Игра стоит свеч

Пустая, тихая операционная, будто бы, наконец, уснувшая после долгой борьбы за жизнь, что велась здесь еще полчаса назад. Теперь о ней напоминали только смятая хирургическая простынь в бурых пятнах и особенный запах, от которого рот заполнялся вязкой слюной с металлическим привкусом. — Запомни на будущее: хирургические инструменты сразу замачиваешь в хлорамине на час, пока кровь еще не присохла. — Ирина Борисовна, старшая операционная сестра, чуть полноватая курносая женщина, привычными действиями промывала скальпели, зажимы, кюретки и какие-то неизвестные мне штуковины с закорючками, под проточной водой. — Потом моешь, еще замачиваешь в теплом растворе, и только после этого убираешь в сухожар. — Понятно, — с умным видом кивнула я, хотя понятно не было от слова совсем. Мой взгляд блуждал от операционного стола к потухшим светильникам и молчаливой аппаратуре с проводами и трубками, возвращался к инструментам и подготовленным биксам, и все это было так необычно, так волнительно, что медсестру я слышала через раз, — впечатлений и так хватало с лихвой. — На, это тебе вот, новенькая! — в операционную шумно вошла санитарка Алена, держа в каждой руке по полному ведру. — Приступай! В одном ведре оказался мыльно-содовый раствор, в другом — чистая вода. — К чему приступать? — моргнула я. — К уборке! — с нескрываемым весельем в голосе сообщила она. — Стены, батареи, пол. Да не стой ты, так до ночи провозюкаемся! — Уже иду, — вздохнула я и взялась за приготовленную ветошь. Прошло три недели с тех пор, как я, воодушевленная сладкими речами змея-искусителя по фамилии Волков, пришла устраиваться санитаркой в хирургическое отделение. Знала бы я, что меня ждет… Заведующий отделением, Станислав Сергеевич Глазунов, мужчина лет пятидесяти, с сединой в волосах и глазами навыкате, встретил меня радушно, задал несколько вопросов и взял документы для оформления договора, после чего вызвал палатную медсестру и попросил ее все мне показать. Медсестра, Людмила Георгиевна, — мое непосредственное начальство, — была женщиной средних лет, суровой и молчаливой. Говорила сухо, но и лишних вопросов не задавала. Она провела экскурсию по отделению, чьи коридоры напоминали хитро сплетенную паучью сеть, показала оперблок, стерилизационную и перевязочную, процедурку и клизменную, а так же ординаторскую и кабинет сестры-хозяйки — в первый день я не запомнила и половины помещений в этом лабиринте, как и встреченный нами персонал, а Людмила Георгиевна называла каждого, кто попадался на пути, по имени-отчеству, так что, в конце концов, они смешались в моей голове в неудобоваримую кашу. В хирургии штат шире, чем в любом другом отделении, и существует своя иерархия даже среди санитаров и медсестер. Так я узнала, что палатной санитарке не светит доступ в операционную — ее дело заключается в присмотре за больными после или перед операцией. Об этом нюансе добрейший Олег Сергеевич даже не подумал меня предупредить… В заключение экскурсии и обсуждения моих трудовых обязанностей, меня проводили в помещение, в котором мне предстояло жить в ближайшие месяцы. Оно располагалось в тупике узкого, как тонкая кишка, коридора, и, клянусь, мне тут же захотелось сбежать обратно в «Уют», потому что выделенная подсобка меньше всего подходила на место для ночлега. Размером полтора на два метра, с твердой кушеткой, обитой тонким и местами оборванным дерматином, с узким прямоугольным окошком над самым потолком и полудохлой электрической лампочкой. Вот тебе и «полный пансион». Мне принесли матрас и постельное белье, чемодан я пристроила в углу, возле шкафа с архивной макулатурой, достала свой халат, который носила в академии, и, переодевшись, саркастично поздравила себя с началом прекрасной новой жизни. Да, не так я себе все это представляла. Но, как говорила моя бабушка, «не до жиру — быть бы живу». Придется привыкать. Так начались мои трудовые будни, которые полностью перевернули прежние представления об этом отделении. Теперь практика в терапии казалась мне легкой прогулкой. По крайней мере, тогда мне не приходилось, сломя голову, сразу после учебы бежать в больницу, наспех делать домашку и принимать смену в восемь вечера. Кроме мытья и дезинфекции помещений в мои обязанности входил уход за лежачими больными: мне следовало кормить их с ложечки, переворачивать и, — самое ужасное, — подставлять «утки», то есть, судна для туалета, а потом выливать, мыть и дезинфицировать. И если ночью работы было немного, то в выходные, — дневные смены, — я хлебнула сполна. Я чувствовала себя ужасно. Помимо того, что я не высыпалась и уставала физически так, что порой еле доползала до кровати, мне было противно и мерзко. Я видела кровь и гнойные раны, рвоту и испражнения, слышала стоны и крики, а запах хлора и формалина впитался мне под кожу и теперь сопровождал меня везде. Я плакала ночами в подушку, обещая себе, что каждый новый день будет последним, и я уйду, буду снова где-нибудь скитаться, но только не здесь, не в этом душном аду, где на меня все смотрели, как на бездомного котенка, и жалели, пытались погладить и прикормить, — все, от заведующего до сестры-хозяйки — пожилой женщины по имени Зоя Ивановна, за исключением одного только Олега Сергеевича, который почти не вылезал из оперблока и никакой заинтересованности во мне больше не проявлял. Казалось, он вообще забыл о моем существовании, как только меня сюда притащил, а мне, напротив, хотелось взять и высказать ему все, что я думаю по этому поводу. Но он будто специально не попадался мне на глаза. Так прошло три недели. И вот, неизвестно почему, сегодня меня допустили в операционную. Но я так устала за все это время, что не испытала того священного трепета, которого ожидала. Да, было интересно. Но стоило мне только представить, как я буду все это отмывать, как меня бросало в нервную дрожь. Это было последней каплей. Пришлось признать, что эксперимент Волкова провалился: подопытный не справился с поставленной задачей. Я поняла, что уйду. *** Была пятница, только что закончились пары, и я выходила из академии с мрачной решимостью сегодня же поговорить с профессором о своем увольнении. Я уже сбегала с крыльца, когда меня окликнули: — Пахомова! Я остановилась, думая, не почудился ли мне этот голос. Не почудился. Антипов топтался на тротуаре, переминаясь с ноги на ногу. Вот уж кого-кого, а его я точно не ожидала увидеть. Я подошла, удивленно спросила: — Ты что тут забыл? Хоккеист покривил пухлые губы, явно не готовый к такому «приветствию», потом, немного смешавшись, ответил: — Да я это, мимо проходил, смотрю, ты идешь, ну и решил поздороваться. — Мимо проходил, значит, — усмехнулась я, глядя на его покрасневший от октябрьского холода нос. — Интересно, сколько раз? Антон хмуро сверкнул на меня глазами. — Ладно, была рада увидеться, но я тороплюсь на работу, — быстро проговорила я и, обогнув его, направилась в сторону остановки, с которой обычно уезжала в больницу. У меня не было никакого желания разговаривать с Антиповым. Во-первых, он бросил Олю. Во-вторых, не стал меня слушать, когда я к нему пришла. В-третьих, он остался где-то там, в прошлой жизни, которую я старательно стирала из памяти. Но Антипов, по-видимому, стираться совсем не желал, потому что вскоре нагнал меня и прихлобучил тяжелой рукой, обняв за плечи. — Пахомыч, ну ты чего? Подожди! Я дернулась, стряхивая его руку, и пошла дальше. На счастье, нужный автобус подошел сразу, и меня затянуло в открытые двери вместе с другими пассажирами. Антон остался на остановке, и в окно я видела его растерянный взгляд. *** Эта встреча сбила меня с толку, и я даже забыла, что хотела найти Волкова сразу же, как приду в больницу, так