Обратный ход

— Мы можем остановиться в любой момент, — произносит Иван, закрывая его глаза мягкой шелковой лентой, приятно холодящей кожу и погружающей в темноту, — В абсолютно любой, если ты передумаешь или тебе не понравится. Быть может, нам не стоит и начинать? А что мы вообще начинаем? И куда глубже — Почему мне вообще хочется чего-то подобного? — И как же мы остановимся? –вместо этого спрашивает Кощей, ощущая, как затылка касаются поцелуем. По позвоночнику пробегает волна мурашек, хочется сбежать, но другое, глубоко затаенное чувство, все же сильнее. Оно оседает тяжестью в теле, приклеивает стопы к полу липкой, сладкой патокой. Возбуждение, трепет легкой тревоги, взбудораженное ожидание. Предвкушение? Невесомые прикосновения к обнаженным плечам и талии отдаются пульсирующими разрядами, словно маленькие молнии, разбегающиеся по всей коже. «Каким образом ему вообще удается с такой ловкостью затаскивать меня во всякое сумасбродство?», — мелькает в голове мужчины. — Назови меня моим ведьмовским именем, — шепчет тем временем голос на ухо, а после кончики губ дразняще проходятся по мочке, — и я остановлюсь. «Эрмоса», — вторит Кощей мысленно, и это оседает на языке колким пощипыванием — «Что ж…». Его рука переплетается с чужой, и Иван мягко тянет в сторону — с закрытыми глазами сложно определить, в какую. Несколько шагов, все, на что Кощей может ориентироваться — это прикосновение и голос. И этот голос говорит: — Опустись на колени. Сглотнув в горле, он следует за словами — подмечая, что Иван подвел его к лежащему на полу ковру. Поэтому колени встречаются не с шершавым полом, а с мягкой, чуть щекочущей, но приятной поверхностью. В кончиках пальцев покалывают маленькие иглы. Рука гладит по щеке, и в отсутствии зрения все остальные способы восприятия обостряются. Ощущения — чужих рук на своей коже, жеста, скользящего вдоль губ, размыкающего и так приоткрытый рот. Звуки — едва уловимое шуршание легко спадающих одежд, собственного дыхания, колотящегося в груди сердца. Это так похоже на… Это так отличается от… — Держи ладони на бедрах, — предупреждая его порывы, голос юноши звучит спокойно, мягко, но вместе с тем не подразумевая отказа, — Своих. Тело Кощея бросает то в жар, то в холод, хотя ничего такого толком еще и не начало происходить. Хочется коснуться стоящего рядом с ним, в зерне этого импульса — страх того, что он остается в темноте и тишине один. И каким-то неведомым образом его чуткий возлюбленный ощущает и это, укладывая ладонь на голову и прислоняя к своему животу, мягко поглаживая по затылку. Рвано выдохнув, Кощей поддается этому касанию. Иван не торопит, лишь продолжает плавно скользить пальцами по волосам. Это ощущается успокаивающим и будоражащим одновременно, разжигающим предвкушение всего того, что будет происходить дальше. Может происходить дальше?.. Спустя неопределенное время, растянутое в волнующую протяженность, Кощей, чуть отстранившись, на ощупь касается губами члена, проскальзывая от мошонки до головки, обводя ее кончиком языка. Он не торопится, быть может, даже медлит, дразня возвышающегося над ним медленной истомой, но в том куда больше трепета замирания, чем коварно продуманной ласки. Мужчина обхватывает член губами, пропуская в рот, обводя языком. Посасывает головку, вновь скользит по стволу, обводя рисунок вен. Ладонь порывается дернуться, чтобы привычным образом помочь, обхватить основание, но Кощей удерживает себя, и эта покорность указанию любовника пускает по собственному телу вереницу горячих мурашек. Поэтому приходится обходиться ртом — лизать плашмя, всасывать глубже, соприкасаясь мягкостью щеки с твердой плотью. И ровно в тот момент, когда Кощей сам в достаточной мере поймал ритм ласк, на затылок ложится ладонь, совершая движение, помогающие члену проникнуть глубже в горло. Ощутимое, но не давящее. Контролирующее? Приказывающее? Направляющее? Поддерживающее? Кощею отчаянно хочется поднять глаза к лицу Ивана, увидеть на нем наслаждение, и одновременно — хвала Богам, что его глаза милосердно сокрыты. Собственный пах наливается сладким, тягучим желанием, и вздрогнувшие пальцы порываются потянуться к члену, но это тут же пресекают. — Ладони на коленях, любимый — произносит Иван, сжимая горсть темных волос — коротко, но выразительно оттягивая их в сторону, порождая легкую, покалывающую боль, рассыпающуюся мурашками. Эта фраза — нежный хлыст, лижущий все тело от самых пят до макушки. Любимый — горячий мед, стекающий меж его ключиц к животу липкой, тянущей сладостью. Не сдержав глубокого стона, Кощей сжимает ладони, лежащие на коленях, а держащая за волосы рука тем временем задает свой