Вечная весна

Пять часов. Пять часов езды на автобусе и бабушка доедет. Коля стоял в заранее назначенном месте встречи, не понимая, что именно ощущает больше: приятное предвкушение или страх вперемешку с неуверенностью. Прекрасно понимая, что бабушка устанет и проголодается, он подготовил спальное место, купил печенья и сделал несколько бутербродов, параллельно просчитывая в своей голове, как бы в первое время не дать ей встретиться с основной причиной всего этого саботажа. Несмотря на то, что было солнечно, холодный ветер всё продувал. Такую погоду Николай терпеть не мог, ибо совсем не знал, как одеваться. Это странное межсезонье: для зимней куртки уже жарковато, но для чего-то полегче было слишком холодно. Стоило всё же надеть ветровку. Возле него стояли ещё пару человек: они, видимо, как и он, пришли встретить близких, а может, и отправиться на автобусе дальше. Никто не разговаривал, лишь изредка в нетерпении поглядывал на дорогу. Коля прождал ещё минут десять, пока один из ожидающих не бросил не то облегченное, не то раздраженное “наконец-то”. Он выглянул на дорогу и заметил приближающийся вдалеке автобус. Тот самый. Вскоре он остановился, прям впритык, отчего пришлось отойти на пару шагов, чтобы дать немногочисленным пассажирам выйти без риска самими быть раздавленными сумками или чемоданами. Все приезжие, в основном, пенсионеры, лишь одну молодую девушку удалось разглядеть. Коля даже не сразу понял, какая из этих пожилых женщин та, которая ему нужна… Слишком уж долго они не виделись, а на фотографиях только ее молодость лет до сорока, однако генетика решила обойтись без шуток. В одной из женщин он буквально увидел свою поникшую и не по годам быстро постаревшую от алкоголя мать. Коля улыбнулся. — Привет, ба, — словно внук, тосковавший по бабушке, он протянул руки, чтобы обняться, но знакомо-незнакомое лицо вдруг нахмурилось пуще прежнего. — Лучше бы сумки вытащил, — проворчала она, игнорируя его жест приветствия. Люди на них странно покосились и даже зашептались, вынуждая двигаться живее. — Да-да, прости, — он придержал свою улыбку, хотя сгорал от стыда. И надо же быть такой чертовой? Неужели хотя бы для приличия нельзя обнять внука? Он же не заразный, да и не каждый день она его видит… Но с другой стороны, ее можно понять. У неё были две большие сумки, базарные, чему Коля удивился. Вроде и славно, все-таки это означает, что задерживается она не на несколько деньков, но… Ему теперь черти сколько тащить это до дома. И, судя по весу, там не одна одежда. Благо, подработки научили его без проблем таскать практически любые тяжести, могло быть хуже. — Как добралась? — вежливо интересуется Николай, продолжая неизвестно зачем выдавливать из себя хорошего внука. — Я ещё не добралась. Действительно. Всю дорогу висело молчание, такое неприятное, что аж пальцы покалывало. Хотя это, наверное, из-за очень неудобных румочек у сумок. Сейчас Коля серьезно задумался о том, смогут ли они ужиться вообще… Не то, чтобы он чувствовал вину за навязывание и все такое, просто… Ощущение, будто Мария нужна только ему. Судить, когда они даже до дома не дошли, глупо, да и уже поздно. Да, возможно бабушке правда станет все равно, возможно условия будут ужасными, все-таки даже ее двухкомнатная квартика дай бог послереволюционных времен будет лучше их халупы, но либо уже идти до конца и ни о чем не жалеть, либо ничего. Про бытовые разногласия он подумает, когда они уже непосредственно свалятся за шиворот. От этих мыслей он невольно вздохнул, чем привлёк внимание. Она посмотрела как-то остро и пронзительно, что ли… Почему-то в голове Коли сразу вспышкой вспыхнула картинка с Федором начала их общения, но за этим ничего не последовало. Уже представляет, какое количество недопониманий и передряг их ждет. Может, если он будет появляться дома редко, конфликтов удастся избежать? Но с другой стороны, он понимает: чтобы оставить их вдвоем хотя бы на