Окропляя снег кровью

      Дрим вздрагивает. Его щёк иголками касаются хлопья снега. Кусаючи они ложатся на побледневшие веснушки, слипают глаза, застревая между ресниц. От них остаются мокрые следы на коже, и Дрим находит это внезапно отрезвляющим. Словно пелена медленно сползает с его глаз и мыслей, отпускает и не спеша уходит в небытие. В каком-то смысле она даже бросает его, потому что внутри пропадает тот импульс, на котором он двигался. Нога неловко повисает в воздухе, наполовину закончив шаг вперёд, и Дрим обнаруживает себя застрявшим в невысоком сугробе. Холодная сырость пропитывает сапоги из потёртой кожи и студёными мазками лижет у щиколоток. Тюремная роба постыло виснет тонкой колющей тканью, открывая пространство морозному воздуху. Броня начинает казаться тяжёлой ношей, а не защитой — его маленькой крепостью из незерита и кожи. В голове странно и неприятно пустеет. Дрим хмурится, и сухая шершавая кожа на лбу натягивается; появляется тревожное непонятное чувство чего-то потерянного. Позвонки и суставы трещат и скрипят, словно несмазанный механизм, когда Дрим оглядывается медленным и непривычно робким движением. Позади он обнаруживает только собственный след, змеёй уползающий куда-то под низкие ветки деревьев. Всё, что его окружает — лишь ели да сосны, и те внезапно начинают казаться врагами. Они окружают его, медленно окольцовывают и ведут хоровод, почти парад смерти. Над головой крышкой гроба кажутся глядящие на него пасмурные облака: они давят плотной завесой, прячут лазурное дыхание неба. Повернувшись обратно, Дрим ёжится и непонятно: от тревоги или от дрожи по всему телу. Точно. Дрим отстранённо — как наблюдатель, будто тело вовсе и не его — замечает, как весь дрожит. Дрожит крупно, и от этого больно сжимаются мышцы: его словно скручивает, и ещё незажившие травмы отзываются неслабыми стонами. Ощущение чего-то, сбежавшего у него из-под носа, вильнувшего куда-то под те самые еловые ветки, усиливается, и Дрим прощупывает внезапно неправильную пустоту у себя между окоченевшими пальцами. Мир слегка наклоняется, кружится, и в животе поселяется нервный комок из чего-то живого и противно отдающего горечью на языке. В голове со странным усилием скрипят шестерёнки. Вялая и запоздалая мысль на удивление бьёт очень резко и больно: он стоит на месте и ему очень холодно.       Отчего-то всё это внезапно кажется глупым. И лес вокруг, и снег, и небо над головой. Словно кто-то нарисовал безвкусную, нелепую картину и грубо вклеил маленькую фигурку Дрима куда-то в уголок. Бесполезная трата ресурсов и времени. В груди возникает отчаянное и давящее желание пошевелиться, сделать хоть что-нибудь, развеять это чувство напрасности. Но стоит ему лишь глянуть на поднятую перед лицом руку, и это начинает казаться бессмысленным: только сильнее затягивается внутренний узел. Мерзко. Противно. Он не должен стоять в этом сугробе и глупо смотреть на свои покрасневшие пальцы. Не должно быть так тихо, статично, спокойно. Всё должно двигаться, нестись с бешеной скоростью, меняться калейдоскопом событий. Дрим должен идти в этом ритме вместе с собственным миром. Но что-то словно застряло глубоко у него в извилинах мозга. Оно не даёт импульсам бежать по бесконечным дорожкам, нести мысли, намеренья, чувства. Оно отвинтившийся болтик. Лишняя деталь. Или камень. Оно тяжким грузом отдаёт в голове, сиреной кричит о тревоге. И Дрим невольно погружается в эти ощущения, укрывается ими словно пледом и зарывается пальцами в рассыпающуюся от прикосновения ткань. Колени его подгибаются, врезаясь в дно снежной ямы. Голова вжимается в плечи. Руки кольцом оплетают живот.       