Комната запретов

Духом отважным своим я меж двух колебался решений:

Броситься ль мне с корабля и погибнуть в волнах разъяренных

Иль все молча снести и остаться еще средь живущих.

      В среду накануне каникул, на сдвоенном уроке психологии случилось кое-что знаменательное. Для начала, я в буквальном смысле разлегся на парте и поглядывал в тусклый экран телефона, решал судоку. Один матч за другим, один за другим — на уровне эксперта. Мой рекорд экспертного уровня — пять минут. Я стремился его побить, в торопливом темпе избавляясь от всех восьмерок. На первом уроке психологии учитель Хван зачитал лекцию о важности здоровой самооценки, так что ничего важного не было. А вот на втором он решил нас развлечь.       Суть примерно вот в чём, и тут уж придётся зайти издалека. В классе у этого добродушного увальня имелись так называемые «вызывающие тревогу» студенты. Конечно, тревожными он их считал втайне и классу не говорил, что подобные ученики вообще есть, но на самом деле всем было прекрасно известно, кто это такие. Во-первых, это Ли Сохи — тихая, нервная, подозрительная и чересчур осторожная. Хван очень за неё переживал, только слепой не замечал этого. Сама Сохи свой статус принимала с воинственным мужеством и всегда с твёрдой миной выслушивала нудные речи психолога, которые, правда, не оказывали на неё ровно никакого влияния. Учитель Хван пёкся о ней, потому что любил. С другой же стороны, ровно по противоположным причинам «вызывающим тревогу» студентом был Дуён. Этому все было настолько по барабану, что доходило до крайности, и учитель не уставал цепляться к нему по этому поводу. Как это, ты не знаешь, какая у тебя мечта? Как это, ты не знаешь, счастлив ли? Как это, ты не знаешь, хочешь ли быть счастливым?! Любой бы давным-давно смекнул, что выбить конструктивный ответ у шимпанзе вроде Дуёна, вечно разгуливающего с разинутым ртом, невозможно никакими трюками и уловками. Но Хван не сдавался.       Так вот, к чему я веду. Дело в том, что на днях в школьном дворе случилась одна прескверная сцена. И когда я говорю «прескверная» — да, я подразумеваю, что в этом как-то замешана моя сестра. Пришлась «сцена» на большую перемену, на баскетбольную площадку, на головы некоего олимпиадника по физике из соседней школы (к слову, он был соперником Юнон, она прошла на городской уровень — так они и познакомились) и, внезапно, Эшли. Не буду даже упоминать имени этого четырёхглазого, назову его просто физик. Этим прекрасным, серым поздним июньским утром физик попросту объявился в нашем школьном дворе в поисках моей сестры. Его якобы очень увлек разговор с ней, когда они вместе встретились на олимпиаде. Юнон не оставила никаких контактов, и, кроме школы, у физика на нее ничего не было. Вот он и притащился (в его заведении уже начались каникулы, а расписание нашей школы он пробил в интернете). М-да, ну и псих — кивал я потом вместе с Юнон, с Эшли, с баскетбольным кружком, а про себя смеялся.       Однако, к сожалению, юного физика ожидало разочарование. Сначала он было думал дождаться конца учебного дня и подкараулить сестру у выхода, но этого не понадобилось. Он обнаружил ее в компании Эша и баскетбольного кружка на площадке, и двинулся прямиком туда. Юнон, когда его увидела и — цитирую — «обалдела до пяток», только глупо поморгала растерянному Эшли. Началась сцена, которую мне потом передавали дословно. — Юнон, — физик был очень обрадованный поначалу.       Далее, насколько я понимаю, моя неисправимая сестра занималась своим «обалдеванием до пяток». Но в конце концов оттаяла и, конечно, поприветствовала гостя. Тот заявил, что искал встречи с ней и очень сожалел, что им не довелось познакомиться ближе. Тут-то и вмешался Эшли. Только что проигравший матч Эшли. Поссорившийся и едва помирившийся с сестрой как раз накануне Эшли. Ревновавший ее ко всему, что движется, и малость слетевший с катушек Эшли. Сначала он налетел на физика с чем-то вроде «эта дама занята». Потом, из рассказа этого же четырёхглазого выяснилось, что они с Юнон проболтали без малого три часа после олимпиады, потому что внезапно начался ливень, а у них обоих не было зонта, и за эти три часа не мелькнуло и ни одного словечка об Эшли. Бедолага Эш развернулся на сто восемьдесят градусов и принялся задавать вопросы уже своей подружке. Все это прилюдно, при всех. Юнон, то и дело косившаяся на окружающих (она ненавидела сцены в школе и вообще стояла, по словам Эшли, с «серым лицом»), начала лепетать, что до этого просто не дошло и что обсуждали они с четырёхглазым почти только физику. В эту секунду на нее решил наехать и сам четырёхглазый. Он продекламировал, что физика-то физикой, но со стороны сестры шли намёки, причем недвусмысленные. Наверное, где-то на этой ноте о сцене через слухи сообщили мне, и я — сам незнамо зачем — отправился туда.       