Ghost mine.

      Тревога долго была одной из моих главных эмоций.       Я помню дни, когда будучи еще совсем ребенком, я чувствовала это странное ощущение в глубине желудка. Стоит мне выйти на сцену, с ровной спиной, в чистых белых колготках, в выглаженной мамой рубашке и темно-синий юбке, сжимая в левой руке шейку скрипки, а в правой — смычок. Пальцы влажные, инструмент скользит в руках, мысли путаются, а люди смотрят. Оценивают. Я не готова, я совсем не училась.       В глубине желудка давит, голос не сбивается: выступает ученица, с произведением, преподавательница. Кивок, фортепиано, и волос смычка по металлическим струнам. А внутри все холодеет, кончики пальцев дрожат. Поклон, два шага с крохотной сцены, высокие белые деревянные двери, и взгляды. Скованные легкие едва пропускают воздух, но облегчение затапливает снаружи и внутри волной тепла, что хочется писать.       Когда за входной дверью слышны чьи-то непонятные звуки, когда среди ночи хлопают двери, когда учительница пристально смотрит именно тебе в глаза, когда защищаешь проект, когда вскакиваешь утром, не понимая сколько времени, когда задыхаешься на равном месте, боясь опоздать на поезд, когда кто-то в ночи идёт позади, когда машина не останавливается на зебре, когда стоматолог заглядывает тебе в рот, когда мама поджимает губы, когда непонятно, что за плотными шторами, когда чайник свистит на другом конце квартиры, когда стоишь в очереди в магазине, не зная, хватит ли тебе денег, когда куришь в подъезде, переживая, что сейчас кто-то выйдет и наорëт. Каждую секунду бренного человеческого существования, когда ничего еще не произошло, но ты уже боишься.       Тишина между мной и Ирукой до того густая, что я могла бы задохнуться. Улица пустая, узенькая, в чистых традициях Японии, дорожка выложена камнем, вдоль домов небольшие садики и горшки с цветами, лавки с небольшими навесами и вывесками, шторки на входах в бары и рестораны, билборды и провода, натянутые между столбами. Людей почти нет, а те что есть, даже не смотрят на меня, а желудок сжимается. Ирука молчит, а я боюсь, что если он заговорит, я закричу от страха.       Солнце едва отошло от ликов Хокаге. Все еще вышибают из себя, заставляя пялится во все глаза, не веря в происходящее.       Ирука уверенно держит курс куда-то, а я слепым котёнком иду следом, жалея о каждом своем шаге. Почему я просто не осталась дома? Если бы меня только исключили из Академии, то не пришлось бы делать столько дерьма. Но тогда я скорее всего умру. Вернусь ли я домой? Попаду ли в посмертие? Есть ли оно взаправду?       Что если после смерти ничего нет? Я не верю в бога.       Как я здесь оказалась? Я сомневаюсь, что узнаю.       Тяжелый вздох вырвался сам собой, а камень под ногами казался таким же, как и в парке надалеко от моего дома. Небольшие камни, лежащие плотно друг к другу и залитые бетоном, самые обыкновенные, с редкими клочками травы между ними. Я ничего не знаю, и это ужасно пугает, раздражает и сводит с ума.       — Наруто? — голос у Ируки очень приятный. Спокойный, низкий, чуть хрипловатый, будто все ещё помнящий ломку. Я не сразу подняла на него глаза, чувствуя диссонанс. Я не она.       — Сколько вам лет, сенсей? — собственный голос чужд. Он такой детский и высокий. В детском хоре меня определили в альт — низкий женский голос, и всю жизнь я была уверена, что у меня достаточно низкий тембр.       — А? Оу, мне исполнится восемнадцать через три с лишним недели, — он сказал немного неуверенно.       Боже, мы почти ровесники. У него много маленьких светлых полос на коже, совсем крохотных, но выделяющихся на фоне смуглой кожи. Тонкая морщинка между бровей, множество незаметных веснушек, от постоянного нахождения под солнцем, и грубые мозоли на ладонях, крепко держащих папку. Ткань жилета на вид плотная, но сильно потертая местами. Ему всего семнадцать лет. Я в семнадцать даже не знала, чего я хочу от жизни и мечтала лежать в кровати сутками, питаться жаренной картошкой и чаем, и, желательно, выйти замуж за миллионера, чтобы никогда не работать.       — Это мой первый год, как сенсея в Академии, — Ирука звучал неловко и неуверенно, будто не знал, стоит ли говорить вообще.       — Вы хотели этого? Быть сенсеем, — я старалась не смотреть на него. Какой же сюр, зашейте мне рот и закройте в подвале.       — Честно, да, — он втянул воздух через нос. Я будто кожей чувствовала, как он смотрит на меня. Будто борясь с собой. — Мне многое неизвестно, но я уверен, что смогу дать детям почву, для того чтобы стать сильными и справедливыми шиноби. Дать им знания. Это что-то вроде моей цели.       Я замолкла, поднимая на него взгляд. Он неловко хмурился, поджимая губы. Его взгляд бродил по лицам Хокаге.       Здесь всё другое. Я не пойму.       Тяжелое чувство глубоко в брюшине давило, заставляя смотреть куда угодно, но не на человека, идущего передо мной. Чем дальше мы шли, тем более высокими и запутанными становились здания, и тем меньше становилось зелени. Мосты между ними могли пролегать высоко над головой, перебиваясь проводами и билбордами. Некоторые люди уже выходили из домов, несколько даже поздоровались с Ирукой, заставив меня резко натянуть капюшон на белокурую голову.       Сердце сбилось с ритма, забившись где-то в горле, когда молодой мужчина, на вид не старше двадцати пяти, заглянул мне в глаза с улыбкой, но осознав что-то, резко отвернулся, с непонятным выражением лица. В горле почувствовался неприятный привкус, заставив сглотнуть и поглубже запихнуть голову в капюшон.       Не думай. Всë хорошо.       Глубоко втянув воздух, я сжала кулаки покрепче, глядя лишь вперёд. Улицы до ужаса запутанные, я чувствую, что не запомню, как вернуться домой.       Всë такое живое и яркое, никогда не видела в городах моей жизни настолько много цветов, почти все крыши выкрашены в зеленые, красные, голубые и желтые цвета. На плоских крышах слоëнных домов высажены целые скверы, вьющиеся растения стекают с одной крыши и продолжаются на других, небольшие цветы в горшках стоят на перилах пожарных лестниц, на каждом третьем окне зелень. Но когда я увидела на одном балконе коноплю, я несколько удивилась, сдерживая смешок.       Ирука внезапно присел на корточки, заставив меня резко остановится позади, едва не влетая в его затылок носом. Я заглянула за его плечо боязливо, и увидела небольшого серого кота, ластящегося к рукам шиноби. Он мягко улыбался и морщинка меж его бровей пропала, оставив только спокойствие.       Я почувствовала почти что зависть. Почему он может так спокойно улыбаться? Почему каждый раз, когда я гляжу в зеркало растягивая губы в улыбку, я чувствую отвращение и злость? Даже глядя на очаровательное и нежное создание, не ведающее о том, насколько этот мерзок и опасен.       Я присела рядом с Ирукой. Внутри будто всё опустело. Мне стало так пусто и больно, что хотелось плакать. Кот привстал и стал гладиться о мои колени, задевая светлые шорты своим мокрым носом. Аккуратно протянув к нему руку, я погладила его между бровей кончиком большого пальца. Теплый и живой, с мягкой шерсткой.       В который раз в этом несчастном месте я заплакала. Капли стекали по лицу и падали на шорты, оставляя темные пятна.       — Почему все так тяжело? — я сдавленно прошептала, глядя на кота, морающего одежду грязными лапами. Он приблизился совсем близко к моему лицу и лизнул нос. — Почему никого рядом нет? Я так устала быть одна.       — Наруто, — я совсем не смотрела на него, но его голос звучал до того сломано, что мне захотелось встать и прижаться хотя бы к нему. За все те три недели, что я здесь, я ни разу ни кого не обнимала. Такое ощущение, что я здесь уже годы.       Шмыгнув носом я подняла кота и прижала его к себе. Ирука положил ладонь на мое плечо, и немного сжал его. Глянув на него, я аккуратно, совсем чуть-чуть склонилась к его плечу. Просто чтобы почувствовать человеческое тепло.       — Такое бывает, — сказал Ирука совсем тихо, но его голос звучал вибрацией, когда я прижалась к его грудине лицом. Теплая ладонь переместилась на спину. — Ты обязательно это преодолеешь. Мы все шиноби одной деревни, ты обязательно найдешь своих людей, которые будут помогать тебе в будущем и защищать.       — Я не готова ждать, — я шептала, чувствуя как внутренности выворачиваются. — Я хочу к, — я сбилась, сердце сжалось. — Я хочу родителей, как у всех, хочу, чтобы дома всегда кто-то был.       — Мне очень жаль, Наруто.       Отпустив кота, я отодвинулась от него. Вытерев лицо, через силу разогнула колени, встала. Лицо неприятно горело.       — Давайте пойдем, Ирука-сенсей, — сказала я хрипловато и сдавленно.       Остаток дороги я смотрела в землю, снова и снова вспоминая лицо родных и друзей. Перебирая каждое воспоминание о них, каждую мелочь во внешности, каждую привычку, все места, что нас объединяли, родной посёлок, язык, музыку.       