Вечная весна

Коля несколько минут тупо пялит в экран телефона в нерешительности что-либо сделать. Знал конечно, что нужно сделать так, как посоветовал его дражайший друг, но всё равно было немного… сложно. Не то, чтобы ранее он не разговаривал со своей бабушкой, кончено же говорил, просто никогда ни о чём не просил, да и она сама никогда ничего и не предлагала. Несмотря на то, что Николай был её единственным внуком, у них никогда не было тёплых отношения. Не до развода родителей и маминого ската в алкоголизм, ни уж тем более после. Звонила она, конечно же, но ни разу слов поддержки он не получал, а уж материальной и подавно. Бабушка его — женщина черствая, такое ощущение, словно она особо никого никогда не любила: ни мужа, ни детей, ни внуков. Друзей у неё тоже не было, так и осталась она на старости лет одна. Однако она ведь нет-нет, всё-таки звонила и интересовалась благополучием матери, хоть и оскорбляла её. Может действительно есть шанс, что услышав о всё том ужасе, что приключился с ними, с мамой, в её сердце всё же хоть какие-то остатки любви к единственной дочери проснуться? Ну или хотя бы к единственному внуку. На самом деле Коля сильно сомневался в этом. Бабушка всегда была женщиной, чьи чувства или постоянно на замке, или их вообще нет: чтобы она проявила сочувствие к кому-то, а тем более к своей дочери, которую иначе, как идиоткой никогда не называла… Коля больше поверит в то, что отец внезапно разбогатеет. Однако Фёдор прав, попробовать стоит, она же всё-таки её дочь, а он её внук, да и ведь бабушка совсем одна… Вдруг получится что-то соскрести с её сердца? Номер уже высвечен, осталось лишь нажать кнопку вызова звонка, но палец всё никак не касается экрана. У взрослых помощи он никогда не просил, и не то, чтобы сильно хотел, скорее никто из них никогда много доверия не внушал, но в его положении и при предстоящей нагрузке, наверное, следовало бы. Хотя много ли она могла сделать? Много ли она могла исправить, если частично из-за неё мама стала такой? Если бы бабушка была более поддерживающей, более любящей матерью, мама бы не стала алкоголичкой. Нет, если бы она была хорошей матерью, она бы изначально не позволила дочери спать с мужчинами постарше, не допустила бы ранней беременности и брака, не дала бы бросить учёбу, загубить собственную жизнь… Даже если в ней найдётся достаточно сочувствия или любви приехать, будет ли этого достаточно, чтобы позаботиться и не бросить вновь? Теперь Гоголь всё меньше и меньше был уверен в этой затее. Если бабушка приедет, то теперь в их доме будут трое человек… Нужно будет найти ей место, а в доме можно спать только в двух комнатах: маминой или его. Бабушка точно не согласиться жить со своей дочерью, даже если ему удастся привести комнату в порядок, Коля в этом уверен. Скорее всего, ему придётся делить с ней комнату, видно, нужно будет заняться основательной. Благо, он нечасто бывает дома, так что бабушке не будет сильно тесно. Возможно, бабушка будет готовить, и даже приносить деньги в дом, если расщедрится поделиться пенсией с ним, но ладно, это он уже далеко ушел…. Самое важное это то, что теперь мать будет проблемой бабушки, и он сможет спокойно работать, учиться и гулять. Без тревог. Да, ради этого стоит сделать звонок. Даже если переговоры пройдут неудачно, хотя бы он будет знать, что пытался. Хотя бы перед собой стыдно за бездействие не будет. На таком приливе решимости он нажал на кнопку вызова, с нетерпением ожидая ответа. Бабушка взяла трубку быстро, но для него эти несчастные пятнадцать секунд казались вечностью. За эти пятнадцать несчастных секунд он успел уже придумать разные исходы разговора, возможные ответы бабушки, и даже один раз пожалел, что позвонил ей так скоро, толком ничего не обдумав: может, нужно было заготовить вопросы, шаблоны разговора, варианты того, как начать издалека, не вываливая все так сразу и внезапно… Гудки прекратились. На том конце молчат. — Алло… Бабушка, это я. Коля. — неловко и неуверенно начинает говорить первым. Слышны вздохи и какие-то посторонние шумы. — Я знаю, что ты. Чего хотел? — тут же отрезает она, ясно давая понять, что прекрасно знает: дорогой внучок просто так своей бабке не позвонил бы. Не в таких они отношениях, чтобы внук имел