Когда я пожаловал, драка уже началась. Мне позднее сообщили, что Юнон отозвалась на предъявы физика крайне агрессивно, наговорила ему отменных грубостей о том, что у него, наверное, какие-то слишком уж хорошие очки, раз он видит даже то, чего не было, и вообще, что у него «изо рта воняет». Физик в ответ выразился о ней известным неприятным эпитетом, а Эша обозвал лопухом — тогда-то тот и набросился на него с кулаками. Я влетел ровно тогда, когда их уже пытались разнять ребята из баскетбольного кружка, но эти двое вцепились друг в друга намертво. В конце концов мы их, конечно, растащили, и я облегченно попятился, тяжело дыша. Ко мне подошла Юнон. В самом деле серая, почти что буквально. И у неё были какие-то провалившиеся, неестественно черные глаза. Веснушки побледнели. Ее слегка трясло. — Эй, ты в порядке? — вскинулся я. — Это все из-за меня, я виновата, — зашептала она, приблизившись, как будто рассказывала секрет, — меня вот этот шлюхой обозвал, и Эшли на него кинулся. Извини, Чонгук. — За что ты извиняешься? — я рассеянно обернулся на четырёхглазого.       Эша реабилитировала его компания, а этот все еще барахтался на земле. Я покосился на сестру, перепугано озиравшуюся по сторонам и наконец двинувшуюся к своему бойфренду, и сам направился к физику. Тот щупал побитое лицо и вместе с тем пытался нащупать в траве очки. Я протянул ему руку. Он хрипло бросил: — Спасибо, брат, — после чего схватился за нее.       Тогда я потащил его на себя и хорошенько прилепил ему кулаком поверх того безобразия, что уже творилось у него на лице, да так, что он навзничь рухнул назад. Под мой удар разлетелось коллективное оханье — у собравшихся людей, у нашей компании, даже с окон здания школы. Я присел на корточки рядом с физиком. Ну и пугало, если так подумать. Однако после, уже когда услышал всю историю, я скрепя сердце признавал, что он вполне мог говорить правду. Юнон могла с ним кокетничать, могла давать знаки, что у него есть шанс. Это было вполне в ее духе. Я схватил пугало за шиворот, наклонился и спросил: — Что ты там про мою сестру говорил? — А… — протянул физик, все трогая свое лицо, — тот самый хваленый братец. Чонгук, полагаю?       Меня удивило, что он меня знал. — Прости, браток, — прохрипел он и поерзал, потому что рубашка натянулась на весу в моих руках, — не буду с тобой драться, не дерусь с братьями. Был бы ты мне хотя бы соперник, еще один ухажер. А так… хочешь вмазать — давай, ты ж брат. Заслуженно будет.       Естественно, я не стал его бить. Швырнул назад в траву, подошел к сестре и Эшли. Эш тоже потрагивал лицо, Юнон стояла перед ним вся бесцветная и не решалась его коснуться. Ребята из кружка чуть посторонились, потому что он попросил. — Клянусь тебе, ничего у меня с ним не было, — грустным, жалобным голосом повторяла она, — шел дождь, мы ждали, когда он закончится… — Почему ты мне не рассказала, что с ним говорила? — Да я о нем забыла в ту же секунду, как из здания вышла! Я его видела в первый и последний раз в жизни! — А ему обо мне почему не рассказала? — Да к слову не пришлось! — негодовала Юнон. — Мы варианты наши по физике обсуждали! Он спросил, из какой я школы, я у него спросила, давно ли с физикой дружит — это были единственные личные вопросы. А в остальном мы только задания олимпиады обсасывали, и всё!       Я аккуратно встал рядом, не решаясь вмешаться. Впервые я видел, как эти двое ссорятся, хотя и подозревал, что у них всё негладко. Эшли в ответ на слова Юнон только досадливо покачал головой и чуть отвернулся. Сестра, явно не знавшая, что делать, была готова расплакаться от отчаяния. Но Эш заметил меня, застыл на какое-то время. Осмотрел с головы до ног и даже осклабился. — Ты-то, затычка несчастная, как в эту бочку попал? — усмехнулся он.       