведёт чёрная ковровая дорожка, стоят Салита и Катберт. Омега по обыкновению плачет, его красивые разноцветные глаза роняют блестящие, как алмазы, слёзы на румяные щёки, но Сокджин искренне и от всей души улыбается. С надеждой, с облегчением, с ощущением и обещанием действительно светлого будущего.        Командиры Гвардии, обычные солдаты, простые люди и аристократы — их здесь так много, что скоро закружится голова. Чимин застывает, когда видит своего дедушку — отца Эмана — с округлившимся животом, а рядом — стоящего горделиво смуглокожего альфу. Дедушка присаживается в лёгком реверансе и смотрит виновато, но у них будет ещё время обсудить произошедшее и его вклад со стороны Родриза в восстановление Рейвена. Чимин уже слышал о том, что ни родственник, ни король не знали ничего о том, что задумал Эммануил, оказавшись под угрозой лишения прав наследования имений отчима.        Чимин сталкивается глазами с тёплыми радужками названного брата и улыбается, чувствуя, как в глазах копятся слёзы. Тэхён кивает, теперь он почему-то больше не скрывает свою метку — шрам на шее в виде ошейника из колючей проволоки, а наоборот — вздёргивает горделиво голову, словно носит его, как украшение. Чимин едва дышит, его ноги подрагивают, а в голове — перестук. Чонгук ждёт у самого трона. Привычно в тёмных тонах с короткой стрижкой, сильные руки сложены за спиной. Альфа лукаво прищуривается, по-кошачьи усмехается и вдруг отвешивает омеге вальяжный, граничащий с издёвкой поклон. И тут уж Пак не в состоянии сдержать улыбку. Он, придерживая алый плащ, присаживается в реверансе и хитро посматривает на Пепла, который почти прожигает бордовыми радужками в нём дыру.        На самом подиуме, где расположен трон, его ждёт жрец Саванн. Это не тот, который пел Чимину в детстве песни — гораздо моложе, взволнованный и бледный в своём графитовом балахоне. Он удерживает в руках подушечку с короной, которая привлекает взгляд абсолютно каждого из присутствующих. Чимин отказался надевать венец деда и папы, а приказал сделать для него другой, как символ начала нового витка жизни.        Терра останавливается рядом с Тэхёном и глядит, как и каждый присутствующий здесь, на поднимающегося по нескольким ступенькам Баккару. Тот останавливается перед жрецом, и толпа присутствующих предвкушённо затихает. Сердце же Чимина трепещет от волнения и толики боли пережитого, всё ещё преследующей его даже сейчас. Но взгляд омеги строг и уверен — он знает, что это — его трон. Ему предназначенный, несмотря на кровь и факт, что Чимин — незаконнорожденный ребёнок. Его трон, за который Пак боролся, пусть и не хотел. Не ради власти, а ради людей, жизнь тех зависит от того, кто воссядет на престол. Трон, к которому его вели по ступенькам сквозь кровь, огонь и слёзы. Омега судорожно и незаметно выдыхает, глядя, как жрец собирается говорить.        — Сегодня знаменательный день. Во-первых, потому что Рейвен обретёт законного правителя, — громом звучит чужой басовитый голос. — Во-вторых, потому что ужасы диктатуры самозванца закончились, как и развязанная им война. Сегодня Саванн благославляет нас рождением молодого Короля Роз.        Жрец на мгновение замолкает, а Чимин задерживает дыхание, опускаясь на одно колено. Плащ стелется по полу, чёрная роза на алом фоне ловит отблики солнечного весеннего света, падающего из огромных окон, в которых частично не хватает стекла. Служитель богини осторожно заносит над темноволосой головой венец — он соткан из стальных розовых соцветий, увенчан шипами, переплетающимися между собой стеблями, чтобы никто и никогда, особенно Чимин, не забывал о том, какой ценой всё это досталось. Чтобы помнил — власть это ответственность не просто за страну, за всех, кто живёт, жил и будет жить в ней. За каждое бьющееся сердце. Чимин мелко глотает воздух, когда голос жреца снова разносится по всему тронному залу:        — Клянёшься ли ты, Пак Чимин, быть опорой и защитой для своего народа? Клянёшься ли защищать нас от невзгод — внешних и внутренних — от каждой возможной угрозы, создавать для своих людей лучший мир? — жрец сглатывает слюну. — Клянёшься ли быть справедливым правителем, строгим, но милосердным? Клянёшься ли отдавать сердце людям, чтобы они могли даровать тебе свои в ответ?        Чимин чувствует, как краска отливает от лица, как дыхание срывается. Он знал об этом миге с самого детства, однако знать — одно, а пройти чёртов ад на земле перед этим — другое.        — Клянусь, — выдыхает омега, но его слышат все.        И тяжёлый венец опускается на голову, колит шипами, но не придавливает к земле, не желает сломать ему шею. Эта корона выбрана им самим, оторвана с руками у врага, пусть те и должны были быть его семьёй. И всё ради благополучия людей, за которых теперь Пак берёт полную ответственность.        — Встань же, король Рейвена, хранитель мира и защитник людей. Ты пришёл сюда принцем, а выйдешь — правителем.        Чимин старается не пошатнуться от эмоций, когда выпрямляется и разворачивается к залу лицом. Его пухлые губы дрожат, голубые глаза смотрят на каждого, но не могут сконцентрироваться из-за испуганной, воодушевлённой пелены.        — Да здравствует король! — раздаётся знакомый, бархатный голос близко от Чимина, и, повернувшись, омега видит Пепла, первым склоняющегося в уважении. Без подколок, но всё с тем же дерзким взглядом наглого хищного кота. Чимин улыбается ему, подавляя сверкающие между ресниц слёзы, глядит на то, как люди склоняются, приветствуя его.        Однако радость коронации должна венчаться ещё и новым порядком в стране, потому лицо Чимина, как только спадает улыбка и благодарность его людям, становится донельзя сосредоточенным.        — Я благодарю всех тех, кто верил в меня и помог избавиться от узурпатора на троне. И теперь я знаю, что станет моими первыми шагами и первыми решениями в правлении, — Пак сглатывает и придаёт голосу больше уверенности. — Первым моим указом станет отмена Отбора. Никаких выборов супруга, никаких испытаний и борьбы между благородными альфами за право стать королём-консортом, — Толпа ропщет, волнуется, особенно — аристократы. — Королю с этого момента нет нужды выбирать альфу, который будет следовать с ним по жизненному пути. Он волен выйти замуж, а волен просто принести наследников на этот свет. Из этого вытекает второй указ, — Чимин глубоко вздыхает. Он ненавидит Хелла всей душой за то, что брат сделал с ним. Но ещё больше ненавидит власть и алчность, которые подтолкнули к тому и самого младшего брата, и отчима, возжелавшего престол. — Наследником короны будет являться первенец короля вне зависимости от пола. В дальнейшем право наследования трона изменится, король как может назвать наследником первенца, так и выбрать его из числа своих детей.        Люди переговариваются, но Паку всё равно. Он больше не хочет повторения своей ситуации. Знает, что это не избавит от проблем, но у Чимина совсем другой план на будущее. Он хочет сдвинуть Рейвен к тому, чтобы избавиться от монархического строя.        — С этого дня я ввожу парламент. Он будет состоять из верных советников, которые будут помогать править королю, брать на себя бремя некоторых аспектов. Люди в парламенте будут приняты из разных сословий и представлять как аристократию Рейвена, так и простой народ.        Терракота в первом ряду усмехается, Чимин еще не сказал ему, кто же первым войдёт в этот королевский совет. Пусть окажется для омеги сюрпризом.        — Ещё одним указом станет отмена поста Стража-Хранителя. Ни один мальчик Рейвена не будет насильно отдан во дворец ради служения королю. Стража будет набираться по заслугам и преданности правителю. Данным указом, — Чимин смачивает глотку слюной, глядя на Тэхёна, который теряет краски с лица, пусть и знал, что так будет, на Терру, который скрытно прикасается к его ладони и глядит на Чимина, — я аннулирую клятву Ким Тэхёна. Он более не является Стражем-Хранителем короля и волен строить свою жизнь дальше. Лишь предлагаю должность командующего дворцовой стражей, если он того пожелает.        Тэ почти задыхается, сощуривается, скрывая судорожный блеск в глазах. Они знали, что так будет, однако ощущения от этого действия поистине непередаваемые. Тэхён свободен от своей клятвы, но при этом не перестанет быть его семьёй. Чимин предлагает ему выбор — альфа может остаться во дворце или же покинуть его и зажить совершенно другой жизнью.        — Касаемо предателей, — скрещивает руки на уровне живота омега. — Рафаэль и Хеллион Отт будут завтра на рассвете казнены путем расстрела на площади перед дворцом. Они падут за предательство, узурпирование власти в Рейвене, за обман и угнетение моего народа. Я оборву их жизнь своей рукой.        Чимин сдерживает яростную улыбку. Никто, кроме Пепла и Терракоты, не знает, что Рафаэль и Хелл сейчас переживают свои дни в темнице, скованные по рукам и ногам. А ещё знает Химик, который вычислил, каким именно опиуматом те накачивали Чимина. Химик — гений. И благодаря ему Пак может изредка заглянуть в подземное царство королевской тюрьмы, чтобы услышать душераздирающие крики. Жаль ли ему? Ни капли. Эти люди разрушили его психику, Рафаэль скорее всего замешан в кончине его папы, и осталось лишь сломать его, добившись признания. Они украли у него правду, они поспособствовали тому, что множество мирных жителей погибли в этой удущающей войне. Боится ли омега гнева Саванн? Нет. Он не святой. И ответит за свои поступки. Но сперва — отомстит. И перед казнью ночью в последний раз навестит тварей, измывавшихся над ним несколько недель, чтобы взглянуть в обезумевшие глаза и улыбнуться им в последний раз. Он обещал, что они сгорят до тла, и исполняет обещание — сперва сожжёт их рассудок, а после — не оставит и следа от костей.        — Лорды, которые открыто поддерживали Рафаэля Отт, будут лишены всех имений, всей власти, денег и титулов, — жёстко звучит голос принца, и часть аристократии вздрагивает, идёт ропотом, люди волнуются. — Их дети лишены права наследования, а король после решит, в какие достойные руки передать владения аристократов. Семьи их отправятся в ссылку, а главы домов — на каторжные работы во имя Рейвена, который они пытались развалить, заставляя людей умирать от голода, — гневно выдыхает Чимин, и новые возгласы разносятся по залу.        Отобранная пока в попыхах стража окружает аристократов, обещая им весёлое времяпровождение в дальнейшем.        — Остальные вопросы, касающиеся пересмотра налогов, восстановления Рейвена и армии, окажутся решены вместе с советом, который будет учреждён в ближайшее время.        Чимин спускается с возвышения, громко цокая каблуками. Пока он сделал всё, что мог. Дальше его ждёт колоссальное количество работы в отношении страны, её устоев, её различных структур, которые ему помогут провести люди, заслужившие доверие. Тэхён, пусть клятва и была отменена, видимо, принимает предложение Чимина и шагает следом тенью за королём, а чёрные доспехи — заново отлитые и выкованные для него — ловят отблески солнечных лучей. Чонгук идёт с другой стороны, и Пак вдруг хватает его за руку, бросая взгляд на жреца, следующего вслед за правителем. Альфа изумлённо глядит на омегу, а тот прикасается к татуировке за ухом, и Пепел повторяет его движение.        Они оба понимают, что это значит.