Холодно. Пусто.       Впереди раздаётся хруст снега.       Этот звук приближается. Нарастает с каждой секундой, словно идущий торопится и что-то с упрямой твердолобостью ищет в затопленной снегом тайге. В голове щёлкает: походка звуками намекает на человека. Сердце Дрима больно сжимается, в глотке что-то начинает скребстись. Кто идёт. Зачем. Остановись. Внутри Дрима волной поднимается паника. Нужно бежать, драться да хоть царапаться и кусаться: ему нельзя обратно в тюрьму. Нельзя. Он не сможет снова там остаться. Дрима тошнит: горький комок застревает в горле. Ножницы в его плоти, бесконечно текущая кровь, осколки костей — всё это плывёт у него перед глазами. Он не хочет, пожалуйста. Ноги не слушаются. Голова кружится. Дрим отчаянно жмурится. Он так устал-       — Дрим!       Панз? Голова Дрима дёргается с хрустом, распахнутые глаза фокусируются на знакомой фигуре.       Там, впереди, пытается отдышаться, рукой опёршись о дерево, Панз. Клубы пара из его рта завиваются сложной мозаикой. Ни брони, ни оружия. Дрим тяжело сглатывает.       Всё в порядке. Он в безопасности. Это Панз. Не Квакити. Не Сэм. Панз. Белая толстовка сливается со снежным покровом; кажется, словно Панз вовсе иллюзия, игра его дурного рассудка. Дрим молчит, дышит глубоко и осторожно: вдох через нос, через рот — выдох. Панз восстанавливает своё дыхание и выпрямляется. Золото на его шее совсем тихо звякает.       — Нашёлся, придурок, — говорит он, усмехаясь, а мелкие морщинки возле глаз тихо шепчут об облегчении.       Слова немного, но отрезвляют. Дрим невольно расслабляется, опускает плечи, и тень улыбки — усталость на грани с истощением — мягко проскальзывает у него на лице.       Для Панза это разрешение подойти ближе.       Через четыре секунды (он не считал, нет) Панз его обнимает так крепко, что броня неприятно врезается в кожу. Но Дрим не отстраняется. Не хочет — внезапно обнаруживает он для себя. Становится... тепло. Дрим закрывает глаза и дрожащими руками наконец отвечает на объятия. Он аккуратно и медленно кладёт Панзу на спину свои руки и проводит пальцами по приятной на ощупь ткани толстовки. Что-то глубоко тоскливое шевелится в груди, и Дрим, судорожно вдохнув колючий от мороза воздух, утыкается Панзу в шею.       Тепло. Так тепло.       — Дрим?       Панз отстраняется, и Дрим еле сдерживает позыв утянуть того обратно к себе. Тепло уменьшается. Руки Панза скользят по предплечьям Дрима и останавливаются у него на ладонях. Их пальцы неловко переплетаются, и Дрим ненадолго задерживает на этом своё внимание, прежде чем заглянуть Панзу в глаза. Они у него голубые. Лазурные даже, и такие нежные и беспокойные. Дрим цепляется мысленно за его образ: за то, как Панз хмурится, как подрагивают тревожно его пальцы, за его бледную фигуру и громоздкое золото. Склизкий ком в горле лишь на мгновение, но растворяется.       — Ты здесь, — с огромным усилием выходит из Дрима сдавленно и хрипло.       Ноги коченеют. Он их не чувствует.       — Где же мне ещё быть, — Панз нервно ухмыляется, его глаза бегают по худощавой фигуре Дрима, а брови мягко хмурятся в замешательстве.       Он явно хочет что-то сказать, сообщить, но лишь желваки играют у него на лице. Он вглядывается в лицо Дрима с такой сосредоточенностью и пытливостью, что бывает у Панза только при попытках понять: врёт ему Дрим или нет. Привычно отмахнуться у Дрима не получается, и он опускает глаза.       — Эй.       