Юнон тоже развернулась ко мне и решила, наверное, выместить злость на первое, что попадется: — Мне что, одной сцены мало? — прошипела она. — Ты ему зачем сверху навалял, дурень? — В смысле — зачем? — брякнул я; ко мне, как обычно, пристало какое-то буддийское спокойстве. — Я же брат, а он тебя оскорбил — так надо по закону… — Какому закону? — у нее даже сжались кулаки. — Кто этот закон писал? Покажи мне документ, раз ты такой законопослушный. До тебя не доходит, что я подобной славы в школе не хочу! Обо мне и так шепчутся, а я ненавижу, когда обо мне шепчутся. Я хочу, чтобы обо мне никто не знал, никто, кроме учителей! Что обо мне учителя скажут? — Прости… — совсем уж растерянно поморгал я.       «Не я же это начал», — пронеслось в мыслях. Я несколько оторопел от подобной отповеди, свалившейся мне на голову непонятно за что. Словечками о сестре в самом деле успели обмолвиться: так, например, от баскетбольного кружка многим стало известно, что она моя сестра и что у меня от ее отношений с Эшем «свербит», что я якобы ее личный бодигард и готов, несмотря на свой кроткий нрав, за нее «показать зубки», а еще, что Эш представил ее знаменитой Нори и что их обеих водил на свидание, каждую держа по обе руки от себя (они в самом деле ходили гулять втроём, но, конечно, не в подобном контексте), что между Нори и Юнон летают враждебные искорки (это была ложь, они подружились), что Эш согласился встречаться с Юнон только в обмен на возможность списывать у нее на контрольных работах. Всю эту старую добрую славу невольно пустил баскетбольный кружок. Это они шутили про «бывшую» и «нынешнюю» и их якобы вражду, они шутили, что Эшли скатывает у Юнон домашнее задание и только с этой целью стал с ней встречаться, они же после той злосчастной вечеринки шутили про «бешеного быка-брата», то есть меня. Шутили они в совершенно беззлобной манере и, конечно, вовсе не имели в виду того, что говорили. Но слухи есть слухи — они так работают. Юнон ненавидела молву, которая о ней ходила, в связи с чем — и по ней это было очень видно — она стала недолюбливать баскетбольный кружок. Вот только я здесь был совершенно ни при чём и свой тумак получил незаслуженно.       Только было я подумал об этом, как на глаза попался Эшли. Крепко сжавший челюсти и уставившийся в землю. «А, так вот в чём дело, — озарило меня, — на самом деле эта отповедь предназначалась не мне, а тебе, да?» Ну и ну. Юнон, круто развернувшаяся от нас обоих, потопала было прочь, но Эшли крикнул: — Погоди!       И она тут же крутанулась назад, как если бы именно этого и ожидала. Ощеренная, раскалённая, как будто тронь — и полетят искры. Она была очень красива в этот момент, даже вот такая бледная. Кровь в ней не остывала как будто бы никогда, просто бушевала то красным, то синим пламенем. Вернувшись на пару шагов и встав напротив Эшли, Юнон пытливо поглядела на него. Так, словно ожидала комментария. Словно это был не первый их разговор. — Прости, — жалобно пробубнил Эшли, — вообще за всю эту бучу, я… я же вижу, что ты какая-то раздраженная. Ты со всеми улыбчивая, кроме меня. Я начинаю ревновать ко всяким там, к вот этим очкастым, к примеру. Прости, а…       Я чуть было не оставил челюсть на полу. Ничего себе серенады, я подобного тона от Эша не слышал никогда. — Сейчас твоя свора опять наведёт шуму, — тихо и почти ненавистнически прошипела Юнон, — они всё извратят и раздуют из мухи слона. Будут шутить, что я чуть ли не налево хожу. — Юнон… — Эшли вздохнул и закатил глаза. — Ненавижу их, — наконец выплюнула сестра. — А они тебя нет, они тебя любят. Ты им как сестрёнка. — Их слишком много в моей жизни, у меня башка трещит. Я интроверт, неужели ты еще не понял? Мы слишком разные с тобой, не подходим друг другу.       Я невольно помялся на месте, не зная, уйти или оставаться. И то, и другое казалось неуместным. Люди рассосались, даже многострадальный физик почапал восвояси. И перемена скоро должна была закончиться. Кто-то, конечно, косился, но всё издалека. — Ничего мы не разные, — поморщился Эшли, — да почему тебя так парит, что люди болтают? Про меня тоже по десять раз за день слухов надумают, какая разница? — Я начинаю понимать, почему Чонгук от твоей компашки подальше держится. — Хватит это повторять. Я уже понял, что твой Чонгук самый офигенный.       