Сердце Матери

1

      Фортуна, почти 30 лет назад       По мощеной дороге в лучах заката проехала машина в направлении городских ворот и тающего в серо-голубой дымке замка на горе Ламина. Всё вокруг было окрашено лишь в два цвета: оранжевый и синий. Деревья за чертой города выглядели так, словно были сделаны из сукна, каким покрывают бильярдные столы. С каждым погасшим лучом света казалось, что природа на шаг продвигалась через ещё не затворенные ворота.       Тени лежали повсюду, холодные, голубые и синие, с каждой минутой становившиеся все длиннее и темнее, приобретая более глубокий оттенок. На небе уже сверкали тусклые, едва заметные звезды. Две темные женские фигуры посторонились и продолжили свой путь через сумерки, наблюдая, как оседает пыль из-под колес.       — Интересно, кого это понесло? Поздно уже, — заметила одна. Глаза женщины, бывшей ниже своей спутницы примерно на голову, бегали, как у затравленного животного. Она едва не схлопотала сердечный приступ, когда позади них раздался недовольный крик чайки, спикировавшей по направлению к порту.       Вопрос был действительно хороший. Даже несмотря на служебные номера, в такое время в замке делать было нечего, а значит, это кого-то вызвали не по рядовому вопросу. Впрочем, сами женщины нарушали комендантский час не просто так, чтобы прогуляться по пустому городу, а вполне с конкретной целью — навестить лучшую в городе травницу, а лучшую потому, что единственную. К тому же Ревекка оказывала помощь всем нуждающимся в большинстве случаев в долг, что в данном конкретном случае было то же самое, что безвозмездно.       — Не знаю. Но эта дорога к замку, так что вариантов мало, — ответила высокая. — В любом случае далеко не уедет. Дорога к замку крутая. Подъем только пешком, если он не хочет потерять подвеску.       Торжественно, сохраняя достоинство, она направилась дальше по улице, не выказывая ни малейшего переживания по поводу цели водителя и не желая вмешиваться в дела Ордена. Эта женщина была не в пример спутнице человеком, ценящим достоинство и личное пространство. У нее были зеленые глаза, сверкающие как изумруды, темные волосы, уложенные в сложную прическу, и мраморная, почти без морщинок кожа.       Для своего возраста и троих детей Платиша Вильерс выглядела просто замечательно. Её муж, который уже вышел на пенсию и был старше жены на десять лет, мог гордиться этим, но в большинстве случаев он ревновал супругу, а та, в свою очередь, относилась к этому с поразительной терпимостью, стараясь лишний раз не провоцировать.       — В такое время просто так никто не станет покидать город. Что-то случилось, — сделала вывод низкая.       Обе женщины были одеты в строгие платья, и всё-таки платье Платиши отличалось сдержанной элегантностью, а платье ее подруги, булочницы Марты, было более простым и свободным. Фартук, который женщина забыла снять, был чист, прическа — аккуратна, и тем не менее она производила впечатление неряхи, а её угрюмая подозрительность вполне соответствовала её зловредному упрямству.       Именно эта с виду незначительная черта была причиной раздражения Платиши. Женщина не терпела необоснованности ни в каких её проявлениях. И хотя она старалась не обращать на это внимания, у нее свербило внутри от желания тряхануть подругу как следует, чтобы та научилась жить проще и не видела заговор везде, где его не было и быть не могло. На самом деле Платиша уже пожалела, что взяла Марту с собой.       — Кажется, дождь собирается, — попыталась она сменить тему.       — Такая духота стояла днем — неудивительно, — ответила Марта. — Почему бы нам не сходить к господину Мартину в аптеку? — неожиданно спросила подруга.       Она всё еще не понимала, почему Платиша потащилась в такое время через полгорода к дому Ревекки Валериус, если могла просто вызвать врача. Не понимала, почему не обратиться к аптекарю, если дело было срочное, а молодой врач, сменивший прежнего, не внушал доверия, но до этого не решалась задать мучившие её вопросы хотя бы потому, что подруга выглядела взвинченной.       А причиной, по которой Платиша в столь поздний час покинула дом, несмотря на комендантский час, было то, что её единственный внук, сын старшей дочери Анны — Кредо, заболел.       — Нужен рецепт. Ты и сама это знаешь. А у Кредо сильный жар, — Платиша вся напряглась и сжала сильнее челюсти, процедив это сквозь зубы.       Одно неосторожное слово могло стать причиной слухов. Марта была той ещё сплетницей, но идти одной к дому Ревекки почти ночью было страшнее, поэтому Платиша позвала её с собой.       — Почему бы тогда просто не вызвать врача?       Платиша вздохнула. Марта была права. Она могла бы вызвать врача, но она не сделала это и не позволила Анне, потому что в голове у неё засела и пустила корни дурная мысль: «А что, если Кредо заберут в изолятор, как Адриана?» — но вслух Платиша произнесла:       — Я не доверяю новому врачу, Марта. Он молод и неопытен. К тому же не хочу лишний раз волновать Анну. Она на сносях. Мысли о том, что обычная простуда может оказаться воспалением легких, только добавит ей нервов.       Она произнесла это тоном человека, знающего вес своего мнения. Марта, будучи малообразованной, полностью полагалась на него и редко перечила Платише. (Впрочем, никто в семье, кроме младшей дочери, не решался идти наперекор миссис Вильерс). Было удивительно, как настолько две разные женщины — интеллигентная, начитанная белоручка и простая, сварливая ремесленница — сошлись, но их дружба держалась на том, что Марта безоговорочно признавала превосходство Платиши в некоторых вопросах. В частности, её «экспертное мнение» о том, что новый врач слишком юн, чтобы достаточно хорошо разбираться, как лечить простуду или воспаление легких — Кредо дохал, как заядлый курильщик с туберкулезом, — было для Марты истиной в последней инстанции, которую она не посмела бы оспорить.       — Понимаю, — закивала Марта. — Жаль господина Лендера. Так внезапно умер. Он был прекрасным врачом с богатым опытом, не то, что нынешний. У доктора Алигьери молоко на губах ещё не обсохло.       Луна уже взошла, но всё еще оставалась бледной тенью себя, призрачным диском на фоне залитого закатными красками горизонта. Было жарко и душно, как это часто бывает перед дождем, воздух стал тяжелым, почти недвижимым.       Женщины остановились. Нужный им дом находился как раз напротив стены. Он точно притаился на обочине. Свет горел в единственном окне. Лампа под зеленым абажуром отражалась в черном окне тусклым пятном. Чья-то тень, на первый взгляд мужская, мелькнула внутри, а затем растворилась в глубине дома. Однако мужчины в этом доме не было уже пять лет и быть не могло.       Женщины остановились на другой стороне улицы. Обе не решались пересечь её, словно перед ними была не дорога, а неслась бурным потоком горная река. Холодный пот выступил на спине Платиши, когда свет резко погас, а вокруг дома сомкнулись тени.       Она покосилась на Марту, но та уже не смотрела на дом, а, трясясь от страха, разглядывала подол собственного платья.       Платиша помялась на месте, перехватила корзинку, которую несла в руках, из ее легких со змеиным свистом вылетел вздох. Она шагнула на дорогу.       — Может, всё-таки навестим Мартина?       — У меня нет времени, чтобы испытывать судьбу, Марта, — Платиша ответила резко, даже раздраженно, хотя бы потому, что сама постоянно думала об этом. Ей тоже было страшно, но не так, как невежественной Марте, которая, как и большинство жителей, считала Ревекку продавшей душу дьяволу ведьмой.       Платиша не верила в эти россказни. Конечно, Ревекка вышла замуж за иноверца, жила затворнической жизнью и никогда не появлялась в соборе, но это был не повод, чтобы обвинять её в ворожбе и всех бедах города. Брат Платиши — Сайрус — говорил, что женщина тяжело больна. Возможно её образ жизни обусловлен именно этим.       Женщина не знала Ревекку лично, но они были почти сверстницами. Ей хорошо было известно, что Реви — так её звал Сайрус — происходила из верующей, уважаемой в Фортуне семьи, и когда они обе были молоды, то отличалась послушанием и даже служила при госпитале на общественных началах — во имя Спарды.       Ревекка была религиозным, праведным человеком, и даже тот факт, что она предпочла чужака её брату (сердцу не прикажешь), не мог изменить её настолько, чтобы она отреклась от своей сути. Она по-прежнему помогала всем, кто нуждался в помощи, и никому не отказывала. И это, как считала Платиша, был самый верный показатель, что та если и не была святой, то во всяком случае не имела никакого отношения к дьяволам.       Платиша решительно была настроена просить Ревекку помочь, потому что знала — даже если Мартин выдаст жаропонижающее, она потратит на его уговоры немало времени, после чего аптекарь всё равно сообщит новому врачу, а тот — в Орден. А именно этого женщина боялась.       «Адриан», — каждый раз мысли о сыне причиняли ей вполне ощутимую боль, сердце сжималось в груди.       Адриан был вторым ребенком четы Вильерс. Он стал одним из рыцарей ордена недавно, а затем, когда началась эта странная эпидемия в городе, оказался в числе тех, кого отправили в изолятор. Платиша так и не поняла, какие симптомы этому предшествовали — Адриан выглядел здоровым и бодрым. И вот от сына уже месяц не было никаких вестей, лишь короткие, сухие записки. Настолько скупые, что иногда женщине казалось, что их пишет вовсе не Адриан.       — Ревекка, конечно, хорошая травница, но она ведь вышла замуж за чужака, отреклась от семьи и живет отшельницей…       Платиша не слушала Марту. Она пребывала в своих мыслях. Внутри у неё все окаменело. Она не хотела признавать, что испытывает инфернальный страх возле этого дома. Ревекка была коренной жительницей Фортуны и истинной последовательницей Ордена Меча, в то время как о её муже, который пропал, но чье присутствие все равно ощущалось здесь, нельзя было сказать того же.       Платиша сталкивалась с Иешуа Валериусом лишь пару раз, но даже просто вспоминая эти, почти стершиеся из памяти, черты лица и глаза, обладающие прозрачным блеском и светом, словно идущим изнутри — Платиша приходила в ужас.       В злобном отчаянии женщина пересекла до конца улицу, подавив все неприятные чувства и ощущения. Марта едва поспевала за ней. Они направились к парадному крыльцу, вокруг которого в янтарно-красных лучах заходящего солнца уже пролегли во все стороны удлиняющиеся тени, точно цветок.       — … ты помнишь его? — пробормотала Марта, запыхавшись, остановившись напротив двери.       — Кого «его»?       — Мужа Ревекки — Иешуа. Честно говоря, он пугал меня, как никто другой. А эти его глаза!       — Он же пропал пять лет назад, — заметила Платиша, пытаясь тем самым больше успокоить себя, чем Марту.       «Он пропал. Он не мог вернуться. Скорее всего, он мертв. А тень — мне наверняка показалось.»       — А его дочь? — Марта поежилась. — Это же надо вырасти такой: в церкви не встретишь, сама никогда не поздоровается, по хозяйству от нее тоже толку нет. Посмотри, весь сад зарос, а ей хоть бы хны. Сидит небось в своих книжках, и дела ей нет до больной матери. И глаза. Те же безумные глаза, что у её отца, этого странного неестественного цвета. Не бывает у людей таких глаз. Твой Адриан всё вился за ней, не удивлюсь, что заразу он от неё подхватил, — поняв, что коснулась больной темы, женщина резко переключилась: — Кстати, как он? Ещё не вернулся домой?       — Ещё не вернулся, — вздохнула Платиша, — и упаси меня Спарда от такой невестки. Главное, Лили туда же. Никогда я не понимала её этой дружбы с Вильгельминой. Но разве им запретишь? Большие уже стали.       — Молодые они какие — не тем местом думают. Дух бунтарский им покоя не дает. На этой девке наверняка клейма ставить негде. Публичный дом её потолок. И как её до сих пор из Ордена поганой метлой не погнали?       — Не знаю про «клейма ставить негде», но Сайрус говорит, она хороший специалист, как и её отец. Его ведь не просто так приняли в Орден. Конечно, он чужак, но тот факт, что он смог стать рыцарем и пользовался уважением его святейшества Солемниса, о многом говорит.       — Я бы не стала спешить делать выводы. Может, Иешуа и был гений, но что до дочки — бабка надвое сказала. Мнение Сайруса предвзято. Он ведь любил Ревекку — все это знают — а она разбила его сердце, променяв на иноверца.       Платиша поджала губы. Брови сошлись на переносице, узкое лицо нахмурилось.       «Он до сих пор её любит» — подумала она, но промолчала, решив сменить тему.       — Нам лучше поспешить, если мы не хотим иметь проблем с патрулями.       — Брось. Твой муж капитан в отставке. Неужели кто-то из цыплят, им же воспитанных и вскормленных, посмеет что-то запрещать его жене?       — И всё-таки если ввели комендантский час — это не ради потехи, — заметила Платиша. Она не стала объяснять подруге, что даже если рыцари махнут на них рукой, то демонам откровенно чихать, кто её муж, они порвут их в лоскуты, и на этом самовольная вылазка окончится.       Сама Платиша никогда не видела и тем более не встречала демонов, но знала, что те во много раз превосходили простых людей и по силе, и по скорости. Так что смерть их ждала если не мгновенная, то в любом случае неизбежная, попадись они им на пути.       — Думаешь, они в городе?       Ни Марта, ни Платиша не решались произнести вслух слово «демоны». Казалось, стоит этому слову прозвучать — и оно непременно накличет на них беду. И если дьяволы не материализуются перед ними из воздуха прямо сейчас, то не исключено, что сделают это позднее, когда они расслабятся и потеряют бдительность.       Платиша уставилась на дверь, затем снова на окно, в котором погас свет. Она смотрела на эту блестящую серо-черную поверхность стекла, снова на дверь, и думала, что от того, откроют эту дверь или нет, зависит жизнь Кредо. Это определенно была пневмония, и без лекарств мальчик не поправится. Возможны осложнения и даже летальный исход. Если Ревекка откажется помочь, она пойдет к Мартину и будет долбиться в аптеку до тех пор, пока он не согласится выдать все необходимые медикаменты.       Но несмотря на эти мысли, Платиша никак не решалась постучать.       — Может, действительно стоит пойти к Мартину?       В груди у Платиши похолодело, когда Марта коснулась её руки.       — Что с тобой? — хриплый голос Марты прозвучал сердито, как будто Платиша обманула её, привела к этому жуткому дому через половину города, а теперь решила капитулировать. — Мы уже здесь. Поздно беречь вино, когда бочка пуста.       — Я просто переживаю за Кредо. Что, если она откажет?       — Думаешь, что он заболел тем же, чем Адриан? — озвучила самые страшные и сокровенные мысли женщины Марта.       — Нет, Спарда, конечно, нет. Его просто продуло. Я уверена.       «Но ты боишься именно этого, Тишь? Именно поэтому ты не вызвала врача. Ты боишься, что Кредо заберут так же, как Адриана», — обратился к ней внутренний голос: «Ты ведь знаешь в глубине души, материнское сердце подсказывает тебе, что Адриан не вернется. И ты не хочешь потерять Кредо, которого так любишь. Ты больше не хочешь терять никого из своих близких. Именно поэтому не сказала Лили, куда идешь, иначе бы она увязалась за тобой».       — Смотри.       Платиша словно вернулась в реальный мир, проморгалась и посмотрела туда, куда указывала Марта. Казалось, дом Ревекки сплошь затянул туман. Это было странное явление, вполне объяснимое, но зловещее.       Марта тут же вцепилась в локоть женщины.       — Стучи давай! Я хочу уйти отсюда поскорей.       Платиша взглянула на дом. Его кирпичи плотно прилегали один к другому, доски не скрипели, двери не хлопали; на лестницах и в галереях лежала тьма и тишина. Стараясь не глядеть на фасад — дом казался ей непомерно огромным, мрачным и смотрящим на неё и Марту сверху вниз, как это делал его истинный владелец — Платиша постучала.       Это был настоящий моральный подвиг. Но глубокое нежелание прикасаться к этому дому не прошло, а только усилилось. Женщина постучала еще раз, уже менее настойчиво, и поняла, что сделать этого в третий раз уже не сможет.       Марта буквально повисла у нее на руке, в другой руке Платиша держала корзинку, полную разных трав и фруктов — она сказала Лилит и Роджеру, что пошла на рынок, и она действительно зашла на рынок, прежде чем отправиться к Ревекке, чтобы ни у кого не возникло вопросов, но чем дольше её не было, тем больше вопросов у них появится.       Что, если они кинутся её искать?       Нужно было поторопиться. Лилит наверняка долго не усидит на месте.       — Может, её нет дома?       — А где ей быть? Ты сама видела — свет горел, а теперь погас.       — А вдруг она умерла, Тишь? — неожиданно произнесла Марта.       — Господь с тобой. Сайрус говорил, Ревекка пусть и не в добром здравии, но ещё не при смерти.       — Ты ведь знаешь, как это бывает — был человек, и нет человека. И всё в одно мгновение.       Когда она взялась в третий раз за дверной молоток, намереваясь произвести шум и окончательно уведомить о своем присутствии, за дверью раздался звук шагов по доскам — легкие, быстрые, едва уловимые, несвойственные для больной женщины в возрасте.       Дверь резко, со скрипом распахнулась. Платиша и Марта едва успели отпрыгнуть.       — Доброго вечера, — раздался звонкий, недовольный голос Мины, возникшей на пороге в ореоле мягкого золотистого света, струившегося от лампы в коридоре.

2

      Мина открыла глаза. Солнечный свет пробивался через окно. Девушка приподнялась на локтях и почувствовала, как что-то шлёпнулось ей на грудь. К её удивлению, это был шелковый, ещё влажный платок. Ноги её укрывал плащ-накидка.       Мина прикрыла глаза. Они ужасно слезились. Казалось, свет выжигает роговицу. Издалека послышался бой часов в коридоре. Они пробили два раза.       «Уже два часа дня. Долго же я провалялась», — подумала девушка, ожидая, когда глаза привыкнут. Она вся превратилась в слух и вслушивалась в тишину библиотеки до умопомрачения и боли в ушах, но никаких посторонних звуков, кроме шума ветра за окном, не было.       Когда она наконец-то смогла открыть глаза и оглядеться, то отметила, что в библиотеке ничего не изменилось с вечера: тонкий слой пыли, покрывавший буквально всё, сиял в лучах солнца и переливался. Пыль лежала повсюду на шкафах, полках, столе, на котором была взгромождена башня из книг. Однако Вергилия нигде не было в этом пыльном царстве.       Мина чувствовала себя неловко. Она показала себя не с лучшей стороны, вот так глупо отключившись. Демон мог передумать и уйти. Но платок и накидка говорили о том, что он был всё ещё здесь.       «Ему небезразлична моя судьба — я нужна ему так же, как и он мне», — подумала девушка.       Она аккуратно скинула накидку, сложила платок на тумбочке, встала и положила накидку рядом на кушетке.       Тихо, на цыпочках, Мина вышла из библиотеки. Ей очень хотелось принять душ, даже если в бойлере опять не было горячей воды, привести себя в порядок, переодеться, а главное — как следует обработать раны. Что удивительно, передвигаться стало легче.       Мина поднялась на второй этаж. Деревянная скрипучая лестница и темный коридор остались позади, как и зал с блестящим паркетом, роялем и часами с боем.       Ванная располагалась напротив её комнаты, дверь в которую была открыта. Это была небольшая комната, скромно обставленная, обклеенная голубыми обоями с веночками синих мелких цветов, в ногах застеленной постели лежало темно-синее одеяло, единственное окно выходило на улицу перед домом, задрапированное такими же темно-синими репсовыми шторами, мебель была выдержана в одном тоне — по цвету это был молодой орешник или тик.       Первым делом Мина раздвинула шторы, за которыми в коричневом глиняном горшке одиноко стоял цветок, затем, встав спиной к окну, попыталась решить, с чего начать. Она переводила взгляд с гардероба на ванную, а с ванной на прикроватный столик, где обнаружилась стопка писем от Сайруса, о которых говорила мать, и пара коротких записок от Лили.       Мина приняла решение начать с них. Быстро пробежавшись глазами, она отложила их в сторону. Это были приглашения к чаю, которые она уже благополучно пропустила.       Затем девушка вскрыла первое письмо из стопки, следом второе. Большинство писем были написаны ровным почерком, сухо и официально, начинаясь одинаково: «Дорогая Мина» — и напоминали обычную деловую переписку, не считая повторяющегося вопроса о самочувствии и просьбы сообщить, как только ей станет лучше.       «Бедный Сайрус. Он, наверное, себе места не находит», — подумала Мина, перебирая письма и вскрывая последнее, датированное вчерашним днём.       Это письмо отличалось от предыдущих, бросалось в глаза и было буквально пропитано чувством тревоги. Мина прочитала всего пару коротких строк на аккуратном, сложенном вчетверо листе бумаги, который был намного больше, чем требовалась для столь короткого сообщения:

«Когда вернёшься — если вернёшься — навести меня. Это важно. Сайрус».

