Яхонтовый зайчик

Pov Аня.

Сумерки сгустились, пропуская ночь как крадущуюся в дверь кошку. Совсем скоро призраки солнца уйдут, оставив коварную тень сновать за окном. Не мудрено… Дрожащие стрелки показывали уже без пяти пять. Я всегда любила ночь. Только ей, как никому другому удавалось воссоздавать видимость безопасности и тишины. Меня нет и никого другого тоже. Блажь, ради которой я могла отдать многое. Но в последнее время… Мне никак не давали покоя эти безжалостные стрелки с размывающимися во тьме сумраками, и… да. Мальчишка с седыми волосами. С тех пор, как мы с ним расстались, он ко мне так и не вернулся. Вероятней всего, его дождались. А может… может он еще придет. - Дура, - чуть слышно прошептала я, выключая уже давно заревевший чайник. Если у него есть хоть какая-то капля совести и благоразумия, он не вернется. “Сонные травы” упали на дно чашки, закручиваясь затем в горячем вальсирующем водовороте. Еще в школе я заметила, как он смотрел на нее. А она… Я… я просто не успела. И влезла еще туда, как какая-то дрянная черная кошка, которой очень захотелось перейти доброму человеку дорогу. Первый глоток. Жидкость протекала по горлу терпким маслом, притупляя нескончаемый гомон сердца. Этой чашки должно хватить, чтобы озноб прекратил сдавливать тело. А ведь он… он мог пройти мимо. Ему ничто не мешало так поступить. Это было не его дело, и не его история. И зная Фому, все могло бы… Я помотала головой. Нет, к черту. Все обошлось, и это главное. Разве что, я должна была тогда сбежать. Оставить его справляться со своими демонами самостоятельно. Поступок бессердечной твари, да. Но как тогда назвать то, что произошло после? Так и получилось, что он влез в мою историю, а я в его. Они наложились друг на друга, следуя отныне параллелью. Допив чай, я снова посмотрела на стрелки, а затем в окно. И теперь, когда кровь остыла, а разум успокоился, от свинцовой тучи, флуктуирующих без конца мыслей, отклеилась другая, чуть более темная… - Надеюсь, ты прочтешь записку.

Pov Антон.

Выстрел, что донесся из-за спины, прогремел жирной запятой в этом театре абсурда. Шторы не сомкнулись, а актеры не растворились в закулисье. Роли должны быть сыграны. Иначе, что это тогда за театр такой… Убийца должен убивать, а жертва молиться, что как-нибудь, да сфальшивит. - Антошка, родной! Ну ты где?! – кричало обезумевшее существо, в радиусе нескольких деревьев. Убежать далеко мне не удалось. Слезы жгли глаза горячей солью, неотступно борясь с прыгающим адреналином в крови. Туман был мне защитой и плащом, которым можно было бы очень запросто воспользоваться, соберись я бежать. Но я не собирался. Жалость к себе ревела внутри меня, а потому и плевать мне как-то было, что маньяк крадется где-то рядом. - Я же чую, что ты где-то здесь… - ровным голосом прервал тишину он, - Но почему-то не бежишь. А ты не бойся, я ведь слепой. Как пить дать, промахнусь. Снег продавливался под ним очень неохотно, но так или иначе… скрипело. Я же оставался преданным бездействию. Ни пальто, ни шапки у меня не было. Все осталось у той, что в подвале… Он же близко, черт бы тебя, дурака, побрал! – очень приглушенно стал прорезаться злой голос. Я хмыкнул. И что? Предлагаешь на пулю выскочить? Б-бля, - захлебнулся он, оглушительно после этого рявкнув. - Я хочу, чтобы ты собрался, наконец! Если допустишь сейчас хотя бы малейшую ошибку, то… Плевать, - отрезал я, прикрывая веки.Тогда в голову ударило ядовитой иглой. А к-как же Катя, а? Прекрати. Бросил ее там, и слюни сейчас, как мелкая сучка, пускаешь. Ради чего, скажи мне?! Заткнись!!! – свирепо закричал я, ударив себя по лицу. Звук шлепка прозвучал разбитым стеклом, за осколками которого вышло голодное дуло, дышащее мне в правый висок. - Поднимайся-ка, - мрачно прозвучало сбоку. Хрипло усмехнувшись, я молча повиновался, не поворачиваясь к нему. Правый глаз оставался закрытым, а левый, не моргая, глядел в паутину округлой линзы. Казалось странным, что двери в ночном коридоре были открыты. Ведь рабочий день закончился, а учителя давно ушли… - Скучный ты экземпляр, Тоник… - разочарованно отозвались за окном по правую руку. Потом в самом дальнем кабинете ломанной веткой загорелся свет. А ладонь моя непонятно почему крепко впечаталась в протяжный металл, отчего над ухом пролетело изумленное: - О… И снова выстрел.

Pov Аня.

На улице стемнело - включились фонари. Так сложилось, что путь до полицейского участка всегда был освещен лучше прочих. От моего дома до отделения проходила гордая прямая с конечным поворотом налево. Она, кстати… пролегала одиноко. По началу. Люди были огнями в своих домах. Нет у них никакой нужды выходить куда-то в такой час. Как и нужды о чем-то вечно думать. А у меня, к несчастью, есть… Не знаю, что вынудило меня отправиться туда. Неспособность родить хотя бы одну жалкую строчку или же… страх, что отмерялся дрожащим циферблатом. … Меня с детства учили все подмечать и быть крайне внимательной к любым деталям. В особенности, если они касаются меня или тех, кто мне может быть дорог. Вот и сейчас. На дороге я больше не одна. Чей-то силуэт шел сзади. Двигался очень ловко, отбирая у падающего света всякие случайные черты своей формы. И все же… Кое-что я заметила. Фигура была не крупной, не широкоплечей. Снизив скорость, я попыталась прислушаться к чужим шагам. Слишком легкие. Должно быть, женщина. Прикусив нижнюю губу, я ускорила шаг. До участка оставалось буквально метров двести. Этого не так много, чтобы играть сейчас в дурочку. Однако, если не успею, то и кричать потом будет бессмысленно. Все произойдет мгновенно, по-хозяйски. И никто ничего не увидит, не узнает… Дома с этого момента будто бы нарочно стали проплывать невыносимо медленно. Ноги тяжелели. Воздух царапал горло. А походка дубела. И все равно я улыбалась. Потому что у планиды всегда был скверный характер, а чувство юмора и того хуже. … Вот-вот появиться кривой фонарь, а за ним и желанный поворот. Может побежать? – соблазнительно лизнула мысль, - Нет, глупо. Тем более, когда во рту растекается противный металл… К ноге что-то прибилось, и я, и не смыкая своих широко распахнутых глаз, машинально просунула руку в карман, вытаскивая мешок с костями. Хромое существо благодарно тявкнуло и уткнулось носом в разбросанную кучу. Однако веки мои все равно потом закрылись. Ведь за спиной взмахнули крылья, а из-за фонаря выскочил крупный силуэт. Не успела… - Эй? – раздался грубоватый голос, - нормально все? Не веря в услышанное, я подняла чугунную голову, встретившись со смутно знакомым лицом. Волчий оскал, хищные черты… Вероятно, я бы узнала его, если бы не щиплющие глаза. - Сига есть? – напряженно спросил он. Качнувшийся в сторону капюшон был ему ответом. Силуэт на это помолчал, а потом хриплым и недовольным голосом начал ворчать: - Бля ну я ебал вас… Ни в мусарне, ни здесь – ни у кого ниче, сука, нет! Че вы только за люди такие… Он с неприязнью покосился на меня, потом на отделение за спиной, и не выдержав уровень мерзости на один квадратный метр, в сердцах сплюнул вязкую жидкость в снег. Злой и очень уставший бирюк… - весело подумалось мне. - Причем один гандон, в рубашечке педиковатой, - продолжил горько обделенный, никак не смущаясь моего молчания. — вот прям только-только с перекура вернулся! И нет, чтоб как-нибудь подсобить, не знаю… помочь бедному человеку. Не-а-а-а, - смакуя свое негодование, протянул он, - Нахуй надо. Мудак вместо этого только широко улыбнулся и, грит: «Последняя у него была. Помочь, дескать, не в состоянии». Тьфу ты! Хомяк, сука… Слушая его горячий монолог, мне хотелось всего одного – хохотать без отрыва, как умалишенная. Но благо ком в горле не дал этому случиться. Не дождавшись от меня никакой должной реакции, он что-то недовольно пробурчал, и защеголял затем в сторону магазина. Жаль у меня не было с собой сигарет, - подумала я, глядя тому в след. - Я отдала бы бедолаге всю пачку, если б потребовалось. Но увы… В магазин ему дорога. Постояв еще немного, я протерла глаза от накрывшей их влаги, и заспешила к зданию, рядом с которым покоилась милицейская бричка.

Pov Антон.

