Шюмег

      Теплое помещение маленькой чайной быстро растворило в себе холодный морозный вздох улицы и расплавило редкие снежинки на лизиной шубе. Последний столик, стоявший чуть поодаль как наказанный, ближе к углу, а потому любимый многими, принимал не одного-двух преподавателей, как обычно желающих немного уединения. Другие немногочисленные посетители и любители согреться не при помощи введения алкоголя внутрь с любопытством зазвенели чашками, не отрывая глаз от скидывавшей тяжелую верхнюю одежду Лизы – ходячего источника свежих сплетен, которые в буквально каждой маленькой деревушке были на вес золота. Однако сама Пожарская не обратила на это ни малейшего внимания – только вальяжно уселась на стуле, пробубнив что-то вроде “все на твой вкус”.       Натали же буквально через минуту вернулась, вооруженная подносом с двумя пухлыми кусками пирога, судя по запаху того самого, что приманил ее еще по дороге на почту, и пузатым чайником, по-бандитски дымившим из носика.       – Солнце, я совсем не надолго, у меня буквально есть еще два-два с половиной часа – потолок, – Лиза задумчиво посмотрела на свои карманные часы поверх солнечных очков, после чего недовольно хлопнула крышкой.       Дерн разлила чай по чашкам, пролив немного на блюдце.       – Я вообще не представляю… Как тебе удалось приехать?       – Следила за командировками, а когда подвернулся случай, сразу вызвалась. Нужно было доставить пакет документов местному министру от наших новых больших шишек, – Лиза подвинула к себе тарелку и принялась за пирог. – Выдали портключ до Лондона. А потом… Все как обычно: на месте его не оказалось, говорят, уехал, оставляйте бумаги, мы передадим. И самое интересное, говоришь им по-английски, что пакет только в руки, не понимают. “Нет, оставляйте”... Я поругалась, еще поругалась, потом поскандалила… В итоге меня послали сюда.       – Уж послали так послали… – Натали облокотилась на стол, мечтательно глядя на девушку.       – Угу. Обошла два бара. Зашла в первый, думала, ошиблась. Не паб – халупа какая-то. Второй оказался поприличнее. Знаешь, не думала, что скажу что-то подобное, но я рада, что мужики иногда хотят принять на грудь, – она хихикнула. – Иначе я бы тебя не застала. А пирог ничего…       Пара небольших кусков тут же исчезла во рту, аккуратно подведенном темной помадой. Третий ломоть старательно собрал одним из своих боков пудру с тарелки и тоже был съеден, но уже медленнее, со смаком. В воздухе витал его еще необъяснимо теплый запах, ненавязчиво смешивался с нотами лизиных духов и ее импортного лака для волос. Натали прикрыла глаза.       Воображение само отодвинуло в сторону ненужные декорации нелепого чайного магазина в шотландском дремучем захолустье и заботливо заменило их на более привычные: высокое окно, скрытое под вуалью полупрозрачного тюля, на не заметном обычному глазу четвертом этаже, у которого стоят простой круглый стол в окружении двух скрипучих стульев и одинокий исполинский присад в углу, затейливый ковер в темно-бордовый рисунок, покрывавший только часть паркетного пола большой, казавшейся пустой лизиной комнаты. Вот-вот возмущенно забухтит на плите чайник, Пожарская достанет из серванта пару нелепых кружек, казалось бы совершенно не подходящих ей самой, всегда аккуратной и красивой, зашелестит кофемолкой. За приоткрытым окном раздосадованно закричит старуха, уже не надеявшаяся продать два последних несчастных чахлых букета. На балконе завозится придремавший Антоша. Натали с Лизой попьют невозможно крепкий и горький кофе, а сухой даже рядом с Малой Невой воздух надует штору.       – Рассказывай, как у тебя дела?       Дерн от неожиданности вздрогнула. Высокое окно вместе со столом и стульями исчезли.       – Ты вообще молодец, и в будущем пиши аккуратнее, – Лиза запила пирог большим глотком чая, – как я и думала, нас читают.       – Я так и поняла. В уведомлении говорили про пересылку через Москву. Только я не понимаю смысла всего этого.       Пожарская поправила солнцезащитные очки, подтянула плотные скрипучие перчатки и только пожала плечами:       – Без понятия. Может, на меня хотят что-то накопать, может, на тебя. Кто их знает. В любом случае будем аккуратнее. А, да. Счет я тебе открыла, пока оформила все на себя, но как чуть успокоится, сделаем нормально документы. Все данные по нему я убрала в письмо, оно в стопке с остальными.       – Лиза…       – Не бойся, я тебя не крышую, – она хитро улыбнулась. – Но, правда, незачем отсылать деньги, твоим на все хватает.       – Лиз, спасибо…       – Не реветь. Отставить сопли, – Лиза насупилась, видя, как Натали рукавом вытирает мокрые глаза, краснее, чем обычно. – Что я твоим скажу? Что ты совсем раскисла?       Дерн шмыгнула носом и судорожно глотнула из кружки в попытках успокоиться. Чай отчасти подействовал.       – Как они? Как мама, папа? Дедушка?       – Все дома, – Лиза доела пирог и отставила тарелку. Натали тут же подвинула ей свою нетронутую порцию. – Передавали тебе большой привет. По поводу отца не беспокойся: пока море штормило, они были у себя в станице. А, и телевизор у них “неожиданно” решил сломаться на это время. Так что все путем, никто на броневик не лез. Отец устроился работать на железку, мать твоя все там же. Дед только болеет, но все нормально. Он там тебе передачку оставил, потом посмотришь.       – Болеет? Чем?       Лиза снисходительно вздохнула.       – Солнце, ну вот сколько ему лет? Много?       – Много, – тихо ответила Натали.       – Вот и я об этом. Почему родители его вообще не заберут? Маме твоей не лень готовить на два дома? – Лиза принялась за второй кусок пирога, подлив и себе, и Натали чай.       Дерн грустно отвела глаза:       – Понимаешь… Он не пойдет. Его бесполезно уговаривать. Да, как бабушки не стало, ему тяжело приходится одному, но… У него свой дом, двор, огород. Он там хозяин. Делает, что хочет. Справляется, убирается, готовит понемногу, ходит рыбачить, на лавочку. А у нас он будет вечно чувствовать себя гостем. Камнем на шее. Папа ему, конечно, предложил. Но это бесполезно. Ему так лучше, – Натали немного оживилась, – он, наоборот, хочет сам помогать.       – Теперь понятно, в кого твой отец такой настырный, – Лиза хихикнула.       – Неправда. Дедушка очень добрый. Особенно с годами… Помнишь, он вдоль двора засадил клумбу? Там есть что-то такое, цветет темно-фиолетовым. Как один из бабушкиных костюмов. Он мне как-то говорил, что весной смотрит на клумбу и видит, будто бы бабушка стоит…       Лиза хлопнула по столу. Приборы громко взвизгнули.       – Нет, ты опять за старое! Встретились впервые за полгода, и ты снова начинаешь!       – Не начинаю…       – Слушай, а и правда не начинаешь, – перебила Лиза и опасно приблизилась, – ты продолжаешь! Я, конечно, все понимаю, но неужели все здесь настолько плохо, что ты ничем новым не хочешь поделиться, а только мусолишь старое?       Натали непонимающе посмотрела на Пожарскую, видимо скукожившись на месте:       – Плохо? О чем ты?       Лиза измученно закатила глаза и откинулась на спинку стула, заметно приглушив голос.       – Ходишь в черном, но это еще можно понять, ладно, не считается. Не следишь за собой, судя по синякам под глазами, не спишь, носишь это задрипанное пальто, вместо того, чтобы еще осенью купить новое, как я тебе говорила, книги заказываешь центнерами, шугаешься ото всех… И при этом мне пытаешься доказать, что у тебя все в порядке. Вот я и спрашиваю, все так плохо?       Под столом отчаянно заламывались пальцы, чудом не издавая привычного хруста. Ноготь больно сковырнул до розоватого мяса поддетый заусенец. Но все судорожное движение происходило под столом, там, где Лиза не могла бы увидеть и понять, насколько она была права. Все остальное тело над столешницей сохраняло видимость спокойствия. Но и им не получалось отгородиться от Пожарской. Натали подняла на нее пятнистое от нервов лицо с поджатыми губами. В глотке мучительно-щекочущими шиповниковыми семечками застрял страшный вопрос, которым Дерн боялась до ужаса задаваться до этого и ответ на который Лиза уже наверняка знала. За почти четыре месяца она точно выяснила бы. От родственников, друзей – неважно. Если Лиза захочет что-то узнать, она добьется своего. Она может ответить, и, наконец, Натали впервые за четыре с половиной месяца полегчает. Наверное.       Или будет в разы хуже.       Дерн уже было открыла рот, чтобы его озвучить, наконец окончить это бесконечное “плохо” или хотя бы облегчить. Нырнуть в прошлое с головой в последний раз. Но Лиза, что-то почувствовав, тут же ее перебила:       – Неужели и тут коллектив – банка со змеями?       Натали снова опустила глаза, поддев очередной заусенец:       – Нет… Нет, наоборот.       – Ну тогда почему ты кукуешь одна? В чем причина?       Взгляд Дерн упал на пустую тарелку, где были только остатки сахарной пудры и голая облизанная вилка.       Мерзкое щекочущее чувство исчезло до следующего раза.       – Ну, зная тебя… Давай честно, солнц. Ты даже не стараешься, – Лиза сухо улыбнулась, поджав губы. – Если ты захочешь, ты всегда найдешь “своего” человека, вокруг которого будешь как уж виться. Всегда. А если не хочешь, то обычно ходишь, ну, вот примерно с таким лицом, как сейчас, и всех отпугиваешь. Дай угадаю, ты даже подарки на местное Рождество никому не подготовила?       Дерн вздохнула и долго смотрела на свой остывший чай. Пожарская, победно вскинув брови, быстро смела остатки пирога и залпом осушила свою чашку, подливая еще.       – Мне кажется, что я здесь пятое колесо, Лиз.       – Ну, во-первых, не пятое, а запасное. Во-вторых, тебе кажется. Запаска очень сильно, знаешь ли, успокаивает своим наличием. Мало ли что может в жизни случиться. А вообще никогда не поздно поправить ситуацию.       – И как?..       – Ну, давай подумаем. Если коллектив, с твоих слов, не плохой, может, начать с него? На календаре, “допустим”, декабрь. Скоро, “наверное”, Рождество…       – Подарки? Но я понятия не имею, что дарить…       – Вот видишь, когда надо, твой котелок варит прекрасно. Если что, я могу помочь.