      «Сайрус, неужели ты узнал правду?» — девушка взяла письма, перевязала их бечёвкой, найденной в ящике тумбочки (у Мины, как и у её отца, хранилось много разного хлама в самых неожиданных местах), и отложила. Затем, открыв шкаф, достала белую нижнюю рубашку, болотно-зелёное платье с рукавом три четверти и направилась в ванную. Подцепив пальцем бечевку, она захватила стопку писем с собой.       Стоило зажечь свет, и в зеркалах тут же отразился её плачевный вид — всего их было три, одно в полный рост, но отражение везде казалось одинаково отвратительным.       «Ну и поделом мне», — подумала она. Однако отражение в большом зеркале выглядело на удивление хорошо, почти успокаивающе.       Мина отвернулась, затем собралась с духом, сняла перепачканную в крови робу и взглянула ещё раз. Все оказалось не так страшно, как на первый взгляд.       Девушка осмотрела бедро. Рана зажила, нитку легко удалось распороть ножницами, найденными в шкафчике под раковиной, и выдернуть. Она отложила ножницы и взглянула на рёбра — на них ещё красовался синяк, но не было той тупой тянущей боли. Трещины срослись, точно их никогда не существовало. Другое дело волосы, которые представляли собой отдельную катастрофу. И без того неровно обрезанные, торчащие в разные стороны, они являли собой один огромный, бесформенный колтун. С этим срочно надо было что-то делать. Вычёсывать это безобразие было страшно, и Мина просто забралась в душ в надежде, что мыло возьмёт хотя бы часть из того, что ей удалось собрать в канализации. Знать, что плавало в сточных водах, не хотелось.       Как Мина и думала, вода оказалась едва тёплой, никто не озаботился нагреть котёл. Девушка сомневалась, что Ревекка принимала душ регулярно и помнила о таких мелочах, как горячая вода, но зато она помнила о многом другом. Так, например, кровать Мины явно была перестелена в комнате, а цветок на окне полит и подстрижен.       Это был розовый куст, который никогда не давал цветов, но при этом бутоны появлялись, засыхали и отваливались. Несмотря на это, Ревекка все равно надеялась, что рано или поздно они распустятся. Мина чувствовала себя, как эта роза. Может быть, когда-нибудь и в её душе распустятся цветы, но пока ничего такого она не чувствовала: то ли место было не то, то ли время ещё не пришло.       О запёкшейся ране на затылке Мина вспомнила, только когда стала намыливать голову. Тщательно ощупала место, где, по её мнению, должна была находиться по меньшей мере ссадина, но ничего не нашла, кроме слипшихся от крови и грязи волос. Тут же накатило чувство дурноты, а затем заурчал живот и пришло осознание, что она безумно хочет есть.       Мина поджала губы. Нужно позаботиться об этом, пока она не свалилась в очередной обморок, наверняка на кухне найдётся что-нибудь съестное или хотя бы то, из чего можно приготовить скромный завтрак. А даже если нет, то она пожуёт что-то из засолов на зиму, которые они крутили с матерью всю прошлую осень, после чего пойдёт на рынок и купит всё необходимое, даже если орден попытается ей помешать, хотя в этом девушка сомневалась.       Они уже наверняка знали, что она сбежала, но предпочли ничего не предпринимать. Во всяком случае, пока. И хотя ей стоило ограничить свои перемещения, Мина знала: в открытую орден не вломится в её дом, не выволочет на улицу и не запрет снова в клетке. Они будут действовать исподтишка, и чтобы не попасть впросак, она должна быть умнее их.       Мина вспомнила о друзьях. Это были племянники Сайруса: Лили и Андриан. Так или иначе, но Орден уже доказал, что не придерживается заповедей, которые внушал другим, такие как честность, доброта, сострадание и милосердие. Всё её близкие невольно попадали под удар. Орден не пожалеет никого из её окружения, если будет знать, что это поможет заполучить её.       Вергилий был прав. Ей не хотелось этого признавать, и девушка отогнала эти мысли прочь, обещая себе подумать, как обезопасить мать и друзей, после завтрака.       «Может, Сайрус сможет помочь?»       Уже в более собранном состоянии Мина закрутила вентили, обернулась полотенцем и принялась гребнем вычёсывать колтуны. Некоторые пряди спасти не удалось, и пришлось их обрезать. Нечто получившееся в итоге сложно было назвать модельной стрижкой, но во всяком случае, стало лучше, чем раньше. Передние пряди оказались на порядок короче задних, чёлка лезла в глаза. Собрав кое-как каскад каштановых волос в куцый хвост и воспользовавшись лентой, Мина надела рубаху и платье, собрала в кучу грязную робу, стопку писем и всё вместе отправила в топку, как только спустилась вниз.       Из довольно темной прихожей она прошла в ярко освещенную столовую. Просторная, но узкая комната, видимо, всегда имела это назначение: большой камин, несколько вделанных в стену шкафов.       Мина пересекла столовую и проскользнула через арку на кухню. Там под салфеткой на столе она нашла остатки печенья, которое Ревекка раньше пекла каждую субботу, а теперь делала это беспорядочно, но все так же вкусно, а ещё хлеб, масло и джем.       Одного взгляда на еду было достаточно, чтобы у Мины потекли слюнки.       Девушка села за стол и принялась намазывать масло на хлеб. При этом она чувствовала себя так, словно кто-то сверлил ее взглядом. В какой-то момент она вовсе замерла с ножом в руках, почувствовав чьё-то приближение.       Мина осмотрелась, держа нож перед собой. На секунду мир словно сошёл с ума. Все стало таким ярким, резким, будто кто-то его искусственно насытил красками, время точно замедлило свой ход, а запахи заиграли по-новому.       Окно на кухне было открыто, ветка цветущего куста гортензии, увенчанная пышным нежно-розовым цветком, склонилась внутрь, и только сейчас Мина заметила, что на ней сидит птица, которая не сводит с неё глаз.       Сойка — кажется, это была она — перепрыгнула с ветки на подоконник, а затем на стол, и девушка готова была поклясться, что ощутила вибрации в воздухе, когда куст колыхнулся и выпрямился, а птица взмахнула крыльями, точно в замедленной съёмке.       Мина не могла понять, чем вызвано у нее такое ощущение, да и откуда оно вообще возникло. Она подумала о тишине, которая бывает теплой летней ночью и которая на самом деле вовсе не тишина, но причудливое сочетание хлопанья крыльев бьющейся о стекло ночной бабочки, стрекота сверчков и чьих-то шорохов в траве, потрескиваний на веранде и других с трудом различимых звуков. Сейчас она слышала их так ясно, словно кто-то выкрутил громкость на максимум.       Она втянула носом воздух. Калейдоскоп самых различных ароматов окутывал её: запах цветов из сада, печенья, смеси репейного масла и пчелиного воска, которым мать натирала деревянные кухонные столешницы, а также запах трав, которые сушились на окне, и при этом она была уверена, что может различить каждую, даже не глядя.       «Что это со мной?» — Мина услышала скрип, а затем по мощённой улице с другой стороны дома проехала машина, и кто-то опустил стекла, потому что после полудня в городе стояла неимоверная духота. Испуганно девушка поняла, что слышала всё это, хотя не могла слышать.       Она настолько погрузилась в новый, неизведанный мир звуков, что, когда сойка застучала клювом по столу, уже раскрошив хлеб, Мина непроизвольно ответила на раздражитель самым странным образом — её мышцы напряглись, и она инстинктивно воткнула в столешницу нож, который все время сжимала в руках, и пригвоздила им хлеб.       Осознав лишь через долю секунды, что сделала, Мина уставилась на нож, крепко вошедший между волокнами дерева сквозь мякоть хлеба и спугнувший несчастную птицу, которая тут же выпорхнула в окно.       Мина встала, отшатнулась, прижалась к стене и зажмурила глаза, а затем возмущённо охнула и опустилась на пол, пытаясь подобрать приличные слова, чтобы хоть как-то объяснить происходящее.       Таких слов не нашлось. Звуки атаковали её со всех сторон, она могла разглядеть самые мельчайшие детали, не прикладывая для этого особых усилий.       Примерно через минуту её тело расслабилось после неожиданного выпада, а ещё через четверть часа подсознание убедилось, что никакой опасности поблизости нет, и привычный мир вернулся, посторонние звуки исчезли, больше не подвергая сомнению здравость её рассудка.       Она открыла глаза и машинально выпрямилась. Мина не слышала уже, как полоз в саду шуршал чешуёй, как вздрагивали крылья бабочек, порхающих с цветка на цветок, как пели трещины в камнях на солнце, а они действительно пели, что никогда прежде ей не доводилось слышать.       Девушка встала на ноги и поняла, что нож по-прежнему торчит в столе. Она подошла и попыталась выдернуть его, но ничего не получилось. Он прочно вошёл и застрял между двумя панелями. Мина обхватила его уже двумя руками и со всей силы потянула на себя.       Нож выскользнул, и лезвие оставило неглубокую царапину на правой руке, там, где пролегала линия сердца. Кровь выступила несколькими незначительными каплями, но это была не обычная алая кровь — это была слегка беловатая, полупрозрачная жидкость, как ликвор или ихор… .       Мина поспешила взять со стола салфетку и обернула руку, крепко стиснув ладонь.       «Я либо схожу с ума, либо у меня лейкемия.»