🥀🥀🥀

       Здесь нет никого, кроме них. Часовня не уцелела во время взрыва дворца, но Пепла за это совсем не терзает совесть, хватит и алтаря Саванн, перенесённого в Сад, чтобы свершить задуманное. Альфа прикасается к ладони омеги, переплетает их пальцы, пока оба следуют за растерянным жрецом, ведущим их в место, которое пока служит пристанищем богини. Установленный фонтан кажется здесь гораздо красивее и менее мрачным, чем в тёмной, оглушительно тихой часовне, Чимин вздыхает рядом с ним, стискивая пальцы покрепче.        Чонгук за последние десять лет даже не смел задумываться о том, что когда-то придёт к богине, да и не просто так, а чтобы связать свою душу с чьей-то ещё нерушимыми узами. Брак. Чонгук не любил и не задумывался о нём, но в то мгновение, когда ляпнул Чимину, что их татуировки способны стать символом брака, впервые ощутил укол в груди. Это так. Пак Чимин — его душа. Тот, кто вывел Чонгука из темноты, его совесть, его разум, единственный в тысячах миров человек, ради которого Чонгук готов пойти на всё: на обман, на войну, на смерть. На жизнь. Самое важное для альфы это то, что он готов жить ради Чимина. Выдирать существование из пальцев костлявой и превращать его в настоящую жизнь. Когда дышишь всей грудной клеткой, когда щемит в груди от обилия чувств, которые, казалось, Чонгук потерял навсегда.        Весенний сад ещё частично гол — не все деревья украшены листьями, но на некоторых уже расцветают почки, прорезаются зелёные сочные листки. Чон вдыхает всем телом, оглядывая это место. Символ возрождения после долгой спячки, сравнимой для природы со смертью — как их девиз, всё тоже восстаёт из пепла.        Жрец ведёт их тропками, пока они окончательно не застывают перед фонтаном. Потрёпанная статуя с треснувшими, местами потерявшими куски крыльями нависает над водой, сцепив руки на уровне живота, и Чонгук бесстрастно смотрит на Саванн. Она забрала у него многое, но умудрилась так же сильно одарить. Богиня забрала родителей и годы жизни, но сделала альфу выносливым, стойким, подарила ему возможность полюбить так сильно, что трудно представить — такое возможно, так бывает больно от любви, до крика нуждаться в человеке. Она снова дала ему семью, пусть и не связанную с ним кровью, но скованную на долгие годы общим делом. Дала шанс попробовать снова.        Чимин вздыхает. Его Саванн тоже потрепала, и Чонгук никогда богиню за это не простит, но готов принести пред её ликом клятву, от которой страшно настолько же, насколько волнуется и бурлит всё внутри. Это решение… принято обоими настолько же молчаливо, как и признание в чувствах, которое для них нечто такое сокровенное и интимное, что нет необходимости произносить слова вслух. Чимин знает, что Чонгук любит его. Чонгук это чувствует каждым внутренним органом.        — Ваше Величество, вы уверены? — спрашивает жрец, обернувшись и сминая белую материю в руках, наспех найденную во дворце.        — Более чем, — холодно отвечает Чимин, держа Пепла за руку. Он изменился. Да, прежний омега живёт только в воспоминаниях Чонгука, но это не значит, что он не любит его новое амплуа. Всего — целиком и полностью, каждый вдох и выдох, каждый волосок и миллиметр кожи, каждое движение и решение — Чимин целиком его, полностью принадлежит безо всяких клятв, но она им нужна. Только им двоим.        Жрец скованно кивает, а альфа вдруг тихо вздыхает, привлекая внимание короля. Тот смотрит странно на Пепла, но альфа хитро сощуривается, шепча:        — Точно не передумаешь?        — Я твой, а ты — мой, — шепчет Баккара, поглаживая тыльную сторону ладони Чонгука большим пальцем.        Жрец накидывает на голову омеги белый материал, прямо поверх колючей короны из роз, а Чонгук поджимает губы, пока Пак его не видит. Сердце сходит с ума в груди, вопреки жёсткости души, вопреки собственным мыслям о том, что он никогда этого раньше не желал. Его омега стоит, покрытый белым полотном, его жених, который вот-вот станет мужем. Внезапно, не обговаривая, но по сути давно принадлежа друг другу. А это лишь клятва, как и та, которую Чонгук ему уже дал.        — Клянёшься ли ты, Чон Чонгук, прожить годы с этим омегой, посвящая ему всё, что есть внутри тебя? Делить горести и радости, нести трудности на плечах, быть опорой и поддержкой ему, несмотря ни на что?        «Я не отдам ему всё, что есть у меня внутри, — хочется сказать Чону. — Он и так всё, что есть во мне».        — Клянусь, — голос вдруг садится, подводит Чонгука, а душа — дрожит, оттого и сбивается дыхание альфы.        — Клянешься ли ты, Пак Чимин, всегда охранять тыл своего супруга, доверять ему свои тайны, свои решения и судьбу? Клянёшься ли служить поддержкой для него, тихой гаванью и домом? Быть с ним до мига, пока ваши души не заберёт Саванн?        — Клянусь, — шепчет Пак из-под полотна, а то вздрагивает в районе его лица, потревоженное дыханием.        — Властью, данной мне Крылатой, как жрец священного алтаря, пред ликом богини я нарекаю вас единым целым, пока ваша жизнь не окончится и Саванн не призовёт вас к себе.        Оба вздрагивают в этот миг. Единое целое. Кажется, так уже давно. С Отбора ли? С бесед на балконе? С вечеров в мастерской? Или же с мгновений, когда они боролись за свой дом и страну? С какого момента — неважно. Их сердца и души молчаливо были отданы ими самими, безо всяких сопротивлений. Навсегда. До самого конца.        Чонгук не понимает, почему кончики его пальцев дрожат, когда альфа осторожно снимает полотно с головы Чимина. То, вцепившееся в шипы короны, поддаётся не сразу, но Чон упрям — и белый материал летит прямо на молоденькую, только проклёвывающуюся траву. Пак смотрит на него своими лазурными радужками, теми самыми, что выжжены у Пепла на веках, в сознании, по периметру души целиком. Обхватывает щёки руками, чтобы приблизиться и столкнуться с пухлыми губами.        Чимин прижимается всем телом и улыбается в поцелуй, хмыкает, когда Чон отстраняется:        — И всё же Отбор привёл тебя к свадьбе, — хитро сощуривается омега, отчего его глаза превращаются в сияющие голубые полумесяцы.        — Как ни крути, — посмеивается он и прижимается к губам снова, стискивая Чимина в хватке.        Этот миг принадлежит только им двоим. Никаких пышных гуляний, никакой королевской свадьбы и моря благородных гостей — тех и нет больше, новый король постарался. Только они, тихое журчание фонтана и взгляд Богини, приведшей своих детей туда, где им положено быть — друг к другу. Чонгук, поддавшись эмоциям, вжимается носом в переносицу Пака, тихо выдыхает.        — И где моя брачная ночь с королём? — прыскает он, за что получает кулаком омеги в плечо и слышит его тихий смех. После прожитого тот — настоящий подарок.        — Индюк, — посмеивается омега, кусая губы и потираясь о нос Пепла.        — Ну, вот, понизили…

