Влюблённые бабочки

      Это конец.       Мир разрушается. Земля вздымается и уходит из-под ног. Кажется, сами небеса раскалываются и грозятся упасть ей на голову.       Интай спотыкается, — носок туфель цепляется за острый камень, — и с трудом удерживается на ослабевших ногах. Обхватывает ствол тонкого деревца в поисках опоры, прижимаясь всем телом к нему.       Творится безумие, не поддающееся пониманию. Хакую признался — и в чем! — в любви к ней.       Подобное видится невозможным. Интай могла бы счесть, что он шутит, с особым садизмом издевается над ней, если бы не был ей знаком его серьезный и обыкновенно несмешливый характер.       Нет никакой причины для подобных чувств. Она не сделала ничего, чтобы заслужить от него любви. Творила бессчетное количество нечестных и порочащих вещей, лгала, строила интриги. Хакую впору ее возненавидеть, но между тем он ее любит.       Любит. Ее.       Беспричинно, вопреки здравомыслию и логике. Вопреки всему миру и самому себе.       А что же творит она? Сбегает в ужасе и панике, оставляя его без ответа, потому что испугалась не столько признания, сколько собственного обжигающе радостного волнения и безымянного чувства, раскрывающегося в ней буйным и бесконтрольным цветением. Чувства, название которого Интай не смела высказать и в мыслях.       Ведь зовется оно любовью.       И теперь, когда Интай жестоко лишила Хакую надежды на взаимность, отчетливо осознает: она любит его в ответ.       Собственное признание потрясает ее, ведь она не замечала в себе признаков влюбленности, какие, несомненно, смогла бы подметить. Свою проницательность, хоть и близорукую, высокомерно считала неподвластной чувствам, что тайно и незаметно произрастали, пускали корни в сердце, да так, что уже не выдернешь.       Любовь спутала разум и ослепила ее. Ясно видящими остались только окружающие. Одного взгляда хватило матери, чтобы распознать притаившиеся чувства. А Хакурэн с его нелепой шошу, разве не он бросил им в лицо чувства друг к другу?       Какая же она все-таки глупая.       Интай проводит рукой по волосам, стараясь вернуть утраченное спокойствие, но ее колотит мелкая волнительная дрожь. Разбивает на осколки ужас содеянного: она действительно сбежала от Хакую! Оставила в одиночестве, без какого-либо ответа, на растерзание отвергнутых чувств.       — Ох, — Интай тяжело вздыхает и прислоняется лбом к стволу дерева.       Вернуться к нему почти так же боязно, как и безмолвно уйти. Страшит, что дальше в их отношениях пропадет определенность и вся понятливость, какая имелась.       Однако, изначально ничего простого у них не было: они начали с предубеждений и непонимания. И ими же закончиться не должно.       Интай распрямляется, нервно поправляет верхний халат и, превозмогая свою неуверенность, возвращается к Хакую.       Заслышав ее шаги, он оборачивается, искренне удивляясь. Надежда искрится во взгляде, такая робкая и хрупкая, что сломать может одно неверное слово.       Интай замирает напротив него, вскидывает голову, чтобы посмотреть ему в лицо, и смущенно опускает взгляд.       Слов нет. Они предательски убегают от нее. Интай не может емко выразить о том, как его присутствие заставляет ее сиять, невзирая на сгущающуюся мглу, как многочисленные страхи покидают ее рядом с ним, как она готова разделить его чувства, потому что ее не менее крепки. Да и нет слов, способных вместить в себя подобную громаду.       Но если не дано поведать, остается только показать. Подойдя вплотную, поднимается на носочки и, обхватив ладонями лицо Хакую, мягко прикасается губами к его губам, стараясь вложить в один поцелуй, — в это прикосновение и сближение, — разбирающий восторг и сияющую солнцем любовь к нему.       Прежде, чем она успевает взволноваться и ужаснуться от собственной смелости, Хакую обвивает ее руками и крепко прижимает к себе, целуя со стремительно нарастающей страстью. От хмелящего восторга по нервам бегает энергия, от которой мир буйно качается, словно подхваченный безумными волнами.       