Юнон начала выходить из себя. — Ты меня зачем позвал? — строго клацнула она. — Чтобы мне доказать, что ты во всём прав? — Нет, конечно… чтобы извиниться, что сцену устроил. А ещё… — он напряг челюсти так, что выступили желваки; большой, неуклюжий, с отупелым беспомощным лицом и прикованными к земле глазами, как какой-нибудь неповоротливый косолапый мишка, — ну, и чтобы тебе предъявить тоже.       Щелчок. — А мне ты что предъявлять вздумал? — продолжала печатать сестра с пугающей четкостью. — Давай, скажи это, — она с вызовом вскинула подбородок.       Отчего-то я затаил дыхание. Эшли покосился на неё исподлобья и снова упорно опустил глаза. Ещё плотнее сжал челюсти. Шумно вздохнул. Мне стало жаль его в эту секунду. Я узнавал себя. — Вот скажи мне от всей души, — процедил он сквозь едва раздвигающиеся губы, — что правда никому не строишь глазки. Не флиртуешь никогда, не улыбаешься… излишне дружелюбно. Блин, да ты даже моего присутствия не всегда стесняешься, чтобы так делать. Мне как-то не комильфо, знаешь… — наконец он, войдя в раж, осмелился и сверкнул на неё злющими глазами, — мне как-то не комильфо чувствовать постоянно, что я какой-то не особенный. Что вот такой голос от тебя может услышать кто угодно! Скажи ещё, что я не прав?       Как только сестра набрала воздух в грудь, чтобы ответить, я подумал, что знаю наперед, что она скажет. «То есть, ты меня шлюхой считаешь, — нечто подобное я ожидал услышать, — считаешь, что я легкодоступная». А ещё красные от злости щёки, горящие глаза и ломаный, отчаянно звонкий голос. Я был абсолютно уверен. Вот только ничего подобного, к моему величайшему ошеломлению, не последовало. Набрав в грудь побольше воздуха, Юнон как будто была готова что-то выпалить, но вместо этого она просто медленно выдохнула и умолкла, потупила глаза… и неожиданно украдкой покосилась на меня. «Не забыла о моём присутствии», — стрельнуло у меня в груди. Я понятия не имел, что происходит и почему я в этом участвую. — Ты тоже прости, — скомкано пробормотала сестра, моментально пряча глаза, — я злюсь на вот это все, а злость срываю на тебе… вот таким образом. Плевать я хотела на весь этот сброд. Мне так стыдно — извини, что заставляю тебя так себя чувствовать. «Ничего себе!» — пульс возрастал в висках. Что это вообще было? Что за ответ? Почему мне она не могла вот так отвечать? Я чуть было не разозлился, как вдруг обнаружил на себе косой взгляд Эшли, такого же шокированного, как я сам. Тут же он взглянул и на Юнон, весь внезапно взволнованный, как будто окрылённый. Он тоже не ожидал от неё такого ответа. — Слушай, хорошо, — улыбнулся он и подошёл к ней ближе, счастливый и довольный, — не бери в голову. Главное, что ты рассказала, почему так делаешь. Я и не знал… давай-ка я с ребятами поговорю, ага?       Юнон обняла себя за плечи. — Ты же сказал, что у вас так не принято… что они высмеют тебя. — А вот я подойду и серьёзно попрошу, — нагло заявил Эшли, — и пусть попробуют только высмеять — значит, и не друзья тогда. — Я тебе это сто раз говорила. — Да-да, — он хохотнул, вдруг крутанулся ко мне и сказал, — ты это, дружище… прости за сцену. Я пойду к своим, пока перемена. Потом обсудим, ага? Но я твою сестру не обижаю, клянусь. — Подожди, — смущённо пробормотала Юнон, — серьёзно, что ли, говорить с ними будешь? Они же не понимают таких разговоров… — Я им скажу, чтобы об этой истории не трепались, — с мертвецки угрюмым лицом постановил Эш, — даже в шутку. — Ну, ладно… — Только слишком не жалуйся на меня Чонгуку, ага? — Эшли уже пятился в сторону здания школы, улыбаясь. — А то он запретит с тобой встречаться. — Тебе бы в медпункт, — как-то рассеянно бросала сестра ему вслед. — Я сначала к своим, скажу им, что у меня разговорчик, а потом сразу туда. — Я к тебе туда подойду. — Замётано.       Наконец он убежал, и мы с Юнон остались вдвоём. Она всё ещё стояла ко мне боком. Никто не произносил ни слова, чуть поодаль ученики брели в сторону школы. Звонок должен был прозвенеть в ближайшие минуты. Сестра упорно не поворачивалась ко мне лицом, но и уйти не спешила. День был пасмурный, ветреный и тёплый. Газон на площадке расстелился под подошвами зелёным ковром. Я рассматривал её хмурый, усталый профиль — это странное безжизненное амплуа, в которое она иногда облачалась. «Да что же это за грусть такая, — глухо подумалось мне, — почему у тебя такие грустные глаза?» — Извини, что сорвалась, — наконец пробормотала Юнон.       