Навки-Мавки, верно?

Не успел он ничего сказать, как дверь, вопреки всем надеждам, распахнулась. На пороге, уперевшись боком о дверной проём, стоит удивлённая Аделинда. — Молодой господин, я бы советовала вам поторопиться, пока учитель не явился сюда персонально, — Тон девушки звучит с напускной строгостью, под которой совершенно точно прячется искреннее беспокойство. — Извините, который час? Похоже, я... — У вас десять минут. Учитель ждёт на площади, — Не дав ему договорить, вновь строго сказала Аделинда, но позже добавила: — Если у вас какие-либо проблемы, не стесняйтесь говорить об этом мне. В последнее время меня беспокоит ваше самочувствие, молодой господин. — Конечно, Аделинда. Но я... Дверь со скрипом закрылась, а позже тишина отдалась спешным стуком туфель. Что вообще происходит? Я, кажется, проспал завтрак? Почему меня никто не разбудил? — Всё больше вопросов оседало в голове Дилюка, пока он со спешкой натягивал широкую штанину. Но недопустимо ведь для наследника пропускать даже столь мелкие мероприятия, верно? Почему даже Аделинда... — Из раздумий его вырвал на полуслове строгий мужской голос, когда тот быстрым шагом выскользнул на тренировочную площадку. На плечо легла тяжёлая мужская ладонь, несильно сжав. Дилюк почувствовал себя нашкодившим котёнком. Вот только котят его отец не переносит, а никаких пакостей за собой он не припоминает. Почти. — Господин Рагнвиндр, вы опоздали. Опять. А это недопустимо для наследника, верно? — Громогласный голос учителя фехтования разразился как гром среди ясного неба. Странное дежавю. Но не за опоздание же так строго у нему обратилась обыкновенно гуманная Аделинда? Или... — Господин Рагнвиндр, я жду объяснения вашему поведению за уходящую неделю. В четвёртый, чёрт возьми, раз за утро вырванный из раздумий Дилюк спешно поднял взгляд, с нотками неуверенности в голосе ответив: — Виноват, Кэйташи-сенсей. Впредь такого больше не повторится. В ответ последовало грузное молчание и суровый, недоверчивый взгляд. Однако допытываться до парня учитель не стал, лишь строго скомандовал начинать разминку, попутно сопровождая его угрозами насчёт повторной оплошности. * * * Тренировка шла в медленном темпе. Дилюку будто завязали глаза и заткнули уши, намеренно оставляя его наедине с леденящими душу догадками. Все мысли были посвящены лишь жалким попыткам выяснить причины всеобщего неодобрения вокруг него. Несколько раз учитель даже ловил его витающим в облаках, вновь и вновь заставляя спуститься с небес на землю. На фоне всей этой каши из новых порицаний и поганых раздумий мелькнула мысль об уже вымирающем городе, во главе которого Дилюк был рождён. Дела в нём действительно шли так себе. Поля и растения перестали плодоносить, погода с каждым годом становилась всё беспощадней, а среди горожан распространялись болезни и катастрофическая нищета. Глава всего народа, господин Крепус Рагнвиндр, уже хватился за голову от безысходности, пока не вспомнил, что у него всё ещё есть будущий наследник. Ах, точно. Кажется, поведение людей вокруг начало проясняться. Вот уже завтра прибудет шестая по счёту делегация с очередной потенциальной невестой для молодого господина. А происходит эта нескончаемая клоунада с целью скрепить узы родов браком, в попытках вновь поднять увядающий город с колен, рассчитывая на помощь. Помощь... Даже у самого Дилюка волосы дыбом встают от одного только вида этих отвратно-намалёванных "принцесс", всеми силами пытающихся обратить на себя его внимание. А ведь даже не он решает, кого взять себе в жёны. Статус, деньги, власть и помощь. Ох, и каким же жалким он себя чувствует. — Не зевать! — Громкий голос и звонкий подзатыльник. Только учителю фехтования можно прикоснуться к Рагнвиндру. Это сомнительное полномочие дал ему глава семейства — отец Дилюка, когда тому стукнуло 14. "Ты меня разочаровал. Сильно разочаровал. Отныне ты, Дилюк, будешь отвечать за свои проступки так же, как и взрослые", — Тут же вспомнился диалог из его юношества. Тогда он не смог своевременно освоить приём, отчего был нехило выпорот. Нет, он не держит обиды на отца, просто вспомнилось. Вырывать из раздумий пришлось самого себя. — Виноват, Кэйташи-сенсей! — Подзатыльник действительно был, что надо. Такими ударами хоть кирпичи разбивай. Голова Дилюка, впрочем, тоже подойдёт. — Как дитё малое, никакой пользы от тебя сегодня. Недопустимо так подавать себя... — ...