что к этой мысли я вернулась только тогда, когда отмыла уже половину коридора. Интересно, профессор еще здесь? Скорее всего да, потому что он практически жил в отделении, если не считать тех дней, которые проводил на кафедре. Значит, сейчас домою полы, и пойду к нему в ординаторскую, или где он там… Так и скажу, мол, Олег Сергеевич, вы оказались правы, людей я не люблю, но это не помешает мне стать хорошим врачом в будущем, а эта каторга — выше моих сил. Да, прямо так и скажу: выше моих сил… Задумавшись, я не сразу заметила чьи-то остроносые бежевые туфли и еще несколько секунд возила перед ними тряпкой, пока ее не пронзила высоченная шпилька. — А ты что еще такое? — А? — переспросила я, пытаясь выдернуть тряпку из-под каблука и поднимая взгляд на обладательницу туфель. — Я спрашиваю, что ты за недоразумение, — раздраженно сказала красивая женщина с большими, как два озера, синими глазами, выразительными губами и тяжелыми светлыми локонами, волной ниспадавшими на плечи. Я ее раньше здесь не видела. Но это вовсе не позволяло ей обращаться со мной в таком тоне. Я выпрямилась, бросила на нее взгляд «снизу вверх», хотя она превосходила меня в росте, и спокойно ответила: — Я — палатный санитар. А вы, простите, кто? — Что? — у женщины вырвался смешок. — Кто я? Она оглянулась по сторонам и, заметив наблюдавшую за этой сценой Зою Ивановну, поманила ее тонким пальчиком: — Зоечка, пойдемте-ка, перекинемся парой слов… Они зашли в кабинет сестры-хозяйки, и Зоя Ивановна, войдя, а вернее, вкатившись следом, потому что была кругленькой, как колобок, оставила дверь слегка приоткрытой. А я вернулась к своему занятию. И даже не пыталась подслушивать. Просто говорили они громко, а мне как раз нужно было помыть перед кабинетом пол… — Что еще за новая санитарка? — возмущалась женщина. — Да еще такая невежа? Это ж надо, у меня спрашивать, кто я такая! Она особенно выделила голосом это «у меня», чтобы всем сразу стало ясно, что она в отделении — личность известная. Да я это уже и так поняла, по гонору. — Это София Пахомова, студентка Олега Сергеевича. — Студе-е-ентка… — протянула фифа. — Ясно. А что, у нас штата не хватает? Я думала, мы укомплектованы под завязку. — Насколько я знаю, девушка оказалась в непростой ситуации, ей негде жить, — ответила Зоя Ивановна. — Волков для нее у Глазунова вакансию выбивал. А сейчас поручил Ирине Борисовне за нее взяться, обучить всему, хочет в оперблок переводить. В этот момент мы с незнакомкой, кажется, впали в ступор одновременно. — Понятно, — первой пришла в себя она, и в ее голосе мне почудилась угроза. — Значит, Олежа ее за красивые глаза сюда взял, пожалел бедняжку… — Ох, ты это брось, Дашенька, не все живут по твоим понятиям, — строго ответила ей Зоя Ивановна. — А вы мне не тыкайте! — взвилась «Дашенька». — Я с этим разберусь! — и вылетела из кабинета, едва не споткнувшись о мое ведро. — София, значит? Пахомова? — прищурив глаза, усмехнулась она. — Ладно… И, демонстративно вытерев туфли о тряпку, постучала каблучками в сторону ординаторской. — Кто это? — слегка обалдев, шепотом спросила я у появившейся следом сестры-хозяйки. — Это хирург наш, Дарья Артемовна, — просветила меня Зоя Ивановна. — Она в отпуске была, сегодня первый день, как вышла, вот и не в курсе. Да ты не обращай внимания, — пожилая женщина мягко улыбнулась. — Она в нашего Олежку уже лет семь как влюблена, вот и видит в каждой девушке потенциальную соперницу. Попривыкнет к тебе, успокоится. Вот как. Дар-р-рья Ар-р-ртемовна, значит. У нее даже имя рычащее, немудрено, что такая стерва. — А он ее тоже любит? — Да что ты, — всплеснула руками Зоя Ивановна. — Он никого не любит. Один, как перст. Вернее, есть на сердце у него девушка, да она умерла давно. — Да вы что? — заинтересовалась я и даже про пол забыла, стояла, опираясь на швабру, а сестра-хозяйка