Влюблённые бабочки

      «Дорогая матушка», — так начинается письмо Интай к Ян Гуйни.       И также заканчивается. Как бы Интай ни подбирала выражения, все они — эти дурацкие слова, не складывающиеся в предложения — кажутся ей ужасными, способными стать розжигом и так незатухающих переживаний матери.       «У меня все хорошо», — выводит Интай следующей строкой. Написанные нетвердой рукой иероглифы расплываются по листу, сливаясь в кляксу.       Бесполезно. Отложив кисть, Интай потирает уставшие, ввалившиеся от недосыпа, глаза.       Тревожные мысли подтачивают решимость до основания, обнажая неуверенность в казалось бы твердом решении. Взгляд притягивает и удерживает маковая соломка — оставшаяся горстка, спрятанная и тайно хранимая для особого случая.       Не думала только Интай, что случай представится так скоро, и что потребуется дурман именно ей.       Аптекарское искусство ей знакомо мало — по тем крохам знаний, которые ей дали наставники, и о маке они говорили как о яде и лекарстве, как о погибели и о спасении. Трудно сочетать подобный капризный элемент с другими, и без специальных знаний Интай понимает: ошибка может стоить дорого.       Растолченный и растворенный в молоке, мак вызвал сонливость у матери Кохи; отправил женщину в спокойную негу, но какой результат вызовет мак в сочетании с крепким напитком — Интай не знает, и никто не подскажет ответ, попросту некому.       — Я подставлю даму Ли, — сказала она Хакую в их последний разговор. Одухотворенная тем, что он принял ее сторону в беде с Кохой, она прямо заявила о своей идеи, уверенная: он поймет ее мотивы, ее необходимость нанести опережающий удар. — Разыграю покушение на собственную жизнь.       Беспричинный гнев на ее слова заволок его глаза, сделав их пугающе темными, и Интай проглотила возражения на резкий ответ:       — Не смей ничего подобного вытворять, — отчеканил Хакую.       Но мысль о подобном, как болезнь, завладевает Интай и не отпускает, заставляя отдавать все силы на размышления, а пагубное: «а что, если…» преследует, становясь мистическим фантомом удачной, но упущенной возможности.       Неуверенные раздумья хуже отравы. Яд убивает сразу, а тягостные мысли растворяют ее сознание с жестокой медлительностью. И даже рассылая приглашения дамам на оперу, которой горячо восхищалась дама Тянь, Интай не уверена, что наскребет в себе львиной храбрости довести задуманное до конца.       Непостижимым образом она балансирует на грани между безнадежностью и сдержанным благоразумием, стараясь удержаться и не потонуть в отчаяние, четко понимая: никакое количество тревоги не поможет будущему. Но отринуть их не удается.       — Ваше Высочество!       Стук в дверь заставляет Интай вздрогнуть и порывисто схватить пузырек с маком, спрятав его под письмом матери.       — Госпожа, — в кабинет заглядывает Юань, — паланкин вас ожидает.       Погрузившись в темные воды размышлений, она на миг забывает — зачем же прибыл паланкин, и с трудом, выбираясь из трясины сознания, всплывает мысль: ей нужно отвести Коху на смотр к генералу.       Хакую условился со своим наставником быстро: генерал согласился взглянуть на Коху и на его способности, а после дать окончательный ответ.       Кохе стоит постараться, как и самой Интай.       Непринужденного очарования, пленительной легкости в ней нет — в ее власти только слова, предложения желанного, и если Коха потерпит поражение, Интай готова применить знакомое ей искусство переговоров в битве мечей. Что только она может предложить генералу, пока непонятно. Возможно, Хакую выручит ее и в деле с генералом. Все же ему тоже небезразлична судьба кузена, иначе не стал бы помогать ей: сначала с отцом-императором, а после и с генералом.       Интай выходит из дворца в сопровождении Юань.       