Хакую отстраняется, тяжело дышит, губы растягиваются в несколько глупую улыбку, открытую и такую несвойственную ему. А Интай едва на ногах стоит, мелко дрожа от закручивающихся вихрем чувств. Не держи ее Хакую, не прижимай к себе нежно, упала бы на месте.       — Я не особо понял, — хрипло произносит Хакую, — можешь повторить?       Интай не сразу понимает, что он шутит. Подобные смешливые замечания так ему несвойственны. И только осознав, начинает открыто и весело смеяться. Прижимает ладони к своему горячему лицу, оставляя быстрый поцелуй на его щеке, прежде чем отстраниться и вновь беспричинно рассмеяться, потому что душа поет от восторга, захлестывает радость, наполняя ее потерянной жизнью.       Хакую разочарованно морщится. Прижав к себе крепче, кружит, заставляя гудеть от веселья и обвивать его шею руками.       — Спасибо, — шепчет Хакую едва слышно.       — За что ты меня благодаришь? — удивляется Интай.       — За все. — Хакую прикасается губами к ее щекам, оставляя поцелуй, от которого Интай вспыхивает. — За то, что ты есть.       — Тебе придется постараться, чтобы отделаться от меня, — шутливо грозится Интай, пытаясь скрыть свое смущение под маской беспечной озорливости.       Хакую прижимает ее к себе, прикасается губами ко лбу, щекам, целуя, принуждая краснеть и поддаваться ближе для воспламеняющих ее прикосновений.       — В жизни у меня не возникнет даже мысли отказаться от тебя, — шепчет Хакую.       Его слова заставляют тихо дрожать от прилива нежности и терять всякую опору. Но вместе с тем под сенью ив она приобретает нечто новое — душу, знающую ее душу.       — Ваши Высочества! — доносится далекое эхо приближающихся проблем.       Хакую напрягается в ее руках, тело деревенеет, и бросает взгляд, выискивая нарушителя их спокойствия. Меж деревьями мелькает фигура спешащего евнуха, который, заметив их, спускается быстрее.       Миг единения идет трещинами и грозится распасться на части, чтобы больше не собраться воедино. Границы личного и общественного у них нет. Их секреты — достояние ненасытной до наветов Империи.       Вскипает эгоизм, побеждая здравую рассудительность, и Интай предлагает:       — Бежим?       — Бежим! — Кивает ей Хакую.       Интай кладет свою ладонь в его; они выбегают из беседки, оставляя слугу непонятливо их окликать.       Длинные юбки цепляются за ветки и корни в бесполезной попытке удержать, но Интай не останавливается, только крепче сжимает руку Хакую, стараясь поспевать за ним. Эхо криков евнуха смолкает вдали.       Постепенно они переходят со стремительного бега на шаг и останавливаются среди рощицы карликовых деревьев, прикрывающих их своими тонкими ветвями с едва проступающей зеленью.       — О, Небеса, мы правда сбежали от него, — Интай прикладывает ладонь к губам от ужаса и восторга, дышит тяжело, рвано вдыхает и выдыхает.       — Причем весьма незаметно, — кивает Хакую.       Интай хочется вновь рассмеяться, беспричинно и весело. В самом воздухе, в дне, ставшем ярким, есть нечто такое праздничное, что трудно перестать улыбаться и трепетать от радости.       Не размыкая ладоней, идут вровень, выбирая путь по наитию и подальше от протоптанных дорожек, чтобы не оказаться замеченными слугами.       — Когда ты понял, что влюблен в меня? — решается спросить Интай.       Вопрос смущает Хакую. Он отводит взгляд, проступает едва заметный румянец на загрубевшей коже. Довольная вызванной реакцией Интай принимается рассуждать вслух:       — Наверное, это было, когда ты впервые меня увидел. Я была столь прекрасна, что у тебя не было и шанса не влюбиться.       Хакую весело хмыкает.       — Или еще раньше, — подхватывает Хакую. — Когда засланные сваты только заикнулись о твоем имени.       — Что же убило твою нерешительность, раз ты решил признаться? — интересуется Интай.       — Намеки и прямые слова окружающих нас людей. — Косо взглянув на Интай, Хакую подмечает с ласковой насмешкой: — Твоя неприступность меня точно ничем не ободряла.       — Моя? — удивляется Интай.       — Твоя, — кивает Хакую, отводя ветку с их пути. — Я думал, ты меня презираешь.       Хакую открывает истину: он страшился ее обидеть, старался быть тактичным, мягким и не обременять своим присутствием, которое, по его собственным мыслям, должно было быть ей в тягость.       Пораженная откровением, Интай и сама признается, как в первые встречи он пугал ее, как перед свадьбой воображала его жутким и чудовищным, каким невыносимо непонятным он для нее был.       Беспочвенные и порой нелепые мысли друг друга обоим кажутся забавными. Оглядываясь назад, на первые дни их знакомства, Интай не в силах помыслить, как от двух связанных долгом Принца и Принцессы, они дошли до того, что добровольно обменялись кусочками души.       Долгие прогулки становятся для Интай в тягость. Отметив ее усталость и не выравневшееся дыхание, Хакую находит раскидистое дерево, под чьими ветвями они усаживаются.       Интай прижимается к Хакую и кладет голову ему на плечо. Тихая умиротворенность опускается на нее легким покрывалом, и она прикрывает глаза всего на миг. Но когда по телу пробегает дрожь, она распахивает веки, по высоко стоящему Солнцу понимая, — минул большой час.       Хакую поворачивает голову, беспокойно хмурится, оглядывая ее и подмечая сонный вид.       — Прости, кажется, я уснула, — бессвязно лопочет Интай, с трудом осознавая, как так вышло, что она смогла задремать.       — Все в порядке, — отвечает Хакую и замолкает, крепко над чем-то раздумывая.       Интай выпрямляется, трет глаза. Густой туман в голове не развеивается, только плотнее сгущается и снова тянет в сон, в потерянное чувство безмятежности.       — У тебя бессонница. — Хакую не спрашивает, а уверенно заявляет. Становится неловко от такой его внимательности по отношению к ней.       — Верно, — признается Интай вяло.       Долгие ночи она проводит, сражаясь с кошмарами и тревогой, отпускающие только поутру.       Дворец не дал чувство защищенности, что оказалось для нее маленькой смертью. Интай надеялась, верила, что в родных комнатах ее страхи успокоятся. Но этого не произошло. Нападение, мятеж, казнь — все ужасы оживали в ночи и вставали перед глазами четкой картиной воспоминаний.       — Ночью особенно тяжело, а днем много дел, — признается Интай. — Стараюсь спать до захода Солнца, после выполнять работу.       — Я могу побыть с тобой, — с какой-то нерешительностью предлагает Хакую. — В мире нет такой опасности, от которой я бы не смог тебя уберечь.       — Очень интересно, ты предлагаешь мне провести ночь с тобой. — Интай не может сдержать улыбки, когда видит, как двойственный смысл собственных слов доходит до Хакую и он рдеется.       — Я не то имел в виду, — спешно объясняется Хакую. — Лишь то, что я буду охранять твой покой, если ты этого хочешь.       Интай улыбается ему насмешливо, скрывая то, как внутри все содрогается в благодарности от его чуткой доброты. Заслужила ли она подобное? Очень сомнительно, но ни одна сила в мире не заставит ее отказаться ни от Хакую, ни от его любви.       — Я буду рада, — тихо отвечает Интай.       Неугомонное время приближается к одиннадцатой страже. Их нет уже давно, во дворце грозится начать паника, но, даже понимая всю ситуацию, Интай не стремится возвращаться.       Подобного тихого мига может более и не представиться, так что добровольно расставаться с ним не собирается.       — Старший брат! — Знакомый оклик заставляет Хакую и Интай вздрогнуть и вытянуться в поисках ищущего их Коэна.       Хакую соскакивает с места, озирается по сторонам и, приложив ладони к губам, зовет Коэна столь громко, что у Интай невольно закладывает в ушах.       — Тебя услышал весь дворец, — подтрунивает над ним Интай.       Хакую не успевает ответить, так как к ним выходит Коэн. Его вид приводит Интай в беспричинное напряжение. Всегда собранный, хладнокровно-спокойный, с отчужденным выражением лица Коэн сейчас едва ли не искрится от новостей. Глаза его блестят, волосы торчат в стороны, словно он бежал к ним, опережая бурю.        — Что случилось? — резко спрашивает Хакую.       Коэн останавливается; бегающий взгляд переходит с Хакую на Интай и обратно, будто оценивая и не понимая разом.       — Ваше Высочество, — начинает Коэн, пристально глядя на Интай; она не удерживается и укоризненно на него смотрит. Не единожды просила звать по имени, но что поделать, Коэн упрям. Переубеждать его — затея заведомо провальная.       — Неужели дворец развалился из-за того, что нас не было пару часов? — спрашивает Интай, поднимаясь с земли при помощи Хакую, — он подставляет ей руку, давая опереться, и после не отпускает, что не укрывается от внимательного Коэна.       — Нет, дворец стоит, — серьезно отвечает Коэн, не распознав шутку. — Дело в Вашем отце.       Слетает все благодушие момента, кровь студит промелькнувшая мрачная мысль. Сердце опускается и тревожно стучит где-то на уровне земли, куда постепенно может сойти Интай, если рок вновь лишит ее близкого человека.       Сяолин, дядя и теперь отец — она не перенесет еще одну потерю.       Коэн подбирается и объявляет громко, словно пытаясь перекричать мир:       — Ваш отец очнулся.       Невозможно. Интай упрямо отказывается верить, что мир, небеса, сама судьба оказались к ней столь предрасположены. Она боится преждевременной радости. Если все это злая шутка, суровая правда вскроет затянувшуюся рану и нанесет по ней новый удар, от которого уже не оправится.       Хакую улавливает момент, когда ноги у Интай подгибаются. Он крепко обхватывает ее за талию, прижимая к себе.       — Ты уверен? — спрашивает Интай; собственный голос едва узнаваем — поломанное и безжизненное дребезжание.       — Да.       Категоричный ответ Коэна подтачивает неверие, и надежда расправляет крылья, готовясь взлететь.       — Слуги не смогли Вас отыскать, — объясняет Коэн. — Поэтому госпожа Ян отправила меня с четким указанием привести Вас во дворец, потому что есть еще…       — Нельзя медлить, — перебивает его Интай.       Отец очнулся, он жив! И ждет ее.       Накатывает неумолимой волной новое парящее чувство. Слезы собираются в уголках глаз, разом спадает оцепенелость, резко приходит весна после долгой зимы.       — Пойдем, — Хакую нежно касается ее лица, утирая не замеченные Интай слезы, текущие по щекам, — я отведу тебя к отцу.       Интай кивает, опасаясь, что, если разомкнет губы, затопит дворец слезами.       В покоях гуна многолюдно: лекари и аптекари кружат беспокойным роем вокруг кровати, голося на разные тона. Ян Гуйни безмолвным изваянием застывает в углу у восстановленной стены и наблюдает за всем немигающим взором. При появлении Интай отмирает, стремится сделать шаг вперед, но что-то ее сдерживает, и она остается на месте.       Лекари, слуги и евнухи разом смолкают, опускаясь в поклонах при появлении Интай и Хакую.       Бледный, посеревший после длительной болезни и будто бы прозрачный отец обращает затуманенный взгляд на нее. Интай всхлипывает, поджимает губы, стараясь сдержаться, но когда он поднимает слабые руки и тянется в ее сторону, тихо шелестя ее имя, ломается хрупкая опора спокойствия.       — Отец, — сопит Интай, бросаясь в распахнутые объятия отца.       В руках отца уменьшается, сбрасывает с себя венценосные и непоколебимые образы, чтобы стать просто Тай-эр, — единственной дочерью своего отца, которой позволено рыдать навзрыд и давать тревогам возможность захлестывать и уносить в бурные воды неопределенности.       — Моя дорогая дочь, — голос у отца сухой, незнакомый тихий скрежет, — дай мне поглядеть на тебя.       Интай отстраняется, вглядывается в отца, выискивая остатки его недуга и находя их слишком отчетливо.       — Моя гордость, — слабо произносит отец, касаясь трясущимися ладонями лица Интай. — Для меня честь быть твоим отцом.       — А для меня… — голос у Интай срывается, слова с трудом выходят из надорванного рыданиями горла. — Для меня нет большой чести, чем быть Вашей дочерью.       