ритм — все еще неспешный, но глубокий. Расслабив горло, Кощей подчиняется ему, скользя языком вдоль горячей, двигающейся во рту плоти. — Достаточно, — в какой-то момент произносит Иван, и рука, держащая волосы, отводит его уста от члена, и этот жест отдается внутри Кощея чем-то похожим на разочарованное сожаление — словно бы это его остановили за немногие мгновения до собственного пика, — Пойдем. Уверенное движение руки помогает подняться, пройти несколько шагов до низкой кровати. Все чувства щекочут, обостренные до предела — кожу на спине царапает покрывало, грудь горит от соприкосновения с чужой кожей, губы встречаются с губами в легких, дразнящих мимолетностью поцелуях. — Встань на колени и обопрись руками, — произносит ведущий его голос, одновременно поглаживая по разведенным бедрам. Коротко вздохнув, Кощей следует указанию. Ничтожные мгновения тишины и пустоты, когда его тело не соприкасается с телом Ивана растягиваются в пронзающую тревогу, отзывающуюся учащенным ритмом сердца. Но любовник не оставляет его — накрывает сверху своим телом, зарывается одной рукой в волосы, перебирая темные пряди, чуть оттягивая, понукая выгнуть шею, другой накрывает нервно сжавшуюся на покрывале ладонь. — Ты такой красивый… — шепчет искушающий голос на ухо, а кажется — в самую душу. Боги, разве это не смешно, слышать от самого прекрасного юноши подобные уверения? Тем более в его сторону? Но все равно, все равно льется горячим, терпким медом, таким же по затылку вдоль позвоночника стекают мягкие губы, оставляющие россыпи поцелуев. Все чувствительные точки его тела, о существовании которых он раньше и не догадывался — линии острых лопаток, ямочки на пояснице, что с ощутимым усилием проминают, а потом награждают поцелуем, пространство между ребер, что будоражат легкой щекоткой. И губы ведьмака касаются каждого, каждого чертового шрама на его спине — обычно Кощей увиливал от чрезмерного внимания к ним, смущаясь этой вереницы следов прошлого. — Не надо… — шепчет он и теперь, оборачиваясь через плечо. Иван не отвечает — так же медленно скользит языком побелевшим от времени бороздам, пока вновь не поднимается к лопаткам и шее. — Не перечь мне, — строгий голос опаляет ухо, и выразительный укус в мочку только подкрепляет это. Чувства вспыхивают в его теле яркими, пульсирующими пятнами, голову ведет. Кощей обмякает сначала на предплечья, а после и вовсе опускается грудью на постель, растекаясь под чувственными прикосновениями. Ладони ложатся его на ягодицы, разводя их в стороны, и, глубоко вдохнув, мужчина стремится расслабиться, не сопротивляться пальцам, которые вот-вот проникнут в него, а после уступят место чему-то более весомому. Но случается иное — сначала кончик языка проходится по коже, а потом он ощущает влажное, чувственное прикосновение. — Н-нет! — осознав, что именно происходит, Кощей вздрагивает, пытаясь и обнаруживая, что обманчиво легкие руки Ивана намертво фиксируют его бедра на месте. Будто проверяют, помнит ли Кощей правильное сочетание звуков. И тот помнит, но готов ли назвать? Хочет ли он, чтобы это прекратилось на самом деле? Нет, его возлюбленный безжалостен, ровно в такой же степени, в которой нежен. Он не останавливается, пропуская мимо ушей брошенные дрожащим шепотом «нет» и «не надо». Дразнящий язык продолжает ласкать бесстыдно, медленно, скользя вокруг, дразняще надавливая на чувствительные края, проникая внутрь. — Я же сказал, не перечь мне, — произносит ведьмак, прикусывая ягодицу в ответ на теперь уже молчаливую попытку любовника податься вперед и отстраниться, — я только начал тебя ласкать. Услышав это, Кощей с глухим стоном до бела сжимает пальцы на покрывале. — А что будет если я… — изнеможенно шепчет он, ощущая, как пульсация возбуждения бьет в голову тяжелым молотом, заставляя последние крохи разума уплывать. — Боюсь, тебе придется оказаться в том положении, в котором сопротивление невозможно, — ему даже договорить не дают, сразу пресекая. — Заставишь меня? — хрипло вопрошает мужчина. — В каком-то смысле, — усмехается Иван, и обволакивающий голос разливает по венам горящую патоку. Следующее возражение застревает в горле протяжным стоном — кончик ведьмовского языка проскальзывает вдоль расселины меж ягодиц, опускаясь к мошонке, не стыдясь плашмя лизнуть, а после поднимается вверх. Пытка длится долго, бесконечно долго. В какой-то момент Кощей ощущает, как на поясницу льется теплое масло, стекающее по бедрам, и внутрь проскальзывают пальцы, лаская так же медленно и неторопливо, как прежде язык. Вторая рука ведьмака ложится на член, сливая ритм внутри и снаружи воедино, но все чтобы лишь снова прерваться