3

      Мина вернулась в библиотеку с тряпками, ведром воды и шваброй. Она серьезно вознамерилась привести в божеский вид помещение и отвлечься от мыслей, что её кровь стала цветом как у насекомых или белокровой рыбы.       В библиотеке царила тишина глубокая, холодная и бессердечная, но скрывающая в себе ожидание. Она вселяла чувство тревоги.       Мина ждала увидеть здесь Вергилия, но его тут не было, а тот факт, что накидка до сих пор лежала, сложенная на месте, говорил, что он не возвращался.       «Тем лучше», — решила девушка.       Пыль клубилась повсюду и витала даже в воздухе. Казалось, можно попробовать ее на вкус, стоит только вздохнуть.       Мина поморщила нос и принялась за уборку. Пританцовывая и напевая себе под нос, она постепенно вносила жизнь и чистоту в тяжелую атмосферу украшенных деревянной резьбой стен библиотеки.       В воздухе запахло свежестью, когда девушка распахнула окно в сад, закончив протирать пыль со шкафов и полок. Солнце уже начинало клониться к западу. Короткие волосы, собранные в маленький хвостик на затылке, сверкали и переливались на свету, создавая ощущение нимба над её головой. Мина вздохнула полной грудью, наслаждаясь запахами цветов. Она постояла так немного, думая о том, что, возможно, ей больше не выдастся вот так запросто насладиться тишиной и покоем, а затем взяла швабру и принялась мыть пол.       Девушка провозилась с этим почти три или четыре часа, и теперь библиотека сверкала. Уже стало темнеть, и Мина зажгла свет. Последним в её списке шел стол, который был заставлен различными книгами. Мина замялась. Затем убедила себя, что ничего страшного не произойдет. Она поставит всё на место. Но стоило ей прикоснуться к книгам, её запястье обхватила чья-то рука.       Она обернулась и увидела Вергилия. Когда и как он вошел в библиотеку, Мина не знала, она не заметила даже его приближения.       — Я просто хочу протереть пыль. Ты против?       Мина замерла, хлопая глазами и не смея отвести взгляда. Смотреть в глаза Вергилия было все равно, что выглянуть на улицу в метель через толстое стекло — в них то и дело серебрились искры недовольства, будто снежинки. Взгляд по-прежнему был холоден, как лед.       — Не трогай.       Мина уставилась на него с недоумением и где-то даже растерянно.       — Хорошо. Сиди в пыли.       — Я тебе сейчас руку сломаю.       — Ломай, — решительно ответила девушка, не задумываясь о том, насколько угроза Вергилия существенна. — Но без руки я буду менее полезна, так как мне будет трудно записать перевод. Я левша.       Вергилий вздохнул и отпустил её.       — Верни всё на место, когда закончишь.       — Спасибо, — Мина потерла запястье.       — Завязывай рассыпаться в благодарностях.       — Смущаешься?       — Дерзишь?       Мина решила, что благоразумнее будет промолчать, и принялась протирать стол. Она действительно аккуратно вернула каждую книгу на то место, где та лежала, как только покончила с пылью. Даже несмотря на то, что это был ее дом, ее книги, идти наперекор демону не хотелось.       Вергилий устроился напротив камина, он безошибочно выбрал единственное мало-мальски удобное кресло и устроился в нем, прикрыв глаза.       Он как кот, подумала Мина, глядя на него украдкой. Кот, который ждет, что его покормят. Вернее, когда.       Девушка кинула тряпку в ведро и потянулась. Спина ныла. Ей давно не приходилось так много шевелиться. Не успела она вынести ведро и вернуться обратно, Вергилий с порога засыпал её вопросами.       — Где находится шестая секция? Как туда попасть? Как быстро ты сделаешь перевод?       — Стоп, — перебила его Мина, распуская волосы и повязывая ленточку на запястье, — Не так быстро. Слишком много вопросов. Может, для начала ты ещё раз покажешь мне копию свитка из лаборатории?       Мина уставилась на Вергилия, который даже не удосужился пошевелиться. Он сверлил её взглядом, словно пытался понять, чего она хочет этим добиться.       Девушка потупила взгляд. Она подумала, что, наверное, Вергилий мог почувствовать каждое её движение, каждый вздох. Демоны определённо видели мир иначе, чем простые смертные люди. Даже если частично Мине удалось это испытать на себе, то Вергилий точно слышал каждый неровный удар ее сердца, так же четко, как пушечный выстрел.       На какое-то мгновение Вергилий задумался, затем достал свиток из-за пазухи, поднялся и положил на стол.       Мина взяла свиток, потёрла руку и развернула его, уставившись в текст. Теперь, когда её сознание более-менее было ясным, а тело отдохнувшим, она могла как следует разобраться в том, что было представлено в копии манускрипта. Бегло пробежавшись по рунам, она поняла, что тот, кто переводил текст, явно не пытался вдуматься в него. Добрая часть была притянута за уши в угоду мышлению ордена.       — Интересно. Здесь говорится о войне и так называемых древних временах богов и демонов. Но в основном речь идёт о двух противоположностях, составляющих основу гармонии. Как свет и тьма. Что-то вроде инь и ян, которые представляют буддийское учение о мироздании.       — Демоны и ангелы. Я знаю эту байку. Вот только ангелов никто никогда не видел. Сомневаюсь, что они вообще существовали.       — Вовсе нет. Здесь не говорится об ангелах, какими их представляют люди. Это не отдельная сущность. Скорее, речь идет о двух разновидностях одного и того же вида, а также об истреблении одних другими. Само слово аггел хоть и похоже, но не означает того же самого. Во всяком случае, я уверена, что это читается так, а не иначе, хотя переводчик предпочитает слово ангел.       — Другими словами, когда-то давно была вырезана одна из разновидностей демонов. И что в этом такого? В аду войны и геноцид видов обычное дело. Зачистки производят регулярно, особенно тех, кто не лоялен к действующей власти.       — Я не знаю, что и как устроено в аду. Но в тексте сказано, что аггелы обладали уникальными способностями, противоположными по своей сути разрушительной силе демонов. Переводчик трактует это, как божественные силы, но это не совсем верно. По сути, автор пытается сказать, что в противоположность хаосу было представлено созидание, но источник у этих сил был один. Дальше идут какие-то обрывки текста, совершенно не связанные между собой. Может, оригинал прольёт на это свет. Затем автор упоминает, что часть аггелов скрылась на земле среди людей, но в итоге все равно пала в последней битве незадолго до закрытия врат, — Мина остановилась на секунду, вчиталась. — А вот здесь говорится о легендарном рыцаре, который преследовал цель восстановить гармонию в аду и на земле. Думаю, речь идёт о Спарде, но текст опять обрывается. Не сказано, каким образом он хотел это сделать и что угрожало этой самой гармонии. Автор по большей части акцентирует внимание на аггелах и их силе, а также на миссии, возложенной на их плечи. Хотя я бы так не перевела. Но все очень скомкано. Этот перевод отвратителен. Не считая того, что я могу ошибаться и неверно истолковать некоторые символы.       Мина задумалась. Ее отец был помешан на этих свитках и Спарде. Может, он узнал такое, что ему не следовало знать? А что, если ангелы и правда существовали?       Из размышлений её вывел бархатный, совершенный, необыкновенный голос демона, не похожий и не шедший ни в какое сравнение с тем, что ей приходилось слышать прежде.       — Ты не уверена, что всё правильно истолковала?       Мина кивнула.       — Одни и те же символы могут читаться одинаково, означать разное, читаться по-разному, но при этом значить одно и тоже. Например, вот здесь, — девушка положила свиток перед демоном и ткнула в строчку, — это может означать «силу богов» или «жареное мясо». Все зависит от контекста, в который эта отвратительная копия не позволяет вникнуть. Я склоняюсь к первому, хотя не исключено, что все эти демоны собрались на барбекю.       Вергилий шутки не оценил, оставаясь сосредоточенным на главном.       — Значит, нам нужен оригинал, а также другие свитки, чтобы пролить на это свет.       — Всё, что нам известно — что они в шестой секции, а она где-то в замке. Возможно, в городской ратуше сохранились какие-то планы замка, но добыть их будет не менее сложно.       Вергилий встал и забрал из рук девушки свиток, одним резким движением свернул и убрал за пазуху.       — Не для меня. Говоришь ратуша? Планы замка? Я попробую что-нибудь выяснить.       Мина кивнула, ничего не спрашивая. Вергилий не обязан был вовсе ей что-то объяснять, и она была благодарна, что он удостоил её такой чести. Конечно, ей хотелось знать, для чего и почему демону понадобились свитки, но она не решалась спросить, зная заранее, что ответа не получит. Но Мина догадывалась, что это как-то связано со Спардой.       Вергилий взял с кушетки накидку, завернулся. Платок так и остался лежать нетронутым. С поразительным проворством он подошёл к окну и скрылся. Мина едва заметила, как мелькнула по ту сторону в саду его тень.       Не успел демон выпрыгнуть в окно, как девушка погасила свет и направилась в комнату.       У неё были свои планы на этот вечер. Она собиралась навестить Сайруса.       Мина поднялась наверх, на ощупь достала из шкафа туфли и капюшон. Зажигать свет она не стала, чтобы не разбудить мать и не привлекать внимание. Она была уверена, что женщина спит, так как днём она возилась в саду и наверняка очень устала.       В тот момент, когда она уже собиралась спуститься вниз, раздался стук. Затем ещё.       Мина напряглась, надела туфли, капюшон и направилась к парадной двери, надеясь, что это не рыцари ордена пришли по её душу.