***

      На книжной полке потертую коробочку радио потеснил массивный лакированный бок нового патефона, который был в несколько раз больше приемника, а с открытой пастью крышки и вовсе выглядел устрашающе. Внутри под скрипучей иглой потихоньку крутился диск новой лизиной пластинки и уютно пел под однообразные и неторопливые гитарные переборы.       Натали, на секунду припав к кружке с горячим чаем, вернулась к возне за столом, искоса поглядывая на Шуру. Наевшийся сыч развалился тут же, расслабленно вытянув вперед лапы, и со смесью интереса и лени следил за действиями хозяйки. Девушка же монотонно бормотала про себя, заставляя блестящий в свете свечей кусочек меди поддаваться, плавиться, тестообразно гнуться. И слабо светиться. Ее палочка сиротливо лежала рядом, отложенная и почти забытая.       Лиза, как и обещала, пробыла только два часа, и все это время они просидели в застенках теплой чайной. А потом исчезла так же внезапно, как и появилась, оставив Натали разбираться с гостинцами в одиночку. Оглядев подарки уже в своей комнате, девушка решила не шокировать коллег и оставить большую часть привезенного себе.       Хотите лояльного к себе отношения только потому, что вы иностранка?       Здраво рассудив, что живя в Риме – поступай как римлянин, а значит и ешь как римлянин, она оставила все съестное у себя в апартаментах. Баночки с вареньем, где в янтарном сладко-тягучем сиропе плавали треугольные розово-оранжевые кусочки айвы, были убраны в нижний ящик стола, где их не смог бы опрокинуть Шура, а скромный брикет волгоградского шоколадного масла надолго обосновался на прохладном и свистящем подоконнике.       За пару недель стопка писем сильно истрепалась, и теперь длинные узкие конверты, грязные от марок и штампов, с узором прописных букв соседствовали в коробке с короткими и широкими: из почты, из министерства, из банка, из Хогвартса – с местными. Мостиком между ними пролегли шевелящиеся снегири на открытках. Натали два дня уговаривала себя убрать их, пока письма не развалились окончательно. Но слышать из “уст” самих родителей, что у них действительно все в порядке, стоило слишком дорого. Папины квадратные петельки на буквах, мамины “шиншиллы и лилии”, дедушкины пружины – все это можно подделать, девушка даже не сомневалась в том, что Лизе известно подходящее заклинание. Но запах отцовых сигарет, отпечаток дедушкиной газеты “ЗОЖ”, которую тот всегда подкладывал под бумагу, и мамину сухость и скупость в словах не подделать никак.       Уже не нужная катушка медной проволоки вместе с тяжелыми ножницами скрылась в нижнем ящике стола. Вместо них в ход пошел клубок пушистых шерстяных ниток, который заставили похудеть, хотя и далеко не сразу. Красную нить нельзя резать, только отрывать. А оторвать зубами шерсть – задачка не из простых.       Привязав петельки, Дерн оглядела получившееся. Две странных ажурных монетки задорно бликнули в ответ, и девушка устало выдохнула. Было бы в разы проще взять вместо проволоки обычный медный кнатт, но использовать карты, которыми уже играли, и деньги, которыми уже обменивались, – абсолютный запрет. У них всех слишком хорошая память, и вложить что-то новое уже невозможно. А вот материал чистый – наоборот, как ребенок, внушаем, податлив и сговорчив. Его можно научить “хорошему”: не “играть”, не “торговать”, не обманывать, а помогать. Но, как и с любым ребенком, на это нужно время и уйма сил. В случае Натали – скорее душевных.       Убрав монетки в два одинаковых холщовых мешочка, девушка откинулась на спинку стула и уставилась на птицу. Сыч вопросительно посмотрел в ответ. Рядом с его крылом устраивало бардак своим наличием небольшое полосатое перышко, которого еще пару часов назад точно не было.       – Шур, ты тут потерял, – девушка воткнула пропажу в загривок сычу. Птица, теперь похожая на индейца, тут же недовольно сощурилась и помотала головой, скидывая лишнее. – Ну и чего мусоришь? Твое ведь.       Натали задумалась. Взгляд ее скользнул по комнате: по кадке с гибискусом, щедро насыпавшему себе на землю пожелтевшими листьями, по подкопченному и чумазому камину, по приоткрытой двери ванной, где неделю назад наконец показалась долгожданная плесень – вечный жилец практически каждого британского дома и по совместительству один из самых неприятных подарков местного влажного даже зимой климата, – по утепленному слоем пыли подоконнику, по кружевной салфетке паутины в потолочном углу, от которой уже начинали отходить белесые, почти рождественские, гирлянды.       – Да, ты прав. Кто тут еще мусорит… – вздохнула Натали и, хрустнув коленями, поднялась со стула.       – Здесь у нас туманы и дожди, здесь у нас холодные рассветы… – негромко, но очень оправдывающе пела пластинка с книжного шкафа.       – Но это все равно не повод заращивать все грязью, – грустно возразила девушка. Решив начать с самого неприятного, она подвязала волосы лентой потуже и направилась в ванную на рандеву с плесенью.