аккурат в тот момент, когда теплая волна вот-вот намеревалась перейти в пламенеющий жар. — Нет, — так же обволакивающе, мягко, и вместе с тем безапелляционно произносит Иванов голос, и изящные пальцы пережимают основание члена, не позволяя излиться раньше времени. В ответ на это «нет» Кощей не удерживает досадливого стона, который опасно угрожает перетечь во всхлип. Те самые пальцы тем временем вновь оглаживают разгоряченную кожу ягодиц, проникают внутрь, растягивая, надавливая, заполняя. В этой позе невозможно увидеть, что именно творит с ним ведьмак, но ощущается это самой сладкой и самой мучительной пыткой — пальцы порхают по члену, скользят внутри, на самую каплю не доводя до неистовства. Жарко, куда больше, чем жарко — словно окунули прямо в бурлящий котел, будто кожу со всего тела сняли, оставив одну оголенную чувственность. Но наконец Иван, обхватив ягодицы, входит в него единым, слитым движением, и навалившись сверху, ощутимо кусает за плечо одаривая тем самым сочетанием наслаждения и боли, что почти что раскалывало реальность на осколки. — Еще рано, любовь моя, — усмехается ведьмак, проходясь языком по покрасневшему пятнышку, что обещало остаться синяком. «Поганец», — мелькает в задурманенной голове Кощея, и только что и остается, что вцепиться зубами в и так искусанную подушку. Покинув распаленное тело, Иван с легкостью переворачивает его на спину, дразня поцелуями, вновь входя, на этот раз мучительно медленно. И замирает, любуясь представшей перед ним картиной — щеки Кощея пылают, пальцы в бессилии комкают простынь, брови сведены в переносице в просящей гримасе, губы жадно хватают воздух. Наклонившись, он проводит кончиком языка по пересохшим устам, дразня, отстраняясь при попытке любовника двинуться навстречу, а после вновь прикасаясь, но лишь за тем, чтобы снова отстраниться. — Т-ты… — возмущенно шепчет лишенный зрения мужчина, в бессилии запрокидывая голову Но Иван невозмутимо медлит, мучает обещанием, которое не исполняется, а все его тело горит, жаждет продолжить движение, освободиться от скопившегося в каждой части звенящего напряжения. — Проси, — наконец отвечает ведьмак, удерживая ладони на бедрах Кощея, что в изнеможении скользит пятками по уже безнадежно сбитому в ком покрывалу, — чего ты хочешь, любимый? — Возьми…- хрипло шепчет Кощей, и от этих слов становится стыдно до боли, ровно так же хорошо, — возьми меня… Усмехнувшись, Иван наконец накрывает его губы полноценным поцелуем, одновременно подаваясь бедрами вперед. Он не создает единого ритма, за который мог бы зацепиться его уже и так немало измученный возлюбленный — движения ведьмака то медленны, погружают в плавую истому, то сменяются глубокими и сильными толчками, заставляющими прогнуться в спине. — П-пожалуйста, — Кощей вцепляется в юношеские плечи, царапая ногтями взмокшую кожу, — х-х-хватит, я уже не… — Хватит? — лукаво переспрашивает ласковый голос, пока поцелуи дразнят и терзают шею, — Ты знаешь, как попросить, чтобы я прекратил… Но разве ты хочешь именно этого? — Ваня! — Не к тому взываешь, — усмехается юноша, наслаждаясь изнеможенным, истерзанным страстью лицом мужчины под собой. Выждав мгновение, позволяющее Кощею возразить — мнимо ли, по-настоящему ли, он вновь накрывает искусанные губы поцелуем. И, когда ему кажется, что больше терпеть невозможно, больше он просто не выдержит, движение внутри ускоряется, а ухо опаляет горячий шепот, позволяя наконец до предела натянутой струне лопнуть: — Кончи вместе со мной. Вскрикнув, Кощей вцепляется в нависающие сверху плечи. Это взрыв —остающийся в ушах звоном, яркий, обжигающий, пульсирующий, запускающий дрожь по всему телу, застилающий глаза белой пеленой. Кощей пребывает в пространном состоянии между явью и забытьем, все тело будто парит, едва ли в этот миг принадлежа ему. Но тем не менее в разгоряченную плоть скользкой змеей проскальзывает тревога, свиваясь тугим кольцом в груди. Он еще не в состоянии сформулировать это словами, лишь жалящее предчувствие — что теперь мужчина, разделивший с ним это неистовство, отстранится, окинет презрительным взглядом, который он даже не сможет увидеть, оставит его, обнаженного, раскрытого и разгоряченного на смятых, испачканных простынях. Холод не приходит — теплые руки гладят его подрагивающее тело, стягивают с глаз повязку. Даже неяркий, приглушенный свет слепит, от него хочется скрыться, уткнувшись в широкую грудь. Иван же обхватывает его лицо руками, зацеловывает сощуренные глаза, влажные щеки, подрагивающие, искусанные до крови губы. Кощей слышит нежный шепот на ухо, но смысл его утекает, растворяясь в испепелившей тело неге. Слова распадаются, оставляя