Обыкновенный преступник

112-й год по календарю Вечного (Верного) Пути

      Сон к Ирвену никак не шел. Да и был ли в нем сейчас смысл? На два часа забыться, чтобы потом заново терять надежду, заново проваливаться в эту пучину ужаса и отчаяния? Уж лучше было из нее и не вылезать. В голове у него, словно зацикленная пленка диафильма, крутились кадры его будущей жизни: как он будет грести в грязной лодке, выбиваясь из сил, а преступники выбросят его за борт, или как он будет бежать по лесу, спасаясь от погони, перелезать через колючую проволоку, но пограничники все равно поймают его и расстреляют. Или — того хуже — как он попадет в Неджелас, его вышвырнут под каким-нибудь мостом, он будет ходить и просить подаяния и жить с бомжами в грязной подворотне, пока его там же в этой подворотне не зарежут. Как он будет умирать в луже крови — совсем один. И никому, никому, никому больше не будет до него дела. Его просто бросят гнить в сточную яму.              Этим утром Ирвену казалось, что терять уже нечего, но теперь он потеряет и эту захламленную комнату, и этот пролеженный матрас, и тонкий кусок одеяла, который едва дотягивался до него от Лайсона. А сам Лайсон останется здесь. Он останется здесь жить. Почему? Почему он не вынужден никуда бежать? Почему с ним ничего не случилось? Неужели он лучший, чем Ирвен, человек?              «Да, лучший», — отвечал Ирвен сам себе. Потому что Лайсон… не убийца. У Ирвена замирало дыхание, столбенели внутренности, когда голос в его голове произносил это слово. Он жмурился до боли в глазах, тело его тряслось, он не мог быть убийцей. Кто, он? От него словно отрубили какую-то часть, превратили ее в омерзительное чудовище и теперь пытались пришить, приклеить обратно. Как отравленная гангреной нога, эта часть болталась, висела на порванных сухожилиях, омертвелая и зловонная. Черная кровь сочилась из нее, а за спиной стучали в погоне чьи-то ботинки.              Но это был не Ирвен, нет. Ирвен не мог быть этим монстром. Монстры — это вот они, все они вокруг. Они оставляли его и отворачивались, и не было больше ни единого живого существа на свете, кого заботила бы его участь. Этот мир открылся перед ним, как застарелая, испорченная консервная банка; его настоящая сущность, его эссенция — вот она, здесь, в червивой гнилой начинке. И Ирвен заслужил этот мир — тем, что верил в глупости, тем, что беззаботно спал, тем, что как наивный идиот ждал будущего, пока это будущее не развернулось к нему, наставив на него свои ножи.              …Но только лезвие-то было не в его крови. И кто-то снова хватал его за воротник, кто-то снова душил его. Чудовище или жертва? Сживить эти части в одно целое было больше нельзя, вместе они не существовали. Ирвен не был ни там, ни здесь. Злые слезы — неведомо чьи — текли по его лицу. А дрожащая рука поневоле тянулась…              — М? — Лайсон слегка повернулся через плечо, когда пальцы Ирвена коснулись его спины.              Остаться совсем одному было страшно. Остаться даже… без Лайсона. Последний человек, с которым у него еще теплилась хоть какая-то связь, через два часа сбагрит его в лапы бандитов. Ирвен дергался между страхом и злостью, как на двух поводках, не отпускающих его от себя.              — Ты меня оставишь, бросишь каким-то… волкам на растерзание, — прошептал он, убрав руку.              Лайсон заворочался и развернулся к нему. В темноте почти не было видно его лица.              — Ирвен… — вздохнул он. — Никто тебя не растерзает и ничего плохого с тобой не случится.              — Легко тебе говорить, — от обиды чуть повысил голос Ирвен. — Ты-то сам никуда не поедешь.              Лайсон после паузы устало и бесстрастно сказал:              — Если ты хочешь пойти куда-то еще — иди куда-то еще, но я тебе не могу ничего другого предложить.              Ирвен замолчал, горечь еще пуще свела его горло. Впрочем, и сказать ему было нечего. Какое-то время они лежали в тишине, пока Лайсон снова не заговорил:              — Я не стал бы отправлять тебя туда, если бы не был уверен, что с тобой все будет хорошо. Я видел, как там живут. Они живут лучше, чем мы. К тому же ты почти свободно говоришь на неджеласском, тебе будет гораздо проще адаптироваться.              — Видел где? — недоверчиво спросил Ирвен. — Ты про эти видеоролики на зараженных флэшках? У нас из-за этого компьютер из школы увезли, — возмутился он. — Всем же известно, что это обман, ловушка, чтобы…              — Это не обман, Ирвен.              Наступила тишина, которую Ирвен разгонял только своим шумным прерывистым дыханием.              — И что ж ты сам не уедешь, раз там так хорошо? — спросил он погодя.              — Я бы с удовольствием уехал, если бы на мне не висело два человека, — глухо ответил Лайсон.              