Во внутреннем дворе ее поджидает Коха — раскрасневшийся и разлохмаченный от сурового холодного ветра, закутанный в теплую изумрудную мантию из парчи.       Следы жестокости его отца пожелтели, синева сошла, разбитая губа затянулась, кровь смыли с юного лица, но вернуть то, что Цинван сломал своим визитом — остаток детской невинности — не смог бы ни один лекарь. В глазах Кохи горит огонь — отголосок пламени ненависти, которым он пылает изнутри, и яростного желания мести; наказания для обидчика.       Его намерения разделяет и Интай. И только способов ни у него, ни у нее нет, лишь одно оттягивание возможного повторения.       Произошедшее осталось тайной. Интай отправляла служанок подслушивать, разносить новости, но глухие к страданиям безызвестного мальчишки и его матери, которая едва оправилась от визита Цинвана и до сих пор находилась под присмотром лекарей, никто не выразил ни сочувствия, ни участливости даже на словах.       — Титул, — с важным видом кивает ей Коха.       На его приветствие Интай отвечает тяжелым вздохом.       Ни раз и даже ни два она объясняла — ему следует обращаться к ней иначе, однако упорно, то ли искренне не понимая — в чем Интай сомневается — то, ли просто находя удовольствие в звучании данного слова, он продолжает звать ее подобным образом.       Интай поправляет на плечах теплую, подбитую мехом накидку. Холода подкрадываются незаметно, кусаются и цапают за открытое лицо и руки. В Кай климат мягче, ласковей к своим жителям; в Ко же Интай предчувствует суровую и холодную зиму.       — В паланкине мы доедем до военного министерства, — говорит Интай Кохе на ходу, ступая на дорожку к воротам дворца. — Там нас будет ждать генерал Ли. Он друг и верный сподвижник Императора. Независимо от того, что он попросит сделать, тебе необходимо будет это исполнить со всей старательностью.       Хакую не пояснил: в чем же будет заключаться смотр. В беге? Прыжках? Наверняка нечто несложное.       Евнухи склоняются перед Интай и угодливо открывают дверцы паланкина перед ней. Коха ловко запрыгивает следом, садясь напротив. Паланкин дергается и начинает медленно ползти в сторону.       — Ты должен понравиться ему, — напутствует Интай.       Коха на каждое слово кивает с отработанным лживым пониманием, и вера в его искреннее осознание ситуации истончается.       — Это важно, — вкрадчиво говорит Интай. — Если все получится, то учить фехтованию тебя будет один из лучших генералов империи.       Неправильно подбивать Коху на насилие. Ей следует выучить его сдержанности и учтивости, вложить в юную голову уважение к отцу, только вот у самой по жилам растекается опаляющая ненависть к Цинвану, сердце заветно хранит злобу, и оно же ей говорит — никто не подарит Кохе милосердие, не видать ему справедливости.       Поэтому ему следует взять эту справедливость за горло и сжать. А случись несчастье, Интай попытается вывезти их с матерью; отправит в Кай под защиту своей семьи.       — Я понял, титул, — тянет Коха, откидывая голову на подушки. — Если этот дядька поможет мне стать сильным, то я уж его впечатлю как надо.       Его легкая безалаберность в их сложной ситуации не нравится Интай — ему следует серьезнее относиться к предстоящей встрече.       После происшествия Коха едва связывал слова меж собой, и на вопросы Интай реагировал односложными движениями или молчанием. То, что он с ней разговаривает — достаточно веская причина для того, что она проглотила кислое недовольство, могшее разрушить их отношения.       На полигоне, позади военного министерства, их уже ожидают.       Высокий, широкий в плечах, с полосами старых шрамов на лице — генерал Ли внушает некий страх одним видом и более робких повергает в настоящий ужас, и коробит Интай. В его жестких чертах она находит нечто напоминающее ей дядю, такого же сурового генерала. Рядом Хакую, чье присутствие отдает теплом в замерзшем теле, и губы дергаются в улыбке. И отчего-то Коэн тут же, при взгляде на которого Коха ощутимо напрягается.       