Я помогу!

      Неожиданный щелчок по носу заставил Советов невольно поморщиться сквозь сладость сна. Нежные солнечные лучи освещали их постель, не давая возможности вновь повязнуть в приятной дремоте. Однако для одного из этой пары это вовсе не казалось проблемой. У Рейха сегодня замечательное настроение, ибо в холодильнике стоял шоколадный пирог, который они приготовили, а возлюбленный всю ночь смог спокойно дышать, не прерываясь на заложенный нос и всякий кашель. Чем не чудо? Ну и бессонница в кои-то веки почти полностью его отпустила. — Серьёзно? — Союз тихо фыркнул, глянув на часы. Раннее утро, шесть утра. Благо легли они не так уж поздно. Вот только уж больно сильно хотелось поспать ещё чуток, поэтому русский просто сгрёб немца в свои объятия и попытался уснуть.       Однако у Рейха были явно свои планы на утро, ведь буквально в следующее мгновение Союз подлетел над кроватью, как ошпаренный. Внезапная острая боль в районе ключиц прямо-таки вынудила его согнать дремоту и сонливость. Он коснулся болящего места ладонью, но крови там не нашлось. И взгляд ненароком упал на самодовольно ухмыляющегося немца, который всем своим видом слегка насмехался над удивлённым Союзом. — Псина! — прикрикнул на него коммунист, но в ответ получил лишь ехидно высунутый кончик языка. — «Он ещё и издевается!» — Хватит спать! У нас сегодня много планов вообще-то, — проурчал нацист, плавно слезая с постели и усаживаясь в своё кресло.       А Союз же в это время пытался понять, как связаны планы на день, сон и он. Однако долго ему никто не дал попятиминутничать, поэтому почти сразу в него прилетела подушка со словами о том, цитата: «Какой же ты трухлявый старпёр!»       И коммунист в долгу не остался, запустив свою и прилетевшую подушку в ответ. Наци не успел предугадать ход противника, отчего принял оба снаряда лицом. Русский уже начал было победно посмеиваться, но и тут его оборвали. На всей своей скорости Рейх едва ли не полетел в постель. Спрыгнув со своей коляски, он гордо оседлал бёдра Советов и принялся хлестать того бедными подушками под аккомпанемент из задорного смеха обоих. — Пхах, я так просто не сдамся!       В один момент Союз-таки смог урвать и себе «оружие», отбивая каждый немецкий удар. — Лови, фашист, гранату!       Долго Рейх, увы, не смог держать позиции против возлюбленного, отчего минут через десять его шустро укутали в пуховое одеяло и ласково поцеловали в щёчку. Благо из-за войнушки его лицо и без того было красным, отчего смущённый румянец разглядеть стало невозможно.       Поза осталась всё та же, но теперь наци просто лежал пластом на довольном Союзе, который мысленно ознаменовал свою очередную победу. И, на удивление, Рейх будто даже признал своё «поражение». По крайней мере, ни одного возмущённого возгласа от него не поступало.       Союз нежно и размеренно гладил по спине своего возлюбленного. Его рука не опускалась ниже положенного, но иногда могла слегка потрепать неряшливо лежащие локоны немца.       Это было очень необычное утро. Впервые Рейх сам проявил кусочек радости и счастья без каких-либо дополнительных усилий русского. В последний раз такое было… Никогда! И в глубине души Союз ликовал, что смог понемногу, по самой капельке разбавить немецкий омут отчаяния своим оптимизмом.       В голову взбрела очень романтичная, по мнению коммуниста, идея. Он аккуратно подцепил пальцами едва ли не урчащего наци за подбородок, заглядывая в расслабленные, но такие счастливые глаза, которые одним только видом говорят больше, чем их хозяин за всю жизнь. Взгляд невольно опустился чуть ниже на аккуратный курносый нос, что был просто идеален с маленькими едва заметными веснушками на самом кончике. А следом в глаза бросились обветренные, искусанные и грубые вишнёвые губы. Они не выглядели романтично или привлекательно по меркам молодёжи или моды, но для Союза они были эталоном. Недостижимым идеалом, сошедшим с известных картин. Одна только лёгкая улыбка этих губ явно стоила дороже целой галереи старых картин.       И эти губы будто манили поцеловать их. Заставить дрожать от восторга и чувств, что переполняют их хозяина. И этому порыву было до безумия сложно не поддаться. Он медленно, словно боясь спугнуть, стал приближаться к ним. Даже со стороны они пахли чем-то терпким и вишнёвым. И сейчас хотелось вновь удостовериться, что он просто сумасшедший, влюблённый в эту страну по уши.       Пара сантиметров, один миллиметр и… Истошный кошачий крик.       Союз вздрогнул всем телом, не ожидая подобных выкрутасов рыжей «красавицы». А вот Рейху было не привыкать. Он одним махом выпутался из одеяла и под немного нахмуренным видом удалился на кухню, где их явно уже заждались животные. Коммунисту оставалось только хлопать глазами в недоумении под бесконечные кошачьи вопли.