Уши режет от непривычной мягкости обычно твёрдого и спокойного голоса. Это болезненно срывает корку с какой-то очень старой и гноящейся раны. Задевает особенно чувствительный нерв. Дрим мешкает, но поднимает свой взгляд. Панз набирает в лёгкие воздух.       — Искал тебя. Еле нашёл, — звучит почти как обвинение (душит петлёй на шее, жжёт ядом в крови), но Дрим заглядывает глубже, рассматривает чужие секреты.       Но тех не оказывается.       И тогда слова Панза становятся такими неожиданно важными. Словно великая истина, которую можно хранить всю жизнь возле сердца. Искал его. Панз. Он искал его. Дрим выдыхает огромное облако пара. Конечно, искал. Разумеется. Иначе и быть не могло. Дрим чувствует облегчение. И тепло. Где-то глубоко внутри, оно виляет хвостом, уворачивается, не даёт ухватиться, но послушно сидит и не уходит. Снежинки понуро касаются кожи, оставляя следы, влажные и колкие от холода. Дрим закрывает глаза, сжимает чужие пальцы в руках, и судорожный выдох снова вырывается у него изо рта. Он притягивает их сцепленные руки и прижимает ко лбу.       О ИксДи.       Руки Панза заметно напрягаются.       — Дрим, что случилось?       «Много чего», — хочется ответить и просто ухмыльнуться, словно ничего из этого «многого» его не волнует. Ни тюрьма, ни пытки, ни проваленный план, чтоб его черти на клочья порвали. Хочется привычно обмануться, отбросить всё лишнее и побежать. Ощутить, как буйно клокочет в нём кипящая от ярости кровь. Снова держать свой топор без дрожи в руках. Надеть маску, спрятаться от всего мира. От этих мыслей тянет и режет в груди, поэтому ничего и не получается. Но Панз смотрит, всё ещё пристально так, словно под кожу заглядывает. От сравнения сковывает напряжением спину. А Дрим, в общем-то, и не знает, что ему ещё ответить. Кажется, будто вот он соврёт и вовсе сломается. А скажет честно — помрёт.       Усталость впервые с таким громким и отчаянным воем рвётся наружу.       Надо ответить. Панз ждёт. Язык неприятно липнет к нёбу. Дрим открывает глаза, смотрит на Панза пусто и блекло. Роется у себя в голове. Пытается достать, выковырять хотя бы какой-то ответ.       — Я не знаю, — лишь слетает с языка слишком потерянно, слабо.       Панз хмурится. Возникает желание отвернуться. Он кусает губу; его взгляд снова оббегает всего Дрима. Что-то задушенное и вязкое касается сердца, когда Панз встаёт и тепло ускользает. Дрим хватается за последние всполохи — след от горячих углей. Мысленно пытается до них дотянуться, найти, откопать где-то в себе, потому что просто не может быть, что его, этого тепла, в нём не осталось. Но Дрим ничего не находит. Поэтому он просто смотрит. Смотрит на то, как Панз о чём-то усиленно думает, как он принимает решения, подбирает слова. Дриму неожиданно хочется рассмеяться. Громко и горько. Так сильно, чтобы оглохнуть и было так больно, что его наконец вырвет из душащего оцепенения, и он сможет думать, решать, говорить.       Но получается только молчать. Отвратительно и бесполезно.       А потом Панз протягивает ему руку, и Дрим глупо моргает.       — Пойдём домой.       Панз говорит твёрдо, уверенно, а в глазах у него лазурное небо.       И Дрим решает послушаться.       Он хватается за протянутую руку и с трудом, но поднимается. Снег комьями падает наземь, ложится обратно в сугроб. Лицо колет от холода, тело крупно дрожит. Но тепло от родных пальцев мягко напоминает о чём-то важном. Словно помогает идти. Двигаться в нужную сторону.       Руку Панза Дрим не отпускает, сильнее сжимая в ладони.       Домой.       Остальное пока что неважно.