Ирука прикоснулся к моему плечу, когда мы оказались перед невысоким сетчатым забором. За ним стояло белое круглое здание с красной крышей, прилегающее к бетонному забору с одной стороны и вытекающее в другое большое прямоугольное здание. Каждый этаж разделяло что-то вроде откоса красного цвета. Над входом висел круг с иероглифом — «шиноби».       — Занятия начнутся только через полтора часа, Наруто, — разорвал тишину Ирука, открывая калитку и пропуская меня вперёд. — Придётся подождать.       — Хорошо, — не думая, сказала я. — Где я могу подождать?       — Я смогу открыть аудиторию только когда придёт мой наставник, так что, — он замялся, заведя руку за шею.       — Я погуляю, — прервала его я, чувствуя дикое смущение. Как же неловко.       — Хорошо, — он улыбнулся, чуть неловко. — Занятия проходят в 112 аудитории, будь, пожалуйста, там к уроку, хорошо? — Ирука глянул на меня, и пошёл ко входу в здание. Я осталась позади.       Слезы привели к опустошению. Тревога отпустила. Я не понимаю, зачем и за что я здесь, и, честно говоря, не хочу понимать. Я хочу домой.       Вздохнув, я запустила руки в карманы шорт и пошла в сторону небольшой заросли леса. Почти все пространство перед Академией было пустым, и лишь ближе к боковой стене здания все обросло травой, кустами и деревьями. Воровато оглядываясь, я подошла к одному из деревьев и легла под него, не заботясь об одежде.       Небольшая прогулка от дома до Академии продлилась всего ничего, но для такого маленького тела и коротких ног это было слишком много, ступни уже начинали гудеть. Удивительно, что камешки не забились в обувь. Я прикрыла глаза, подложив руку под голову.

***

      Со свистом пролетев в воздухе, кунай впился в дерево под острым углом, глубоко прорезая. По стволу потек сок, скрываясь в миллионах трещин старой коры.       Не поднимая глаз, Уме пыталась почувствовать. Сок стекал, разбиваясь на множество тончайших струек, расширяя свои владения, медленно обтекая половину дерева, пока не достиг тяжелых древних корней. Маэде зажмурилась, подняла ладони, складывая печать концентрации одной рукой, а вторую вытянув к дереву.       Струи сока замедлились, и остановились. Медленно, в тишине сада, незаметно для кого-либо они начали подниматься обратно, ровно по тем же тропам, по которым разлились, собираясь в одну. Биение еë сердца замедлилось. Чем толще струя, тем легче вести её выше, обратно к кунаю. Пульсацией капли стягивались наверх, невольно утягивая за собой каких-то букашек.       Дерево напитано влагой. Железо крепко и холодно, примерно на пять-семь сантиметров погружено в неё. Струя резко уплотнилась, Уме сжала кулак, выталкивая оружие из ствола. Толчок, он сдвигается. Еще один, и скрипнув выскальзывает из отверстия. Тонкая струя, меньше сантиметра, удерживает его на весу за рукоять.       Она открывает глаза, глядя на висящий в воздухе кунай, держащийся на почти незаметной полоске древесного сока. Струя удлиняется, но утончается, приближая оружие к руки Уме.       Всё еще мало.       Она перехватывает кунай и струя возвращается в дерево, растекаясь по стволу. Всё живое напитано жидкостью, она повсюду, стучит в каждом живом существе в своем ритме и состоянии. Чакра, в каком-то смысле, тоже жидкость. Вода непокорна, но покладиста, всеобъемлюща, но обесцененна.       Вздохнув, Уме подняла глаза на поднимающееся солнце.       Замахнувшись, девушка снова отправила кунай в растение, пытаясь подхватить его темп, его биение: то, как сок статичен, и то, как он идёт. Она не видит, но чувствует его.       — Что такое? — она хмурится, не открывая глаз.       — С утра по раньше и тренируешься, — голос матери спокоен и тих, почти безэмоционален. Она стоит у светлой двери, опирается на косяк. Она только проснулась, её сердцебиение почти медленное. Наверное, ещё не курила и не пила свой отвратный кофе без молока, но с несколькими ложками сахара.       — А мне нельзя? — Маэде младшая, присаживается на траву, невольно стыдя себя за тон. Сок стекает всë ниже.       — Нет, нет, конечно можно, я просто, — мама сминается, чуть переступает ногой, сметая ступнями влагу с ступеньки. — Рано, а ты неверно и не поела, там в холодильнике есть немного карри. Но если не хочешь, не ешь, мне то какое дело, — ее сердце сбивается с ритма, голос напрягается, станавится тише.       