***

      – Мистер Кэмпбелл, пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы я во время урока не наблюдала вашу палочку.       – В… В каком смысле? – слизеринец непонимающе поднял брови.       – В прямом. Это не означает, что вы должны ею пользоваться под партой. На этом уроке она не требуется. Будьте добры, уберите ее со стола. Она вас отвлекает.       Дерн невозмутимо спокойно стояла у исписанной доски, вооружившись новой, внушительной по своей полноте тетрадью с конспектами, сплошь исчерканной чужим красным почерком. Мальчик, на которого было обращено все внимание и который еще пару секунд назад игриво вертел палочкой, спустя пару мгновений нехотя все же спрятал ее в сумку.       – Профессор, но мы же в школе чародейства и волшебства. Какое же волшебство без палочки, – расстроенно пробубнил он. – Даже профессор Снейп иногда пользуется ею на уроках, чтобы взять пробирки.       Дерн опустила взгляд на конспекты и снова вернулась к записям на доске, дописывая материал. Позади в аудитории пошел возмущенный приглушенный шепот:       – Кэмпбелл, ты идиот? Ты видел, чтобы мы на ритуалистике хоть одним заклинанием пользовались? Убери обратно, придурок. На перемене покрасуешься. Нет здесь твоей наглядной Миллисенты.       – Иди к черту, Ковач. Я смотрю, ты у нас самый смелый?       …Или не очень приглушенный. Дерн вздохнула.       – Еще одно замечание, и я сниму по пять баллов и с Рейвенкло, и со Слизерина, – девушка, наконец дописав, отложила тетрадь и развернулась к классу, отряхивая руки от мела. – А мистер Кэмпбелл за время каникул помимо домашнего задания подготовит один большой свиток на тему “Использование беспалочковой магии”.       Слизеринец мученически застонал:       – Да я не наберу столько! Откуда мне знать, где она применяется…       Натали равнодушно пожала плечами.       – Вот еще один повод провести долгий холодный зимний вечер в уютной теплой библиотеке в приятной компании мадам Пинс. И тем не менее замечу, что вам замечательно удается без помощи палочки запускать бумажных птиц, когда я отворачиваюсь.       Мальчик кисло поджал губы под сдавленное девчачье хихиканье и отстраненно вернулся к записям. Дерн перевела долгий холодный взгляд на темные витражные окна, где опустились уже ранние декабрьские сумерки и сыпали с неба мелким белым снежным просом, твердым и неприятно царапавшим щеки каждому рискнувшему постоять под ним даже несколько минут.       – Иногда в жизни наступает момент, когда нет возможности использовать палочку. Или когда она бесполезна. Учитесь иногда обходиться без нее. Сами. Нет ничего зазорного в ручном труде. Волшебник без палочки – тоже волшебник.       В коридоре прозвенел освободительный звонок, последний на сегодня. Немногочисленные дети понемногу зашуршали убираемыми тетрадями.       – Итак, все экзаменационные темы мы разобрали, что-то из этого обязательно попадется вам в тесте. Задание на каникулы вы получили, – девушка покосилась на юного слизеринца, который уныло повесил голову под смешки сидящих рядом девочек с Хаффлпаффа. – Если вопросов не осталось, то до встречи на экзамене. Желаю удачи и доброго вечера, – Натали дежурно стукнула краем своих конспектов о стол в том месте, где через пару минут должна появиться приятная в своей миниатюрности стопка с домашними заданиями. – Оставьте работы на краю стола. Мистера и мисс Ковач попрошу задержаться.       Миклош, заметив расползшуюся по довольному лицу слизеринца улыбку, снисходительно оскалился в ответ, но, к облегчению напрягшейся сильнее обычного Эвы, смолчал. Когда в кабинете не осталось никого лишнего, мальчик с видом нашкодившего зверька опустил глаза:       – Профессор Дерн… Сдать прошлое домашнее задание уже поздно, да? – в его голосе мелькнула слабая надежда в последний момент отбить снятые баллы.       – Да, поздно.       Он расстроенно вздохнул, опустив приготовленный свиток.       – Но я его сделал, честно! Вот, можете посмотреть. Не списывал, правда. Эва может подтвердить!..       Натали подошла к своему столу и присела на корточки у ящичков:       – Мистер Ковач, поверьте, это было не зря. На экзамене обязательно будет вопрос о символике в рисунках пиктов, – она для вида стала шуршать бумагами, растягивая время. – Но я хотела сказать, что в некоторых делах важна своевременность. Если бы вы сдали работу вовремя, то, возможно, не потеряли бы баллы. Может быть, даже заработали бы.       – В новом семестре буду исправляться! Честно! – почти без акцента воскликнул Миклош откуда-то из-за стола.       Натали хмыкнула и выпрямилась, сжимая за спиной пару маленьких холщовых мешочков. Очки под тяжестью цепочки немного сползли, девушка внимательно посмотрела на близнецов поверх них.       – Хорошо. Сейчас я вам поверю, а пока… – она подошла ближе. – Так как в следующий раз мы с вами увидимся на экзамене, а потом вы уедете домой на каникулы, то я хочу заранее поздравить вас с Рождеством. Пусть новый год принесет вам больше удачи, чем этот. Но помните, она очень переменчива: нельзя ею кичиться и болтать направо и налево, если вам удалось ухватить ее за хвост. Она дает только возможность. Не забывайте учиться и трудиться, – Дерн с перевела красноречивый взгляд на Миклоша, – на одной удаче долго не протянешь. Она этого не любит и ломается. И тогда ее уже не вернуть, только выбросить. Поэтому я буду надеяться, что вы не опустите руки. Тогда у вас все будет получаться. Легких экзаменов и счастливого Рождества.       Натали мягко кивнула, прикрыв глаза. На лицах близнецов удивление медленно сменилось тихой радостью, и те, одинаково лучезарно улыбнувшись, благодарно кивнули.       – И вам, профессор! Счастливого Рождества! – выпалила, не выдержав, Эва неожиданно даже для брата, отчего тот раскрытыми от удивления и радости глазами посмотрел в ее сторону.       Обменявшись поздравлениями с Дерн, близнецы вприпрыжку направились к двери. Улучшив момент, девушка как можно незаметнее подбросила пару мешочков, и те послушно заползли в сумки Ковачей. Дождавшись, прощального скрипа двери, Натали выдохнула и расслабленно ссутулилась. Оставалось только надеяться, что близнецы ее услышали и поняли верно.

***

      С наступлением зимы Большой зал стал заметно пушистее, ощетинясь изнутри бесконечными серпантинами темно-зеленых гирлянд, гроздьями позолоченных шаров и руками Хагрида заставив обеднеть Запретный лес сразу на три роскошных ели. Потолочное небо крепко затянуло тучами, откуда крупными мохнатыми и невероятно легкими хлопьями медленно не падал – опускался – снег, никогда не касавшийся столов и исчезавший без следа в полуметре от них, не оставляя после себя ни влаги, ни холода. Жарко топились большие боковые камины, нарядные и умытые от накопленной сажи. Несмотря на свои внушительные размеры и каменное нутро, зал стал одним из самых теплых мест в школе, учтиво уступая первое место, пожалуй, только кухне. Но только сам зал, где сидели дети. Большое витражное окно позади учительского стола неумолимо свистело.       – Доброго вечера, профессор… Почта? В такое время?       Натали, проскользнув через боковой ход, нырнула к своему месту рядом со Спраут и недоуменно уставилась на светлолицую сипуху, по-хозяйски расположившуюся на ее стуле. Сова не менее ошарашенно посмотрела в ответ и возмущенно зашипела, округлив лицевой диск.       – Здравствуй, дорогая! Бобби, двигайся! – женщина ссадила птицу на пол, не обратив никакого внимания на ее громкий протест. – Перед Рождеством директор разрешает. Поэтому они сразу летят сюда. Работы много, не справляются, бедняги. Но давай перейдем к насущным вопросам: что тебе передать? – Спраут деловито поклацала щипцами для блюд.       – Спасибо, я… – девушка не успела закончить, завидя очень знакомого вида потрепанную совку и тут же приготовившись ее ловить: та сильно виляла в воздухе и едва удерживала в когтях большой прямоугольный, судя по всему тяжелый, пакет. Сен на подлете все же уронил поклажу на припорошенный пудрой рулет, не дотянув до протянутых рук девушки. После чего с облегчением и явным чувством выполненного, пусть и не полностью, долга опустился на спинку стула Натали, пока она смахивала остатки сахара и крема с упаковки.       Не увидев бирку с адресантом, Дерн нахмурилась и поддела чистым ножом толстый слой упаковочной бумаги и заглянула внутрь. Ожидаемо внутри оказалась книга.       – Вот видишь, хорошо, что почту сейчас не задерживают… – Спраут, не теряя времени, подцепила кусок мясного пирога и тут же отправила его в тарелку девушки и совсем не обратила внимания, насколько сильно Дерн покраснела. Или тактично сделала вид.       Девушка резко придушила упаковку, в попытках скрыть содержимое под бумагой. Упрятав подарок подальше и для верности сев на него сверху, она вернулась к пирогу, попутно пытаясь скрыть замешательство на лице. После некоторых усилий и куплета “Надежды” в голове удалось вернуть привычное отстраненное выражение.       Почувствовав легкое прикосновение к своему сознанию, Натали выкрутила громкость на воображаемом патефоне что есть силы, и Анна Герман запела в разы пронзительнее. Не поднимая головы, девушка принялась за пирог. Потом за кусок жареной индейки. Надо было срочно чем-то себя занять и отвлечь – сделать все, чтобы не поднимать взгляд и не подать вида, пока желатель – добро- или недобро- – не прекратит свои попытки вторжения, впрочем, ненастойчивые. Но менее неприятными этот факт их не делал.       Сен слетел со спинки стула и больно вцепился когтями в плечо Дерн, почуяв, что ужин подходит к концу. Кое-как досидев до момента, когда Спраут и Макгонагалл поднимутся со своих мест, Натали суматошно подорвалась со стула, обняв посылку, и ринулась к двери бокового входа, в очередной раз на кого-то налетев и потоптавшись по чьим-то ногам. Судя по потертости и изношенности светлых ботинок, которые теперь были еще и пыльными, она отдавила ноги опоздавшему Люпину. Извинившись на автомате и остановившись только глубоко в тоннеле, Дерн немного перевела дух и только сильнее прижала к себе подарок, где под толстым панцирем упаковки на бежевом фоне книжной обложки резвились яркие акварельные кролики в одежде, а под ними, на страницах, были сказки.       Заперев за собой дверь в комнату, Натали с огромным облегчением ссадила на стол Сена, успевшего за путь от большого зала до ее апартаментов разодрать ей и плечи, и руки, сделав из рукавов блузы мелкий дуршлаг. Птица недовольно мявкнула и тут же вспорхнула на одну из веточек гибискуса, скрывшись в его кущах. Девушка же стащила обувь и плюхнулась за стол, одним движением освободив несчастную книгу от одежек. Форзац сладко скрипнул новизной и испустил дурманяще-химозный, но при этом такой незабываемо чудный запах типографской краски. На первой странице красивой гусеницей расползлись колечки букв:       “Счастливого, как эти кролики, Нового года и Рождества! Моему дорогому другу Натали Дерн на память от Хэйзел Мун” 1993 г.       Девушка подняла лицо и в ступоре уставилась в пустую темноту стены. Прочитав послание снова, она выдохнула. Плечи медленно расслабленно опустились.       Моему дорогому другу.       Книга заскрипела новыми страницами, показывая лучшее, что у нее есть – маленького кролика в крошечном синем пальто и ботиночках. Его окружали гусыни в чепцах, коты в штанишках, барсуки в куртках. Животные жили простую своем акварельном очаровании миниатюрную жизнь в крошечном светлом городке, где самым страшным событием было разве что кража морковки с соседской грядки. Да и та была случайной.       В окно постучали. За стеклом сидела незнакомая мокрая взъерошенная сова, сжимавшая в клюве конверт с темнеющей неровной кляксой лизиного сургуча.