Отец вымученно улыбается и откидывается на подушки, прикрывая глаза. Испуганно Интай подрывается поближе к нему, но на плечо ложится чья-то рука останавливая.       — Он устал. — Раздается над ней голос матушки. — Твой отец еще слишком слаб, оставь его.       Преодолевая эгоистичное желание заставить отца говорить, чтобы с каждым его словом убеждаться в его живости и здравии, Интай неохотно поднимается и отходит вслед за матерью.       — Раз твой отец очнулся, ты можешь покинуть Лоян, — заявляет холодно мать, не останавливаясь. Она выходит в широкий дворцовый коридор, проходит мимо покоев и стремится к дверям.       — Вы желаете моего скорого отъезда? — спрашивает Интай. Слова матери ее не задевают; привыкшая к порой жестоким речам Ян Гуйни, Интай не дает обиде укрепиться.       Гуйни останавливается в открытой галерее и поворачивается лицом к дочери.       — Я хочу, чтобы ты была счастлива, — матушка поднимает взгляд и всматривается во что-то за спиной Интай, — а твое счастье явно не в этом дворце. Можете подойти, Принц, — повышая голос, зовет Гуйни. — Мы не обсуждаем ничего, стоящего Вашего имперского внимания, однако я вижу, что от моей дочери Вы не готовы отойти и на чжань.       Интай вспыхивает от слов матери и укоризненно глядит на нее, стараясь передать одним взглядом степень своего недовольства.       Что за откровенность! Еще и в открытой галерее, где их все могут услышать.       Хакую быстро оказывается рядом и отвечает Гуйни без затаенной обиды на грубые слова:       — Оставить ее выше моих сил, Госпожа.       Гуйни откровенно и непозволительно грубо фыркает, а Интай готова сгореть от стыда.       — Пощадите меня и избавьте от ваших ссор, — просит Интай.       Оба слушаются покорно, поджимают губы, сдерживая ответные слова, что могут сорваться в любой другой момент.       Гуйни сухо кивает на прощанье, разворачивается, готовясь удалиться в свой дворец, но ее останавливают слова Хакую:       — Благодарю за то, что послали Коэна найти нас, — и, немного помолчав, добавляет с заметной опаской: — Матушка.       Интай от удивления охает и бросает взгляд на матушку, ожидая ее буйной реакции.       — Наглец. — Цокает языком Гуйни без особого раздражения и уходит, приятно удивляя Интай сдержанностью.       Когда фигура матушки пропадает из виду, Интай поддевает Хакую локтем, беззлобно ворча:       — Обязательно тебе ее злить? Ты ей и так не очень нравишься.       — Не очень? — Хакую усмехается весело. — Я абсолютно уверен, что госпожа Ян презирает меня всей душой.       Трудно не согласиться. Но Интай наивно верит, что однажды матушка отпустит предубеждения относительно Хакую, как она в свое время, и сможет принять его, если не как сына, то как достойного императора.       — Старший брат.       Коэн бесшумно подходит к ним, пугая Интай своей скрытностью. Она резко оборачивается, сердце тревожно бьется в груди, а возглас застывает на губах. Коэн как-то извиняющееся на нее глядит и вновь обращается к Хакую:       — Не смог доложить ранее, но тебя ожидает гость.       Было ведь что-то еще, что Коэн пытался сказать, а она его перебила, — слишком оказалась взволнованной новостью об отце. Интай прислушивается к их разговору с возрастающим любопытством.       — Кто-то прибыл во дворец? — спрашивает Хакую с легким удивлением.       Коэн кивает.       — Его поначалу не пускали, но я попросил у капитана стражи впустить во дворец под мое слово.       Стража побаивается его.       После проявленной силы джинна все относились к Коэну с испуганным почтением. Как далеко успели разнестись слухи о том, что покоритель лабиринта сам племянник Императора, — Интай знать не дано. Возможно, новость упорхнула за море, а может, остановилась на границах Лоян. Но одно несомненно — скоро мир прозвенит вестью о явлении покорителя.       — Я не понимаю, кто прибыл, — признается Интай.       — Честно, я тоже, — говорит Хакую. — Разве что…       — Генерал Шуу Кокухье, — подтверждает не высказанную Хакую мысль Коэн. — Он прибыл с донесениями и настаивает на встрече с вами, — Коэн переводит взгляд на Интай, подразумевая и ее. — Он упомянул важные новости с Запада, которые обязан доложить Вашим Высочествам.       Снова вести, снова неопределенность. Интай хочется верить, что принесенные новости хорошие.       Стыдиться за неприветливость и недружелюбность слуг Интай не приходится. Прибывшего генерала расположили в гостевом павильоне, предложили к услугам все удобства, какими может похвастаться дворец, явили радушие как к дорогому и желанному гостю.       В павильоне генерал Шуу дожидается их в одиночестве, пребывая в предвкушающем чувстве скорой встречи, и взрывается радостью, стоит Хакую переступить порог.       — Хакую! — басисто восклицает генерал, игнорируя правила приветствия, и распахивает руки для объятий.       Шуу Кокухье оказывается таким же высоким и могучим, как знакомый Интай генерал Ли. Добродушное, живое лицо с постоянно меняющимися эмоциями не соотносится с грубой и плечистой фигурой, которая навевает мысль о том, что обладатель подобной силы должен быть угрюм и мрачен, а не весел и открыт.       Хакую, тихо посмеиваясь, приветствует генерала крепкими объятиями.       — Позвольте вас познакомить, — Хакую делает шаг назад поближе к Интай, аккуратно берет ее за руку и представляет: — Интай, это генерал восточной армии Шуу Кокухье. Он близкий друг как для моего отца, так и для меня.       Интай уважительно склоняет голову в приветствии.       — Для меня честь иметь знакомство с Вами, — вежливо говорит Интай.       Генерал улыбается шире, глядя на нее по-доброму, с беспричинной теплотой и расположением.       — Я манерам не обучен, Ваше Высочество, уж извините. — Генерал склоняется в малом поклоне перед ней. — Но позвольте мне заметить, что сложенные о Вас песни да рассказы не могу передать и половины той красоты, какой Вы обладаете.       Неприкрытая лесть, такая простая и искренняя, так же приятна ей, как и сам генерал располагает к себе.       — Накануне от Вас прибыл гонец, — говорит Хакую, не отпуская руку Интай. — Не думал, что Вы так быстро прибудете.       Генерал Шуу испускает долгий, протяжный вздох.       — Дело срочное, Хакую, — замечает генерал с затаенной усталостью. — Спешил как мог, да так, что лошадь загнал. Бедняга еще долго будет отходить.       Разговор намеревается быть сложным, очередная путаница проблем, дополняющая клубок и так пока не решенных. Все рассаживаются на топчаны: Хакую с Интай рядом, Коэн и генерал напротив них.       Генерал Шуу приверженец таких же скупых и коротких рассказов, как и Коэн, — говорит емко, не вдаваясь в ненужные подробности.       Повествует, как получил приказ Хакую, посланный вместе с Джудалом, как снял армию и обрезал идущие конницы генералов, преданных Ян Гувэю, как схватил их, и теперь они дожидаются переправки в темницы Лоян в лагере под охраной верных ему людей.       Решить судьбы мятежных генералов предстоит Интай. Венгуану дело с мятежом она передавать не желает из опасения, что семьи приговоренных затаят злобу на вынесшего вердикт. Милосердие полезно только умеренно, — генералов ждет суровое наказание. И лучше пускай ненавидят ее, чем брата.       — И еще кое-что, — генерал обводит внимающих ему Хакую и Интай взглядом. — Твой мальчишка — этот оракул — принес мне весть еще от себя. Велел передать.       Хакую ощутимо напрягается. Интай крепче стискивает его ладонь в успокаивающем жесте.       — Лабиринт, Хакую, — с мрачной обреченностью изрекает генерал. — В городе Баньпо, что в устье Уссун.       Пораженный вздох бесконтрольно срывается с губ Интай. Лабиринт джинна! И не где-то, а рядом с ними, до устья Уссун не больше трех дней пути.       — Его нельзя оставлять, — заявляет убежденно генерал. — Туда уже повадились соваться пустоголовы из близлежащих городов. Я самовольно отправил взвод охранять лабиринт, но кого-то даже армия не остановит.       Хакую бессознательно кивает, растворяясь в размышлениях, кидающих мрачную тень на выражение его лица.       