Emergency contact

Кацуки как раз садится ужинать, когда у него звонит телефон. Конечно же, это Шото. Когда он отвлекается, проблема обычно в Шото. “Ты занят?” — говорится в сообщении. "Я ем. Что тебе надо", — отвечает он. “Неважно.” Кацуки закатывает глаза. "Хорош драматизировать и говори уже". Три точки появляются и исчезают, появляются и исчезают. Когда приходит сообщение, оно оказывается намного короче, чем ожидал Кацуки. “Меня поразила причуда. Можешь приехать?” Сообщение побуждает больше вопросов, чем ответов: “поразила причуда” может означать что угодно – от смертельной потери крови до хождения с утиным клювом. Но нет смысла расспрашивать Шото по смс: он ужасный переписчик. Кроме того, Кацуки уже принял решение. Он отправляет сообщение, что будет на месте через двадцать минут. Хмурится, глядя на свою нетронутую тарелку с супом, затем выливает его обратно в кастрюлю. И только на полпути до квартиры Шото до него доходит, что это может быть связано с сексом. Это было бы вполне логично; Шото был бы не первым героем, который пытался пересидеть дома, только чтобы понять, что нужна, кхм, помощь. Был также логичен звонок Кацуки, а не одному из своих, ну, более приятных друзей. Кто же лучше поможет справиться с непроходящим стояком, чем парень, с которым ты продолжаешь целоваться по пьяни и который уже запускал руку тебе в штаны за стойкой бара на дне рождения Сато? И, возможно, они пару раз целовались трезвыми. Кацуки уверен, что это вот-вот перерастёт в нечто большее, и что Шото ждёт, когда он сделает первый шаг. Когда… он доберётся до цели, ясно? Но заставлять Шото кончать по десять раз до полуночи, чтобы он не превратился в тыкву, – совсем не то, что он хотел бы сделать. Когда Шото открывает дверь, он испытывает облегчение, обнаружив, что тот цел и невредим и не выглядит избитым или возбужденным. Он только что из душа, волосы ещё влажные. Одет он в футболку и спортивные штаны. — Что у тебя в кастрюле? — спрашивает он. — Суп. Возьми. — Кацуки суёт ему в руки кастрюлю и наклоняется, чтобы развязать шнурки на ботинках. Он заваливается на диван, а Шото отправляется на кухню. Возвращается с двумя стаканами воды и садится рядом с Кацуки на диване, сложив руки на коленях. — Так что? — спрашивает Кацуки. — Так что?.. — Что за причуда, дурачок! Что она делает? — А, это, — Кацуки с трудом сдерживается, чтобы не придушить его. Что, чёрт возьми, ещё он мог иметь в виду? — Она создаёт иллюзию невыносимой боли. “Это…ещё хуже", — думает Кацуки. — Кто тебя поразил? — Грабитель банка. Их была целая группа. Парень подкрался ко мне сзади, когда я дрался с его сообщником. — И ты позвонил мне? А не Хвостатой или Деку? — Бакуго чешет в затылке. — Они бы заставили меня вернуться в больницу, — объясняет Шото. — Доктор хотел вырубить меня, пока причуда не перестанет действовать. О, теперь Кацуки всё понял. Это тот случай, когда добрый, заботливый друг не поможет. Шото может доверять Кацуки, который знаком с его ненавистью к больницам и настроен против авторитаризма, в том, что касается его склонности к саботажу. — На самом деле, ты не обязан мне помогать, — говорит он, но Кацуки отмахивается от слов. Они оба понимают, что если бы Кацуки был против, его ноги здесь и не было бы. — Знаешь, что произойдёт? — Эффект наступит постепенно и достигнет пика через восемь часов. Прошло уже четыре. Думал, что смогу просто отоспаться. — Думал, что сможешь отоспаться от невыносимой боли? — Иллюзии невыносимой боли, — поправляет Шото, будто