Выбор евы

— Пойдёшь на учёбу? — не сильно скрывая проскочившего в голосе удивление, спросила Маринетт, когда, выйдя из ванной, застала Алью около открытого шкафа. Соседка вяло и почти бессознательно водила рукой от одной вещи к другой. — Ага, — вздрогнув, тихо отозвалась она и всё же сняла с одной из вешалок чёрную кофту на молнии. Маринетт ничего не высказала против. Всё-таки Алья сама должна решать что для неё будет лучше. И если между беспокойным лежанием на кровати и походом на учёбу выбор пал на второе, то Маринетт ничего не оставалось кроме как незаметно одобрительно улыбнуться. Пройдя уже к своему шкафу, Маринетт тоже принялась перебирать одежду. В комнате висело тягучее напряжение, но они обе предпочитали не замечать его, выбирая путь наименьшего сопротивления. Алья точно не выдержала бы сейчас серьёзного разговора, а Маринетт боялась сорваться, нервы были почти на пределе. Сегодняшний день должен был решить многое, и позволить в будущем разгрести все те недосказанности, появившиеся между ними. — Погода проясняется, — просипела Алья, подходя к окну. Маринетт перевела взгляд сначала на неё, а потом на тёмную улицу. Время близилось к половине восьмого, до восхода солнца оставался час. — Они наверное заберут её сегодня, — вчера они с Лукой и Нино ещё раз сходили к мадам Гобер и та спустя несколько минут уговоров всё-таки прямо подтвердила, что Хлоя всё это время находилась в академии до дальнейших разбирательств. — Получилось связаться с её родителями? — Маринетт, подойдя ближе, остановилась в метре. — С сестрой, — коротко ответила Алья, не продолжая вдаваться в объяснения. Маринетт прикусила губу. Она уже было собиралась ляпнуть нечто пресловутое по типу «всё решится» или «мы разберёмся», но Алья была сыта этим по горло, вряд ли оценила бы очередную бессмысленную, по её мнению, болтовню. Маринетт проследила взглядом за тем, как Алья, обняв себя за плечи, сжала пальцы. Нервничает. Если сегодня всё пройдёт так, как они с Селеной продумали, у Сезар появится ещё больше поводов для переживаний. — Адриан заходил вчера вечером, — Алья снова заговорила первая, когда Маринетт, сев за рабочий стол, уже начала краситься. В зеркале с подсветкой она опять видела своё осунувшееся лицо: около крыльев носа появились небольшие шелушения, губы выглядели бледными и сухими, а волосы потеряли блеск. — М-м, — большее на что её хватило, чтобы хоть как-то ответить Алье. — Он выглядел взволнованным. Маринетт с пренебрежительным выдохом отложила в сторону тушь. — У нас сейчас непростые отношения, — как можно равнодушнее бросила она, разглядывая какие-то покраснения около губ, пусть и еле заметные, но они были, и это не могло не огорчать. Но соседку такой односложный ответ не устроил. — Из-за Адель? — выждав некоторое время, аккуратно спросила Алья. — В том числе. Маринетт мельком обернулась на Алью, та сидела на кровати, перебирая и разглядывая выключенный телефон. Их разговор, видно, не сильно-то и интересовал её, но за неимением других альтернатив она пыталась себя отвлечь хоть чем-то. — Не думаю, что они спят, но, — Маринетт осеклась, понимая, что ступает на опасную дорожку, ведь то, что она собиралась сказать дальше, в будущем может обернуться и против неё, — Адель кажется мне странной. Есть в ней что-то, — она намеренно снова замолчала, будто давая себе время, чтобы подобрать нужное слово, — неискреннее, — в итоге закончила она и хмыкнула. Было лицемерно говорить именно об этом качестве, но Маринетт не смогла сдержаться от того, чтобы самой себе не надавить на больное место. В этом мазохистском чувстве ощущалось нечто мерзкое, но от этого не менее сладкое. Отрицать то, что вчерашний день оставил на её психике кое-какой отпечаток, она не могла, как не могла в полной мере разобраться с тем, какие последствия он понесёт за собой. — Может, нам просто стоит узнать друг друга поближе. Я могу быть предвзята, — и снова слова сорвались с языка так быстро, что она не успела толком обдумать их. Маринетт раздражённо поджала губы и упёрто продолжила наносить консилер. — Она показалась мне милой. Маринетт замерла и, медленно обернувшись к соседке, легко улыбнулась ей. Знала бы Алья о ком именно говорила, то прикусила бы язык. — То, что я как ни в чём не бывало иду на учёбу, не странно? — внезапно спросила Алья чуть более живым голосом. Через зеркало Маринетт увидела как она, отбросив в сторону телефон, схватилась за верёвочки от капюшона кофты. — Ты устала страдать, это нормально, что организм хочет вернуться к обычной жизни, — выдавила из себя Маринетт, до конца не зная кому именно адресовала эти слова: Алье или себе. Она прихорашивалась, пока её брат умирал. Было ли это нормально, что она, привыкшая скрывать всё и ото всех, сейчас делала это так просто, будто дело не касалось жизни близкого человека? — Не знаю, — надломленно пролепетала Алья, накрывая лицо. — Мне кажется, я предаю Хлою. Ничего не могу сделать для неё, ещё и хочу чувствовать себя хорошо. Маринетт не нашлась что ответить на это. Сейчас она, как никогда раньше, понимала чувства Альи и соврать ей казалось сродни очередному предательству. — Вечером же будет праздничный ужин, пойдёшь? — невпопад ляпнула она вместо того, чтобы хоть как-то отреагировать на откровение подруги. — Думаешь, не стоит? — тут же встрепенулась Алья, будто услышанное от кого-то «правильно, не иди», и правда заставит её просидеть в комнате весь вечер. — Сходи. Коротко ответила Маринетт, борясь с внезапно появившемся чувством отвращения одновременно к ним обеим. Как бы она не убеждала себя в том, что Алья как соседка — не самый плохой вариант, даже можно сказать хороший, она всё равно оставалась обычным человеком, не боящимся проявлять эмоции, слабость. Маринетт в какой-то степени тоже была слабой. Какая сила есть в том, чтобы вечно скрывать всё, прятать чувства? Она знала, что никакой, но упорно продолжала убеждать себя в обратном. Потому что по-другому ей нельзя, потому что иначе рядом с отцом ей не остаться. — Ладно, — Алья опять притихла, неудовлетворённая ответом. Она