***

      – Может, лучше оставить двадцать вопросов? Десять с кратким ответом и еще десять с развернутым..?       Снейп скептически поднял бровь.       Каждое помещение школе, будь то классная комната или даже каморка для метел, буквально кричало о том, что близятся праздники. И чем ближе те были, тем больше было суматохи в глазах профессоров, старавшихся успеть все и сразу, и тем стремительнее росли стопки бумаг на рабочих столах. У кого-то даже хватало сил расставить их в порядке срочности или даже рассортировать, однако, к сожалению, это не делало гору дел меньше.       – Весьма мило, что вы хотите провести за работой ближайшую неделю безвылазно, – сказал мужчина вместо ответа, но увидев вопросительный взгляд Дерн, вздохнув, продолжил, – это четвертый курс, профессор. Не будьте такого хорошего мнения о них. Они не успеют написать десяток развернутых ответов за академический час. Даже за вечер.       Профессор зелий закопался в бумагах на своем столе. Слышать подобное из уст человека, часто требующего от детей сверх меры, было более чем странно. Сверх меры, но не невозможное. Натали расстроенно посмотрела на черновой пергамент.       – Думаете?..       – Знаю.       – Мы успевали…       – И сколько лет назад вы “успевали”? – где-то за темной пыльной тумбой слышалась недовольная возня. – Это у “вас” предмет был обязательным. Для них это факультатив, о существовании которого они в принципе узнали всего полгода назад. А вы в этот курс пытаетесь вместить материал за два года. Впрочем, только пытаетесь. Спуститесь с небес на землю. Я буду крайне удивлен, если они осилят хотя бы десяток заданий.       Девушка еще раз прошлась глазами по черновику с заготовками вопросов. Несколько из них тут же были нещадно зачеркнуты и замалеваны, пока их не осталось десять. Машинально сунув карандаш в заколку, Дерн свернула бумаги.       – Хорошо, так и поступлю. Спасибо вам, профессор.       Снейп, рыскавший в ящиках стола, наконец стукнул о стол полным пузырьком красных чернил и вернулся к проверке тучной кучки работ, видимо ожидая, что его кабинет сейчас опустеет. Но Натали по-прежнему стояла на своем месте, между рядами парт, и буравила взглядом каменный пол.       – У вас все?       – Профессор, я принесла оплату, – девушка расстегнула левый манжет и из рукава вынула небольшой холщовый мешочек.       Мужчина громко скрипнул несчастными ножками стула о каменный пол и подошел. Приняв деньги, он тут же дернул за шнуровку и, к ужасу девушки, высыпал в руку монеты. Отогнав на время неприятные мысли, Дерн спросила:       – Извините, профессор. Скажите, может ли директор отпустить персонал на пару дней?       Снейп не оторвался от пересчета монет.       – Отпустить? Вы весьма наивны, раз полагаете, что вас отпустят в самый разгар экзаменов. Документы, чтоб вы знали, сами себя не сделают. И никто другой разгребать за вас их тоже не станет. Журнал посещения, отчетность по итогам экзаменов, планирование, журнал разбалловки. И надеюсь, вам хватит ума не болтать, что у вас имеется свободное время. В противном случае администрация быстро найдет вам дел сверх того. Впрочем, если горите желанием, не смею вас отговаривать. Хогвартс – большая школа, работы здесь всегда много, – монеты глухо бряцнули в его руке. – Сейчас принесу сдачу.       Натали хотела было открыть рот и возразить, но Снейп успел в два шага скрыться за тяжелой дверью личных апартаментов, оставляя девушку наедине со своими мыслями. Даже Регина Орестовна не пересчитывала ее оплату. Никогда. Она всегда знала, что Дерн не стала бы ее обманывать или вообще кого бы то ни было. Незачем. Да и Натали всегда клала немного больше, чем нужно, округляя в большую сторону.       Девушка глубоко вдохнула и медленно выдохнула.       – Ваши два кнатта, – внезапно возникший Снейп уронил ей в ладонь пару медных монет.

***

      Горгулья послушно сдвинулась с места и пропустила в проход больше похожего на вьючное животное, увешанное шнуровками с бумагой и канцелярией, преподавателя. Натали спустила как можно ниже черные рукава, в попытке скрыть красные еще влажные руки. Местные чернила практически не сводились с кожи даже после долгих стараний над ними в горячей мыльной воде с мочалкой.       – Писарь волостной…       Директор долго, придирчиво и, самое страшное – молча, изучал проверенные работы, хотя почерк что детей, что ее самой был максимально разборчив, а сами объемы работ – крайне скромными. Собрав в кучу пергаменты с тестами, он вернул на лицо оживленное и добродушное выражение.       – Неплохо. Звезд с неба не хватают, но тем не менее. Многообещающее начало, профессор. – Старик по-паучьи аккуратно подцепил несколько работ. – Будьте спокойны, Совет Попечителей увидит хороший отзыв моего авторства, а с этим, – он тряхнул пергаментами в воздухе, – думаю, вопросов к вам больше не будет.       – Спасибо, директор, – Дерн благодарно кивнула, и на стол опустилась еще пара листов, – это отчеты по итогам семестра: успеваемость и разбалловка.       Дамблдор задумчиво опустил глаза на документы и медленно произнес:       – Вы сделали уже и их? Но судя по всему, это еще не все?       Он перевел задумчивый взгляд на последний пергамент, оставшийся в руках девушки, явно не здешний, более светлый и тонкий. Натали, помявшись, все же протянула и его.       – Директор, занятий по моему предмету больше не будет, экзамен дети сдали. Я его уже проверила и сдала все отчеты, кроме посещаемости. Журнал сегодня был занят весь день. Я выполнила все обязанности. Разрешите взять отпуск без сохранения оплаты…       Новый лист слегка задумчиво похрустел в паучьих пальцах Дамблдора. Дерн сильнее натянула рукава на вспотевшие ладони, пытаясь сделать с ними что-нибудь, лишь бы руки перестали казаться лишними, будто бы их привинтил какой-то неумеха.       – Поезжайте, – мягко и тихо сказал директор. Лист еще раз прощально хрустнул и порвался пополам, а потом еще раз. – Если сейчас поспешите, то еще успеете отправить сову за билетом на завтрашний поезд. Колени подсказывают мне, что ближайшие пару дней будет на редкость замечательная погода. А что может быть романтичнее путешествия на поезде и последующей прогулки под тихий снегопад?       На директорском столе махровыми клочьями лежало порванное заявление. Дерн после некоторой паузы очнулась.       – Вот так просто?..       Дамблдор провокационно поднял бровь:       – Все, что от вас пока что требовалось, вы сделали. Вы хотите еще что-то? – выждав паузу он только усмехнулся. – Не опаздывайте к рождественскому обеду, вы ведь составите нам компанию?       – Конечно, большое спасибо… – девушка нервно сглотнула и нелепо кивнула, поджав губы.       – Тогда до встречи, профессор.       Кивнув на прощание еще раз, она развернулась к выходу из кабинета. В голове крутилась очевидная мысль, что все оказалось слишком просто. Что так не бывает. Что где-то должен быть подвох. А если даже и нет, то нужно обязательно будет что-то привезти из Лондона. Многое в жизни строится на таких “услугах”, обычно оплачиваемых либо бартером, либо денежно. Никто не будет ничего делать просто так, каждый человек втайне ждет благодарность, даже если он настаивает на обратном. Или почти каждый. Лизе никогда ничего не нужно было. И Ане.       – Профессор Дерн, еще кое-что…       Натали, почти достигшая спасительной двери, остановилась и обернулась под пристальные взгляды портретов бывших директоров, которых она все время старалась игнорировать.       – Я слышал, что в Колдовстворце была одна очень занимательная практика… Она касалась как раз людей, практиковавших ваш предмет, – повисла опасная пауза. – Скажите, вы ведь не можете сделать ничего плохого?       Левый рукав девушки непроизвольно дернулся. По бугристому от недавно сошедшей сыпи лицу пошли серые пятна. Она резко осунулась.       – Нет, я не могу.       Директор одарил ее лучезарной улыбкой, которая в сочетании с ненормально пронзительной голубизной глаз выглядела жутко. Перед Натали больше не было прежнего добродушного дедушки, который только что отпустил ее в маленький предпраздничный отпуск. Человек с лицом Дамблдора, в его же мятного цвета пижамоподобной мантии, видел и знал гораздо больше, чем она думала. И намного больше, чем ей бы этого хотелось.       – Эвридика-а… Э-эвриди-ика-а! – в голове испуганно взвизгнула Анна Герман.