Он повернулся на спину, чуть дернув на себя одеяло, и прошептал:              — Постарайся уснуть.              Ирвен недовольно подвигался и замер — но замер он нечаянно в таком положении, что его мизинец чуть задевал плечо Лайсона — пониже рукава футболки. Это крохотное прикосновение походило скорее на щекотку перышком — и от этого назойливо, как зуд, притягивало к себе внимание. Все ощущения Ирвена сконцентрировались в этой точке, в этих клеточках кожи, которые обдавало чужим теплом. Ему стало неловко от мысли, что и Лайсон тоже чувствует все это, и он отодвинул руку, — но сразу же понял, что хотелось сделать совсем другое. Хотелось все наоборот: еще крепче пристать к его плечу, лицом втереться ему в шею. Хотелось, чтобы Лайсон обнял его и никому не отдавал. Ирвен подвинулся к нему, прокрался ладонью до его ключицы и уперся в нее кончиками пальцев; сунул нос куда-то Лайсону под ухо. Он услышал и даже слегка почувствовал, как тот сглотнул.              — Ты сказал, что не хочешь больше этого делать… — прошептал Лайсон чуть погодя.              — Я и не делаю ничего, — пробурчал Ирвен.              Но чем дольше он так лежал, тем сложнее становилось ничего не делать. Его мысли, еще недавно утопавшие в тревогах и опасениях, как по волшебству вынырнули и занялись чем-то совсем другим. Смущенно ежась от собственной откровенности, они спускались вдоль тела Лайсона и замирали на самом пороге, не решаясь рисовать того, что ждет дальше. Из-за порога урывками мерцало что-то лакомое и волнующее, что-то, от чего Ирвен все плотнее прижимался к боку Лайсона, к его бедру; и вслед за мыслями, не удержавшись, потянулась и его рука. Огладила Лайсона по ребрам, пересекла его впалый, слегка вздымающийся от дыхания живот, миновала резинку штанов и сквозь ткань коснулась… Ирвен глубоко вдохнул, а Лайсон схватил его за руку.              — Перестань, пожалуйста, у меня мать в трех метрах спит, — не то прошептал, не то прошипел он. — Я не буду сейчас…              Ирвен мгновенно вспыхнул, лицо залило жаром, он вырвал у Лайсона руку и отвернулся на другой бок. Все тело пульсировало от стыда, мысли переругивались, Ирвен сжал в кулаке простыню, словно это помогало ему удержать в руках самого себя. Он ведь зарекся — зарекся ведь больше не потакать этим наваждениям, этим искаженным, неестественным желаниям, и теперь он сорвался — и теперь даже Лайсон осудил его, даже Лайсон теперь его презирает. «Никогда. Никогда. Никогда», — повторял Ирвен внутри себя, все крепче стискивая простыню. И только после тридцатого, или сорокового, или сотого повторения ему стало легче, он как бы снова поверил в себя, как бы перетер этим все, что было, перевернул испорченный лист и начал все заново. Работа над ошибками была завершена, ошибка больше не повторится. Стыд отошел, и Ирвен тихо лежал, успокоенный перспективами нового листа, на котором отныне уж все будет правильно.              Подушка под его головой вдруг глухо завибрировала, и Ирвен непонимающе привстал на локтях. Лайсон, пошарив под подушкой рукой, вытащил мобильник и, сощурившись от бело-синеватого свечения, погасил экран. Внутри Ирвена как-то все сразу опустилось, перспективы и вера в себя испуганно притихли. Это был будильник, отсчитавший два часа. Последние два часа затишья — и он снова катится под откос.              — Пойдем, — шепнул Лайсон. — Постарайся не шуметь.              Ирвен встал и поплелся за ним, чувствуя себя домашней животиной, ведомой на убой. Они оделись, в кромешной тьме, цепляясь за перила, спустились по подъездной лестнице и вышли в морозную зиму; вихрь колючих льдинок с порога полетел Ирвену в лицо.              Улица перед домом ночью казалась еще мертвее, чем днем. Лайсон повел Ирвена куда-то за дом и потом долго вел по заметенным тропинкам в снегу и темным безлюдным дорогам, пока наконец они не дошли до какого-то гаража, который Ирвен нашел смутно знакомым. Лайсон отпер ключом замок, пустил Ирвена внутрь и зажег болезненно захрипевшую лампочку под потолком.              — Я собрал тебе вещи… — сказал он, подхватив с пола рюкзак, — какие-то. И еды.              Он поставил рюкзак на запыленную, криво сколоченную тумбу рядом со входом. Ирвен, увидев этот рюкзак, как-то по-новому ужаснулся, словно только сейчас ощутил всю реальность происходящего.              — Я не хочу, — сказал он дрогнувшим голосом. — Можно я буду жить здесь?              — Здесь нет отопления, ты замерзнешь насмерть, — ответил Лайсон, не поразмыслив даже секунды над этим вопросом, и принялся рыться в одной из коробок, которыми был заставлен вдоль стен почти весь гараж.              Где-то в самом центре живота Ирвена сковало таким холодом и безысходностью, что он решил, будто уже замерз насмерть, а всё вокруг — предсмертная галлюцинация. Ноги его почти не держали, и он вдоль тумбы сполз на бетонный пол, забросанный какими-то камешками. Надежды как-то переубедить, образумить Лайсона у него больше не было. Оставалось лишь ждать своей участи, судорожно пытаясь надышаться перед ней последними остатками знакомого воздуха.              