Золотая полоска служила тропой, ведущей к центральному кабинету. Однако, слева, вдоль коридора проходили и другие: с размытыми штрихами, и тусклым лунным светом, омывающим внутреннее пространство. Как-то не помнится мне, чтобы полы в школе были уложены плиткой, - подумал я, пройдя пару шагов вперед. Дверей, что находились в коридоре, насчитывалось в три пролета. Первые две пролегали по левую руку с заметным отрывом друг от друга, а последняя же терялась вдали. Почему все было на распашку я так и не понял. Может, ремонт? Покрасили стены и оставили просыхать… Только вот непонятно, почему пустое пространство между первыми двумя такое большое? В то же время полная луна, заглядывавшая с широких окон в распахнутые кабинеты, отливала серебром так соблазнительно, что я даже не побоялся подступиться к той, которая ближе… Но тут же получил по носу. Двери закрылись с оглушительным грохотом, угрюмо проворачивая замки внутри себя. Больно надо, - буркнул про себя я, бросив взгляд во все еще приглашающую меня центральную дверь. Откуда, кстати, доносились какие-то недовольные голоса… - Опять ты все делаешь не так! Господи, дай покажу… Не раздумывая ни секунды, я направился туда. Странно, что в школе еще кто-то есть. Ведь ночь же на дворе. Глубокая и зимняя ночь… Но детишкам это, видно, не мешало. Подойдя вплотную к кабинету, меня вдруг охватил неожиданный мандраж. Да, я бываю иногда нелюдим, но не до такой же степени, чтобы малышню там какую-то сопливую бояться! Так, надо собраться… Глубоко вздохнув, я дернул за ручку. И увидел странное. Стены оказались неокрашенными, как мне казалось раннее, а неопрятно приодетыми в белоснежные обои, где между швами пробегали черные линии. Внутри же было пусто. Ни детей, ни голосов… И парты, что должны были бы заполонять все пространство, скапливались у задней стены, оставляя на полу пустой прямоугольник. Здесь же, в метрах четырех на учительском столе лежала опрокинутая лампа, рядом с кучей всякой разбросанной макулатуры. Причем та, как ни странно, оказалась покрыта плесенью, за чернилами которой что-то, очевидно, пряталось. Не надо, - с серьезным предупреждением отозвались в черепушке. Я фыркнул. Будто я собирался. Еще не хватало грибок подцепить. Стоит заметить, что в помещении очень сильно пахло клеем. Его мазали на обои неаккуратно, как будто впопыхах. Оттого и отклеивались они и покрывались шальными пузырями на абсолютно белом-белом полотне. Забавно, однако, выходит. Дети, оставленные на ночь в школе, клеят обои. И пес с ним с последними, они ведь белые! У кого только голова болела, чтобы такое сочинить и поручить еще это дело малышне? Хотя как малышне… Подростки. Лет, может, по двенадцать-четырнадцать, судя по голосам. Один был чуть ломанный, мальчишеский, другой же отдавал девичьим сопрано. Куда вот только они подевались, непонятно… Немного так постояв, я начал скучать. Предметы интересов безнадежно заканчивались, и глядеть становилось уже просто не на что. Кроме одного… На стене, что делила окна, и по которой проходил тот самый шов с черной полосой, откуда не возьмись, появилась какая-то маленькая карманная книжица, где отображалась смутно видимая цифра. - Календарь, – по обыкновению сказал я, пожирая взглядом черно белую восьмерку. Висел он, кстати, на тонкой иголочке, придерживающей концы двух белых листов. И провисел бы еще сколько угодно, если б не январь 93-го. Стоило мне только прикоснуться, как книжица, срывая за собой иголку, полетела вниз. А за ними же вслед раскрылись и концы белоснежного полотна, где черные полосы оказались лишь краями обгоревших газет. Дрожащей левой, я отклеивал кромку закрывающего листа, наблюдая в это же время за маленькими печатными буквами, бегущими к выжженной грани. В глаза бросались, в основном, одни и те же слова. “Москва” “Происшествие.” “Москва.” “Срочные вести!” “8-го января 93-го года был зафиксирован…” “Происшествие”. “Тенденция печальна, и она продолжает…” “Срочные вести!” “Москва”. “В Морозовскую поступило…” Предложения были выжжены, перечеркнуты, местами нечитабельны совершенно, но больше всех раздражал кусок обоев, что никак не хотел мне поддаваться. Ну ничего-ничего… Потеряв уже какое-либо терпение, я ухватился за поганый лист двумя руками, и… Осекся. Потому что позади донеслось, достаточно, громкое: - Пссс! Я застыл, как нашкодивший щенок, заслышав грозное негодование своей хозяйки. Тогда с рук моих соскользнула замученная бумага, а голова оловянно повернулась к ней. Но лишь только бесцветье всплеснувших на ветру волос и удаляющийся шаловливый смех были ее присутствием. Дернувшись в сторону беглянки под ногой что-то зашуршало. “Поймай меня, если сможешь!” – голосили большие буквы, закрывая собой всю бумажку. Не теряя ни секунды, я галопом проскочил к дверному проему, тщетно пытаясь увидеть в девочке хоть что-то более ее характеризующее… - Эй! – возмущенно воскликнул я, когда понял, что разглядеть мне так ничего и не удастся. - Не спи! – рассмеялась она, - а то оно съест! И оказалась права. По коридору навстречу мне неслась кляксообразная тьма, окутывающая собою все коридорное пространство. Сука… И только легкие, бегущие шаги эхом разносились по лестнице. … Она оказалась бесконечной. Этажи не заканчивались, а ступени становились все выше и неприступнее. Ребра, грани, углы… Все это порой обращалось в такие несуразные, чудаковатые формы, что их даже и обойти-то было, практически, невозможно! Чего не скажешь о мелкой пакости, бегущей по лестнице так запросто, как по прямой. Я отставал от нее всего на два пролета. И стоит признать, меня даже поначалу преследовала наивная мысль догнать ее… Однако, потом стало очевидно, что шапочка эта не по мою седую бестолковку. Главное не потерять, а уж дальше как-нибудь… - Берегись! – весело крикнули сверху. Ах, да… Совсем забыл упомянуть, что сумасшедшая лестница с прыгающими ступенями была не единственным препятствием в этом забеге. За звонким предупреждением на бешеной скорости вниз летел черный, как турмалин, рояль. Он падал в безвестность так ровно, что я даже и подумать не мог отнимать у перила свою руку. И зря. Я чуть не остался без пальцев, когда гроб с клавишами изменил траекторию, задев своей ножкой ступень с безобразно выскочившим в сторону углом. Тогда борт рояля ударил по перилу, чуть ли не отбрасывая меня к стенке. А сам он продолжил свое падение, безжалостно разрушаясь в пролетах. Странно, что каждый такой грубый удар отзывался нотами какой-то очень знакомой мне композиции. Тоника, минорный лад… все как будто было на слуху. Но я не мог останавливаться. Тень, что бежала сзади не прощала промедлений. Благо я не уставал. Легкие не хрипели, а ноги не наливались свинцом. Погоня начинала казаться чем-то логичным, естественным… Меж тем, окружение постепенно менялось в своем обличии. Стены сужались, оттесняя прыгающую лестницу и шипованные перила к бездонному пролету. С окон, что незаметными гаргульями восседали на каждом этаже, слезами стали катиться глубокие трещины. И когда хрупкая поверхность не выдержала, вместе с осколками в закругляющуюся в спираль башню, подобно злым жужжащим пчелам, начали влетать отрезки пожелтевших газет. Они прибивались к стенам, обволакивая тех «с головы до пят». И в каждом из таких отрезков были какие-то снимки, громкие заголовки, вычеркнутые густыми чернилами слова… Но не взирая на это, размытая девичья фигура продолжала бежать. Все быстрее и выше. А я за ней. Вместе с громыхающей позади тьмой. Однако гонка не могла продолжаться вечно. Рано или поздно все должно было закончиться. А потому на верхушке башни пролилось голубое свечение. - Догоняй, хромоножка! – прокричала негодяйка, растворившись в синеве. Вот пакость какая… Ну ничего. Мне оставался один пролет. Правда, стены... Они продолжали сжиматься. И казалось даже, что будут делать это, пока не сомкнуться меж собой окончательно. Тогда стиснув зубы, я попытался ускориться. Шаг за шагом, ступенька через ступеньку… Но тут над головой раздался ошеломляющий уши гром. Меня чуть мотнуло влево, и я, не удержавшись, оперся о жалящее перило. Не останавливаться! - грызла упрямая мысль. Оттолкнувшись от перекладины, я сделал рывок в несколько ступенек, и уже совсем рядом, прямо перед собой, мог видеть сапфировый свет, отражающийся на косых лакированных досках. Он выходил из-за бледной приоткрытой двери, откуда доносились режущие слух звучания. - Я же уже близко, черт вас подери! – со злобой прорычал я, когда тьма, бегущая за мной хвостом, вновь заревела громом, вдарив им по уже и без того загибающимся перилам. Вслед за этим, жгучая опора переломанной фигурой повались в пропасть. А я же проскользнул к вершине, краем глаза заметив, расходящиеся трещины в стенах. Вот-вот все захлопнется… Тень, ползущая вверх по лестнице, еще рычала, гремела… но спустя мгновение это было уже неважно. Ведь за мной захлопнулась дверь, а глаза поразила яркая голубая вспышка, сопровождаемая протяжными штрихами опечаленной скрипки.

Pov Аня

- Ну что пришла, соплячка? – спросил тот самый усатый «хомяк», поскупившийся лишней сигареты. Забавный мужичок стоял возле дежурной части, по-залихватски опираясь локтем о вытянутую столешницу. Присутствие такого персонажа было, пожалуй, единственным ярким пятном в таком мрачном месте. Сырость, пыльные, мигающие лампы на потолке, треснувшая штукатурка на стенах. И безобразные вопли. Ведь кто-то где-то кричал. Кто-то кого-то бил… Место, где людям приходится быть волками. Приглядевшись к одному из них, я не сдержала улыбки. Слишком уж он выделялся на таком неприветливом фоне. Круглая, небольшая голова с хорошо откормленными румяными щеками была будто бы вставлена в ворот его плохо выглаженной рубашки. А довольные, бегающие глазки, едва ли выглядывающие из-под пышных светлых бровей, пронизывали меня вопросительно-наглым красноречием. “Чего приперлась?” - мол. “Тебя не ждали, уползай обратно.” - С дороги, грязный кмет, - надменным тоном отозвалась я, опуская черный, как воронье перо, капюшон. - Ох ты… - гримасничая, удивился колобкообразный усач, повернувшись к человеку за стойкой, - Видишь, Серег, какая нынче молодежь пошла. Старших вообще ни во что не ставят, поганцы! Высечь бы вас всех к чертовой матери… Я хихикнула. О последнем он всегда говорит с таким удовольствием... - А меня нельзя, - учтиво заметила я, поправляя взъерошенные волосы. - Че это? - Я здесь на особом счету. Боровичок на это вопросительно пискнул, подставляя ладонь к уху, как бы пытаясь хорошенько расслышать, о чем же таком я там бормочу. - Как-как? Кто такое тявкнул? Ух я бы его высек… - Вы и сказали. - Я? Неужели так болен был? - Юбилей. - О… - мужичок возбужденно хлебнул воздуха, надувшись изумленным шариком, - Так я ж тебя серую мышку не позвал бы никогда. Голос его был до безобразия серьезен, и даже что-то оскорбительное, напыщенное проскакивало в последних словах. Однако подсказка всегда крылась в этих маленьких глазенках, что и нет, и нет, но обязательно блеснут искринкой юношеского задора. Распознав этот летящий в мою сторону “мячик”, я, усмехнувшись, отбила его тем же манером. - А мне к усатому хомячку приглашения не нужно. Сама прийду. - О как! – смачно хлопнул он по столешнице, круто провернув свою незаметную шею, - Уела в этот раз, соплячка мелкая, уела. М-м-м… Ну ниче-ниче. Отыграемся еще. В палаты? – его палец ткнулся в посеревший потолок. Я кивнула. - Они у себя. Только сегодня какие-то больно несговорчивые и раздражительные… Может, не ходить тебе лучше туда, а? Тут его голос впервые потускнел, а моя улыбка осела. - Все н-нормально, дядя Миш. Я уже привыкла. - Да? Ну как знаешь, Анют. Аккуратнее тогда. Отдав поклон в последний раз, я медленным шагом направилась к скучной лестнице, встречая на пути не менее серые и тоскливые лица.

