Жди меня, я вернусь

— Ты тоже это видишь? — прошептал Хенджин, выглядывавший из-за его плеча. Холодок по спине. — Вижу что? — Ничего. У Джисона вырвался короткий смешок. — Значит, мы ошиблись? — в голосе блондина промелькнула неуместная для этой фразы надежда. Кому хочется лезть под пули? — Или не ошиблись они, — предположил Чан, с прищуром всматривавшийся в эту бетонную коробку. — Думаю, к нашему визиту уже готовы. По телу прошла липкая дрожь. Джисон покрепче схватил анимор – глянцевая ручка скользила во вспотевших ладонях. Хан предчувствовал, что уже скоро ему придется израсходовать все патроны, что лежали у него в кармане джинсов – шесть штук. У Чана было больше. Оружие ощутимо потяжелело в руках. По пути сюда он раз сто повторил порядок, который коротко объяснил им Чанбин перед выездом: откинуть ту штуку наверху (название он забыл), закинуть три пули, закрыть, отогнуть рычажок в нижней части, нажать на курок. Нажать еще раз, потом еще раз, потом повторить с первого пункта. Еще и на улице, как назло, ни звука, кроме их приглушенных голосов. Ничего, что могло бы заполнить тревожную тишину, хотя бы на секунду, чтобы Хан мог нормально вдохнуть. Ничего, что могло бы перебить бесконечные мольбы Минхо вернуться обратно. — Подходим к зданию все вместе, — сказал Чан вполголоса, жестами показывая траекторию движения. — Внутрь заходим группами. Первыми заходим я, Джисон и Хенджин. Когда я скажу – заходят Чанбин с Ёнбоком. Все запомнили? — он подождал, пока все утвердительно кивнут. — Без повода рот не открываем, основная связь по звонку будет через меня и Чанбина. Аниморы держим правильно, — синеволосый встал, держа оружие в вытянутых руках дулом к земле, прямо как им объясняли до выезда, — наверх дуло не направляем ни при каких обстоятельствах. Ясно? Краем глаза Хан уловил какое-то красноватое свечение на здании. Прищурившись, он вгляделся в глухую поверхность бетона, но ничего похожего не увидел – видимо, его испугал отблеск чьих-то фар. — Джисон, ты все понял? — повторил Чан чуть громче. Опомнившись, тот быстро закивал. Одно дело – понять, совсем другое – поступить, как надо. Глава Коммуны глубоко вздохнул – то ли собираясь с мыслями, то ли обреченно, – и продолжил: — Помещения осматриваем тоже группами. Внутри групп порядок такой: один заходит в помещение, остальные следят за пространством позади. Между тактиками «прятаться» и «биться» по возможности выбираем «прятаться». В экстренной ситуации говорим Сынмину с Минхо, чтобы они приезжали, и отступаем, то есть убегаем оттуда нахрен. Инструктаж окончен. Идем. Остальные опомнились не сразу, но уже секунду спустя они плотной группой приближались к недостроенной многоэтажке. Только тогда Джисон услышал, как поскрипывают металлические конструкции на последнем этаже. Чем ближе, тем больше скрип походил на зловещую мелодию, перераставшую в беспорядочный гомон, такой громкий, что становилось неприятно. От боли Хан закрыл уши руками, но гул никуда не уходил. Стук сердца. Скрежет. «Прошу, береги себя». Едва он переступил незримую границу, пролегавшую вдоль высокого металлического забора, все звуки разом стихли. Это место словно находилось в вакууме. Перед ними – ничего, кроме высокой ледяной постройки, похожей на сказочную крепость. Кроме пустых помещений, в каждом из которых их может встретить долгое эхо, а может – смерть. Чан коротко указал на стену слева от входа и встал у самого проема, Джисон и Хенджин – следом; Чанбин прислонился с другой стороны, крепко держа анимор обеими руками. За его спиной отработанным движением встал Феликс. Сначала Чанбин, напряженно нахмурившись, вглядывался в ту часть холла, которую мог увидеть – синеволосый делал то же самое. Затем тот коротко кивнул ему, и без промедления Чан завернул по стене внутрь здания, одновременно выставляя вперед оружие. Каждое движение кричало о том, что он делал это сотни раз. Выверенно, четко, без суеты. В отличие от него, Джисон очень старался успокоиться, пока он, торопливо шагая позади, обводил взглядом – и дулом, как его учили, – каждый полутемный уголок. Он чуть не подскочил, увидев свою тень на противоположной стене, и еще раз – когда Чан тихо прошептал: — Вперед. Это предназначалось не им. Это был сигнал для Чанбина, и тот среагировал молниеносно – сбоку от них послышались мягкие шаги. У комнаты, прямо справа от входа в которую они находились, уже была дверь, и она была закрыта. А что за ней – вопрос. Легкие сдавило тугим кольцом. Джисон втянул воздух ртом, пытаясь не издавать никаких звуков. Синеволосый бесшумно перехватил анимор одной рукой и, повернув ручку, с силой толкнул дверь внутрь. Оттолкнувшись от чего-то на полпути, она отлетела обратно. Твою мать. Хан невольно зажмурился, чувствуя, как страх сковал его по рукам и ногам, и тут же одернул себя: никаких эмоций. Надо действовать, и действовать быстро. Его плечо кто-то тронул – парень снова вздрогнул, но это был Хенджин: он, тоже унимая дрожь в руках, хмуро взглянул на него и кивнул вперед себя, мол, вставай обратно на позицию. Из комнаты