за собой только ощущение тепла — обволакивающего, всеобъемлющего. Поцелуи спускаются по его шее, и на недолгие мгновения он остается на постели один, но почти сразу ведьмак возвращается. Покрытое испариной и семенем тело протирают теплой, влажной тканью, зацеловывают бедра, на которых остались легкие покраснения от крепкой хватки. Даже если бы Кощей и хотел сопротивляться этой заботе, сил бы у него не нашлось. Иван укутывает его в покрывало, словно в кокон, обнимая со спины и прижимая к себе, утыкаясь носом в шею, и кажется, произнося еще что-то, что не доходит до его сознания, но оседает глубоко внутри. Он проваливается в глубокий сон, в котором нет сновидений, только мягкая и теплая тьма, которая едва ли не впервые в жизни ощущается не мрачной бездной, а согревающей и безопасной утробой. Проснувшись поутру, Кощей вытягивается на постели, поворачивая голову и обнаруживая место рядом с собой пустым. Но ничего удивительного — судя по положению солнца, пробивающегося сквозь деревянную загородку, было уже далеко за полдень и спал он неприлично долго. «Неужели мне…такое и нужно на самом деле?», — не без досады думает он, растирая лицо руками. Поднявшись с постели, мужчина разминает шею, подхватывает аккуратно сложенную заботливыми руками на плетенный сундук одежду. Там же предусмотрительно оставленная кружка с водой — и от этих мелких деталей что-то в сердце сладко-болезненно щемит. Сложное чувство, в котором стыд сплетен с недоумением и недоверием к самому себе. Он пытается разложить в голове то, через что любовник провел его, но мысли убегали, оставляя один на один с расслабленным донельзя телом. Что ж, вчера он действительно отпустил контроль, а Иван этот контроль, как и обещал, взял — и впервые в жизни это не обернулось болью, не стало ножом в спине с прокрутом. Привыкший быть ведомым, следовать за властью и силой партнера, никогда иного и не знающий, когда-то бывший верховный отринул это от себя чудовищным усилием воли, вполне верно рассудив, что болезненная любовь и привязанность лишь разрушают его. Долгие годы ушли на то, чтобы по капле выдавливать из себя прошлое. И куда легче было сторониться всех связей, отгородиться от сердечной близости — ни рисковать, ни пытаться пробовать по-иному, запечатать все чувственное и чувствительное за семью замками. Однако теперь всего этого было не избежать — нельзя шагнуть в воды любви только по колено, особенно если судьба одарила любовью Прекрасного. Порой ловя на себе взгляд Ивана, Кощей испытывал смутное, запутанное чувство, нечто среднее между смущенным недоверием и тревожным недоумением. Что такого разглядел в принципе в нем ведьмак, чтобы без оглядки следовать, целовать и касаться так? Поморщившись, он набрасывает на тело накидку, выскальзывая на улицу. В этом небольшом городишке на пересеченье торговых путей они задержались достаточно, чтобы обзавестись временным жилищем — скромным, но уединенным, скрытым в витиеватых улочках, ведущих к морю. — Как чувствуешь себя? — приветствует его Иван, сидящий под навесом крыши. — Нормально, — он отделывается привычной неопределенностью, с лицом ровным и безмятежными заправляя прядь волос за ухо. Иван отвечает ему короткой, понимающей улыбкой, и Боги, как же он был благодарен, что ведьмак не пустился в свои привычные расспросы и уточнения. Все текло по-прежнему, словно не случилось ничего особенного, ничего, что могло бы помочь узнать им нечто новое и важное друг о друге. — Я сделал завтрак, — отвечает Иван — не бог весь что, но здешняя еда ужасно непривычна, — бурчит он, подцепляя из миски бледно-желтый фрукт с мягким сладким вкусом. — Скучаешь по простым яблокам? — хмыкает Кощей. — Не поверишь, но да, — вздыхает ведьмак, наблюдая за тем, как мужчина садится напротив, притягивая к себе миску со своей частью трапезы. И Иван не без легкой досады замечает, что на лице Кощея мелькает уже хорошо выученное выражение - глубокая задумчивость, в которой бывший волхв погружался в себя, перебирая мысли, как мельчайшую крупу. Поэтому, выждав день, юноша выгадывает момент, чтобы, подойдя к возлюбленному, осторожно обнять со спины, уложив голову на плечо. — Жалеешь? — тихо уточняет он, получая в ответ тихий вздох. Вопрос столь короткий, сколь глубокий. Иногда Кощей задавался вопросом, дело в том, что Иван — Прекрасный, чувствующий любое веяние чужих чувств, или в том, что он так внимателен именно к нему? — Не знаю, — обернувшись, в конце концов честно признается мужчина, — Мне правда было очень хорошо. Но это не совсем нормально, разве не так? — Что именно? «Что мне нравится…подчиняться?», — наконец с досадой формулирует Кощей, едва