***

      Перо монотонно медленно скрипело по журналу. Обычно подобная неспешность выводила из себя окружающих, ждущих в быстро растущей очереди. Однако почти все преподаватели успели его заполнить до экзаменов, и нетерпеливо ожидающих взглядов под гнетущее молчание не было. Значит, можно было не торопиться, методично и медитативно выводя каждую букву.       Рот на замок, глаза в журнал, воображаемое радио на полную громкость. Никаких лишних телодвижений, которые могли бы выдать хоть толику тревоги. Никаких лишних мыслей – только детские фамилии и даты.       Вокруг летали бумаги. Пергаменты с черно-красными кляксами, пестрые документы с россыпью печатей, тонкие замусоленные учительские тетрадки; иногда у самой головы опасно и грузно планировал от одного стола к другому упитанный журнал разбалловки – пушистый по краям реликт, чудом не рассыпавшийся от времени. Часто по воздуху сновали крепко закрученные чернильницы и сломанные по неосторожности перья, но последние всегда летели в одном направлении – в урну.       Среди всего этого беспорядка мастерски лавировали учителя. Подобная суета всегда была неминуема в конце каждого семестра или четверти, а всякие подготовки и попытки к ней подготовиться заранее: сделать документы, заполнить отчеты и прочее – были заведомо обречены на провал. Обязательно находился или какой-то потерянный документ, или то, что нужно было срочно сдать обязательно вчера. Когда понимаешь, что перед выставлением оценок в учительской и в целом в школе неизбежно начнется хаос, рано или поздно приходит смирение. А потом и привычка. Тем не менее большая часть проблем ложится на плечи деканов и учителей обязательных предметов. Оказаться по другую сторону баррикад, на месте предметников-факультативщиков, было неожиданно приятно.       Над головой девушки устало пролетел кирпич журнала разбалловки и громко упал на стол профессора Синистры, чья рука тут же раздраженно потянулась к его многострадальной обложке. Дерн не спеша выводила фамилию Калвер, согнувшись над своей оливковой закладкой.       В последнее время она много писала. По крайней мере старалась писать больше. Беспокойный и нервный разум немного успокаивался, рукам, вечно маявшихся от безделья, наконец, находилась работа, а взгляд с каждой секундой все больше тонул в косых кругляшах печатных букв, уже куда более ровных, нежели несколько месяцев назад, увязал и застывал. Чем больше – тем дольше, пока от остального мира не останется ничего, кроме бумаги, пера и петелек, намертво привязавших к себе. Пока не начнешь сомневаться: ты хозяин своего пера или линия сама ведет тебя по расчерченной сетке листа. Но рано или поздно помутнение всегда заканчивается – Дерн дописала последнюю фамилию, вернула на прежнее место перо и подула на подсыхающие чернила. Темно-фиолетовая, почти черная, капелька медленно впитывалась в лист, уменьшая свой бугорок, испаряясь и расползаясь во все стороны колючей лужицей, одной из многих, но сравнительно меньшей, чем остальные.       Нужно было выждать еще немного, пока подсохнут записи. В комнате, у самого порога, еще со вчерашнего дня стоял при параде и дожидался Натали ее лучший клетчатый друг – дедушкин чемодан – вечный спутник и соратник. Рядом его старательно сторожил Шурка, закрытый в небольшой клетке, а потому очень нервный. Следовало еще хорошо полить гибискус и доесть оставленный второпях бутерброд с преступно тонким слоем дивно пахнущего шоколадного масла. Последним, самым вкусным и ценным. А потом останется только прыгнуть в карету и лететь на станцию. И ехать, ехать…       – Профессор Дерн!       Дернувшись от голоса Макгонагалл, девушка испуганно посмотрела на женщину. Ее сухое и грозное лицо не предвещало ничего, кроме выговора.       – К вам пришли, – она отошла в сторону, пропуская в учительскую – Натали больно поджала губы – Ковачей.       Миклош и Эва, боязливо оглядываясь, аккуратно просочились внутрь с поднятыми волшебными палочками. Над ними медленно левитировала большая пропитанная маслом коробка, криво перетянутая праздничной красно-зеленой лентой. Магия близнецов была настолько синхронизирована между ними, что их ноша даже не покачнулась, когда ее задела очередная перелетная стопка пергаментов. Тихо пошуршав и перемешавшись между собой, бумаги под пристальным взглядом профессора Вектор приземлились к ней на стол, помахивая уголками, словно подбитыми крыльями.       Затихли скрип перьев и шелест страниц, грузно плюхнулся на столешницу журнал разбалловки, заставив чью-то пустую кружку звонко подскочить на блюдце. Натали почувствовала, как напряженное внимание преподавателей переключилось на Ковачей. Она бросила взгляд на профессора Синистру, которая раз за разом пробегала глазами по разрисованному красными чернилами поверх черных пергаменту, ни разу так и не перевернув его, чтобы прочесть написанное с другой стороны.       – Профессор Дерн… – немного дрожащим голосом начал было Миклош, явно немного смутившийся от количества преподавателей, собравшихся в одном крохотном помещении, где из путей отступления была разве что скрипучая дверь за их спинами, у которой, поджав губы в тонкую линию, каменным изваянием встала сама Макгонагалл.       – Что случилось, мистер Ковач? – подбодрила его Натали, чувствуя себя не менее подавленной под испепеляющим взглядом замдиректора.       – Простите, мы услышали от мистера Филча, что вы скоро уедете… – несмело протянул Миклош, опустив взгляд и явно не заметив, как у девушки дернулся глаз. – В общем, мы после экзаменов тоже поедем домой…       – В Лондон, – тихо поправила его Эва, свободной рукой держа брата за край мантии.       – Да, в Лондон, – нервно кивнул мальчик и постарался улыбнуться. – В общем, пока все преподаватели здесь, мы хотели поздравить всех с наступающим Рождеством…       – И Новым Годом, – тихонько добавила Эва, подняв глаза на Натали.       – В общем, мы с Эвой хотели бы подарить вам вот этот скромный подарок, – Миклош кивнул сестре, и они вместе пролевитировали коробку до ближайшего стола, заставив профессора Флитвика спешно отодвинуть свой ежедневник.       – Ох, ребята, не стоило, – выдохнула Спраут, расплывшись в теплой улыбке.       Женщина поднялась со своего места, отложив документы, и продефилировала в их сторону, а затем увлеченно развязала тесемки и сняла крышку, незаметно шикнув на декана Рейвенкло, уже собравшемуся возмутиться со своей поставленной на стул книжной стопки. Густой ореховый аромат тут же наполнил кабинет.       – Это наш традиционный венгерский торт, Эстерхази. Эва его сама приготовила! – с нескрываемой гордостью в голосе произнес Миклош, и девочка дернула его за рукав.       – Миклош помогал… – тихонько продолжила она. – Мы строго по рецепту все делали, не волнуйтесь, там ничего такого нет…       – Большое спасибо, мистер Ковач, мисс Ковач. Мы обязательно продегустируем ваш десерт, – чуть смягчившись, произнесла профессор Макгонагалл. – У вас все?       – Да, хороших вам праздников, – Миклош, уже явно освоившись, широко улыбнулся преподавателям. Эва из-под длинной челки явно не сводила своего взгляда с Натали.       – И вам хороших экзаменов, – напоследок пожелала им Спраут, прежде чем близнецы также тихо выскочили за дверь.