Сок снова поднимается наверх, а мама бормочет что-то еще, невпопад.       -… и вообще, что за тон, с утра пораньше так и обязательно надо что-то испортить, — почти шепчет Маэде старшая, вставляя меж губ тонкую белую сигарету.       Уме нечего сказать. От матери несëт сигаретами и застаявшимся перегаром, хозяйственным мылом и жирным свиным бульоном. Она, наверно, и зубы не почистила.       — С чего ты вообще встала так рано? — ровно сказала Уме, чувствуя как поток жидкости сбивается, как ускоряется, значительно превышая поток дерева. Кора трескается под напором, сигаретный дым стекает изо рта Кейко.       — Встала и встала, чего болтать, — она развернулась, собирая влагу на пороге, плотно и уверенно шагнув в темноту коридора. Уме вслушалась в её шаги, поднимающиеся на второй этаж.       Сок впитался в землю

***

      Резко открыв глаза, я уставилась на ребёнка, тормошащего меня за плечо. Я не заметила как заснула. Это был мальчишка, обычной азиатской внешности, с почти черными глазами. Он смотрел на меня с недоумением. Я на него скорее с ужасом.       — Это моё место, — сказал он с небольшими перерывами между слов, что звучало до того нелепо, что я невольно усмехнулась. — Чего смешного? — он нахмурил тонкие брови, и мне отчего-то стало жутко смешно. Я расхохоталась, хватаясь за живот. Он жутко напомнил мне одного моего бывшего одноклассника, который разговаривал в точности, как этот мальчик — медленно и лениво, и он был угарным, потому что постоянно задавал одни и те же вопросы: «а сколько надо на тройку?», «а это на весь урок?», " а можно выйти?», «а сколько еще осталось?» и каждое слово сопровождалось растягиванием и перерывами.       Мальчишка глядел на меня сначала с не пониманием, не зная, что то, как он поднял брови, еще сильнее раззадорило меня. Внезапно он тоже усмехнулся, начиная хихикать.       Вокруг Академии бродило куда больше детей, чем когда я заснула, они болтали и играли. Я замолкла, глядя на них.       — Эм, — мальчишка подал голос и я заметила, что его волосы были зализаны назад, и снова захохотала. — Блин, ну, хорош, — он нахмурился, тем не менее улыбаясь.       На душе отчего-то стало так легко-легко. Будто кто-то снял кандалы с моих легких и они перестали давить. Это просто ребёнок, они все просто люди. Я посмотрела на мальчика и заметила, что его волосы не зализаны.       Они собраны в высокий хвост. Улыбаться расхотелось.       — Ты чего рассмеялась? — он задал вопрос, с этими непонятными перерывами между словами и мне снова захотелось смеяться.       — Ты смешно разговариваешь, — детский голос вырвался из моего рта, прерываясь на смешки и повизгивания. — Во-от… та-а-ак, — не контролируя своё лицо, посмеиваясь, я растянула слова.       — Я не говорю так, — он нахмурился, снова растягивая слова.       — Я… не гово-о-орю. та-ак, — спародировала я, снова начиная хохотать. Он рассмеялся в ответ.       — Ты же, Наруто, да? — сказал он успокоившись.       — Я Наруто, — сказала я. Осознавая, что я всё еще могу смеяться и улыбаться. Кажется, мне снилось что-то очень хорошее. Из-за мальчишки я совсем забыла, но я думаю, что это было что-то очень хорошее.       — Я не помню, чтобы мы обещались раньше, — он неловко запустил руку за шею, чем напомнил Ируку. — Ты казалась мне куда более… — он замолчал, задумавшись.       — Какой? — я напряглась, стараясь сохранить голос спокойным. Честно говоря, я не уверена, что они сейчас были близки, я совсем не помню.       — Типо, грустной и закрытой, — он, будто извиняюще, улыбнулся. — Ты всегда смотрела на всех угрюмо. Я думал, ты не умеешь смеяться, — он хихикнул.       Какой был Наруто в детстве? В памяти всплывали моменты, как он хулиганил и смеялся, пытался привлечь внимание. Почему он считал местную Наруто такой?       — Просто ты смешной, — выдавила я неловко, — И ты первый подошёл, — внезапно я посмотрела на него полными осознания глазами.       С Наруто никто не общался. Большая часть людей смотрела на него с неприязнью и отвращением, иногда даже ненавистью. Он был абсолютно один. Всегда, он не был как я, внезапно лишившаяся всего. Он ничего не понимал и злился на окружающих.       — Эм, ты забыла, как меня зовут, да? — он усмехнулся. — Смотришь так, будто в задницу укушенная, — я невольно снова засмеялась.       — Я Шикамару из клана Нара.       Какой ужас, что я была права.