Вместо ответа я вздохнул. — Ну, теперь хоть примерно понимаю, — протянул я, — что между вами творится. — Ой, не хочу об этом, Чонгук… — Почему? — Не поможет этот его разговор с баскетбольным кружком. Всё равно они его друзья, а они меня бесят. Не хочу с ними. — Уверена, что в них дело? — невольно хмыкнул я и, чуть застопорившись, всё-таки не выдержал. — Юнон, он тебе нравится?       Она промолчала. Я добавил: — Ты с тем физиком правда не флиртовала?       Снова долгая пауза. — Может, и флиртовала. Это ничего не значит для меня, я о нём правда забыла, как только разошлись. Не думала, что он притащится. — Ты же понимаешь, что ты ужасно поступаешь?       Сестра вспыхнула до корней волос, круто развернувшись. Разительная перемена в ней случилась в какую-нибудь секунду — даже румянец снова прилил к щекам. — Да отвалишь ты от меня наконец или нет? — разразилась она. — Я у тебя совета не спрашивала! Зачем ты вообще здесь развесил уши? Зачем вообще припёрся?       Внутри всё поднималось, заводилось, клокотало. Однако я мотнул плечом, промямлил: — Как хочешь, — и двинулся было мимо с искусно изображаемым равнодушием. — Подожди!       Конечно, я тут же встал как вкопанный. Юнон, всё ещё злая и распалённая, вцепилась в меня каким-то неистовым взглядом. Но вместо изобилия ругательств, которых от неё ожидал, я вдруг услышал: — Что мне делать?       Я оторопел. Но довольно скоро ответил: — Не мучить его и расстаться. Он тебе не нравится. С самого начала было плохой идеей начинать встречаться с тем, кто не нравится. — Нравится он мне! — выпалила Юнон. — Друзья его не нравятся! Я хочу репутацию… — она, казалось, стала задыхаться, и к глазам подступили слёзы, — как вот у тебя, как у Сохи… не хочу репутацию, как у меня в старых школах! — Да какое тебе дело, что говорят? — Что ж, мне есть дело, ясно? — Юнон, я не знаю, что тебе посоветовать… — А по поводу расстаться, — продолжала она, словно не слыша, — я же и предлагала уже, он меня всё равно уговаривает. А мне жалко, да и нравится он мне, нравится. Если расстанемся, все отношения перепортим, а он твой друг… — Я тут при чём? — При том, что он всё равно не исчезнет, и всё будет странно… — Меня вообще не приплетай, — перебил я, — между тобой и мной ничего странного не будет, между мной и ним тоже. Он порядочно поступит и не станет разводить скандалов. Если ты с ним из жалости, то бросай его — это будет более справедливо по отношению к нему. — Я ему больно делать не хочу. Не говорю же, что не нравится… не говорю, что из жалости… — Ты не говоришь, а я вижу, что из жалости. И так ты ему только больнее делаешь. — Ты это говоришь, — наконец вскинула подбородок Юнон, — потому что игру продолжить хочешь, но пока я с ним, не можешь?       За нашими спинами со стороны здания раздался звонок на урок. По пустой, просторной площадке гулял ветер, небо было приятно тёмным. Я ничего не говорил, молча недоумевая с этого нелепого вопроса. — Не понимаю, — наконец медленно, с расстановкой произнёс я, — при чём здесь вообще игра. Мы же договорились никогда её не вспоминать. И нет, не поэтому. Просто советую поступить так, как сам считаю правильным. — Ты всё неправильно понял, — отчеканила сестра с мгновенно окаменелым лицом, — поэтому так советуешь. — Хорошо. — Он нравится мне. — Ладно. — Спасибо за заботу. Что прибежал и врезал вот этому, — она встала в твёрдую, недоступную позу, и произносила слова, как бездушная машина, — что пытаешься помочь. Благодарю. — Не за что.       Юнон круто развернулась, чтобы уйти, но я всё-таки окликнул её ещё раз, и она обернулась. — Ты плохо выглядишь, — негромко произнёс я, — ты же знаешь, что всегда можешь ко мне обратиться, да?       