Опустив руку на плечо Кохе, Интай нашептывает, стараясь отвлечь его внимание от старшего брата:       — Темноволосый — это наследный принц, Рэн Хакую. Тебе следует поприветствовать его поклоном. Он твой кузен, но без разрешения нельзя обращаться к нему иначе, кроме как по титулу.       Коха реагирует быстрым кивком.       Генерал Ли и Коэн приветствуют Интай официальным поклоном — склоняется, сложив руки перед собой. Хакую же, ведший с кузеном и генералом разговор, завидев ее, будто светлеет лицом: перемена кроется где-то в уголках губ, в глубине темных глаз, но столь неуловимы изменения, что проследить за ними не удается.       Интай кивает Хакую и выводит Коху вперед, говоря:       — Это Рэн Коха, третий сын Цинвана и твой кузен.       Хакую с какой-то неохотой переводит взгляд с нее на Коху, и выражение его лица теряет те малые проблески тепла, которые дорисовал ее воспаленный от бессонницы разум.       — Будем знакомы, — говорит Хакую.       Интай сильнее сжимает ладонь на плече Кохе, давая знак, и несколько неловко, он складывает руки и склоняется перед Хакую в поклоне.       Слегка сжав плечо Кохи в безмолвной похвале, она отпускает его.       — Так, — Интай оглядывает пустой полигон, — с чего начнем? С пробежки? Или упражнений? Что Коха должен вам показать?       Хакую складывает руки на груди, и, откашлявшись, произносит:       — Он будет драться на мечах с Коэном.       Подобного она не ожидала. Интай вглядывается в Хакую, надеясь понять — он же шутит? Но он отводит взгляд, рассматривает землю под ногами с таким внимательным интересом, будто в мелких песчинках сокрыта истина.       — Коха не умеет держать меч, — говорит Интай в попытке воззвать к разуму собравшихся. — Как ему победить Коэна?       Почему из всех людей дворца именно Коэн. Интай не против спарринга, если он позволит добиться желаемого, но не с Коэном — как же он сам согласился? Неужели забыл, какая у Кохи реакция на него?       — Ему и не нужно. — Низкий с грубоватыми интонациями голос, принадлежащий Ли Сейрю, забирает на себя внимание Интай, и она переводит взгляд с Хакую на генерала. — Простите, что заговорил без разрешения, Ваше Высочество.       Вежливость всегда отмечается Интай отдельным качеством в людях — так и учтивость генерала приходится по душе и располагает к себе, несмотря на общую безрадостную атмосферу.       — Мальчику нужно лишь продемонстрировать то, как он держится в бою, — продолжает генерал. — Я прекрасно понимаю, что у него нет даже базовых навыков, однако порой будущего воина можно определить только по тому, как он двигается.       Интай опускает взгляд на Коху. Он остается равнодушным ко всему сказанному, не горит в нем решительного блеска победы или страха перед предстоящим боем.       — Ты согласен? — несколько неуверенно спрашивает Интай.       — Если так нужно, то да, — просто отвечает Коха.       С неспокойным сердцем, следуя за Хакую и генералом, Интай уходит подальше, освобождая место для спарринга между братьями.       Коэн кидает замерзшему на месте Кохе деревянный меч и отходит в сторону — становится в стойку, выставив меч перед собой, а Коха медленно развязывает шнурки на мантии, трепетно складывает и откладывает ее в сторонку, чтобы не мешалась.       Все наблюдают за ним молча, прицениваясь к каждому движению.       Подобрав меч, Коха пытается повторить стойку брата — расставляет ноги, берется за рукоять двумя руками, но поза ему непривычна и явно трудна. Он поворачивается к ним, смотрит на Интай с немым вопросом: «все ли я делаю правильно?».       Интай не успевает послать ему ободряющую улыбку — Коэн наносит первый удар. Деревянный меч прописывает дугу и ударяет в землю, рядом с омертвело замершим Кохой.       — Это было предупреждение, — говорит Коэн. — В следующий раз я буду бить в полную силу.       