Наследнику. Я исправлюсь, Кэйташи-сенсей. Учитель, лишь недовольно фыркнув из-за прерывания своего монолога, рывком отобрал у парня меч. В ответ на уливлённый взгляд, было видно — захотелось отдать ещё одну затрещину. Под вечер голова у Дилюка точно отлетит и укатится куда-нибудь в канаву, уж слишком плохо она, видимо, сидит на его плечах. — Хватит с тебя сегодня. Отцу доложу незамедлительно о твоей успеваемости, — Отрезал учитель, скрываясь в дверях тренировочного зала. Старый хрен. * * * Порой Дилюку действительно кажется, что его семья — сборище садистов. Может, ещё отбросов-работников. Исключая маму и Аделинду, конечно. Аделинда почти всегда относилась к нему гуманно и снисходительно. Маму же ему причин винить нет, она умерла при родах. Отдельная группа — отец. Это не отдельная группа, а скорее даже, отдельное государство. К нему есть только уважение, и капля раздражения. Только капля, честное слово. Остальных же ему либо было не за что хвалить, либо оставалось только порицать и недолюбливать. Ну и сволочи, серьёзно. После дозы порицаний и пары хороших затрещин от отца, ненавидеть всех немного перехотелось, мало ли. Да и вообще, делать хоть что-то, тоже. За окном так разбушевалась стихия, что даже заняться толком было нечем. Бездельничать тоже нельзя, ибо для отца и это ужасный грех. Кстати, о грехах. Однажды, подслушав разговор у горничных, Молодой господин узнал один любопытный слух. "— Говорят, что в нашем городе, лесах и полях, поселились злые духи Якшей, некогда заточённые в древних статуях храма на востоке от поместья! Стало быть, из-за них-то у нас и пропал весь урожай, да и погода разбушевалась... — Слышен тихий вздох, должно быть, собеседницы-сплетницы. — Что ты, быть такого не может! Боги заточили таких опасных тварей слишком надёжно, чтобы они смогли выбраться! Тем более, они бы не стали уничтожать собственные владения... — Тон девушки удивлённый, недоверчивый. Он с ней, к слову, согласен. — Пусть это и слухи всего, но, может... Ах! — Дилюк выходит из комнаты, с непринуждённой полуулыбкой глядя на горничных. — Будьте любезны, принесите мне горячего молока. — Минутку! — Стук туфель уже спешно отдаляется по лестнице на кухню. Искренне не хочется слышать такую околесицу." Честно говоря, Дилюк даже немного жалеет из-за того, что не дослушал этот разговор до конца, но самое важное он уловил. Если обычных тварей он видел и не раз, таких как Дзикининки — мелкие, вечно голодные дьяволята, или, в крайнем случае, Нитши — уже более высокие по рангу твари, то Якшей — Перерождённых демонюг из пепла злых духов, встречать не доводилось. Оно и неудивительно, ведь те уже как несколько столетий запечатаны, впредь вмонтированны в статуи, коими нашпигованы здешние, и, наверное, не только храмы. Посетителей обычно в таких заведениях не водится, ибо богохульство в наше время не очень уважается, мягко выражаясь. Но что, если боги не помогут? Вечер наступил так же быстро, как и перестали носиться горничные с работниками по всему поместью, убираясь и готовясь встречать завтрашнюю делегацию. Сейчас суета почти утихла, только на кухне вошкались служанки, убирая посуду с ужина. О последнем вообще говорить не хочется. Отец постоянно наставлял, чтобы Рагнвиндр вёл себя сдержанно, но дружелюбно по отношению к завтрашним гостям. Вся эта возня была Дилюку чужда. Он понимал, что так было нужно, что по другому обойтись нельзя, но они же не к явлению царя народу готовятся! Неужели нельзя обойтись без этого напускного пафоса? Однако, слово отца — закон, так что дом уже сияет, служанки на зубок знают заученную перед гостями речь, а угрюмое лицо господина Крепуса вновь загорается останками былой надежды. Уже близится время отбоя, но сна ни в одном глазу — ночи здесь лихие. Очень тёмное небо даже луна толком не освещает, а