Континент Телепатия

*** Ранним утром Джин вместе с Мэттью вышли к бассейну, пока все спят – этот план у них родился на вчерашнем празднике. Но поплавать на просторе, поболтать и обсудить все, что они слышали и видели, не получилось: вдоль бассейна уже расхаживала самая неприятная из всех Гелионов – Амара. Точнее, единственная неприятная, потому что Джеймс, как уже поняла Джин, был не высокомерным, а просто очень сдержанным, а Кэтси не была ни невнимательной, ни легкомысленной, но ее постоянно кто-то куда-то дергал и тащил, и разорваться на всех она не могла. Вчера вечером из-за нее Уна Темпл почти потеряла свой титул первой звезды школы, хотя Кэтси трудно было назвать даже хорошенькой; у нее была довольно толстая оттопыренная попа, довольно толстый короткий носик, довольно толстые, едва не сросшиеся брови - и довольно толстый пушистый хвост, который она не любила прятать. Но она казалась настолько беззлобной, мягкой и открытой, что каждый, едва взглянув на нее, чувствовал себя ее давним другом, а потом уже не мог отвести взгляд от ее чудесных серо-розовых волос и веселых глаз с большими зрачками - как у кошки, готовой к любой игре. Джин отметила про себя, что особо дружить с Кэтси в условиях настолько глобальной конкуренции при не менее глобальной безотказности ее объекта она не будет. Но несколько взглядов, которыми они обменялись по определенным эпизодам, не замеченным больше никем, показывали, что общаться с ней в принципе можно. Одним из таких эпизодов стала пустая тарелка Амары: та вчера весь день не притрагивалась ни к еде, ни к напиткам, и Джин, приглядываясь, поймала и взгляд Кэтси – мол, не обращай внимания, трудное детство, трудный год, и характер, как видишь... Короткие периоды, когда темные миндалевидные глаза Амары не выражали холодного презрения ко всему миру и она становилась похожа на обычного ребенка, приходились в аккурат на моменты, когда к ней обращался или просто на нее смотрел Чарльз Ксавье. Это, кстати, было вторым эпизодом: опять вместе заметив это, Джин и Кэтси синхронно и многозначительно подняли уголки губ. В третий раз Кэтси во время речи Чарльза пыталась отодвинуться и легонько за плечо протолкнуть вперед затерявшегося в группе невысокого Мэта. Но тот вовсе не стремился на первый план и тут же ускользнул к стоявшим поодаль Джин и Банши. Шона через секунду позвал на крыльцо Чарльз, а Джин телекинетически вытащила из-под соседнего куста крошечную садовничью скамейку, на которую заставила встать Мэттью. Кэтси тихонько улыбнулась, быстро обернувшись в этот момент. Ее рука лежала на плече Амары, и пусть бы кто-то попробовал закрыть обзор ее адской сестренке. Которая сейчас осторожно и гибко, даже в воздухе избегая чего-то невидимого, но способного ее запачкать, сошла с бортика бассейна навстречу Джин и Мэту, словно маленькая черная пантера. - Это же ты позавчера тут всех чуть не прикончила? Не отвечай. Джин пожала плечами – ну не надо так не надо, и почувствовала, как ей не хватает Кэтси, чтобы с ней переглянуться. Этот прищур, эта интонация, эта монохромность в одежде, эти обманчиво небрежно собранные сзади под заколку верхние пряди волос – Амара буквально представляла собой уменьшенный негатив Эммы Фрост. - Что ты умеешь? - Много чего, - Джин улыбнулась Амаре так, как люди улыбаются умилившему их котенку с растопыренными коготками. Амара, сузив глаза, действительно раскрыла ладони – и два небольших пятнышка земли под ними раскалились докрасна. Получившаяся магма круглыми каплями поднялась вверх – словно фотограф запечатлел момент, как в воздухе разлетаются порванные кем-то янтарные бусы. - Можешь так? Это был сложный вопрос. Джин говорили, что она может гораздо круче. Но сама она этого не помнила. Зато она была под прямым прицелом двух десятков раскаленных пуль и кожей чувствовала настоящую опасность. Хотя Амара и спрашивала обо всех, кого позавчера чуть не прикончила