Интай прижимает ладонь к губам, сдерживая и ругань, и возгласы. Что за жестокость!       Коэн отходит назад и, не дожидаясь, пока Коха оправится от сковывающего шока, наносит новый удар, от которого Коха успевает вовремя уйти, уклонившись влево, но Коэн реагирует с отточенной реакцией — развернувшись, не завершив прошлый удар, он наотмашь бьет Коху по коленям и тот с болезненным стоном заваливается на землю.       — Поддается зараза, — хмыкает генерал рядом с Интай.       Эти резкие движения, пробивающая сила — поддавки? Страшно представить истинную мощь Коэна, буйную и свободную от ограничений.       Коэн вновь заносит меч и обрушивает его на землю в том месте, где миг назад была голова Кохи — он успевает откатиться от удара и вскочить на ноги, но двигается медленно, хромая и морщась от боли.       Интай дергается вперед, но Хакую перехватывает ее за руку и несильно сжимает.       — Подожди, — мягко просит Хакую.       Интай с трудом покоряется. Идея спарринга уже не кажется ей хорошей; Коэн просто забьет Коху, как ранее их отец. Нет и проблеска надежды на благой исход.       Коха наращивает расстояние между собой и Коэном, а тот зверем кружится вокруг, выжидая и готовясь для нового удара.       Коэн неожиданно замирает — разводит руки в стороны, словно намереваясь заключить брата в объятия, и медленно, с какой-то неискусно поставленной вальяжностью, произносит:       — Ты такой же жалкий, как и твоя мать.       Интай прошибает злость вместе с Кохой — она оба вспыхивают, и тушит ее только запоздавшее осознание: Коэн нарочито выводит Коху. Но Коэн, каким его успела узнать Интай, не бросается оскорблениями, не позволяет себе и лишнего звука, предпочитая словам молчание. Догадка его действия вспыхивает молнией на краю сознания, но укрепиться не успевает: Коха, распаленный, подпитываемый ненавистью, бросается вперед.       Коэн уворачивается, и деревянный меч Кохи прописывает дугу в воздухе в том месте, где миг назад стоял Коэн.       Коха заваливается вперед, но удерживается на ногах, и развернувшись, вложив в силу всю свою обиду и злость, с размаху бьет мечом — ослеплённый яростью и ведомый ей он наносит удар наугад.       И попадает.       Хруст разносится по всему полигону и набатом отзывается в Интай. Меч Коэна, который тот выставляет в качестве защиты, идет трещиной, раскалываясь на части.       Ярость покидает его и обессилевший Коха падает ничком на землю. Бездумно Интай бросается к нему, и взяв за плечи, приподнимает.       — Ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает Интай, заглядывая в побелевшее лицо.       Коха приоткрывает глаза и тихо, сквозь силу, спрашивает:       — Я справился?       Вопрос колит в груди, утыкается острым краем в невысказанную привязанность, которую Интай втайне от самой себя взрастила. Определено все должно быть не так — они оба не заслуживают всю несправедливость, что им преподносит мир в качестве дара.       — Да, ты справился, — раздается над головой басистый голос генерала. — Ваше Высочество, я возьмусь за него и в будущем, уж поверьте мне, из него выйдет неплохой командующий войсками. — В голосе генерала довольствие, как у купца, взявшего за дёшево хорошую лошадь.       Крепче Интай стискивает Коху, прижимает к себе, как в защите от предсказательных слов. Командовать войсками — не такое будущего она ему желает.       Схватив чувства в кулак и сжав их, Интай отпускает Коху, поднимается, медленно отряхивает юбку от грязи, и, удивляясь ровности своего голоса, спрашивает:       — Как скоро вы приступите к тренировкам?       — Мы начнем сегодня, — отвечает генерал. И рассмотрев в ее лице признаки несогласия, добавляет: — Ваше Высочество, позвольте мне быть откровенным: я могу сделать из него солдата, возможно, будущего генерала, но если вы и сами желаете подобного. Из него не выйдет хорошего военного, если вы не позволите мне в полной мере заниматься с ним.       