Шуршания и копошения, сопровождавшие из другого конца гаража его угрюмые мысли, через какое-то время стихли, и рядом с Ирвеном остановились ноги в спортивных штанах и больших, тяжелых на вид ботинках. Постояв, ноги присели на корточки. Ирвен приподнял взгляд и от увиденного немного даже поежился. Перед ним был вроде и Лайсон, а вроде и кто-то совсем чужой. Ирвен даже не смог бы объяснить, в чем эта чуждость заключалась — может быть, брови у Лайсона стали темнее и лохматее, может быть, волосы неопрятнее собраны в хвост, а может, и в целом он за эти несколько минут как-то повзрослел и ожесточился.              — Нам пора, — сказал этот чужой Лайсон, протянув Ирвену руку в толстой кожаной перчатке. Ирвен по какому-то интуитивному побуждению несмело ухватился за нее. Лайсон крепко взял его и поднял вверх.              Теперь Ирвен заметил, что Лайсон вдобавок ко всему стал выше и вообще как бы укрупнился. Короткая, до пояса, пуховая куртка раздувала его в стороны. Лайсон недолго пощелкал кнопками в мобильнике, затем вложил Ирвену в руки рюкзак — Ирвен неохотно закинул его на плечи. У Лайсона тоже был какой-то свой рюкзак, Ирвен не стал спрашивать, что в нем, да это его и не слишком волновало. Они снова куда-то пошли, в молчании по трескучему снегу, и Ирвен несколько раз обернулся, будто вид покинутого гаража, служившего ему последним пристанищем, как-то согревал его душу. Но вскоре и гараж стало во тьме не разглядеть, и вместе с ним словно кануло в небытие все прошлое Ирвена и вот-вот должно было погрузиться его будущее. К горлу подкатывала тошнота.              Гаражи и окольные дороги вдоль каких-то старых стеклянных руин вскоре сменились проулками между низенькими, безжизненными с виду домами, по стенам которых сугробы вскарабкивались до окон первых этажей. Ирвен, зачерпывая сапогами снег, по узкой тропинке брел вслед за Лайсоном, — когда тот вдруг остановился, из-за чего Ирвен, не успев затормозить, врезался ему в спину. Лайсон обернулся, как если бы его некстати потревожили и он совсем такого не ожидал.              Ирвен поднял голову, посмотрев Лайсону поверх плеч: взгляд его провалился в глухую темную пустошь, сквозь которую едва прорисовывались какие-то выпуклости домов. Справа из-за угла тянуло красноватым свечением. Лайсон повернулся к Ирвену, крепко сжав его где-то у локтей, некоторое время помолчал, вздохнул и наконец тихо заговорил:              — Мы сейчас… встретимся с моим другом и поедем. Как именно все будет проходить дальше — я точно не знаю. Но в какой-то момент мы с тобой уже расстанемся и ты дальше поедешь без меня. — Он сделал паузу, прежде чем продолжить. — Пожалуйста, не бойся. У тебя все будет хорошо, вот увидишь. Главное, делай все так, как тебе скажут. И постарайся без необходимости ни с кем не разговаривать. Не говори свое имя, не отвечай, если кто-то спросит, почему ты уезжаешь. Или, по крайней мере, не отвечай правду.              Ирвена залихорадило — то ли от холода, то ли от услышанного.              — Скорее всего, у нас дальше не будет возможности нормально попрощаться, — сказал Лайсон, чуть склонив голову. Он стал немного ближе, его щека скользнула по замёрзшей щеке Ирвена, куртка зашуршала о куртку. — Я… буду думать о тебе, — прошептал он Ирвену на ухо. — Думай обо мне немного тоже.              Ирвен чувствовал себя как без рук или без ног — как если бы от него совсем ничего не зависело. Он не мог даже выговорить ни слова.              — Пойдем, — сказал Лайсон, отстранившись. — И… не обращай внимания, если я буду вести себя… не так, как всегда.              Они двинулись к тому углу, из-за которого что-то светилось, и наконец, когда они обогнули дом, Ирвен увидел источник. На проезжей дороге стояла старая проржавелая машина, удивительно как державшаяся на колесах, и источала вперед и назад какие-то жутковатые демонические огни. Из машины навстречу им вылез парень, Лайсон поздоровался с ним — не словами, а каким-то особым, до локтя, рукопожатием, — а затем открыл заднюю дверь развалюхи и махнул Ирвену головой:              — Залезай.              Его голос прозвучал грубо и словно на октаву ниже обычного. Ирвен, повинуясь, пробрался на заваленное хламом заднее сиденье и, пока пробирался, угодил рукой во что-то липкое и вязкое, чему, по его мнению, вообще не следовало находиться там, где оно находилось. Давясь рвотным рефлексом, он судорожно попытался оттереться о велюровую спинку сиденья. Запахи каких-то травянистых сигарет, ароматизаторов и горелой резины перемешивались внутри салона в едкую вонь. Ирвен, не сняв даже свой рюкзак, наконец устроился кое-как на сиденье.              