бы расстроилась любому, что ей не скажи. Потому что советы люди раздавать умеют и любят, а вот получать — когда как, ведь иногда сразу становится ясно чего ты хочешь на самом деле, а иногда — нет. Вот и у Альи так, сама в себе не разобралась, но вечно ждёт, что это за неё сделает кто-то другой. День основания Академии «Франсуа Дюпон» — двадцать шестое января. Маринетт уже знала, что по традиции в этот день устраивают пышное торжество, чествуют основателей и нынешнее руководство. В этот год не сложилось. Всё-таки, как выяснилось, и Лайла, и Хлоя, — обе были выходцами не из обычных семей, и месье Клеман, человек не такой уж и глупый, каким почему-то хотел казаться, повременил с празднеством, заменив его в этот день на небольшой праздничный ужин, чтобы уж совсем «не забывать корни». Весь день проходил как на иголках. Время текло одновременно медленно, но и неумолимо быстро. Отец и Таро звонили днём, чтобы рассказать о том, что Шуичи всё ещё не пришёл в сознание, а прогнозы становятся только неутешительнее. Маринетт было сложно понять свои чувства, потому что сил на это будто не осталось совсем. Как в прострации она ходила привычными маршрутами, продолжала общаться с людьми, отсиживала занятия и даже отвечала, но это всё проходило словно не с ней, а с кем-то другим, за кем сама она следила со стороны. По академии продолжали ходить разговоры, липким пеплом оседая на каменные тёмные стены. Школа постепенно пропитывалась сплетнями, страданиями и гневом. Это место, удалённое от цивилизации, переставало казаться безопасным, потому что то, с какой завидной регулярностью одна за одной приходили смерти, пугало многих. Хлоя в глазах остальных продолжала быть сумасшедшей ревнивицей, подсыпавшей яд сопернице, фигура же Лайлы начинала приобретать черты почти святой страдалицы. Люди, даже не знавшие её лично, начали говорить о ней так, будто прожили рядом с ней как минимум всю жизнь. В чужих глазах и языках всё поделилось на чёрное и белое. Одна — истинное зло, другая — чистейшая душа, так рано покинувшая мир. Обеденный перерыв только начался, когда к Маринетт подбежала Алья и, не церемонясь, схватила её за руку, потащив куда-то из зала. — Сестра Хлои приехала, — только и обронила она дрожащим голосом, обернувшись так резко, что её распущенные кудрявые волосы подлетели по воздуху, на мгновение открывая серое лицо, почти полностью лешившееся за эти дни каких-либо красок. Они оказались в холле Западного корпуса — большом помещение, в котором кроме центральной широкой лестницы почти во всю стену, застеленной красным ковров, портретов всех прошлых директоров, нескольких неприметных диванчиков и герба Академии, высеченного на полу, не было ничего. Около лестницы уже стоял смурной месье Клеман, с левой стороны от него расположилась мадам Гобер, чей флегматичный взгляд был направлен куда-то чуть выше окон, с правой — какой-то не слишком знакомый Маринетт мужчина, имени которого она не знала. Ученики, которые проходили мимо через холл, удивлённо останавливались и с любопытством начинали шептаться. Директор каждый раз заметно морщился, стоило ему словить взглядом очередного зеваку. Очевидно, что встреча с Брижит Буржуа — сестрой Хлои — должна была состояться именно здесь, что выглядело необычно, ведь месье Клеман был большим нелюбителем выносить личные разговоры куда-то за пределы своего душного кабинета. Маринетт взглянула за окна — высокие, длинные, занимающие внушительную часть стены, где и располагался центральный вход — они открывали вид почти на весь внутренний двор. Сейчас, когда заснеженные тропинки только начали расчищать, а деревья оставались покрыты плотным слоем снега, видно было немного. Но несколько людей в чёрных одеждах, уверенно ступающих через весь этот белоснежный покров, не заметить было невозможно. Шесть крепко сложенных мужчин и одна девушка, чьё лицо хоть и было закрыто высоким воротом пальто, но не узнать его по характерным чертам даже издалека было тяжело — особенно для тех, кто хоть немного общался с Хлоей Буржуа. Дверь открылась шумно, но вслед за скрипом петель, вмиг наступила оглушительная тишина. Но и она длилась недолго, студентам, заметившим знакомое лицо, потребовалось всего пятнадцать секунд на осмысление, чтобы с новой силой начать обсуждение. Не все знали о сестре Хлои, как не все знали, что они близнецы. Месье Клеман, не выждав и пары секунд, направился в сторону гостьи с напускным радушием, мадам Гобер и второй мужчина пошли следом. Поровнявшись с мадемуазель Буржуа, директор, не переставая растягивать губы в улыбке, начал о чём-то тихо говорить, то и дело аккуратно, но от этого не менее нервозно, указывая руками в разные стороны. — Нет! — неожиданно громкий, твёрдый голос эхом разнёсся по холлу. Маринетт удивлённо вскинула брови, потому что хоть и была наслышана о различие двух сестёр, до конца не могла стереть некоторый меланхоличный образ Хлои, который сам собой наложился на её точную копию. — Кто дал вам право насильно удерживать мою сестру? Директор снова что-то затараторил, упорно продолжая натягивать улыбку, которая теперь давалась ему с ещё большим трудом. Он был выше Брижит на половину головы, и было странно видеть их рядом в позициях, где он — уговаривает, она — явно нападает. Шесть мужчин за её спиной неподвижно стояли на местах и никак не вмешивались в происходящее. Их количество говорило само за себя — сестра Хлои приехала сюда с чёткой целью, выполнить которую было необходимо, невзирая на любые препятствия. — Своим поступком вы уже нарушили закон, но смеете обвинять в чём-то Хлою? — Брижит гневно взмахнула рукой. — Если она действительно виновна, то, будьте уверены, она понесёт наказание. Но решать это точно не вам. — Мадемуазель, давайте успокоимся, мы отведём вас к сестре, никто не пытается препятствовать вам, — неизвестный мужчина вступил в разговор. Голос его звучал громче, так что всем собравшимся было слышно о чём они говорят. Сцена вырисовывалась пренеприятная. Насколько бы Маринетт не любила директора за его скверный характер, не