Лиши меня всего

«…Если хотите знать правду, вам придется искать её самостоятельно»

— Джулиан Ассанж

      Возможно, Гарри тонет. Его не спасают руки Тома вокруг талии, не спасает тёплое дыхание в шею. Он лежит на кровати и ощущает жуткую потребность сбежать. Тени в комнате удлиняются, тяжелеют, а стены сужаются и давят. Кровать неудобная, руки затекают, но Гарри не меняет позу. Боится пошевелиться и разбудить, но больше боится, что Том, проснувшись, всё сразу поймет.       Гарри переполнен счастьем, да таким ярким и необузданным, что, кажется, готов взорваться. Но это счастье не с единорогами и сладкой ватой, это счастье с болью прошлого, счастье со страхом, что его отберут у него, счастье с налетом на подворотню и воров с ножами.       Всё его естество рвётся к Тому, тяга непреодолимая, он представляет себя мелким метеоритом, а Тома — Солнцем с самым мощным магнитным полем.       Гарри страшится своих потребностей.       — Возможно, тебе станет легче, если ты расскажешь мне о своих терзаниях? — шепчет Том.       Гарри вздрагивает, будто его застукивают за чем-то непристойным. Он остается неподвижным и глядит в одну точку перед собой — в ровную стену.       — Как ты узнал, что я не сплю? — в ответ шепчет Гарри.       — Эта очаровательная привычка отвечать вопросом на вопрос, — Том засовывает руку под ночную рубашку Гарри (одолженная пижама Тома) и нежно проводит пальцами по ребрам. Гарри моментально пронзает током в миллион вольт. Вот про что он. — Ещё мгновение и твои мысли, казалось, обретут голос и завопят.       Восприятие Гарри сужается до острого ощущения пальцев на коже и теплого дыхания в шею. Он двигается назад, прижимаясь к Тому ещё ближе, и прикрывает глаза, абстрагируясь от притаившихся теней в углах комнаты.       — Я счастлив.       Том утыкается носом в затылок и оставляет поцелуй на шее, такой легкий, как крыло бабочки.       — Но?       Гарри рвется рассказать о своих мыслях, но почему-то молчит, тянет паузу, ждет, что Том сам выскажет предположения? возьмет инициативу в своих руки? переложит груз на свои плечи? Как трусливо.       И Том молча ожидает.       — Мне страшно от того, что я счастлив, — не выдерживает тишину Гарри.       Пальцы останавливаются. Гарри открывает глаза, когда его мягко, но настойчиво переворачивают лицом к лицу. У Тома между бровями еле заметная складка, взгляд слишком изучающий. Полумрак усугубляет, делает ситуацию интимнее, заставляет раскрывать секреты.       — Позволить себе сейчас быть счастливым — это не равно забыть прошлое, — по-своему интерпретирует Том. — Твои раны всё ещё при тебе.       Гарри грустно усмехается.       — Я не имею в виду своё прошлое… хотя мог бы. Мой страх не из-за того, что я позволяю себе быть счастливым, несмотря на то, что произошло с моей семьей.       — В таком случае, что является причиной страха?       Гарри облизывать губы и отвечает:       — Ты.       Улыбка, вырвавшаяся на лицо Тома, которую он не смог сдержать, искренняя, немного грубая по краям. Складки разглаживаются, рот смягчается, и Том становится настолько красивым, что на него невозможно смотреть, будто Гарри этого не заслуживает.       — Что во мне вызывает твой страх? — вопрос с примесью флирта. Но Гарри не может легкомысленно отнестись к своим мыслям, как Том — к страху перед ним.       Гарри проводит пальцами по губам Тома, стирает улыбку, забирает и присваивает её себе.       — Ответь мне честно: каким ты меня считаешь?       — Безупречным.       — В этом то и проблема.       — Я не могу быть без ума от своего парня?       — Можешь, но… — Гарри прикусывает губу, подбирает слова, чтобы объяснить всю ситуацию достаточно ёмко. — Иногда мне кажется, что ты идеализируешь меня.       Том не выглядит как тот, кто понимает. Для него идеализация Гарри так же естественна, как дышать.       — Почему это беспокоит тебя?       — Не ставь меня на пьедестал. Боюсь, что, когда я упаду с него, ты разочаруешься.       — В тебе нет ничего, что может меня разочаровать.       Гарри качает головой. Его волосы рассыпаются по подушке, и Том не может удержаться, чтобы не провести по ним рукой.       — Не окружай меня ореолом святости, — негромко предупреждает Гарри.       — Ты покорил меня не святостью, — отрицает Том. Он царапает ногтями кожу головы Гарри, вызвав табун мурашек по спине. — Кто был рядом, когда ты был в отчаянии?       — Мои друзья… — Гарри усмехается, но его улыбка тут же увядает. — Я понимаю, что ты хочешь сказать.       — И это понимание развеяло твои терзания?       Гарри не уверен. Ему кажется, что в любой момент их отношения могут пойти под откос.       — Не развеяло, — констатирует Том молчание Гарри. — Позволь мне попробовать ещё раз. — Он кладет ладонь на беззащитную шею Гарри и слегка сдавливает. — Я такой же, как и ты. Я познал лишения, утрату, страдания. Но страдания — это не спорт, для них нет шкалы измерения. Я не смею сказать, что испытывал боль больше, чем ты, как и ты не можешь утверждать обратное. Мир был неисправимо жесток к тебе после смерти родителей, и ты противостоял ему. Я не могу назвать это святостью, Гарри, потому что это сила. Это твоя грубость, агрессия, депрессия, язвительность, твои страдания… Ничего из этого не похоже на ореол святости. И я уверен в том, что вижу тебя полностью. — Том ещё раз ласково сжимает шею Гарри и прижимает его к себе ближе, чтобы оставить целомудренный поцелуй на лбу. С таким благоговением целуют иконы, перстень на руке Папы Римского, одаривают первым поцелуем новорожденного, но никак не Гарри… Том отстраняется, чтобы пронзительно посмотреть в глаза. — Я не просто смотрю на тебя, Гарри, я вглядываюсь… И я не хочу отводить взгляд.       «Я могу сделать что угодно ради него» — думает Гарри. Просто мысль, но такая всепоглощающая. Она заполняет всё нутро, что не остается места даже для кислорода. Паника поднимается выше, тишина оглушительно бьет по ушам, и нервная система Гарри перегружена из-за заявления Тома и своего осознания.       Ему нужно, просто нужно что-то с этим сделать…       — Я думал убить себя на Хэллоуин, — выпаливает Гарри как на духу, не ожидая от самого себя такого откровения.       Гарри со страхом наблюдает, как Том на мгновение замирает, задерживает дыхание, а затем выдыхает, будто это заявление не имеет никакого смысла.       — Я знаю.       Гарри отводит взгляд.       Вот что говорит Том. Два простых и коротких слова, которые не должны так влиять на Гарри, не должны скинуть груз с плеч, не должны облегчить ноющую боль. Том знает. Он все равно выбирает Гарри.       Том двигается. Переплетает ноги, прижимает их друг другу так близко, как сиамских близнецов, берет голову Гарри между ладонями и заставляет посмотреть в глаза. Он забирает всю панику Гарри, всю его нелюбовь, ненависть и горечь к самому себе. Он видит Гарри прекрасным созданием, почти на ровне с Богами, что-то Библейское или же мифическое из Древних Миров. Его глаза светятся и отливают багровым. Он молчит, но это слышится как священная песнь в Соборе Святого Петра.       Том восхищен, и Гарри видит это.       — Чтобы ты не сказал и не сделал, это никогда не повлияет на мои чувства к тебе, — заявляет Том. И то как он говорит… он верит в свои слова. Не лукавит, не лжет, не приукрашивает.       Гарри не может вздохнуть. Этого слишком много.       — Я… — Гарри не знает, что сказать. Любые слова кажутся незначительными, и он просто выдыхает: — Спасибо.       — Всегда пожалуйста, — шепот Тома тонет в соприкосновении губ, языка, болезненного и отчаянного столкновения зубов.       Гарри оказывается снизу, обхватывает чужую талию ногами, ногтями чуть ли не вспаривает кожу спины Тома и выгибается под его весом. Кровь закипает, стучит в ушах и заставляет сердце ужиматься до тех пор, пока не перестанет ощущаться в груди.       Гарри целует Тома. Жадно, практически в кусающем поцелуи. Переходит на шею, оставляя на ней следы, подобно художнику на холсте. Том прижимается пахом, и они синхронно стонут от удовольствия.       Руки Тома повсюду: они задирают рубашку, сжимают шею, удерживают кисти Гарри над головой, очерчивают каждый выступ, кости, оставляют следы. Гарри плавится, комната вращается, как под алкогольным опьянением. Он отдается этим ощущениям, наслаждается их общим сбившемся дыханием, шуршанием простыней и мягкими короткими стонами.       …Гарри всё ещё думает, что тонет, но теперь ему кидают спасательный круг.