поводы звонить чаще пары раз в год. — Да я хотел… Попросить тебя о помощи. — эти слова приходилось почти выдавливать из себя, от нервов он начал ходить от стенки к стене, пиная по полу какую-то бумажку. Напряжение растет, он начинает думать, не нужно ли было начать с чего-то другого, основополагающего… А с другой стороны, это было бы еще мучительнее. — С чем же? — с опаской, с каким-то то ли недоверием, то ли тревогой спрашивает она. Тон был не из приятных, или это ее голос сел, или уже чует неладное и как-то участвовать в этом не хочет. — Понимаешь, мама… Она… Ей стало хуже, — звучал жалко и неуверенно, аж от самого себя плохо, но что поделать, если стыдно просить о такой услуге, а ситуация вынуждала. — Она начала себя калечить, и завела себе какого-то мужчину, он пытался меня ударить… А ещё этот мужчина. Он навредил ей. Конечно, он больше к нам не заявится, я не выдержал и побил его, он теперь вообще избегает меня, но всё же маму одну оставлять страшно, а я не могу находиться с ней постоянно. У меня работа и учёба, а совсем скоро выпускной класс, сама понимаешь… Коля немного наврал ей про того мужчину, потому что побоялся, что бабушка может побояться приходить, зная, что к ним может прийти какой-то злой и опасный незнакомец. Ладно дочь, которая может что-то выкинуть, от нее она, может, даже помнит, чего ожидать, а вот непонятный мужик, который к ней прицепился… Про изнасилование он тоже не договорил, слишком много информации для такого разговора. Бабушка молчала, чем-то шурша. Ответа не было, но и трубку она не бросала, так что он решил продолжить: — Думаю, ты понимаешь, к чему я клоню… Понимаю, что ты скорее всего не согласишься приехать, но это очень важно. Я боюсь, что мама может наложить на себя руки, — Николай старался быть как можно более жалким и как можно менее требовательным. Перед бабушкой он решил, что лучше будет надавить на жалость. Просто потому что другого он сделать не мог, не мог предложить чего-то взамен. — Мне тяжело за ней приглядывать. Я не справляюсь, а скоро выпускной год, всё станет хуже. Нужен ещё кто-то взрослый. Ответа не было. Неужели она просто оставила телефон так, не желая выслушивать его нытье и попытки позвать на помощь? Почему тогда изначально не бросила трубку? Почему вообще ответила? — Пожалуйста… Баб, я тебя никогда ни о чём не просил, и сейчас бы не стал тебя беспокоить, если бы имел возможность. Мне больша некого позвать, ты же моя и мамина единственная семья. К кому мне ещё обратиться? Она же твоя дочь... — пришлось выдавливать из себя мольбы. Неприятно, стыдно и неловко, но на что только он был готов пойти, насколько отчаянные слова он готов был произнести, лишь бы получилось. Ведь он правда уже не справляется, ему невероятно трудно, ощущение такое, что воздух перекрыли. — Или хотя бы ради твоего единственного внука. — Как он заговорил, “единственного внука”. Этот единственный внук позвонил впервые в жизни и то, только чтобы помощи просить. На старости лет меня сиделкой чужой делать! — недовольный и ворчливый тон бабушки ясно дал понять, что на неё можно не надеяться. Коля сделал глубокий вздох, думая, что он постарался и хотя бы не будет чувствовать вины перед собой за то, что даже не попробовал попросить помощи у взрослых. Он уже хотел бросить сухое и обиженное “понятно” и закончить звонок, как вдруг: — Смогу приехать только через неделю, большего от меня не жди. И пахарем у вас дома быть не собираюсь. Она сразу же бросила трубку, не давая ответить что-либо, оставляя его с кучей бурных эмоции. Такие странные ощущения… Благодарен, но не знает как реагировать: что в голове у бабушки? Может, она от него чего-то ожидает? Не то, чтобы Коля пожалел об этом, но вышло все как-то… Сумбурно, что ли. Она никогда не отличалась многословность, даже если исходить из тех до ужаса редких рассказов родителей, и за эти пять минут и сорок две секунды — Коля посмотрел время звонка — из которых большая часть была их общим молчанием, слишком много осталось невысказанным. А может, им просто было нечего сказать. В любом случае, Коля сделал еще несколько кругов в его небольшой комнате, из-за путаницы мыслей несколько раз отбив себе мизинец о тумбу и выдохнул: у него получилось, а что из этого выйдет — другой вопрос.