ли испытывая от этого осознания радужные чувства, — «И какое-то количество боли мне на самом деле нравится тоже?». — Слушай, — глубоко вдохнув, ведьмак явно собирается разразиться долгой тирадой, но поморщившийся собеседник намеревается сразу прервать ее, отмахнувшись: — Не надо, Вань, все нормально. — Нет, послушай, — фыркает ведьмак, и, подхватив возлюбленного за руку, усаживает в стоящее неподалеку плетёное кресло, устраиваясь на коленях сверху, — Поверь моему опыту — я многое повидал и твои предпочтения в постели далеко, далеко не самые экзотические, — он обхватывает острое лицо, смотря глаза в глаза, — Думаю, ты просто безумно долго нес ответственность за всех на свете пока был верховным. Особенно учитывая, что ты и не особо хотел им быть… И нет ничего такого в том, что тебе хочется расслабиться и хоть где-то не контролировать и не управлять. Иван догадывался, чего мог опасаться его возлюбленный — привыкшему держать вожжи, контролировать всех и в первую очередь себя, непросто признать, что наиболее яркое наслаждение он получает в ведомой, почти что уязвимой позиции. — Нам совсем не обязательно практиковать такое часто, или практиковать в принципе. Но, если хочешь — будем, — добавляет Иван с короткой улыбкой, когда замечает в глазах напротив быструю тень неопределенного чувства. Это возвращается ему досадливым выдохом, лбом, уперевшемся в плечо. Уложив ладони на темные пряди, юноша мягко поглаживает их, не принуждая к быстрому ответу на свои слова. «Наверное…это если не нормально, то естественно — из песни слов не выкинешь, что вообще можно взять от бывшего раба» — жестко усмехается Кощей, чувствуя, как грудь стягивая горечь, — «Но разве все, что я делал, было не ради того, чтобы уйти от этого? В том числе и это бесконечное путешествие…». И он ушел, и ушел достаточно далеко. По крайней мере, для всех окружающих. Но что таилось в глубинах? Что осталось шрамами и слепками, которых уже не стереть? И разве он уже не вверил все это в руки своего Прекрасного? Разве не позволил ему забраться в такие закрома, в которые и сам не надеялся когда-то заглянуть, темные и запечатанные? — Ты бы действительно остановился, если бы я назвал тебя Эрмосой? — спустя паузу задумчиво уточняет он. — Конечно, — серьезно произносит Иван, — но ведь ты не назвал. — Не назвал, — вздыхает Кощей, укладывая ладони на плечи напротив и втягивая возлюбленного в объятие. Сейчас он сам не до конца понимал, почему — от того, что в действительности не хотел, чтобы ведьмак прекращал свои сладкие пытки, или от того, что боялся, что это оговоренное слово не окажется волшебным, как и иные слова в прошлом? Кому из них двоих он не доверял больше — себе или Ивану? Оказался достаточно смел, чтобы пойти перейти грань, но ему не понравилась узнанная правда о себе? Или где-то в глубинах до сих пор сидел страх станцевать на старых граблях, угодить в прежнюю, только в этот раз куда более изощрённую и опасную ловушку? Поджав губы, Кощей опускает голову на юношеское плечо, и, погруженный в свои мысли, бродит ладонями по спине. — А ты сам…тебе подобное нравится? — наконец молчание прерывается вопросом. — Ты хочешь честный ответ? — Разумеется, — коротко фыркает мужчина. — Я бы слукавил, если бы сказал, что не проделывал схожие вещи и в куда более ярких формах, — хмыкает Иван, но губы его изгибаются скорее в усмешке печальной, нежели отдающей приятной ностальгией, — Особенно в женской ипостаси я не на одну мощную грудь ставил каблук. Но и меня тоже… крутили по-всякому. На самом деле, если говорить честно, все, что касается плоти, слишком долго было моим ремеслом. Помнишь, когда ты отобрал у меня кулон, а я разозлился? — Да, такое сложно забыть, — мягко усмехается Кощей. — Тогда ты сказал, что я лишь капризный ребенок, что пуще другого желает то, что ему недоступно. В чем-то ты был прав. Мне хотелось соблазнить тебя, потому что никто не смеет уходить от Прекрасного, и никто никогда не смел отказывать…тем более с таким пренебрежением, — Иван проскальзывает пальцем по линии острой скулы, — Но вообще-то, это просто то, чего я привык добиваться от людей. И отчасти, потому что получить что-то большее почти невозможно. В смысле, искренние чувства, и именно ко мне самому, а не слепое обожание Прекрасного. Наверное, поэтому мне и без разницы, как именно мы с тобой близки — важно, что все это именно с тобой. Потому что я наконец-то что-то чувствую и по-настоящему…хочу. Сделав паузу, юноша укладывает ладони на лицо Кощея. — Мне нравиться думать…чувствовать, что я особенный для тебя. Что ты подпустил меня так близко, как никого другого. Что я могу дать тебе то, что не дал бы