***

Что же я скажу…? Очень вовремя, Анечка. Хорошо, что хоть у двери ты об этом удосужилась подумать. 22. 22. 22. Номер кабинета. Единственное, что сейчас воспринимали мои глаза. Б-Блин… Двое человек уже прошли мимо, бросая в мою сторону косые взгляды. Со стороны, наверное, это действительно смотрелось нелепо. Стоит кобыла и смотрит на ворота. Ждет, когда кто-нибудь ей, наконец, откроет. Она ведь не может, она не в состоянии. А, вроде бы, уже взрослая девочка… Неожиданный взрыв. - Да в пизду тебя, Костя! Едва ли я успела отскочить за открывающуюся дверь, как из кабинета, будто бы ошпаренный самим гневом, выскочил какой-то мужчина с кипящем лицом. Но он не ушел. Только круто развернулся к дверному проему и продолжил хриплым басом орать. - Глушняк это дело, глушняк! Как ты, ебаный свет, не можешь, наконец, понять, что нет у нас нихера, чтобы кого-то там ловить! - Степаныч, не забывайся… - холодным тоном предупредили из кабинета. - И фоторобот этот… блять, рисунок, который пацан твой намолял… Ты его сам-то видел? - Видел. - А я нет! И остальные в отделе тоже! Этого уебана с губой задроченной видел только ты и твой странный пацан. Антон… - К чему ты клонишь, Степаныч? Стоящий уже было хотел открыть свой рот, но что-то его, однако, сдержало. Может до невозможности сухая интонация собеседника или же нечто другое, понятное только ему… А потому он просто махнул рукой и сквозь зубы пробурчал несколько плохо различимых слов: - Ни к чему. Пойду я, нахуй, покурю... И гулко зашагал по коридору, затерявшись в лестнице. … Дверь, между тем, оставалась открытой. Экое крыло… - подумала я, прячась за ним. В кабинете, меж тем, пробежал протяжный вздох. Затем скрип. А после зашумели и шаги. Надо дождаться, когда он закроет дверь, - затрепетала беспокойная мысль. - Иначе подумает еще, что я подслушивала. Неловко выйдет… - Аня? Так и вышло. Как оказалось мужчина не собирался возвращаться обратно. Выключив свет, он ухватился за кромку древесного крыла, обличая мое незримое присутствие. - Привет, п-пап. - Зачем пришла? – сухо спросил отец, пронизывая меня холодом волчьих глаз. - Я-я… - На часы смотрела? - Смотрела, - сдавленно ответила я. Резкие вопросы, абсолютно безразличный тон голоса… Симптоматика крайне неутешительная. В раздражении он потер свою переносицу, и хотел еще что-то добавить, но тикающие часы на запястье сбили его с мысли. - Черт, не успеваю… Заходи тогда в кабинет, раз пришла. Я скоро вернусь. Силуэт его скрылся за ближайшим поворотом. А мне же ничего не оставалось, кроме как пройти прямо. Навстречу бледному свету. … Душно-то как… Папа всегда отличался излишней чистоплотностью. Все должно быть чисто и на своих местах. И никак иначе. Никак! Иногда даже доходило до абсурдного… Отец не имел права ложиться спать, до тех пор, пока не заглянет лишний раз во внутренности пистолета, чтобы его почистить. Берет тряпку, ведро с водой… И с досадой осознает, что чистить там оказалось нечего. Ведь утром он делал тоже самое, не пользуясь предметом мучений в течении всего дня. Куртку мою приняла стройная барышня с крючками. На этот счет я успела надумать очень многое… Ибо обсуждать со мной такое специфичное явление он совсем не желал. А всякое “почему?” отбрасывал куда подальше, в урну. В конечном итоге, размышления привели меня к невозможно выговариваемому и страшно звучащему: “ОКР”. Что переводится, как обсессивно-компульсивное расстройство, вызванное событиями травматического опыта… Такая вот теория. В которую я верила до какого-то момента. Теперь же папа позволяет себе беспорядок. Что дома, что здесь… И теперь уже я невольно качаю головой, когда наблюдаю за ним всякую неряшливость. А ее, в свою очередь, стало много. Это касалась не только каких-то окружающих вещей или ритуалов, нет… это касалось его самого. Вечные мешки под глазами, помятая форма были абсолютной ерундой по сравнению с тем, что творилось у него в голове. Черная толстовка с глубоким капюшоном отправилась туда же, к железной леди. И на моем хрупком теле остался только милый вишневый сарафан. Иногда мне с ужасающей дрожью начинало казаться, что домой после суток приходит совершенно другой человек. Еще больше изменившийся за прошедший день. И все это из-за этого поганого расследования… Ненавижу. Даже не тех, кто все это делает, а саму ситуацию, которой нету конца. Кто-то обязательно еще пропадет, и папа ничего не сможет с этим сделать. А я… не смогу ему помочь. … С минуту погодя, я присела на старенький диванчик, положив рюкзачок с провиантом подле себя. Кормили здесь отвратительно. Поэтому… думаю, отец будет рад такому нехитрому жесту. Хотя кого я обманываю? Не будет. Вряд ли он вообще способен чему-то радоваться сейчас. Да и вообще… Пришла я не поэтому. … Еще одна десятка минут пролетела мимо. Где же он ходит? – уже не первый раз спрашивала я, обеспокоенно поглядывая в сторону бумажных стопок, беспорядочно разбросанных на рабочем столе. О-хо-хо-нюшки… Аккуратно поднявшись с дивана, я прислушалась к тишине. Вроде, ничего. Все тихо и спокойно. Как в сонном царстве… ну или на кладбище. Закрывать дверь изнутри не было никакого смысла. Стражи порядка ходят здесь довольно громко, по-армейски. А потому мне не составит никакого труда отскочить кошечкой в случае непредвиденного вторжения. Улыбнувшись своим мыслям, я принялась за работу. Ага, щаз. Папки были отмечены номерами. А остальная документация вообще оказалась перемешана меж собой так, что хоть глаз выколи, но не разберешься! Эх, папуля-папуля… Какой же замарашкой ты стал. Однако, мои мучения прекратились, когда из очередного бесполезного листа вылез снимок какого-то чернющего гаража, стоящего посреди выпиленного леса. Гараж в лесу? Такое разве может быть? Хотя когда-то папа рассказывал про какую-то времянку… Может это оно? Следующая фотография всплыла так же внезапно, как и первая. Вот только там тоже был этот гараж… Но находился он в другом месте. Возле прямой дороги, ведущей, если я не ошибаюсь, к главному проезду в поселок. А ведь есть еще и другой, через лес, где живет мой… т-то есть, мальчишка с забавными очками, да. И с доброй, слишком милой улыбкой. … Прикусив нижнюю губу, я убрала второй снимок, наткнувшись сразу же на третий. Господи. И там, среди деревьев, у черного въезда в село, стояла та самая проклятая коробка. Неужели оно следит за… Помотав головой, я взялась за край какой-то бежевой папки, помеченной, как: “дело 131”. - Ой… - вздрогнула я, когда содержимое нерадивого “дела” соскользнуло вон из папки. Снимки, документы, и даже какие-то улики – все оказалось на полу. Какая же я растяпа. Не зря меня папа раньше “Цапелькой” называл. Ножки-то вышли прямые и длинные, а вот ручки… Припав на колени, я попыталась устранить этот бюрократический бедлам. Но осеклась, когда увидела знакомую фигуру на фотографии. А спустя два таких экземпляра, мои глаза наткнулись и на само лицо, с которым мне пришлось сегодня расстаться. - А-Антон? - от этих образов стало почему-то спирать дыхание. Что он тут делает? Фотокарточек подобного толка было много. Мальчишка в поселке, мальчишка в лесу… Боже, да даже в самой школе! И даже… С ней. С его одноклассницей и первой скрипкой нашего небогатого захолустья. На одном из таких снимков они стояли в обнимку возле того моста, где мы с ним впервые и встретились… Не знаю, почему и как, но я не могла произнести ее имя. Ни в мыслях, ни в слух. Язык просто не поворачивался проговаривать эти… буквы. Остальное было уже не так интересно, и я отложила прочее в сторону, оставив перед собой только мальчишку с вечно задумчивыми глазами. Неужели папа подозревает его в чем-то? Но в чем? Если он следит за ним, причем так пристально, т-то… У него же должны быть какие-то основания, ведь так? За дверью вдруг послышались громкие и скорые шаги. Ну б-блин. Блин! Руки судорожно забегали по бумажкам, грубо впихивая их в чертову папку. О правильной последовательности можно было забыть. Однако я точно знала… - Не устала ждать? – мрачно буркнул отец, войдя в кабинет. …что фотоснимки были где-то посередине, между тонкими бумажными слоями. - Нет, пап. Не устала, - ответила я, тяжело вдыхая воздух через нос. Мужчина согласно хмыкнул, и с любопытством взглянул на непримечательный рюкзачок, лежащий на моих коленях. - Я принесла тебе поесть. Папа укоризненно покачал головой. - Только ради этого пришла? Сказано же тебе было, что происходит в… - Я знаю, н-но… - Подожди, - перебил он, немного насторожившись. - Ань, никто сюда не заходил? - Н-нет. Приподняв левую бровь, отец подошел ближе к столу. И задумчивое “хм…” пролетело по кабинету. Нет-нет, он ничего не должен заметить. Все как лежало, так и лежит, разве что содержимое папки… Папа долго буравил стол своим бесцветным взглядом. Я же в это время будто бы и не дышала. Господи, ну что же ты там высматриваешь! Или… вынюхиваешь. Все-таки иногда я забываю, что и мой отец принадлежит этому волчьему логову. А потому и чутье у него должно быть соответствующее… - М-да… - безмятежно протянул он, - Надо бы здесь прибраться. В облегчении я чуть покачала головой. Пронесло. - Так зачем ты пришла, говоришь? А… Поесть мне принесла. Какая молодец. Мне показалось или гнусная ирония проскочила между его последних слов? - Только вот знаешь, что мне непонятно… Почему ты решила, что можешь вот так без спросу приходить и уж тем более лазить в чужих документах, м? Он развернулся ко мне всем своим громадным туловищем, вперив в меня наливающиеся тихим гневом глаза. Завидев такое, я опешила. - Ч-что? Тут отец подошел ко мне вплотную, вырвав рюкзак из моих рук. - Я говорю, зачем ты полезла в мои документы, Аня?! В ушах неприятно зазвенело. - Но я-я… - Ты ведь понимаешь, как это важно, дочка? – голос его вдруг смягчился, но это была лишь иллюзия. Передо мной все также стояла бесчувственная статуя. - Да, к-конечно… - А может ты знаешь что-то? Зрачки мужчины сузились. Стали вертикальными. … - Знаешь и почему-то скрываешь… Зачем? Скажи мне. Ты ведь причастна к этому как-то, да? Фигура его чуть склонилась над о мной, однако стала она будто бы ощутимо больше. - П-Пап, ты меня п-пугаешь, прекрати… - я вжалась в спинку дивана, не смея на него смотреть. - А может все дело в парнишке, о котором я тебе рассказывал? Только не это… - Н-нет. - Ага, - довольно оскалился он, почуяв в моем голосе фальшь. - Снюхалась с ним значит уже… Отлично. - Я-я не понимаю, о чем т-ты г-гов… Резким движением руки, отец привлек к себе стоящий в стороне стул, усаживаясь на одном уровне со мной. - Зачем ты пришла, Аня? Украсть возможный компромат на него? Или что… Говори. Слабый свет, исходящий от лампы, скользнул по слегка дергающему, плохо выбритому лицу. Теперь его образ стал пугать меня еще больше… - П-папочка, пожалуйста, хватит. Я н-ничего о нем не знаю. - Все ты знаешь, дрянь. Ты думаешь он о тебе печется? Любит тебя, наверное, да? Про Москву еще, скорее всего, что-то наговорил, да? Что возьмет тебя с собой и вы будете жить вместе долго и счастливо… ДА?! – он оглушительно рявкнул, сразу же схватив меня за волосы, - Ведь так, скажи мне! Зверь поднес мое лицо к своему рту, отчего в нос стал биться слабый запах перегара. - М-мне больно, папа… П-перестань. Я попыталась разжать его мощные щупальца на своих волосах, но сделать это было невозможно. Тогда в глазах стала накапливаться влага. И даже не от боли, совсем нет. От обиды… - Какой же наивной идиоткой надо быть, чтобы в такое поверить. Он же просто выживает здесь, ты разве не понимаешь?! Собирает вокруг себя людей, чтобы в случае чего толкнуть кого-нибудь, когда придет время… Ведь первых двух уже взяли… Оказали услугу, так сказать… Только зачем? Почему именно он? Последние предложения отец практически бормотал про себя. Однако пальцы свои он так и не разомкнул. Мне пришлось прикрыть нос ладонью, чтобы не чувствовать этот отвратительный смрад. Господи, кем же ты стал… - одними глазами вопрошала я, едва ли сдерживая жгучий поток слез. - Говори, зачем ты пришла? – в очередной раз спросил волк, сжимая корни волос еще сильнее, - Ты же понимаешь, что, прикрывая его, сама становишься причастной к этому делу? Я… - он зашептал мне в ухо, - я ведь все равно все узнаю. Слышишь меня? И если выясниться, что и ты имеешь к этому какое-то отношение, то… тебя и его я засажу до конца ваших дней. Вы будете гнить в этой тюрьме очень медленно, и я, не сомневайся, об этом как следует позабочусь. Слушая все это, я больше не сдерживалась. Тихие, тонкие ручьи побежали по красным щекам. Отца это не смущало, и он продолжал резать меня своими словами. - Зато вы будете вместе. Этого ведь ты так хотела… Надо… надо сказать о… Кладбище. Кладбище. Скажи ему про кладбище. Быстро. Пока мою голову разрывала боль, как моральная, так и физическая, папа окончательно потерял всякое терпение. Голос его наполнился командной сталью, а здоровая рука стала летать по пространству, мотая плачущее лицо туда-сюда… - Говори мне, сука, живо! Зачем пришла? Зачем, отвечай?! Проглотив ком, въевшийся в горло, я громогласно вскричала: - Я хотела съездить к маме! Монстр оторопел, выпуская темные волосы из своего кулака. - Ч-что? - К м-мамочке. Я просто хотела… х-хотела съездить к ней. Навестить ее хотя бы р-раз. А т-ты… т-ты… Я тебя ненавижу. Грудь раздирали барабаны, конечности превратились в вату. И тем не менее, я вскочила с места. - Ань, с-стой… подожди. Волк успел ухватиться за мою кисть, но тут же другая прилетела ему по морде, отчего когти его разомкнулись. - Отстань! Не подходи ко мне больше никогда! Наспех схватив толстовку с курткой, я опрокинула вешалку, выбегая за дверь.