посочувствовать ему сейчас не могла. Потому что руководить академией, наполненной отпрысками разного рода влиятельных людей, было делом неблагодарным. Одновременно стать для учеников авторитетом и не испортить отношения с их высокопоставленными родителями — задача непростая, и месье Клеман с блеском проваливал оба пункта: уважать его не собирался никто. К мадам Гобер у них и то было больше почтительности. Директор же всегда оставался для всех пустым местом, а сам он как будто даже и не старался изменить что-то, продолжая существовать в своём мирке, где он является важной личностью. — А кто этот мужчина? — наклонившись к Алье, прошептала Маринетт. — Ты о ком? А, этот. Секретарь наверное, часто околачивается рядом с Клеманом, я, — Алья запнулась, когда импровизированная делегация сдвинулась с места, направившись на второй этаж. Ученики расступились, пропуская их, и, ещё недолго озадаченно пошептавшись, потихоньку начали расходиться. Маринетт с Альей не спешили. — Привет, а что тут происходит? — Агрест появился словно из ниоткуда. Рядом с ним, конечно, была Адель. Ну да, ей же наверняка было тяжело переживать это время в одиночестве, ведь её брат при смерти. Маринетт, ничего не ответив, перевела взгляд на лестницу. — Сестра Хлои приехала, хочет забрать её, — посвятила их Алья, немного помедлив. Она не могла не заметить напряжения между ними. — Ого, — только и выдохнул Агрест, а вот Адель, как Маринетт успела заметить краем глаза, чуть изменилась в лице, в очередной раз выдавая себя. Ждать дальше продолжили уже вчетвером. Минуты текли одна за другой, и людей становилось всё меньше, лишь самые отчаянные сплетники продолжали терпеливо дожидаться продолжения шоу. — Маринетт, всё в порядке? Я заходил к тебе вчера, — прошептал Агрест, чуть наклонившись к ней. — Не беспокойся, всё хорошо, — ровно сказала она, не оборачиваясь к нему. Какая-то детская обида внутри требовала сказать ему, что вчера он упустил их последний шанс побыть рядом без ненависти и взаимных упрёков, рассказать ему о своём брате, о том, что вчера ей тоже была необходима поддержка, что, как бы он не отнекивался, между ней и Адель он в итоге выбрал Адель. Но все эти слова могли быть сказаны обычной девушкой, которая хотя бы не скрывает имя. Ей это было недоступно. И всегда будет. — Всё хорошо, — зачем-то бездумно повторила она. Кого она пыталась в этом убедить? И сама не знала. — Можем встретиться сегодня? После ужина, — Агрест встал перед ней и чуть наклонился, чтобы заглянуть в глаза. И каких сил ей стоило сохранить на лице маску спокойствия, чтобы ровным голосом ответить: — Ладно. Он улыбнулся, но его глаза, смотрящие на неё с таким уже привычным теплом, выдали его. Уставший взгляд, скрывающий за собой наверняка не одну бессонную ночь, к чему ему вроде как было не привыкать. Иногда Маринетт забывала о его вампирских генах, казалось, с тех пор, как он признался ей в этом, прошла целая вечность. После они мельком затрагивали эту тему всего раз или два, по Адриану было видно, что говорить об этом ему не слишком хочется, Маринетт и не лезла, считая, что у них впереди есть как минимум полтора года, но появилась Адель. И их полтора года превратились в ничто. «Чуть больше, чем человек» — кажется, как-то так он обозвал свою сущность. Но всё же человек, как и сама Маринетт, как Алья, Нино, Лука, Хлоя, Лайла и даже Адель. Но пока остальные не грешили показывать свои чувства и слабости, пока Маринетт варилась в собственных проблемах, Адриан постоянно находился где-то на фоне, не создавал проблем, помогал ей как мог. По своей природе он был таким же как она — вечно скрывал свои чувства от других. Только Маринетт постоянно забывала об этом, потому что он улыбался, смотрел тепло и не скупился на поддержу, казалось, у него хватало на это сил, потому что с ним всегда всё было в порядке. Но так ли это на самом деле? И снова стыд окатил её удушающей волной. Маринетт не умела поддерживать, она не умела быть рядом. Адриан стал тем, кто на собственном примере показал как хорошо иногда иметь рядом твёрдое плечо. Но она, как бы ни старалась, никогда не могла дать ему того же. Всегда — попытки, никогда — правильные действия. По-другому она не умела, не могла, не хватало сил. Почему-то ей всегда не хватало сил именно на Адриана. Он всегда выглядел таким цельным, словно с любой трудностью сможет справиться сам. И сегодня ему тоже придётся справляться со всем самому. Прошло ещё несколько минут, прежде чем в холле снова появились директор, мадам Гобер, неизвестный мужчина и сёстры Буржуа. Хлоя, на вид исхудавшая за эти пару дней килограмма на три точно, с серым лицом и пустыми глазами, еле перебирала ногами, опираясь на сестру. Выражение лица Брижит источало ещё большую решимость и ярость, чем изначально. С высоко поднятой головой, она спускалась с лестницы навстречу стервятникам, что поджидали в холле. Мягкие черты лица, присущие Хлое, на её лице преображались в нечто опасное, нежные голубые глаза обдавали холодом, а хрупкая на первый взгляд фигура источала силу. Дойдя до выхода, Брижит неожиданно мягким движением убрала руку Хлои со своего локтя, передавая её одному из охранников. Развернувшись к администрации, она быстро окинула собравшихся студентов безразличным взглядом и остановила его на директора. — Своими действиями вы объявили войну не только моей семье, но и всей Франции. Мы не оставим вас в покое, пока каждый не понесёт заслуженного наказания. И в её голосе Маринетт услышала не угрозу, а боль сестры за родного человека. И эта сила была страшнее любой. Всё закончилось также быстро, как и началось. Хлоя теперь находилась со своей семьёй, а академию накрыла новая волна сплетней. Маринетт будто всем телом чувствовала вибрацию, исходящую из мобильных телефонов учеников при наборе сообщений, на каждом углу слышала пиликающие сигналы об уведомлениях и видела с каким трепетом новой историей делились студенты друг с другом. Вечер подобрался незаметно. Казалось, только пару минут назад Маринетт разговаривала с Альей в их комнате. Теперь она