вернулся Чан, целый и невредимый. Парень опешил, но блондин легко ткнул ему дулом между лопаток. — Просто какие-то плиты, — едва слышно шепнул синеволосый и двинулся дальше, к следующему помещению. Метрах в пятнадцати от них поблескивал анимор Феликса. Тот, насколько Хан успевал увидеть, в сотый раз скользя взглядом по холлу, выглядел спокойно, даже уверенно. Явно лучше, чем он сам. «Следите за лестницами, — раздался шепот в наушнике. Это был Минхо, больше не мечущийся в панике, но абсолютно собранный. Как и надлежало тому, кто вырос в Коммуне. — Внизу все чисто, но они могут прийти с верхних этажей». В голове Джисона промелькнула мысль, от которой он похолодел. Минхо где-то рядом? Этот идиот умереть собрался? Хан пристально вглядывался во входной проем в попытках поймать знакомый силуэт. «Хватит головой вертеть, — рыкнул тот. — Я вижу, что внутри, потому что я твой хранитель, а ты рассматриваешь каждый угол. Следи за гребаными лестницами». За спиной послышался смешок Хенджина, и… и за ним Джисон уловил какие-то голоса. Показалось ли ему? Вроде нет. Он замер, сосредоточившись на звуке – слов он разобрать не мог, но что-то точно было. Синеволосый, к этому моменту оглядевший последнее помещение, заметил его ступор. Серебристые глаза сощурились вопросительно, и Хан указал пальцем на ухо, а затем наверх. Звуки явно были где-то там. Судя по тому, как напрягся Чан, Джисон понял – ему не показалось. Здесь кто-то есть. Тот приставил палец к губам. Жестом он привлек внимание Чанбина – впрочем, его и привлекать не надо было, – и махнул в сторону узкой лестницы у стены, располагавшейся ближе к ним, а сам мягко зашагал ко второй, противоположной. По пути он четким движением загрузил в анимор три патрона. Джисон нервно сглотнул: если Чан готовится к бою, значит… значит, и ему тоже стоило бы. У этих людей чутье на опасность. Опять руки вспотели. Поморщив нос недовольно, Хан вытер ладони о кофту и аккуратно поместил патроны в свое оружие; металл выскальзывал из одеревеневших пальцев. «Не прижимайтесь друг к другу на лестнице, — Минхо продолжал отдавать команды. — Если нужно будет быстро спускаться обратно, упадете, как домино». Синеволосый, притормозив у самой лестницы, снова прислушался. Голоса не умолкали. Он сделал первый шаг на ступеньку, и на пол посыпались кусочки бетона. Как бы не обвалилось здесь все. Подождав секунду, Джисон последовал за ним. Он упорно игнорировал дрожащие коленки и пытался думать об одном: следить за пространством, просто следить за пространством. Как бы осторожно он ни ступал, каждый шаг все равно разлетался по зданию прозрачным эхом. Казалось, на верхних этажах было слышно даже его отрывистое дыхание, и кто бы здесь ни находился, он уже знал всё. Бах. Это был выстрел. Это абсолютно точно был гребаный выстрел. Вмиг все трое оказались на втором этаже, с оружием наготове. Кровь бурлила в венах. В тени у второй лестницы мелькнула чужая тень. Джисон среагировал быстрее, чем смог сообразить – палец сам нажал на курок. И соскользнул. Спусковой крючок с противным звуком вернулся на место. Твою мать. Хенджин рядом с ним напрягся, прицеливаясь, пока Хан искал глазами чужака – вот же он, грохнулся на пол, – как вдруг по ушам резанул ледяной голос: — Успокоились все! — бросил синеволосый. Слова били по вискам, как колокольный звон. Остолбеневший, Джисон вытаращился сначала на главу Коммуны, опустившего оружие, а потом, проследив за его взглядом – на противоположную лестницу. Когда он разглядел, что происходило в тени лестницы, от облегчения его пошатнуло: Феликс, закрывая голову руками, медленно вставал на ноги, пока Чанбин закрывал его собой. Когда Джисон с Хенджином тоже опустили дула в пол, Чанбин в бешенстве запрокинул голову: — Идиоты, — раздраженно выплюнул он и повернулся к блондину, чтобы помочь ему подняться. — Кто выстр… — заговорил Хенджин в полный голос, но осекся и перешел на шепот. — Кто выстрелил? Молчание. — Феликс, ты? — прошептал Чанбин, все еще придерживавший парня за плечи. Тот испуганно покачал головой. По сравнению со своей ярко-желтой кофтой парень выглядел не просто бледным – он был синим. Тогда кто?.. Все смотрели друг на друга, и у каждого в глазах читалось одно: неподдельная тревога. Страх. Пальцы, изо всех сил сжимавшие анимор, быстро немели. Что здесь за нахрен происходит? Какой-то идиот выстрелил один раз и притих? Первым пришел в себя Чан – он метнулся к ближайшей стене, закрывавшей их от длинного коридора. Остальным указывать не пришлось – они последовали за ним и прислонились к холодному бетону, пытаясь выцепить во тьме малейшие звуки, малейшие движения стрелка. Не могло же нам всем показаться? «Не нравится мне это все, — прозвучал в наушнике голос Минхо. — Осторожно, прошу вас, очень осторожно. Хани, слышишь меня?». Дрожь. Джисон отчетливо слышал в его голосе чертову дрожь. В нос бил запах сырого бетона и чего-то еще, незнакомого, но невыносимо мерзкого. От этой вони Хан хотел забиться в угол и зажмурить глаза, закрыть уши, заткнуть нос – исчезнуть отсюда как можно