и рада была поговорить, видно, не давала ей покоя эта история. — Да… Хорошая была девушка, Аннушкой звали. Учились они вместе, практику тоже вместе проходили, в этой больнице, я уж тут работала, помню их, молодых и веселых. Любил он ее сильно, жениться хотел. А как с семьей познакомил, так и разлад у них пошел… — Почему? Зоя Ивановна тяжело вздохнула. — У Олежека брат есть старший, Костя. Тоже врач, только стоматолог. Аннушка как его увидела, так он ей и глянулся. И она ему тоже. Хорошая девушка была, добрая, смешливая, как солнышко все вокруг себя освещала… Так она Олегу сказать боялась, знала, что он ее любит. Ко мне приходила, совета просила, ну а я что? Ежели сердцу не мил, какое тут счастье? А он как узнал, так свету белого не взвидел, они даже подрались с братом, Костя тогда ему нос сломал. Ну а потом что, смирился, на свадьбу пришел, поздравлял. Больше ни словом, ни делом не попрекнул ни ее, ни брата. Сын у них родился, так он с ним с удовольствием нянчился, помогал во всем. Дружно жили, хорошо. — А что потом случилось? Почему она… — Заболела, — покачала головой Зоя Ивановна. — Онкология. Олег на операции настаивал, но отец его — тоже хирург — не разрешил, опасно было такую опухоль оперировать. Олег до последнего с ним бился, говорил, что он сможет, он ведь тогда уж работал, жизни спасал, а ее спасти не смог… Назначили экспериментальное лечение. За год она сгорела, вот так… Женщина помолчала, о чем-то задумавшись. Видно, вспоминала то, страшное для семьи Волковых, время. — Родители с Костей и сынишкой его потом в Германию уехали. Бизнес у них там свой, частная клиника. А Олег вот остался. Хочу, говорит, на своей родной земле людей лечить, да рядом с Аннушкой быть. На кладбище исправно ходит, за могилкой ее приглядывает. Вот так вот. А хищница эта, — сестра-хозяйка неодобрительно покосилась на ординаторскую, — все к рукам его прибрать хочет. Да не выходит, вот и бесится. — Грустная история, — сказала я и поняла вдруг, почему Олег Сергеевич живет в квартире своей бабушки и не хочет ничего менять. Да много всего поняла, нашла ответы на свои давние вопросы, и образ Аннушки с фотографии все из моей головы не выходил, пока я работу не закончила. А закончив, постучалась в ординаторскую. Нужно было озвучить Волкову свое решение. — Можно? — я всунула голову в кабинет. — Входите, — разрешил Олег Сергеевич, корпевший над какими-то бланками и картами. — Что случилось, Пахомова? — Ничего не случилось, просто… Войдя, я увидела Дарью Артемовну. Она сидела в кресле, подогнув под себя стройные ноги, и пила горячий шоколад. Запах разливался по всей ординаторской, вызывая аппетит. Оторвавшись от работы, Волков вопросительно смотрел на меня уставшими глазами. Интересно, он сам-то спит, вообще? Ладно, сейчас не об этом надо думать, а о том, что я собиралась сообщить ему о своем уходе. За спиной выразительно кашлянула «Дашенька», намекая, что я уже задержалась в кабинете. — Олег Сергеевич, я… Вдруг некстати вспомнились слова Зои Ивановны: «Волков для нее у Глазунова вакансию выбивал…». Выходит, не было в больнице никакой работы для новенькой санитарки, он сам ее придумал. Только когда ему пришла в голову эта идея, когда я сидела у него на кухне, или еще раньше? Впрочем, это было не так уж важно. Главное, что он просто об этом подумал… — Я хотела поблагодарить вас за то, что разрешили мне учиться в оперблоке, и… может, мне стоит перевестись туда? Судя по звукам сзади, Дарья Артемовна поперхнулась напитком. Да и я, признаться, от себя такого не ожидала. — Обязательно переведетесь, — пообещал Волков. — Но вы еще недостаточно обучены. Ирине Борисовне потребуется еще немного времени, чтобы вам все показать, и, как только она решит, что вы готовы, мы оформим перевод. — Спасибо, — улыбнулась я. — За все. И, гордо подняв голову, вышла из кабинета под