Джин, дело ей явно было не до всех. Зато до некоторых, видимо, очень большое. Но странное чувство – почти такое же, как когда Джин справилась с проекцией Роджера – внезапно накрыло ее. Она подняла руку, и земля под ее ладонью стала белой. Она видела, что делает Амара, и теперь могла повторить это сама, а еще могла запулить по Амаре ее собственными бусинами - обжечь ее они бы не обожгли, но с ног, пожалуй, сбили бы не хуже Роджера, и синяков бы понаставили хороших. Вместо этого Джин щелкнула пальцами, и лава под ее рукой слегка поднялась над поверхностью земли в виде чего-то вроде пушистого фонтанчика или бенгальского огня. У огонька выросли уши и хвост. Три янтарные бусинки Амары, предав свою хозяйку, опустились вниз и стали глазами и треугольным носиком. Еще несколько секунд – и перед Амарой сидел ослепительно белый котенок, почти живой. Джин чуть шевельнула мизинцем, и он умыл мордочку. Амара сжала густые ресницы, не веря своим глазам, а потом опустилась на корточки и погладила его. Через несколько мгновений котенок исчез. - А еще я, например, цветочек могу без рук сорвать, - сказала Джин одновременно беспечно и серьезно. - Но не буду. Мэт, мы же можем быстро отрастить траву вот на этих вот местах, пока профессор не заметил… и не начал сердиться? *** Эмма ждала, что сможет теперь остановиться и немного отдохнуть, но на самом деле жизнь пошла даже как будто быстрее. Оказалось очень кстати, что и раньше в штаб-квартире Братства она появлялась не каждый день, и поэтому проводить почти половину недели в Вестчестере ей никто не мешал - приходилось лишь всегда иметь с собой несколько запасных нарядов. После всех расчетов по новым подземельям было решено, что для максимальной безопасности в школе работы они начнут, когда будут закуплены все стройматериалы и изготовлено оборудование - чтобы в конце быстро собрать подземные этажи как конструктор, минимизируя время, когда любопытные школьники могли бы забраться в огромную не на сто процентов стабильную яму или на стройку - и нахозяйничать там. Кроме того, это позволяло подольше сохранить старое бомбоубежище. Вопрос с наградой за Чехословакию Чарльз с Эммой решили, пошипев друг на друга примерно минуту, а потом неожиданно легко согласившись на пятьдесят на пятьдесят - настолько легко, что им стало непонятно, о чем они вообще спорили. Эмма определенно не заслуживала того, чтобы насильно держать ее в обескураживающем состоянии неблагодарной стервы, учитывая, что за спасение детей она отдала бы все. Чарльз был главной частью миссии и определенно заслуживал продолжать быть ее главной частью и принимать решения. Сама общность их подарка теперь казалась не только естественной, но и единственно возможной, тем более что стоил он все-таки немало. Когда ребятам Чарльза привезли новые фантастические тачки - в полурабочем состоянии до момента, когда их еще сильнее усовершенствует Хэнк - те были в восторге. Особенно Банши, получивший вожделенный «ягуар». Не без помощи своего практического ирландского чутья он единственный как-то угадал, что все это затеяла и организовала в первую очередь все-таки Эмма, и теперь он больше не мог думать о ней лишь как о ледяной ведьме и одной из тех, из-за кого в прошлом году чуть не началась ядерная война. С этого момента он безотчетно стремился по возможности быть у нее под рукой, - а той хватало чего поручить, - и теперь Эмма большую часть времени проводила с Чарльзом, значительную - с Хэнком, и почти столько же - в компании Шона и Джин, к абсолютному счастью последней. Расставаться с Вестчестером и с Чарльзом с каждым разом становилось все невыносимее. Ее трансформационная регенерация через некоторое время перестала каждый раз превращать ее в полудевственницу, и кожа больше не ссаживалась до красноты от касаний Чарльза, привыкнув к ним и ожидая их в любой момент дня или ночи. При любой возможности, по любому требованию, в любом месте, в