сидела в Главном зале напротив Адель. Раз за разом они снова и снова оказывались за одним столом. Играла тихая музыка, скрипка, какая-то неизвестная ей композиция. Атмосфера стояла пренеприятнейшая: наряду с новостью о приезде Брижит, все продолжали говорить о Лайле. Смесь скорби и природного любопытства делала из вечера нечто вроде показушных поминок, где каждому было откровенно плевать на усопшего, но все лениво продолжали держать маски скорби, прекрасно понимая абсурдность всего этого. Их столик, как центр внимания собравшихся, был самым тихим — не велось никаких разговоров, ребята старались даже не смотреть друг на друга лишний раз, чувствуя, что любое их действие может послужить поводом для новой потенциальной сплетни. Такое внимание не могло не раздражать. Но больше всех нервничала, кажется, Адель. То ли новость о ранение брата так подкосила её, то ли просто силы были на исходе, но Маринетт видела как трещал по швам весь её тщательно выстроенный образ, как одна за одной рушились стены её каменной маски милой дурочки француженки. Она поглядывала на Маринетт, каждый раз словно ища какие-то доказательства тому, что она не в курсе того кто такая Адель, и каждый раз в карих глазах читался страх наравне с пониманием, что Маринетт знает. В этот вечер они впервые сидели друг перед другом, раскрыв почти все карты. Почти. У каждой осталось по одной, вопрос лишь в том, кто первый успеет сделать ход. Пока мужчина сражались лоб в лоб, расстреливая своих соперников, женские битвы проходили в нагнетающем молчании, лицемерных улыбках и тихих убийствах. Вчера их кланы встретились в схватке в «Шестнадцатом» порту, сегодня они вновь сошлись в лице двух молодых девушек, которые в другой Вселенной могли бы стать подругами, а в этой одна была теперь обязана убить другую. Женщины тоже сражались, и их сравнения были труднее. Потому что пока мужчины не боялись показать ненависть к своему сопернику, подпитывались ею, женщины скрывали её, подбирались к врагу ближе, узнавали его, начинали понимать. В их службе не было никакой чести, только приказ и кислое послевкусие, когда очередное завершённое дело остаётся шрамом на сердце — вечным напоминанием о том, кого ты предал на этот раз. Но почему-то для остальных казалось, что быть женщиной — значит априори быть слабее. Прошёл где-то час, прежде чем атмосфера начала ослабевать тиски. Ученики начинали вставать со своих мест, медленно расхаживать по залу и обмениваться с приятелями аккуратными улыбками, всё ещё продолжая оглядываться, словно боясь, что их застанут за тем, что они не скорбят как надо по человеку, который может ещё быть жив. Наряды собравшихся не пестрили яркими красками как во время Рождественского бала, но и повседневной эту одежду назвать было нельзя. В приглушённом, почти интимном свете в большинстве своём тёмные наряды сливались в одно большое чёрное пятно. И, кажется, только Маринетт среди всего этого однообразия пришла в белом. Она знала, что так или иначе к ней будет приковано лишнее внимание, так что менять окончательное решение в выборе платья не стала. — Ты ела? — Агрест оказался рядом, когда Маринетт отошла к окну, чтобы хоть немного привести мысли в порядок. — Да, — с лёгкостью соврала она, даже не задумываясь об этом. Ничего не ответив, он прислонился спиной к стене и шумно выдохнул. Переведя на него взгляд, Маринетт быстро поняла, что вопрос был риторический — конечно, он знал, что этим вечером в её организм не попало ни крошки. В другой день Агрест пожурил бы её за это и принёс что-нибудь со стола, но не сегодня. Он не мог не видеть, что с ней не всё в порядке, но, исходя из обстоятельств, скорее всего списывал это на их ссору, отравление Лайлы и подвешенное состояние всей компании. — Прости за вчера, — сказал он внезапно тихим голосом. — Я слишком поздно понял, что тебе тоже нужна была помощь. Маринетт сжала зубы и впилась взглядом за одиноко стоящий фонарь вдалеке, его лампочка мигала, то и дело погружая местность в темноту. Тоскливое зрелище порождало в душе странные чувства. — Всё хорошо, — упрямо повторила она то же, что уже говорила ему днём. — Нет, — так просто отозвался он и Маринетт не удержалась от того, чтобы посмотреть на него. Не найдя что ответить, она только глубоко вздохнула, понимая, что переубеждать его смысла не было. Он видел и понимал достаточно много граней её настроения, так что сейчас выявить открытую ложь ему бы не составило труда. — Мне больно смотреть на тебя, — почти надломленно произнёс он. И его пронзительный, но такой нежный взгляд припечатал её к полу. Маринетт облизнула пересохшие губы и незаметно для него сжала левую руку в кулак, надеясь, что боль от впившихся в кожу ногтей хоть немного приведёт её в чувство. Она уже было открыла рот, чтобы сказать нечто по типу: «Не говори мне такого, не делай больнее», но вовремя взяла себя в руки, понимая, что любые её слова — правдивые или нет — приведут к тому, что им придётся говорить. Сейчас неё не было на это времени. Но что важнее — она не могла быть уверена, что сможет сдержаться. Адриан чуть изменился в лице: ясное понимание того, что она не станет отвечать, ярким отпечатком легло на его расслабившиеся брови и потухшие глаза. На его месте она бы уже возненавидела себя, ведь он столько раз делал первые шаги к ней, ломал стены её самоконтроля, разрушал привычное понимание мира, где есть она, семья и враги, а стоило ему один раз оступиться, вовремя не понять её чувств, как всё вернулось к тому, с чего они начинали. В его глазах всё выглядело так, и Маринетт никак не могла унять это невыносимое чувство стыда, что теперь стало её постоянным спутником рядом с Адрианом. И как бы ей хотелось не чувствовать этого, потому что она понимала, оно поглощает её всё сильнее и быстрее, вытесняя все остальные. Начинало казаться, что вскоре кроме него между ними и вовсе ничего не останется. Маринетт почти боялась этого, потому что какой-то части её сердце хотелось верить в то, что у них всё ещё может наладиться, что у них есть шанс вернуть те крохи доверия друг