холод, пробивающий до костей, так и даёт знать, что даже мелким дзикининкам до рассвета лучше не высовываться. Раньше всё было иначе. Лет так 5 назад. Беда не приходит из ниоткуда, говорите? Ох, боюсь вас огорчить. ㅤ ㅤ ㅤㅤ ㅤ ㅤㅤ * * * Утро выдалось воистину тяжёлым. Суета, суета, суета... Всё гремит, звенит, прыгает и вертится как карась, выловленный и кинутый на землю. Кажется, что полы тоже начинают содрогаться от быстрых шагов и звонких голосов. Ох уж эти служанки, ей богу. Аделинда уже принесла ему очередной прикид с тысячей и одной побрякушкой, зато выглядит довольно стильно и солидно. Забавно, но на каждую такую делегацию приходится один и тот же костюм. Денег сейчас сильно не водится, оно и ясно. Далее — Укладка непослушных волос, навешивание на его бедное тело новых побрякушек и, конечно, заучивание речей. — Значит, повторяйте: Для меня большая честь видеть вас здесь, господин Сайки и госпожа Сайго! — Даже в голосе Аделинды читается уже явное раздражение, ведь из всего сказанного Дилюк услышал лишь "Господи помоги". Следом идёт попытка спуститься по лестнице не полетев кубарем, споткнувшись на длиннющих отглаженных штанинах, а после наблюдение за тщательным заполнением всего стола едой. Такое чувство, что невестка тут именно он, ведь с такими подолами парню ходить как-то... Не полагается? И, наконец, встреча гостей. Только от вида невестки, на уме начинает вертеться единственная "заученная" фраза. Длинные чёрные волосы аккуратно собраны традиционной заколкой, на лице её сущая тонна косметики, а яркое Сиромуку от количества побрякушек больше напоминает балахоны бабулек с Сумерского базара. От её брата — уж тем более. Кстати, что он тут вообще забыл? ㅤ ㅤ ㅤㅤ ㅤ ㅤㅤ ㅤ ㅤ ㅤㅤ ㅤ ㅤㅤ * * * Итак. По итогам проведённого застолья смело можно предположить, и решительно приправить поминальным тоном: Эта невестка понравилась господину Крепусу больше всего. Неудивительно, ведь, мало того, что эта накрашенная, по всему своему виду и подобию "стерва", мягко говоря, — Наследница ещё более великого, чем эго её брата, под кодовым названием ходячее недоразумение, рода, так ещё и по всем критериям красавица. Красавица она, к слову, только в глазах отца. Горничным же остаётся только корчить максимально притворные рожицы, полные дружелюбия и восхищения. К слову, молодой господин, уже почти не скрывая своего истинного впечатления о прибывшей семейке, лишь скептично обводит глазами картины, окна, вазы и в принципе абсолютно всё, что находится за спиной невестки. О да, как же прекрасна эта невероятная подставка для свечей... — Невестка лишь недовольно хлопает ресницами. — Моя матушка искренне надеется, что мы и наши достопочтенные рода поладим, создав новую ячейку толерантного общества! — Уже буквально выдавливает из себя речь невестка. Нет, по имени он звать её не хочет ни коим образом. И как же всё таки забавно она пытается скорчить, слепить из песка и палок достойную, аристократичную речь. В целом, ознакомление проходит подобно детскому утреннику. От попыток произнести хорошую речь – до этикета и намалёванного внешнего вида. Сопровождающие семейки стоят поотдаль от стола, то и дело переглядываясь. Явно, бездари. Мероприятие подходит к концу через пару часов. Семейка принимает решение остаться в поместье на ночь, чтобы, судя по всему, утром выдвинуть Дилюку смертельный приговор об их женитьбе. Вот только всё пошло немного не по плану. ㅤ ㅤ ㅤㅤ ㅤ ㅤ ㅤ ㅤ ㅤㅤ ㅤ * * * Гости разбредаются по комнатам великого поместья, но что-то решительно не даёт Дилюку покоя. Он боится. Было бы действительно смешно, если бы не было так страшно. Предчувствие так и намекает либо прямо сейчас начать что-то делать, либо притвориться гнилым закатником во дворе старого горожанина. К слову, закатники Молодой господин не переносит так же, как и бездействие, так что решается на первый вариант. Выходит из комнаты, наспех сняв с себя все оставшиеся парадные балахоны, озирается по сторонам и открывает двери поместья. Все жильцы либо уже спят, либо же готовятся ко сну. Лишь горничные то и дело снуют от кухни до гостинной, тихо выдраивая всё до