***

— Что это было? — Просьба положить завтрак её Величеству Рыжуле, а что? — съязвил Рейх. На его лице огромными буквами читалось недовольство. И Союз этого искренне не понимал, ведь буквально этим утром он был просто ошеломительно открыт, а сейчас выглядел так, будто его едва не изнасиловали. И только самому нацисту известно, что нахмуренные брови и колючий взгляд пытаются скрыть его смущение. — Это не первый раз? — пораскинув мозгами, через пару секунд уточнил Советы, прикидывая, что уж слишком буднично об этом уведомил его немец. Будь это первый раз — он бы выслушал много ругательств по поводу кошечки. — Второй. В первый раз ты слишком крепко спал, — сухо привёл факты Рейх, попивая заваренный Союзом какао. Да, вчера ближе к кассе вместо шоколадки Союз положил какую-то коробочку с незнакомой для Рейха надписью. В своё время он такое себе не позволял, а вот сейчас — на своеобразной пенсии — можно и позволить немного шалостей. — Ясно, — не менее сухо отозвался русский. В телефоне вновь не было ничего необычного. Парочка сообщений от 112, одна картинка-мем от России, серые будничные уведомления Яндекс-погоды и ещё немного всякой всячины по мелочи. — Не против музыки? — внезапно поинтересовался Союз, по-озорному глянув на своего немца, который на это заявление лишь выгнул брови, но после согласно кивнул.       Первое время была гробовая тишина, однако через некоторое время заиграла достаточно спокойная песня. Её текст был простым и понятным для слуха, поэтому нацист внимал каждой русской строчке. — Мы не знали друг друга до этого лета. Мы болтались по свету, земле и воде.       Союз начал тихонько и мелодично подпевать. — Моё сердце остановилось, Моё сердце замерло!       Недолгий проигрыш сопровождался задумчивым лицом Рея, который пытался понять, нравится ему песня или нет? — И ровно тысячу лет мы просыпаемся вместе, Даже если уснули в разных местах.       На губах Союза расцвела тёплая и добродушная улыбка. — Мы идём ставить кофе под Элвиса Пресли. Кофе сбежал под Propellerheads, ах!       И снова припев. Неожиданно, но даже немец невольно стал постукивать пальцами в лад такой простой, но цепляющей музыке. — И мое сердце остановилось, Моё сердце замерло!       Глаза никак не могли подняться на Союза, чья улыбка вынуждала заразиться этой русской пресловутой смешинкой, чтобы просто радоваться жизни. Но как Рейх может радоваться жизни? Как можно радоваться такой жизни? — Я наяву вижу то, что многим даже не снилось. Не являлось под кайфом, не стучалось в стекло.       Следующий куплет и припев прошли мимо него, пока он пытался разобраться в каждой частичке своих чувств. В себя Рейх пришёл только к началу третьего куплета. — Моё сердце остановилось, отдышалось немного… И снова пошло!       Он не выдержал. Не смог. Он взглянул на улыбчивого Союза из-под немного грустных и немного счастливых глаз. Вот как такую жизнь можно не любить? Когда твой возлюбленный счастлив и поёт песню с закрытыми глазами и широкой улыбкой под вкус детского растворимого какао! Рейха пробило на смех. —И моё сердце asta la vista, Моё сердце замерло!       Не смог. Не выдержал. Начал так же подпевать с совсем лёгкой, немного кривой, но улыбкой.

***

— Торт будешь? — После такого обеда? Nein, я устал уже, — Рей сидел в кресле, а не в своей излюбленной коляске. Его ноги были уложены на небольшой пуфик. Союз делал ему массаж. — А если под какао? — … — молчание, но недолгое, — буду.