Она выдержала мучительную паузу, пытливо и сосредоточенно всматриваясь в меня — такое же лицо она имела, когда долго сидела над особенно сложным уравнением и злилась на него за его сложность — прежде чем озариться бледной, едва различимой улыбкой. — Я с домашкой кисну допоздна, — коротко объяснила она. — Плохо высыпаюсь. Да ты и сам видел не один раз. — Скоро каникулы, — попытался приободрить я, — выспишься как следует. — Ага, — её улыбка стала чуть шире, в ней появилось нечто даже почти мягкое, и на сердце у меня оттого предательски потеплело, — и ещё ты мне обещал показать твоё расследование. — Да, — я тоже слегка усмехнулся, как делал всегда, когда мне было неловко; дурная привычка: в неловкости я зачем-то часто облачался в насмешливый вид, — тебе понравится. Юнон… — собственный голос вдруг дрогнул и обломился, как треснувшая ветка, однако я насилу заставил себя продолжить, — я просто стараюсь поступать по совести. Не хочу, чтобы между нами всё было странно.       Она всё ещё улыбалась. Ветер побеспокоил её выбившиеся из косы волосы. Улыбка никуда не делалась, а вот глаза заметно потускнели. Опять я это делал — рушил что-то, что между нами появлялось, нечто бестелесное и незримое, но способное завязаться тугим узлом в животе. Я это уничтожал. — Да, я знаю, — блекло произнесла она, — ты самый лучший. — Тебя Эш… — от этих слов, полезших помимо воли, я весь внутренне сжался, невольно натужился, и всё-таки процедил, — ко мне ревнует. Не перехваливай уж меня. Я самый обычный.       По площадке гуляли сквозняки, свежие, благоухающие озоном, преддождевые сквозняки. Скоро должна была, наверное, разразиться хорошая июньская гроза. Юнон не сводила с меня глаз, бог весть о чём вопрошающих, бог весть о чём возвещающих. Но, в конце концов ничего не ответив, она только развернулась и направилась к зданию школы. За неимением вариантов я поплёлся следом и пожаловал прямо на урок, на который ни Эш, ни Юнон в тот день не явились.       Подобным образом закончилась знаменитая «сцена», толком ничего не изменившая. А рассказываю я о ней с целью подвести к среде, к заданию, которое дал классу учитель Хван. Дело в том, что он слышал о драке. А между тем, присматриваясь к Эшли после того его откровения с сочинением про родителей, Хван, кажется, перестроил маршрут с Дуёна, и Эш занял почётное место рядом с Сохи на верхушке шкалы тревог психолога. Естественно, после драки мнительность учителя только обострилась, и он совсем уж сердобольно распереживался о судьбе этого сложного американца с непроизносимым именем. Как это так — у подростка есть личность, и это не просто тупой любитель комиксов, игроман или квотербек, не плоская архетипическая картонка (а именно такими, я уверен, Хван нас всех и видел). Стало быть, что-то с ним не так?       Эш лез на стены от подобного озабоченного внимания, и всякий раз, когда в другом конце коридора видел худую фигуру учителя Хвана (тот не стеснялся тревожить ученика на перемене вопросами о самочувствии, учебе и в целом, там, «как дела»), моментально куда-нибудь улетучивался. Но, конечно, он не мог избавиться от фанатизма Хвана на сдвоенном уроке психологии. Вот и получилось, что к доске в тот самый день, в последнюю неделю до каникул, вызвали Сохи и Эшли — вызвали вот для чего. — Я хочу, — медленно и словно бы лениво, очень по-старчески произнёс учитель Хван; все слушали с затаённым дыханием, потому что шуточное любопытство класса к грандиозному событию психолога успело превратиться в действительный интерес, — дать вам задание на каникулы… — всё-таки Хван ужасно мямлил и постоянно мычал в нос, в особенности в тот день, — м-х-м… но для начала, чтобы вы понимали, о чём пойдёт речь, я приглашу к доске… двух людей… и попрошу их продемонстрировать нам суть задания посредством собственного примера. Сохи, Эшли, пройдите, пожалуйста… — О, чтоб тебя чёрт побрал, — зашипел злющий Эш, который ещё на перемене, когда я стоял рядом с ним и Юнон (такое бывало редко), уламывал её прогулять вместе и пойти с баскетбольным кружком в караоке. — Иди один, — простодушно хмыкнула сестра, — в чём проблема? — Да пошли вместе… — Сколько раз тебе говорить? — Юнон посуровела. — Я зубрилка, отличница, я не прогуливаю уроки! Не держу же я тебя, в конце концов… — Всё-всё! — Эш задрал ладони над головой, страшно раздражённый. — Понял я, понял.       Между ними возникла колючая тишина, и я решил как-то разбавить атмосферу. — Понимаю тебя, — усмехнулся я, ткнув ему в плечо, — он от тебя не отлипает. — Всё эта аджумма, Сохи, это она виновата, — фыркнул Эшли, воодушевившись моей поддержкой и вернувшись к причитаниям, — из-за нее меня дёрнул чёрт написать честное сочинение, и с тех пор он мне проходу не даёт! Как бы от него избавиться, а? Печеня, а давай-ка ты кому-нибудь вмажешь или отчебучишь чего… — Размечтался, — хохотнул я.       