4

      Женщины так и стояли какое-то время, вцепившись друг в друга. Платиша едва не уронила корзинку, когда дверь распахнулась, и лишь чудом удержала ее в руках.       Она попыталась заговорить, но ее голос утонул в сумеречной тиши, так что пришлось начать снова.       — Здравствуй, Вильгельмина. Давно не виделись, — выдавила из себя женщина и подумала: «Сейчас она выглядит иначе, чем раньше».       На неё смотрели два сверкающих, как у кошки, желтых глаза. Они буквально горели в полумраке. Казалось, если кто-то и продал душу дьяволу в этом доме, то это была не Ревекка, а её дочь. И условиями этой сделки были цветущая молодость и необыкновенная красота, мягкая, почти ангельская: светлая кожа, едва тронутая загаром, который обыкновенно ложился мягким персиковым цветом, буквально светилась, каштановые короткие волосы, которые еще совсем недавно были длинными и прямыми, обрамляли лицо и слегка вились, каждая волна переливалась медными бликами. На девушке были надеты зеленое платье, подпоясанное широкой лентой, и белый капюшон служителей ордена, сложенный на спине.       Мина накинула капюшон и сложила руки на груди, стоя в вестибюле, перегруженном темным деревом и тяжелой резьбой, с дальней стороны которого уходила вверх массивная лестница. Свет везде, кроме коридора, был погашен. Всё говорило о том, что девушка куда-то собралась, а им здесь были не рады.       — Мы тут как раз тебя вспоминали. Вот пришли матушку твою проведать. Как она?       — Спасибо, хорошо, — Мина щелкнула выключателем — свет погас, вышла, захлопнула дверь и вставила ключ в замочную скважину. Попыталась повернуть, но тот не поддался с первого раза.       Такого же эффектного исчезновения, как и появления, не получилось. Замок давно не мешало смазать, и теперь она была вынуждена поддерживать этот неуместный разговор, сражаясь за каждый оборот ключа.       — А что, комендантский час отменили? — неожиданно спросила Мина, повернувшись лицом к женщинам, которые сверлили ее взглядом и дышали в затылок.       Платиша пропустила замечание мимо ушей. Можно было заметить, что сама девушка явно планировала нарушить предписание, хотя, наверное, у неё должен был быть пропуск, но женщина промолчала. Глупо кусать руку, от которой ждешь помощи.       — Что-то тебя давно видно не было. Мы уж думали, ты как отец сгинула. Такая потеря для Фортуны.       «Как же. Прямо тронулись от горя, когда узнали», — подумала Мина. Вслух она этого не произнесла, только улыбнулась.       — Думаю, для вас это стало ударом, — с иронией произнесла Мина, когда замок наконец-то поддался. Ключ щелкнул, девушка убрала его в карман платья и поправила капюшон.       — Извините, но я спешу.       — Эй! — возмутилась Марта.       — Подожди, Мина.       Девушка даже не подумала остановиться.       — Вот же характер. Вся в отца.       — Каков род, такой приплод. Шлялась невесть где, теперь явилась. Бедный твой Адриан. Она разобьёт ему сердце, так же, как её мать Сайрусу. Вот увидишь, не за горами тот день, когда эта вертихвостка приведёт в Фортуну очередного чужака.       — Уж лучше бы она не возвращалась.       — Не удивлюсь, что демоны чаще появляться стали тоже из-за них.       Мина резко обернулась и пригвоздила взглядом женщин. Марта отпрыгнула, ощетинилась, как кошка, Платиша отшатнулась назад. Девушке показалось, что она чувствует, как у той трясутся колени.       — Вы так считаете? — с горечью произнесла Мина. Ее голос был мягкий, тихий, но при этом заглушающий, казалось, всё живое вокруг, даже время притаилось, испугавшись этого вкрадчивого, убаюкивающего тона.       Брови девушки были сведены, обычно опущенные плечи расправлены. Весь её вид, который раньше был скорее угодливый, сейчас сменился на безразличный. Она больше не пыталась слиться с жителями Фортуны. Создавалось ощущение, что Мина пережила нечто страшное, что заставило её принять себя.       — Так зачем вы здесь? — спросила девушка, вдруг потеряв терпение.       Глаза Платиши бегали испуганными зелёными тенями туда-сюда. Марта тряслась, как осиновый лист на ветру.       — Кредо — мой внук — заболел. Жар, сильный кашель. Мне бы…       — Аптека выше по улице, — резко прервала её Мина, — Уверена, господин Мартин с удовольствием поможет вам с этим вопросом.       — Так денег нет, — выпалила первое, что пришло в голову Платиша. Объяснять свои мотивы девушке ей не хотелось.       — Кто бы сомневался, — недоверчиво протянула Мина, смотря, как трясется в руках Платиши корзинка, доверху набитая продуктами с рынка, весьма недешёвыми, на которые та, должно быть, спустила все своё «скудное» состояние. — Однако, вы время видели? Мама больна. Вам не стыдно беспокоить больную женщину в такое время? Почему бы вам не вызвать врача?       — Я… не могу… — Платиша растеряла всю свою браваду. Она жалостливо смотрела на Мину и не знала, что сказать. — Кредо очень плохо. Я уверена, что это пневмония. Прошу, помоги мне. Сделаю всё, что попросишь. Только помоги.       В какой-то момент к ней вернулась прежняя решимость. У нее просто вдруг не осталось выбора. Пути назад не существовало. Либо ей откажут, либо помогут. Неважно, какую цену придется за это заплатить, лишь бы мальчик был здоров.       Она, как ни странно, уже не боялась этой девушки. Она видела в её глазах сочувствие и сомнения. Подобно тому, как рыцарь знает заранее, что в этой битве его ждет смерть, Платиша знала, что Мина уже приняла решение.       — Ладно. Подождите. Сейчас принесу что-нибудь из запасов, — наконец-то ответила девушка после долгого молчания.       Мина прошла мимо, смерив трясущуюся перед ней презрительным взглядом и шепчущую молитву своему Богу Марту, и закатила глаза.       Открыть дверь было проще, чем закрыть. Она юркнула внутрь.       Женщины не решились перешагнуть порог. Когда девушка вернулась, в руках у нее был глиняный горшочек, накрытый салфеткой и перетянутый резинкой.       — Держи, — Мина пихнула в руки Платиши снадобье. — Одна чайная ложка на ночь. Жар должен спасть. От кашля собери в саду листья калины, заливай кипятком и давай три раза в день, — она помолчала, задумавшись, а затем добавила, — Знай, это только потому, что Андриан и Лилит мои друзья. Если хочешь отплатить — не приходи больше и другим передай. Вам здесь официально не рады — это факт.       — Спасибо тебе. Выручила.       — Спасибо, дорогая.       Обе женщины раскланялись, но, стоило двери захлопнуться, переглянулись и сплюнули на землю, произнеся хором: «Чертовка».       Мина прислонилась спиной к двери и опустилась на пол, обхватив руками колени. Она ещё слышала голоса женщин, которые вовсю обсуждали её мать, её саму, приправляя это щедрыми ругательствами, от которых иной раз уши вяли.       Она решила подождать, когда они уйдут, и только тогда отправиться к Сайрусу. К несчастью, ей было по пути с ними.       «Чтоб их демоны порвали», — нехорошо было думать так, но она ничего не могла с собой поделать, как и сдержать слезы.       Мина разрыдалась. И только когда скрипнули половицы, подняла глаза, пытаясь скрыть боль за улыбкой.       — Мама, почему ты не спишь?       Женщина выглядела лучше, чем вчера, казалось, даже болезнь притаилась, как за слабым румянцем — впалые щеки.       — Я варю глинтвейн, собирается дождь. Кто приходил?       — Платиша. У них Кредо захворал. Я дала ей снадобье от жара.       — Спасибо. Я знаю, что нас не любят в городе. Но мы не должны отказывать им в помощи из-за этого.       — Я сказала, чтобы они больше не приходили и передали другим.       — Зачем?       — Они пользуются твоей добротой. Но если ты бы слышала, что они говорят за спиной о тебе, обо мне, о нас, сама бы не захотела им помогать. Все они лицемерно улыбаются, но втайне ненавидят нас и закидают камнями при первом удобном случае. Они настолько корыстолюбивы, что притащились к нашему дому за милостыней, даже когда во всем городе объявили угрозу нападения демонов.       — Ты говоришь, как твой отец. Но мы не знаем истинных причин, почему эти люди так поступают. Но даже если ты права, если я откажу им в помощи, буду ли я лучше их? Как после этого я могу верить в добро? А я хочу верить, что оно ещё живо. Мир жесток, моя дорогая. Но своими силами ты можешь сделать его чуточку лучше, если поможешь тому, кто нуждается в помощи. Во всяком случае, его мир наверняка станет лучше.       — Я пытаюсь, мам. Честно. Но любить-то я их не обязана, — Мина горько усмехнулась, встала на ноги и утёрла слезы.       — Конечно, милая, — Ревекка мягко улыбнулась дочери. — А куда ты собралась на ночь глядя?       — Никуда, мама. Хочу посидеть в саду.       — Но ведь сейчас будет дождь.       — Так в этом весь смысл, мам. Глинтвейн уже готов?       — На плите. А где твой друг?       — Он ушел, но уверена, скоро вернется.       — С ним все будет в порядке?       — Более чем, мама.       Мина вышла в сад, держа перед собой кружку глинтвейна, полную до краёв. Босыми ногами она отталкивалась и перепрыгивала с кочки на кочку, стараясь не свалиться в рытвины, заполненные водой. Солнце, вышедшее из-за туч на короткий миг, уже окончательно скрылось за горизонтом, отражаясь в лужах красными пятнами, а тучи уже подбирались, затягивая небо.       Земля сдавалась в плен бешеными темпами разрастающимся теням. Казалось, границы реальности размывались в этот миг в заросшем, одичалом саду: сосны возвышались, будто пики, пронзая небо за стеной, а тянущиеся вдоль веранды с прожилками мха лианы обращались змеями, стены дома будто утратили твёрдость, покосившись, и точно надвинув от дождя низко, как шапку, черепичную крышу.       