В танце под луной

      Я так и не вышел. Ни на следующий день. Ни через еще один, два…       Тошнило от еды, ее запаха. Я знал, что окончательно и беспросветно убиваю себя.       Но просто не мог по-другому.       Я медленно угасал. День за днём краски вокруг блекли, превращаясь в серую массу безразличия. Каждое утро, глядя в зеркало, я видел, как тускнеют мои некогда яркие глаза, как темнеют круги под ними от бессонных ночей, наполненных кошмарами. Та ночь… Она впилась в мою память острыми когтями, раздирая душу на части.       Его звериный рык до сих пор эхом отдавался в ушах, а прикосновения грубых рук оставили незримые шрамы на коже. Если бы не Уилл… Я содрогнулся при мысли о том, что могло произойти.        Каждая тень казалась угрозой, каждый громкий звук заставлял вздрагивать.       Все навалилось слишком внезапно. Академия, Айвар, Лунный Волк, Архаэль… и теперь еще этот проклятый праздник.              Мысли о смерти… Они приходили всё чаще, нашёптывая об избавлении от этой бесконечной пытки страхом. Иногда я часами сидел у окна, глядя в пустоту и представляя, как просто было бы сделать один шаг в никуда. Прекратить эту боль, это постоянное напряжение, эту необходимость притворяться живым.       Запах другого оборотня, его животная сущность — всё это преследовало меня даже в самые светлые моменты. Я чувствовал себя сломанным, осквернённым, недостойным любви и заботы.       Ночами я просыпался в холодном поту, задыхаясь от беззвучного крика. Луна, прежде дарившая силу и уверенность, теперь казалась холодной наблюдательницей моего падения. Я терял себя по кусочкам, растворяясь в бесконечной спирали страха и отчаяния.       Мир вокруг продолжал жить своей жизнью, но я застыл в том моменте ужаса, не в силах двигаться дальше. Каждый новый день становился испытанием на прочность, и я не был уверен, хватит ли у меня сил пройти через это…       — Умоляю, милый, — снова этот тихий голос Уилла. — Ты должен поесть, должен выйти оттуда.       Я знал, что он запросто мог отпереть эту дверь, снести ее в конце концов. Но… отчего-то усмирил свою буйность. Его мягкость сбивала столку. Еще несколько дней назад он был воплощением контроля. Но сейчас… сейчас он просто был. Мягкий, податливый, непозволительно преданный.       — Я не смогу вечно смотреть как ты убиваешь себя, пойми, — тяжелый вздох. Словно заранее просящий прощения. — Мне придется открыть эту дверь.       Я не ответил. Отвернулся к окну.       Октябрь близился к концу.       Тяжёлые свинцовые облака давили сверху, словно крышка гроба, запечатывая мир в бесконечных сумерках. Холодный ветер гнал по дорожкам сада мёртвые листья — рыжие, коричневые, бурые, все они казались засохшими каплями крови на бледной коже земли.       Туман стелился по земле грязно-белым саваном, скрывая увядшую траву и размывая границы реальности. Редкие капли дождя били в стекло, оставляя кривые дорожки — будто окно плакало вместе со мной. Они стекали вниз, сливаясь друг с другом, как дни моей жизни, безликие и пустые.       Сумерки сгущались всё раньше, словно тьма торопилась поглотить остатки дня.       Я прислонилась лбом к холодному стеклу, чувствуя, как пустота снаружи эхом отзывается пустотой внутри меня. Осень умирала за окном, и часть меня умирала вместе с ней…