Так и вышло, что мы вернулись в класс все вместе. Теперь же Сохи и Эшли поднялись из-за своих парт и бросили друг другу многозначительные взгляды. Первая, как обычно, смотрела пристально и строго, как бы предупреждая ничего не выкинуть и не унизить ее честь одним только стоянием вместе у доски, а второй таращился раздражённо и враждебно, потому что это она была виновата в его мучениях. Оба они встали перед классом. Сохи поправила очки. Эш сунул руки в карманы. — Тема вашего домашнего задания, — объявил Хван на весь класс. — Эмоциональный интеллект. Прежде, чем я объясню, что это такое и почему это важно, давайте проведём коротенькую демонстрацию. Эшли, Сохи, я попрошу вас по очереди назвать сначала по одному плохому, а потом по одному хорошему своему качеству. Только предупреждаю, что речь не должна идти о внешности, о финансовом состоянии, манере одеваться и каких-либо подобных факторах. Вы должны назвать ваши личностные черты, которые вам в силу каких-то причин нравятся или не нравятся. Начнем с плохих. Сохи, давай ты будешь первой.       Воцарилась озадаченная тишина. Сохи молчала, уставившись в пол и нахмурив брови, и весь класс с неподдельным любопытством прицепился к ней глазами. У Эша был такой вид, будто он стоял на плахе, и через секунду гильотина должна была отсечь ему голову. Да уж, подобные мероприятия он не выносил, и уж тем более он чурался играть в них значимую роль. Наконец, собравшись с мыслями, Сохи произнесла: — Я не очень умею показывать себя. — Отлично! — восхитился учитель Хван; данный ответ с его стороны прозвучал двусмысленно, как будто это хорошо, что Сохи не умеет показывать себя, и психолог тут же стушевался. — Эшли, теперь ты. — Не знаю я, — лениво рявкнул тот, — я идеальный.       Хван обеспокоенно нахмурился; по его глубокомысленной мине я смекнул, что Эш в его шкале беспокойства только что достиг аховой отметки. — Ладно-ладно, — видимо, заметив то же самое, спохватился Эшли, — ну, скажем так, я немного несерьёзный. Безответственный, если угодно.       Сохи едва заметно закатила глаза. — Благодарю, — пробубнил учитель, впрочем, уже кряхтевший на стуле от дискомфорта, — теперь, пожалуйста, назовите по одному достоинству. Сохи? — Я надёжная, — не затруднилась та, — не подведу, не оплошаю, не совершу какую-нибудь подлость.       Господин Хван улыбнулся. — В самом деле, очень хорошая черта, — похвалил он и обратился ко второму ученику, — что до тебя, Эшли? — Весёлый я, смешной. Не скучно со мной. — Замечательно! — психолог снова покряхтел и поёрзал на стуле, на этот раз от воодушевления. — А теперь, Сохи, Эшли, пожалуйста, озвучьте всё то же самое, но уже друг о друге. Сначала одну плохую, а потом одну хорошую черту стоящего рядом с вами человека. Конечно, по вашим субъективным представлениям. На этот раз пускай начнёт Эшли.       Двое у доски удивленно, даже в замешательстве уставились друг на дружку. Должен признаться, я не мог отвести от них глаз. Это в самом деле было достаточно любопытно, учитывая, что только вот так, силком их можно было заставить сказать что-то друг другу всерьёз. — Проще простого, — нагло усмехнулся Эш, — нудная она, как смерть. Вот какой у нее недостаток. Только взглянешь — повеситься хочется.       По классу прошлась волна смешков. Учитель Хван вздохнул. — Пожалуйста, обходись без оскорблений, — просипел он, — такая грубость совсем не к лицу молодому парню. Мне, право, стыдно за такое поведение. И тебе должно быть. — Извините, — буркнул Эшли. — Сохи, а ты что скажешь?       Та не сразу решилась. — То, что постоянно прикидывается, — бесцветно произнесла она, при этом на собеседника не глядя, — кем-то другим прикидывается вечно. Вот минус.       Новое молчание было ощутимо зияющим. Впрочем, редкие смешки все равно проскальзывали. Наверное, Дуён хихикал: ему для смеха особо причин не требовалось. Эшли на выговор в свой адрес тоже ответил театральным закатыванием глаз, однако, когда с жестом было покончено, как-то уж очень усиленно уставился в пол. — Отлично, — постановил психолог, — а теперь назовите достоинства.       