Ночь обещала быть пасмурной, но душной. Мухи пьяно гудели в воздухе, уже просыпались светлячки, сверкающие звёздами среди густой зелени, будто если небо не могло порадовать звёздами, то земля решила подменить его. Еле заметный туман накрывал сад, такое часто случалось по вечерам, но сегодня все было иначе. Он нёс с собой предчувствие чего-то светлого, какое бывает в те редкие минуты перед тем, как происходит что-то воистину необыкновенное. Возможно, с ней это уже произошло, но она не успела понять, только сейчас ощутив пьянящую леность и одновременно желание танцевать.       В траве на блестящий камень выпрыгнула лягушка, удивительно далеко ушедшая от пруда, уставивилась на девушку, точно дожидаясь, когда та пустится в пляс. Мина улыбнулась ей, подняла железную кружку и сделала небольшой глоток. Глинтвейн обжёг горло. Вино прогревало от макушки до пят, выпаривая тревоги из закупоренной на замок души.       Только ее мать всегда варила глинтвейн летом, обязательно в дождь, но тем он был прекрасней — этакий маленький протест против сложившихся устоев.       Мине уже не хотелось плакать. Она вдыхала полной грудью запахи, окружающие ее, и верила, что у неё впервые появился реальный шанс вырваться из Фортуны. А там уж на большой земле они с мамой найдут способ справится с ее болезнью.       Она тяжело вздохнула и сделала ещё один глоток, устраиваясь на земле под старым клёном, где оплакивала все свои невзгоды много лет. Низко над головой пролетела ласточка, предчувствующая новую бурю, метнулась под крону и спряталась в дупле.       Как птицы и деревья, такие разные, могут существовать вместе? Почему это не дано людям, презирающим любые отличия? Где протекает призрачная грань, когда человек начинает презирать другого человека? И насколько позволено отличаться от остальных, чтоб существовать с ними в гармонии? Может, дело в том, что дерево не помышляет летать, а если бы мечтало парить, как птица, другие деревья отвернулись бы от него? А может, все дело в обратном. И это птица пытается притвориться деревом, поэтому другие деревья не принимают её?       Вдалеке раздались раскаты грома, и очень скоро на землю хлынули косые серебристые потоки воды, хлестающие рыхлую землю, точно плети.       Мина прижалась к стволу клёна, подняла глаза на звездчатые листья, укрывшие ее от дождя, и сделала внушительный глоток из железной кружки.       — Скажи, если дерево наращивает кольца, и кора его становится плотнее с каждой суровой зимой, смогу ли я когда-нибудь стать толстокожей и перестать гнуться от ветра и жизненных вех, как тростник? Мне бы поучиться у тебя терпению. Ты даёшь мне тень в палящий зной, защищаешь от дождя — и все это без единой жалобы и в своё время. Может, и мне стоит научиться жить медленнее и не торопить события. Вдруг все станет ясно и придёт само, когда будет нужно?       Вроде бы просто вода, просто падает с неба, но было в этом что-то завораживающее. Ни серость неба, ни скрывшееся за тучами солнце не омрачало этой красоты дождя. Он поджимался к стёклам, стучал по крышам, сливался в ручей по мостовым, застывал в лужах в саду, и иной мир открывался в их отражениях.       Дождь нравился Мине тем, что он непроизвольно делил все на чёрное и белое. Все становилось проще. Есть свет, а есть тьма без смягчающих переходов и полутеней. Хотелось бы ей, чтобы в ее мире было все так же просто.       — Наверное, ты стоишь и думаешь: как люди живут без корней? Бегают, суетятся, прячутся от дождя, считают его ненастьем. Но что в самом деле может быть лучше, чем дождь? Он всё очищает, даже улицы этого чёртова города. Но никто не замечает его доброты, все просто отгораживаются от неё, предпочитая сохранить грязь и мусор в своих душах. Этот город следовало назвать безнадёга, а не фортуна. Какая ирония.       Мина опустилась на корточки, поставила кружку меж корней и направилась по тропинке через сад к забору. Она намеревалась ускользнуть через калитку, чтобы не тревожить мать, а затем вернуться тем же путем как ни в чем не бывало.

5

      Мина была уже вся мокрая с ног до головы, капюшон не спасал. Она добралась до дома Сайруса, и только тогда, как назло, тучи рассеялись, а на потемневшем небе начали мерцать звезды.       Мужчина, распахнувший дверь, выглядел уставшим, он удивленно разглядывал девушку, не признав её сразу, как, впрочем, и она его. Мешки под глазами говорили о том, что он не спал по меньшей мере эту ночь, а мятые тёмно-зелёные вельветовые брюки — что он провёл все это время сидя.       Мина откинула белый капюшон и взглянула в глаза архивариусу.       — Сайрус?       — Мина, милостивый Спарда, это и правда ты? Я не ждал тебя так скоро.       — Прости.       — Заходи скорее. Ты вся промокла, — сказал Сайрус нетвёрдым голосом, пропуская с опаской в дом стоящую на пороге девушку.       Он окинул Мину с головы до ног. На ней было традиционное облачение, которое в архиве носили все: зеленое платье с нашивками ордена, белый капюшон, зеленые туфли-лодочки на застёжках — примерная послушница ордена. Вне архива девушка редко одевалась, как положено. Порой она заставляла мужчин смущенно отводить взгляды, краснея, и ловила на себе озлобленные взгляды женщин, идя босиком на рынок в легком сарафане на бретельках — одном из тех, что привез ей отец с большой земли. Тем необычнее было видеть её в образе образцовой прихожанки в нерабочее время.       Архивариус переминался с ноги на ногу и избегал смотреть ей в глаза, точно хотел задать вопрос или сделать комплимент, но никак не решался.       — Я рад, что с тобой все хорошо, моя девочка, — он обнял Мину. Она улыбнулась и прильнула к нему.       — Это не совсем так, но, во всяком случае, пока я в порядке.       — Что ты имеешь в виду? Что с тобой произошло?       — Вы не знаете? — удивилась она, вскинув брови, и отстранилась.       — Мне сообщили о твоей болезни. Но пару дней назад пришло письмо, — мужчина похлопал себя по жилету, проверил карманы. — Надо же. Я, кажется, его выложил. Должно быть, в кабинете. Я весь день и всю прошлую ночь работал, ужасная куча бумаг. Неожиданно начальству понадобились отчёты по всем фронтам. В любом случае, оно точно было, и оно было от тебя. Там было сказано, что ты собираешься покинуть город, но прежде хочешь, чтобы я помог расшифровать дневник твоего отца, приложенный к этому самому письму. Я подумал, что это странно. Ведь ты очень умная девочка. Ты бы наверняка справилась с этим сама. К тому же, почему именно сейчас?       Слегка нахмурившись, Мина зажмурила глаза, а затем снова распахнула их, глядя на Сайруса. Не было похоже, что он работал, во всяком случае, вельветовые туфли были ещё мокрыми. Но зачем Сайрусу врать? Может быть, он выходил на улицу подышать или выкинуть мусор.       — Я ничего не писала вам. Более того, даже не знала, что мой отец ведёт дневник.       — Я так и подумал. К тому же, зачем тебе покидать город? Да и дневник, в подлинности которого я сомневаюсь, оказался очень мудрёной головоломкой, явно рассчитанной на то, чтобы никто другой, кроме владельца, не смог с этим разобраться. Возможно, это чья-то несмешная шутка, хотя это очень в духе Иешуа. Более того, я подозреваю, что есть и другие части дневника, так как он странным образом обрывается. Но тогда я не понимаю, кто мог его прислать мне, если не ты?       Мина напряглась, она не знала, что ответить главному архивариусу. Всё это было странно и крайне подозрительно.       — Я честно не знаю, о чем вы говорите.       Сайрус коснулся кончиками пальцев своей макушки, бессознательно взлохматил редеющие волосы и вздохнул, на бледном лице отпечаталось недоумение.       — В любом случае, ты пришла, а я уже не надеялся. От тебя не было никаких новостей, кроме этого необычного письма. Может быть, ты сможешь разобраться с этими записями.       — Вообще-то я надеялась, что сначала вы поможете мне.       — Конечно. Но давай для начала поднимемся в мой кабинет?       Девушка кивнула.       — Иди, а я тебя догоню. Я заварю чай и принесу тебе полотенце.       Мина развернулась на каблуках и направилась к лестнице на второй этаж.       Дом Сайруса был в самом центре города. Это была двухэтажная квартира с собственным выходом на улицу, крыльцом и изразцовой каменной лестницей, но в общем он выглядел как все другие дома в округе, выдержанный в строгой архитектуре.       Внутри всё выглядело более дружелюбно: стены, обшитые деревянными панелями, картины на стенах, фотографии и полное отсутствие уютных мелочей, более присущих женщинам, чем закоренелым холостякам-буквоедам.       Мина хорошо знала, где располагался кабинет Сайруса. Она не раз навещала его по долгу службы, но чаще просто по-дружески, чтобы выпить чаю, обсудить насущные проблемы и дела архива.       Вторая дверь справа скрывала за собой святую святых этого дома. В кабинете горел свет — мягкий, жёлтый от двух напольных торшеров и яркий, люминесцирующий от настольной лампы. Рядом с ней лежал деревянный ящик для сигар, открытый и пустой наполовину, рядом — пепельница, полная окурков.       Мина вошла внутрь, сняла капюшон. Перед письменным столом на персидском ковре расположилась зона отдыха с журнальным столиком из красного дерева, велюрового дивана и двух кресел того же гарнитура по бокам.       