Меры генерала не соответствуют этичности — в этом Интай отчего-то уверена. Сам вид его наталкивает на мысли о жестоких способах воспитания, и она боится за и так израненную душу Кохи, разбитую беспощадностью мира.       — Возможно, нам стоит спросить самого мальчика о его желаниях, — говорит Хакую, подходя к ним.       Интай опускает взгляд на Коху, который за время разговора успел сесть. Лицо у Кохи раскраснелось, лихорадочный румянец пылает на щеках. В нем нет предвкушения или победной радости; уставший и изнуренный, он едва тлеет жизнью.       — Коха, ты… — мягко начинает Интай.       — Я согласен, — перебивает ее Коха. — И я готов. Я хочу знать, — Коха переводит взгляд на отошедшего в сторону Коэна, — хочу понять, каково это — быть таким же сильным.       Тяжело, стискивая зубы, Коха поднимается с места, цепляясь за юбки наряда Интай, и, покачиваясь из стороны в сторону, отдает генералу поклон.       Смиряясь с его желанием, Интай просит у генерала лишь одно:       — Позаботьтесь о нем.       — Всенепременно, Ваше Высочество. — Генерал опускает взгляд на Коху, который крепко держится за край юбки Интай, как за единственную в жизни опору. — Простите мою грубость, но вам лучше уйти.       Это не прощанье — они будут видеться. Интай не перестанет навещать и следить за его жизнь, однако на сердце тяжело, его тянет вниз камень сомнений в правильности происходящего.       Интай кладет ладонь на макушку Кохи, но он впервые уворачивается — отходит и, глядя на нее упрямо, с той непробиваемой и непокорной воинственностью, которая светилась в нем при первой их встрече, восклицает:       — Позаботься о маме, а после уже я буду заботиться о вас!       И впервые за много дней Интай видит его улыбку — широкую и зубастую, как в предвкушении какой-то хорошей проделки, но легкости она не вызывает. Это она должна заботиться о нем, а не он о ней. Она не преуменьшает его способности, знает его силу, видела пламя его души, и верит — у Кохи все получится, но от тревог этими уверениями не спастись.       Хакую мягко берет ее за руку и уводит — Интай покоряется ему, ведь собственных сил сделать шаг нет.       — Не стоит так волноваться, — говорит Хакую, чутко уловив настроение Интай. — Генерал суров, конечно, но он никогда не обидит его.       — Я знаю, но… — Интай замолкает, пытаясь емко высказать причину своих переживаний, грамотно объяснить, что ее беспокоит не только будущее Кохи, но и ее собственное; что задуманное она не оставила и теперь, рядом с Хакую, стыд за интригу, которую собирается провернуть, прогрызает путь до совести, и он колется, оплетает ее терновыми колючками.       В своем неразумии она вольна, но накликать беды на Хакую она не желает, за ее глупость он платить не должен.       — Но мои слова не облегчают твоих беспокойств, — заканчивает за нее Хакую, заставляя свой голос звучать с какой-то неестественностью веселостью.       Интай понуро кивает.       — Может, хочешь прогуляться? — Хакую замирает около паланкина, привезшего Интай с Кохой в министерство, и отводит взгляд, рассматривая столпившихся евнухов. — В большом саду есть яблони, они уже отцвели, но все же там довольно красиво, наверное. Сам-то я там редко бываю, — путано и сбивчиво говорит Хакую.       — У меня дела. — Интай извиняюще улыбается. — Я пригласила оперную труппу выступить на встрече с дамами.       Хакую кивает — в выражении его лица нет обиды или разочарования от отказа, только какое-то непонятное напряжение, тень трудных размышлений.       Долго, кажется, вечность, они стоят около паланкина, не решаясь расстаться и разойтись по делам, зная — следующая их встреча может случиться нескоро. И от этой мысли расцветает что-то смелое, решительное, и Интай порывисто предлагает:       — Можешь проводить меня.       