это что-то меняет. — В то время это казалось неплохой идеей. — Значит, это уже больно. Шото кивает. — Я почти ничего не делал сегодня, но я чувствую телом, словно пробежал марафон, — он разводит руки, сгибает их в локтях, снова разводит. — Ничего плохого не случится. Я написал тебе из-за страха, что поранюсь по-настоящему. — Я прослежу, чтобы ты не споткнулся о собственные ноги и не сдох, — говорит Кацуки, на что Шото скорчил гримасу. — Хочешь поужинать? Какой-то придурок помешал мне. — Наверное, что мне не стоит есть. В голове была мысль, что я могу подавиться собственной рвотой. Да, Кацуки вообще-то не хочет иметь с этим дело. — Тогда, может быть, просто немного бульона. Он наливает себе тарелку супа, а Шото – бульона, и они ужинают за просмотром сериала, который смотрел Шото. В отличие от Деку и Киришимы, Шото всё время молчит, и те немногие комментарии, которые он делает, заставляют Кацуки смеяться. Если бы не неловкое ерзание Шото, нехарактерное для того, кто напоминает дерево, это было бы даже мило. Их посиделка могла быть даже похоже на свидание. После трёх серий Шото ставит паузу. — Пойду прилягу. — Ладно, — Кацуки собирает тарелки и бросает взгляд в сторону спальни. — Может, мне?.. — Если ты не против. — Ага, хорошо. — Одна половина Кацуки хочет выбежать за дверь, другая – слишком взволнована мыслью о том, чтобы забраться в постель к Шото. — Я помою посуду и сразу приду. Он никогда раньше не был в его спальне. На удивление, всё как обычно. Шото лежит на стороне кровати, что ближе к двери, поэтому Кацуки занимает вторую половину, прислонившись к изголовью. Он смотрит на часы. Осталось чуть больше часа. — Как ты себя чувствуешь? — У меня болят мышцы, как при гриппе. — Где больнее всего? — Везде, — раздражённо говорит Шото. В другое время это могло бы показаться забавным. — Можешь выключить свет? Кацуки так и делает, погружая их в темноту и неловкое молчание. Он пару раз пытался завязать разговор, отвлечь Шото, но по его односложным ответам совершенно ясно, что он хочет, чтобы Кацуки заткнулся. Он сдаётся и вместо этого проверяет свой телефон, просматривая забытые социальные сети, но это оказывается ещё скучнее, чем сидеть в темноте и ничего не делать, поэтому он выключает его. Сорок пять минут. Шото держится на удивление хорошо. Кацуки уверен, что, на его место, он бы уже ругался и швырял вещи в стену. Но это никогда не было в стиле Шото. Он задумчивый человек, из тех, кто страдает молча. При ближайшем рассмотрении оказывается, что он дышит тяжело. Лицо напряжено, будто он морщится. Цепляется за простыни перед собой, как за спасательный круг. Он скрывает насколько больно, понимает Кацуки. Он преуменьшает насколько больно ради Кацуки, и, вероятно, делает это с тех пор, как тот пришёл. Кацуки кажется себе идиотом. Но что он может сделать? Шото не просил о помощи, но значит ли это, что он не хочет этого? Кацуки не желает переходить границы дозволенного, но и просто так оставлять его переживать боль кажется неправильным. Может, принести ему холодный компресс или грелку? Оба варианта излишни: Шото может сделать это своей причудой. Должен ли Кацуки взять его за руку и сказать, что всё будет хорошо? Он всё ещё в раздумьях, когда Шото начинает плакать. Что-то ломается внутри Кацуки. К чёрту границы. Он обнимает Шото так нежно, как только может. — Прости, — выдыхает Шото. — К чёрту всё это, не извиняйся, Шо, — Даже сейчас Кацуки понимает, что это первый раз, когда он называет его по имени, а не Тодороки