сутки, ему нужно будет буквально выстраивать их коммуникацию с нуля на протяжении нескольких дней. Предчувствие такое, что работы предстоит куда больше, чем казалось. Стараясь не допустить поводов для упрека, чтобы открыть дверь, он не кладет сумки на землю, а перекладывает их в одну руку. Неосознанно медлит, считает до трех, бесшумно вдыхает и, наконец, открывает дверь. Мысленно перекрестился, пропуская бабушку вперед, но увидев ее жуткую неохоту, прошел сам и положил сумки около стены. Непривычно тихо, только странные шорохи со стороны кухни… Ладно, это потом. Разувшись, Коля крепко сжал руки в карманах и начал: — Ба, я постелил тебе в… — Потом, — отрезала она и как у себя дома прошла дальше по коридору. Уверенно, будто знает эти стены, как свои пять пальцев. Дверь в кухню нараспашку, еще и первая, так что бабушка, недолго думая, хотела зайти, но застыла в проходе. Коля сам на долю секунды замер. За ту недолгую дорогу вместе и какие-то далекие рассказы, он впервые ощутил ее не то шок, не то страх. Морщинистые глаза распахнулись, он, наконец, увидел их глубокий карий цвет. Что такого она увидела…? Быстро и тихо минуя эти несчастные пару метров, он сам уставше вздохнул, но еще спустя мгновение жутко заволновался. В глазах проснувшейся мамы был неописуемый страх. Она, видно, встала с ужасным похмельем и по привычке полезла к своей очередной заначке: Коля уже устал их находить. В этот раз она заныкала бутылки за старой деревянной тумбой около подоконника, там же она чуть ли не прогнула спиной стенку. — Мам, это… — Что ты тут забыла? — кажется, будь она в состоянии нормально говорить, это было бы прожигающим криком. Она буравила свою мать взглядом, вздрагивая и еще сильнее отползая чуть ли не от каждого ее вздоха. В какой-то момент она поняла, что в комнате есть еще кто-то… — Это ты ее привел?! Тебя кто просил! Она могла бы продолжить читать нотацию, но только громко сглотнула. Ее тело трясло, по большей части, из-за алкогольной ломки, похмелья, но сейчас она забыла о первоначальной причине ее нахождения в таком положении. Бабушка так и стояла в проеме, не двигаясь. Стояла в профиль, так что прочитать эмоции на ее лице у Коли не было возможности, но сейчас ему не нужно было это: реакция мамы его не просто удивила, а испугала. Даже в тот момент, когда он начал осознавать, что мама проживет недолго, ему не было так страшно. Он понимал, что в их отношениях не все так гладко, но чтоб настолько… Тут бабушка немного подняла руку… Сложно понять, к чему был этот жест, возможно, хотела помочь подняться или просто седые волосы поправить, кто его знает, но Мария это ощутила на другом уровне — зарылась головой в колени и закрылась руками, что-то шепча себе под нос. Коля не мог расслышать, но по коже пробежал холод. В голове будто родилось осознание. — Мам…? — Зачем… — она плачет? — Зачем вы так со мной… И замолчала. Плечи какое-то время даже не поднимались, никто не решался нарушить это, все боялись сделать что-то не так. Вот оно, воссоединение семьи? — Мам, зачем… — это было похоже на бред сумасшедшего. — Скажи же ты уже что-нибудь! — А что мне нужно говорить этой пьяни? Я всегда знала, что так будет. — Конечно, ты же… Ты же всегда все знаешь! И как мне жить ты знаешь, конечно, лучше! — будто что-то осознав, она резко встала, но не рассчитала сил и всем телом облокотилась на хлипкую тумбочку. Та скрипнула, но вес выдержала. — Думаешь, ничего не изменилось? Думаешь… Думаешь, приехала к той ничего не понимающей малолетке? Так давай, ты же можешь! Ты же у нас все можешь… Ее шатает. Чуть ли не легла на стену, но этой опоры не хватило. У Коли сердце разрывается. — Могу. Пыталась из тебя что-то дельное слепить и вот тебе благодарность, спасибо на том, что не оказалась в какой-нибудь канаве, — бабушка говорила остро, не думая о чувствах других. Ощущение, что она не знает, что такое любовь и сочувствие… Будто на все плевать. Она