скорее, чтобы всё это оказалось просто жутким сном. Если поначалу ему было тревожно, то теперь к нему мягкой поступью подкрадывалась настоящая паника. А еще он по-прежнему слышал разговоры, теперь уже громче и отчетливее. Задержав дыхание, чтобы не мешало, он напряженно вслушивался в далекие голоса, которые раскладывались на вполне понятные слова: — …помоги мне, прошу… Ёнбок, они хотят убить меня… Слабый хрип принадлежал Ли Ёнсу. В этом Хан был уверен. — Заткнись уже! — более сильный голос грубо заглушил его мольбы. Кому он принадлежал, Джисон не представлял, но заметив, как сглотнул Чанбин, понял, что лучше и не пытаться. — Ёнбок, сынок… слышишь? Ты здесь? Сынок, пожалуйста, спаси меня… умоляю… мне очень страшно… прости меня за все… Голос главы отдела кадров едва не срывался на жалкий плач. Джисон слабо представлял, что произошло между ним и Феликсом в прошлом, но точно понимал, что он переживает сейчас, и от этого в груди щемило, и это было больно. — Ёнбок… Бах. Еще один выстрел. Чан с Чанбином моментально схватились за оружие, готовые стрелять в ответ на любое движение в темном коридоре, но Хан выставил руку перед дулами. Его не покидало ощущение, что что-то здесь не так. — Подождите, — прошипел парень и продолжил напряженно вслушиваться в разговор. Какое-то время было тихо, так тихо, что он слышал, как кровь шумит в ушах. А затем голоса зазвучали вновь: — Отпустите меня, молю… — это был Ли Ёнсу. — Мне нужно к сыну… У меня остался только Ёнбок… — Смешно, — отозвался второй, стальной голос. — Он… он все, что у меня есть… он здесь! — в жалобном хрипе послышалась надежда. — Ёнбок, ты пришел? Сынок… сынок, помоги мне, прошу… Ёнбок, они хотят убить меня… — Заткнись уже! — Ёнбок, сынок… слышишь? Ты здесь? Сынок, пожалуйста, спаси меня… умоляю… мне очень страшно… Вот оно. Джисон похолодел. Переведя взгляд на остальных, уставившихся на него с вопросительным знаком в глазах, он мотнул головой: — Это запись, — прошептал Хан онемевшими губами. Хенджин издал какой-то странный звук. — Для чего им делать это? — нахмурился Чанбин, все еще прислушиваясь к репликам. — Бред какой-то. — Просто послушай, — возразил Джисон, беспокойно размахивая руками. — Слова повт… Его прервал аккуратный кашель Чана из-за спины: — А где Феликс? — Феликс?.. Взгляд Чанбина в одно мгновение изменился так, что Хану стало не по себе. Он озирался по сторонам, выглядывая силуэт бракованного, но ответом ему была лишь пустая тьма. — Ёнбок! — громко позвал его хранитель, и тут же его за воротник дернул на себя Чан: — Ничего не перепутал? — процедил он сквозь зубы, мертвой хваткой держа Чанбина вблизи своего лица. Отблески фар с улицы осветили его напряженные до предела, окаменевшие черты. Крик первого отлетел от стен и вернулся к ним мутным отзвуком. На секунду Хан подумал, что все это похоже на какой-то страшный квест для подростков. Он не понимал ничего. Вернее, разгадка витала совсем рядом, она была прямо перед ним, но она так ему не нравилась, что парень с завидным упорством искал другие объяснения. В наушнике раздался невнятный звук. Джисон, подскочив, сосредоточился на звонке. «Прямо сейчас уходите оттуда, — произнес Минхо. — Ничего не трогайте и возвращайтесь тем же путем». «Зачем?» — спросил Хан, уже предвосхищая ответ. «На стене взрывное устройство. Валите сейчас». Джисон прикрыл глаза – просто чтобы не впасть в истерику прямо сейчас. Он до побеления стискивал в пальцах оружие, пока в голове оформлялось одно простое осознание, которое напрашивалось уже давно: Мы в ловушке. — Идем, — скомандовал Чан, направляясь к лестнице на первый этаж. — Шевелитесь. Чанбин схватил его за куртку: — Мы должны найти Ёнбока! — когда тот обернулся дергано, в жестком взгляде промелькнула неуверенность, но лишь на долю секунды – почти сразу он вернул уравновешенную маску. — Он тоже все слышал, — твердо ответил синеволосый. — У него тоже есть наушник. А теперь бегом на выход, — Чан сгреб в кулак воротник куртки Чанбина и потащил его вниз по лестнице, игнорируя все попытки сопротивляться. «Твой Ёнбок сам найдет выход, — прорычал Минхо. — Решили всей компанией сдохнуть?» Но мы не можем его бросить. В груди неприятно закололо. От понимания, что это свербит не его сердце, стало еще больнее. Если он погибнет, Минхо… От сильного толчка в спину Хан едва не клюнул носом в пол. — Давай-давай, шевели копытами, — бросил Хенджин, снова подталкивая Джисона к выходу. — Если ты помрешь, меня твой бойфренд живьем закопает. Не помру. И Феликс тоже не помрет. Быстро отыскав глазами лестницу, Хан ринулся к ней, а затем вверх по ступенькам. Он слышал гневный вскрик, слышал, как кто-то побежал за ним, громко ударяя подошвами по полу, но быстро остановился, когда раздался твердый голос Чана: — Сначала спасаемся сами. И Джисон шел дальше. Что-то подсказывало ему, что оставлять Феликса – значит обречь его на верную смерть. Стоило ему ступить в коридор на третьем этаже, от беспорядочного гама остались лишь отголоски. Вот только кровь в ушах шумела так, что Джисон схватился за голову. Пальцы