блеска. Выскользнув на улицу, Дилюк вдыхает свежий ночной воздух. Проходит по тренировочной площадке, усыпанной песком, обходит карету, на которой и прибыла делегация, пробегает по ограде, тихо проводя бледными пальцами по каменным уступам, по цветущему летнему саду... Внезапно холод, некоторое время пробиравший до костей физически, молниеносно переносится в душу. Хочется нервно сглотнуть, достать меч... Предчувствие нехорошее. Ужасное. От напряжения сосёт под ложечкой. И как назло, этот старый упырь забрал меч на вчерашней тренировке. — Не шевелись, — Скомандовал чужой тихий голос, вжимая грузными, мерзкими руками плечи Дилюка в стену поместья. Сердце упало. Он попытался оттолкнуть от себя ублюдка, но слишком неудобное и немобильное положение ему досталось. Уже почти полностью стемнело, лицо разобрать сложно. Тем более, извращенец обезопасил себя, затянув лицо чем-то наподобие бинтов. Захотелось закричать, однако рот его закрыли, так же сжав одну ладонь на горле. Теперь уже хотелось выть. Неистово, безутешно. Отпустив горло, чужая рука потянулась под нетуго затянутую рубашку. Судорожно выдохнув, Рагнвиндру оставалось лишь наблюдать, как с его телом начинают делать что-то... Совершенно омерзительное. Ноги подкосились, стали ватными. Чужая рука, до этого беспорядочно блуждающая по горячей коже подтянутого торса, начала спускаться вниз. В голову ударил адреналин, животный страх перестал сковывать тело, теперь уже открывая новые горизонты сознания. Только сейчас до Дилюка дошло, что его вторая рука всё так же свободна. Когда к его губам потянулись за чем-то ещё более тошнотворным, парень молниеносным движением вытянул из огненных волос острую шпильку, вонзив обидчику в шею, предположительно, под ухом. Вскрик, больше похожий на тяжёлое бурление. Гулкий удар оземь. Молодой господин отпрыгнул от тела. Даже в темноте было видно, как быстро по свежей траве начала расползаться чужая кровь. Сердце забилось пуще прежнего, глаза округлились, а пальцы на руках оттопырились. Тут-то и пришло осознание содеянному. Повеливаемый лишь единым чувством животного ужаса, Дилюк отчаянно рванул обратно к веранде. В уголках глаз начала собираться влага, а дыхание сковывало неизвестное ему ранее чувство. От волнения и страха в грудной клетке неистово ломило и кололо. Что делать? Что делать? В таком состоянии он завалился в двери поместься. В гостинной собрались несколько горничных, что сразу с округлёнными глазами подлетели к Рагнвиндру. Не до них. Срочно нужен отец. Охрана. Хоть кто нибудь! В сознание эхом начали доноситься встревоженные голоса. — Молодой господин, что вы делали на улице в столь поздний час? — Женские руки облепили его. Сложились весьма неприятные ассоциации, так что Дилюк быстро "стряхнул" с себя конечности раздражителей. — Молодой господин, у вас кровь! Кровь! — Кажется, этими криками можно разбудить даже покойников, не то что жильцов поместья. — Немедленно позовите лекаря! Погодите-ка... — Ноги вновь послушно отдали поводья своему хозяину и Дилюк рванул вперёд, надеясь лишь на помощь, наверное, Якшей. Боги не помогли. Боги не помогут. Стремглав проносясь по лестнице и второму этажу под уже почти истеричные вопли горничных, Молодой господин из последних сил уж было почти вломился в комнату Отца, если бы тот сам не вышел на крики. Господин Крепус выглядел не то что напряжённым, в его алых глазах буквально плескалось самое что ни на есть настоящее беспокойство. Особенно это стало заметно при виде крови на фрагментах рубашки сына. — Дилюк, что про... — ТРУП! Повисла тишина. Из-за двери соседней комнаты уже наблюдала перепуганная невестка. Две горничные столпились на лестнице. С улицы — отчаянный вскрик. Кто-то уже нашёл его маленький сюрприз? Говорить оказалось ещё тяжелее, чем стоять на ногах. Не получалось даже две мысли связать. Голова шла кругом, казалось, будто в его ушах и голове кто-то яростно отбивает инадзумские мелодии на кастрюлях. Перед глазами скачет, темнеет, сжимается и расширяется вновь. Он бы рухнул наземь, если бы Господин Крепус не подхватил его, суровым голосом скомандовав