другу, что у них были, чтобы позже, через год, когда он будет выпускаться, закончить всё иначе. Даже в своих самых смелых мечтах она не заходила дальше, ей было достаточно того, что в будущем, когда она будет вспоминать свою первую влюблённость, она не будет спотыкаться об этот резкий разрыв. Их конец, где они расстаются с тоской на душе, но улыбками на губах, сейчас выглядел не более, чем мечта. — Выглядишь потрясающе, — неожиданно сказал он, прерывая её мысли. Маринетт чуть опешила от быстрой смены темы их короткой беседы. — Не помню говорил я раньше или нет, но тебе идёт открытая шея. Она не заметила как губы растянулись в лёгкой улыбке. В последние дни все разговоры были только о проблемах, их разрешении и моральном состоянии окружающих. Но Адриан как всегда стал тем человеком, принёсшим частичку нормальности в её ненормальный мир. — Спасибо, — искренне ответила Маринетт и неосознанно коснулась рукой ключицы. Кожа была холодная, в Главном зале как обычно прохладнее, чем в других помещениях. Её накидка осталась висеть на спинке стула, но сейчас идти туда за ней не хотелось, прохлада не давала окончательно потерять голову. — Ты тоже отлично выглядишь, — чуть тише добавила она, бросая более внимательный взгляд на его зачёсанные назад волосы. Открытый лоб делал лицо Адриана более свежим, но в то же время показывал скопившуюся усталость. Агрест улыбнулся на ответный комплимент и, достав руки из карманов прямых чёрных брюк, сложил их на груди. Чёрная рубашка, расстёгнутая на пару пуговиц сверху, слегка натянулась. Его внимательный взгляд устремился в толпу. Уже более весёлые ученики, разбившись на группы, болтали друг с другом. Маринетт неожиданно даже для самой себя тоже посмотрела на собравшихся. Только взгляд теперь отличался осознанностью. Привыкнув оценивать всех по принципу толпы или отдельно взятых главенствующих качеств, она иногда забывала о такой простой истине, что окружающие люди тоже были людьми, а не безликой серой массой. Она вполне уверенно чувствовала себя среди них, потому что знала психологию толпы, могла быстро понять кто потенциально может стать лидером, а кто изгоем, когда начнутся волнения, и куда эта энергия направится. Это были полезные знания, учитывая специфику её жизни, но иногда, прямо как сейчас, из головы на несколько минут вылетало всё, и Маринетт, будто проморгавшись, смотрела на людей и теперь узнавала их, у них вдруг появлялись лица. Будто по недавней привычке Маринетт довольно быстро нашла взглядом Софи и Сэмюэля, они всё ещё почти не отходили друг от друга, хотя и чувствовали себя заметно увереннее, чем когда она впервые увидела их. Софи общалась с месье Клеманом, пока её брат стоял в паре шагов от неё, давая сестре одновременно пространство, но удерживая в поле зрения. Мысль о том, что это не похоже на здоровое поведение быстро проскочила в голову, но Маринетт отмахнулась от неё, теперь её это никак не касалось. — Как Лука себя чувствует? — спросила Маринетт, переведя взгляд на их пустующий стол. Алья, Нино и Адель разбрелись по залу. Лука не пришёл вовсе. Маринетт бы тоже не пришла, не будь этот вечер последней возможностью закончить задание. — Плохо, — коротко отозвался Адриан, тяжело вздыхая. — Если случится худшее, — он на секунду прервался, но тут же продолжил, — я хочу уговорить его съездить домой. Это место давит на него. — Всё образуется, — легко произнесла она и тут же поймала удивлённый взгляд Адриана. — Надеюсь, — заторможено сказал он и нахмурился. — Я пройдусь, — взяв свой нетронутый бокал вина со столика и кивнув ему напоследок, Маринетт направилась вглубь зала — в сторону, где находилась Адель. Она стояла одна у противоположной стены. В простом чёрном платье с вырезом на левом бедре и открытым декольте она легко терялась на фоне остальных. Но Маринетт не выпускала её из своего поля зрения и видела, что за прошедший час она уже несколько раз проверяла телефон, включая его, но через секунду тут же выключая. Учитывая затихшую метель и её нервозное состояние, логично было бы предположить, что этой ночью она собиралась бежать. — Скучаешь? — с лёгким намёком на улыбку, бросила Маринетт, приблизившись к ней. Адель чуть напряглась, хотя внешне это осталось почти незамеченным. — Слишком напряжённая атмосфера, это тяжело, — вяло протянула она. В этот момент музыка на несколько секунд стихла, сменилась другой, более тягучей. — Мне тоже было непросто привыкнуть к здешней жизни. Адель рассеяно кивнула и, даже не попытавшись придумать ответ, перевела взгляд куда-то сквозь Маринетт. — Хорошо выглядишь, — не долго думая, Маринетт снова предприняла попытку завязать разговор. — Спасибо, — скомканно отозвалась Адель и поджала губы. — Ты тоже. — Не думала, что буду единственной белой вороной, — она усмехнулась, — но остальные, видимо, посчитали неприличным наряжаться в светлый на своего рода поминки. А жаль, это ведь не они. — Всякое, — Адель сглотнула, — может случиться. — Ты права, но ведь ещё хуже похоронить человека преждевременно. Она медленно кивнула. Их формальный обмен любезностями был завершён, и сейчас Адель могла спокойно уйти, не переживая о правилах приличия. Но она медлила. Видно, понимание того, что этой ночью она испарится из академии, чуть сильнее развязывало ей руки, позволяя действовать рискованнее. Адель также не могла не понимать и того, что Маринетт не стала бы говорить с ней просто так. Но желание обезопасить себя кажется всё-таки уступало любопытству. — Уж лучше так, чем тотальное безразличие, — в итоге сказала она, переводя на Маринетт уже более осознанный взгляд. — Показная скорбь за которой они скрывают то самое безразличие. — Проявление уважения. — Проявлением уважением было бы не приходить. — Ты тоже здесь. Маринетт помедлила с ответом. Опустив взгляд на бокал вина в своих руках, она слегка покрутила его. Красная жидкость заструилась по прозрачным стенкам. — Верно. Я тоже нашла причину прийти. Наверное и у остальных она могла быть, — Адель неопределённо пожала плечами на это. Дёрнув рукой, хотела было снова проверить