спокойно прошла в комнату, игнорируя сильно испугавшуюся этого Марию, что еле удержалась на ногах. Села к ней спиной, так что Коля, наконец, смог разглядеть ее лицо. Ничего. Абсолютно. — Не стоило мне ремнем ограничиваться. Мама от этих слов усмехнулась. — А ты ограничивалась? Забыла уже, как за волосы могла об стену огреть? Или того лучше, когда гладила вещи, а я просто проходила мимо… — Не мели чепухи. Всю жизнь гробишь, чтобы их вырастить, вдолбить что-то в это голову, а в итоге вот? Я тебе говорила делать аборт, говорила? Но ты же у нас взрослая, все прекрасно понимаешь, и что, была к месту твоя гордость? Сделай ты так, ничего бы не было. Гробит свою жизнь, а мать всегда плохая. — Говори сколько хочешь, но даже этот никому не нужный ребенок мне ближе, чем ты! Что ему делать…? Влезть? Прервать? Призвать к миру? Или оставить взрослых самих расхлебывать их взрослые проблемы? Впрочем, он итак рано начал несомненно участвовать в том, в чем не стоило, разница лишь в том, что сейчас он не понимает всей ситуации. Он прекрасно знал о мысли матери сделать аборт, по крайней мере, раньше это часто срывалось с ее уст, когда он делал что-то не так… Но тут уже появляется другой контекст, ранее от него скрытый. Немного отходит назад и наблюдает сквозь дверной проем, готовясь в нужный миг вмешаться. В какой-то момент их диалога, который до него доносился лишь урывками — мама говорила хриплым шепотом, а бабушка почти все время молчала — его мать, уже обессиленная, чуть ли не подползла к бабушке и трясущимися руками ухватилась за свисающий свитер. Видно, хотела что то донести, растрясти, но была не в состоянии. — Если думаешь, что можешь просто так заявиться в мою семью, то ты ошибаешься, — Мария подняла голову и Коля смог увидеть ее взгляд… Полный гнева, жгучей ненависти и обиды. Бабушка все также сидит к нему спиной, но имея приобретенный талант чувствовать эмоции за километр, он заметил, как вздрогнули ее плечи после этих слов. Значит, не все потеряно? Взял волю в кулак, выдохнул и подошел к маме, стараясь осторожно приподнять ее за истощенные руки. Она, на удивление, ни капли не сопротивлялась, видимо, у нее снова начала болеть голова, а вот бабушка показательно отвернулась, непонятно что пытаясь этим показать. — Мам, аккуратно… — Я сама… Уйду, — попыталась одернуть руку, но сразу почти что потеряла равновесие. Понятное дело, ее никто не отпустит, но лучше немного поддаться и сгладить порыв эмоций словами, которые она так ждет. Что бы мама не говорила, Николай прекрасно понимает, что в сущности, она еще маленькая девочка. Маленькая девочка, которая очень хочет любви. Зайдя в комнату, Коля уложил мать и немного укрыл пледом на случай, если ее бросит в озноб. Хотел уж было кинуть, что позовет, как приготовит ужин, но вспомнил про бабушку, которая итак голодна и ждать не будет… Видимо, поначалу лучше ограничится чаем. Но когда он уже держался за дверную ручку, его одернули: — Думаешь, мы не справляемся? — ни осуждения, ни прежнего гнева… Возможно, Мария просто смирилась с происходящим и готова провести время, пытаясь что-то переосмыслить. И видимо, очень много всего. — Мам, мы должны попытаться. Молча заварил чай, не зная, любит ли бабушка что-то в него добавлять, поэтому отдельно нарезал лимон и насыпал в небольшую тарелочку купленный накануне сахар. Достал из холодильника бутерброды, заранее обмотанные пленкой, чтобы не заветрились, поставил тарелки с чашками на стол, ненароком кинув взгляд на бабушку: он недолго ее знает воочию, но ощущение, будто для себя она выглядит жутко нетипично. Хмурая, задумчивая и прибывающая не где-то в реальности, а за его границами. — Вот лимон и сахар… Если хочешь, я могу сходить за медом или вареньем — Обойдусь. Да, это точно в ее духе. Не зная, как начать разговор, Коля хлебнул чай и немного обжег себе язык — ладно, была не была. — Ты кому-то квартиру оставила или так уехала? — Я ее сдала в