Pov Антон

Голубое свечение было слишком сильным. Казалось даже, что стоит мне только поступиться с соблазном широко раскрыть свои глаза, как сильный свет просто выжжет их, оставив мне лишь полустертую радужку. И все же… Я обомлел, когда увидел небоскребы за высокими окнами спортзала. Стеклянные башни отражали синеву, исходившею от громадной луны, плывущей в черном океане из звезд. Какая, однако, странная школа… То плитка на полу, затем обои, теперь вот этот город. Москва хоть? Не-а. Это явно что-то крупнее и ярче… Правда, здания при всей их высоте все равно находились ниже сеточных окон. Пройдя чуть вперед, я снова удивился не меньше. Это вроде бы спортзал, но почему-то лакированные доски покрывала выстриженная трава, пролегающая по всей его площади. И совсем рядом, в форме какого-то пузато образного знака, на невысоком постаменте стоял темно-мраморный фонтан. Из него текла тоненькая струя воды, что следовала аккурат по лужайкам, ведущим к каменному пруду, чем-то напоминающим широкую чашу. Что это за статуя такая? Очевидно, что-то знакомое… - “А знаешь, что это такое, Антоша? - В душе… * отголосок укоризненно цокнул* - Может, тобой стоит заняться? - Заняться? М-мной? *отголосок рассмеялся* - Ну не мной же! Это ведь основы… Какой же ты тогда к черту блюз, если не знаешь таких примитивов? - Прелесть. Кличку дали мне, а виноват в этом почему-то я… - Хи-хи! Брюзжишь, как старый дед! - Я бы попросил… - Нет. Я буду просить. Какая это нота?” Так, хватит. Помотав головой, я оборвал поток мыслей. И зашагал по тропинке, где, притаившись, сидели недовольные светлячки. Пардон… Насекомые сварливо зажужжали у уха, когда моя нога ступила на их укромное местечко. Они разлетелись по всему саду, приземляясь затем на верхушки статуй, что были расположены по центру, но как будто наискосок. Теперь второй. Очередной фонтан на моем пути выглядел явно иначе относительно первого. Тот же мрамор, но уже ослепительно белого цвета. И форма теперь была не пузатая, а… Решеточная? Да, пожалуй, именно косая скульптурная решетка стояла на постаменте. Правда, вода из нее не шла… Виделись лишь трещины, откуда под напором давления выпрыгивали блестящие брызги. - “Теперь нажми на эту клавишу. Слышишь? - Э… Да? - Ну, Антон… - Да что? - Ты ведь ничего не слышишь! Твоя скупая моська тебя с концами выдает. - Да ничего не выдает! Первая клавиша была тише, вторая громче. - Так… И почему вторая громче? - Наверное, из-за решетки, что стоит перед нотой… *отголосок фыркнул* - Сам ты решетка. Это знак – диез. Он повышает ноту на полтона, делая звук ярче и живее. Эх, не слушаешь ты меня, Антоша…” Зато я смотрел. И очень много. Особенно, на руку, лежащую на моих пальцах. Если передо мной стоит диез, то сзади должен быть бемоль - знак, что понижает ноту на полтона. Только вот вода… Почему она не текла с решеток? Впереди снова стояли эти фигуры. Сначала диез, а чуть подальше, по косой линии вверх, бемоль. Получился этакий параллелограмм, в центре которого находился причудливый аквариум. К нему, впрочем, я и шел. Все это время в саду играла грустная скрипка, заточенная в стеклянный сосуд. Смычок, что был с ней внутри скользил по струнам неспеша и очень нежно. Вкрадчивые штрихи убаюкивали скрипку, словно бы лаская ее… Однако, этого явно не хватало. - Закрыто. В стекле находилась замочная скважина. Может, аквариум стоит открыть? Звук перестанет быть искаженным, а скрипка повеселеет. Правда, нужно сначала найти ключ… Когда я прислонился ладонью к холодному стеклу, за фонтанами, что стояли позади сосуда, вдруг неожиданно что-то упало. Громко так, неуклюже… Хотелось посмотреть, что там, но в то же мгновение у уха снова зажужжали изумрудные светлячки. Всего на несколько секунд они задержались у моих глаз, а после очень бережно облепили склянку вдоль и поперек. Лунный свет не стал им помехой. Ибо владелица голубого свечения исчезла… скрылась за темными облаками, пришедшими по ее душу. И лишь только изумруд остался в ночном саду. Его свет напористо пробивался через стекло и… пробился в конечном итоге. Тогда дверка приоткрылась, а скрипка резко замолчала. Смычок же, обратив свое серебристое острие к верху, в одночасье замер в воздухе. А после неспеша двинулся ко мне. Он летел к моей руке плавно, без всяких промедлений. Инструмент словно бы знал, что мне можно верить. Но тот, кто бродил все это время в темноте, очевидно, нет… Когда трость из черного дерева приложилась к тыльной стороне ладони, в спину со всей дури врезался мчащийся на всех парах поезд. Я не сразу понял, что произошло. В глазах только блеснула шальная искра, а в ушах раздался звон разлетевшихся в разные стороны осколков. - Почему-у-у… - ревело дикое, неизвестное мне существо, вонзая свои клыки мне в плечо, - аргх… почему она плачет?!! Конечность пробила страшная боль, из-за чего мои зубы схлопнулись так, что язык от шока, чуть было не уполз глубоко в глотку. Но то был лишь яркий миг. Ощущения притупились также быстро, как и челюсти, грызущие предплечье, выброшенное в качестве защиты. - Почему она больше не игрррраетттт… Аргх! Что… Что ты с ней сделал-л-л?! Это был зверь… Монстр, дуреющий от голода и обиды. Но луна, выскользнувшая из облачного плена, показывала мне человека. И только сейчас, как следует завидев перекошенный от злобы лик, я с ужасом завопил. Острые как кинжалы зубы, неостановимо рвущиеся к моему дрожащему горлу, принадлежали Роме… - Убью! Сгррррызу! Разорву тебя на части, гадкое ничтожество! Кровь, смешанная с пеной животного, обильно капала мне на лицо. - Рома, не надо! Остановись! – безуспешно кричал я, пытаясь хоть как-то от него отодвинуться. Однако это казалось невозможным. Туша его была слишком тяжелой. - Предатель! Ублюдок! Лживая тва-а-а-арь! Зверье взвывало эти слова страшной, искаженной тональностью. Потом его кровожадные челюсти пронзили мою локтевую кость, и я взвыл вместе с ним, впервые ударив того по голове. Затем еще и еще… Но все было бестолку. Пока левый глаз не заметил смычок, соблазнительно поблескивающий в лунном свете. В последний раз взглянув на Рому, я потянулся за инструментом. - Пожалуйста, прости… Пальцы нащупали предмет, сжав его в мертвой хватке. Мне оставалось совершить одно только действие, чтобы все закончить. Однако, рука была покойной. Я только и делал, что глядел на Рому, обгладывающего мясо на тонких костях. Но долго так продолжаться не могло. В какой-то момент дыхание одержимого опалило лицо собачьим смрадом… И тогда инструмент молнией влетел в горячо пульсирующую шею, увязнув в жилистой плоти. Звук отыграл смачно. О, как смачно… Хруст, разрываемых сухожилий жадно впивался мне в уши и не знал никакого конца… Зверь бился, трепыхался – ему все было мало. А между тем крови становилось все больше и больше… Зрачки человекоподобного существа со временем обращались в бездонные широкие колодца, где роговица и белки топились красной яростью. Он не спешил умирать, - ясно понимал я, смотря ему в глаза. “Я тебя достану… – говорил его бушующий дурманом взгляд, - Заберу тебя с собой.” Но то была лишь агония. Он задыхался, хрипел… И вскоре из кровавой пасти стали доноситься только глухие кваканья, прерываемые предсмертными конвульсиями. … Рома усоп на моей высоко вздымающейся груди. Его больше ничего не волновало. То же касалось и меня. Разве только горячий ручей… умиротворяюще стекал по запястью. Такая нота казалась весьма удачной, чтобы всласть смежить поддергивающие веки. Однако, за пределами сада… раздавались глухие шаги. Кто-то бежал по снегу. И бежал наверняка… - Антоша… - отзвук серой незаметной мышью проскочил по ушам. Его вполне можно было игнорировать, но мгновения делали голос явственнее и приятнее. Вслед за ним потянулась и серебристая дымка, покрывающая траву с фонтанами бархатным одеялом. - Я здесь… С этим шепотом я почувствовал и легкое прикосновение к руке, прилипшей к продырявленной шее. Смычок был там же. И как раз его у меня хотели отобрать. Чьи-то пальцы разжали мои, и испод ладони выскользнул уже не изящный смычок, а гладкий, холодный нож с потемневшей от времени рукоятью. Бездыханное тело, давящее на легкие, теперь принадлежало не Роме, а… - Какой ты молодец... Настоящий рыцарь! Давай мы только немножечко это сдвинем, хорошо? Волку. Огромной черной псарне, в чьей крови я, собственно, был запачкан. Туша тут же отправилась в утиль, дав грудной клетке долгожданный антракт. - Легче? – ехидно спросили янтарные звезды. Догадка пришла не сразу. Но когда пришла, разум незамедлительно блеснул резонной мыслью: С*чка крашена… - Скучал по мне, Тоша? – допытывался раздваивающийся силуэт, чуть склонившись над о мной. Ни сада больше, ни фонтанов… Только падающий снег средь парного молока и запаха петард. А между тем, те шаги так и продолжали бить по мозгам. - Нам надо уходить. Готов отправляться? Да, это была она. Видимо, пришла добить умирающего рыцаря, дабы облегчить его муки… - Куда? – спросил я просто, чтобы спросить. Любопытства в моих словах не было ни на грош. - На луну, - веско ответила докука, и ее глаза полыхнули вызывающим огнем. Я кисло ухмыльнулся. - А г-где космолет? Под шубкой? Хлебнув наглости, рука аккурат потянулась к подолу. Алиса возмущенно надулась. - Нет, ну вы посмотрите… Мои пальчики даже края не достали. Сразу кнут. И сразу боль. - Я ему значит помочь пришла, а он, нахальная морда, под шубку мою тут же лезет! Где твоя совесть, Тоша? Обронил ее, когда борзянки выпил? Дрянь вдобавок полоснула мое лицо снегом, отчего нос неприятно загудел, и я, не сдержавшись, оглушительно чихнул. - Ничего я не пил. Я космолет ищу… — Вот твой космолет! – выцепив свою ручку из тени, лисица приземлила ее мне на грудь. Не совсем понимая, что она имеет ввиду, я обратил взгляд чуть ниже. И едва ли