***

— Эть, двигайся! — Не просто старый, но ещё и толстый! — возмутился Рейх, но подвинулся.       Они сидели на диване. Не так давно они прогулялись с Вольфи. Рей немного устал, но из вредности говорил, что очень утомился.       В руках сама собой появилась простенькая бамбуковая палочка с верёвочкой и розовой мышкой на конце верёвки. На кончике палочки также был маленький и аккуратный колокольчик. И этой палочкой Рейх гонял Рыжульку из стороны в сторону, наблюдая за её выкрутасами. Союз сидел совсем рядом, слегка приобнимая игривого нациста и читая очередную новую книгу, которую они сегодня купили. Вроде бы это был «Портрет Дориана Грея», но Рейх не уверен.       Часы уже показывали десять вечера, а пара просто наслаждалась томным вечером в компании друг друга, эта атмосфера изредка разбавлялась то приходом Вольфи, то озорством Рыжки.

***

— Что с тобой сегодня?       Союз нависал над совсем не сопротивляющимся Рейхом. Его душа пела от сегодняшнего дня и вечера. Это было… Так по-семейному! Ни единой ссоры — только любовь, внимание, забота и смех. Тихий, скромный, сдержанный, но такой… Такой… Живой… — Что со мной? — Ты был сегодня таким живым. Я почти поверил, что это сон…       Его слова часто срывались на громкий шёпот. Их окутывал мрак, но это не мешало вглядываться в глаза напротив. Даже более того — это было удобнее, чем яркий дневной свет. — А может и сон, UdSSR. Что же ты будешь делать, если это окажется лишь далёкой мечтой, что сломается ранним утром?..       Его голос был чуть хриповат, но это лишь добавляло во всю картину немного больше интима и… Ещё чего-то… Чего-то терпкого и вишнёвого… — Я… Я хочу выжать всё из этой мечты, даже если она развалится от громкого звона будильника…       Он аккуратно поцеловал самый кончик курносого носика, чьи невинные веснушки будто светились в темноте. Он расцеловал острые и грубые скулы, что дарили ему незабываемые глубокие и немного морщинистые ямочки около губ. Но именно к губам, всё таким же обветренным, искусанным и грубым, он не осмелился даже прикоснуться. Будто может украсть первый поцелуй, что должен быть чуть ли не самым невинным в жизни нациста. Они ведь так и не зашли дальше поцелуев в щёчку или висок…       Но Рейх не хотел мириться с той мыслью, что не сможет почувствовать вкус крепкого и такого родного, приевшегося ромашкового чая с привкусом бергамота. Что не сможет поцеловать такие нежные тонкие губы, которые были во много раз аккуратнее его собственных.       Каждый миллиметр между ними чувствовался пропастью. Такой же пропастью, как бездна между их душами, что никак не могут ужиться по одиночке. Но сейчас они будто скинули все эти неряшливые маски, обнажая лишь нервные окончания и такие уставшие от разлуки души.       Рейх готов признать в открытую, что эти дни — этот день — понравились ему больше, чем последние несколько прожитых месяцев. Он хотел и желал такой заботы, которая не навязана. Которая просто даёт тебе знать всегда и везде, что у тебя есть опора. И есть человек, который любит тебя каждой клеткой своего тела. Им хотелось чувствовать друг друга постоянно до дрожи в пальцах, до судорог в мышцах, до перевозбуждённых слёз в глазах. И чтобы понять это, им нужно было пройти путь размером от Калининграда и до Владивостока. И ещё нужно столько же, чтобы признать этот факт уже вслух.       Поцелуй вышел скомканный. Кислорода будто вечно не хватало, отчего он — поцелуй — постоянно прерывался, но после они вновь припадали к губам друг друга. Им будто было мало, мало друг друга. Будто от каждого поцелуя зависит их жизнь. — Я хочу тебя… — тихим шёпотом донеслось до уха Союза на судорожном выдохе немца.       Сначала растяжка, иначе никак. — Потерпи чуть-чуть… — также тихо, на грани сознания донеслось до Рейха, когда смазанный чем-то палец аккуратно раздвинул стенки мышц.       