аренду. Как все нормально будет, выселю и въеду, — Коля пробухтел «мм» в ответ, и на удивление, бабушка не замолчала. — Насколько часто она так? — Каждый день? Может, почти каждый, — он взял себе бутерброд, благодаря судьбу за то, что этот разговор не пришлось начинать ему. — Она так как отец от нее ушел, думаю, ты знаешь. Ее чуть позже из-за этого с работы выгнали, она там не появлялась какое-то время… Но раньше было хуже. Она гуляла, ночами могла непонятно где пропадать или просто не возвращаться домой неделями, сейчас дома. — Не поверю, что она дома ничего не выкидывает. Коля задумался, а стоит ли все сейчас выкладывать? Не испугается ли? Квартиру небось неофициально сдала, иначе было бы много бумажной волокиты, так что уехать обратно она может практически в любой момент… А с другой стороны, ей же меньше сюрпризов. — Бывает иногда… Нечасто. Может привести кого-нибудь, раскидать вещи, разбить что-нибудь в… Ванной или перерыть всю одежду, пытаясь найти заначку, ничего такого, — на последний словах голос от чего-то подхрип, а бабушка посмотрела как-то недоверчиво. Ну, немного сгладил ситуацию, всем пока от этого будет лучше. Лучше о приступах селфхарма не говорить… — Понимаешь, у меня скоро экзамены… Нужно больше готовиться, я не могу тут постоянно быть. Пожалуйста, будь как дома, я постелил тебе в дальней комнате. — Да поняла я, поняла… Помогу, что уж, — после его слов она стала будто немного мягче. — Ты у нас в университет? — Я не уверен, получится ли, но я очень постараюсь. Не решил еще, на кого, только с предметами для сдачи разобрался, но надеюсь, выйдет, — уже чувствуя, к чему идет наклон разговора, Коля выдохнул и продолжил. — Сама понимаешь, сегодня попасть на бюджет почти нереально, да и лучше, если будет общежитие. — Молодец. Думала, такое же растет у такой-то мамаши, но нет, слава богу ошиблась, — выражение лица стало заметно мягче, будто у нее камень с души упал. — Если поступишь, помогу. У меня квартирка есть, если общежития не будет, там жить будешь. Коля даже замер на долю секунды. — Ба, ты шутишь? — Это вы тут шутки шутите, от меня не дождешься. Нечего тут алкашню плодить, раз есть зачатки за ум взяться, то возьмешься. С дочерью не получилось, хоть старшего внука застану, — какое-то время помолчала и продолжила. — И что б не смотрел на меня так. Ее я к себе заберу, а ты учиться будешь, чтоб не вздумал отлынивать. Живешь в этом курятнике, видеть ничего не видишь, даже не думай в нем оставаться. Коля задумался: чей это голос? Чьи эти слова? Он сам наслышан, что Мария образования не получила из-за него, понятное дело, хорошая мать или плохая, она, в первую очередь, мать, что хочет хорошего для своего ребенка. Бабушка, наверное, не просто давила, а заходила дальше… Неужели, хочет загладить вину перед дочерью? Он прекрасно понимает, что для него ничего не желают — он не просто нежеланный ребенок, но и нежеланный внук, но из-за этого же стал тем перевалочным пунктом между ними. Тем, что может помочь им разобраться в тебе. Николай правда удивился такой резкой инициативе. Не то, чтобы он полностью доверяет ее словам… Все еще будет искать университет поближе к дому, но если появилась такая возможность, он изо всех сил постарается ее не упустить. — Спасибо, бабуль. — Рано слова такие говоришь. Поступи сначала, а потом посмотрим. Я с пенсии тебе подкидывать не собираюсь, мне б на похороны отложить. — Все равно спасибо. На удивление, когда Коля стал собирать со стола чашки, бабушка пошла не в предназначенную для нее комнату, а к двери сразу после кухни — к Марии. Он не стал препятствовать — кто он такой, к тому же, после их небольшого разговора в нем стала потихоньку разгораться надежда… Но насторожился. Стены картонные, так что понять, что там твориться легче легкого: даже не говорят. Пока готовил ужин, постоянно прислушивался, чтобы в случае чего успеть вмешаться, но этого не потребовалось. Было тихо и спокойно.