с истерикой не рассмеялся. - Нет, даже не думай. - Что такое? Оно тебе больше не нравиться? – спрашивала плутовка с нарастающей тоской в голосе. Но я-то видел, что это была никакая не тоска, а ядовитая издевка. Убей уже, черт тебя дери, зачем же так мучить! И слышим мы с тобой тоже одно – тихо крадущееся и до безобразия отвратительное. Однако, я не мог понять - далече это движение или же нет. - Или же… быть может, ты хочешь закончить? Тон беседы стал еще гаже, а огоньки в прорезях и вовсе потухли. - Что? - А потом мы пойдем и освободим твою одноклассницу. Ты ведь ее видел, не правда ли? - Что ты… - Но с ней сбежать так и не смог – какая печаль. Прогалины пристально следили за моей реакцией, а коготки отдавали несложный, но требовательный такт об поверхность облезлой маски. - Как думаешь, заслуживает ли такой, как он, жизни? Я молчал. В голове царила безобразная каша, где эхом шелестело томящееся дыхание леса. Черта-с два, он заслуживает! - процедил злой голос в недрах черепной коробки. - Видишь эту тушу? – лисица мотнула своей головой в сторону заколотого животного, - Она многих успела покромсать. Теперь ее нет и кромсать она больше никого не будет. Это ли не замечательно, Тоша? - Всех волков не перебьешь, Алиса, - сквозь зубы пробормотал я, скривившись от очнувшийся боли в плече. - А всех и не надо, глупыш. В наших силах ограничиться меньшими жертвами, добившись при этом наилучшего эффекта – жизни для других… Тех, кто действительно ее достоин. - Не нам это решать. - А кому, Антоша? Богу? Хи-хи-хи! – тихим насмешливым бархатом хихикнула она, слегка склонив голову набок. - Не смеши меня. Вряд ли сгнивший труп в состоянии что-то решать. - Алиса… - Или государево гнездо? Может оно – решение всех проблем? Только вот, как видишь, оно не очень-то справляется… Зато взамен требует всю твою жизнь, даже не ручаясь за ее безопасность! Ведь таких, как вы много… Какая разница, если общее число снизиться на пару каких-то жалких рабочих ячеек, да? Никого уже не вернем, но наплодиться мы всегда успеем, ха-ха! Пока плутовка говорила, дымка, что простиралась в глухой чаще, словно бы сгущалась все пуще, и уже готова была накрыть собой все, что поддается трезвому глазу. То же происходило и в моей голове. Приятно протекающее обволакивало и душило уже принятое и закостенелое. - Нет, все не так, т-ты… Не совладав с противоречивыми мыслями, я дергано приподнялся. Алиса же теперь стояла передо мной во весь рост, деловито заведя руки за спину. - Все так, зайчик. И ты это знаешь. Помнишь, зачем мы сюда пришли? – спросила девушка после некоторого молчания. … - Ты хотел обрести покой. А это, знаешь ли, не так уж просто! Особенно, когда речь идет отнюдь не о смерти. Но сейчас… он сам идет к тебе. - Алиса, я… - Все просто, Тоша. - перебила она. - Реши, что будет дальше. Нацепишь на себя личину “взрослого”, и равнодушной походочкой пройдешь мимо, или же… Облезлое папье-маше вынырнуло из-за пазухи лисьего стана. Картина эта была очень похожа на ту, что рисовало сознание уже последние несколько дней. Однако сейчас мне предлагали вовсе не конфеты, а холодный и окровавленный нож, который еще совсем недавно был безобидным смычком, ласкающим тонкие струны скрипки. - Он здесь. - в полголоса промолвила лисица, разорвав недолгое молчание. – Крадется и даже ума не приложит, где же его зверушка, когда она так нужна! Взгляд рыжей был устремлен в одну и ту же точку, но я хоть убей, ну никак не мог разглядеть то, о чем она говорила. - Я его не вижу, - чуть подрагивающим тоном заметил я. Однако ответа на мою жалобу не поступило – подруга испарилась ровно так же, как и появилась. Не придав этому значения, я напялил маску и прибрал к рукам нож, блеснувший лучом кровавого заката. И тогда в ярких красках стал утопать этот проклятый лес… Дыхание тайги заиграло величественным органом. Теперь всякий случайный скрип воспринимался звериным ухом, как отдельный звук, имеющий место на нотном стане. Это ли не вальс! – восторженно вскликивала душа, улавливая каждую внезапно рожденную ноту. Лес играл – я вальсировал. Летал от дерева к дереву, чувствуя легкие прикосновения, расступающегося в стороны флера. Сердце неистовым молотом билось о ребра, словно голодный зверь, желающий разорвать клетку из плоти и крови… Казалось, что лишь только жалкие мгновения отделяют его от чудовищного слома, мерзкого и в то же время ядовито-сладкого хруста в костях, где последние обрушиваются обессиленной крепостью, и из развалов затем рождается то самое сердце, в одночасье упорхнувшее до самых высоких, непроглядных крон. Но как известно, в вальсе должно быть двое. Чудный танец разделяли со мной неуклюжие, слишком осторожные, лишенные всякой окрыленной филигранности движения, принадлежащие тому, кто шел убивать. Бедный… даже не знает, что я уже совсем рядом. И тем не менее я выжидал. Выдерживал в себе движение, которое должно будет ожить яркой, ослепительной точкой, где испод ворота брызнет непомерной красоты фонтан, а в глазах вспыхнет горечь, навечно оставшееся в мирном стекле. Никто больше не умрет, - слова ржавыми гвоздями раскалывали череп, словно грецкий орех. И языки… О, эти языки! Своими острыми кончиками они щекоткой нежили кипящий мозг, не давая тому развалиться на части. Вдоволь напившись вновь обретенной свободой, я остановился у толстого дуба, покрытого кристаллической изморозью. Охотник был, как на ладони. И хоть туман служил неплохим “плащом-невидимкой”, я все же мог его наблюдать. Скоро он наткнется на свою издохшую зверушку и тогда… - Гэрто-о-о-он! – вскричал обезумевший старик, сменив тихую ходьбу на бег. Громадная фигура с ружьем на перевес бежала к туше, забыв решительно обо всем. И на то была веская причина. Когда я аккурат притаился за деревом, раннее убитое животное вдруг издало громогласный и болезненный вопль. Мое лицо скривилось в изумлении. Живучая тварь… Мысль чуть не брызнула горячей черной смолой изо рта. Но благо губы оставались под замком. И недаром: ведь охота не терпит лишнего шума. Сжав как следует черную рукоять, я готовился к прыжку. Вот оно. Сейчас… Сейчас все кончится. Старик сокрушительно опустился на колени, разглядывая товарища, распластавшегося в застывающей темно-рубиновой луже. Тогда жалостный рев затих. И я понял, что пора. Лишь пару мгновений хватило, чтобы коварной стрелой пролететь над снежными шипучими песками, что поглощали древесных стражей, как восковых фигур, вытягивающих свои скрученные, обезображенные руки к темному небу. Незаметным прыжком я оказался за его спиной. Клинок же рассек воздух, нависнув над затылком убийцы. Решение всех проблем стоило одного резкого движения. Никаких больше пропаж, убийств и мучений… Все это останется где-нибудь там – в запыленном прошлом. Язва сотрется, а тело облегченно вздохнет, расправив сгорбленные плечи. “- Все просто, Тоша.” Мне не плевать, и я не боюсь. Но глаза мои смотрели теперь не в сторону поседевшего затылка, а на пожар, пляшущий в глазах той, что была все это время рядом. “ – Какой толк в твоих “взрослых”, м? Их доля – равнодушие. Придешь к ним за спасением – тебя и не заметят. Потому что так правильно, так легче… - И что тогда делать? Не взрослеть? Внутри вдруг что-то гневливо зарычало, забилось. - Я этого не говорила. Просто знай, что мы можем рассчитывать только на себя. И единственная опора, которая у нас с тобой есть – это мы.” Цепи, которым уже не первый век, прогремели на подкорке сознания неодобрительным, колючим взглядом. Мне хотелось послать его. Нет, даже не послать… выжечь, истоптать, и сделать наконец что-то правильное! Но вместо этого рука смиренно опустилась. Нет у меня больше этой опоры. Зато есть чистилище, которое я не потяну. Нож легким шлепком упал на снежный ковер, прервав бессвязные бормотания охотника. Я стоял, абсолютно не двигаясь. Ждал, когда его лицо вновь столкнется с моим. Так и случилось. Старик резко выпрямился, а затем медленно, даже с некоторой вальяжностью повернулся ко мне. - А что это ты так? – его потрескавшиеся губы собрались в сардоническую улыбку. – Надо было убить. Надо было. Однако, в кармане у меня все же нашлось противное “но”. Хирург хоть и делал вид, что улыбается, но верхняя губа против воли закатывалась вверх, обнажая плотно сжатые, сверкнувшие в дрожащей ярости зубы. Ему бы быть благодарным… - лениво подумалось мне. А пальцы его между тем обвивали треклятое ружье. - Заставил же ты меня побегать… Обычно, зайцы, если убегают – убегают. А ели же к ним спиной повернешься, то и вовсе осмелеть могут. Но ты… видно, не “осмелел”. Туман, обильно плывущий посреди нас, накрывал шубу охотника потемневшей броней. Из-за чего очертания его фигуры стали значительно больше. Причем, самого тела будто бы и не было. Только полустертые контуры, слегка вздымающийся при каждом вздохе. - Мы могли закончить гораздо раньше. Жаль только лес решил иначе… Кажется, ты ему мил. Я искаженно усмехнулся. - Сжег бы я этот лес. И тебя тоже, если б мог. Ненависть темным пламенем бушевала внутри меня. Мне очень хотелось в одно мгновение вгрызться ему в горло, и не отпускать, пока тот не сдохнет от потери крови, которою я и изопью. Однако, на том конце было не лучше. - Да. – с выдержкой ответил охотник, и рука его чуть дернулась. — Это участь бракованных. И все же, милок… нам пора домой. Конечно. Чемоданчик с ботиночками только соберу, - чуть было не съязвил я, но для размена слов уж больно много чести. Прошли секунды. Мы, не отрываясь, глядели друг на друга. Он свысока, а я как пришлось – с низов. И каждый из нас незаметно, но улыбался. Взводить курок никто не стал. Дробь просвистела мимо и как будто бы вскользь. По началу казалось, что он просто промахнулся… Однако потом я обнаружил, что угол местности несколько