Сам Лайсон сел спереди, а неизвестный Ирвену «друг» залез на водительское место и повернул ключи в зажигании. Машина зафырчала и затряслась, так что Ирвен испугался, что она перебудит всех в округе. Но ни водителя, ни Лайсона это, казалось, не заботило. Вскоре они заколыхались по дороге, и Лайсон открыл окно, чуть высунув лицо наружу.              — Ты че, наморозился мало? — раздался по этому поводу сиплый голос водителя. — Сопатку отхолодишь.              — Да хоть бы отхолодил, — глухо ответил Лайсон. — Всё лучше, чем у тебя тут задохнуться.              — Это всё Джульетты духи, — как бы объяснил водитель.              — Да это, скорей, как Джульетта пелотку себе надушила и скурила в нее полкило чиги потом.              — Ну у тебя и нюх, — поразился сиплый, посмотрев на Лайсона.              Лайсон повернулся к нему и не менее удивленно посмотрел в ответ. Машина в это время вильнула куда-то в сугроб и надсадно зарычала; водитель закрутил руль, выворачивая обратно на дорогу.              — Замело-то, а, замело, когда ж это закончится…              Лайсон ничего не ответил, и дальше они поехали молча. Изредка вдоль дороги мелькали тусклые фонари, освещающие густо скученные, засыпанные снегом деревья, по которым Ирвен догадывался, что вокруг них, должно быть, лес. Спустя полчаса пути машина, заскрипев тормозами, остановилась, встав следом за каким-то небольшим фургоном, ждавшим на обочине. Лайсон слегка развернулся к Ирвену и сказал:              — Сиди внутри, пока я не скажу тебе выходить. — А затем сам вылез наружу.              Из-за фургона показались двое мужчин, у которых Ирвен в ужасе заметил пистолеты за поясами. Недовольно прищурившись, один из мужчин помахал в сторону машины рукой. Водитель, видно сообразив, в чем причина его недовольства, выключил фары, и вся сцена теперь разворачивалась в кровавых оттенках габаритных огней фургона. Тот мужчина, что махал рукой, подошел к Лайсону, второй же остался стоять чуть поодаль. Лайсон, сплюнув на снег, снял с плеча рюкзак, и человек сразу же по-хозяйски потянулся к нему, как будто рюкзак на самом деле был его. Впрочем, может, он и был, Ирвен мало что понимал в происходящем. Но Лайсон сперва рюкзак не отдал, они еще о чем-то говорили, и Ирвен снова отмечал, какой чужой этот Лайсон и какая чужая и незнакомая у него была даже мимика.              — Че, думаешь, ждет тебя там кто-то? — вдруг обратился к Ирвену водитель, и тот вздрогнул от неожиданности. — Хорошая жизнь, думаешь, ждет? Никто вас там не ждет…              Ирвена мигом охватила паника. Он вперился в водительский затылок, вернее, в ту часть затылка, которая виднелась из-за подголовника; сердце у него бешено заколотилось. Водитель спустя несколько секунд повернулся, словно проверяя, услышали ли его.              — Ты че, дикий, что ли? — спросил он, посмотрев на Ирвена. — Не разговариваешь?              Ирвен медленно приоткрыл дрожащую челюсть. Он был готов на все: просить, умолять водителя уехать, увезти его, гнать отсюда что есть силы, — но тут Лайсон распахнул дверь рядом с ним и коротко велел:              — Выходи.              — Эй, че за зверюгу ты тут ко мне подсадил? — погромче крикнул ему водитель. — Так пырил, чуть не кинулся на меня…              Ирвен на едва слушающихся ногах вылез из машины. Лайсон, ничего не ответив своему другу, захлопнул дверь.              — Кто эти люди? — прошипел сквозь зубы Ирвен, косясь на угрюмо стоящих мужчин. — Они бандиты, у них оружие, я не хочу к ним идти.              — Все уже решено, — холодно отрезал Лайсон, потянув его за локоть. — Идем.              Мужчина с неаккуратной щетиной на мятом лице, пытавшийся забрать у Лайсона рюкзак, видимо, все-таки его забрал, потому что рюкзака у Лайсона больше не было. Теперь же этот мужчина раскрывал перед ним темные и ужасающие недра фургона и как-то еще нагло посматривал на него, словно предвкушая свою роль будущего тюремщика. Лайсон не столько помог Ирвену залезть, сколько буквально засунул его в кузов — по крайней мере, так показалось Ирвену, когда он в этом кузове в мгновение ока оказался. На полу под ногами растекались какие-то грязевые лужи, к стене рядком были прицеплены сиденья. Ирвен, медленно и опасливо осмотревшись, повернулся к Лайсону.              — Удобства первого класса, — сказал мужчина с щетиной, постучав по сиденью.              Было ли это издевкой, Ирвен не понял, потому что говорил мужчина вроде бы серьезно и даже с некоторой гордостью. Лайсон повернул к мужчине голову и какое-то время прицельно на него смотрел, пока тот, чуть исподлобья глядя в ответ, не развел руками и не выдал какое-то вопросительное «ы?».              — Две минуты, — ответил ему на это Лайсон.              