***

Несмотря на обилие блюд и закусок, в рот не лезло ни кусочка. Стоило хотя бы попробовать для приличия, да вот только у него было стойкое ощущение того, что если он возьмёт в рот хотя бы вилочку пекинской капусты из салата, его желудок просто скрутится моментально. Противно было несколько от еды, столько и от окружения. В зале было шумно, все о чём-то увлеченно разговаривали, но он не мог переварить и слова. Лиц их он тоже совсем не переносил. За этим столом собрались все самые омерзительные люди — его родня. Слава Богу, что их гремлинов здесь не было, им выделили отдельную комнату, а от тем, что были постарше разрешили остаться за общим столом. Жалко, конечно, видеть своих двоюродных братьев и сестёр, они были ещё более неприятными. Особенно Варя, его старшая кузина, что по какой-то причине ненавидела его и Мишу. И если к Мише она хотя бы относилась более менее сносно, то к нему отчего-то у неё была особенная неприязнь. Федя никогда не понимал причины, да и его больше это не волновало. Всё равно видятся они не часто, и он надеется, что будут ещё реже. Просто потому что она злая, а не потому что он в обиде. Обидно ему было от того, что её, на секундочку девушку, которая Мишу ненавидела, пустили к его могиле, а его нет. А его, самого близкого к покойному человеку нет. Не пустили в первый раз, когда хоронили, и во второй, несколько часов назад. Не дали попрощаться с ним, не дали встретиться, зато заставили пахать на кухне. Конечно, до тех пор пока не накричали на него и не прогнали, со словами, что он бесполезный и избалованный мальчик, не привыкший к труду. Он и не спорил, ибо это было правдой. Единственный труд в его жизни — труд интеллектуальный. Никаких тяжестей, которыми занимаются все мальчики, только книжки, учебники и музыкальные инструменты. Спасибо и на том, что родители знали о его физических пределах и не нагружали его этим, зато нагружали учёбой и освоением каких-то навыков, которых подбирали ему родители. Так Миши и умер. Родственники почти праздно о чём-то болтали, о каких-то новостях: кто-то собирается выйти замуж, у кого-то из двоюродных братьев появилась девушка, а кто-то купил машину. Со стороны и не скажешь, что совсем недавно они стояли перед могилой члена семьи. Словно потеря не являлась таковой для них, словно умерший был недостоин и упоминания, словно им абсолютно плевать. И это было правдой, и на это имелись и свои причины, которых Фёдор ни за что бы не принял. Не моглось и не хотелось принимать и понимать, хоть он и понимал, что сейчас он занимает абсолютно незрелую позицию. Понимал, что это его проявление детских обид, но ведь они тоже его ненавидят, так что и он имеет полное право докапываться до каждого их поступка, до каждой реплики, потому что они поступают так же. Разумеется, что свои претензии он никогда вслух не скажет, ибо прекрасно понимает, чем это для него закончится. Забавно, ибо родня и родителей не щадит, особенно после смерти их первенца. Это ужасно жестоко, так что к родне он относился с искренней ненавистью. Он желал им всего наихудшего, и даже не из-за того, что они ненавидят его, а из-за того, что они смеют осквернять память о Мише. Из-за того, что они песочат на него, называют его смерть позорной и грешной, называют его самого слабым и эгоистичным. Абсолютно бесчеловечные и жестокие слова. Тошно от них, они бы не смогли справиться со всем, с чем Мише пришлось столкнуться. Основное блюдо принесли, и пока для всех присутствующих это послужило сигналом начала трапезы, для него это служило неким успокоением, что осталось сидеть здесь не долго. Жаль только, что запихнуть что-то в себя придётся, ибо сиреневые глаза напротив внимательно наблюдают за его любым движением, за любой сменой выражения лица, за любым жестом и кинутой фразой. Поэтому пришлось есть. Злить мать ещё больше не хотелось, он итак по приезду домой скорее всего получит от них за то, что ругался со взрослыми, за их решение не брать его на могилу брата. Мать тогда и слова не произнесла, но взглядом ясно дала понять, что дома ему не поздоровится. И сейчас также она пронзает его своими льдинами. Мать сидела напротив него, элегантно накладывая себе пищу, хоть было и заметно, заметно для него, что ела она для вида. Мама в принципе многое делала