Игра стоит свеч

Total - Адреналин

Хирургическое отделение третьей городской больницы медленно погружалось в сон. Персонал отправился отдыхать, пациентов разогнали по палатам, и в коридоре царил приятный полумрак, разбавляемый лишь настольной лампой на посту медсестры, над которым склонилась заступившая на смену Таечка. Я вынырнула из ординаторской, где, под началом Людмилы Георгиевны, весь вечер разбирала карты больных, и подошла к посту. - Закончили? – спросила Тая, отрываясь от своего занятия. Она была рада моему переводу сюда, так как мы давно стали если не подругами, то хорошими приятельницами. – Долго же она тебя мурыжила. - Не так уж долго, - вздохнула я, растирая виски. Сама пришла в неурочное время, за что и поплатилась: старшая медсестра решила использовать его на полную катушку. – Зато примерно представляю, кто здесь и зачем. - Да это я тебе и так расскажу, - улыбнулась она. – Из последних новостей: Носков опять прибыл на бариатрию, никак не может справиться со своим ожирением. Запросил платную палату, а они все заняты, истерику закатил, мама дорогая! Мы его пока в пятой разместили, там вторая койка свободна. И мужика из СИЗО привезли с ранениями, сокамерник заточкой потыкал, представляешь? Волков с Птицыным его сейчас штопают. Веселенькая будет смена. - Да уж, не то слово, - нахмурилась я. Обычная рабочая рутина? Не, не слышали. - Ты домой? - Не совсем. Нужно еще кое-что сделать. Подсобка встретила меня привычным слоем пыли на старом стеллаже, потемневшей занавеской на окне над самым потолком, куда едва-едва пробивался уличный свет, и… бежевым клетчатым пледом, которым была застелена узкая кушетка. Я ревниво осмотрела сей предмет интерьера, не представляя, кто мог оставить его здесь и зачем. Эй, уважаемые, это моя подсобка, мое «место силы», вон, даже мольберт мой здесь стоит и краски, так что выметайтесь отсюда подобру-поздорову и вещи свои заберите… Впрочем, сказать мне это было некому, так как подсобка пустовала, и, повздыхав, я встала перед мольбертом. Рисование всегда было для меня самым лучшим способом выпустить пар, вот и теперь душа требовала пуститься в творческий порыв. Приготовить последний оставшийся здесь холст. Взять палитру, смешать голубой и белый акрил в неравных пропорциях, нанести широкими мазками, обозначая фон. Как всегда бывало в таких случаях, я не знала наверняка, что получится на выходе, но руки делали, а мысли уводили меня совсем в другую сторону… *** Кто бы знал, что оказаться за рулем любимого авто будет так волнующе? Откинуться на сиденье, закрыть глаза, вдохнуть кожаный запах салона… Вспомнить то самое ощущение, когда мы с мини-купером были практически одним целым. Потом вставить ключ зажигания, завести мотор, аккуратно выехать со двора, чтобы на пределе допустимого мчаться по улицам города, улыбаться, чувствуя, как ускоряется пульс, как кровь приливает к голове, и будто ветер шумит в голове, выметая непрошенные мысли и страхи, и адреналин зашкаливает, бьет по вискам, импульсом разнося по телу волны эйфории… К тому моменту, как я вышла из машины у ресторана, я была полностью готова к встрече с отцом. Знала: сегодня я смогу окончательно доказать, что выросла и сама за себя отвечаю. Если мама права, и Пахомов действительно изменился, он примет мой выбор, оставит меня, наконец, в покое. На примирение я не рассчитывала, не находя в себе сил простить все, что он сделал, а вот на какой-никакой нейтралитет очень даже. Оставив пальто в гардеробе, обратилась к хостес, улыбчивому молодому парню: - Добрый вечер. Меня зовут София, я бронировала здесь столик. - Да, конечно, позвольте я провожу. Вас уже ждут. - Спасибо, - кивнула юноше. – Я сама. Выбор ресторана не был случайным. Он находился посреди оживленной улицы, что обеспечивало мне какую-никакую безопасность. Вторым же определяющим фактором служило наличие VIP-столиков, отделенных от общего зала тонкими стенками. Здесь можно было поговорить, не опасаясь случайных зрителей. За одним из них меня и дожидался Пахомов. Когда я бросила на него первый мимолетный взгляд, в