Я не отводил глаз с тихого, задумчивого лица одноклассника, который, к моему небывалому удивлению, подошёл к вопросу со всей серьезностью. Когда Эш украдкой покосился в сторону Сохи, мне померещилось, что он даже несколько стеснён, потому как действительно что-то придумал. — Не знаю, — буркнул он, — добрая, наверное. — Нет, — мгновенно отрезал Хван, — ты не должен был сделать предположение, Эшли. Ты должен был выразить мнение. Сказать, каким вы видишь человека, а не предположить, каким он может быть. Больше подойдут слова: «я считаю, в тебе хорошо, что…», «ты мне кажешься… и это здорово», «мне нравится в тебе…» — если хочешь, используй любое из этих выражений. — Я считаю, в тебе хорошо то, что ты добрая, — бездушно отчеканил Эшли самый безликий из предложенных вариантов. — Так лучше. Теперь ты, Сохи.       Та удрученно вздохнула. И произнесла: — Мне в тебе нравится, — топорная пауза, — что ты трепетно относишься к семье. Что ты к семье неравнодушен.       Скрыть обалдевание Эшу удалось скверно. Оно и ясно. Даже я обалдел. — Замечательный ответ, Сохи, — подхватил Хван и обратился уже к классу. — Вот так наглядно вы увидели, что такое эмоциональный интеллект. Что я чувствую? Почему я это чувствую? Что я испытываю к тем, кто меня окружает? И почему я испытываю именно это? Что в той или иной социальной ситуации мне понравилось или не понравилось? Почему так? Умение ответить на эти вопросы — навык, который зовётся эмоциональным интеллектом. Если он низок, человеку крайне сложно разбираться в сложной химии собственных чувств, и уж тем более разбираться в чувствах окружающих, что тоже немаловажно. Такой человек может злиться и даже не понимать, что он злится. Он может быть обижен на вас, но никогда этого вам не скажет, потому что не будет знать, на что именно обижен, и даже не будет знать, что обижен вовсе. Если же он сам обидит вас, он просто физически не сможет понести за это ответственность. И возникшая между вами проблема, таким образом, не разрешится. Вы не достигнете взаимопонимания, не раскроетесь в особенной близости с друзьями, родными, любимыми. Человеку с низким эмоциональным интеллектом гораздо сложнее в кругу людей и даже наедине с собой; он не понимает своих чувств к окружающим, не понимает их чувств к себе, не знает причин, не может с ними обращаться. Задание, которое я дам вам на каникулы — это тренировка эмоционального интеллекта. — Круто, — выпалил Дуён, — и что делать надо? — Для этого, — чуть улыбнувшись, продолжил Хван, — вы разделитесь на пары, их я составлю сам. Со своим напарником вы должны будете провести каникулы и к следующему уроку написать сочинение о трёх его достоинствах и трёх недостатках. Сейчас Эшли и Сохи провели только маленькую демонстрацию, они назвали по одной черте друг друга, которые им приятны и неприятны. Сочинение должно быть более развёрнутым, иметь по три достоинства и недостатка, и включать причины. Начинать нужно с недостатков, заканчивать достоинствами — только в таком порядке.       По классу прошелся оживлённый гул. Кому-то задание очень понравилось, кто-то уже от него отплёвывался, но старый психолог, как ни странно, действительно произвёл фурор. Равнодушным не остался никто. Я покосился на Юнон, заранее гадая, какое сочинение написал бы о ней… три достоинства, да? Три недостатка? «Прекрасна, прекрасна, прекрасна, — трубило в уме, — невыносима, невыносима, невыносима». — Поскольку, — наконец поверх шума провозгласил учитель, — Эшли и Сохи смело продемонстрировали свои чувства относительно себя и друг друга на глазах у всего класса, — он обернулся к этим двоим, — я разрешу вам, ребята, выбрать себе в напарники того, кого вам захочется.       Эшли, на лице которого от предстоящей домашки уже появилась печать убитости, вдруг всколыхнулся, бросил беглый взгляд в сторону класса и тут же выпалил: — Я выбираю Юнон. — Да будет так, — смиренно кивнул психолог, — а ты, Сохи?       Я судорожно водил глазами по сестре и Эшу. Они вовсю улыбались друг другу, готовые провести вместе каникулы, и как всегда от досады у меня невольно засосало под ложечкой. Однако за своими ревнивыми разглядываниями я не заметил кое-чего примечательного. А именно — того, что Сохи внимательно и долго глядела в мою сторону. Наконец, развернувшись к учителю, она твёрдо произнесла: — А я выбираю Чонгука.