🥀🥀🥀

Четыре года спустя.

       Омега мечется по кровати, пока луна за большим окном покоев серебрит светлую ткань сбитой в ногах простыни. Он часто вдыхает, хмурится и мычит, плотно стиснув зубы, по его лбу катится пот, намачивая тёмные волосы и ворот почти расстёгнутой ночной рубашки. Прогибается в спине, отчаянно всхлипывает, и слеза действительно скатывается по виску, пропадая в холодной, испещрившей кожу испарине. Чимин стонет, не может проснуться, его ноги и руки немеют, словно связанные, а тяжёлый кошмар продолжает терзать нутро и сознание, не отпуская из своих чудовищных клешней.        Он вскрикивает сперва слабо, едва размыкая зубы, стиснутые до судорог в челюсти, мечется, вцепляется пальцами в ткань собственной одежды в районе сердца. После — громче, так что тихий звук отражается от стен спальни. Окно приоткрыто, прохлада весенней ночи не остужает жара испуганно мечущегося тела, снова Пак прогибается в спине, уже начиная откровенно плакать прямо во сне.        Резкий крик рассекает не только комнату, но и пространство за её пределами, коридоры медленно восстановившегося Хрустального замка, добираясь до единственного нужного человека. Тот, отчаянно выдохнув, разворачивается и бросается прочь из соседней комнаты, шлёпая босыми ногами по холодному камню на полу. Врывается в покои, толкая створку одной рукой, видит мечущегося Чимина на постели — того снова посетил кошмар.        Они так и не оставили душу омеги, продолжают терзать сознание даже спустя четыре года, но не так часто, как было в самом начале их пути здесь, в столице. Первый год Чонгук ночью даже боялся спать, опасался, что Баккару снесёт приступом новой истерики, откуда его практически невозможно вытащить, только если долго держать в руках, пока омега не убедится — он здесь, не в той комнате, в которой несколько недель провёл, объятый дурманом и болью, что Чонгук рядом с ним — не иллюзия, а живой, состоящий из крови и плоти мужчина, готовый быть рядом, несмотря ни на истерики, ни на ссоры, разгорающиеся у них порой, ни на панику, вызываемую даже краткосрочным одиночеством.        Теперь, когда прошло столько времени, сны периодически являются к Паку, мучают его фантомными призраками испытанного ужаса. И тогда Чон, как и в первый год, как и будет в их последний, оказывается рядом, чтобы дать Чимину убедиться — он в реальности, в той, где нет Рафаэля больше в живых, казнённого на площади и отправленного в Небытие, нет Хелла, нет ничего из того, что происходило в той комнате. Чимин так и не смог рассказать ему, что делали с омегой на протяжении недель, а Пепел не стал давить. Это… он предполагает, что Баккара пережил настоящий ужас, он хотел бы дать ему хоть что-то, что сумело бы помочь, но пока в силах альфы лишь быть рядом и помогать переживать последствия произошедшего, как и восстанавливать Рейвен.        Альфа, слыша кряхтение в своих руках, опускается на постель и дотрагивается до плеча короля рукой. Чимин мигом просыпается, судорожно, со стонами дышит, поднимается, и становится заметно, насколько сильно омега дрожит. Удерживая годовалого малыша в одной руке, пока тот, покряхтывая, продолжает спать — ведь Чонгук отошёл из их спальни именно к нему, — а Чимин тёмным, затуманенным взглядом впивается в Чона. Тот прижимает омегу к себе свободной рукой, обхватывает за плечи и позволяет вцепиться деревянными холодными пальцами в свободную одежду. Паку нужно по меньшей мере несколько минут, чтобы как следует успокоиться, он жмурится, считает в уме — Чонгук знает этот его метод — и только потом начинает ослаблять хватку. Это больно — смотреть на того, кто дорог больше всех на свете, видеть его страдания и не иметь возможности избавить Чимина от них. Но Пак не был бы собой, если бы не являлся сильным человеком. Он каждый раз встаёт заново, продолжает путь и говорит о том, что всё нормально — пока рядом его семья, он может пережить что угодно.        Младенец в руках хнычет, потревоженный эмоциями родителя, дёргает пухлой ногой, и Чонгук чуть покачивает сына, при этом продолжая поглаживать омегу по взмокшим волосам.        — Я в порядке, — шепчет Чимин, уже придя в более или менее состояние, похожее на норму. Чонгук серьёзно смотрит на омегу, но тот слабо улыбается бледными губами, прежде чем целует альфу в уголок рта. — Правда. Я почти свыкся.        — Как прекрасно свыкаться с травмой, — недовольно бубнит Чон, продолжая покачивать мальчика в руках.        Чимин тянет к нему руку и ощущает, как крохотные пальцы сжимают его указательный стальной хваткой. Сын приоткрывает глаза, показывая красивые лазурные радужки, — Чимин словно каждый раз смотрит на собственное отражение, — и снова засыпает. Пак гладит подушечкой большого пальца нежную кожу на ручке маленького омеги, пока тот самозабвенно спит в руках своего отца.        — Давай покинем столицу на время? — просит Чонгук, привлекая внимание короля. — Основные работы по восстановлению уже несколько месяцев как завершены, они не требуют твоего тщательного контроля. Главы городов справятся.        — Я…        — Джин и Джун давно зовут нас к себе, — настаивает альфа. — Они с Лиссе открыли собственную больницу недавно.        Чимин хмыкает. Он так прикипел к позывным, что даже спустя столько лет имена Катберта, Салиты и Химика чудятся непривычно. Но кивает, утыкаясь носом в шею Чонгука. Тот отвлекается на мгновение, покидает пределы их спальни, чтобы заглянуть в соседнюю и устроить Эйериса в его колыбели, а после уже вернуться к Паку.        — Ну же, звёздочка, лишь на пару недель, — падает Чон на кровать и сгребает омегу руками, щекочуще утыкается кончиком носа в место за ухом, как раз туда, куда приходится рисунок четырёхконечной звезды.        У них нет обручальных колец, нет ничего, кроме символа, связывающего их покрепче всякого металла. Символ света в кромешной тьме, которым они стали друг для друга.        — Но только если на пару недель, — вздыхает омега, обнимая Пепла за плечи. Тот улыбается и оставляет на рисунке звезды едва ощутимый поцелуй.        — Решено. И пусть Юнги тут делает, что хочет, свалим всю работу на него и, подло хихикая, сбежим.        Чимин посмеивается и щипает альфу за ухо, получая новую порцию крепких, заставляющих трещать кости объятий.