груди что-то неясно дрогнуло. Бизнесмен устроился в непринужденной позе, просматривая лежавшие перед ним бумаги. Даже сейчас работает… На столике остывала чашка кофе. Я приблизилась решительным шагом и приветствовала металлургического магната легким кивком головы. - Илья Романович. - София. Дочка. Он сейчас же развернулся ко мне всем корпусом, жестом приглашая присесть, при этом сразу же как-то растерял уверенность, сгорбился. Я с удивлением отметила, что он испытывает неловкость, и тут же вздохнула свободнее. - Закажешь что-нибудь? - Воды, - улыбнулась я услужливому официанту, тут же оказавшемуся у нашего столика. - Разговор будет долгим, - нахмурился Илья Романович. - Вообще-то, не очень. – Я выложила перед ним права и ключи. – Я пришла вернуть тебе машину. Она на платной парковке, а дерут здесь, сам знаешь, втридорога. Поэтому советую не затягивать. - И когда ты стала такой стервой? – прищурился он. - Учусь у лучших. – Я поджала губы. – С того момента, когда ты втянул маленькую девочку в игры взрослых дяденек. Лицо Пахомова исказила мученическая гримаса, он хлопнул ладонью по бедру. - До конца жизни будешь это вспоминать? А я вот пытался забыть, как ты продала меня Калинину. Вот, значит, что он на самом деле думает. Ну что ж, разговора по душам и правда не предвидится. Я холодно усмехнулась: - Видимо, не очень успешно. - София! – Пахомов тяжелым взглядом проводил стакан воды до моего рта, наблюдал, как я опустошаю его, думая о чем-то своем, а потом внезапно заявил: - Предлагаю зарыть топор войны. Мы совершили ошибки, да, но мы одна семья и должны держаться вместе. - Я не совершала никаких ошибок, - выдержав его взгляд, ровно сказала я. – И мы давно уже не семья, не тешь себя иллюзиями. Пахомов вспыхнул, его лицо пошло багровыми пятнами, как в минуты сильного волнения, на лбу выступили капельки испарины. Наверняка отец долго готовился к разговору и прилагал большие усилия, чтобы казаться невозмутимым. Неожиданно для самой себя я ощутила легкое беспокойство, подумав о том, что отец уже не молод, да и нервы у него, кажется, ни к черту, и вдавила кнопку на столе, вызывая официанта, чтобы попросить еще воды. Илья Романович рванул галстук на шее, ослабляя захват петли и осушил стакан до дна. Внезапно меня кольнуло в самое сердце: черт побери, это же мой отец! Но нет, ощущение было мимолетным, я не чувствовала жалости к человеку, потерявшему ориентиры, а теперь тщетно пытавшемуся исправить все то, что не подлежало восстановлению. Что бы он сейчас не сказал или не сделал, это не приблизит нас друг к другу ни на шаг. - Хорошо, - отдышавшись, произнес Илья Романович. – Я признаю, что один виноват в случившемся. Не увидел берегов, не смог вовремя остановиться. Прости меня, дочь. Я знаю, что о доверии между нами не может быть и речи, но хотя бы постарайся меня понять. Я люблю тебя и не хочу окончательно потерять. Я замерла. Вот чего уж не ожидала, так это того, что Пахомов способен извиниться. В глазах защипало, я с трудом удержала взгляд. Между нами повисло тяжелое молчание. Он смотрел выжидающе, надеясь на мой ответ, а я не знала, что сказать. Не могла понять, настолько ли искренни его слова, как он пытается показать, и не могла дать ему того, чего он хотел, не могла простить. А делать вид, бросая пустые слова на ветер было не в моей привычке. Даже ради возможности жить спокойно. И все же, это был лучший момент для того, чтобы исправить хоть что-то, попросить не для себя, а для родного человека. - Отпусти ее. - Кого? – сбился с мыслей Илья Романович. - Маму. Отпусти маму. – Серьезно сказала я. – Она устала. Пусть съездит куда-нибудь… В Париж, она очень любит Париж. Пожалуйста. Илья Романович поджал губы, явно недовольный таким поворотом разговора, но все же, после непродолжительной паузы, кивнул. - Хорошо. Короткая улыбка скользнула по дрогнувшим губам, и тут же исчезла, прежде, чем он успел ее заметить. В последнее время мама превратилась в бледную тень самой себя, и, хотя она утверждала обратное, я видела, что вся эта история надломила ее. Ей необходимо