никто другой. Я не знаю, насколько ты догадываешься, но Прекрасные любят очень сильной и местами собственнической любовью. Это не удивительно, ведь от ответных чувств буквально зависит наша жизнь, — и здесь Иван не удерживается от короткой усмешки, — И, если возвращаться к твоему вопросу, нравится ли мне видеть тебя обессиленного от удовольствия, просящего, горячего и податливого, плавящегося в моих руках — конечно мне это нравится, — с лукавой улыбкой заканчивает ведьмак, обхватывая лицо напротив и втягивая в тягучий, глубокий поцелуй, — И мне определенно нравится смущать тебя, — улыбается он, наблюдая как серьезное и сосредоточенное лицо вспыхивает румянцем, — Верховный… — Все, хватит, — мотает головой мужчина, — И я уже давно не Верховный! — бурчит он, укладывая руки на плечи и отстраняя льнущее к нему тело. — Сбегаешь, — и Иван с коротким смехом все же поддается, поднимаясь с колен и вытягивая с кресла Кощея, — Точно все в порядке? — Все в порядке, — кивает тот, и опустив голову, упирается лбом в лоб, — Собственническая любовь у тебя, значит? — Са-а-амую малость, — улыбается Иван, проскальзывая руками на его плечи. Кощей отвечает ему улыбкой, в тени которой скрывается хорошо затаенное смущение, и ведьмак понимает, что ему не врут, приукрашивая неудобную правду — все действительно в порядке. Кощей вполне справлялся с тем, чтобы быть ведущим партнером — и справлялся так же, как с тем, как быть верховным — с полной ответственностью и отдачей, но едва ли желая этого в глубине души. Сам Иван бы лукавил, если бы говорил, что ему не было хорошо, когда длинные пальцы сжимали его бедра, однако он не без досады ощущал, что его скрытный возлюбленный все равно ускользает, больше думает о нем, нежели позволяет отпустить вожжи, не позволяет себе расслабиться до конца. — Это было сносно? — словно невзначай вопрошает Кощей, когда юноша, сполна получивший свое, оседает в его руках. — Сносно? — сыто фыркает Иван, — Что за вопросы такие дурацкие? — хмурится он, перехватывая неопределенный взгляд любовника. — У меня не так много такого опыта, — пожимает плечами Кощей, обнимая плечо, покрытое веснушками и запечатлев на виске поцелуй. С ведьмовских уст рвется провокационный вопрос — А какого опыта у тебя много? Но Иван его удерживает. Кощей ни разу не остановил его посягательств на себя сам, но он не был бы Прекрасным, если бы не замечал тонкого напряжения, что замирает в теле мужчины, когда его ласки начинали приобретать вполне определенный оттенок. — Ты не хочешь так? — Не знаю, скорее хочу, — отвечал Кощей, готовый к тому, что этот неопределенный ответ будет воспринят как однозначное согласие. Но ведьмак, отвечающий ему короткой улыбкой, был куда более чуток, чем он мог предположить, и это с одной стороны вызывало прилив благодарности, с другой — тревоги. «Да что я мнусь, словно девица на выданье?», — размышлял Кощей, поджимая губы в досаде на самого себя. Потому что ему действительно хотелось пойти дальше, разморозить нечто заледеневшее в душе и теле долгие годы назад. Поэтому в один день, отставив уже второй бокал вина в сторону, он целует Ивана так, что тот понимает почти сразу, чего именно хочет его возлюбленный. — Ты уверен? — протягивает он, ощущая легкую досаду — ему хотелось бы, чтобы это случилось не так. Но он видит, что этот шаг в доверие дается бывшему верховному нелегко, и, если отказаться, кто знает, когда он решится вновь. — Да, — кивает Кощей, укладывая ладони на его плечи, — я хочу. И Иван нежен и осторожен настолько, насколько вообще возможно представить — целует, ласкает, не овладевает, а возвышает тело под собой до неизвестной ему ранее высоты, с замиранием в сердце наблюдая, как тонкая, хорошо скрытая тревога и напряжение постепенно истлевают в лиловом взоре. — Надеюсь, в следующий раз вино не потребуется, — мягко улыбается он поутру, протягивая кружку воды возлюбленному, мучавшемуся головной болью от любого количество выпитого. — Думаю, что нет, — со вздохом отвечает Кощей, от которого тонкое сожаление в голосе возлюбленного не скрывается. Но, как бы то ни было, какую-то внутреннюю грань в себе он перешел, с облегчением обнаружив, что по ту сторону действительно больше не скрывается ничего страшного. С того дня меж ними установился определенный паритет, пока все не изменил один случай, начавшийся с перепалки, бурчания Кощея из-за неаккуратно сложенной одежды. — О, а ты-то все по местам всегда раскладываешь, — фыркает Иван, демонстративно закатывая глаза. — В капище ты меньше всем разбрасывался, — продолжает гнуть свою линию Кощей. — Надо было притворяться хорошим мальчиком, -хмыкает ведьмак, и, подойдя к