Мужчина как бы в подтверждение показал два пальца, чуть ли не сунув их Лайсону в лицо, после чего отошел, поправляя грязно-рыжеватую вязаную шапку на голове. Лайсон, медленно выдохнув, повернулся к Ирвену.              — Помнишь, что я говорил? — спросил он негромко.              Ирвен мало что помнил, больше чувствовал — словно он беспомощный котенок, вырванный из родительского гнезда, пойманный в клетку, брошенный на произвол. В глазах вставали слезы и катились вниз, щипля обмороженные щеки. Лайсон еще какое-то время посмотрел на него, и лицо у него как будто вновь обрело прежние, узнаваемые черты.              — Ты справишься, — прошептал он и как-то успокоительно кивнул: — Все будет хорошо.              А потом дверь закрылась.              Его лицо стояло у Ирвена перед взглядом всю дорогу. Последнее знакомое лицо, — которого он тоже больше не увидит. Вся его жизнь, покороженная и разрушенная, обращенная в руины, — и теперь от нее даже руин не осталось, все было стерто с лица земли, словно никогда не существовало. Впереди лишь пустота и мрак — такой же черный, как черно было в этом фургоне. Может быть, и нет ничего дальше, после этого фургона, может, это уже его конец: фургон остановят, оставят в лесу и он из него больше не выйдет. Может быть, после всех этих семнадцати лет жизни, хождения в школу, сборки аппаратуры и просмотров в выходные кинофильмов с родителями ему суждено было сгинуть в черном фургоне в черном лесу, где никто его никогда не найдет, а если и найдет, то только пнет ботинком его тело, как тело грязного и презренного преступника.              Ирвен от горечи несколько раз пнул кулаком стену фургона позади себя, пока вдруг кто-то в ответ не постучал со стороны водительской кабины. Ирвен боязливо притих. Спустя еще несколько минут езды фургон остановился и затем чуть покачнулся от хлопанья дверьми. Ирвен вытер рукавом лицо и приготовился к худшему.              — Н-ну? — раздалось снаружи, после чего задние двери со скрипом открылись. — Зачем буяним? Приехали уже.              Ирвен сощурил привыкшие к темноте глаза. Пошатываясь, он подошел к выходу и спрыгнул на примятый снег.              Впереди длинной полосой простирался лес, но не такой черный и глухой, какого опасался Ирвен, а некий иной лес, более… освещенный. Чем он был освещен, Ирвен пока что не понял, но вокруг царило какое-то движение, звучали голоса, стуки и шуршания. Двое мужчин в распахнутых настежь телогрейках тащили какой-то длинный ящик и потом, чертыхаясь, грузили его в кузов другого фургона — примерно в два раза большего, чем тот, в котором приехал Ирвен. Здесь же стоял и третий фургон, а рядом с ним какой-то гигантский джип с толстыми и рельефистыми, как у трактора, колесами.              — Вещички не забываем, — одернул Ирвена чей-то хамоватый голос, больше всего подходящий сварливому автобусному кондуктору.              Ирвен повернулся: говорил с ним тот помятый щетинистый мужчина в рыжей шапке, — возможно, до того, как податься в преступники, действительно работавший где-нибудь кондуктором или проводником. Ирвен заглянул обратно в кузов, увидел собранный для него Лайсоном рюкзак, который он оставил на одном из сидений, и только теперь понял, что уже и не рассчитывал, что ему впредь что-то понадобится. Испытав к этой мысли странное сопротивление, Ирвен залез обратно и рюкзак забрал.              — За мной, — тут же скомандовал щетинистый.              По скрипящему затоптанному снегу они обогнули фургон, и Ирвену теперь открылся вид в другую сторону, где леса уже не было, а было просторное белое поле — и на этом поле, метрах в тридцати от них, стояло… Что-то.              «Что-то» больше всего напоминало небольшое грузовое судно, только вот стояло оно прямо на снегу, да и никаких водоемов поблизости видно не было. Колес у судна тоже не было, а был лишь огромный винт сзади. Ирвен на мгновение даже позабыл бояться, увлекшись непонятным транспортом и его конструкцией. С палубы судна негромко светили вниз два прожектора, по палубе двигались люди — три или четыре человека. Лишь только подойдя к транспорту ближе, Ирвен понял, что стояла эта штуковина не на снежном поле, а, похоже, на заледеневшей реке и за счет винта теоретически могла бы перемещаться и по воде, и по льду.              Они остановились у невысокого трапа, спускавшегося с судна, и какой-то человек на верхнем конце трапа, одетый в непривычную резиновую на вид одежду, спросил:              — Нобре де трелис солисте?              Слышать здесь этот сложный, интеллигентный язык было странно. Ирвен огляделся: он действительно был один, никого другого, похожего на пассажира, вокруг не наблюдалось. Все вроде бы имели какую-то свою роль: тащить груз, или браниться рядом с тащащими груз, или вскрывать груз и что-то там внутри пересчитывать. Только один человек — молодой, может, и не намного старше Ирвена парень — ничем видимым занят не был: просто стоял — руки в карманах пальто — и по-хозяйски смотрел то на одних, то на других, а в данный момент посмотрел прямо на Ирвена, который от его взгляда ощутимо поежился. Пассажир из этого в пальто тоже не клеился.              — Солист, солист, ага, — нетерпеливо подтвердил тем временем щетинистый.              Ирвен повернулся к нему, и щетинистый, изображая из себя великосветского дворецкого, вытянул руку в сторону трапа:              — Пр-р-рошу.              Шаг дался Ирвену с трудом, словно ноги уже вмерзли в землю. В родную землю, которой они больше не коснутся. Он неуверенно ступил на трап и под пристальным взглядом иностранца поднялся на палубу. Иностранец казался обычным человеком, хоть, если подумать, на обычную гладенскую улицу он не слишком бы вписался. Смуглый, высокий, широколицый — на него точно оборачивались бы прохожие. И опять же эта непонятная прорезиненная одежда, куртка безо всякой застежки, словно свитер. Ирвен пытался не разглядывать иностранца совсем уж бесстыдно, но любопытство не давало ему покоя.              Иностранец медленно, как бы давая Ирвену время сообразить, продемонстрировал ему указательным пальцем направление, в котором следовало отправиться. Сначала показал на дверь, ведущую в большую стеклянную кабину, а затем опустил палец вниз. Все это он проделывал, внимательно глядя на Ирвена большими темными глазами, видимо чтобы удостовериться, что тот понимает.              Ирвен в целом как бы понимал: вероятно, в кабине есть лестница вниз, а внизу какая-нибудь каюта, — но спешить к кабине он не спешил, ему хотелось задержаться на палубе и сначала рассмотреть все здесь. Он кивнул, сделал несколько медленных шагов в сторону кабины, и как только иностранец, перестав за ним следить, вернулся к каким-то другим делам, Ирвен остановился.              Люди на судне, в отличие от тех, что были на суше, своими руками ничего не таскали. На палубе был сделан большой проем в полу, рядом с которым сидел какой-то парень — тоже смуглый, как и первый иностранец, но по комплекции казавшийся поменьше. Ящики выезжали снизу на подъемной платформе, встававшей в этот проем, парень зачем-то проводил по каждому из них ладонью, постукивал два раза сверху, а потом как бы ставил пальцами галочку. Ирвен, озадаченно за ним наблюдая, вспомнил своего учителя по математике, который каждый раз перед началом урока отстукивал указкой по столу определенную последовательность и без этого урок начать не мог, — чем однажды воспользовался школьный хулиган Дуглас, спрятав указку и сорвав занятие в тот день. После этого господин Альвеус приносил указку исключительно с собой.              Ирвен посочувствовал бедняге-иностранцу, который, вероятно, страдал от похожей проблемы. Постучав по ящику, он одним движением руки отправлял его к краю палубы — словно пуляя спичечный коробок по столу, — а у края стоял еще один человек, спускавший уже этот ящик с судна на подъемнике. На Ирвена никто внимания не обращал, и он даже осмелился подойти чуть поближе, чтобы рассмотреть, чем же таким гладким и скользящим покрыт на траектории ящиков пол.              Материал определить на глаз не удалось. Вероятно, это был какой-то пластик, похожий по свойствам на искусственный лед. Ирвен ждал, когда поедет следующий груз, чтобы посмотреть на все это движение вблизи, но случилась какая-то заминка, ничего не происходило. Стучащий по ящикам иностранец отчего-то хмурился и больше не стучал, а только недовольно возил по очередному ящику рукой. Потом он вообще поднялся и, скорчив кислую мину, крикнул другому:              — Дат стике айне фор михр авале нэ? — Он показал на груз. — Барраке но де идере вуфт уфре?              Тот, что стоял у края палубы, немного подумав, отмахнулся:              — Биха-аз! — И заржал: — Дос стике ферре де питум бохр.              Ирвен вылупил на него глаза. А затем вылупил глаза на стоящего внизу — но в общем-то совсем недалеко от них — бандита в пальто: стоял он как ни в чем не бывало, обсуждая что-то с тем в рыжей шапке, и даже голову в их сторону не повернул.              — Нэ-э, нэ-э, — поддержал тем временем высокий иностранец, — ве мие нат асембе. Нобре де хуш арвентай.              Стучащий пожал плечами, снова присел, поставил на ящике «галочку» и… отправил его, как и предыдущие, на спуск. Ирвен, проследив за ящиком глазами, уже не обратил внимания ни на скользящие свойства дорожки, ни на скорость груза, ни на какие-то другие детали, о которых собирался подумать. Он медленно отошел назад, чувствуя за собой какой-то странный, свербящий душу долг, — но долг кому? Щетинистому в шапке? Бандиту в пальто? Ирвен отвернулся и неуверенно зашагал в сторону кабины, на которую показывал ему высокий иностранец, но на полпути через силу остановился. Долг этот был себе, понял Ирвен. Долг этот будет грызть его всю дорогу, и, как только они отчалят, способа расквитаться с ним уже не представится.              