было развеяться, хотя бы ненадолго вырваться из капкана Пахомова. - Вы можете поехать вместе, - снова заговорил Илья Романович. – На новогодние каникулы, например. Или вообще отметим Новый год на берегу Сены – хочешь? Всей семьей, как раньше. - Ты не понял, - я подняла на него усталый взгляд. – Я не хочу, как раньше. Меня устраивает моя жизнь. - Значит, устраивает? - Целиком и полностью. Я… Во мне вдруг всколыхнулась надежда. Если Пахомов действительно верит в то, о чем говорит, может быть, он признает мою независимость, оценит стремление карабкаться вверх, несмотря ни на что, ведь он когда-то и сам был таким же, и тогда, возможно, мы сумеем на сотую, пусть даже на тысячную долю достичь хоть какого-то понимания… - Что тебя устраивает? – внезапно изменившийся тон отца дал понять, что запас его терпения исчерпан, и он готов перейти к обвинениям. – Ты работаешь санитаркой в третьесортной больнице, живешь с каким-то малолетним хоккеистом… Ты в подоле хочешь принести? Это же не жизнь, это позорище, дно! Разве я к такому тебя готовил? - У тебя устаревшие сведения, - хмыкнула я, чувствуя, как внутри ломается лед. Господи, я почти готова была ему поверить. – Я уже не санитарка, а медсестра. - Какой стремительный карьерный взлет, - ядовито усмехнулся Пахомов. – И случился он благодаря всего одному человеку, профессору кафедры анатомии и, по совместительству, ведущему хирургу третьей городской больницы. Я прав? При упоминании отцом Волкова у меня по спине поползли противные мурашки. И хотя я пока не чувствовала угрозы, мне не нравилось, что Пахомов заговорил о нем. - Не знаю, что тебе наплела твоя любовница, но Олег просто помогает мне. Представляешь, есть еще люди, способные оказывать помощь бескорыстно. - Олег, значит, - повторил отец, уцепившись за то, как именно я назвала доктора, и я прикусила язык. - Ну-ну. А ты в курсе, что у твоего Олега родители –эмигранты? Сергей и Ольга Волковы, граждане Израиля, светила медицины, основатели всемирно известной клиники, чьи специалисты берутся за самые безнадежные случаи. Брат, Константин – блестящий стоматолог, слава которого бежит далеко впереди его самого. Выходит, наш доктор – паршивая овца в стаде, и ему что-то понадобилось от моей дочери. Вопрос – что именно? - В Германию, - глухо сказала я. – Родители Олега Сергеевича уехали в Германию. Именно это говорила мне Зоя Ивановна. Но хрен редьки не слаще. Пахомов только усмехнулся, и от этой его усмешки мне стало нехорошо. - С твоим хоккеистом мне все понятно, это не твоего поля ягода, так что он, если не дурак, сам рано или поздно отвалится… А вот этот докторишка себе на уме. Мой тебе совет, доченька: держись от него подальше. - Позволь мне самой это решать. – Попытка отца посеять смуту в моей душе лишь сильнее раззадорила и разозлила меня. - Ты такой умный, сидишь тут, строишь предположения, видишь во всех врагов. А на деле ты ничего не знаешь ни обо мне, ни об этих людях, которые были рядом в самые сложные моменты моей жизни. Единственный человек, от которого мне нужно держаться подальше, это ты сам. Я запрещаю тебе вмешиваться в мою жизнь. Запрещаю! - Я лишь пытаюсь тебя защитить! – вскипел Пахомов. – Вокруг полно хищников, желающих поживиться за твой – и за мой  счет. Ты просто еще слишком глупа, чтобы понимать такие вещи! - Зато у тебя мания преследования! Все только спят и видят, как поделить твои денежки, да? Так вот, не все в этом мире измеряется деньгами! И мне не нужна защита такого, как ты. Все свои ошибки я совершу сама, и отвечать за них тоже буду сама, за каждую из них. Не мешай мне это делать, не мешай мне жить эту гребаную жизнь, ты слышишь? Мы оба уже стояли, опираясь на стол каждый со своей стороны, и он едва не трещал от нашего напора. Никто не собирался сдаваться. - Просто оставь меня в покое, пожалуйста. Я же ничего у тебя не прошу, ни денег, ни связей, ни помощи. Почему ты просто не можешь оставить все, как есть? - Попросишь, – жестко оборвал Пахомов. – Ты права: не все измеряется деньгами, но очень многое. И ты тоже… рано или поздно попросишь