телефон, но вовремя опомнилась. Открыв клатч, она вовсе убрала его. Значит ждала не входящее сообщение, а нужное время, иначе не стала бы так бездумно убирать телефон далеко от себя. — И всё-таки по поводу Лайлы, хотела сказать, — начала говорить Маринетт, дождавшись, когда внимание Адель снова вернётся к ней. В этот момент она отвела руку с бокалом в сторону, намереваясь поставить его на столик, но, промахнувшись, уронила. Неожиданный громкий звук разбившегося стекла заставил её вздрогнуть и она машинально сделала шаг в сторону. Но наступив, видимо, на осколок стекла, потеряла равновесие и не упала лишь потому, что успела вовремя схватиться за спинку стула. — Ты в порядке? — рядом с ней словно из ниоткуда оказалась Сабрина, соседка. Положив одну ладошку ей на спину, а второй схватившись за предплечье, она чуть приблизилась. Чужое любопытное лицо оказалось совсем близко. В зелёных глазах как обычно плясали маленькие дьяволята, так отлично уживающиеся с неподдельной эмпатией ко всем и вся. — О. Да, — запнувшись, ответила Маринетт, переводя взгляд на образовавшуюся красную лужу на белом мраморе. — Не знаю как так получилось, — чуть растерянно выдохнула она и посмотрела сначала на образовавшуюся вокруг них небольшую толпу, а затем на притихшую Адель. — Стекло не попало на тебя? — Нет, всё хорошо, — Адель провела рукой по платью, разглаживая несуществующие складки. — Тогда не могла бы ты принести мне другой бокал? Что-то я разнервничалась. — Конечно, — Адель, тщательно скрывая недовольство, отступила, действительно начиная выискивать глазами подносы с новыми бокалами. — Бедная, — жалостливо выдохнула Сабрина. — Может проводить тебя в комнату? — Нет-нет, всё в порядке, я останусь, — Маринетт благодарно улыбнулась ей и, положив ладонь поверх чужой руки, слегка сжала. — Маринетт, ты не поранилась? — обернувшись, она увидела взволнованную Алью, рядом с которой, конечно, оказался Нино. Его появление отрезвило. Позавчера она сама пригласила его, буквально сказала «фас», указав на Алью. — Я в порядке, — на автомате повторила она, переводя взгляд теперь на подошедшего Адриана. — Это произошло случайно, не волнуйтесь. — Я предложила проводить её в комнату, — вступила Сабрина, стреляя пронзающим взглядом в Алью, намекая на то, что Маринетт всё ещё не отошла от произошедшего с Лайлой, находится здесь ей невмоготу, и ожидая поддержки. Та чуть стушевалась. — А я уже сказала, что останусь, — твёрже протянула Маринетт и, снова улыбнувшись Сабрине, ловко выпуталась из её рук. — Может хотя бы на воздух? Снег почти успокоился, — видимо не желая показаться перед другими бездушной, предложила Алья, заранее бросая извиняющийся взгляд на Маринетт, ведь кому как не ей было известно как Маринетт не любила излишнюю жалость к себе. — Хотя наверное не стоит, ещё заболеешь, — добавила она ещё более неуверенно. — Мне просто нужно выпить и всё будет в порядке. Любопытные ученики начали медленно расходиться, неудовлетворённые отсутствием интересного зрелища. — О, Адель, — Маринетт облегчённо выдохнула, заметив вернувшуюся девушку. Настороженно замерев чуть в стороне, она не спешила подходить, будто предчувствуя что-то, — спасибо тебе, — она улыбнулась, опуская взгляд на бокал вина в её руках. — Не за что, — в конце концов она подошла. Под взглядом нескольких пар глаз, передала бокал и снова замялась. Маринетт приподняла губы в улыбке и ожидающе глянула на неё. Ведь теперь Адель не хотелось уходить. Забросив несколько крючков, Маринетт понимала, что Адель, продолжая верить в то, что этой ночью сможет сбежать, не могла не клюнуть на них. Устоять перед соблазном выудить напоследок информацию, которую ей готовы были предоставить сами — то, в чём она не могла себе отказать. И пока её интуиция кричала, что делать этого не стоит, она упорно продолжала игнорировать реакции собственного тела. Её желание получить признание, похвалу из раза в раз играло с ней злую шутку, ведь этими чувствами было проще всего манипулировать. Она хотела обыграть Маринетт в игре, правила которой даже не знала. — Не хочешь пройтись? — в итоге спросила она ровным, сухим голосом. — Хорошая идея. А вам не о чем беспокоиться, правда, — Маринетт перевела взгляд на друзей. Непрозрачный намёк оставить её в покое пришёлся по вкусу только Нино. Прошептав что-то Алье на ухо, он настырно повёл её прочь, Сабрина ушла следом, перед этим шепнув Маринетт, что та может обратиться к ней если что. Адриан в замешательстве остался стоять на месте. Она не могла оставить его хотя бы без крохотной подсказки. «Всё образуется» — не та фраза, которую она сказала бы, если бы точно не знала о том, что Лайла жива. Если Адриан достаточно изучил её, то не мог не понять этого. Как и того, что если она не рассказывает остальным о состоянии Лайлы, то на это есть вполне серьёзные причины. Он поймёт всё это, когда будет уже поздно что-то предпринимать, но раньше, чем всё произойдёт. — Что-то не так? — отстранённо спросила она, поторапливая его. — Нет. Приятного вечера, — он потеряно кивнул и тоже отошёл. Он чувствовал, что что-то не так, но собрать воедино пазл не мог. — Ну, не будем тут мешать, — сказала Маринетт, заметив идущую в их сторону горничную. Адель согласно кивнула. Медленно направившись по залу, они дошли почти до выхода. Снова отойдя ближе к окну, остановились. В этот момент вычурная улыбка сошла с губ Маринетт. Адель тоже изменилась в лице: в настороженных чертах появилась нестерпимость, жажда: жажда узнать больше, выпытать хоть крупицу информации. Она поглощала её быстро и бесповоротно, не оставляя ни малейшего шанса рациональности. Как изваяние, Адель неподвижно замерла рядом, хаотично перебирая в голове способ вернуться к той теме, на которой они закончили. Маринетт молчала, выжидая приговора. Приговора для Адель. Ведь поверь она хоть на секунду своей интуиции, бежала бы от Маринетт ещё в первую минуту разговора, теперь же стало поздно. Поглощённая слепым желанием выслужиться, завладеть, сделать хоть что-то, она была готова раскрыться, стянуть оставшиеся клочки