выбежавшим на сомнительный возглас трём самураям: — Округу поместья обыскать. Вам — вызвать лекаря, — Он кивнул на горничных. Вся орава, столпившаяся на лестнице миром рванула вниз. Последнее, что увидел Дилюк — до смерти перепуганное лицо невестки. Странно, что брат её до сих пор не показался. ㅤ ㅤ ㅤㅤ ㅤ ㅤㅤ * * * В сознание Молодой господин пришёл отнюдь не самостоятельно. Затрещина. Вторая. Сначала по одной щеке, потом по другой. Боль приглушённая, как и свет в... Подвале? Дилюк ни разу не был здесь. Сырое, промёрзлое помещение. По бокам так же есть парочка "клеток"? После тусклого светила ему удалось развидеть нависшее над ним тело отца, а после его перекошенное от злости лицо. Нет, Отец не злится. У его глазах теперь плещется не злость или беспокойство. Самая настоящая, безумная ярость. Голос его слышно лишь вполовину. Матерь родная, как же давно он не падал в обморок. А от стресса — так вообще никогда. — Что ты... Неужто... Да как... Изгнан!... — От разъярённой речи господина Крепуса доносятся лишь отголоски, смутные фрагменты. Всё снова и снова прилетают разные удары разной лёгкости. Пощёчина. Вторая. Его так сильно дёргают за тесёмки, что чуть не обрывют ворот, и в конец, приподнимая вверх, полностью приводя Рагнвиндра в сознание. — Ты даже не представляешь, что ты натворил! Его сестра, его род просто уничтожат нас, сотрут город с с землёй! Всё, что мы выстраивали столетиями! Ты ничего не оправдал! Сын такой же мерзкой, слабой... Чёрт с тобой, ты отправишься за своей бестолковой мамашей, прямиком в преисподнюю! — Отец наконец отпускает его, быстрым шагом выходя из "камеры", громко хлопая тяжёлой дверью и оставляя Дилюка в одиночестве. Или не совсем. Спустя пару минут к решётке из стальных прутьев подходит Аделинда. Её грузный взгляд выдержать тяжелее, чем все крики, удары и грубые слова Отца вместе взятые. Она не говорит, просто смотрит, аккуратно сложив руки на своём белом переднике. Внезапно подаёт голос. Тихий, спокойный, как будто напевает последнюю колыбель погибшему от болезни младенцу. Так у них принято. — Но ведь... Были же какие-то причины, верно? Дилюк, были же причины так поступить?... Ты не мог просто взять и... Ни с того ни с сего... — Аделинда отворачивается, закрывая лицо передником. Послышался дрожащий всхлип. Горничная почти впервые обратилась к нему так... неформально. Вчера она обещала приготовить его любимые блинчики, а сегодня ей приходится лицезреть серьёзные намёки на последующую его казнь. Или что похуже. Смотреть на это было до тошноты больно им обоим. Внутри всё сжималось и разрывалось только от вида слёз той, что некогда заменила ему собственную мать. Даже сейчас Аделинда пыталась оправдать его животный поступок. Теперь уже хотелось рыдать вместе с ней. Это самооборона, но невиновным его тоже никто не признает. Он обречён. Весь его род, город, даже Аделинда. Все обречены. По его, мать вашу, вине. Лучше бы его тогда... Впрочем, теперь уже неважно. Он нервно постукивает пальцами по холодному камню. Взгляд блуждает по всему что не касается нежного силуэта его, почти что матери. И как назло, ничего нет. Сырые стены абсолютно пусты, как и это дряное место в целом. Позорище, теперь он смотрит только в пол. К глазам подкатывает влага. Нельзя. Нельзя дать волю чувствам здесь. Хотя бы не сейчас. Он чувствует, чувствует презрение остальных горничных за Аделинду. Чувство отвратительное, удушающее. В горле будто застрял ком слизней. Или крыс. Вкусом тоже отдаётся. * * * В кабинете душно. Господин Крепус сидит в своём излюбленном кресле, пустым взглядом буравя дверь напротив и надавливая пальцами на виски. Он будто ждёт. Ждёт, пока зайдёт его жена, мать Дилюка. Прижмёт к себе, утешит, и они переживут это вместе так, как и всегда. Но от неё не осталось и горки пепла. Мара, его первая и последняя любовь, прибывшая из далёких краёв. Милосердная и справедливая красотка навсегда заняла его сердце. Вот только теперь "погребена" в могилке без надписи. Наследница уехала, забрав с собой тело брата и последнюю надежду. Нужно доложить городу, чтобы убирались как можно дальше, авось