и денег и связей, и помощи, - помяни мое слово. И тогда ты вернешься домой. - Скорее, мир перевернется, - выдохнула я. - Ну что ж, - отец поднялся из-за стола, неторопливо забрал права и ключи, положив их в карман своих брюк. – Не смею больше тебя задерживать. Мне тоже пора заняться делом. - Каким? - Буду переворачивать этот мир. *** На фоне распахнутого окна и колышущейся занавески тонкие веточки магнолии кажутся хрупкими, почти невесомыми. Не ровен час, набежавший порыв ветра опрокинет их, растреплет нежно-розовые бутоны, рассыплет лепестки на столе. Но, вопреки всем законам физики, трепетное растение устоит, продолжая радовать взор хозяйки букета, напоминая о солнечной весне в разгар холодной хмурой осени. Я замерла с зажатой в пальцах кистью. Картина выглядела завершенной, но в ней все же не хватало пары штрихов. Я поискала глазами баночку с нужным цветом на полке, открыла, размышляя, стоит ли добавлять в светлый, полупрозрачный натюрморт яркие краски, но душа просила, и я не стала противиться желанию. Взяла самую тонкую кисть и снова погрузилась в процесс. *** Я вышла из ресторана, будто в тумане. Слезы застилали глаза. Казалось, что душу вынули, вывернули, прошлись грязными сапогами, и обратно всунули, как было, вывернутую и запачканную. Значит, мой мир, который я до сих пор так старательно выстраивала, это дно? То, чего нужно стыдиться? Нет, я не верила Пахомову, у которого всю жизнь была своя правда, а теперь просто день ото дня крепла паранойя наряду с манией величия. Я не собиралась поддаваться на его провокации, но зловещее обещание не выходило у меня из головы. Каким будет его следующий шаг? Откуда ждать подвоха? Ждать ли вообще? Как жить дальше? - Софи! Антипов появился внезапно, сграбастал в охапку, выдыхая облачко морозного пара и пристально вглядываясь в мое лицо. - Откуда ты..? – я с досадой отстранилась, бросая быстрый взгляд на парковку. Пахомова рядом не было, как и машины, оставленной мной здесь не более часа назад. – Ты что, следил за мной? Я же просила тебя не вмешиваться! - Извини. – Вопреки словам, Антон не выглядел виноватым, только встревоженным не на шутку. – Что он тебе сказал? На тебе лица нет! - Антон! Я просила! Для тебя ничего не значат мои слова? Я оттолкнула его и медленно пошла в сторону остановки. Больше всего сейчас мне хотелось побыть одной, подумать, пережить эту ситуацию, а не делиться подробностями разговора с Антоном, подпитывая внутренний огонь, который уже разгорался, - я видела это в его глазах. То, что он Антипов не послушал меня, вдруг выбесило сильнее, чем прямые обвинения отца. - Да стой же ты! Он догнал меня, потянул за рукав, заставляя развернуться к себе, выдохнул рвано и нервно: - Пахомова, блин, ну что началось-то, а? Что за истерика на ровном месте? - Это я истеричка, по-твоему? – задохнулась я. – Это ты чего сюда приперся? Несся за мной через полгорода, чтобы что? Столкнуться с Пахомовым, когда он в таком настроении? Думаешь, я должна быть тебе за это благодарной? Почему ты меня не послушался? - А я не ручная собачка, чтобы слушаться команды, - выплюнул он, начиная заводиться, и ткнул указательным пальцем мне в лоб. – В твою дурную голову не приходит мысль, что я беспокоюсь? - Я тебя об этом не просила, - холодно произнесла я, отступая на пару шагов назад. Антипов в состоянии нервного возбуждения – опасное явление, я уже чувствовала исходящие от него вибрации, и, по-хорошему, нужно было перевести дыхание, сбавить обороты, не доводя ситуацию до конфликта, но проблема была в том, что я сама не могла и не хотела этого делать. В голове стучали молоточки, не позволяя успокоиться. Не хватало еще, чтобы он меня в чем-то обвинял и ограничивал, а именно это Антон, кажется, и собирался сделать. - Не лезь, куда тебя не просят, - сцедила я, после чего отвернулась и зашагала прочь. - Дура! – понеслось мне в спину. – В себя приди! Я не обернулась, а он не стал меня догонять. И хотя я понимала, что не права, ничего не могла с собой поделать, только чувствовала острую необходимость побыть одной и никому ничего