для вида, создавая о себе впечатление холодной аристократки, светской львицы, без чувств и эмоций, но с невероятной рассудительностью. И это виденье уважаемой Марии Фёдоровны Достоевской, не было ошибочно. Она была безупречна. “Была” потому что старший сын опорочил её, совершив единственный непростительный грех. Однако даже смерть ребёнка не позволяет ей потерять лицо. Она всё также предстаёт перед всеми так, как делала всегда, пусть и какие-то коррективы в своё поведение ввести пришлось. Её осанка была прямой, её лицо не выражало эмоции, сколько бы раз ей не напоминали покойного сына, и не всегда лестно. Иногда ему казалось, что у мамы не было сердца. Да и отец не отставал. Мама наложила ему картошки с яблоками и даже кусочком утки, которая неприятно пахла жиром, как и вся пища. На сей раз удостаивать его взглядом она не стала, посчитав, что псевдо-заботливого жеста, по факту являвшегося молчаливой угрозой, будет достаточно. Комната на минуту погрузилась в тишину, прерываемую чавканьем и скрежетами столовых приборов, но совсем скоро все вновь начали общаться друг с другом. Хотелось открыть окно... — Вот ты, Маша, совсем поблекла, так же нельзя! — вдруг поинтересовалась тетя Люда, папина сестра, с притворным добродушием. За этот вечер он столько прикрытых едкостей услышал, что на этот вопрос даже как-то реагировать не хотелось, но тут же он услышал следующее: — А нельзя так, ты так ведь и мужа потеряешь. Как взглянет на более приятную и молодую, он же ещё часто в разъездах. Совсем не удерживаешь мужчин в своей семье... От услышанного он впал в ступор. Пожалуй, это самое омерзительное, что он слышал за сегодняшний вечер. Говорить такое матери, потерявшей сына... Мама ничего не ответила, лишь безэмоционально глядела на неё, однако в её глазах он смог разглядеть больно знакомые мерзлые и острые ледышки, таким взглядом она смотрела на всех всякий раз, когда кто-то делал то, что ей ее нравилось. Прямо как сейчас. Мама — гордая женщина, к такому обращению она не привыкла, да вот только ещё и умная, отчего она понимает, что лучше молчать, а ещё лучше шутливо согласиться. Не было смысла в ответной агрессии, хоть и пассивной, ибо ясно как день, что в твою сторону это никогда не закончится. Ответная агрессия лишь станет почвой для новых перешептываний, осуждающих взглядов, едких комментариев и неприятных вопросов. Эти гиены всё равно выжмут досуха любого. На самом деле, он бы и пожалел родителей, ибо понимал, что хоронить собственного ребёнка это просто ужасно, но ведь если он вступится за мать, он и поплатится за это. Последствия будут физически ощутимы, да и мать не сделала бы ничего подобного в ответ. Потом с синяками будет ходить именно он, поэтому даже и не подумает об этом. У неё хотя бы муж есть. Да и на родителей он тоже затаил обиду. Было что-то мерзкое на его душе, что-то, что не давало проникнуться ими. Возможно, это из-за того, что он считал их виноватыми в смерти брата, возможно обида за то, что не дали ему попрощаться с ним, оплакать как подобает, возможно из-за того, что они не пытались дать любви и поддержки, а возможно и всё вместе. Посидев за столом ещё немного и заметив, что почти все доели основное блюдо, Федя попросился выйти из-за стола, пообещав, что придёт к десерту. Отец метнул на него недовольный взгляд, но мать дала добро. Выйдя из комнаты, он позволил себе выпустить тяжёлый вздох и даже ругнуться под нос. В доме не было свободных комнат, везде были дети его уважаемой родни, поэтому пришлось выйти на улицу, хотелось побыть одному, а не среди кучи неуправляемых и неугомонных гремлинов. На улице было сыро и прохладно, серо. Холодный ветер тут же пронзил его в самые глубины тела, отчего тот неприятно зажмурился, но обратно заходить не хотелось. Такой ветер обычно отрезвляет, бодрит, и остужает пыл. От ядовитого гнева не осталось бы ничего, если бы он был. Однако он испытывал лишь раздражение, временами, а в остальном в нём преобладала смиренная безнадёжность и даже какое-то удручённое принятие. Ранее его спектр эмоций и чувств был намного более обширным, но сейчас он подуспокоился, хотя воспоминания всё ещё болезненно колят, а от несправедливости периодически чешется язык. Однако в сравнении с собой годом назад, сейчас он чувствует