Было неприятно. Было больно. Но Союз делал это невозможно нежно. Невозможно сладко. Рейх чувствовал, как палец вошёл буквально всего на одну фалангу, но он уже был готов выгнуться не хуже кошки. А чуткий Союз тут же подложил мягкую подушку под его спину, чтобы облегчить роль пассива. Спасибо интернету и всяким сайтам. А ведь коммунист думал, что зря тогда полез в эти сомнительные темы… — Ха~а…       Приглушённый стон разнёсся по комнате и ударился эхом о стены, когда палец вошёл полностью. Плавные движения вводили и выводили пока что всего один палец. Союз тем временем расцеловывал грудь и шею Рейха. Да, ноги, может быть, ничего не чувствуют, но это не отменяет того, что всё остальное тело можно накалить до предела. — А~аха! — Рука осторожным движением прошлась вдоль всей длины члена Рейха. Тот выгнулся пуще прежнего, а стон уже был более явным.       Естественная смазка выступила на вишнёвой головке. Но к ней Союз не прикоснулся. Пока постепенно входил уже второй палец, он прикоснулся лишь самым кончиком языка уретры. Смазка осела солёным вкусом на языке, но будто отдавала чем-то терпким… Вишнёвым коньяком! Да, сейчас Союз понял, чем же так прекрасно пахло от его немца всё это время. Вишнёвый коньяк, как же он не мог догадаться раньше? — Нгхах~       Второй палец вошёл полностью, разрабатывая бархатные стенки. Союз же уже полностью вобрал вставший немецкий член. Он нежно проводил языком по его длине и старательно пытался сделать приятно. — А-ХА~       Эти стоны — буквально услада для слуха русского. И причиной стал достаточно глубокий толчок, попавший прямо по клубочку нервов. И с этого момента с губ арийца слетали громкие, страстные стоны, которые так желал слышать Союз. — Достаточно… — тихо шепнул Советы скорее для самого себя, ведь немец уже давно ловил звёздочки перед глазами от одной только растяжки.       Смазки выделилось достаточно, что ею можно было смазать член самого Союза. Головка была приставлена к самому входу, когда коммунист опустился поближе к уху немца, спрашивая бархатным баритоном: — Готов? — Готов…       Вошла только головка, но с губ уже слетели первые долгие и сладостные стоны. Союз немного оттянул бёдра назад и толкнулся чуть глубже. Уже треть. Растяжка помогла сделать всё возможное, чтобы сбавить градус боли для Рейха. Союз не поскупился временем на разработку ануса. — Глубже… Прошу…       Ещё один толчок. Вошло больше половины. Рейх старался ёрзать бёдрами, поддаваясь навстречу. Ещё один толчок. Финальный. Союз вошёл полностью, а его спина уже была исполосована длинными красными полосами. Союз дал время привыкнуть своему неугомонному немцу, выцеловывая его скулы, нос и губы… — Х~ах~       Медленный темп буквально наматывал всё напряжение немца в один большой клубок напряжения. Союз, как назло, не торопился переходить на быстрый темп. Его движения были нежными, в каждом из них читалась забота и страсть. Таким он бы хотел видеть его всегда. Пожалуй, даже если он чересчур заботливый.       Скорость нарастала, а вместе с тем и громкость каждого стона немца. Удача повернулась к паре лицом, и Союз почти сразу отыскал нужный угол, вызывая табуны мурашек у немца. Хотелось плакать и рыдать от перевозбуждения. Организм просто не справлялся с тем наплывом эмоций, что на него опустился огромным цунами. — СОЮ~ЮЗ! Пожа~алуйст… Х~а! Быстр~е~е!       Голос был так громок, что уши уже закладывало. Или это так сказывался переизбыток гормонов? И тем не менее Союз и в правду ускорился. Его движения были резкими, глубокими, но не грубыми. Над ухом немца слышались судорожные вздохи и такие же стоны удовольствия. Разрядка была близко.       Рейха буквально втрахивали в кровать. Иначе это не опишешь. И он был этому судорожно рад. Они сменили уже несколько поз, и он даже не осмелится назвать точное число, побоявшись ошибиться. Это было прекрасно. Каждый толчок вызывал целый фейерверк перед глазами в темноте комнаты. Он помнил, что в бреду оставил несколько укусов Союзу, но не был уверен, что не перестарался. А ведь мог и до крови прокусить. — Ха~х, Рей, я больше… Не могу…       Эти слова звучали томно и так далеко, что наци даже не смог сразу среагировать. И когда до него дошёл-таки смысл слов, возлюбленный вышел из влажного нутра немца, помня о его чистоплотности. Рейх же успел кончить дважды от ласк, так что к тому моменту уже был на подходе к третьему.       Рука Союза помогла ему получить последний салют из ярких-преярких фейерверков и звёзд. Сам же Союз излился себе в руку и упал рядом, приобнимая его за талию. — Пойдёшь в ванную или тебе помочь? — спустя время спросил коммунист. — Это было превосходно, — всё, что ответил Рейх перед тем, как окунуться в темноту.