не объяснять. Поэтому направилась не домой, а в родное отделение, надеясь только, что оттуда меня не выгонят. *** Картина была дописана. Я взялась за телефон, чтобы посмотреть время, но вместо этого взгляд наткнулся на ужасающее количество пропущенных от Антона. Он же знать не знает, где я, беспокоится, наверное. Он всегда обо мне беспокоится… Я вздохнула, ощущая легкий укол совести. На эмоциях наговорила ему всякого, а он ведь просто пытался не дать меня в обиду. Да, не послушал меня, но ведь именно так бы и поступил самый настоящий друг… Твой хоккеист, если не дурак, сам отвалится… Да откуда же Пахомову знать, какой он, мой хоккеист? Безрассудный, самоотверженный, и чувствует, кажется, гораздо больше, чем говорит... Часы показывали полвторого ночи, и я мысленно застонала: о чем думаю, завтра же на пары… Засобиралась домой, решив оставить картину в подсобке до понедельника, понадеявшись, что хозяин клетчатого пледа не станет посягать на чужие вещи, а может быть, вообще здесь больше не появится. Эмоции улеглись, адреналин больше не зашкаливал, кортизол тоже, похоже, пришел в рамки референсных значений. Ничего, жила же я как-то раньше, и теперь переживем, ну и черт с ним, буду бояться каких-то фантомов, ждать отовсюду подвоха и думать о том, что еще не случилось, превращусь в истеричку с паранойей почище, чем у Пахомова. Бросила последний взгляд на картину, в которой выразила все свое бессознательное: а хороший получился натюрморт! И поехала домой. Тихонько поворачивая ключ в замочной скважине, я надеялась, что Антипов уже спит, но ожидания не оправдались: он встречал меня в прихожей и выглядел утомленным и обеспокоенным. Думала, накинется с обвинениями, но парень молча подошел и обнял меня. Я благодарно уткнулась ему в грудь, вдыхая привычный аромат мускуса и цитруса. - Антошка, прости… - Прости меня, Софи, - одновременно выдохнул он, гладя по спине своими большими руками. Мы какое-то время постояли, обнявшись, а потом я отстранилась, чтобы снять куртку. - Как все прошло? – спросил он, разбираемый любопытством. - Не очень хорошо. - Ну понятно. Угрожал? - Нет. Скорее, обещал грядущие проблемы. - Ну, в этом весь Пахомов. Но ты не переживай, с проблемами мы справимся. Смотря, с какими проблемами… Антон согрел мне чаю, и, пока я пила, обжигая горло горячим напитком, терпеливо сидел напротив, слушая мой рассказ. Я опустила подробности, озвучив лишь самое главное: отец не собирался отпускать ситуацию, намереваясь всеми силами вернуть меня в лоно семьи, ну или того, что от нее осталось. Но обсуждать это мы не стали, и я была благодарна Антону. - Мама звонила, просила тебя помочь ей с завтрашним ужином. Как ты на это смотришь? - Хорошо, - улыбнулась я, оставляя пустую чашку и поднимаясь из-за стола. – У меня завтра до двух пары, а потом я совершенно свободна. - Вот и отлично, - улыбнулся он. А потом подошел ко мне вплотную, заглянул в глаза. – Пахомыч, я хочу, чтобы ты знала: мне не плевать на твои слова. Они имеют значение. Но ты… Ты значишь для меня намного больше. Даже больше, чем ты можешь себе представить. - Спасибо, - вымолвила я враз пересохшими губами. Это признание отозвалось во мне благодарностью и… страхом. Подозрения, возникшие еще в прошлый раз, перед самой встречей с Пахомовым, вновь всколыхнулись во мне, придавливая неожиданной ответственностью. И я не могла до конца принять, чего во мне больше: мучительно-сладостного предвкушения, или нежелания того, что Антипов, кажется, мог мне дать. Но пока он прямо ни о чем не говорил, можно было сделать вид, что между нами ничего особенного не произошло. В ту ночь мы уснули вместе: несмотря на все мои протесты, Антон не позволил мне закрыться в комнате, нагло ввалился со своей подушкой и заявил, что будет охранять мой сон от разных ночных кошмаров, и, в конце концов, у меня просто не осталось сил с ним спорить. И когда он обнял меня со спины, и легко поцеловал в неприкрытое сорочкой плечо, я лишь удивилась его собственническим намерениям и пообещала себе, что позволяю ему это в первый и последний раз.