стиснули пряди волос, шероховатые от бетонной пыли. Пусть все стихнет… умоляю, пусть все стихнет! В наушнике Минхо срывал голос, умоляя Хана опомниться и покинуть здание. Кажется, остальные уже приближались к выходу – хранитель начал орать на них за то, что не остановили Джисона. Блять, как же больно… Парень ссутулился, прижимая ладонь к груди, где, кажется, все выворачивалось наизнанку. Но самое главное – на третьем этаже запись была слышна гораздо лучше. И все же почему-то Джисон чувствовал, что звук идет сверху. В тщетных попытках унять дрожь он выставил вперед анимор, как его учили, – подскочив от очередного записанного выстрела, он вспомнил, что здесь можно встретить не только Феликса, – и направился на четвертый этаж. Чем выше, тем больше от каждого шага сыпался бетон и тем сильнее он раздирал горло при вдохе. Тем громче звучал голос Ли Ёнсу, а значит, Джисон шел в правильном направлении. Он отчаянно боролся с желанием вышвырнуть наушник, в котором раздавался голос Минхо и глухие удары – похоже, его держали, чтобы он сам не рванул за Ханом. Хотелось избавиться от этих звуков, достать наушник и выкинуть его из окна, но Джисон знал, что станет еще хуже: так он хотя бы знает, что происходит снаружи. Что с Минхо. Все будет хорошо. Я только заберу Феликса и вернусь, ладно? Был ли он в этом уверен? Ни разу. Но шагая по коридору четвертого этажа на ватных ногах, слыша, как он все приближается к повторяющемуся звуку, он понимал: отступать нельзя. Уже поздно. Он должен, просто обязан вытащить отсюда этого идиота. Эта тупая упертость не нравилась даже ему самому, но по-другому он просто не мог. Все будет хорошо. Все. Будет. Хорошо. Здесь было гораздо темнее, чем на этажах ниже, и приходилось, заглядывая в комнаты по бокам от коридора, сильно щуриться. В предпоследнем помещении Джисон вдруг увидел синеватое свечение, а в нем – худощавый силуэт. Это он. Дыхание перехватило. Да, это был Феликс: он застыл, как холодная статуя, посреди комнаты. Его пустой взгляд был прикован к лежащему на полу телефону, из которого на полной громкости звучал уже выученный наизусть диалог, потом выстрел, тишина, снова диалог. — Феликс, — осторожно позвал его Джисон, медленно заходя в комнату. — Нам нужно уходить. Главное – никаких резких движений. Парень не реагировал. Просто пялился в экран. По телу Хана пробежала дрожь. Он пытался не замечать, как крики хранителя в наушнике сменились тихим плачем. — Ёнбок, я здесь, — повторил он чуть громче. Колени деревенели с каждым небольшим шажком, приближавшим его к Феликсу. Снова – ноль реакции. Твою же мать. — Это я, Джисон, слышишь меня? — произнес парень в полный голос – противное эхо ударило по слуху. — Ёнбок, нам срочно надо уходить отсюда, здесь опасно… Ёнбок? Бракованный окинул его безжизненным взглядом и не торопясь опустился на колени. — Нет, не трогай телефон! — выпалил Хан, когда его тощая рука потянулась к устройству. «Ёнбок, сынок… слышишь? Ты здесь?» — прошептал слабый голос на записи. На лице блондина замерцала грустная улыбка: — Я здесь, пап. Тонкие пальцы сомкнулись вокруг телефона. — Феликс, нет! Джисон крепко обхватил его за туловище, оттаскивая к оконному проему, и нырнул в темную бездну. Бах. Это был не выстрел. *** В машине находилось четыре человека, а тишина стояла гробовая – Джисон и не представлял до этого, как громко тикали его наручные часы. Только эта тишина ощущалась такой оглушительной, что от неё хотелось закрыться стеной. На заднем сидении Феликс, чье лицо мелькало в свете чужих фар, морщился каждый раз, когда машину встряхивало на лежачем полицейском. Чанбин – он настаивал на том, чтобы вызвать «скорую», но младший наотрез отказался, – все время оглядывался на него с переднего сиденья с каким-то сожалением в глазах. Но невыносимей всего было молчание Минхо. Сколько бы раз Джисон ни пытался поймать в зеркале заднего вида его взгляд – ни в какую. Он уставился на дорогу, как кукла – только кукла неправильная, с красными-красными глазами и напряженными скулами. Хан потер грудную клетку – не больно. Значит, уже зажило. И сразу его передёрнуло – на краткий миг он почувствовал то же, что и двадцать минут назад. Последнее, что он запомнил – это то, как он наспех схватил Феликса и рванул куда-то на улицу. Затем была вспышка, за ней кромешная тьма, а потом он решил, что умер – ни видеть, ни слышать, ни двигаться, ни даже дышать не выходило. И он поверил бы в это, если бы не адская боль во всем теле, такая, как если бы он переломал половину костей и напоролся на что-то в довершение. Когда к нему вернулся слух, он подумал, что, может, это было не преувеличение: в переполохе он различил голос своего хранителя, сиплый, надтреснутый. Холодные пальцы дотронулись до его шеи, и через пару долгих секунд родной голос произнес сначала едва слышно, будто Минхо не верил сам себе, а потом все громче: «Живой… Хани… боже, он живой! Вы слышите? Он жив!» «Ты слышал? — отозвался другой голос. — С твоим другом все будет хорошо. Лучше помоги отнести этого…» «Надо вызвать скорую, — настаивал