🥀🥀🥀

       — Мы вернёмся через пару недель, — говорит омега, пока служка, помогающий им в дороге с Эйерисом, удерживает лопочущего омегу на руках. Тот любопытно оглядывает всё вокруг голубыми глазами, тянется к отросшим волосам Чонгука, которые тот собирает в небрежный пучок на затылке. — Джину уже отправили весть, и тут же собрались приехать Хосок и Вивьен из Сапхара, — город давно восстановили, и эта неугомонная парочка осела там, открыв магазин огнестрельного оружия, где всем заправляет омега.        — Всё весельё и без нас, — цокает Тэхён языком, держа руки скрещенными за спиной. Чимин хмыкает и толкает названного брата в бок, но Тэ только посмеивается, прищуриваясь.        На нём — китель, под ним нет брони, ведь пока в той нет никакой нужды, но за четыре года альфа ещё сильнее изменился. Стал чуть более разговорчивым, более раскрепощённым, даже черты лица смягчились, а глаза сияют день ото дня.        — Как скажешь, — кивает Юнги, стоящий рядом с ним. С первого взгляда в этом омеге не выйдет заметить изменений, но Чимин-то знает, как они радикальны.        Юнги — единственный член Серой Гвардии, давший согласие на вступление в парламент. Мало того — омега его возглавляет и является правой рукой Чимина, ведёт его по пути правления на пару с Пеплом, однако всё же прислушивается к решениям короля. Чимин же старается не закидывать себе на плечи титанический вес ответственности, позволяет советникам забрать часть ноши, помогать в восстановлении страны. Многое прошло реформы — армия, налоги, система медицины и образования, однако Чимину кажется, что целой жизни не хватит, чтобы Рейвен подвергся окончательным изменениям. Он возлагает надежды на своего сына, которого постарается воспитать честным, хорошим королём, а пока маленький принц пускает пузыри из слюны, смешно корча лицо, когда Чонгук тычет в его пухлую ручку пальцем.        — В добрый путь, мой король, — склоняет голову Тэхён, но его губы в форме сердца всё равно изгибаются, когда они обхватывают друг друга руками.        — Не начните новую войну без меня, а, — тянет Чимин с улыбкой, на что Юнги усмехается и моргает — отношения с Пьемонтом всё ещё опасно граничат с открытым конфликтом, и вспыльчивый Терра хочет «разбомбить их нахрен и дело с концом», но Рейвен ищет другой, более гуманный выход, а Родриз — страна, виновная отчасти в том, что произошло с Чимином, когда упустили Эммануила, поддерживает короля.        — Лёгкой дороги, — бросает глава совета и приподнимает уголок губ, склоняя голову перед Чимином. Это лишь этикет — так может показаться со стороны, но Юнги — явно не тот омега, который будет его соблюдать. Он всё ещё курит сигареты в зале советов вопреки возмущениям остальных, ругается громко и сочно, если его что-то не устраивает, может и надавать оплеух при надобности. Это не этикет. Это уважение, которое Терракота так проявляет к стойкости короля, к его разуму и душе. И Чимин отвечает тем же.        — Всё-всё, мы на две недели уезжаем, а не навсегда. Что вы прощаетесь, как в романах, ещё щёки друг другу расцелуйте, — возмущается наёмник, обхватывая мужа за плечи и подталкивая его в сторону выхода из дворца.        — Защищайте его как следует, господин королевский ассасин, иначе по приезду я вас на кол насажу, — бросает, хитро сощурившись, Тэхён, всё ещё горделиво повыше держа подбородок, когда слуги и стража помогают с багажом путников.        Чонгук, состроив безразличную мину, лишь оттопыривает в сторону Кардинала средний палец, а после створки больших дверей закрываются. Юнги закатывает глаза на их поведение и выразительно цокает языком, прежде чем сдвинуться с места и торопливо зашагать в сторону внутреннего двора дворца.        — Эти двое свалили на меня всю работу, — бубнит омега, расслабленно шагая к тренировочной площадке, где сейчас занимается Эйден. — Хоть бы заехали в Тирелл и глянули, как там Рован справляется с обязанностями.        — Ты предвзят к нему, — усмехается Тэхён, шагая рядом и уже видя взмокшего подростка с диким взглядом, который спаррингуется с другим кадетом. Эйден закатил буквально истерику, когда Юнги попытался отговорить его от вступления в королевскую гвардию, а Тэхён встал на сторону подростка, и омега не устоял.        Мин выразительно смотрит на альфу и изгибает бровь, на что Тэ просто примирительно поднимает руки в чёрных бархатных перчатках и едва сдерживает смех.        — Сколько раз я просил тебя не носить их? — вспыхивает Терра, сощурившись.        — Это часть униформы.        Юнги подходит ближе и наглым движением стягивает с кистей альфы перчатки, бросая их прямо на пол. Со стороны тренировочной площадки дует тёплым апрельским ветром, он колышет пряди смоляных волос, ниспадающих по шее омеги, тех, по крайней мере, что тот не заколол шпилькой на затылке.        — Я главный королевский советник, и я отменяю эту часть униформы, — фыркает он, и полы кителя тоже дрожат от ветерка.        — Мне кажется, или вы злоупотребляете своей властью? — сощуривается Тэхён, переплетая свои пальцы с пальцами Юнги.        — Злоупотребляю, и что?        Тэхён посмеивается и подносит их сцепленные ладони к лицу, целует тыльную сторону, отчего взгляд Юнги вспыхивает искрами. Обычно они живут в районе Элиуса в доме возле реки, но пока Чимин и Чонгук покинули дворец во время поездки, будут обосновываться здесь. Зато с Эйденом будут видеться часто — буйный и характерный подросток редко прибегает домой, предпочитая кадетские казармы.        Они застывают на краю площадки, и Юнги почему-то вздыхает, бросив взгляд на Тэхёна. Он сперва запахивает полы кителя, а после оборачивается на альфу. Смотрит долго, пристально, пока Кардинал любовно обводит ставшими едва заметно мягче черты красивого лица.        — Что? — шепчет он, когда омега тянется к его ладони, нервно прикусывая нижнюю губу.        — Ничего, — отвечает тот, но вопреки своим словам, вдруг притягивает чужие пальцы и позволяет им скользнуть за край кителя к светлой рубашке.        Юнги глядит в карие глаза альфы не моргая, а сам позволяет прикоснуться к животу. Тэхён застывает, когда омега проводит его ладонью по боку ближе к пупку, Терра сильнее кусает губу, почти терзает её, взгляд альфы вспыхивает, а подушечки пальцев почти простреливает импульсами. Тэхён задерживает дыхание, неверяще уставляется на скрытое рубашкой и кителем чудо. Он, отданный во дворец в младенчестве, давший обет безбрачия и неимения детей, не в состоянии поверить или угомонить разошедшееся в груди сердце, что показанно Террой — правда. Тот хмурится от неловкости, отпускает покрасневшую губу и ждёт хоть чего-то от Тэхёна, просто поражённо пялящегося на ещё только начавший округляться живот.        Тэхён смело обхватывает Юнги за щёку и горячо целует в губы, за что получает кулаком в бок за своевольность, но омега всё равно едва заметно улыбается, позволяя Тэ стоять предельно близко и утыкаться лбом в его.        — Теперь хоть выйдешь за меня? — шепчет альфа, на фоне кадеты шумят, кричат, звенит сталь и слышатся тренировочные выстрелы.        — Я подумаю, — хмыкает Юнги, глядя в глаза тому, кого уже не ждал в этой жизни. А теперь ему посчастливилось не просто заиметь семью, а ждать сына от любимого мужчины.