маски с лица. — Ты хотела что-то сказать? — в итоге фальшиво незаинтересованно пробормотала она. — Да, — просочившееся под кожу разочарование, начало быстро растекаться где-то в желудке. Маринетт сглотнула вязкую слюну. Она ожидала большего. Она могла хотя бы постараться не быть такой глупой и прямолинейной. В этот момент психологический портрет Адель дополнился для Маринетт ещё одной деталью. Маленькой, в целом не играющей большой роли для других, но стоящей на высшей точке пьедестала презрения для неё — неспособность к обучению и анализу ошибок. До этого момента Адель совершила уже две: начала ту разборку «из-за Адриана», и позволила увидеть себя плачущей и узнать причину. И если первую можно было списать на импульсивность, вторую — на случайность, то эту — третью, контрольную, — только на никчёмность. Имея на руках все шансы на победу, она поочерёдно топтала каждый. Даже учитывая, что всё пошло не по плану в тот момент, когда Лайла выпила алкоголь, и яд подействовал не так, как надо, когда стало понятно, что ей не выбраться из академии, пока не кончится метель, у Адель всё ещё оставался шанс. Ей просто надо было сторониться Маринетт. Она не справилась даже с этим. И имя ей не смелость, а бесполезность. Сделав шаг навстречу Маринетт, она подставила не только себя, но и свой клан, свою семью. Прибежала по первому зову, как жертвенная овца, что будет безжалостно зарезана на алтаре. Такой она и останется, ведь её материал не глина, — вода. Можно сколько угодно замораживать воду, создавать из неё ледяную фигуру, но стоит ей выбраться из комфортных условий, вся напыщенность и бравада растает под жалким «тридцать четыре». Адель можно было жалеть, опасаться, понимать, но не бояться, потому что сила её была мимолётной, она безвозвратно испарялась с каждой секундой до тех пор, пока не оставляла на своём месте зияющую пустоту. — Хотела сказать, что всё-таки это не поминки. Адель замерла, с её лица сошла краска. Красные губы, сейчас похожие на два лепестка розы на снегу, приоткрылись, словно она собиралась что-то сказать, но не могла. Глупо моргнув пару раз, она громко втянула воздух. По залу продолжал ходить приглушённый гул голосов, иногда с разных сторон раздавались смешки, ученики уже почти не боялись скрывать их. Тоскливо завывала скрипка. Переступив с ноги на ногу, Адель сделала неуверенный шаг назад. На её встревоженное лицо упали тени. — Тебе стоило быть осторожней, — Маринетт устало вздохнула. Она вдруг поняла, что мысль о том, что произойдёт дальше резко перестала пугать. Предвкушение освобождения оказалось таким внезапно приятным, что она даже растерялась и успела всерьёз подумать о том, чтобы прервать план прямо сейчас. Привычный сценарий вечной тревоги и отвержение, сопровождающий её на всех заданиях отца, сегодня дал сбой. Это был первый раз, когда Маринетт почти без колебаний была готова поставить на кон жизнь другого человека во имя собственного спокойствия. Раньше это всегда был выбор между долгом Дому и одной-несколькими жизнями, и может она и делала его лёгкой рукой, но с тяжёлым сердцем. Маринетт качнула головой, словно это могло бы помочь отогнать лишние мысли. — Ты хранишь яд в очень ненадёжном месте, — она снова начала говорить, когда от Адель не последовало реакции. Кажется, она всё силилась понять как ей выпутаться из этой ситуации и какой её шаг будет верным. Никакой. Взглянув на заполненный зал, Маринетт как на зло наткнулась на лицо Адриана. Он стоял в окружении людей, с лицами и своими историями. Она — как всегда в отделении. И окружали её безликие фигуры, не имеющие чувств, действующие на уровне инстинктов. Они с Адрианом слишком отличались друг от друга, и даже когда смотрели на одно и то же — видели разное, понимали по-разному, слышали по-разному. Любили тоже по-разному. Для него любить — значит защищать. Для неё — разлагаться. Маринетт давно поняла, что её любовь никогда не была чистой и светлой. Любовь к отцу она проявляла, убивая ради него людей как цепная собака; к братьям, вопреки всему закрывая их своей спиной, зная при этом, что её ранение их расстроит сильнее, чем собственное, и вина за это будет долго преследовать каждого; в Лайле она скорее видела фигуру старшей сестры, почти идола, была готова слепо идти за ней, куда бы та не позвала; в Альей — младшую сестру, Маринетт попрекала её, осаждала, грубила, затыкала, использовала, обзывая каждое из этих действий «заботой». В каждом проявление своей любви она разлагалась. Рядом с Адрианом — быстрее всего, ведь через него она яснее видела себя настоящую: фальшивую с головы до ног, лживую во всей сути. Она погибала и воскресала, скулила как раненый зверь, уходила, возвращалась, и продолжала вечное разрушение. — Ты бы не стала, — «меня травить» — не закончила Адель, рефлекторно прислоняя руку к груди. — Ты вроде пила алкоголь, так что первые симптомы должна была заметить давно, — она вскинула голову, кажется, начиная догадываться. — Тогда— — Это не я тебя отравила, — твёрдой рукой Маринетт поднесла бокал к губам и сделала несколько глотков вина. Алкоголь обжёг горло, — а ты меня. Маринетт готова была возненавидеть Адриана за то, какой видела себя рядом с ним. За то, что открывала глаза. За то, что начинала ненавидеть себя. Она знала, что вскоре они разделят это чувство на двоих. Не стыд — ненависть. Она знала и то, что даже когда он припрёт её к стенке, потребует объяснений, она не сможет раскаяться. Прямо сейчас, когда она заставит наблюдать его за адом, который выместит на него, исчезнет всё. И она не опустит стыдливо глаза перед ним. Сделав выбор, примет последствия. — Нет, — прошептала Адель, делая к ней поспешный шаг. Застыв в полуметре, её взгляд запнулся за бокал, который она так мило сама принесла ей. — Нет, — повторила уже твёрже и в её вечно дружелюбно-пустых глазах появилась страх. Её лицо уродливо исказилось пониманием. Впрочем, сейчас это уже не имело никакого значения. Она давно поняла где стояла ловушка, но предпочла наступить на неё, хотя знала что стоит на кону. Жертвенную овцу, что