***

      – Никогда бы не подумала, что ты так хорошо знаешь Лондон…       – Я? Знаю Лондон? В каком месте? Я здесь третий раз, солнце.       Лиза с облегчением скинула тяжелую шубу на рог стоячей вешалки, хрустнула толстыми перчатками и, поправив запотевшие темные очки, рухнула в кресло напротив. Ни очки, ни перчатки в теплом кафе уже не были нужны, но она с ними не расставалась. Первые придавали ей эффектности, вторые – из личных соображений. Натали иногда казалось, что она не снимает всю свою амуницию даже ночью и та уже давно приросла к Пожарской. Но если без темных стекол очков девушка ее видела, то без перчаток – никогда.       – Просто здесь самая съедобная выпечка. И официанты не смотрят на тебя как на грязь под ногтями. Но, да, чай тут отвратительный, – пожала плечами Лиза и раскрыла потрепанное меню. Ее глаза округлились. – Ли-истья тополя падают с ясеня…       – Лиза!       – Нет, ты гляди, как они ценники задрали, гады! – Пожарская с отвращением продолжила изучать меню. – Да успокойся, тут никто по-русски не бум-бум, можешь ругаться сколько влезет. Здесь твоих спиногрызов нет… Ладно, сегодня гуляем. Я прошу прощения!       Когда Лиза перешла на английский, у Натали дернулся глаз. Судя по лицу подошедшего официанта, у него тоже.       Дамблдор оказался пугающе прав. Пока полупустой поезд тянулся на юг Великобритании, небо будто кто-то вымыл и вытер старой газетой. Но стоило только въехать в лондонский пригород, и все тут же моментально затянуло серым покрывалом сплошных туч, кое-где оранжево-желтых от ярких городских огней. Взятая в дорогу книга почти сразу была отложена в сторону, Натали, пользуясь статусом единственного обитателя купе, разулась и вытянула ноги на сиденье, закрывшись и задернув шторы для верности.       Вагон качал с отцовской лаской, худое пальто грело не хуже тяжелого бабушкиного одеяла, чувство выполненного долга успокоило как не успокаивали никогда ни один из лизиных отваров, стук колес заполнил голову до самых краев, не оставив в ней места даже для крошечной мысли. И Дерн моментально уснула. Так, как в Хогвартсе не спала никогда: тихо, крепко и долго. Пока за окном мелькали серо-голубые снежные волны, из которых чернели лысые деревья, выглядывали приземистые домики, наполовину утопленные в белом одеяле, и становились все синее и темнее в сумерках, на двойном мягком сиденье, скрючившись под пальто, спала девушка, не в силах смотреть на однообразные пейзажи. На вокзале ее, лохматую и сонную, подхватила Лиза, стоило Натали только сойти на перрон, а потом потянула в город, ворча что-то про верхнюю одежду.       Дерн повесила рядом с пушистой темно-коричневой шубой свое новое пальто, традиционно угольно-черное, пока ее подруга делала заказ. Та говорила с отвратительным акцентом и страшно ломано – явно халтурила. Но один этот факт означал, что на них действительно никто не смотрит, никто за ними не следит, и поэтому можно по-настоящему расслабиться. В иных случаях, когда нужно, речь Лизы становилась удивительно чистой. Сейчас же она не старалась ни капли. Натали устало вздохнула и облегченно сгорбилась гармошкой напротив Пожарской, проводив взглядом уходящего беднягу-официанта.       – Не слишком ты с ним сурово?.. Он ведь и половины не понял, – девушка с сомнением перевела глаза на подругу, но та только отмахнулась.       – Чтоб жизнь малиной не казалась. Пускай отрабатывает свои конские чаевые, –недовольно буркнула Лиза, откладывая меню подальше с их крошечного столика на соседний. – Итак, у нас в распоряжении есть три с половиной дня. Во сколько у тебя отходит поезд обратно?       – В одиннадцать вечера двадцать четвертого, а что? Ты ведь меня проводишь?       – Конечно, это само собой разумеется. Я просто пытаюсь прикинуть наш с тобой досуг. В любом случае, я уеду перед самым Новым годом, если не позже. Встречу перенесли на неопределенный срок, поэтому я постоянно при параде, – Пожарская откинулась на спинку кресла и вытянула под столом ноги, со смаком хрустя коленями.       – Снова привезла документы? – Натали сочувствующе придвинулась ближе, облокотившись на столешницу.       – Что-то вроде того, – вздохнула Лиза. – Кстати, о “привезла”... – она потянулась за своей сумочкой. Прожужжала молния, и рука в скрипучей перчатке вытащила небольшой сверток. – Еле нашла, но все же смогла достать, что ты просила. Держи.       У Дерн перехватило дыхание. В ее по-нищенски протянутые руки опустился сверток, с которого тут же полетела обертка. Книга. Чистая, новая, только недавно отпечатанная, упоительно пахнущая свежей типографской краской.       – Солнце, уговор остается тот же самый, хорошо? Издателя и год не искать. Солнце-е, ау? – Пожарская картинно помахала перед носом у Натали, но та все еще пребывала в полном восторге, аккуратно листая томик.       – Лиз, как тебе это удается? Разве вас не обыскивают перед порталом? – девушка, наконец, оторвалась от книги и подняла едва ли не светящееся лицо.       – Ловкость рук и никакого мошенничества: обернула в пергамент, завернула в полотенце и пихнула к бюстгальтерам. Никто обычно не любит копаться в белье, разве что найдется какой-нибудь дотошный. Но ты же знаешь, со всеми всегда можно договориться, – она покосилась на барную стойку, где за полупрозрачной занавеской скрылся давешний официант. – Ты мне лучше скажи, на кой тебе сдалась эта тягомотина? Ты уверена вообще, что ее кто-то будет читать?       – Ну, моему папе она понравилась, а он не любитель читать от слова совсем, – Натали подняла книгу и прижала ее к груди, стиснув нарисованного на обложке едва различимого кота. – Он нам с матерью все уши прожужжал про плащ с кровавым подбоем. А больше у меня никаких идей нет.       – Пф, и нужно тебе так заморачиваться, – недовольно проворчала Лиза. – Вечно ты для своих научруков из кожи вон лезешь, а они с тобой обращаются как с девочкой на побегушках.       Дерн расстроенно выдохнула, грустно подтвердив очевидную правду:       – Но ведь Регине Орестовне та чайная пара понравилась…       – Понравилась, понравилась. Только из нее и пьет, – сдалась Лиза, закатив жирно подведенные глаза. – Еще бы костяной фарфор не понравился…       Моментально ее внимание переключилось на выплывшего из-за барной стойки официанта, уныло тянувшего на подносе пару небольших чашек: повыше, потоньше с воздушной шапкой чего-то белого, и пониже, потолще, от которой за несколько метров несло убойно крепким кофе. Мужчина молча поставил напитки и спешно вернулся за стойку, очевидно, спасаясь от возможного диалога с Лизой. Последней было решительно все равно: она подвинула ближе к себе кофе, и Натали – высокую чашку с пышным белым облачком. Дерн, аккуратно отложив книгу, с любопытством покрутила блюдце:       – Лиз, а что это?       – Это какао с маршмеллоу.       – С чем, прости? – девушка непонимающе подняла брови.       – С маршмеллоу, ну, зефир такой. Ты помнишь, мы американские фильмы смотрели, там на палки его насаживали и на костре жарили. Белый такой.       Глаза Натали стали такими же круглыми, как и ее очки.       – Так это было не сало?..       Лиза поперхнулась:       – Чего?! Какое еще сало?!       – Сало на костре, с дымком, это же так вкусно… Оно тоже белое, его можно нарезать кусочками такой же формы. Нанизываешь на палочку, оно так шкворчит, когда вытапливается, шипит, золотится… М-м-м… – девушка мечтательно опустила веки и, грустно улыбнувшись, снова посмотрела на зефирную шапочку. – Я всегда думала, что они сало жарят, как дедушка раньше делал, когда я маленькой была… Лиз, он еще болеет, да?       Пожарская цокнула чашкой о блюдце.       – Пока да, но, знаешь, прогнозы хорошие на самом деле. Ему недавно поменяли лекарства, к тому же твоя мать бдит денно и нощно…       – Ты ведь в прошлый раз говорила то же самое, – тихо сказала Дерн, обеими руками обхватив теплые бока кружки, где в горячем шоколаде медленно тонул и плавился уже раскисавший зефир.       – А что я тебе еще скажу, если за полмесяца ничего не поменялось? – фыркнула Лиза, сделав большой глоток кофе и оставив на ободке чашки яркий помадный след. –Лекарства работают, врачи работают, твои родители работают, я работаю, и тебе бы не мешало больше внимания заострить на своей работе и наладить наконец отношения с коллективом. Все, что ты просила – я привезла. Книга вот, а остальное – дома. Сама знаешь, как тяжело с этими баулами…       Натали, чувствуя, как нагло и виртуозно она отклоняется от темы, с обиженным видом ложкой окончательно топила в какао зефир. Тот тонуть решительно не хотел, постоянно всплывал, превращаясь из мягких цилиндриков в склизкое вязкое месиво. Когда Лиза чего-то недоговаривала, она начинала перескакивать с темы на тему и в какой-то момент всегда рано или поздно путалась и противоречила сама себе. Врать Пожарская не стала бы. Но вот недоговаривать – совсем другое дело. Конечно, все только во благо. Конечно, из лучших побуждений. Но именно в этой недосказанности и была вся Лиза.       – Книгу, значит, не тяжело было тащить…       – А то я не знаю, что ты первым делом в нее вцепишься и весь вечер будешь с ней возиться, а на остальное даже не посмотришь. И “спасибо” не скажешь, а я так старалась все твои запросы выполнить и все это привезти! А это, между прочим, сложно.       Чайная ложка громко стукнулась о дно чашки, давая всплыть едва различимой размякшей зефирной кочке. Натали непонимающе посмотрела на Лизу поверх сползших очков:       – Спасибо огромное, но… Сложно? Ты же только что говорила…       – А знаешь почему? А потому что нас шмонать больше стали! – неожиданно сурово выпалила Пожарская, перебив Дерн и отставив полупустую кружку, едва не разлив ядовитый напалм, который почему-то она называла кофе.       – Почему?       – Ты, что, газет не читаешь? Вот только не говори, что они с задержкой приходить стали, а то я не знаю, как тебе наша почта должна доходить.       – Так что там?       – Да фанатики захватили собор в Киеве, неужели не знаешь? Главные вдохновители там магглы, которые себя возомнили волшебниками. Насколько я знаю, родители какого-то ученика в Колде или родственники. Организовали свою секту, теперь по всем углам кричат, что раз Советы развалились, то конец света наступает, а спасти их могут только они, “просвещенные”. Благо их смогла более менее разогнать милиция. Но сама понимаешь, все мое начальство стоит на ушах. В наших газетах призывают затаиться и ничего не предпринимать, пока вся шумиха не уляжется.       – Что, прямо настолько серьезно?       – А как ты думаешь? – Лиза продолжила уже куда более спокойно. – Идиоты идиотами, конечно. Но знаешь, сколько еще таких наберется – большой вопрос, раз в одном Киеве смогли захватить целый собор. И это только одна кучка, а в России таких кучек за каждым забором. Работы нет, денег нет, а жить как-то хочется, вот и лезут во всякую чепуху. Им-то все равно, а мы как ужи перед сковородкой. Вот она на огне стоит уже, ждет. С маслицем, чтоб его… – она задумчиво покрутила кружку, равномерно размазав оставшуюся кофейную гущу по дну. – Единственное, что нам остается – все отрицать и не отсвечивать. Но ты не думай, наша “фантастическая” шарага тут действительно не при чем. Два каких-то самородка непонятно из какой дыры…       Внезапный официант поставил перед Натали большую тарелку с жареной картошкой и чем-то жирным в толстом темном кляре, еще пузырившимся остатками пахучего растительного масла. Отгородившись подносом как щитом, мужчина поспешно дезертировал обратно за барную стойку под молчание сидевших за столиком девушек. Где-то в глубине по-английски болтало местное плохо настроенное, а потому шипящее радио. Из его голоса невозможно было разобрать ни единого слова: оно стояло слишком далеко, а настраивали его очень давно. Дерн нервно сглотнула.       – Извини, я не знала. Шура приносил какие-то газеты, но в последнее время не до них было.       В холодном сером взгляде Лизы что-то блеснуло, и она выпрямилась, закинув ногу на ногу.       – Ладно, не думай об этом, все хорошо. Внимание повысилось к нам, конечно, но пока особо тревоги нет. Хотя мне бы все же не помешала твоя помощь.       – Помощь? Какая? – Натали еще раз стиснула остывающие стенки чашки.       – Сама знаешь, какая сейчас ситуация в мире нестабильная. Я постоянно на контакте со здешним Министерством, но все свои дела они мне особо не раскрывают. Я бы хотела для большей безопасности знать и другие новости.       – Но ты же можешь выписать себе Ежедневный Пророк?.. – Дерн вопросительно и настороженно посмотрела на Лизу. Отчего-то этот разговор нравился ей все меньше и меньше.       – У меня нет разрешения на выписку из другой страны. А купленные сразу изымут на таможне. Знаем, проходили, – Пожарская только отмахнулась. – Я могу его прочитать, когда нахожусь в Лондоне, но, сама знаешь, у меня дел по горло. На командировку стандартно три дня, за которые надо сделать столько всего, что ни поесть, ни поспать, ни почесаться. А если ты со мной поделишься каким-нибудь интересным слухом, то и вопросов не будет.       – Слухом? Так тебе нужны слухи или новости?       – Скажем так, и то и другое. И вообще все, что узнаешь.       Натали побелела.       – Так, подожди. Ты хочешь сделать меня доносчиком? Ты же понимаешь, что я ничего плохого сделать не могу. И не хочу к тому же.       В мягком теплом свете кафе Лиза, кажется, не обратила внимания, как ужаснувшаяся Дерн покрылась серыми пятнами. Или сделала вид, что не заметила. Снова.       – Обет жахнет только тогда, если ты знаешь, где и как эта информация будет применена.       – Тем более!       – Ладно, ладно, успокойся. Ты же меня знаешь, я не буду тебя подставлять, так что использовать эту информацию в чем-то криминальном не стану. Тем более я не прошу у тебя ничего такого, просто слухи, новости какие-нибудь. Внутреннюю кухню, так сказать.       Натали медлила.       – И все?       – И все. – Лиза спокойно и расслабленно придвинулась. – Думаешь, мне есть дело до политических игрищ? В мире есть две самых грязных потаскухи: это история и политика. Ни в одну, ни в другую нормальный человек не полезет. В любом случае, подумай. Не буду настаивать, я знаю, как тяжело тебе дался переезд, так что… Отдых от школьных будней и моей ненормальной работы в эти три дня – приоритет.       Девушка выслушала, не сказав ни слова. Брюнетка, задумавшись о чем-то, устало посмотрела в окно, где за стеклом под желтым фонарным светом медленно спускался пушистый снег. Когда они только шли в это полузабытое кафе, он только начинал срываться, а теперь на землю кружились большие хлопья, как кружатся такие же белые пуховые перья из бабушкиной перины, когда на нее прыгаешь. Так же тяжело и так же медленно. И тихо. Во время подобных снегопадов на улице всегда тихо и очень спокойно. Иногда начинает чудиться, будто ты видишь, как под тем же фонарным столбом начинает на глазах расти маленький сугроб, как он становится все больше и горбатее. Но все это только кажется.       – Но имей в виду, я никогда тебе ничего плохого не делала. Если хочешь, взамен можешь что-то спросить у меня, например, – тихо произнесла Лиза, не отрывая взгляда от окна. Когда она повернулась, Натали уже не сводила с нее болезненно-красных, едва не плачущих глаз. Пожарская опешила, но лишь на секунду.       – Тогда скажи мне правду, – голос Дерн дрогнул и перешел на сдавленный шепот. – Я знаю, что ты знаешь, Лиз… Почему… Почему она ушла?..       К глотке снова подкатил большой комок. Он давил, кололся, от него резко начало тошнить. Сглотнуть обратно его не получалось. Но Натали чувствовала, что если она узнает ответ, то все это закончится. Не будут больше сниться ни ржавый забор, ни белые венчики диких петуний, ни обветшалый сарай, ни сломанный букет отвратительных бесцветных лилий, ни красные шорты, ни голубое августовское лето. Может, даже белое платье оставит в покое и перестанет ее мучить. Может быть.       В теплом свете кафе серые глаза похолодели. Лиза бесстрастно молчала.       – Солнце, а тебе станет легче от моего ответа? – прозвучал спокойный менторский ответ после паузы. – Зная тебя, – нет.       Мольба на лице Натали сменилась растерянностью.       – Лиза, пожалуйста…       – Нет.       – Лиза…       – Об этом даже не проси.       – Но ты ведь знаешь?.. Знаешь причину? Мне не у кого больше спросить…       – Я знаю. Но тебе не расскажу.       – Лиза… – Натали едва не плакала. – Но ты ведь обещала…       – Солнце мое, допустим, я тебе расскажу. И что дальше? Ты будешь это мусолить, мусолить, мусолить, накручивать, винить себя, хотя ничьей вины здесь нет. Но ты найдешь обязательно. Будешь опять много плакать. Мы с тобой видимся второй раз за месяц, а о чем бы мы с тобой ни говорили – ты всегда все сводишь к тому, как же было хорошо раньше. Солнце, очнись, надо жить сейчас, здесь.       – Лиза… Но ведь все у нее было так хорошо…       – Это ее решение. И, судя по тому, что она готовилась несколько дней, обдуманное. Не сиюминутное. И какая разница уже? Человека нет. И в этом никто не виноват, солнце.       – Но вдруг если бы я успела с ней поговорить…       – Не успела бы. – Отрезала Лиза. – Она тебе звонила за день до, у нее тогда уже отек и треснул язык. Ты ничего не смогла бы сделать. Она тогда уже все решила.       Натали что есть силы стиснула губы и беззвучно заплакала. Тело резко перестало нуждаться в воздухе, который тут же начисто вышибла мелкая дрожь.       – Мое ты солнышко… Я вижу, как ты по ней скучаешь… – кожаная перчатка ласково погладила спутанную светлую голову в широкой черной ленте. – Ну вот что бы она сделала, если бы узнала, что ты так плачешь по ней?       Несколько капель упало на тарелку с жареной картошкой. Девушка еще сильнее сжалась и затряслась. Послышался тихий всхлип:       – Назвала бы дурой…