кто-то обеспокоенно. — С такой высоты без травм не падают». «Смотри, он уже в сознание приходит…» Вокруг стоял какой-то шум: треск, стук, разговоры, крики, надрывная сигнализация у чьей-то машины, а поверх – невыносимый звон в ушах. Джисон попытался сделать вдох, но закашлялся от бетонной пыли и дыма, и тело обожгло резкой болью, как будто на ребрах кожа рвалась. А потом, по ощущениям, его и правда стало разрывать на части. Он издал сдавленный звук – стон отозвался уколом в груди, – и хранитель мягко коснулся его руки: «Не дергайся, — Хан замер от краткого прикосновения. — Джисон, ты слышишь меня? — всхлипнул хранитель. — Я… я только раны очищу, ладно? Ты насобирал всего подряд. Только потерпи немного, совсем чуть-чуть». Мутное месиво перед глазами постепенно прояснялось. С трудом, но между вспышками боли Джисон видел, как поблескивали дорожки слез на его щеках. Как исказились его черты лица от едва сдерживаемой истерики. «Я люблю тебя», — хотел сказать Хан, но вышло нечленораздельное мычание. «У тебя рука вывернута, дай поправлю, иначе не заживет, — прошептал Минхо, доставая из раны очередной кусок чего-то. — Твою мать, Хани, я говорил спасаться, — бормотал он, — я говорил уходить, а ты... Ненавижу тебя, просто ненавижу», — конец фразы утонул во всхлипе. На руку Хана упала теплая капля, и хранитель небрежно вытер свое лицо рукавом. Слова, прозвучавшие вскользь, припечатали Джисона. Припечатали так, что на боль от переломанной руки он и внимания не обратил. Так, что оклемавшись, он не переставал слышать их. И сейчас, по пути домой, тоже. «Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу». За все это время Минхо и слова ему не сказал, даже не смотрел в его сторону. Его хранитель был совсем близко, рукой подать, и одновременно невыносимо далеко. — Дела у нас огонь, — мрачно пробормотал Чанбин, когда автомобиль проплывал мимо незнакомых жилых кварталов. — Ли Ёнсу не нашли, зато чуть не убили Ёнбока и Джисона. Бежим к увольнению на всех парах. — Не нагнетай, — отозвался Минхо. — Тут и нагнетать не надо, — тот пожал плечами. — Просто факты. Хан бросил короткий взгляд на Феликса – тот внимательно слушал разговор, хотя у него явно болела голова. — Вы не… — блондин тут же закашлялся, — вы не «чуть не убили». Я пошел наверх сам, этого сверхразума тоже никто не заставлял идти за мной. У Джисона брови поползли наверх. — Феликс, — вмешался он, — если бы я не пошел за тобой, то после взрыва ты бы грохнулся своей пустой головой не на меня, а на камни и прутья. А если бы ты немного подумал, прежде чем переться на звуки из телефона, вообще обошлись бы без повреждений. Кто еще из нас сверхразум, — выплюнул парень, отворачиваясь к окну. И почти сразу повернулся обратно к блондину, пристыженно потупившему глаза. Все понимаю, и все равно злюсь на него. — Прости, — пробормотал Хан и с усталым вздохом сложил руки на груди. — Черт, странно это все. Как вы вообще поняли, что Ли Ёнсу похитили? — А записи с камер и то, что произошло полчаса назад, ни о чем тебе не говорит? — ответил Чанбин. — По-моему, здесь все очевидно. Парень покачал головой: — Сейчас – да. Но вы сделали такой вывод с самого начала. — Просто это была самая вероятная версия, — Минхо заговорил с ним впервые за это время. В зеркале заднего вида их взгляды наконец-то встретились, и хранитель глядел на Джисона пристально, даже заинтересованно. — Во-первых, не станет же он пропадать с работы просто так. Во-вторых, у этих ребят был вполне ясный мотив. — Подставить вас? — Именно, — кивнул Чанбин. — Тогда почему они устроили этот квест? Что мешало убить его и выкинуть труп где-нибудь на видном месте? Минхо пожал плечами: — Одно другому не мешает. Может, просто труп еще не нашли – прости, Феликс. Я надеюсь, что твой отец жив – вернее, не убит, но… — Все нормально, я понял, — поморщился блондин. Замедляя ход, автомобиль плавно завернул на парковку у отеля. По сравнению с полутьмой среди старых построек в Сондонгу, от обилия света здесь хотелось закрыться чем-то плотным: то ли потому, что глаза уже отвыкли от него, то ли потому, что у Джисона опять вся одежда была драная, измазанная в пыли и крови – настолько вся, что приходилось одергивать себя, когда он по привычке порывался вытереть ладони о джинсы. — Давай я отведу Феликса в медпункт, — предложил Минхо, заглушая двигатель. — А ты сходишь за одеждой, чтобы он по отелю вот так не слонялся. Судя по тишине, Чанбин просто молча кивнул. «Вот так» – это примерно как Джисон, только чуть меньше крови на желтой кофте. Правда, крови не своей. Выйдя из машины, хранитель отправился к багажнику и принес оттуда покрывало – то самое, которое он брал с собой в парк аттракционов несколько дней назад, – а потом сунул его Феликсу в руки со словами «накинь это, не пугай людей». О том, чтобы Хан шел с ними, и речи не шло. Неприятно, конечно, но он сам понимал, что в таком виде лучше никому не показываться. Когда хлопнула, закрываясь, последняя дверь, парень сполз вниз по сиденью и запрокинул голову на подголовник. По вискам каждый