нему, целует, прикусывая губу, словно в отместку за сделанное замечание, — Зануда. — Неряха, — с короткой усмешкой парирует мужчина. — У меня свои достоинства. — И свои недостатки, — темные брови многозначительно приподнимаются. Это возвращается ему сверкнувшими голубыми глазами. — Не нравится значит, что я одежду разбрасываю, да? — протягивает Иван, — А это… нравится? — и он проводит ладонью по животу мужчины, забираясь под одежду. — Быть может, — провокативно-спокойно отвечает Кощей, опуская взгляд вниз, к руке, накрывшей его пах. — Быть может? — «Ну сейчас я ему устрою!», — игриво думает Иван, проскальзывая ладонью на ягодицы мужчины и выразительно их сжимая. Затем его ладони движением четким и выверенным стягивают с, впрочем, не сопротивляющегося Кощея, рубаху, демонстративно отбрасывая ее на пол. Не позволяя возлюбленному прокомментировать этот жест, он запечатывает его губы страстным поцелуем, и совсем скоро на пол оседает еще больше одежды. В один момент, Иван, подхватив гладь темных волос в кулак, тянет их на себя, сопровождая это движение глубоким и сильным, почти что грубым толчком. И в ту же минуту одергивает себя, с тревогой заглядывая в лицо Кощея — не слишком ли он разошелся, распаленный их игрой, не перешел ли он грань, не надломит ли с таким трудом завоёванного доверия? Но в ответ с тонких губ слетает протяжный стон, и оба они замирают на мгновение. Сглотнув, Кощей косит взгляд через плечо, сталкиваясь с внимательным взглядом. Секундное промедление растягивается, и улыбнувшись уголками губ, Иван вновь сжимает его волосы, оттягивая голову, чтобы оставить на шее глубокий, прикусывающий поцелуй. В теле, что он зажимает меж собой и стеной, это отзывается чувственной, трепетной дрожью, и от внимания ведьмака не укрывается, как тонкие пальцы сжимаются, царапая дерево. И Иван понимает, что происходящее на самом деле вполне себе по вкусу его любовнику, чувствует это как хищник, что различает самые тонкие оттенки в запахе крови жертвы. Едва заметно усмехнувшись, он перехватывает запястья Кощея в одну руку, сжимая, окончательно лишая возможности двигаться и добиваясь того, что с каждым наполненным силой толчком его любовнику, обычно стремящемуся быть сдержанным в звуках, становится почти невозможно удержать стоны. В нем же самом это пуще прежнего разжигает возбуждение и азарт. В итоге им обоим требуется куда меньше времени чем обычно — разделённое на двоих удовольствие выходит острым и ярким. «Вот как», — резюмирует Иван, подхватывая норовящее осесть на пол тело и наблюдая куда более поплывший, чем обычно лиловый взгляд, — «Интересно». — Ты как? — шепчет тот, проходясь носом по шее, поглаживая еще подрагивающие плечи. — Нормально, — на выдохе отвечает Кощей, и сдержанность этого ответа определенно противоречит мягким, подкосившимся ногам — все тело ватное, сначала доведенное до предела напряжения, а теперь тотально расслабленное. На него накатывает волна стыдливого смущения — вроде бы, не произошло ничего уж такого особенного, но удовольствие, полученное сейчас, вспыхнуло особенно ярким цветом, породив оттенок стыда, а вместе с ним — сладости. И еще большее смущение ощущалось от того, что он голову был готов дать на отсечение, что Иван тоже заметил разницу. Разумеется, Иван заметил. — Хочешь расслабиться? — словно невзначай интересуется он чуть позже, когда замечает, что это действительно не повредило бы. — Что ты имеешь в виду? — приподнимает бровь мужчина, отрывая взгляд от глади воды, на которой только что растворилось лицо Плаши, в очередной раз обратившейся за советом. Пусть он снял с себя амулет верховного, пусть покинул те земли — полностью отпустить капище и служение оказалось куда сложнее, чем представилось изначально. Да и в их пути не все было гладко — хотя Иван с полным доверием и отсутствием каких-либо ожиданий следовал за ним, пока они находили больше вопросов, чем ответов. И, пусть Кощей не говорил, но ведьмак все равно видел тонкую тревогу в лиловом взгляде, частое мерцание сомнения — верно ли они двигаются? Найдут ли, что ищут? Не тратит ли он свое, впрочем, бескрайнее время впустую, а вместе с ним — и время возлюбленного, что оставил семью, шабаш за спиной, и все ради призрачных надежд того, кому подарил свое сердце? Тонкое напряжение, извечная ответственность за все и всех едва ли покидала Кощеевы плечи. — Имею в виду, что можно попробовать отпустить контроль, — Иван подмигивает лукаво и многообещающе, не удержавшись от того, чтобы облизнуть губы, — тебе понравится. И видят Боги, Кощею действительно понравилось, хотя и решился он далеко не сразу. А Иван совсем не лукавил, когда убеждал его