растерянное похлопывание глаз главной стервы хирургического отделения. *** На следующий день я опять столкнулась с Антиповым нос к носу у подножия академии. — Ты опять тут? — бросила через плечо, даже не пытаясь остановиться и продолжая путь к остановке. — А ты опять сбегаешь? — донеслось мне вслед. — На работу опаздываю. — Расскажи хоть, где работаешь. Он догнал меня и пошел рядом. Потом стоял вместе со мной на остановке, пиная носком ботинка мелкие камешки на тротуаре. Я молчала, недоумевая, что ему от меня понадобилось. Сам ведь просил не подходить к нему больше с расспросами. Он тоже молчал, то и дело недовольно косясь на меня. А потом автобус подъехал. Предчувствуя скорое спасение, я зашла внутрь и плюхнулась на сиденье, переводя дух. Только Антипов тоже зашел и встал рядом, нависнув сверху, как коршун. Под его испытующим взглядом я чувствовала себя неуютно и нервно. Так и доехали, молча, до нужной остановки. Шли тоже молча. Я впереди, Антипов маячил сзади, как гребанный телохранитель. Завернули в больничный двор. Тут мне надоело это преследование, и я резко развернулась, чтобы, наконец, отшить сопровождающего. Антипов, не ожидавший таких маневров, не успел притормозить и впечатался в меня со всего маху, и я уже почувствовала, что падаю, как в следующий миг его руки подхватили меня и бережно прижали к себе. Убедившись, что твердо стою на земле, я сердито отпихнула от себя Антона и отошла в сторону. — Пахомова, ну хватит дуться, а? — примирительным тоном попросил хоккеист. И ресницами так трогательно похлопал. — Признаю, виноват, обещаю исправиться. Я хотела сказать что-то колкое, но смогла только устало махнуть рукой. — Ладно. Говори, зачем пришел. — Может, присядем? — Антипов огляделся в поисках скамейки и нашел одну возле ограды. Подошел, смахнул рукой слой сухих опавших листьев. Я опустилась рядом с ним, глядя на освещенные окна хирургии. Конспекты сегодня не успею сделать перед работой, придется ночью тихонько пробираться в столовую. Там, за одним из столов, заниматься было удобнее всего. — Я слышал, ты из дома ушла, — сказал Антипов. — Ну ушла, и что? — Мне уже надоело мусолить эту тему. Сначала с Волковым, теперь с Антиповым. — Хотел сказать, что ты молодец. Горжусь тобой. Я на мгновение зависла, растерянно глядя на него. Он что, издевается? — Я серьезно, — как будто уловив ход моих мыслей, сказал Антон. — Слушай, я знаю, что батя твой у Калинина комбинат отжал — да все знают, и говорят, что не без твоей помощи, гонят на тебя, в общем. — Кто? — Да все… — вздохнул он. — Те, кто не разбирается. А я разобраться хочу. Расскажи. — Расскажи, расскажи, вынь да положь! — Раздраженно выпалила я. Достали, честное слово! — Пахомова, ты что такая злая? Я ведь помочь хочу. — Чем ты мне поможешь? Зачем тебе вообще в это лезть? Антон пожал плечами. Помолчал, глядя перед собой и что-то обдумывая, потом выдал: — Я, может, переживаю за тебя, припадочную. — А-а… — я открыла рот и тут же его закрыла, не зная, как реагировать на это признание. Переживает? Да с чего бы? То отмахивался, как от назойливой мухи, то по пятам ходит, не поймешь его! — Да, переживаю! — взбесился он и, вскочив со скамейки, принялся беспокойно размахивать руками. — Из дома ушла, живешь непонятно где, ни с кем из знакомых не общаешься, что я должен думать? — Мм… ничего? — невинно предположила я. — Может быть, ты опять чего-нибудь наглоталась и тебе плохо. — Он посмотрел на меня тяжелым взглядом, и я поняла: не шутит. — У меня до сих пор эта картина перед глазами стоит… Ну надо же, подумала я, какой впечатлительный. — У меня все хорошо, правда. Работаю здесь, — кивнула в сторону больничного корпуса, — живу тоже здесь. С учебы сразу в больницу, из больницы — в академию, вот, собственно, и все. — Ладно, — удовлетворенно сказал Антипов. — С этим понятно. Ну раз ушла, значит, было