Кабинет ничем не отличался от ему подобных, обычная обстановка для в меру зажиточного, начитанного человека: полки, полные книг, стеллаж с пронумерованными папками, удобный, массивный стол со множеством ящиков, какие-то бумаги на столе. Но кое-что определённо бросалось в глаза. В кабинете все было вылизано до идеальной чистоты: бумаги лежали ровными стопками, ручки торчали в подставке, будто их никто не трогал, от сигар в пепельнице не ощущалось запаха табака в воздухе, хотя все окна были закрыты, не было ни пустой чашки, ни следов того, что за этим столом человек провёл бессонную ночь, работая в поте лица.       Сайрус появился в кабинете несколько минут спустя. Архивариус открыл дверь локтем, вошёл в кабинет и поставил поднос с чашками на журнальный столик с ловкостью карточного шулера. Чашка прокатилась по гладкой поверхности стола и остановилась возле девушки. Сам хозяин сел в кресло, поставил поднос. На плече у него висело обещанное полотенце. Он вспомнил о нем не сразу, передав девушке со смущенной улыбкой.       — Я так рад тебя видеть. Как хорошо, что ты вернулась.       Взявшись двумя пальцами за изящную фарфоровую ручку, Сайрус поднес чашку ко рту и сделал один внушительный глоток.       Он не сводил с Мины глаз, пока она вытирала лицо и сушила волосы полотенцем. Капюшон не уберег их от ливня.       Та в свою очередь разглядывала его: свет падал прямо на лицо мужчины, на гладковыбритую бледную кожу подбородка, отливал золотом в выгоревших на солнце усах, густые брови обрамляли каре-зеленые выразительные глаза, русые волосы были зачёсаны к затылку, но на висках уже начали седеть.       — Как твоя мама? — поинтересовался Сайрус, который явно почувствовал царившую в кабинете неловкость и попытался её разредить для начала простым вопросом. — Я не заходил к ней сегодня и корю себя за это.       — Все в порядке, — Мина улыбнулась улыбкой, которая была её фирменной визитной карточкой; она так естественно и часто расцветала на её лице, что представить одно без другого просто не выходило.       — Уверен, она рада, что тобой все хорошо.       — Спасибо, что ничего не рассказал о моей болезни, — Мина вздохнула, — Кстати, что знаешь об этом? — девушка резко перешла на ты. Обстановка располагала, да и вне работы Мина часто обращалась к Сайрусу без формальностей.       Сайрус задумался.       — По сути ничего. Мне сообщили, что ты заболела и тебя перевели в изолятор, — мужчина сделал очередной глоток и добавил, — А, ещё, что в городе несколько случаев заражения, но всё под контролем. Пришёл официальный больничный лист, утверждённый печатью и подписанный главным врачом.       — И тебе не показалось это странным?       — А должно было? — Сайрус посмотрел в глаза девушки. Улыбка сошла с его лица. — Что ты хочешь этим сказать, Мина?       — Я не знаю, с чего начать. Боюсь, ты не поверишь мне, как верный последователь ордена.       — Так это связано с Орденом?       — Да, — Мина стушевалась, словно произнесла что-то непристойное и опустила глаза, сложив и положив полотенце подле себя на диван.       — Я постараюсь выслушать тебя непредвзято. Не думаю, что ты бы стала нарочно подрывать мою веру, хотя ваша семья, безусловно, всегда относилась к ордену с недоверием, как и он к вам.       — Видимо, недостаточно, раз я попала в эту историю, — девушка вздохнула, сложила руки на коленях, вцепившись пальцами в подол платья и сжав складки. — Я ничем не болела, Сайрус. Меня просто упекли, если так можно выразиться, в изолятор и ставили на мне опыты: резали, били, душили, травили, откачивали кровь. Мне повезло выбраться оттуда живой, но я не знаю, что они со мной сделали.       Сайрус молчал, он слушал внимательно, но по глазам было видно, что он если и верит, то поражен.       Мина продолжала.       — Я хочу вернуть свитки, принадлежащие моему отцу. Уверена, в них я найду ответ на свой вопрос.       — Мина, ты рассказываешь такие ужасы, что мне трудно в это поверить. К тому же свитки теперь принадлежат Ордену…       — Они никогда ему не принадлежали, — перебила его она, — Орден взял их на хранение. Я хочу получить их обратно.       — Но это будет не так просто. Ты должна понимать, что никто не отдаст тебе их по доброй воле. Это ведь уникальная вещь, касающаяся Спарды! — повысил голос Сайрус, — Объясни мне, пожалуйста, что происходит? Куда ты ввязалась?       — Это не важно. Помоги мне, Сайрус. Это вопрос жизни и смерти.       — Я не могу. Я не смею идти против Ордена, — замялся мужчина. — И чего ради? Я не понимаю. Ты уверена, что в том, что с тобой произошло, замешан Орден Меча? Нужно обо всем сообщить его святейшеству Санктусу, он разберётся с отступниками. Уверен, всё, что с тобой приключилось, произошло в тайне от него.       — Нет, Сайрус! Только не Санктусу!       Сайрус резко встал и направился к телефонному аппарату, стоящему на столе.       В это время телефоны были не в каждом доме, люди ещё не освоили прелести чудо-аппарата, но такой уважаемый и респектабельный член Ордена Меча мог позволить себе излишества. И хотя уже появились доступные модели, этот выглядел не дешевой безделушкой, а настоящим произведением искусства: позолоченная ручка лежала на металлическом полированном корпусе, на платформе из красного дерева и медных львиных ножках, а блестящий поворотный циферблат был украшен причудливой гравировкой.       Архивариус сорвал с рычага трубку и прижал к уху динамик.       — Но я должен, — виновато произнёс он.       Не успел мужчина коснуться циферблата, как возле него оказалась Мина. Она сама не поняла, как ей удалось это так быстро. В руках у нее был нож для конвертов, который лежал на письменном столе, а значит, она каким-то образом в считанные секунды умудрилась встать с дивана, перескочить через журнальный столик, схватить нож и подойти к Сайрусу.       Мина не знала, как у неё это вышло, но это было не важно. Всё, что её сейчас беспокоило — это не допустить, чтобы Сайрус сообщил Ордену о её намерениях получить свитки. Вергилий не простит ей этого, а месть демона будет страшна.       — Положи трубку, — она сказала это медленно, лекторским тоном человека, который не потерпит возражений.       Сайрус уставился на Мину, пытаясь понять, что происходит.       — Лучше тебе ещё раз подумать, прежде чем совершить поступок, о котором ты очень пожалеешь.       Мина не дрогнула, она определённо не шутила. Слова Сайруса не возымели эффекта.       — Возможно. Но я все равно сделаю это, если ты не положишь трубку.       Девушка всё ещё направляла на него нож, и он не сомневался — она им воспользуется, потому что она в отчаянии.       Сайрус не рискнул перечить. Он положил трубку обратно на рычаг.       — Мне нужна твоя помощь, Сайрус. Мне очень жаль, — она не сразу, но опустила нож.       — Что с тобой такое, Мина? Ты сама на себя не похожа. Твои волосы, твои глаза, твое поведение. Неужели это правда — то, что ты сказала? Что с тобой сделали? — нотки паники отчётливо были слышны в его голосе.       — Я думаю, что я больше не человек, — Мина посмотрела на обоюдоострый нож с круглой деревянной ручкой в руке, который Сайрус использовал для вскрытия конвертов, и полоснула лезвием, срезая повязку и вновь разрезая уже зажившую руку.       Архивариус всхлипнул, наблюдая, как кровь струится из раны, как струйками стекает на пол. Он тут же засуетился. Хотел было схватить полотенце с дивана, но замер, когда Мина подняла руку так, чтобы Сайрус мог видеть её ладонь полностью, в жесте, кричащем — стой и смотри.       — Смотри, — приказала она.       — Зачем ты это сделала? Это нужно срочно обработать, наложить швы, перебинтовать… — вся спесь и крикливость спала с мужчины, он выглядел испуганно и жутко устало, наблюдая, как струйками по предплечью девушки стекает кровь, слишком блеклая и жидкая, словно её кто-то разбавил водой, но всё ещё красная.       Через мгновение рана начала затягиваться на глазах, окутанная серебристой дымкой.       — Это, это…       — Невероятно? Невозможно? Но это так. Они сделали что-то со мной, Сайрус. Я не знаю что, но очень хочу узнать. Эти свитки нужны мне. Забудь о моем отце, об ордене. Это я прошу тебя об одолжении. Только ты можешь помочь мне добраться до них.       Первоначальная реакция Сайруса — страх и непонимание того, что происходит — сменилась острожным интересом.       Мина подошла к дивану и взяла полотенце, вытирая кровь.       — Хорошо, — вздохнул мужчина. — Я помогу тебе. Хотя пока не знаю как. Возьми дневник своего отца. Может быть, там ты найдёшь подсказки, что с тобой произошло, а я постараюсь выяснить, где хранят свитки.       — Спасибо, Сайрус. Я у тебя в долгу.       — Не говори глупостей.       Мина откинула запятнанное кровью полотенце на журнальный столик. Сайрус проводил его взглядом и тяжело вздохнул. Лицо мужчины осунулось, стало бледным, даже серым, дышал он с большим трудом.       Наступило молчание, а затем с улицы раздался шум.       Мина первой подскочила к окну, но оно выходило в переулок, так что главную улицу почти не было видно.       Сирена оглушительным воем, пронизывающим все на своём пути, заполнила город: «Внимание! Внимание! Угроза нападения! Просим жителей города проследовать по домам и не покидать их до выяснения обстоятельств», — помехи прервали мужской голос на полуслове, но затем он повторил записанную фразу еще раз. Даже старенький радиоприёмник, стоящий в углу кабинета, уловив трансляцию, твердил то же самое, решив, что марафон классической музыки может подождать.       