Хакую соглашается на удивление быстро.       Евнухов отсылает — они уносят пустой паланкин, а Хакую с Интай медленно, растягивая дорогу, идут в сторону дворца Юйланьтан.       — Что за оперу будут давать? — интересуется Хакую.       — Влюбленных бабочек. — Недоумение на лице Хакую дает Интай, возможность пояснить: — Это классическая опера о двух влюбленных, которые не смогли быть вместе. Их разлучила смерть, и после они воссоединились будучи двумя бабочками.       — Какая веселая история.       — Она весьма интересная, — возражает Интай. — Тебе стоит ее послушать.       — Это приглашение? — спрашивает Хакую с какой-то доброй насмешкой, которая более не вводит Интай в ступор, и отвечает она ему с такой же шутливостью:       — Разумеется. Представь — целый вечер говорить о тканях, пить чай и слушать длиннющую оперу.       — Весьма увлекательно, даже не знаю, что я больше предпочту — слушать очередной доклад о нехватке зерна или слушать завывания певцов.       — У тебя весьма непростой выбор, — качает головой Интай.       Хакую усмехается с ее слов.       — Предпочту то, что не заведет меня в могилу от скуки.       — Тогда ты будешь выбирать вечно, — драматично заключает Интай.       — Раз так, — Хакую наигранно хмурится, — тогда предпочту то же, что и ты. В твоей компании и умереть от скуки не страшно. Будем как герои твоей оперы.       От безобидных слов щеки вспыхивают — начинают полыхать, как кострища. Ответить ничего не удается, и Интай жалеет, что собранные волосы, не способны прикрыть ее лицо. Он же не имел в виду, что они влюбленные, как герои, а она вся в краску, дура.       Короткий разговор с Хакую притупляет тревоги, но стоит Интай перешагнуть порог, как населявшие дворец переживания, которые она и породила, льнут к ней, облепляют со всех сторон, и отягощенная ими Интай сникает.       Найдя маковую соломку, позабытую в кабинете, Интай сжимает пузырёк в ладони. Так ли все это нужно? Она может найти иной выход — нужно лишь время. И жестокая часть разума, не скованная неуверенностью, шепчет: «времени нет, права на раздумья нет, промедление будет стоить дорого». Если первый удар смертелен, то второй и не понадобится.       Неохотно она готовится к приему. При помощи Сяолин и Юань облачается в торжественно красный наряд: тяжелые юбки перехватывает пояс, окантованный синей вышивкой, которая повторяется на воротнике верхнего халата и перетекает на рукава.       Шпильки, скрепляющие высокую прическу, больно колются, а украшавшие их подвески с драгоценными камнями качаются из стороны в сторону, стоит Интай шевельнуть головой. Лицо набеливают, а щеки разрумянивают, скрывая следы бессонных ночей.       Приготовления растягиваются. Юань и Сяолин едва успевают к назначенному часу, и Интай в который раз подумывает, что следует взять больше служанок, но подобный вопрос такой мелочный, что дело о поиске новых компаньонок она откладывает уже больше месяца.       — Сяолин, — зовет Интай, глядя на служанку сквозь зеркало, — завари мне мяты.       Распоряжение застает ее врасплох. Она бросает взгляд на Юань, которая по обыкновению занимается мелкими делами, и ее мысленный вопрос углядывается по нахмуренному лбу: «почему не она?».       Но противиться права нет, и Сяолин уходит.       Интай ждет, пока шаги Сяолин смолкнут, и тогда заговаривает:       — Юань, возьми. — Интай насильно вкладывает баночку с маковой соломкой в руки служанки. — И слушай меня внимательно: в один момент вечера я позову барышню Ли к себе, чтобы та налила мне чаю. Ты же должна еще раньше смешать мак с чаем. Высыпай все. Мак должен настояться вместе с чаем. Сорт возьми красный, самый крепкий из имеющихся.       Юань мрачнеет при виде баночки — содержимое ей знакомо не хуже самой Интай.       — Госпожа, — дрожащим голосом произносит Юань, — это ведь…       — Ты поняла? — строже повторяет Интай.       — Но… — вновь открывает рот Юань.       — Ты забыла, по какой причине оказалась у меня в служанках? — холодно спрашивает Интай. — Но моя память не столь коротка. Помни — ты здесь, пока полезна мне.       Слезы собирается в глазах Юань, грозясь пролиться. Она быстро кивает и опускает голову, скрывая обиду, но Интай, измученной тревогами, безразличны чувства служанки — больше ее волнует мысль наконец избавиться от причин своих тревог.       Всех пауков пора вытравить из сада ее жизни.       В павильоне Ванчутьин раскаленные каны пышут жаром, зажженные свечи источают тепло, и огонь их мелко пляшет от колебания воздуха. В первые мгновения, после промозглой погоды улицы, теплота павильона кажется успокаивающей, но, просидев в нем кэ, Интай едва ли находит такую температуру терпимой. Она грозится упасть в обморок раньше, чем выпьет маковый раствор.       Гостьи ее пребывают по одной: сначала дама Тянь, которая без умолку рассказывает Интай о привезенном из Балбадда дамаске. После — дама Си, которая бахвалится старшим сыном. Все пребывают и пребывают — каждая в красивом наряде, надушенная, увешанная драгоценностями, чей блеск перекрывает тусклость их натур.       Каждого гостя Интай встречает вежливой улыбкой, заученной настолько, что губы сами разводятся, стоит евнухам только взяться за ручки дверей.       — Прибыли дама Ли с барышней Ли, — объявляет евнух громко.       Имена подобны топору, разрубившему беззаботность атмосферы: все дамы подбираются, замолкают и бросают нечитаемые взгляды на Интай, недрогнувшей при прибытии семьи Ли.       Дама Ли кажется еще более старой и отвратительной на фоне красавицы внучки, которая смущенно улыбается, кланяясь Интай. Скрип голоса старухи пробуждает в Интай дрожь прежних эмоций, которые она старательно удушает.       Рано. Еще слишком рано.       — Я рада, что мы так вскоре с вами встретились! — говорит Интай собравшимся, обводя дам взглядом. — В прошлый раз дама Тянь, — Интай позволяет себе улыбнуться шире в сторону названной, — поведала мне о прекрасной оперной труппе, и я не смогла удержаться — пригласила их во дворец. Сегодня мы послушаем «Влюбленных бабочек», и я рада разделить эту чарующую историю с вами.       С распоряжения Интай оперная труппа выходит на середину зала и, поклонившись сначала ей, а после и собравшимся берут первые ноты, начиная трагическую историю любви.       Служанки разносят пиалы, димсам, передвигаясь тихо и быстро меж столами, подобно маленьким птичкам, носящимся меж кронами.       Перед Интай ставят булочки, засахаренные фрукты, но ни к чему она не прикасается, показно слушает оперу с увлеченной внимательностью. И только изредка, позволяет себе бросить взгляд на даму Ли, которая откровенно прикрывает глаза, скучая и не находя ничего интересного в мастерском пении.       Певец смолкает — первый акт заканчивается, и труппа уходит, чтобы после перерыва вернуться с продолжением.       — Прекрасная история, — замечает дама Тянь, улыбаясь сама себе. — Любовь героев всегда повергает меня в слезы.       Кто-то кивает на ее слова. Опера находит отклик во многих сердцах; почти во всех — кроме одного, старого и зачерствелого.       — Глупая история о еще глупых детях, которые выбрали смерть, — хмыкает дама Ли, отравляя непринужденный настрой своим ядом.       — Вы зовете любовь глупостью? — спрашивает Интай, надеясь перевести разговор в мирное русло.       — Если вы не лишены рассудка, то согласитесь со мной. Не сверлите меня взглядами, — обращается дама Ли к нахмуренным гостьям, — любовь для дураков. А вам всем уже повезло, если ваши мужья хоть как-то умеют удовлетворять вас. В противном случае у вас совершенно безрадостная жизнь. Что и понятно, — дама Ли окидывает стоящего у стены евнуха, — у мужчин единственное достоинство. Хотя некоторые, — Дама Ли переводит взгляд на Интай: глядит откровенно, прямо, не скрывая, кому адресованы ее слова, — не способны оценить и подобное достоинство у своих мужей.       