Его опасения, которые Интай считывает по хмурой складке, до конца непонятны. О лабиринтах она знает слишком мало: появляются хаотично, порой в самых недоступных местах, куда не забредешь и случайно.       — Подозрительно, что лабиринт появился так внезапно, — бормочет Хакую больше сам себе.       — Брат, — Коэн подрывается с места. — Я готов отправиться и покорить лабиринт незамедлительно.       Хакую тяжело вздыхает, крепче стискивая ладонь Интай.       — Неспроста это все, — мрачно изрекает Хакую. — Лабиринт оставлять нельзя. Джудал ждет в Баньпо? — обращается Хакую к генералу.       — Да, — отвечает Шуу Кокухье. — Оракул заявил, что ждать вас долго не будет и лучше поспешить.        — Тогда выдвинемся по готовности, — решает Хакую и уже куда мягче, нежнее обращается к Интай: — Я не буду заставлять тебя отправляться с нами, ты можешь остаться в Лоян, а на обратном пути я вернусь за тобой.       Ей противна мысль разлучаться с Хакую, когда только обрела его. Интай покачивает головой.       — Я отправлюсь с вами, а после мы вернемся в Ракушо, — заявляет она.       Плечи Хакую дрогнут в облегченье от решения, которое Интай казалось незыблемым. Она отправится за ним, куда бы он не направился: хоть в лабиринт, хоть в пламя Диюй.       — Уверен, что справишься? — Хакую обращает взгляд на так и не севшего Коэна. — Помнишь, первый лабиринт тоже был местом не особо приятным.       — Справлюсь! — без сомнений заявляет Коэн, выпрямляясь под взглядом Хакую.       Беспокоится, боится за него. Хакую дорог Коэн как младший брат, и его тревоги Интай понятны.       — Много надо будет подготовить, — рассуждает вслух Хакую. — Лошади, провиант, доспехи, — замолчав, бросает взгляд на Коэна.       Сомневается, просчитывает, мечется между братским долгом защищать младших и обязанностью наследника оградить Империю от любых злоключений.       — Я, — вырывается у Интай, и осененная внезапной мыслью предлагает: — Я могу подготовить для Коэна доспехи.       Слегка удивленный ее предложением Коэн склоняется в ненужном поклоне.       — Почту за честь! — звонко реагирует Коэн.       Завершают разговор, условившись выдвинуться в путь по готовности. Очередная подготовка, очередной путь, новая дорога, которая оттянет возвращение в Ракушо и усилит тоску по вновь разорванным связям.       Оставить только очнувшегося отца — сродни пытке. Часть Интай жалеет о сказанном в порыве пожелании отправиться в лабиринт, но и отказаться от сопровождения Хакую не может.       У нее нет верного решения; что не выберешь — ошибешься. Утешая себя, что за время подготовки к отъезду она не отойдет от постели отца, Интай примиряется со сделанным самовольно выбором.       Хакую берется проводить Интай до заднего двора. Они замирают у павильона, который Интай занимала, проживая в Лоян до замужества: небольшом, уютном, обставленном по вкусу его владелицы.       Сжав в кулак всю смелость, Интай беззастенчиво вскидывает голову и спрашивает:       — Останешься?       Хакую подносит ее пальцы к губам и прикасается к ним в показательном ответе: «что бы она не попросила — он исполнит».       Сверху на них смотрят звезды, перемигиваясь в усмешках, становится свидетелем тайного свидания серебро-ликий месяц, а ночь, опустившая темное покрывало мглы, верно сокроет их тайны под своей защиты.       Серп месяца разрастается до полнобокой луны за время сборов: проходит не одна дюжина дней прежде, чем Интай завершает дела, а Хакую заканчивает с приготовлениями.       Впервые отъезд не омрачает горечь.       Протянувшаяся черная полоса оказывается позади. Интай оглядывается на произошедшее с горячим желанием более не переживать подобные ужасы.       Отец шел на поправку. Причину недуга выяснить не удалось, лекари, как и сама Интай, полагали, что гуна травили ежедневно на протяжении многих месяцев, поддерживая его в больном состоянии. Без новых порций губительного яда и под присмотром лучших лекарей Чжао Шуай смог оправиться достаточно, чтобы выйти из долгого сна, но не настолько, чтобы вернуться к делам Кай.       