удар сердца словно дубинкой отбивали – теперь Джисон отчетливо ощутил, что его нервы натянуты, как струна. Еще бы. Надо выдохнуть. Обычно же так делают? Снаружи сновали туда-сюда гости отеля, сотрудники, еще какие-то люди. Здесь жизнь не утихала никогда. Как не утихали, крутясь надоедливым вихрем, в голове Хана одни и те же слова: «Ненавижу тебя». Если забить на тяжесть, опускавшуюся на его грудную клетку от этой фразы, Джисон знал, что сам виноват. Сам закатил истерику о том, как он переживает за Минхо, сам пообещал не идти в здание, сам нарушил обещание, сам побежал спасать Феликса ценой – потенциально – своей жизни, и даже не задумался, каково будет старшему при худшем исходе. Вернее, нет – задумался, но быстро осознал, что иначе не сможет. Что-то внутри не позволило ему бросить Феликса. Надо же было так проникнуться к этому идиоту. И это пугало Джисона больше всего. Всегда, каждый раз без исключений, Минхо в первую очередь думал о нем, и Хан очень хотел отвечать ему тем же – хотел, да только сегодня поступил ровно наоборот. Это и есть предательство? Пришлось еще раз выдохнуть, потому что последняя мысль Хану совсем не нравилась, но звучала слишком, слишком логично, так, что постепенно он начинал в нее верить. Уже скоро из-за стеклянных дверей отеля показался Минхо. В золотистом освещении, озарявшем площадку у входа, его глаза сверкали совсем нечеловечески. Как звезды. Хранитель все еще отряхивал черное пальто от сероватой пыли. На его шее было намотано что-то кислотно-оранжевое – Джисон подумал сразу, что это Феликсу стало жалко смотреть на россыпь синяков и он отдал свой шарф. Выйдя из здания, он оглянулся по сторонам и направился к машине, собранный, как и всегда. Ветер слегка раздувал темные волосы, а изящные губы были поджаты в напряжении. Красивый до одури. Минхо закашлялся и остановился, прикрывая рот рукой. Затем он взглянул на ладонь, поморщился и вытер руки о платок, который достал из кармана пальто. Джисону и догадываться не надо было, чтобы понять в одно мгновение, что произошло. Он и так знал: это очередное напоминание им, что времени мало. Чем ближе конец, тем труднее смириться с ним. Сев на водительское сиденье, Минхо обернулся на Хана: — Перелезай вперед. Ты не в такси, — ровным тоном сказал он и завел машину. — Я не могу, — Джисон кивнул на свою одежду, запятнанную чем только можно, и хранитель молча кинул ему покрывало, в котором ушел Феликс. Хану было неловко от всего: от того, как неуклюже он пробирался на переднее сиденье, попутно чуть не упав на старшего; от того, что он слишком громко дышал; от того, что он просто находился в этой машине. Его не покидало чувство, что Минхо вот-вот вышвырнет его из авто – таким стальным, ледяным был его взгляд, который он снова воткнул в лобовое стекло. Хотелось включить радио, чтобы хоть что-нибудь заполнило вакуум, но Джисон боялся лишний раз пошевелиться. Оставалось закутаться в плед и время от времени коситься на хранителя, чьи движения были неестественно плавными, слишком правильными, и оттого пугающими. Воздух в этом крохотном пространстве исчез. Парень старался вдыхать как можно тише, но кислорода совершенно не хватало, еще и подташнивало от нараставшей нервозности, и становилось жарко, удушающе жарко, с каждой остановкой на светофоре – лишь хуже. Невыносимо. Когда машина в очередной раз затормозила на красный свет, Хан не выдержал: — Поговори со мной. Хранитель не шевельнулся. — О чем? — О чем угодно, — Джисон наконец-то осмелился повернуться к нему и вздрогнул, увидев, как тот обводит его внимательным взглядом. — Я не могу вот так молчать. Тяжелый взгляд остановился на глазах Хана. — Не можешь, — повторил хранитель задумчиво, пробуя слова на языке. — Значит, не молчи. Расскажи сказку, если хочешь, или анекдот. Их лица осветило зеленым, и машина аккуратно тронулась. — Ты… — Джисон сглотнул, — ты издеваешься? Тот вернул внимание на дорогу: — Нет. Младший вытер лицо руками. Это была попытка прийти в себя, потому что происходящее казалось ему злой шуткой. — Минхо, ты правда ненавидишь меня? Затаив дыхание, Хан ждал ответа на вопрос, любого, даже самого худшего. Но время шло, здания и машины проплывали мимо закрытых окон, а тот не отвечал. — Минхо… —- парень прикусил губу, — я понимаю, что поступил, как последний мудак. Заставил тебя волноваться, рискнул собой, хотя ты просил не делать этого. Поэтому я приму, если ответ «да». Но я не мог оставить Феликса там. Он бы погиб. Машина встала в пробке – насколько Джисону было видно из окна, небольшой. А еще ему было видно, как напряглись пальцы хранителя, державшие руль, и как задрожали ресницы, обрамлявшие любимые глаза. — Пожалуйста, хватит, — произнес Минхо слишком ровным голосом, чтобы в него поверить. — Боюсь, если продолжу разговор сейчас, то очень пожалею об этом. Дай мне немного времени, ладно? А есть другие варианты? — Хорошо, — выдохнул Джисон. — Поговорим потом. *** Принимать ванну после каждого кромешного ужаса стало для Джисона своего рода традицией. Мысли путались, то ли от всего, что