Какая же наглость! Отвратительные манеры. Чаша терпения трескается от последней капли, и уверенность в принятом решении укрепляется.       — История восхитительна. — Стоит Интай заговорить, как все внимание дам переходит с дамы Ли на нее. — Как и говорил герой оперы: «великий человек на службе не должен быть бесцеремонен и давать повод для легкомысленных поступков». Величие в преодолении, поэтому, — Интай поднимает взгляд на даму Ли, — барышня Ли, налейте мне чашку чаю.       Удивление от ее слов пропитывает воздух, а недоумение и не озвученные догадки — что же происходит? Неужели принцесса пойдет на поводу у семьи Ли? — звенят тревожным колоколом.       Барышня Ли удивлена не меньше других — она долго сидит, смотря на Интай большими глазами, и, резко спохватившись, бросается вперед, не среагировав на тихое, не услышанное никем, кроме, пожалуй, самой Интай, замечание своей бабушки остаться.       Удивление дамы Ли на вкус как лучший и губительный яд из всех. Ее выражение задумчивости и непонимание стоит всяких потерь.       Барышня принимает чабань из рук Юань, и с мастерством наливает чай в пиалу в гнетущем молчании гостей и трепетном ожидании Интай.       — Прошу Вас. — Барышня Ли подрывается вперед и протягивает Интай пиалу. Юное лицо светится восторгом от высказанного расположения принцессы к ней; подать чай члену императорской семьи — честь, и барышня Ли не скрывает своего счастливого восторга.       На краткий миг, когда их пальцы смыкаются на пиале, Интай становится жаль эту девочку. Нет ее вины в провинностях семьи, но милосердие излишне дорого при дворе.       Залпом Интай опустошает пиалу, замечая вскользь:       — У чая странный вкус.       Успех в мелких деталях — в случайных словах, в пустом чайнике, в косом взгляде на виновных, в хмурой складке меж бровями –, которые остаются не замечены, но, приглядевшись, можно усмотреть связь, протянувшуюся между событиями, подобно крепкой паутине меж деревьями.       Никто из дам не успевает понять — зачем же принцесса обронила подобную фразу — оперная труппа возвращается, и короткие слова остаются позабыты.       Певец выходит вперед, берет новые ноты и начинает второе действие.       Интай отсчитывает про себя время. Сколько же должно пройти? По ее подсчетам, из-за добавки в крепкий чай, поднимется внутреннее давление и появится легкое головокружение — этого будет достаточно, чтобы бросить тень на барышню Ли и ее бабку, а после взять ситуацию под контроль.       Предвкушая выражение лица старухи, Интай придумывает красивые фразы, которыми обрушит мир на ее голову. Стоит сказать, что она пыталась одарить их своим радушием, а они его не приняли. Дамы, несомненно, займут ее сторону — покушение, пусть даже мнимое, на жизнь члена императорской семьи карается серьезно, и быть погребенными под лавиной чужих ошибок не хочется никому.       По телу пробегает дрожь, несмотря на стоящий жар Интай вдруг становится холодно, словно откуда-то повеяло зимой и стужей.       — Такая тоска и горечь снедают меня, — поет певец.       Тошнота перехватывает горло, мешая ровному дыханию. Интай впивается ногтями в ладонь, пытаясь превозмочь накатившее ощущение.       — Я желаю стать тем, кто всегда будет подле тебя.       Стук в ушах перекрывает под собой оперу, а сердце бешено бьется в груди, словно пытаясь выпрыгнуть. Что-то не так — не подобные ощущения у нее должны возникать.       — Я желаю быть бабочкой, которая вспорхнет в небеса с твоей душой.       Она переборщила — эта мысль пронзает ее, как и темнота, резко накинувшая на нее свои сети. Мир погружается во мрак, и Интай не понимает — где явь, а где небытие. Все поглощает прожорливая пустота.