не заденет. Но это точно бесполезно, совершенно точно. Где же всё ваше мужество, наставник? Погребено. Вместе с судьбой всего народа. Где же терпение, где надежда? Погребены. Вместе с остатками веры. Где же вера? Вера? Господин Рагнвиндр толкнул дверь и вышел из кабинета, а позже выскользнул из поместья. В воздухе будто так и витает запах скорой смерти. Скорой крови. Буквально пару дней от силы. Сначала размеренно шагает, а после почти срывается на бег. На улице уже темнеет, а на небе собираются тучи. Влажный ветер дует в спину. Он не собирает лошадь, как подобает господину. Бежит своими ногами. Он сам как лошадь, чёрт возьми. Загнанная охотниками, полными отчаяния глазами смотрит на дуло ружья. Это было полгода назад. В то время в городе вспыхнула с новым, особым рвением старая болезнь. Люди умирали, с каждым днём население сокращалось всё больше. Экономика пошла крахом. Лекарств нет, денег тоже. Люди не возвращались с экспедиций по поиску лекарств, а лекари, коих и сейчас в дефиците, лишь удручённо качали головой. В то же время и погибла Мара. Её сожгли, когда она "предала" свой народ. Тогда господин Крепус решил взмолиться: Но не небесам, а древним духам Якшей. Он пришёл в храм, решительно и громогласно взмолившись дьяволу. Ответа никак не последовало. Всё та же гробовая тишина старого храма. Не выдержав, господин упал на колени, с особой силой впечатав кулак в деревянный пол. Тут же разверглась гроза, ударив прямо в крышу храма. Вокруг всё закрутилось и завертелось, по многовековым статуям проступили трещины, засветились, озарив всё помещение древними символами и печатями. Отовсюду послышались голоса: От хлюпающих и мерзких, до тонких и приятных. — Боишься? — А не за себя ли? — Смерти страшишься? — Бои-и-ишься... — Поднеси нам мальчонку! — Алые кудри, а-алые... — И жизнь устроим! — Устро-оим... — Убей мальчишку! Убей! — Убей! Убей! Убей! — Кро-ови жаждим, кро-ови... Мерзкие ручонки потянулись к телу господина, будто пытаясь утянуть с собой, уговорить на что-то совершенно безумное...Громко вскрикнув и уже оставив всю былую уверенность, господин Крепус вырывается из храма, движимый лишь чистым во всей своей сути адреналином. — Глупец! — Только и был слышен возглас вслед, пока пламя от грозы медленно начало расползаться по заветшалому храму. Та ночь была самой буйной из всех, что он видел за всю свою жизнь. Лесные твари целыми прайдами бежали в сторону горящего храма, будто ведомые чем-то сторонним. Безумный ливень бушевал три дня напролёт, а после ещё столько же грозы, взявшиеся совершенно из ниоткуда то и дело поджигали своими раскатистыми ударами верхушки деревьев. Город нехило пострадал, но жертв оказалось не так много, как можно было бы предположить. Больше он даже не глядел в сторону храма, сторонился, боялся. А может, и глядел. Спустя пару жалких попыток вломиться в храм, открывает тяжёлые двери. Дьявол, после пожара отворить их действительно стало задачей почти непосильной. А последняя мысль перед тем, как зайти, довольно уместно кричит: Веры нет. Мы шли сквозь огонь и воду, ненастья и штиль, и всё же, не смогли достичь того, о чём мечтали. Даже богам молились неоднократно, и всё равно, все, мать вашу, годы, нас преследовали одни лишь несчастья. Вера погребена. Вместе с народом. В помещении страшный смрад. Подкопчённое дерево проваливается под ногами. Храм низкий и маленький. Хочется задохнуться. Зловонные статуи древних Якшей стоят так, будто замерли только что, а до прихода господина прыгали и скакали по всему ветхому домишке. Он боится. Сильно боится. Но выхода нет. Встав посреди комнаты, окружённый статуями, вглядывающимися ему прямо в душу, господин негромко произносит: — Я готов на сделку. Реакции не последовало. Лишь его тяжёлое дыхание разбавляло совершенно гробовую тишину. С силой пнув ногой кусок камня, судя по всему, обвалившегося с крыши во время пожара, он уже более громко добавил: — Я согласен отдать вам то, что вы хотели, только... Только защитите мой город! — Голос становится суровым и твёрдым, так что ответ не заставляет себя долго ждать. Всё по старому — Трещины на статуях, иероглифы, свет, шёпот и... страх. Матёрый воин, переживший несколько войн, страшный голод и крах всего рода боится. Неподвластны всё таки простым людям эмоции при виде такого величия. — Отдашь мальчо-онку? — Смотри-ка кто вернулся. — Бои-и-ишься? — Жалкие, жалкие... — А не за себя ли-и? — Слышу твой страх... — Контракт, контракт одо-обрен... — Разреша-аешь ли сына забрать? Голосов слишком много, они сливаются воедино, образуя собой абсолютную кашу. Хочется закрыть уши, однако господин Крепус стоит ровно. Пытается. — СОГЛАСЕН! Он не хотел кричать. Голос предательски дрогнул от чужих прикосновений, подобных языкам пламени. Следом пробежали мурашки, закрались в сердце, в душу. — Одобряет! Одобряет! — Близится но-очь... — На улицу его! На улицу! — Све-е-ежая кро-овь! — Заберём! Заберём! — Бойся, Бойся! —Уходи! Уходи! Больше он выдерживать этого давления не смог. В голове буквально будто копошатся сотни мелких опарышей, а тело горит так, будто его сжигают подобно ведьме лет так двести назад. Чуть ли не бегом бросившись на улицу, Господин Рагнвиндр рванул к поместью под повторяющиеся возгласы и радостный хохот. Кажется, собирается дождь. * * * Пока Дилюку, судя по всему, готовили смертный приговор, тот лишь бездумно корчил уставшие и замученные рожицы пустой миске на другом конце его "камеры". Вещь бесполезная, ведь его всё ещё ни разу не покормили, однако вполне подходящая для кидания из угла в угол от скуки и приступов паники, разговоров, и того, что сейчас делает Рагнвиндр. Конечно, можно всё-таки притвориться гнилым закатником, однако дело это отнюдь не весёлое, так что он предпочитает страдать невесть чем. Отныне и впредь, он больше не молодой господин, поэтому ему полагается делать абсолютно всё, что вздумается. Верно? Да. Именно поэтому он так же позволяет себе сейчас такую неподьёмную роскошь, как немного всплакнуть, а после скукурузить такое полное аж до сарказма презрение дряной блондинки лицо зашедшему самураю, что тот либо нервно усмехается, либо ещё более недовольно смотрит на него в ответ. Наверное, это подростковое. Из целого ряда столь увлекательных занятий его вырывает резкий мужской голос. Отец, командующий самураям схватить его под руки, смотрит сурово, без капли жалости. Только вот, даже ему чувствуется страх. Дилюк давно не видел его в этих глазах. И больше, видимо, не увидит. Гулкий удар по голове заставляет его потерять сознание. Перед глазами вновь плывёт, не успевает тот и пискнуть. Всё как вчера. Рагнвиндр не помнит, как здесь оказался. Он в принципе половины сегодняшних, да и вчерашних событий не помнит. Но сейчас воспоминания волнуют его мельше всего. Важнее то, что он в лесу. Ночью. В шторм. Совершенно один. Почувствовать присутствие. Не пронесло, кажется. Точно, не пронесло. Его буквально заставляют кричать, неистово и истошно, страшнее, чем переломанные разом кости, разорванное в клочья тело, вырванные ногти и выколотые глаза... Всё это меркнет. Ему больнее. Он уже не слышит завывания стихии, только боль. Его тело будто обхватили пламенем, перекинувшимся со стволов деревьев. А может, и не "будто". Треск — это ломается, или рвётся что-то в его шее. Удар молнии, ещё один, и он уже ничего не слышит. Что-то вновь захлёстывает его тело — он уже ничего не видит, ничего не чувствует. Только одно осознание — Он тонет в болоте. Его конечности будто отрываются, пусть он того не чувствует. Вся жизнь, сложенная им же по кирпичикам за все 16 лет рушится прямо перед глазами. Уже не страшно. Его утягивает туда, где ему никогда не будет спокойно. Подобно легендам о "кракене", беспощадно тянущем огромные корабли на дно. Безысходность, вот что. ㅤ ㅤ ㅤㅤ ㅤ ㅤㅤ ㅤ ㅤ* * * — Эй, девушка! Не хотели бы вы приобрести уникальные товары? Производство? Обижаете, ткань прямиком из Сумерских ателье! Погодите... А ну стой! Э-эй! — Грубый мужской голос прерывается, срываясь на крик, когда молодой парнишка выхватывает щедрый кусок мяса и несколько яблок с прилавка "от-патрона-до-батона", удирая прочь сквозь толпу зевак. — Стой, кому говорю! А-ну... Останови-сь!... — Что ни