бежит по первому зову, сегодня возложат на алтарь. Маринетт кожей чувствовала взгляд Адриана. Она знала, что он будет наблюдать за тем, как яд, принятый ею заранее, через несколько секунд начнёт действовать. — Вендетта, да? — прошептала Маринетт, приблизившись к Адель почти вплотную. Кашель уже подступал к горлу. Адель было дёрнулась, но цепкие пальцы Маринетт мёртвой хваткой впились ей в кожу на предплечье. — Наблюдай, тварь, за последствиями своего выбора. — Пусти, — её злой дрожащий голос отозвался где-то в горле. Первые капли крови появились на губах вместе с тихим надрывным кашлем. Обжигающее тепло незаметно начало разливаться по телу, это было похоже на лихорадку. Лайла тоже чувствовала это, она боялась, она была в панике, потому что быстрота действия яда была поразительна, не представлялось возможным проконтролировать себя. Когда лава окончательно обволокла горло, приступ кашля вырвался наружу. В глазах начало двоиться, но даже сквозь пелену Маринетт смогла разглядеть россыпь красных брызг на искажённом лице Адель. Она снова начала вырываться, и Маринетт не знала как долго сможет удерживать её ослабевшими руками. Она больше не слышала ни музыку, ни чужих голосов, только хаотичный стук сердца, движение крови в теле. Боль появилась позже, где-то в районе лёгких, но её острота была такой яркой и сильной, что ноги Маринетт подкосились. Она продолжала изо всех сил хвататься за Адель. Она не могла позволить ей сбежать, не могла доверить администрации её поимку, поэтому продолжала усиливать хватку. Упав на колени, Маринетт, превозмогая жжение в горле от глубокого вздоха, крикнула так громко, как могла: — Помогите! Это она, — и снова зашлась прерывистым кашлем. Взгляд замыливался всё сильнее, но силуэты нескольких десятков людей, быстро направившихся в их сторону, не увидеть было сложно. Воздух вокруг неё густел, а света становилось всё меньше то ли из-за помутнения в сознании, то ли от плотно обступившей её толпы, что загораживала собой лампы. Руки затряслись, и вся сила, которую Маринетт концентрировала в них, моментально исчезла. Она не заметила, когда отпустила Адель. Часто моргая, просто в какой-то момент обнаружила, что уже лежит на холодном полу, белый мрамор которого, местами был заляпан её кровью. Лёгкие горели, руки не слушались: пытаясь опереться о них, она терпела одну неудачу за другой. В моменты, когда казалось, что дальше состояние ухудшиться уже не может, появлялось что-то новое. Раз за разом. Она пыталась сохранять спокойствие, не впадать в панику, ведь знала как действует вещество, знала, что даже без оказания медицинской помощи, у неё есть ещё несколько часов до наступления смерти. Но с утраченным контролем тела, уходил и контроль над рассудком. Ей вдруг почудилось, что она одна, сейчас не вечер, а ночь, она проспала ужин, забылась, приняла яд сквозь сон, находясь в комнате одна, ей никто не поможет, всё зря. Адель сбежала. Лайла мертва. Академия сгорела. Но тут спиной она почувствовала знакомое тепло, запах духов пробрался в память. Рядом с ней оказалась Алья. Её холодные руки подхватили Маринетт, помогая подняться с пола и опереться о себя. Голова оказалась на чужом чуть костлявом плече. Она молчала, или это Маринетт просто ничего не слышала. Наверное ей было страшно, наверное она плакала. Будь Маринетт в состоянии, увела бы её отсюда, будь на её месте кто-то другой, жалко лежащий на полу в брызгах собственной крови, она бы не позволила Алье видеть всё это и представлять как несколькими днями ранее Хлоя делала то же самое, что и сама Алья — в панике пыталась помочь, а в итоге оказалась под подозрением. Тяжёлое дыхание в секунды, когда кашель не вырывался наружу, пульсирующей болью отдавалось в висках. Хотелось закрыть глаза, чтобы почувствовать хоть каплю облегчения, но она не позволила себе сделать это сейчас. Маринетт напрягла зрение, и смогла рассмотреть встревоженные лица обступивших учеников. Адель среди них не было. Ей оставалось только молиться на то, что директор и администрация опомнились быстрее, чем Адель додумалась сбежать. Она итак дала им большую фору. Какофония звуков, которые, она знала, были только у неё в воображении, давила на голову, чудилось, что прошла уже вечность с того момента, как она выпила алкоголь, активизируя скорейший процесс распространения яда, и ей до сих пор не попытались оказать помощь. Холодные руки Альи начинали ощущаться, как сотни острых шипов, намертво впивающихся в кожу, протыкающих её и выпускающих кислород. Воздуха в лёгких не хватало, но каждый новый вдох сопровождался только ощущением, будто по глотке пускают раскалённые угли, не приносил ни доли облегчения. Ко вспотевшему лбу прилипло несколько прядей волос. Их, как и всю одежду, как и руки Альи, хотелось содрать с тела. Белоснежное платье, подаренное Шуичи за месяц до того, как она узнала, что поедет учиться сюда, было безвозвратно испорчено её кровью. С очередным приступом кашля, в уголках глаз неожиданно появились слёзы. Ей пришлось пожертвовать подарком брата, ведь в её гардеробе, состоящем преимущественно из тёмных вещей, оно оказалось единственным, где будут ярко виднеться красные пятна, перетягивающие на себя всё внимание, как и при их с Селеной разговоре в середине декабря, когда та пролила на себя что-то и вышла в туалет, а Маринетт пошла следом. Держать глаза открытыми и дальше становилось всё труднее, и она решила, что с неё довольно, она сделала всё, что могла. Остальное — будет как будет. Но лицо Адриана заметила слишком внезапно. И его взгляд — такой уже одновременно родной и неожиданно чужой. Он смотрел так, будто всё понял. Но то ли всё ещё не веря до конца, то ли принимая на себя роль своей семьи — «ведающие», — он ничего не делал: не пытался помочь Маринетт, не защищал Адель. Наверное в прошлой жизни он был плохим человеком, раз в этой он встретил и влюбился в неё. Потому что кроме того, что Маринетт не умела поддерживать и быть рядом, она прекрасно справлялась с тем, чтобы с филигранной точностью причинять боль. Она наконец закрыла глаза.