изменился, и тогда все понял. Вот только за дробью сразу же свистнуло что-то новое… Быстрое и не переводящее духа. Револьвер, - ясно блеснула мысль. В этот раз он попал бы наверняка. Но пуля пошла по кривой, и старик на секунду зыркнул в сторону паскудного вмешательства. Ее хватило, чтобы подлететь к лезвию… - Тварь! Щенок поганый! – оглушительно заорал маньяк, когда нож навылет пронзил его колено. Не выдержав боли, он припал к земле. Хоть рана и была глубокой, ублюдок не растерялся. Как только я потянулся к орудию убийства, старик со всей дури впечатал свой гранитный кулак мне в лоб. Ноги меня не удержали. - Ну что, не свезло, ушлепок?! – гнусно рассмеялся он, вновь направив в мою сторону револьвер. Серебристый барабан успел издать характерный щелчок, но рефлекторно выкинутая, заячья нога оказалась быстрее -пистолет взмыл острой параболой вверх, а пуля ушла в сторону. Нутро, задыхавшиеся в потоке адреналина, чуть ли не кричало, вопило мне, что возможность утеряна, и дальше трепыхаться уже нет никакого смысла… Только бы сбежать. Только бы прыгнуть. К той, что будет сокрушаться в немом ужасе, когда я окажусь слишком близко! Но это все потом, а сейчас… Мне нужен был револьвер. Пятки подорвались с места, и я уж было встал… - Нет, бледеныш ушастый… - приглушенно раздалось сверху, - Игрушка это моя – нечего ее чужим рукам лапать. В этот раз охотник среагировал быстрее. Как только корпус поддался вперед, медвежья туша накрыла меня тяжело давящим “прессом”. - А сами-то, Яков Федорович… Моим же ножом… И прямо в сердце метите. Не стыдно? Клинок снова оказался в игре. Дед вырвал его из пробитого колена также быстро, как и уложил меня на лопатки. — Это ж подарок. Колено долго будет помнить о твоей щедрости, Тошик. Хе-хе-хе. Спасибо… Острота за остроту. И нож за нож. Проклятый стальной зуб был направлен в грудную клетку. Он становился все ближе, а сил у меня оставалось все меньше… Плечи трещали по швам и готовы были уже сдаться. Но не воля. Она никуда не уходила, и желала быть рядом до конца. - Наверное, думаешь, что ты другой, да? Бросил нож, отступил… Какая нелепость. Лес никогда не ошибается, глупое ты дите. Ты тот, кто ты есть. И не по силам тебе это переменить. - Тебе-то откуда знать… - на удивление ровным голосом отозвался я, чувствуя невыносимую дрожь в руках. - В книжке прочел. Впрочем, неважно. Я помогу тебе. Таких помощничков по окружности бы одной… - сознание до последнего пыталось иронизировать, но будем честны – выглядело это жалко. Но гораздо хуже выглядела скупая слеза, что против воли катилась по упругой щеке. Локти почти разогнулись. А клинок впервые коснулся груди. Закрыв глаза, в голове вертелось только одно: “Я помогу тебе.” - Спасибо, не нуждаемся, - сухо прозвучало откуда-то сбоку. … Голос, явившийся для всех громом, вынудил глаза вспыхнуть. То же происходило и с лицом пожилого хирурга, чье выражение на миг сморщилось в горьковатом изумлении. Затем в ушах скользнул знакомый щелчок и… Голова, на которую я с ненавистью глядел на протяжении одной смертной минуты, взорвалась, как арбуз, разбившийся всмятку. Благо от содержимого меня уберегла маска… Ошметки, кровь… все было на ней. Пролежав так еще мгновение, я без особых усилий оттолкнул тело в сторону. И когда чутка приподнялся, перед глазами, страшным кошмаром, вновь блеснуло дуло, направленное мне в лоб. - Руки вверх, - промолвил тихий, вкрадчивый голосок. Немедля, руки поднялись вверх. Действительно поднялись. Не знаю как, но… Я как будто перестал быть их хозяином. … Пролетела секунда и пистолет, как хвост сошедшего с ума пса, бешено закачался. Как смешно. - Какой ты, оказывается, послушный! Вот прям щас – бери тебя и с руками отрывай! Она еще смеялась, а я, не сменяя положения, просто смотрел на нее. - Ну, - наконец подал голос я. - Что? - Доделаешь дельце? Плечи мои поощрительно дернулись, а задорные колокольчики тут же смолкли. Лисица, выдержав паузу, ответила чуть пониженным тоном. - Уже. Вот же оно рядом с тобой валяется. О, неприятная точка, - мысленно отметил я, когда завидел в вечных огоньках тень недовольства. - Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Сама подумай: здесь же тихо и… глубоко. Никто, как обычно, ни о чем не узнает. Потом приберешься тут как-нибудь и дело с концом. - Дурашка! – топнула Алиса ногой. - В зайчиков я не имею привычки стрелять! Это ясно? Зато любишь их мучить, а затем жрать… Стряхнув зачем-то оставшиеся патроны в барабане, девушка равнодушным, нет даже, легкомысленным жестом выкинула револьвер за спину. Вопросов я не задавал. Если делает, значит надо. А ей в голову лезть смысла нет – свихнешься мгновенно. - Айда, - протянула она руку, подобрав близлежащий нож. Выбора нет. … Пройдя метров десять или пятнадцать, мы остановились. Лиса закопошилась у себя в кармане. - Где же… А! Нашла. Ладонь всплыла вместе с конфетой, завернутой в знакомую обертку. Турбо. Вот те на. - Зачем это? - Помнишь ту ночь? Без этого ты не взлетишь. Логично. Все-таки конфетку не просто же так “турбо” назвали, да? Но больше меня волновало другое. Куда же ты все время смотришь… - думалось мне, когда ее головка временами оглядывалась назад. Взяв конфету, я скептично повертел ее в руке. - А ты? – спросил я, взглянув лисице прямо в глаза. Их было почти не видать, но даже так мне ясно виделось в них что-то беспокойное. Вместо ответа, она отобрала у меня сладость, и как тогда быстро и бесцеремонно запихала мне ее в рот. Да так, чтоб я ее еще и проглотил! - Какого… Зараза. Не в то горло… - Ты иногда бываешь таким нерасторопным, Тоша, что спасу нет! – девочка несильно похлопала меня по спине, а потом резко выпрямилась, сжав мою кисть, - Ну как? Я фыркнул. - Вкусно. А без твоего пальца в глотке было бы еще лучше! - Какой недовольный! А что мне делать, если ты ежика в тумане включил-л… Лисица осеклась, услышав сиплый скрип. - Твари… Ее прервал лес, прокряхтев своими многовековыми, древними легкими. Видимо, авантюра рыжей не прокатила. И нам обоим сейчас сделают а-та-та, утащив корнями под землю. Так думал и я. Но ровно до той поры, пока ружье убитого охотника не рыкнуло на нас раздробленной сталью. Странное дело. Шары летели и быстро, и медленно одновременно. Казалось, что вот: я вижу, как они летят. Вижу каждый шарик, что при свете искры выглядит еще более завораживающе. Но тут стоило только моргнуть, и несколько из них уже были у моей груди… - Ты какого черта спишь, Антон?! – не своим голосом вскрикнула подруга, нависнув в очередной раз над моей головой, - Вставай!!! Я в одну секунду поднялся, и, к удивлению, не почувствовал под ногами ничего. Земля вдруг чудовищно отдалилась, а редкие деревья стаптывались, постепенно уступая мне в высоте. Потом лес стал совсем крошечным, и вместе с пробиваемым дымку серебряным свечением, в небе раздался последний свинцовый гром. - Приготовься! – крикнула Алиса, стиснув мою ладонь сильнее. Ты здесь… Я чуть было не произнес это в слух. Захотелось даже ударить себя за это, но увы – не время. Мы не смотрели друг на друга. Нас больше интересовало то, что скрывает туман. Однако наши руки… Сплелись еще крепче, когда молодая луна встретила каждого острой и ехидной улыбкой. Густое покрывало было, наконец, сброшено. И тогда в темном небе остались только звезды с жемчужной, обжигающей лицо белизной. Не смотря на головокружительную красоту, становилось больнее. Да так, что рука невольно потянулась к маске. “Потерпи”, - прошептали ее глаза, кольнув сердце нежным янтарем. Алиса глядела на меня, не отрываясь. Сочувствие с томным любопытством мягкой качелью переливались в карнавальных прорезях. И когда луна уже была с нами наравне, лицо нещадно вскипело. Терпеть стало невозможно, и я хотел закричать. - Не надо. Я здесь. С этими серьезными словами плутовка притянула меня к себе, заключив в объятия, которых я не испытывал прежде… Они казались слишком личными. Слишком. Она не делала ничего особенного, но ее близость… ранила и исцеляла. Убивала, но затем всегда возрождала вновь. Прекрасное чувство, что вредно только наличием прилагательного. Потому что оно ломает. Вторгается в твой мир, обменивая свое на твое. Вот только это вранье. Ведь в любой момент обмененное могут запросто забрать. И тогда останется лишь пустота, которую со временем заменит притягательная тьма. Алиса чувствовала все это, но ей было мало. Она знала, что руки, страстно сдавливающие продрогшую от холода спину, не смогут дать ей то, чего ее душа хочет. Тогда на край маски легла ладонь, и между искусанных губ вдруг проскользнул морозный ветер. От неожиданности я вздрогнул так, как вздрогнул бы всякий несчастный, чью голову окатили ледяной водой в жаркий, преисполненный знойным дурманом день. Однако изумления полыхнуло в глазах больше, когда ее “лицо” стало открываться в ответ. Виденное мной умаляло боль, схватив последнее за горло, за распухшие жилы… Так, что б заткнулось, наконец! Лисица, заметив мою борьбу, улыбнулась тонкой, едва ли насмешливой улыбкой. Я ведь не мог тебя выдумать? – спрашивал себя я, смотря на скульптурный подбородок, заканчивающийся устами, отдающими персиковым отливом, - выражение сводящих с ума глаз, изгибы упругих и до свирепости желанных губ… У обоих лица были открыты лишь наполовину. И лишь у обоих в сердцах теплилось одно – свободное и громко поющее, что горящей птицей вырывалось из прочно воздвигнутой клетки. Она поддалась вперед. Я не мог ответить ей тем же. Ведь эту клетку видел только я. И если ломать, то ломать ее нужно вместе. Алиса сразу все поняла. Пальцы, бредущие нежным прикосновением по багряной щеке, сложились в веер, и накрыли им взор, что, очевидно, был лишним и никому не нужным. За тьмой последовало дыхание. А за ним и последние слова: - Ты прекрасен…