любое время и столько, сколько хочется - именно это, как начала подозревать Эмма, называлось постоянством, и оно оказалось удивительно возбуждающей вещью для них обоих. Эмму иногда тянуло пошутить, что это потому, что Чарльз до тридцати лет, как подросток, вынужден был прятаться от сестры, чтобы хоть как-то потрахаться. Но что-то ее удерживало. Хотя не должно было. Действительно, почему бы не посмеяться над странностями чужой личной жизни, если сама пять лет жила с человеком, отказывающимся с тобой спать. А в том, что происходило сейчас – в том числе в том, насколько сладкими и вкусными оказались они друг для друга – было даже как будто что-то неправильное.  По сути они оба никогда так надолго не оставались в ситуации, когда заниматься сексом можно было сколько угодно - измеряя исключительно тем, сколько дадут и сколько унесешь, - и это не зависело ни от кого, кроме них двоих. Хотя скрываться приходилось абсолютно ото всех. Но это все равно было абсолютно другое дело. И все равно было мало - Эмма почти с ужасом обнаружила, что даже быть в одной комнате отдельно друг от друга им с Чарльзом теперь просто мучительно. Но у них обоих были дела, и нужно было, например, есть, а сидеть за столом даже просто друг напротив друга стало удивительно разочаровывающим процессом. Но негласный выход со временем нашелся: тот, кто больше хотел прикоснуться, не прикасался, а наоборот, уходил и усаживался на постели, разобранной или неразобранной, неважно, - и другой тут же устраивался рядом: под мышкой, на плече, спиной к спине, переплетя ноги, руки или просто прижавшись к тому, что в данный момент доступно. Потом, конечно, все равно все заканчивалось сексом, но иногда не сразу. Диваны и кресла подходили для этого хуже. Таким образом кровать Чарльза стала основным местом разбора и подписания документов, проверки заданий, завтрака, ужина, а иногда и обеда. Белье, регулярно находящееся под атакой чернил, напитков, крошек и других интересных и неинтересных угроз, им приходилось собственноручно менять иногда по два-три раза в сутки. Но это волновало их меньше всего. *** Чарльз привык считать, что его судьба - это веселая остроумная девчонка из околонаучной среды: из обычной семьи, в неброском жакете или свитере, задорной юбочке, без каблуков, одновременно ироничная и естественная - то ли «свой парень», то ли «девушка из соседней квартиры», - словом, такая, с которой вечером вместе можно просто выпить пива, болтая обо всем на свете, со смехом рассказывать друг другу о перипетиях их исследовательских проектов и сплетничать об академических кругах. Всяческих стальных магнолий, женщин-вамп и прочих роковых красоток Чарльз избегал - даже больше, чем принцесс, стюардесс, моделей, официанток и продавщиц с журнальной внешностью, перед которыми все-таки порой не получалось устоять. А эти слишком уж серьезные по отношению к себе дамы - и в реальной жизни, и в кинематографическом воплощении - безусловно, могли заворожить на пару мгновений, но все равно виделись ему искусственными, иногда до смешного, скрывающими под эффектной маской главным образом пустоту, и, чего греха таить, немного пугающими. Однако жизнь изменилась, и ни одной «своей девчонке» не нашлось в ней места. И, строго говоря, не находилось и раньше, потому что при всей любви к типажу ни одно из его живых воплощений, как становилось ясно сейчас, не оказалось для Чарльза настолько ценным, чтобы преодолеть ради него даже те незначительные преграды, что между ними стояли. По большому счету никто из них не стоил для него испорченного настроения его Рэйвен. И в те времена он в безумном сне не мог предположить, что его непреодолимым потоком вынесет к тому, что он всячески обходил - к слишком гладкой и слишком нежной коже, привилегированным повадкам, вызывающим открытым платьям и пронзающим насквозь взглядам, холодным и загадочным. Но именно за такую женщину, как выяснилось, он