случилось, то ли от кипятка, в котором он варился вот уже полчаса, смывая грязь и боль ранений. В любом случае, Хану это даже нравилось: он устал от переживаний, роившихся в сознании, как осы, и противно жужжащих. Тоже как осы. И жалили они так же больно, как настоящие… Да, думается туговато. Его до сих пор потряхивало, когда он вспоминал прошедшие сутки. Когда задевал те участки тела, где еще недавно сочились кровью свежие раны. Когда в ушах снова слышался плач Минхо и голос Ли Ёнсу, зовущий своего сына. Они попались в глупую ловушку, а его так и не нашли. Шансов выкарабкаться из этого болота все меньше и меньше – чем больше барахтаешься, тем быстрее тонешь. Но… они должны из него выбраться, просто обязаны, у них нет выбора. Даже если придется забраться в болото по шею. А Джисон должен во что бы то ни стало спасти Минхо. Он обещал. Ага, а потом предал его доверие и полез под взрывчатку. Снова, как на повторе, зазвучали в голове слова хранителя, когда он только нашел Хана среди обломков. Парень понимал, что вина за каждое из слов, за каждую слезу хранителя – на нем и только на нем, и от этого было лишь тяжелее. Последней каплей стала напряженная неизвестность: когда они вернулись домой, изо рта Минхо вылетали только дежурные фразы. Они вместе пили кофе – вернее, пили кофе, сидя рядом друг с другом, – вместе созванивались с Чанбином, Хан помогал хранителю сменить бинты, и ни разу старший не произнёс ничего, что решило бы вопрос, повисший между ними, как слон в комнате. То и дело Джисон открывал было рот, чтобы поднять эту тему, но не решался. Минхо попросил дать ему время, и Хан на это согласился – значит, должен выполнять обещание. Хотя бы одно. И всё равно он без конца прокручивал мысленную жвачку: Он правда меня ненавидит? Джисон съехал вниз по спинке, так, что над водой осталось только лицо. Почему-то это всегда помогало вышвырнуть из головы ненужные мысли. Вдруг из-за задернутой плотной шторки донесся мягкий щелчок – это Минхо. — Что-то случилось? — спросил Хан, поспешно выпрямляясь и слыша, как тот опускается на пол около ванны. — Хочешь поговорить? — Нет, — ответил хранитель. — Просто хотел побыть с тобой. В груди кольнуло. Младший открыл шторку и увидел Минхо, который опирался спиной на бортик ванны, опустив голову. Кольнуло чуть сильнее. — Эй, — Джисон осторожно тронул его плечо – по черной футболке расползлось мокрое пятно, — посмотри на меня. Тот послушно развернулся к нему, и Хан перестал дышать. Изрисованное старыми порезами лицо выглядело как-то… парень не понимал, что оно выражало на самом деле, что скрывалось за этим спокойным выражением лица, но ему становилось грустно от одного взгляда. — Ты в порядке? — произнес он и немедленно получил кивок: — В порядке. Джисон помолчал в замешательстве. — Просто хочешь быть рядом? Снова кивок. Закусив щеку, Хан взял с полки черный высокий бутылек с шампунем – нужно было уже помыть волосы и выходить из ванны, – но старший мягко перехватил его руку: — Давай я помогу. А Джисон и не мог отказаться. Его парализовало, и оставалось только слушать, как щелкает крышка, видеть, как прозрачная жидкость выливается из бутылька на ладонь хранителя, и растворяться в приятной слабости, когда тот зарывается пальцами в корни его волос и аккуратно массирует их. Минхо глядел на него внимательно из-под полуопущенных век, а глаза поблескивали в неярком свете ламп. Он уже долго рисовал кончиками пальцев круги на голове младшего, можно было смывать шампунь, но ни одного это не волновало. — Хани, — произнёс хранитель, не давая ему совсем провалиться в сон, — пообещай мне кое-что. — Обещаю, — не думая, пробормотал тот. — Нет. Сначала выслушай. Он включил воду, и загустевший воздух проредился от тихого шума. Теплая вода тонкими струйками полилась из душа на голову Хана. Старший одной рукой держал лейку, а второй продолжал проводить по его голове, вымывая шампунь. — Пообещай, что больше не будешь подвергать себя опасности, — сказал хранитель, когда Джисон прикрыл глаза. — Никогда и ни за что. Хан вытаращился на него, но из-за воды, то и дело попадавшей в глаза, его образ был размытым. В ответ – пристальный, до мурашек пронзительный взгляд. Это была не шутка. Он набрал в легкие побольше воздуха, привстал на коленях и, наклонившись к Минхо, поцеловал его. Сначала тот замер, но мгновение спустя оттянул голову Джисона за волосы: — Хорошая попытка, но я не услышал ответ, — он опустил лейку в воду, чтобы приглушить шум. — Почему… — говорить с запрокинутой головой было неудобно, но он не мог не спросить, — почему тебе можно рисковать собой, а мне нельзя? — Тебе тоже можно. Но я прошу этого не делать. — А если я откажусь, что тогда? Опять скажешь, что ненавидишь меня? Или бросишь меня? — Хан ужаснулся тому, что сказал. Мог бы вернуться на полсекунды назад и дать себе по лицу — так бы и сделал. Минхо поджал губы. Хватка на волосах младшего ослабла. — Я хотел бы высказать такую угрозу, — сказал он, — но, боюсь, исполнить ее не смогу. Уже он притянул Джисона ближе, накрывая его губы своими. На