🥀🥀🥀

      Чимин опирается руками об ограждение балкона, вдыхая весенний воздух. Прошлая весна в этом месте была похожа на небо, готовое разорваться грозой, на мрачное, тёмное место, уничтоженное врагом. Странно смотреть на Тирелл четыре года спустя, видеть почти полностью восстановившийся город, где вновь начинает кипеть жизнь. Они заехали в особняк Рована и вот-вот должны прибыть Джин и Намджун, чтобы повидаться. Остальные друзья ещё в пути, но Паку нетерпится и их увидеть.       Чимин слабо улыбается, глядя на шумные улицы города, когда Рован подходит сзади и покашливает, привлекая его внимание.       — Ваше Величество, вы останетесь на мою свадьбу? — осторожно интересуется омега, сложив руки за спиной.       Рован тоже изменился. Исчез мягкий юноша-лорд, оставив такого же красивого и изящного молодого мужчину, главу дома и семьи, помощника Чимина в нелёгком восстановлении павшего из-за войны Тирелла. Светлые волосы ниспадают по самые плечи, взгляд его мягок, но силён.       — Юнги прикончит нас за такую долгую задежку, — посмеивается Чимин, всё ещё опираясь об ограждение. Лёгкий ветер треплет его тёмные волосы и бросает чёлку из стороны в сторону. — Но я бы хотел в знак благодарности за то, что ты сделал и делаешь для Рейвена, поприсутствовать здесь в такой важный для тебя день.       Рован благодарно улыбается королю, и Чимин похлопывает его по плечу. Оба омеги оборачиваются, когда Чонгук выходит на балкон, придерживая под ягодицы сына, усиленно старающегося вырвать ему клок волос. Но несмотря на это, Чонгук смотрит на маленького принца с любовью. С такой, что заметить можно, лишь наблюдая постоянно, с глубокой, терпкой, неистовой.       Чимин помнит, как альфа впервые взял Эйериса на руки. Как дрожали его кончики пальцев, как широко были распахнуты багровые глаза. И тогда он понял, что младенец, появившийся от их чувств на свет, станет ещё большей любовью, чем царит между ними. И это успокаивает его душу, дарит ей умиротворение.       — Милорд не хочет побыть нянькой для Его Сияния? — тянет Чонгук, глядя на Рована. — Это, знаете ли, было бы прекрасно. Потому что ваша прислуга вся попряталась.       Рован, посмеиваясь, протягивает к Эйерису руки, и малыш тянется с писком в ответ, привыкший за эти несколько дней к омеге.       — Ваше Высочество, пойдёмте найдём кошку, раз слуги от вас спрятались, — хохочет лорд Урсу, прежде чем, поклонившись, покинуть короля и его ассасина.       Чонгук же, окинув умиротворённо стоящего на балконе Пака, обхватывает его сзади руками и утыкается носом в изгиб шеи. Они несколько минут стоят молчаливо, оглядывая Тирелл, не обязательно постоянно говорить, чтобы понимать друг друга. Чимин вздыхает, кладёт руки поверх ладоней альфы, покоящихся на его животе, и только после поднимает на Чона взгляд.       — Ты о чём-то грустишь, — констатирует он, оглядывая омегу бордовыми радужками.       — Просто думаю, — жмёт Пак плечом.       — Эти твои просто думаю...       — Как ты говоришь с королём, индюк невоспитанный, — выворачивается он в руках Чона, а тот, по-кошачьи улыбаясь и сощуривая багровые глаза, лишь прижимает супруга теснее к своей груди.       — Прошу простить, Ваше Величество, за моё природное обаяние, которое вас покорило.       Чимин пыхтит ровно две секунды, пока альфа не оставляет на его полных губах поцелуй и не утыкается носом в переносицу.       — Я постоянно граничу с воспоминаниями. Постоянно чувствую, что часть меня не вырвалась из той клетки, — глухо проговаривает Пак, подёргивая воротник рубашки Чонгука. — Получится ли у меня восстановиться, Гук? Выйдет ли стать прежним?       Чон недолго молчит, а после, вплетая пальцы в тёмные волосы, целует своего омегу в лоб.       — Ты пережил многое, звёздочка. Некоторые вещи останутся шрамами гораздо глубже, нежели на коже, некоторое забыть окончательно не выйдет. Но я верю, что твоей силы достаточно, чтобы противостоять этому. Ты справишься, а я буду рядом с тобой, чтобы поддержать. Помнишь: ты упадёшь, а я подниму?       Чимин, сглатывая слюну, глядит в центр зрачков альфы и медленно выдыхает, расслабляясь. Поглаживает грудь Чонгука ладонями, щекочет пальцами, а после тянется за поцелуем. Чон горячо отвечает, придерживая омегу за щёку, сминает его губы и выдыхает.       — До самого конца, да? — шёпотом спрашивает король.       — Даже дальше. Я хочу быть с тобой и в следующих жизнях тоже, звёздочка, — так же тихо, зажмурившись и уткнувшись лбом в лоб, мурчит он. Чимин рвано выдыхает и улыбается, прежде чем смежить веки, скрывая голубые радужки. Он готов стоять так вечно, если Чонгук будет рядом с ним.        Жизнь циклична, так задуманно природой. Мы рождаемся и увядаем, как рождаются и увядают цветы, и хочется, чтобы твой цикл не был напрасным. Хочется исцелиться, если несколько стеблей сломалось, найти бережные руки, которые будут восстанавливать и лечить, как было с Терракотой и Кардиналом. Хочется найти что-то, непохожее на тебя, но украшающее, защищающее и оберегающее, заставляющее уверовать — некоторые чувства имеют невероятную силу, как было с Баккарой и Пеплом. Хочется создать заново лепестки, которые были уничтожены огнём, кого-то, кто считал бы тебя красивым даже с его следами по всему телу, как случилось с Немо и Леандром. Хочется, чтобы кто-то дарил тебе ещё один шанс попробовать вкусить эту жизнь, несмотря на ошибки прошлого и тяжёлую судьбу, жить в покое и мире, осознав ценности, как в случае с Катбертом и Салитой.        Люди рождаются и увядают, но в любом случае оставляют свой след. И след этот Чимин видит в голубых глазах Эйериса, а Юнги — в карих Эйдена. Они — и есть наш след. Те, за кого мы готовы бороться до самого конца. И даже несмотря на жизненный цикл, который уготовано пройти каждому, что увядание настанет неизбежно, есть в этом, казалось бы, краткосрочном нечто великолепное. То, что стоит всех усилий. То, что заслуживает каждый раз восставать из пепла.        И даже если жизнь повторит с другими — уже не с ними — то, что происходило, Баккаре хочется верить — если цикл плохого есть, значит, существует цикл и прекрасного, настолько же, как бархатные лепестки самой чёрной розы.

Конец.

🥀🥀🥀

От автора.       Один миллион пятьсот двадцать одна тысяча символов. Шестьсот шестьдесят шесть страниц. Тридцать четыре главы. Целых несколько жизней. Три ведра слёз моей команды. История величиной во всю мою душу, которую я отдаю вам в драгоценные ладони, чтобы вы смогли пройти с героями путь от Отбора до Коронации.       Я начинала писать эту историю со страхом и болью, а заканчиваю — с гордостью. С гордостью, что закрыла свои опасения, свои тревоги и печали. С гордостью, что сделала её такой прекрасной, как целый сад из роз. Что её любит даже на момент написания столько людей.       По традиции не устану благодарить своих помощниц за то, что они всегда рядом — с баночкой валидола и крепкими объятиями после тяжёлой главы. С поддержкой и готовностью ринуться куда угодно — пусть то будет очередной виток сюжета или новая сумасбродная идея. Девочки, я вас до смерти!       Никогда не прекращу благодарить своих пташек-читателей. За ваши искренние переживания и боль, за ваше сострадание персонажам и радость за них. За чистую, неповторимую к ним любовь. И за те же чувства ко мне, которыми вы поддерживали на всем протяжении этого длинного пути!       Я со светлой грустью дарю вам финальную часть и тихо прощаюсь с Баккарой, но никогда не отпущу её из сердца, как, надеюсь, и вы.🥀       И пусть цикл цветения не останавливается, а мы...

Увидимся на страницах других историй.

С любовью,

Ваша Осин.