***

      Каждое утро начиналось с той же мысли: «Возможно, это мой последний день». Я встречал рассвет, вглядываясь в серое небо за окном, и представлял, как легко было бы просто… перестать. Перестать бороться, перестать дышать, перестать существовать.       Горячая вода в душе обжигала кожу, и я задерживался под струями дольше обычного, словно прощаясь с этим ощущением. Аккуратно складывал полотенце после — никто не должен был найти беспорядок. Расчёсывал волосы медленно, методично, будто выполняя ритуал. Каждое движение могло стать последним, и от этого они приобретали особую значимость.       Я писал письма — каждый день по одному. Уиллу, Архаэлю, даже Биллу. Складывал их стопкой в ящик стола, аккуратно подписывая даты. Они были полны любви и извинений, объяснений, которые я не мог произнести вслух. Потом рвал их, не в силах оставить после себя даже эту малость.       Книги на прикроватной тумбочке оставались непрочитанными — зачем начинать то, что не успеешь закончить? Но я всё равно раскрывал их, проводил пальцами по строчкам, прощаясь с историями, которые уже никогда не узнаю.       Считал звёзды, появляющиеся на небе, загадывая на каждую желание — не о счастье или любви, а просто о силе дожить до следующего дня.       Или о храбрости не дожить.       «Завтра», — шептал я себе каждую ночь, ложась в постель. — «Может быть, завтра у меня хватит смелости». Но утром снова вставал, умывалася, одевался. Механически выполнял все действия, необходимые для поддержания видимости жизни.       И так день за днём — на грани между «быть» и «не быть», в постоянной репетиции конца, который никак не наступал. Я существовал в подвешенном состоянии, где каждый момент мог стать последним, но почему-то всегда находились силы сделать ещё один вдох, прожить ещё один день.       Может быть, это была трусость. Может быть, сила. Я так и не смог понять. Просто продолжал свой бесконечный танец на краю пропасти, где каждый шаг мог стать последним, но почему-то не становился.