Ирвен повернулся и не то чтобы более уверенно — но пошел обратно к трапу и спустился на землю. И щетинистый, и парень в пальто с непониманием и явно без всякой приветливости уставились на него, когда он подошел. Здесь, вблизи, Ирвен отчетливо ощутил всю чуждость этих людей, всю их непохожесть на него самого и на тот мир, который когда-либо его окружал. Кто они, что было у них на уме? Ирвен заикнулся:              — Вы… — И от страха замолчал.              — Чего там лопочет?.. — подался к нему щетинистый, нахмурившись.              Ирвен наконец овладел языком:              — Вы не слышали, что они говорят?              — Э-э? — не понял щетинистый.              — Там… отрав…              Ирвен замолчал, пытаясь сфокусироваться и подобрать слова. Опасливо покосившись на пистолет, выглядывающий у одного из-под пальто (а у другого — Ирвен помнил — под курткой тоже был), он очень осторожно продолжил:              — Они попросили меня сказать, что там некачественная партия. Травились люди. Вот… — Слегка подрагивающим пальцем он указал на злосчастный ящик, уже спущенный с судна. — Вот этот. И, может быть, какие-то другие, я не знаю.              Бандиты зависли с пустыми лицами, первым из них опомнился щетинистый, оттопырив на Ирвена большой палец и как бы говоря другому: «Нет, ну ты слышал?» Другой, явно не зная, как на это реагировать, спустя пару секунд раздумий все-таки сказал:              — Иди… — он кивнул в сторону ящика, — переговори.              Все же он неспроста стоял, ничем не занятый, — похоже, он был здесь главным или, по крайней мере, главнее щетинистого, потому что тот, лишь странно вильнув бровью, пошел выполнять приказ. «Эй!» — крикнул он стоящему наверху иностранцу, а дальше принялся тыкать на ящик и показывать что-то на пальцах, снабжая это словами «стике» и «ботч», которые он, видимо, единственные знал. Грузчики, подошедшие, чтобы забрать ящик, неуверенно встали рядом, посматривая то на парня в пальто, то на щетинистого.              Все следили за ним и ждали. Наконец щетинистый вернулся и, потирая ладони, довольно объявил:              — Скид-чку сторговал.              — Н… Но… — Ирвен в замешательстве посмотрел на главного. — Нужно отказаться, это опасно.              Все удивленно повернули к нему головы, а потом заржали так, что, казалось, содрогнулся снег на ветках в лесу. Сначала заржали главный с щетинистым, а потом присоединились и два грузчика, Ирвен оторопело смотрел на грязные кривоватые зубы в их раскрытых ртах.              — Малыш-то у нас бизьнесь-советчик, оказывается, а? — радостно потрепал его по плечу щетинистый.              — Кто-то может отравиться, — робко возмутился Ирвен.              — У нас клюентура выносливая, — заверил щетинистый. — А тебе на лодочку пора, господин солист.              Всеобщее веселье схлынуло так же единодушно, как и началось. Грузчики потащили дисконтный ящик, щетинистый посмурнел и стал подпихивать Ирвена к лодке. Все было ради ничего, все стало даже хуже. Люди все равно отравятся, а бандиты теперь еще и сэкономят на этом. Ну и глупо же было ожидать от них какой-то человеческой порядочности.              В спину Ирвену, помимо тычков щетинистого, донесся вдруг голос, проникнутый легким интересом:              — Ты знаешь неджеласский?              Тычки прекратились, Ирвен обернулся к молодому бандиту в пальто и осторожно сказал:              — Немного.              — Ну-ка спроси у них, когда снова винтовки с автоприцелом начнут возить? — не то предложил, не то потребовал бандит: голос у него звучал по привычке командно, но как-то и более расслабленно в то же время.              — Я не знаю, как будет «винтовка с автоприцелом», — глухо ответил Ирвен.              Он толком не знал и что это вообще такое и даже не хотел бы этого узнавать.              — Ауто… что-то, — равнодушно поделился знаниями бандит.              Его взгляд не отпускал, да и щетинистый тоже как-то недобро на него надвинулся, а сбоку не спеша подходили за новым ящиком грузчики. Ирвен почувствовал себя окруженным. Настороженно проскользив взглядом с одного бандитского лица на другое, — от них можно было ожидать любой подлости, — он приблизился к носу судна, на котором стоял спускающий ящики иностранец, и задрал к иностранцу голову.              — Дос атке, — сказал Ирвен, показав рукой на парня в пальто, — идерей мохре де… э-э-э… ансе молар ауто… невемиш дес ме?              — Их-хь? — нахмурился иностранец.              Ирвен попытался объяснить по-другому:              — Ланге ансе молар опотик… ауто… тендере?..              — Ауто имселис? — спросил иностранец.              Ирвен не очень уверенно кивнул.              — Иммасет, — отрезал иностранец. — Тереви де верфес торобле, дос верфе нэ нат.              