себя намного лучше, пусть и нельзя сказать, что смог справиться со смертью брата. Как будто бы рана ещё не зажила, но она больше не кровоточит. Когда Миша умер, весь его мир раскололся на до и после, в первые месяцы казалось, что Миша забрал не только свою жизнь, но и его. Он кое-как закончил девятый класс, кое-как сдал экзамены и едва смог взять себя в руки, точнее был вынужден по велению родителей. Естественно, благодарным им он не был. Сейчас конечно, он смотрит на них как на людей, а не как на жестоких тиранов, но от этого желания ластиться или отпустить обиды у него не появлялось, хоть он и начал понимать их. Говорили, что когда ребёнок начинает смотрет на своих родителей как на людей, а не своих родителей, то он начинает взрослеть. Это он сейчас так взрослеет? Хорошо, наверное, полгода назад он думал, что навсегда останется в том же состоянии, но внезапно стало лучше. И кажется, он понимал почему. Причина, по которой жизнь стала легче, причина, почему глушь, в которой он сейчас живёт, стала чуточку роднее... Этой причиной был Коля. Он ворвался в его жизнь внезапно и появление его отнюдь не было чем-то приятным. В первые недели их общения, он искренне желал, чтобы Николай просто исчез и перестал его донимать. Однако когда его ментальное состояние ухудшилось, когда он отчаялся настолько, что и его начали посещать мысли о самоубийстве, Коля стал его последней ниточкой, за которую можно было ухватиться. И он ухватился, чтобы окончательно не сойти с ума, и эта ниточка действительно вытягивает его. Поначалу было тяжело с ним взаимодействовать, больно странным он был, и назойливым, и каким-то слишком другим, но когда Коля заступился за него, когда он показал, что может защитить… Что-то перевернулось в Феде в тот момент. В тот момент из духовно далекого друга, Коля стал чем-то более родным и необходимым. Стал чем-то большим. Чем-то, в чём он искренне нуждался, но потерял. Хотелось с ним увидеться, а ещё больше хотелось его обнять, что он непременно сделает, когда вернётся. Интересно, как же он там? Встретил ли он свою старушку? Не ссорится ли он с ней? Отдыхает ли он, или работает больше обычного? Коля его такой хозяйственный и работящий, пусть и в хозяйстве Федя его никогда не видел, но точно знал, что так и есть. Интересно, какого же будет его будущей пассии? Будет ли она получать от ее пахаря подарки или завтраки в постель? Или всё сразу? Коленька такой внимательный и зрелый, его будущей спутнице по жизни повезло иметь такого доверительного и заботливого человека рядом. А пока Коля рядом с ним, и он надеялся, что надолго. Надолго… “Надолго” значит долго, но и конец подразумевается. А хотелось бы, чтобы конца Коли не было. Чтобы было не так как с братом. Хотелось Колю удержать… Но пока их разделяет несколько сотен километров, а ближайший человек, которого он увидит, будет кто-то из его родных. Совсем скоро уже нужно будет возвращаться, чего не хотелось совсем. На улице, даже при том, что было холодно и уже темнело, было намного лучше. Тихо и спокойно... Тихо и спокойно, несмотря на люде на улице и ветер, бьющий в уши. Отчего-то вспомнилось, как Миша водил его за город, погулять. Просто потому что мог, и было что-то особенное в прогулках вне города. В самом же городе воспоминания с братом совсем не трогали его и ничего в нём не пробуждали, кроме как пугающий мысли о том, что родной город, некогда считавшийся домом, теперь таким не ощущается. Как и город, в котором он живёт сейчас. Где же его дом теперь?... Ответа он не имел, но зато знал человека, с которым это можно было обсудить. Опять же, его милый Коленька. Он же хочет сбежать отсюда, в поисках более тёплого и родного места, что и значит "дом", что и значит, что дома он сейчас не имеет. Быть может، они с Колей смогут найти дом. Быть может, даже вместе. Общий дом... Было бы здорово. Наверное в будущем, если их пути не разойдутся, если они всё ещё будут также близки, а может и больше, то они с Колей и могли бы так друг другу помочь. Очень хотелось, Коля же сильно ему помог, даже не помог, а спас, тот наверняка не понимает, насколько сильно его поступки и слова важны для него. Феде хотелось, чтобы и его поступки и слова играли такую же важность для его любимого друга. Непременно... Всё так и будет.