из-за чего? — Было. — Расскажешь? — Нет. — Почему? Я посмотрела ему в глаза и вздохнула. Может быть, я и хотела бы рассказать, но, боже, как же было страшно. Я боялась, что он станет меня презирать, как я сама до сих пор себя презирала. За глупость, за слабость, за никчемность свою. Прав был Стас, когда говорил, что я ни на что не гожусь. Наверное, что-то изменилось в моих глазах, потому что Антипов вдруг осторожно тронул меня за плечо, заглянул в лицо. — Эй?.. — Не хочу, чтобы ты осуждал меня, — сказала и добавила мысленно: «Только не ты». Почему вдруг в голове возникла эта мысль, мне самой не было понятно. Просто я вдруг почувствовала, что если Антон, узнав правду, молча развернется и уйдет, то оборвется последняя ниточка, связывающая меня с прошлым, в котором я была хоть немного, но счастлива. Если Антон, столько раз спасавший меня от падений на льду, от Крылатова, от приступа, и от иллюзий, не поймет, смешает меня с грязью, то я совсем пропаду в этом чужом и враждебном мире. — А если не буду? Я хлюпнула носом. На город опускались сумерки. Холодало. Я подумала, что если сейчас не расскажу, то завтра буду точно так же здесь с ним сидеть — он ведь не отстанет. Еще простыну, чего не хватало… И я стала рассказывать. С самого начала. И про свои встречи со Стасом рассказала, и про то, как документы подменила. И как потом узнала, что на самом деле натворила. Только про то, как Калинин меня изнасиловать пытался, не стала говорить. Ни к чему это… Антипов слушал внимательно, не перебивая, но я и так по выражению его лица могла догадаться, о чем он думает. Или пыталась переложить свои мысли в его голову, не знаю. Но было заметно, как его временами передергивает. — Ну и сволочь же! — выругался Антон, едва я закончила. — Кто? — Папаша твой, кто ж еще. Калинин тоже… упыренок. Всегда терпеть его не мог. Я опустила голову. — Презираешь меня? — спросила тихо. Антипов шумно втянул носом холодный воздух, помолчал. Я смотрела, как ветер поднимает листья с асфальта, приглашает их на последний танец, и они так отчаянно кружатся перед тем, как упасть… — Нет, Пахомыч, — наконец, ответил Антон, и у меня будто бы тяжелый груз с плеч свалился. — Ты, конечно, сильно накосячила, но я же вижу, как ты переживаешь из-за этого. Я грустно усмехнулась. — Ты вообще изменилась очень сильно, — добавил он, пристально глядя на меня. — Как будто другая девушка передо мной сидит, не та, которую я раньше знал. — А она умерла тогда, в твоей квартире, помнишь? — Брр, — Антипов поежился. — Не пугай меня, я ведь сейчас один живу, еще будут призраки по углам мерещиться. — Как один? А мама? — А она замуж вышла. За Макеева. — Ничего себе. — удивилась я. — Поздравляю! — Да не с чем поздравлять, — раздраженно повел плечами хоккеист, и его лицо приняло прежнее недовольное выражение. — Теперь в команде считают, что у тренера ко мне особое отношение, как к пасынку, понимаешь? — А оно правда есть, это особое отношение? — Да фиг его разберет. — Ну вот… — А ты что дальше делать собираешься? — спросил он. — Пока ничего, буду работать. Потом денег накоплю, квартиру сниму. А там посмотрим. — Звучит, как план, — улыбнулся Антон. — Спасибо тебе, Антипов, — искренне сказала я, кладя руку на его предплечье. — За то, что понял. И за то, что не все равно. Уж от кого, а от Антипова я такого не ожидала. И было приятно до замирания сердца в груди, до улыбки, против воли расплывавшейся на лице. До тонкого мостика доверия, перекинувшегося от меня к нему. — Я к тебе еще приду, — пообещал Антипов. — Ты номер мне свой дай. А то прячешься ото всех. — От тебя спрячешься, — улыбаясь, проворчала я и продиктовала ему свой новый номер телефона. — На днях позвоню, встретимся? Я пожала плечами: давай… Когда он выходил из больничного двора, я махала ему вслед, чувствуя, как на душе становится чуточку легче.