скажешь, а бегать мелкий явно умеет. Это у них постоялец. Такая мелочь в основном ловится в первые минуты побега, однако чтобы поймать такого жеребца, надо ещё уловчится. Из под капюшона лишь мелькает синяя прядь, когда он скрывается окончательно. Едва успел воришка укрыться, начал накрапывать дождь. Зайдя в своё временное убежище — брошенный кем-то на берегу корабль-парусник с дырой в трюме в качестве входа, он скидывает с себя влажный чёрный плащ и медленно подходит к кровати. А сидит там маленький щенок, судя по всему, заблудший в этих местах и потерявший родителей. Ха-ха, в чём-то мы с тобой действительно похожи. Доска жалобно скрипнула под ногами, когда Кэйа разворачивернул свёрток с предпологаемым мясом, прихваченным для щенка. Вот только вместо мяса там оказался жирный кусок кожи. Не той, о которой хотелось бы думать. С превеликим отвращением откинув от себя зловонный кусок плоти какого-то животного, парень выпинывает его наружу, а после поворачивается к напуганному таким поведением зверьку. — Уж прости, но такое я даже тебе не дам! — Голос бархатистый, мягкий. Рука уже было тянется как следует погладить щенка, как вдруг он слышит голоса. Ужасные, омерзительные, и что самое страшное, знакомые. Кэйа быстро озирается, и схватив животное, бросается в бег, вылетая через окно каюты. — Он тут! Хватай его! — Голоса сзади прерывистые из-за бега. Должно быть, старик послал кого-то на поиски. Дерьмово. Перелетая через очередной маленький заборчик, Кэйа стремглав несётся по тропинке, петляя меж деревьев, то и дело проскальзывая в мелкие проёмы, а потом вновь взлетая. Со временем сил становится всё меньше, а погоня останавливаться не планирует. Больше всего Альберих боится не за себя, нет. Он опасается за сохранность создания, что сейчас несёт под рукой. Через примерно четыреста метров его догоняют. Каменный выступ сыграл с ним плохую шутку, подставив хорошую подножку. Хватают за худое плечо, и ударом второй руки валят наземь. — Попался наконец, выблядок преисподней! — Говорит разъярённый, запыхавшийся мужчина. По его смуглому лбу стекают капли пота, которые он утирает своим рукавом. К нему подлетает ещё один, точно такой же, яростно вытаращившись на виновника их постоянных проблем. Близнецы? Второй берёт фенька за шкирку, и, всё ещё неровно дыша, с интересом разглядывает: — А это твой дружок, да? Неплохой экспонат, неплохой! Шкуры таких тварей хорошо продаю... Не успевает урод договорить, как по его ноге прилетает камень. И пусть руки Кэйи сейчас сдавлены чужими, потными и тёмными от грязи, ноги его всё ещё свободны. Он тут же сердито бросает: — Отпусти его! — В щёку прилетает удар кулаком. Альберих едва удерживается от позорного вскрика, так что просто замолкает, но не сводит глаз со второго мужчины. — Что-ж, тогда тебе придётся расплатиться за вас двоих! — Огромная туша движется на него с неумолимой решительностью, но щенка отбрасывает в сторону. Слава богам. Но, не успевает второй мудак приложить руку к почти девственному личику Кэйи, как тут же останавливается, резко повернув голову вправо. Нет, поздно. На него сразу налетает непонятное чучело, повалив наземь и принявшись кромсать уже практически бедолаге лицо. Когтистое подобие саблезубой, полосатой пумы, увеличенной раза в два с особым, громким рыком выпрыгнула буквально из ниоткуда. Нитша, должно быть. Первый близнец вскрикнул, попытавшись удрать прочь, однако не успел и шагу сделать, как тут же был схвачен длиннющими, и, должно быть, острейшими клыками. Земля уже пропиталась кровью, а разорванное лицо бездыханного тела второго, не предвещало ничего хорошего ни второму, ни самому Альбериху. Захотелось убежать, но таким образом он лишь привлечет ещё больше нежелательного внимания. Душераздирающие крики, всхлипы и стоны пускай длились недолго, но оттого не становились менее леденящими душу. "Обезвредив" второго, хотела было Нитша обернуться к Кэйе, да не успела. Её внимание привлёк силуэт другого парня. Того толком даже не удалось разглядеть, однако чётко были видны алые, как кровь на теле напротив кудри. Сомнительное, однако, сравнение.