оказался способен с бычьим упорством, абсолютной уверенностью, до белой пелены перед глазами сражаться со всем миром - и эта борьба оказалась вознаграждена так, как он и не мечтал. Хотя на роду ему как раз было написано найти себе кого-то вроде Эммы - непростую, из хорошей семьи, с умением жить в роскоши и управлять ею, балансируя некоторую безалаберность мужа - Чарльз помнил, что у его собственных родителей, пока был жив отец, было именно так. Его не оставляло ощущение, что запустевающий - несмотря на очередное глобальное обновление - вестчестерский особняк буквально ожил, едва в нем появилась Эмма. Теперь он был школой, но строился-то он в расчете на то, чтобы в нем жила женщина - избалованная и нежная, как цветок, но с характером твердым, как алмаз, и хваткой крепкой, как шелковая петля. И с Эммой его родной дом снова обрел свою душу, превратившись в мягко сияющую изнутри невидимой жизнью гигантскую розово-бежевую раковину, которая оберегает от всего мира свою жемчужину. Было не до конца понятно, как принято удивлять таких, баловать таких и ухаживать за такими, тем более что речь шла о прекраснейшем создании на свете. Но для выросшего в богатстве телепата это было не самым невыполнимым вызовом, плюс Чарльз с удовольствием импровизировал, в глубине души зная, что где-то в параллельной вселенной и даже немножко здесь Эмма все-таки «своя девчонка», пусть и из тех же кругов, что и он сам. Одним из томных и долго не гаснущих июньских вечеров он сидел в постели, полуоткинувшись к спинке кровати, из одежды на нем была лишь расстегнутая белая рубаха, а на бедре покоилась голова Эммы - некоторое время назад она сделала ему, наверное, лучший в его жизни минет, такой, что Чарльз как будто побывал по очереди на всех спутниковых орбитах, а потом, не меняя позы, так и замер с полуприкрытыми глазами. Приникнув своей утомленной головой почти там же, где она находилась во время процесса, на миг сомкнула ресницы и Эмма. Но Чарльз пришел в себя уже через пару минут, а она нет; ее тихое ровное дыхание почти неуловимо танцевало на его лобке, а его нога уже немного занемела. Но пока было вполне терпимо - да пусть она бы хоть отваливалась, он все равно бы сделал все, чтобы не спугнуть этот мимолетный сон. Хотя это было не так просто. Когда он кончил, она проглотила почти всю его сперму, облизала припухшие губы, а потом умопомрачительно свела с них следы ее подтеков тонкими пальцами. Но узкая, чуть размазанная полоска все-таки осталась серебриться слева под ее нижней губой, а едва заметная прозрачная пленка еще не исчезла с подушечек среднего, безымянного и мизинца. И от осознания, что это именно его сперма сейчас медленно подсыхает возле этих губ, и она единственное, что искажает их чуть раздраженное совершенство, у Чарльза снова начинало туманиться в голове и возрождалась эрекция; чтобы справиться с этим, он дотянулся до какого-то нейрофизиологического журнала, который Эмма листала сегодня утром, и периодически пытался читать страницу, на которой она остановилась и на полях которой остались галочки от ее карандаша. Его крайне воодушевляло, что хотя бы здесь он понимает девяносто девять процентов того, что кажется ей важным или вызывает сомнения. Он отрывался от строчек, чтобы взглянуть на ее лицо и убедиться, что это не сон, и все начиналось заново, и буквы плыли перед глазами, и снова сладко тянуло член, восстающий прямо возле ее чуть разомкнутого розового рта, и он опять возвращался к журналу, уже забыв, где остановился и что там вообще было. Но минуты этой размывающей грани реальности мучительно-блаженной медитации он не променял бы ни на что другое. А в голову с завидным упорством возвращалась мысль, что его жизнь наконец-то без опозданий привела его именно в ту точку времени и пространства, где ему и предназначалось быть. И эта жизнь, в общем, не так уж плоха.   КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