Pov Аня

Зря я пришла. С отделения еще кричали, но я не слушала. Накинула куртку и слегка качающейся походкой пошла домой. На улице ничего не изменилось за исключением стертых стен, крыш и дорог… Туман тонкой ватой накрывал собою все до чего дотягивался. И я была этим очень довольна. Ведь никто в случае чего не увидит моих слез. Очень противно было плакать от такого. Особенно здесь, среди вечных, прогнивающих домов, с которыми у меня уже давно обоюдно-безразличные отношения. Подтерев правый глаз, я заметила два округленных фонаря, скачущих мне навстречу. Всадники, - пришла догадка, - Но на машине. Она с трудом пробиралась через нечищенную дорогу, качаясь и подпрыгивая, как молодая, непослушная лошадь. Если чуть поддаться вправо и занять место за столбом, можно остаться незамеченной. Оно мне и надо. Меланхолично поющий Цой и его “Кончится лето” были неплохой подсказкой, чтобы ясно понять – спрятаться и переждать. Так я и сделала. В машине, судя по голосам, сидели две фигуры. Ломанный бас, похабный и немного хрипловатый смех… Видимо, это молодость, - подумала я, смотря на удаляющиеся красные фары. – Хоть странная и гадкая, но все же… В другое бы время они обязательно кого-нибудь подцепили. Но сейчас их “охота” может только рассмешить. Сморщившись от жжённого бензина, я поплелась дальше. Почему же ты не остался? Почему не вернулся? – глупые вопросы сыпались один за другим, - Я не видела бы всего этого, если бы ты, как и я, просто сошел с ума. Впереди, через улицу переваливался огромный, неосязаемый кокон. Он поедал перекресток, по которому очень лениво полз. Зайти бы в него и потеряться, - думала я, подходя к нему все ближе. Разве что вход преграждала маленькая и одинокая точка. Крохотными шажками она сновала вокруг одного и того же места, наклоняясь и поднимаясь, как заведенная игрушка. Прищурившись, я наконец увидела в этой забавной фигурке обыкновенную ворону. Ворону, у которой, по всей видимости, была ночная трапеза. Кости, кое какая кожица и остатки требухи лежали беспорядочной кучкой на ее “столе”. Нетипично, - заметила я, останавливаясь чуть поодаль от пиршества, - Неужели та вечно голодная собачонка могла так запросто все это оставить? Или ей моя кормежка больше не по вкусу? Как ни странно, ворона эта оказалась не из пугливых. Ее нисколько не волновало мое общество. “Стой здесь сколько хочешь, смешной ты человечек, но клювом щелкать я не перестану”, - говорила пташка всем своим флегматичным видом. Однако, когда я прошла мимо, птица вдруг жутко вскричала, что у меня аж лопатки передернулись… А после она взмыла вверх, растворяясь черной каплей в насевшем тумане. Недолго думая, я последовала ее примеру. … Впрочем, здесь можно было бы остаться. Открыться пустоте, уничтожив всякую боль. Пусть и не всю и не навсегда, но остудить, ослабить, упокоить в чулане, в самом дальнем ящике с тяжелым, грубым замком… Это всегда можно. Пустота еще некогда казалась мне отражением. Все уже пережито, выдержанно, на все плевать. Но… кто бы мог подумать, что это место может еще чем-то удивить. Показать то, чем я одно время зачитывалась. И даже, не скрывая от самой себя, верила в это. Однако, проходили годы, и дома, как и огни в окнах становились понятнее… Мир, в котором есть чудеса и люди, улыбающиеся тебе просто так, постепенно превращались в болото с кишащими существами, чьих настоящие лица и намерения искусно скрывал толстый слой болотной и беспроглядной мути. А спустя время, “мир” стал выдвигать правила… Искренность – доля дураков. Любовь – опиум. Вера – блажь. Дружба – реликт. Законы, сквозящие между строк. О них никто не скажет, а в ином случае и вовсе попытаются их высмеять. Нервически так, уводя глаза в сторону… Вот только правда в том, что это не сколько правила, сколько скрытая инструкция по выживанию. Проигнорировать – значит бросить вызов. А бросить вызов – значит позволить себя “воспитывать”. Снова и снова, пока не научишься, наконец. Такого себе я позволить не могла. Рано или поздно пришлось бы подстраиваться. Хотела я того или нет. Правда, со временем мир начал сжиматься. Дом, школа и книги… В конечном итоге оказались для меня единственными стенами, ставшие моей жизнью. Остальное же я попросту старалась избегать. Скрывалась и пряталась, как могла… Но никак, не лишая себя возможности, наблюдать. … Боковое зрение уловило какое-то движение. Повернув голову, я заметила только немного расступившуюся дымку, что приподнялась вуалью, как после легкого прикосновения чей-то руки. Пора домой, - посоветовал беспокойный шепоток. Противиться я не стала, и ровными шагами уже хотела уйти прочь, но перед замученными глазами в одно мгновение пролетела черная, косая линия. Ч-черт. Нет, бежать нельзя. Ноги как будто бы в одночасье разучились ходить, но тем не менее вели меня дальше. Пустота не отпускала. Ее было слишком много. Она следовала за мной навязчивой тучей, не пропуская свет от редких фонарей. А я же продолжала идти, не сменяя темпа. Однако, потом в голову стала закрадываться страшная мысль… Выхода нет. Конец, который я ищу, наступил еще раньше – когда я позволила кокону стать моей пустотой. Но эта мысль прожила недолго. Косая черта блистала летучей мышью, оказываясь то тут, то там. Казалось, она была везде, и не было от нее никакого спасения… Однако ровно до той поры, пока черный штрих не превратился в очень размытый, едва ли заметный силуэт. Бежать или же идти куда-то уже не было никакого смысла. Я остановилась и тень сделала то же. Ее закрывал очень толстый слой пелены, служащий этаким барьером, “пропастью”, между нами. Но все же очертания, принадлежащие явно женской, высокой фигуре будто бы ломились, пробивались через этот посеревший слой… Со стороны это могло бы выглядеть, как обыкновенная игра в гляделки – ничего серьезного. Но стоит дернуться… и вместо смачного щелбана по черепушке, выйдет абсолютно непримечательная листовка с пустой физиономией, прибитой к столбу. - Я все сделала. Слова эти ничего не значили. Тишина тут же пожрала их, пустив остатки по ветру. А затем произошло то, чего я боялась больше всего. Гадкая, но очень тихая насмешка… Фигура двинулась вперед, и мне ничего не оставалось кроме как деревянно попятиться назад. - Нравится? – сладким холодом спросили по ту сторону пустоты. Что? – чуть было не прошелестели потрескавшийся губы. Но только глаза в ту же секунду, по случайности, уцепились за пятна, что сильно отделялись от белого. Что это… - увиденное заставило колени припасть к ним. На снегу лежала фотография, которую я раннее нашла в папке. Проклятый мост. Рука, обвивающая талию. И голова, умиротворенно упавшая на плечо. - Чудненько, да? – вновь поинтересовался этот чертов голос. Осмелев, я подняла голову: - Что вы… Но теперь была одна. А снежинки продолжали покойно приземляться на покойные спины парочки. И лишь мои пальцы не могли похвастаться тем же… Я не могла думать о том, “как?” и “почему?”. Меня волновало наличие, волновал Антон, волновала она… … Прошла минута. Два пятна оказались под облепившим их снегом. Но только по одному прошел палец, аккурат очистив его. Другое же, что было чуть поменьше, просто исчезло, смешавшись с белизной. “Просто исчезло”, - повторило сознание, и на губах невольно отразилась призрачная, не лишенная таинственного восторга, улыбка. А за ней подоспели и пальцы, сдавливающие фотокарточку в тиски… И давили бы они ее, и давили, если бы завесу безумия не рассеял пронзительно яркий свет с звонким колоколом, бьющим по ушам, как кувалдой. Я успела только оглянуться… - Ты совсем с ума сошла, Ань?! Вопрос послужил последним ударом, приведшим меня в рассудок. Гудящий мотор на секунду заглушился тяжелой дверью, что со смаком прибилась обратно к квадратной, остроугольной кабине. А далее последовали ноги. Ноги, вскользь которых пробегал колючий свет, исходящий от округленных фар. - Ты, девочка, меня точно когда-нибудь до инфаркта доведешь… - сипло донеслось сверху. Отсутствие всякой реакции побудило стоящего склониться, протянув “руку помощи”. Однако противная сталь по-прежнему преобладала в голосе. - Поднимайся, нечего на холоде сидеть. Болеть только еще не хватало… Значит, ничего не было, да? Проглотив эту горьковатую мысль, я одним движением оторвалась от земли. Рука его оказалась бесполезна. - Ты куда? – ровным тоном поинтересовались за спиной. … Туман расступился через какую-то жалкую пару шагов. Правда, он никуда не исчез. Просто занавес приподнялся, а роковой перекресток остался позади. Села бы я там чуть раньше, и встречи с развеселыми ребятами было бы не избежать. Одна глупость – и трое поломанных судеб. - Аня, да постой же ты, наконец! Сильные пальцы вцепились в тонкую, болтающуюся кисть. Хорошо хоть не в волосы… - Поехали, - невнятно прогудел “страж порядка”. Не слушая толком, что он говорит, я безучастно взглянула ему в глаза. И на мгновение даже изумилась. Они дрожали. Как пожелтевшие листья на оголенной ветке. Еще немного и.… ветер заберет их себе. - Что ты хочешь? – спокойно, но не без некоторого “выдавливания” спросила я. - Т-ты… - не прерывая зрительный контакт, он осекся, прокашлялся, - в общем, ты ведь хотела съездить на кладбище, помнишь? Можем прямо сейчас туда отправиться. Каждое слово вызывало давку в горле. Очень крепкую… вытягивающую презрительный, и оттого до крайности приятный хохот. - Я хочу домой. Единственное на что хватило сил, чтобы сдержать в себе возникшие чувства. Вновь посмотрев на его лицо, я уловила в нем беспомощное выражение, которое говорило больше всяких бесполезных слов. Вот только оно ему не помогло. Стальная рука отцепилась, когда я небрежно одернула свою. - Работы становиться все больше… - промолвил он в полголоса, когда я прошла вперед пару метров, - если не поехать сейчас, то вряд ли нам удастся сделать это потом. Подонок, - мысль пролетела подобно черной птице в густую ночь – незаметно. Сапоги резко приросли к заледеневшей глади, вынуждая тело чуть ли не прибиться ровным гвоздем. Хотя больше это было похоже на внезапное пробуждение, как после грубого толчка. Жалкая манипуляция, спонсированная отвратительной гордостью. На миг показалось, что я выговорила это предложение в слух… Но сзади молчали. А значит ничего и не было. После похорон, я ни разу ее не навещала. Пешком туда, как известно, не добраться. Только на машине. Однако, сейчас – это последнее, что мне хотелось бы сделать. Ехать туда в таком состоянии – все равно что прийти в гости в грязной, запачканной одежде и с засаленными волосами. Но что-то тянуло меня на кладбище в эту пору. Бледное желание сердца или же необходимость, видимая одной лишь подкоркой сознания… Неясно. Развернувшись, ноги неопределенно поволокли меня к гудящей машине.