***

      Вместо того чтобы побежать за кинутым мячом, Бродяга останавливается и не спускает глаз с тропинки, ведущей в дом. Он застывает, не двигается и будто перестает дышать.       Гарри хмурится и, забыв о мяче (таких в лесу, наверное, полдюжины), аккуратно поднимает клюшку для лакросса с земли, закидывает её на плечо и делает шаг в сторону пса. Бродяга остается неподвижным, пока Гарри не доходит до него и жестом не приказывает следовать за ним и оставаться рядом.       Деревья качаются под натиском ветра, птицы на ветвях чирикают. Ничего не говорит о постороннем госте и не предвещает беды, но Гарри привык доверять инстинктам пса больше, чем своим. Так они доходят до самого края тропинки, пока не замечают чужой автомобиль на территории. Первая мысль: ружье, но, заметив блеск камеры на панели, он тяжело вздыхает.       — Выходи, Скитер, — громко раздается в тиши леса. Гарри не хочет иметь ничего общего с репортерами, тем более с теми, кого изгнали из всех журналов по его просьбе. Но кто его спрашивает, в самом деле? Журналисты всё равно имеют наглость ворваться на его собственность.       Скитер не заставляет долго ждать, она с гордо поднятой головой выходит из кустов. Её шаги тихие, как у кошки или призрака, или так, будто вся земля под её ногами — сплошная ковровая и кровавая дорожка, а она, как минимум — Королева Великобритании. Бродяга встает перед Гарри, инстинктивно вздыбив шерсть на загривке, и скалится. Но Скитер всё равно подходит непозволительно близко с мерзкой ухмылкой на лице.       — Гарри, разве не чудесная погода? — Она поправляет очки на переносице. В миг солнечный день становятся мрачным и тусклым.       — Ты находишься на частной территории. В глуши. Один на один с человеком, которые тебя презирает, — перечисляет Гарри. Он приподнимает брови в искреннем удивлении. — Ты, должно быть, сумасшедшая.       — Или у меня, должно быть, есть компромат, — парирует Скитер.       Гарри вспыхивает моментально, сжимая челюсть от гнева. Но он не дает провокации выбить его из колеи. Не сейчас и не со Скитер.       — В любом случае, — он заставляет себя усмехнуться и расслабиться. — Это не заставит меня быть с тобой любезным и пригласить на чашечку чая.       Скитер пожимает плечами. Но под этим слоем безразличия — акула, почуявшая кровь. То, как её пальцы барабанят по ноге, будто она уже печатает свои скандальные и мерзкие статьи.       — Ты, скорее, отравишь меня. — Она смотрит на дом, изучает его как под микроскопом. Гарри хочется отдраить его белизной только за осквернение взглядом. — Меня всегда удивляло, что наследник Поттеров предпочитает небольшой домик для охоты шикарному особняку.       Ох, катись нахуй, Скитер.       — Ты пришла, чтобы порассуждать о моих предпочтениях?       — Вообще-то да, — она переводит взгляд обратно на Гарри и растягивает тонкие губы в жеманной улыбки. — Оказывается, охотницы за состоянием всегда проигрывали, потому что, всего-навсего, не имели член.       Гарри хмыкает. Он точно не собирается обсуждать свои предпочтения с ней.       — Ты стала вульгарнее, — замечает он.       — Меня выгнали со всех журналов с цензурой, — как бы Скитер не хотела скрыть горечь, та прорывается наружу. Она расплавляет плечи. — Но это и к лучшему, теперь мне не нужно фильтровать грязную информацию, чтобы, Боже упаси, не навредить глазам высокопочтеных пэров.       Гарри приподнимает бровь.       — Мне соврать, сказав, что жаль?       — Не утруждайся. — Она отмахивается и делает шаг вперед. Бродяга реагирует, расставив ноги и начав рычать, но Скитер это не смущает. Она сужает глаза и выглядит как та, кто искренне наслаждается своими следующими словами: — Мне просто любопытно, как ты продолжишь встречаться со своим новоиспеченным парнем, узнав, что это он сливал информацию про твой алкоголизм?       Гарри снимет клюшку с плеча и использует её как трость, облокотившись. Он внимательно изучает блеск в глазах Скитер, её желание ударить больнее, чем он её, лишив признания.       — Я знаю, — говорит он.       Скитер приподнимает брови, но реакция недолгая, возможно, за все годы работы её тяжело удивить.       — В таком случае вы стоите друг друга, — она посмеивается. — Я не удивлюсь, если ты знаешь не только это.       