***

      Я услышал это — тихий скрежет ключа в замке. Звук, от которого всё внутри оборвалось. Несколько дней полной изоляции закончились в одно мгновение. Я вжался в угол комнаты, обхватив колени руками, не в силах пошевелиться.       Дверь открывалась мучительно медленно. Уилл не врывался — он давал мне время осознать неизбежное. Первый луч света из коридора прорезал полумрак комнаты, в которой я провел последние дни, словно в склепе.       — Прости, — его голос звучал хрипло, надломленно. — Но я больше не могу слышать, как ты умираешь за этой дверью.       Он стоял в дверном проёме, не делая попыток приблизиться. Его силуэт казался огромным, заслоняющим весь свет, и я невольно сжался ещё сильнее. Нетронутые подносы с едой у двери, бутылки с водой — всё свидетельствовало о глубине моего падения.       — Не смотри на меня, — слова вырвались сами собой, царапая пересохшее горло. — Пожалуйста, просто уйди.       Но он не ушёл. Вместо этого медленно опустился на колени, оставаясь у порога — никакого давления, лишь покорное ожидание. Его глаза, привыкшие к темноте, изучали меня с такой болью, что хотелось кричать.       — Довольно, — произнёс он тихо, но в этом слове звучала вся его альфа-сущность. — Достаточно самонаказания.       Я попытался отползти дальше в угол, но стена не поддавалась.       — Не подходи, — мой голос дрожал. — Я не хочу, чтобы ты видел меня таким. Или вообще видел.       — Я уже вижу, — его слова были мягкими, но неумолимыми. — И это не меняет ничего. Абсолютно ничего.       — Но для меня — все.       Воздух в комнате, спёртый и тяжёлый от моего отчаяния, словно сгустился ещё больше. Я чувствовал, как рушатся стены, которые я так старательно строил эти дни.       — Ты не можешь просто… — начал я, но слова застряли в горле.       — Могу, — он сделал первый осторожный шаг в комнату. — И буду. Потому что смотреть, как ты уничтожаешь себя — выше моих сил.       Слёзы потекли по щекам — первые за несколько дней. Я не помнил, когда последний раз плакал. Всё внутри словно окаменело, а теперь лёд начал таять, причиняя невыносимую боль.       Он приближался медленно, как к раненому зверю, и я понимал, что не смогу остановить его. Не смогу больше прятаться в этой темноте, в этом добровольном заточении.       — Но ты делал со мной все тоже самое… все это время, все эти дни…       — Я пытался тебя защитить, — он остановился на достаточном расстоянии. Достаточном, чтобы я мог чувствовать привычную пустоту.       Внутри что-то оборвалось. Мозг заработал.       Пора.       — Уилл, пожалуйста, можно тебя попросить? — я задохнулся от волнительного кома в горле.       — Все, что пожелаешь, Волчонок. Абсолютно все.       — Я… — тяжело сглотнул. Медленно поднялся, шатаясь, приблизился к прикроватной тумбе. — Мне не хорошо сейчас…. И я хотел бы, — я осторожно взял цепочку в руку. — Забрать кулон, который потерял.       — Не совсем понимаю тебя, милый, — он мягко приблизился.       — Я потерял его в Академии. Этот кулон — единственное, что осталось от отца.       Взгляд Уилла на мгновенье ударил в грудь холодом, но тут же смягчился.       — Мне было бы проще… пережить эти события с ним. Он — моя теплая опора.       — Ранделл, — Уилл метался. Я видел сомнения в его глазах. Холодную решимость защитить, и мягкое желание помочь, уступить.       — Я больше ни о чем не попрошу, только это.       Я видел, как менялось его лицо — от мгновенного отрицания до глубокой задумчивости. Его пальцы сжались в кулаки, потом медленно разжались. Он провёл рукой по волосам — жест, выдающий его внутреннюю борьбу.       — Это опасно, — произнёс он наконец. — После всего, что случилось… Там могут быть…       — Я знаю, — перебил я, удивляясь собственной смелости. — Но мне необходимо вернуть его. Жизненно необходимо.       Он отвернулся к окну, его профиль заострился от напряжения. Я видел, как ходят желваки на его скулах, как тяжело вздымается грудь. Альфа во всей своей мощи боролся с желанием защитить, спрятать, не позволить рисковать.       — Умоляю тебя…       Он резко повернулся, его глаза вспыхнули зеленым — признак сильного волнения.       — Я могу послать оборотней. Они привезут всё, что ты скажешь.       — Нет, — я покачал головой. — Это должен сделать я… Не хочу, чтобы его касался кто-то другой.       Молчание затянулось. Я почти физически ощущал его внутреннюю борьбу — желание уберечь меня от любой опасности против понимания, что это важно для моего исцеления.       Его телефон предупреждающе звякнул. Он нехотя заглянул в него, и его тело тут же приняло холодную стойку короля.       — Нужно зачистить остатки на территории, — наконец произнёс он. Устало сжал переносицу. Тяжело вздохнул. — Хорошо. Ты можешь… посетить академию. С охраной. И ты пробудешь там ровно столько, сколько потребуется для сбора кулона. Ни минутой дольше.       Облегчение нахлынуло волной, подкосив колени. Я прислонился к стене, чувствуя, как дрожат руки.       — Спасибо, — прошептал я.       Он преодолел разделяющее нас расстояние в два шага, но остановился, не касаясь меня.       — Если почувствуешь хоть малейшую опасность, малейший дискомфорт — немедленно уезжай. Это условие не обсуждается.       Я кивнул, не в силах произнести ни слова. Его забота, его готовность рисковать ради моего спокойствия — всё это переполняло сердце до краёв.       Вечерело. Тьма сгущалась над особняком. Я осторожно покинул комнату. Ну не спустился. Прошел мимо лестницы дальше — к кабинету Уилла. Даже в такие дни его… королевские обязанности оставались обязанностями. Он покинул особняк несколько часов назад. А значит, я могу спокойно войти в кабинет.       Дверь поддалась с тихим скрипом. Я проскользнул внутрь, чувствуя себя вором в собственном доме. Его запах — заполнял пространство, заставляя сердце сжиматься от вины.       Массивный дубовый стол, кожаное кресло, старинные книжные шкафы до потолка — всё дышало его силой и властью. Закат, проникающий через витражные окна, падал на древние фолианты, словно пытаясь предостеречь меня от задуманного.       Руки дрожали, когда я приблизился к секретной панели в стене — я случайно увидел, как он открывал её несколько недель назад. В очередную нашу ссору. Тайник за картиной, как в старых фильмах. Пальцы нащупали едва заметный выступ, панель беззвучно отъехала в сторону.       Ряды флаконов поблёскивали в полумраке — зелёные, синие, красные… Каждый был подписан аккуратным почерком. Я искал нечто иное.       И нашел.       Сунул флакон в карман, чувствуя, как холодное стекло прожигает ткань. Закрывая тайник, я заметил своё отражение в зеркале напротив — бледное лицо с тёмными кругами под глазами, потухший взгляд. Больше не гордый волк, а загнанный зверь, готовый на отчаянные меры.       Выскользнув из кабинета, я осторожно прикрыл дверь. Я шел по коридору, чувствуя, как каждый шаг отдаляет меня от того, кем я был раньше.       Машина с тихим гулом двигалась по пустынным дорогам, унося меня в направлении академии. Укол вины коснулся души.       Уилл никогда не узнает, что в руке я сжимал разорванную цепочку, кулон которой лежал на холодном дереве прикроватной тумбы. В моей комнате.