***

Почему-то он никогда не брал меня с собой. Всегда в одиночку, и всегда ночью. Как будто темнота могла что-то скрыть… Скрыть то, чего он боялся увидеть. Хотя, нет. Ночью он начал ездить с недавних пор. А до того билет туда был исключительно дневным. Но даже тогда… я была там не нужна. Протекли незначительные минуты, и мы уже ехали за пределами поселка. Кладбище находилось на западе, у леса. Нужно было проехать через мост и отдать затем влево. Как же ты здесь ходишь… - с беспокойством подумала я, взглянув на прямую, что уползала в лесную глушь, - Каждый день и в такую темень… С водительского сидения вдруг донеслось демонстративное хмыканье. Зрачок мой тут же припал к левому краю. Отец исступлено смотрел прямо перед собой, показывая безоговорочную вовлеченность. Никаких движений, - мгновенно поняла я. Руль крутанул влево, а ловушка защёлкнулась. На этот раз безуспешно. И хотела бы я сладко улыбнуться, да вот только все это бесполезно. Если захочет – подкапается и точно все выяснит и найдет. А поскольку у него появились подозрения на мой счет – именно это он и будет делать. Копать. … Прислонившись головой к стеклу, я всматривалась в пролетающие мимо деревья. Жуткий и темный строй, проносящийся вдоль дороги, со временем превращался в черную, как уголь, полосу. Уходящую в бесконечность… Машина отчего-то подпрыгнула, и уголком тесно сжатых губ, я ощутила незаметно подкравшуюся соль. - Прости меня. Двигатель неестественно зашумел. Рука дергано вильнула к коробке передач. - Видимо, я потихонечку начинаю сходить с ума, дочка. Ночью в окно стучатся покойные дети, а днем… по телефону… Быстро посмотрев на меня, он смолк. И где-то минуту не мог выдавить из себя и слова. Его лицо морщилось, а машина начинала ехать быстрее. - Я не контролирую ситуацию, Ань. - наконец, продолжил отец. - Не обращай внимание на то, что я тебе там сказал, ладно? П-просто… знай, что все скоро кончится. Если не справлюсь – подам раппорт. Нечего такому как я, там делать. Еще одно движение. Еще одна передача. Оно произошло одновременно с моим. Его рука к коробке, моя к влажной щеке. - Но как же… - голос против воли оставался задубевшим. - Я не справляюсь. – четко, чуть ли не механически проговорил он. - Потому что не милицейский, а черт знает кто… Эксперт он на то и эксперт, что независимо от ситуации – обязательно найдет выход. “Подонок”, - вновь проскочило в голове. И тогда по груди прилетело чем-то очень тяжелым и тупым. Вески неприятно дрогнули, а сердце с отчаянием стало тянуть корпус вниз. - Я не должен был на тебя кричать, Аня. Ты пришла, а я… увидел в тебе возможность… Выпустить пар, - пришла догадка, а вместе с ней и слеза, что он смахнул очень скоро. - Прости меня, ладно? Господи, прости… Немедля, я попыталась прикоснуться к его руке, но она, как и другая вгрызлась в руль. Машина неслась по дороге, как ошпаренная. Я опустила капюшон, посмотрев ему в глаза. - Пап, давай остановимся. - Зачем? – удивился он, рассеянно взглянув на меня. Губы скривились в слабую, едва ли заметную улыбку, но в голове в это время сияла одна только мысль. Хочу тебя обнять. …Скорость начала падать. Однако за красной стрелкой последовала и глухая вибрация, а за ней страшное понимание: Не суждено. - Слышала? – спросил отец сразу после того, как машина проехала на тормозах несколько метров. - Кто-то стрелял? Папа кивнул, внимательно вслушиваясь. Спустя несколько секунд выстрелы в туманной чаще повторились. Причем, другие… Не те, что в самом начале. - Так… - Что ты делаешь? – взволнованно спросила я, заведомо понимая, что он собирается сделать. Отстегнув ремень, отец потянулся под сиденье. Боеприпасы. Или “магазины”, как их обычно называют, незамедлительно отправились в карман. - П-пап… - Аня, - перебил он, крепко взяв меня за руку, - слушай меня, пожалуйста, очень внимательно. Сейчас я позвоню дяде Мише; он приедет сюда, прихватив с собой парочку ребят, если такие, конечно, найдутся… Рацию я оставлю при тебе. “Ведь мне она может не понадобится”, - ясно читалось в его глазах. - Папа, не надо, пожалуйста… Там же густой туман. К-как ты сможешь… - Когда я выйду, - абсолютно спокойным тоном продолжил отец, пронзая меня тем самым волчьем холодом, что я видела в отделении, - закроешь двери со всех сторон, хорошо? Сиди тихо и никуда ни в коем случае не высовывайся. Жди дядю Мишу. - Н-но… Он затараторил в рацию, и дождавшись нужного ответа, вышел, не забыв проверить перед этим свой пистолет. Щелк раз, щелк два и его нет. Я сделала так, как он сказал, - закрыла двери, затаившись мертвой мышью. Но его силуэт еще казался видимым, и я, нисколько не моргая, глядела ему вслед. Шаги казались чересчур осторожными, временами даже звериными… Но то была лишь жалкая секунда. Когда она истекла, папа растворился в сером сгустке, обвивающим лесные массивы. … Прошло минут деять или двадцать… Никто не появлялся. Выстрелы гремели в начале, и парочка еще была в конце. Может, этой парочки и хватило, - не давала покоя назойливая мысль. С каждой выигранной схваткой, с борьбой… Она возвращалась и давила с новой силой. Ей будто бы заведомо было известно, что рано или поздно я сдамся. Нужно только надавить. Еще и еще… Пока наконец не треснет, не надломиться и не взвоет. Один раз по рации позвонил дядя Миша, но тревоги это не убавило. Говорил, что «я уже тут», «вот прям уже совсем рядом: минутка, и я здесь!». Но его, как и отца, все не было. Зажмурив веки и надавив пальцами на них, во тьме пролетело выцветшее воспоминание. Холодный лес, маленькие шаги, тропа, облепленная первым снегом… - “Аня!” – далекое эхо отбивалось от каждого дерева, пытаясь меня нагнать. Слезы выжигали глаза, внутренности лезли наружу… - “Пожалуйста, хватит!” – кричал не то бас, не то внутренний голос. Все кончится. Обязательно кончится. Кошмары ведь всегда кончаются, да? Щепотка не помогает, потому что дело в самом теле, в его жизни… Избавься от него и спасешься. - “Где ты?!” Не знаю. Воли в том голосе становилось меньше. Еще немного и она покорится отчаянию, упав перед последним на колени. Все пройдет, нужно только… - “Не делай этого, прошу! Умоляю…” Сталь к плоти. Плоть к стали. - “Аня!”. В глаза брызнула кровь. …Что смылась светом, припавшего к лобовому стеклу. Очнувшись, я посмотрела в зеркало, и увидела дядю Мишу, стоящего возле своей машины. Как заворожённый он глядел в сторону утопающего в тумане леса. Голову лихорадочно разрывало от ужасных мыслей. Трясучими руками я поборола замок, вывалившись наружу. Дядя Миша оставался пугающе недвижим. Он все смотрел, и я посмотрела тоже… Из расступившийся мглы, вышла фигура отца. Но не одна. Шел медленно, с вытянутыми вперед руками… Еще пару шагов, и другая фигура бросилась к нему навстречу. Сжав крепко зубы, я прищурилась. Окутанное в свисающее пальто тело, лежало на его руках без чувств. Потом они подошли ближе, и один из них едва промолвил: - Неужели… - Да. - был ответ. – Чувствую эта ночка будет не из легких. Особенно для ее матери… Продолжение следует...