в том, что его все устраивает в том, что происходит между ними на ложе и не только. Но не поразмыслить о том, что именно склонило любовника в эту сторону он не мог. «Такой молодой, юный…купленный князем, получается, буквально вещь», — размышлял он и этой ночью, уже который раз с трудом засыпая от повисшей в воздухе духоты, — «Его любовник», — и только темнота скрывает кривую гримасу, которая расплывается на лице Ивана от этих мыслей, — «И он никогда не жаждет рассказывать, о том, как это было, все отделывается общими словами, увиливает» Он прикусывает губу, поворачиваясь на бок и всматриваясь в лицо безмятежно спящего, — «Хорошо, что он никогда не узнает, как именно эта сука отдала Богам душу и почему». Это какой-то глубокий, хорошо затаенный Иваном страх — что абсолютно неведомым образом Кощей, узнает, что меж тем мужчиной, что когда-то причинил ему столько боли и ним существует связь, которую не вымарать. Хочет этого Иван или нет, она течет в крови, благо что слабым из оттенков, подавленная ведьмовской, женской стороной рода. Но все равно течет. Будто это знание может изменить между ними, испортив его и так темное и мрачное происхождение, вызовет в родных лиловых глазах отвращение и отторжение. Ведь прошлое забывалось непросто, хотя они и стремились оставить его за спиной. — Это непривычно, когда ты называешь меня Рэном, — произнес бывший волхв, когда они поднимались на первый, теперь лишь один из многих кораблей, что унесли их прочь от дома. — Подумал, раз уж знаю твое настоящее имя, то приятно называть тебя им. Если не хочешь, я не буду, — покладисто ответил он. — Не знаю, — спустя недолгое раздумье отвечает мужчина, чуть сжимая его ладонь, которую держит в своей руке, — Пока мы еще не отплыли далеко, хорошо бы, чтобы имя верховного не привлекало внимание, но с другой стороны…я уже привык к нему. Это как какая-то часть меня… — он останавливается, коротко нахмуриваясь, — которую я не выбрал, но которая словно…слишком сильно срослась со мной что ли? «Хотя, быть может и стоит вернуть себе свое, привыкнуть к нему», — размышляет мужчина, переводя взгляд на пристань, — «Но мое ли оно по-настоящему? Действительно ли та женщина, что я вижу в воспоминаниях — моя мать? Мы совсем не похожи, и к тому же, она очень молода, почти девчонка…». — Хорошо, Кощей, — кивает Иван, приподнимаясь на цыпочки и отвлекая его от сложных дум поцелуем в кончик носа, — Я назову тебя любым именем, которым ты захочешь. Уже позже мужчина наконец поведал ему эту историю — как совсем мальчишкой встретил добродушного княжича на рабском базаре, и тот с легкой руки выкупив его, одарил ко всему прочему прилипшим прозвищем, данным за худобу и костлявость — Кощей. И Иван слушал внимательно, стремясь задавать вопросы уместной степени любопытства, а внутри него точила когти озлобленная Прекрасная, ревностью иррациональной, горячей и жгучей, столь же сильной, сколько бессмысленной — ибо и ревновать было уже не к кому. «Я убил его так быстро», — с глубоким сожалением размышляет теперь мучающийся от бессонницы юноша, — «Куда быстрее, чем он заслуживал. Моя месть могла быть куда более изощрённая, за меня, маму, за него…за всех нас…». — Ты чего, снова не спишь? — в какой-то момент его шебуршение будет спящего рядом. — Сплю, — возражает он. — Жарко, да? Бессонница? — заспанно продолжает вопрошать Кощей. Ему действительно часто бывало непросто заснуть в душные ночи. Как и переносить жару, висящую в воздухе зноем, оставляющую на его бледной коже болезненные острова покраснений. Но все это были, в сущности, мелочи. Потому что обгорать ему не позволяли — после первого раза бывший волхв, бурча, изготовил из подручных средств противную мазь, которая пахла так же гадко, как хорошо защищала от солнца. Правда, Иван с завидной регулярностью забывал наносить ее на кожу, но Кощей с такой же завидной регулярностью напоминал. — Да нормально все, — отмахивается юноша, досадуя, что нарушил чужой сон. — Иди сюда, — зевнув, мужчина садится, похлопывая ладонями по своим коленям. Коротко улыбнувшись, ведьмак проскальзывает, опуская голову к рукам возлюбленного. Тот запускает пальцы в кудрявую копну, что-то едва заметно шепчет, перебирая волосы и массируя голову. Блаженно выдохнув, Иван прикрывает глаза — тревога отходит, волнующие мысли уплывают, словно смытые мягкой морской волной. И он уже не боялся, что Кощей заберется в его голову, увидев что-то лишнее и затаенное — времена, когда такое могло произойти, остались в прошлом. Юноша засыпает, уже не ощущая, как напоследок мягко целуют его лоб, поправляя упавшую на лоб прядь, а после втягивают в объятие. Ночь укрывает их обоих.