По взгляду иностранца Ирвену показалось, что тот затаил на него какую-то злобу, возможно только теперь поняв, кто виноват в разоблачении некачественной партии. Ирвен молча отошел от него, не будучи уверенным, положено ли по местным приличиям говорить «спасибо». Да и не располагал этот иностранец к благодарности.              — Это пока неизвестно, — передал Ирвен главному в пальто. — Там какая-то… ситуация с поставщиком.              Бандит неодобрительно покачал головой:              — Вот крысы.              Он вытащил из кармана сигарету и прикурил. Ирвен уже собрался было идти, когда бандит спросил его как бы между делом:              — А че… Че уезжаешь-то? Проблемы тут какие-то?              Ирвен подобрался, поглубже вдохнул, покрепче сжал зубы. Вспомнилось предостережение Лайсона, да, впрочем, Ирвен и без этого понимал, что рассказывать об убийстве не стоило.              — Ну ты сам понимаешь… — продолжил бандит, не дождавшись ответа. — Жизнь там строить с нуля тяжело, не у всех выходит. Счастье на голову не упадет.              Ирвен считал, что понимает все гораздо лучше самого бандита, только вот кому теперь было дело до его счастья?              — Вижу по лицу, что сомнения у тебя есть, и не зря. Как смотришь на предложение остаться, поработать? Мы тут без переводчика сейчас кантуемся. А с этими трудно… — он кивнул на судно, — того и норовят обмануть. Сама работа хорошая, не пыльная, платим регулярно, таскать ничего не нужно. У нас тут ничего криминального, не подумай, — добавил бандит. — Просто снабжаем население всем необходимым… в условиях производственного кризиса.              Он ожидающе посмотрел на Ирвена, а тот лишь хлопал глазами в ответ, не понимая, что вообще такое ему сейчас предложили. Подарок ли это судьбы или дьявольская уловка, от которой нужно бежать сломя голову?              — Здесь-то, по крайней мере, все свое, все знакомое, — продолжил увещевать бандит. — Таланты твои опять же востребованы будут. А там кому ты нужен с этим языком? Там своих таких миллион. Ну, что скажешь? Готовы капитал тебе твой вернуть.              — Капитал? — сказал Ирвен.              — А восемьсот кусков — это для тебя не капитал? — удивился бандит.              Ирвен непонимающе выговорил:              — Каких… кусков?              Бандит в недоумении округлил глаза и, будто начиная раздражаться, перечислил:              — Кусков крон. Тысяч. Денег.              — Денег? — ошеломленно завис Ирвен.              — Ты че, умственно отсталый? — впихнулся сбоку щетинистый и постучал себя костяшками по рыжей шапке.              Ирвен перевел на него немигающий взгляд.              — Грэм, он, по-моему, дурачок, он думал, мы его за просто так везем, — сказал щетинистый молодому бандиту. — Зачем нам нужен такой дурачок?              — А что, деньги даже и не твои? — спокойно поинтересовался Грэм. — Подумать тогда страшно, кому твой дружок так заторчал.              Ирвена только теперь шандарахнуло каким-то прозрением или, по крайней мере, его подобием. Лайсон заплатил за него деньги? Такую гигантскую сумму? Где он ее взял? Что он будет теперь делать, как будет ее возвращать?              — Не надо ему ничего отдавать, — снова встрял щетинистый. — Мы пошутили, дурачок, нет никаких денег.              — А ну заткнись, Рени, — осадил его Грэм. — И иди принеси сумку.              Рени недовольно поджал губы и, прежде чем уйти, ворчливо погрозил, сплюнув под ноги:              — Вот вспомнишь мои слова… С такими дурачками потом проблем не оберешься.              Бандит по имени Грэм шагнул к Ирвену поближе и, не сводя с него пристально изучающих темно-карих глаз, спросил:              — Как зовут-то тебя?              Ирвен, немного померявшись с ним взглядом, отвел глаза в сторону и, чувствуя себя тем самым дурачком, которого упоминал щетинистый, промолчал. Грэм хмыкнул и вытащил из кармана очередную сигарету.              — Не хочешь говорить — как хочешь, мы документов не требуем.              Вскоре вернулся щетинистый Рени, неся с собой тот рюкзак, который передал ему Лайсон. Грэм некоторое время поглядел внутрь рюкзака, словно проверяя, не вытащил ли Рени оттуда чего-нибудь, а затем протянул рюкзак Ирвену.              — Эй! Прывём! — раздался с лодки то ли призыв, то ли вопрос кого-то из иностранцев.              Грэм, не шелохнувшись, смотрел на Ирвена, Ирвен смотрел на рюкзак. Нет, подумал он, это не дело. Лайсон за него расплачиваться не должен, и деньги ему надо было ему вернуть. Среди неясного беспросветного хаоса, в котором Ирвен кувыркался, как подбитая птица, все последние дни, это — единственное было ясно. C нарастающей внутри уверенностью он принял из руки Грэма рюкзак.              — Не прывём! — с явным удовлетворением крикнул Грэм на лодку.