***

      На хрупкое каретное стекло лег толстый слой морозных рисунков, в один момент скрыв под собой всю прелесть зимнего леса. Просто так соскоблить его ногтями не получилось бы. Да и на расчищенном месте тут же начали бы тянуться новые белые палочки. Лед на глазах складывался в серо-голубые, острые, ребристые листочки и неровные заборчики и скручивался. Все скрылось за ним, и мир Натали сузился до размеров трясущейся кареты, в которой не было ничего кроме нее самой, Шуры, чемодана и выдыхаемого пара. Однако пар быстро испарялся и исчезал, не дожидаясь появления следующего клуба. Он был умнее. Девушка никуда деться из крытой повозки, неминуемо везущей ее на работу, не могла. Как космонавт в скафандре. Вдруг за тонкой дверью и морозным стеклом ничего нет? – только чистый космос и эфир, а светится не солнце где-то под толстой пеленой полных снегом туч, а само стекло, и больше в этом мире ничего нет.       Но иллюзия, едва успев возникнуть, тут же разрушилась – карета остановилась. Дверь открылась, вакуум и эфир сменились не чищенными от снега ступенями главного входа в школу и откинутой подножкой. Впрочем, на улице оказалось так же холодно, как и в космосе.       Натали, вздохнув, вылезла, поманив за собой тяжелый, чудом не трещавший по швам чемодан, и тот послушно, хотя и неспешно, опустился на землю, немного увязнув в снегу. Когда они поднялись, Дерн заботливо отряхнула поклажу от налипшего снега, выпустила возмущавшуюся сову и пошла дальше. Было как раз время рождественского обеда. Она успела.       Когда они с чемоданом старались пройти мимо большого Зала как можно тише, звонкий голос директора заставил их остановиться и покорно завернуть к ним.       – Веселого Рождества, профессор Дерн! Заходите к нам! – сказал Дамблдор, когда Натали подошла ближе и приветственно кивнула, втянув шею в новый высокий шарф. – Вы как раз вовремя, в этом году нас немного, и мы решили, что сидеть за разными столами глупо. Присоединяйтесь!       Как и в прошлый раз Анна Герман рефлекторно запела про Эвридик. Чем более веселым казался директор, тем более эта веселость пугала Дерн. За столом сидела весомая празднично одетая часть профессорского состава и крошечная горсть детей. Ковачей, разумеется, среди них не было. Девушка поджала губы, покосилась на свой чемодан, мысленно прощаясь о долгожданном душе после длинной дороги.       Но отказывать было нельзя. Не этому человеку.       Между тем Дамблдор протянул большую хлопушку Снейпу. Тот, видимо, такой же скованный обязанностями, с огромной неохотой дернул за шнурок. В его руках после громкого хлопка оказалась отвратительного вида шляпа с большим облезлым чучелом грифа. Натали непонимающе посмотрела на морду мертвой птицы. Но ее взгляд невольно прошелся по лицам остальных присутствующих. Через секунду она об этом пожалела. Дети, улыбаясь, многозначительно переглянулись, некоторые профессора старались сдержать ухмылку, но это вышло плохо. Очки девушки как нельзя кстати запотели. Белые губы Снейпа растянулись в кривой ухмылке.       – Извините, мне надо разобрать чемодан, – сама того не ожидая, промямлила Натали. – Я присоединюсь позже.       Директор, забравший монструозную шляпу и тут же нахлобучив ее на себя, только расстроенно выдохнул:       – Ладно, будем вас ждать.       Девушка, еще раз кивнув, тут же развернулась и, сдерживая шаг, пошла к себе, утягивая за собой чемодан. Как только она сбежала из Большого Зала, то натянула шарф по самый нос, скрывая под ним и запотевшими после холода очками щеки в белых пятнах.       Взрослые. Без фантиков, без бантиков. А внутри – такие же дети. Злопамятные, гадкие и подлые. Даром что старше – скалились все совершенно одинаково. Стаей.       Мы же шутим!       Трясущиеся руки яростно повернули пару раз ключ и с силой захлопнули за спиной Дерн дверь в ее личные апартаменты. Мир вокруг вспыхивал красно-зеленым, в глаза бросалось что ни попадя: холодный камин, подоконник, где раньше лежала пачка масла, неровно заправленная кровать, сбившийся обувной коврик у двери, жирная листва “китайской розы”, ящик стола, откуда торчал краешек дедушкиного письма. Все судорожно металось, пока чемодан, все это время по пятам летевший за хозяйкой, с громким хлопком не упал, обессилев. Натали расстегнула душившее пальто, стянула оттаявшие очки и потерла глаза, чувствуя, что ее понемногу отпускает.       Не разуваясь, она осела на коврике и опустошенно посмотрела в потолок. Гибискус высился над ней все такой же зеленый. Потолок был все таким же известково-белым. Камин – чумазым. Скорее всего в ее отсутствие в ванной каморке снова вылезла плесень, все такая же черная. В груди разлилась неспешной волной усталость. Ничего не меняется. Все возвращается на круги своя, и никто не в силах этому противостоять. Но бездействие тоже губительно.       Внезапно вспомнив о чем-то, Натали села поудобнее на полу и подтянула ближе неподъемный чемодан. Тот с облегчением открылся, едва не вывалив половину багажа на хозяйку, но в последний момент сдержался. По мановению руки дверца нижнего шкафчика в столе открылась, и из него выползла невзрачная коробка, тут же начавшая заполняться. Книга с силуэтом кота на обложке прильнула к одному ее боку, рядом на дно стала подарочная банка лизиного кофе, между ними втиснулся шуршащий пакет с еще нежными пряниками из Выборга. Срезав ценник, Натали накрыла все черными вязаными перчатками. Оглядев коробку, девушка подползла к столу и рванула один из ящиков повыше, тот самый, откуда выглядывал дедушкин конверт. Ее рука ненадолго зависла над стопкой с чистыми открытками, отобрала одну и подписала.       Через некоторое время Дерн как можно тише поднималась из подземелий обратно в Большой Зал, оставив неприметную коробку под дверью адресата. Она планировала заняться рассылкой много позже, но это дело теперь не требовало отлагательств. Теперь уже не важно, как пройдет все остальное. Она сделала, что смогла: оставила под дверью кабинета зелий коробку с “компенсацией”, где под крышкой на подарках порхали красные шарики открыточных снегирей.