***

Ветер яростно бил в окна, рядом с ними немного продувало. Февраль и март всегда были ветряными, так что мучиться придётся ещё какое-то время. Однако в школе было тепло, если близко не подходить к окнам и дверям конечно. Николай зашел, стряхивая с пуховика снег с улицы. До начала урока оставалось ещё двадцать минут. Федор уже сидит за первой партой, спиной ко входу, так что не заметил сразу, но вскоре все-таки обернулся, чувствуя что кто-то приближается к нему. — Утречка, Федь, — он хотел сесть рядом с ним, но заметил, что место занято. — Давно ты тут? — Привет, да нет, недавно пришел, — Федор здоровается в ответ, сложив руки на груди. Сегодня он несвойственно себе был в одной рубашке, видимо мёрз. — Рассказывай, как бабушка? Вы поговорили? Как все прошло? — Удачно! Относительно, — Коля скинул рюкзак на соседнее место, стягивая с себя зипку и протягивая её мёрзнувшему Достоевскому. — Немногословно, но…. Она вроде как согласилась и приедет через пару недель. — Вроде как и через пару недель? — мягко усмехнулся Федя, доставая из рюкзака термостакан и с милой улыбкой протянув его другу. На секунду Коля замер, глупо глядя то на Фёдора, то на его термостакан. Почему-то ранее казалось, что тот из брезгливых, а сейчас… А сейчас он, миловидно лыбясь, хочет, чтобы он пил из его драгоценного термостакана? С того же термостакана, с которого Федя потом будет пить весь день? — Ох, спасибо… — Коля попытался сделать глоток, но пока чай слишком горячий, чуть язык не обжег. — Она сказала буквально пару слов на мою пятиминутную болтовню, надеюсь, не забудет или еще чего. Не знаю, честно говоря, чего от нее ожидать, буду надеяться просто, что это поможет. — Тебе в любом случае будет спокойнее, если мама не будет одна, — он немного помолчал, раздумывая над словами и понимая, что выпрашивать подробности нет смысла. — Дождемся и все станет понятно, сколько там, пара недель? — Она сказала две, а как получится… справлюсь пока, аха, — чай немного остыл и правда оказался очень горьким. Он всегда пьёт это или просто переборщил с заваркой сегодня?... — Если все правда хорошо сложится, будет замечательно. Я, честно, не знаю, как себя с ней вести и как она на мать спустя столько лет отреагирует, по тону она сама толком не поняла, на что согласилась. Обсудить это с кем-то правда было нужно, чтобы окончательно поставить точку и не метаться, как белка в колесе в период ожидания. Коля сам понимает, что ему есть, чем заняться, но мысли его не особо спрашивают, чем забивать голову, а чем попросту смысла нет. — Вы вообще до этого не общались? — По телефону по пальцам одной руки пересчитать, а видел я ее… Может, в детстве пару раз, но не уверен. У нее с матерью отношения хуже некуда, со мной она бонусом почти не разговаривает. — Оу… — несмотря на то, что Федор был достаточно посвящен в его семейное положение, он уставился в стол, но ненадолго. — Не думаю, что до ее приезда вы сможете поговорить. Такое ощущение, что она максимум позвонит сказать, что будет через час, и то вряд ли. — И я о том же… Постепенно темы сменились, сошлись они на том, что переживать уже нет смысла — вплоть до приезда помощи не будет, а подготовиться можно будет разве что убравшись в комнатах и немного морально. Начали за школу, последние новости, планы… После того дня в музыкальной школе между ними будто что-то изменилось. У них давно нет барьеров в общении, Федор уже не закрывается в свой кокон с тонной переживаний, а Коля просто может свободно радоваться комфортной компании, но с того вечера в музыкальной школе, он как будто бы начал смотреть на Достоевского иначе. То ли это из-за мыслей о его отношениях с покойным братом, или очаровательной игрой на виолончели, но отчего-то каждое произнесенное слово, каждый звук, вышедший из его уст, каждый раз, когда ему удаётся заметить этот странный, едва заметный налёт скорби и отстраненности в глазах Феди… Интересно, заметны ли эти небольшие перемены, или что ещё более интересно — близко ли это ему тоже? Несмотря на неясные изменения в восприятии собственного друга, на домыслы и ещё более странные мысли, общение всё равно ощущалось приятно. С Фёдором хотелось находиться всё чаще и чаще. Ощущение, словно они плывут по течению, совершенно не беспокоясь о том, что могут попасть на мелководье, да и не то, чтобы Коля боялся, разве что только за Федю… Вскоре к ним правда присоединился Булгаков, а точнее навис над Гоголем с уставшим выражением лица, и невербально попросил того вернуть занятое возле Фёдора место. Пришлось пересесть. Михаил же сел на своё место и достал из сумки свой термостакан, старый и потрёпанный, сильно отличающейся от фединого фиолетового, совсем новенького на вид. Стали эти двое чаёвничать, да всякие книжки обсуждать, ну что за аристократы! Когда они оба замолкали, Коля пытался как-то активно его разговорить, да вот Миша не реагировал, а если и реагировал, то весьма скупо, что выливалось в неловкую паузу, но в масштабе того самого вечера это было хотя бы не так неловко. Николай уже успел отвлечься от беседы, как услышал федино: — К сожалению, совсем скоро я уеду, так что не смогу. Да и контрольные мне придётся сдать раньше всех, если не смогу уговорить поставить мне автоматом. Что!?