Гарри хмурится.       — О чем ты?       Скитер изучает его некоторое время. Порыв ветра развивает её волосы, приподнимают вечный завиток челки на лбу и открывает вид на шрам, который Гарри никогда не видел. Шрам выглядит грязно, неровно, будто её не просто полоснули ножом, а вырезали узоры. У Гарри бегут мурашки по позвоночнику, он неожиданно вспоминает, что в день Хэллоуина убили не только его родителей, по слухам некоторые знаменитые люди тоже подверглись нападению. Но об этом не писали газеты, никто не упоминал об этом в открытую, всего лишь шепотки на светских вечерах.       Скитер продолжает разглядывать Гарри, и чтобы она там не увидела, это не заставляет её меняться в лице, но… что-то координатно не так. Гарри не знает, как объяснить свои ощущения, но она напоминает ему Беллатрису.       — Ты знаешь, — уверенно шепчет она чуть слышно. Гарри приходится напрячь слух, чтобы расслышать её сквозь ветер и шелест листвы. — Вот почему я говорила, что никто не видит тебя настоящего. Ты такой же, как и он.       Гарри опять покрывается мурашками. Не от страха, нет, от простого осознания, что Скитер явно не в своем уме.       — Держись от меня подальше, — предупреждает Гарри. Он убирает клюшку с земли и собирается зайти в дом. Ему хватает отъехавших в жизни. — И держись подальше от моих друзей.       Гарри делает пару шагов к дому. Ему приходится звать Бродягу дважды, чтобы он отошел от Скитер, пес продолжает настороженно идти задом, не выпуская журналистку из поля зрения.       Гарри отворачивается и почти доходит до крыльца, когда в спину доносится:       — Я расскажу обо всем, — спокойно говорит Скитер, её голос звучит как через толщу воды. — И это приведет к краху политической кампании Реддла.       Гарри кидает взгляд через плечо. Скитер остается на месте с тем же странным выражением: то ли хочет улыбнуться, то ли заорать во всю глотку.       — Я же говорил, что твои претензии могут относиться ко мне, но никак не к моим друзьям. Если ты ненавидишь меня, то хорошо, я справлюсь с этим, но если ты хочешь навредить кому-то из моих друзей, то я не буду стоять в стороне.       Скитер продолжает неподвижно стоять, Гарри начинает сомневаться, что та вообще дышит.       — Гермиона или Том? — спрашивает она. — Кого ты выберешь спасти от унижения?       И даже ветер стихает, сама природа берет паузу. Гарри слышит размеренные удары своего сердца, удивляясь, почему оно не грохочет с бешеной скоростью. Ему не приходится контролировать ни выражение лица, ни голос, потому что… потому что он спокоен. Умиротворен.       Скитер, сама того не понимая, переходит черту.       — Том растопчет тебя, если ты сделаешь что-то. Как и Люциус.       — Посмотрим, не так ли? Урон уже будет нанесен. Я предлагаю тебе выбор. Так кого же мне помиловать, Гарри?       Ответом служит нахер-посылающая-тишина.       — Если ты не сделаешь выбор, то его сделаю я.       Что-то не так. Не только со Скитер, но и с атмосферой вокруг, будто зарождается новый виток истории, мир в этой самой точки накренивается, сам Гарри меняется.       — Гермиону.       — Что Гермиону? — настаивает Скитер. Она желает услышать.       От одежды всё ещё пахнет парфюмом Тома, аромат прилипает к нему, как вторая кожа, но Гарри все равно отвечает:       — Не трогай Гермиону.       Его верность друзьям непоколебима. Какова же его верность к Тому?       Скитер издает смешок, наконец оживляясь. Она идет к своей машине, говоря по дороге:       — Вот какова цена за его поступки. Я всегда знала, что ты лишь ребенок, потерявший родителей. Алкоголик, получивший слишком много внимания, — следующие слова она смакует, точно зная, что это ударит: — Всего лишь никчемный мальчишка.       Гарри непроизвольно отшатывается как от пощечины. Она разговаривала с Дурслями, собирала информацию, а они, как шавки, рассказали всё. Поделились болью, как им, бедным людям, было тяжело с таким ничтожным мальчиком.       Гарри заставляет себя не двигаться, он умоляет себя не делать опрометчивых действий. Том справится со всем, что на него выльет Скитер. Том обязан справиться.       «Я всегда буду смотреть на тебя, Гарри».       Скитер садится за руль, и их взгляд встречаются через лобовое стекло. Бродяга рычит, а Гарри… Гарри продолжает смотреть.