Отыскать Сяолин не удалось: ни тела, ни следа, ни одного упоминания. Полная безызвестность и могила с одеждой — больше ничего.       Назначенный новым гуном Ян Венгуан втягивался в дела постепенно, медленно под руководством Интай и Хакую. Не всем он пришелся по душе, однако в юном гуне оказалось достаточно твердости, чтобы противостоять зревшим интригам, но не так много, чтобы сдержать свое разочарование от отъезда кузины.       Венгуан смог простить Интай за переданный насильно титул. Хоть привязанностью друг к другу они дорожили сильнее обид, скорое прощание побудило забыть о любых разногласиях, ведь возможность вновь увидеться им могло представиться нескоро.       Без того шумный дворец превращается в настоящий несмолкаемый рой в день отъезда Интай и Хакую. Во внутреннем дворе выстраиваются колонной конники, — солдаты генерала Шуу, прибывшие по его указке, дабы сопровождать венценосную пару до лабиринта.       Обходя двор, Интай принимает поклоны и приветствия от собирающихся на проводы чиновников и министров с невежливым нетерпением и со слишком явным нежеланием поддерживает светские беседы. За чужими головами пытается углядеть полыхающую рыжим макушку, а когда мелькает в отдалении красная голова, Интай быстро прощается с подошедшим к ней чиновником и бросается к Коэну.       — Постой, — окликает Интай мелькающего в толпе силуэтом Коэна, сомневаясь, что он сможет различить ее голос.       К ее удивлению, Коэн останавливается, озирается и, приметив пытавшуюся подойти к нему Интай, направляется в ее сторону, отдавая приветственный поклон.       — Пойдем скорее. — Интай спешно берет Коэна за руку.       Коэн покоряется ей безмолвно и послушно следует в оружейную, примостившуюся около дворцовых оградительных стен.       Горячее желание предоставить Коэну подарок делает Интай нетерпеливой. Стоит им зайти в пыльную и пропахшую маслом оружейную она отпускает его руку и спешит к столу с разложенными на них доспехами. Тонкий металл нагрудника блестит в тусклом свете, пробивающимся сквозь запыленное окно.       — Я обещала тебе доспехи, — говорит Интай, обводя рукой стол. — Во всем Кай не сыскать доспеха лучше и надежнее этого. Его ковали в Линцзине и закаляли в воде реки Юндюхай.       Коэн подходит ближе, с интересом рассматривает нарукавники, вглядывается в гравировку. Кончиками пальцев Интай касается сверкающих и начищенных наплечников.       — Это доспех моего брата, — тихо произносит Интай. — Я хочу, чтобы он был у тебя.       Протянутая к доспеху рука Коэна застывает. Интай ожидает его возражений, несогласия принять подарок, однако Коэн удивляет ее быстрым кивком и клятвенным заверением:       — Я буду беречь их.       — Лучше береги себя, — мягко просит Интай. — Давай примерим их. Возможно, они будут велики. Я просила подогнать под твой размер, но, боюсь, кузнецы могли не угадать.       Без ее помощи Коэн облачается в доспех, затягивает ремешки нарукавников и наручей, натягивает тонкий нагрудник.       — Великолепно, — с придыханием говорит Интай, вспоминая образ брата, плохо сохранившийся в памяти.       Остались только смутные ощущения. Ингтэй в военном обмундировании казался юной Интай подобием Гуань-ди — несокрушимым Богом Войны, которого не могут взять ни стрелы, ни мечи. Доспехи делали брата неузнаваемым, и тем приятнее для Интай было вновь увидеть его улыбку, очутиться у него на руках и услышать, как он привычно зовет ее «младшая сестра».       Горло перехватывает. Интай силой заталкивает проснувшиеся воспоминания обратно в пыльный угол.       Коэн принимает похвалу кивком.       — Вы уже дважды отблагодарили меня, — говорит Коэн. — Теперь моя очередь.       Прежде чем Интай успевает возразить, Коэн удаляется. Кажется, даже специально убегает, чтобы не слышать ее заверений, что нет надобности в ответных дарах.       Ведь единственно, что Интай нужно, — чтобы он и все, ставшие ее братьями и сестрами по духу, были в порядке.