Мина не заметила прежде, что он был включен. Не питая никаких особых чувств к Вивальди, она всё-таки расстроилась. Лучше бы по-прежнему играла музыка.       — Тревога. Неужели опять демоны? — Сайрус тут же заметался по кабинету, убирая чашки, на лице промелькнула тень беспокойства, а затем он замер, словно забыл сказать что-то важное, — Ко мне наверняка пришлют охрану, — сказал он, — Тебе нужно уходить. Никто не должен знать, что ты была здесь. Если ты права, то лучше никому не знать о том, что я помогаю тебе.       — Ещё раз спасибо, Сайрус.       — Позволь дать тебе совет, Мина. Орден не может без причины объявить тебя вне закона или вероотступницей. Но поверь, они сделают всё, чтобы тебя спровоцировать на неразумные действия. Я бы поступил именно так, если бы мне нужно было кого-то загнать в угол. Твоя репутация и так не лучшая в городе. Не ведись на провокации. Я знаю, что ты импульсивная девочка, но сдерживай свои эмоции себе на благо. — Сайрус постарался улыбнуться, но вышло у него это не очень.       — Прости, что заставляю тебя так рисковать, Сайрус.       — Ничего, моя девочка. Я заботился о вас с тех пор, как твой отец исчез. Это мой долг. Вот дневник, — он протянул Мине маленькую чёрную книжечку, похожую на молитвенник. — Как только у меня появится информация о свитках, я свяжусь с тобой. А теперь иди. Быстрее.       Мина обняла Сайруса. В то же время в дверь раздался стук. Требовательный мужской голос донёсся с первого этажа, с трудом перекричав сирену.       — Откройте, господин Рид. Мы должны обеспечить вашу безопасность на время угрозы вторжения.       «Угроза вторжения — как же это пафосно звучит», — подумала Мина, пытаясь понять, что ей теперь делать, как покинуть дом Сайруса незамеченной.       — Сейчас! Минутку, — Сайрус посмотрел на Мину, затем на окно. Здесь был второй этаж, но там была пожарная лестница.       Сайрус и Мина переглянулись между собой, точно обменялись мыслями.       Мужчина решительно подошёл и открыл окно. Посмотрел вниз, затем на Мину, что-то прикинул.       — Справишься?       — У меня нет выбора.       Мина села на подоконник, затем перебросила ноги и встала на мокрый карниз. Прижимаясь спиной к стене, она маленькими приставными шажками стала продвигаться по узкому парапету в сторону пожарной лестницы, рискуя в любой момент соскользнуть вниз и переломать ноги — в лучшем случае.       Она услышала, как за ней захлопнулось окно и слышала неразборчивый далёкий голос Сайруса, спускающегося по лестнице, чтобы впустить рыцарей в дом.       Мина старалась не смотреть вниз, продолжая сжимать в руках дневник отца. Наконец-то ей удалось добраться до лестницы. Она взяла маленькую кожаную тетрадь в рот, крепко сжав челюсти, и ухватилась за перекладину, затем развернулась и поставила ноги на другую. Теперь ей предстояло только спуститься вниз в темный переулок и надеяться, что сможет как можно быстрее добраться до дома без происшествий.       Когда ноги коснулись земли, Мина взяла в руки дневник и позволила себе отдышаться.       Переведя дух, девушка уставилась на небольшую книгу в черном переплете с золотым обрезом, затем открыла её на середине и сразу убедилась в том, что этот почерк принадлежал ее отцу. Она не могла его не узнать или перепутать, но для пущей уверенности пообещала себе свериться с другими его бумагами, которых осталось превеликое множество в его рабочем столе и которые она никак не решалась разобрать.       В уголках глаз собрались слезы.       «Отец», — Мина могла сколько угодно утверждать, что теперь ненавидела его, но на самом деле она безумно скучала, а больше всего хотела получить ответ на вопрос: «Где он и что с ним?». Она не знала почему, но верила, что отец жив.       Девушка смахнула слезинку и выглянула из-за угла. На пороге дома никого не стояло.       Мина накинула капюшон. Мимо прошло несколько человек.       «Обычные рядовые жители Фортуны, — подумала она, — Идущие по своим рядовым делам».       Несмотря на комендантский час, некоторые жители имели разрешение, которое позволяло им передвигаться по улицам. Таких людей было немного. В основном это были сотрудники больниц, архива, органов власти, послушники церкви и патрули.       Людей было мало, и все спешили по домам. Никто не обращал на неё внимания, воспринимая как одного из сотрудников, работающего допоздна и застигнутого врасплох неожиданной тревогой по дороге домой.       Мина слилась с толпой и направилась к собственному дому, стараясь особо не выделяться. Кого-то из этих людей она даже знала: вот Кристина из третьей секции, вон там Рита из справочной.       Девушка приподняла голову, чтобы убедиться в этом. Она шла в рядах таких же сотрудников архива в зеленых одеждах и белых капюшонах. Она могла вздохнуть спокойно, никто не заподозрит, что она здесь на птичьих правах.       Мина прошла почти до конца улицы в колонне, а затем свернула в примыкающий переулок. Это была вынужденная мера. Впереди дорогу перекрыли рыцари, выборочно проверяя пропуски, а пропуск девушки забрали вместе с её свободой.       Мина испустила порывистый вздох и почувствовала, как ее резко обдало волной паники. К счастью, никто не заметил, как она отделилась и скрылась в темном проходе между домами.       Напряжение спало, когда девушка свернула на соседнюю улицу. Та была пуста, освещена всего парой фонарей и тусклым светом луны. Отсюда до дома оставалось всего ничего. Она прибавила шагу.       Всю дорогу она думала о том, как дневник попал к Сайрусу. Кто мог прислать ему дневник и зачем? А главное, почему от её имени?       Мина почти дошла до конца улицы, когда перед ней на землю резко упало нечто. Это был мешок, сшитый неровными стежками, в форме куклы или чучела, какие ставят на полях. И этот мешок с лезвиями вместо рук пришёл в движение.       Девушка едва сдержала крик. Потому что знала: если начнет сейчас кричать, то уже не остановится. А тогда сбегутся рыцари, и дело может кончиться ещё хуже, чем обстояло сейчас. Демон был один. Она сможет от него сбежать, если не будет принимать поспешных решений, но будет действовать быстро.       Мина попятилась назад. Чучело было распорото посередине, но его это словно не волновало. Из раны изливалась странная чёрная масса, не похожая ни на что. В том числе на кровь.       В мозгу девушки точно что-то щелкнуло. И мир снова стал ярче, медленнее.       Мина не увидела, но почувствовала, что ее окружают. Тварей становилось все больше. Они словно ждали отмашки, не смея напасть на неё, но были повсюду. В тенях, в кустах, в переулках.       То, что излилось из чучела перед ней, начало сгущаться. Лужа пришла в движение, а мешок опал на землю, как сброшенная ненужная кожа или раковина краба-отшельника. Определенной формы у того, что вылилось, не было. Оно попыталось собраться, заимствуя очертания у различных существ, но ничего не выходило. Как будто оно не имело ни малейшего представления о том, кто или что оно такое.       Нечто гудело, как рой мух, принимая эти странные образы: собачьи, кошачьи, человечьи, пока наконец не превратилось в нечто среднее между человеком и насекомым. Руки, челюсть, ноги, когти — оно «выбулькивало» их и тут же теряло в общей массе, словно не зная, как это соединить.       Мина знала, что она интересует демонов, как голодную собаку кость. Она сомневалась, что эти низшие демоны имели хотя бы зачатки разума, а значит, ими двигали исключительно инстинкты, но совершенно не понимала, почему они тогда не нападают на неё.       На мерзкой морде с массивными челюстями зашевелились педипальпы. В пустых глазницах выкатились откуда-то изнутри глазные яблоки. Теперь демон не сводил с Мины своих вполне человеческих глаз, но при этом стоял неподвижно, как статуя или верный пес, ждущий команды.       «Почему у меня такое чувство, что я видела их прежде?»       Мина сделала шаг назад. Ещё один. Тварь внимательно наблюдала за ней. А затем сделала несколько шагов вперёд, оказавшись прямо перед ней, издав то ли крик, то ли стон. Из пасти существа несло гнилью.       Мина подняла руки. Её начинало трясти. Существо опустило морду и обнюхало ее. Когти и зубы сверкали, будто металл, как и лезвия рук.       Девушка покривилась, но не шелохнулась. В какой-то момент она решила, что это даже хорошо. Всё сейчас закончится, и ей не придется жить в кошмаре, разбираться со свитками, демонами и орденом. Придет покой. Вечный покой.       Нечто заскулило. Снова уставилось на неё. Оно будто не собиралось нападать, а хотело что-то сказать.       Она заглянула в глаза бывшему чучелу. Зрачки были такими огромными, что, казалось, радужки не было вовсе. В какой-то момент ей показалось, что эти зелёные глаза ей не чужды. Кто-то смотрел на неё так, кто-то знакомый, но она не могла вспомнить. Адреналин стучал в висках.       «Дьявол в мелочах», — промелькнуло в голове.       Но прежде чем она догадалась, что пытался до неё донести парализованный страхом мозг, существо бросилось вперед.       По плечу полоснули когти, брызнула кровь. Голова Мины мотнулась от удара, её повалил на асфальт и прижал всем своим весом демон, который зарычал, уставившись туда, где в нескольких метрах уже исчезло в рое мушек другое чучело, проткнутое сверкающим в свете луны лезвием катаны.