или каким-нибудь ругательством, призванным скрыть настоящие чувства. — Ты не сделал ничего плохого. Кричи, если хочется, но, чёрт возьми, не извиняйся. Он просто продолжает плакать, вцепившись пальцами в футболку Кацуки, а не в простыни. Тычется лицом в его плечо. — Так больно. — Знаю, но ты… ты очень сильный. — Шото сотрясается от рыданий, и Кацуки клянется, что ему тоже больно. — Скоро всё закончится. У них осталось тридцать минут. Кацуки понимает, что они будут самыми долгими в их жизни. Становится лишь хуже. Каждая мышца в теле Шото напрягается, когда он пытается бороться с болью. Кацуки продолжает гладить его по волосам, хотя и не уверен, что Шото вообще осознает прикосновения. Ему то слишком жарко, то слишком холодно, терморегуляция на нуле, пот струится по его шее не от воображаемой температуры, а от усилий, которые он прилагает, чтобы выдержать. Кацуки становится дурно от того, что он видит его таким. Он клянётся, что, когда всё закончится, он позаботится о том, чтобы Шото никогда больше не проходил через подобное. Он отправится в участок и надерёт зад ублюдку, который это сотворил, а затем, когда Шото снова пострадает, он будет рядом с самого начала, чтобы сказать, что ему не нужно скрывать боль. И что он никогда, никогда не будет одинок… За две минуты до истечения срока Шото обмякает на нём со всхлипом, в котором безошибочно угадывается облегчение. Кацуки приходится подхватить, чтобы он не уткнулся лицом в подушку. Он не открывает глаз, и слёзы продолжают литься, температура возвращается к норме, и он разжимает пальцы, сжимающие футболку Кацуки. Кацуки собирается спросить, не нужно ли ему чего, когда слышит тихое сопение и понимает, что Шото заснул. Он отключился от мира на всю ночь. Утром Кацуки вылезает из-под него, идёт в ванную, делает звонок и снова ложится. Только когда в окно пробиваются лучи солнца, он, наконец, просыпается. — Бакуго? Что ты…ой, — съёживается он, поворачиваясь лицом к Кацуки. — Мышцы затекли? — спрашивает Кацуки, Шото кивает. — Хорошо, что я остался. — Не хотел задерживать тебя на всю ночь. Разве тебе не надо на работу? — Я позвонил. Всё в порядке, — добавляет он, когда глаза Шото расширяются. Он вспоминает обещание, которое дал самому себе. Он думал об этом всё утро, и, проснувшись рядом с Шото, только больше уверился в том, как нужно поступить. — Я хотел остаться с тобой, — говорит он. — Я хотел убедиться, что с тобой всё в порядке. — О, — тихо произносит Шото. На его лице появляется лёгкая улыбка. — Спасибо. Кацуки придвигается ближе. — В любое время. — И для тебя тоже, — отвечает Шото. — Я имею в виду, если тебе нужно… Кацуки целует его прежде, чем он успевает закончить предложение. Смысл, в любом случае, тот же. Это самый целомудренный поцелуй, который они когда-либо разделяли, и к тому же самый лучший. Кацуки снова гладит его по волосам, и на этот раз он понимает, что Шото чувствует прикосновение по довольному вздоху, который тот издаёт, касаясь его губ. Кацуки не хочется останавливаться, но: — У тебя в холодильнике есть настоящая еда? — Настоящая еда? — Только не лапша. — О, — произносит Шото. — Есть рис и яйца. Кацуки откидывается на подушки. — Этого хватит. — Тебе не обязательно… — Неа. Я хочу. — Хорошо, — соглашается Шото. — Но есть один момент. Он снова притягивает Кацуки к себе, и поцелуй получается куда менее целомудренным. Игнорируя боль в мышцах, он обхватывает Кацуки руками и ногами, как осьминог. — Отвлекаешь, — бормочет Кацуки. — Привыкай к этому.