голову снова полилась вода, мягкие касания Минхо казались совсем невыносимыми – и Хан не выдержал. Он выключил воду и обхватил его шею, снова приподнимаясь на коленях. Тот едва не завалился на спину, но вовремя вцепился в бортик ванны. Джисон улыбнулся уголками губ – и тут же старший стер с его лица усмешку, сменил её на приглушенный стон, вышибая из легких воздух настойчивыми, почти властными поцелуями. Рука хранителя, опустившаяся было на плечо Хана, переместилась на его шею и сжала ее – едва ощутимо, тот лишь опешил на мгновение, но этого краткого замешательства хватило, чтобы поцелуи вдруг оказались прямо под уголком его челюсти. Не успел он прикрыть глаза и позволить себе раствориться, словно восковая фигурка, под теплыми прикосновениями на шее, как Минхо вдруг легко коснулся губами его скулы и отстранился. В ответ на возмущение в глазах Хана он протянул ему руку: — Вылезай. Только аккуратно, не упади, — он крепко держал руку младшего, другой приобнимая за спину, пока тот выходил из ванны на прохладный кафель. Джисон заметил потемневший взгляд Минхо, скользнувший по его телу – это было все, что он успел заметить, пока тот не прижал его к стене у двери, а мысли не разлетелись в щепки. После ванны воздух казался холодным, но тем сильнее ощущались на мокрой коже прикосновения рук хранителя, оставлявшие то там, то здесь ожоги, слишком приятные, чтобы причинять боль. Черт возьми. Кисти затряслись от жара, медленно, но верно охватывавшего все его тело. В паху чувствовалось ощутимое напряжение, и Джисон крепче схватил плечи хранителя. Минхо в очередной раз впился в его губы, оттягивая волосы на затылке и прижимая к себе за талию. Его дыхание, абсолютно ровное, совсем не сочеталось с рваными вдохами и выдохами Хана. Только ожившее сердце у старшего все равно отчаянно колотилось, Джисон ощущал это сквозь футболку. Когда хранитель отстранился, Джисон вдруг понял, что стоит перед ним совсем без одежды, и не успели его щеки вспыхнуть красным, как тот начал плавно опускаться. Он оставил влажную дорожку на шее, снял губами капли воды с груди, в ответ на приглушенный стон проведя языком по соску, а затем оставил поцелуй на каждом ребре, проступавшем при неровных вдохах. А затем Джисон закрыл глаза, потому что иначе потерял бы сознание. Он одной рукой вцепился в дверную ручку, чтобы не упасть, а второй нащупал плечо хранителя – не то чтобы он пытался за него держаться, просто хотел прикоснуться. Хан чувствовал каждую каплю воды, стекавшую по его коже, чувствовал, как Минхо сжимает его бок, а потом ослабляет хватку и проводит пальцами по коже будто в извинение. Наконец, он слишком ясно чувствовал, что хранитель языком сводил его с ума, он ощущал каждое его движение и слышал собственное хриплое дыхание. Он захлебывался в этом густом, как сладкая карамель, воздухе, но с каждым вдохом пытался наполнить им легкие еще больше. От кончиков пальцев плавно поднималась чертовски приятная волна тепла, и глаза как-то сами собой зажмурились, а руки вцепились в плечи старшего. В следующее мгновение его снесло этой волной, и вот уже Минхо крепко прижимает его к стене – ноги совсем не держат. Еще миг – и он открывает глаза, а перед ним хранитель облизывает губы — он в жизни не видел, чтобы кто-то так сексуально это делал, – и оглядывает его удовлетворенно. Первая реакция – поцеловать эти губы прямо сейчас, и Хан ей поддается. У них горьковатый привкус, но от этого в них лишь хочется впиться сильнее. Вторая, как только Джисон увидел помутневшие глаза напротив, – пробормотать негромко: — Я так хочу тебя, я… — он неловко закусил губу, — Минхо, кажется, я безумно хочу почувствовать тебя внутри. Что я только что сказал?.. Взгляд хранителя меняется. Он целует младшего неожиданно нежно, обнимая ладонями покрасневшие щеки. Коснувшись губами его скулы, Минхо накрывает его плечи большим полотенцем и, придерживая за спину, ведет из ванной по коридору. Джисон послушно идет и краем глаза замечает в темноте, что старший все время смотрит на него, но взглянуть в ответ не осмеливается. Сотни раз он представлял себе, как говорит хранителю именно эту фразу, много раз он был готов произнести ее, но он точно не был готов к тому, что Минхо отреагирует так. Они остановились у закрытой двери в спальню, и Минхо прислонил Джисона к стене: — А теперь, когда ты немного подышал свежим воздухом, — начал он мягким, но совершенно серьезным тоном, — повтори то, что сказал. Хан провел взглядом по его лицу, начиная с припухших влажных губ и заканчивая темными глазами. Глазами, от встречи с которыми сердце каждый раз пропускало удар. Отказался бы он от своих слов? Ни за что на свете. Повторил бы еще много-много раз. — Я хочу тебя, — сказал он, и низ живота затянуло в предвкушении. — Это не все. И снова щеки ярко-красные от смущения. — Я… — Хан сглотнул, — хочу, чтобы ты был главным. Чтобы ты вошел в меня. Долгий поцелуй, как награда. За спиной щелкает дверь. Минхо подталкивает его в комнату, не давая даже открыть глаза. Несколько мелких шагов назад, Хан упирается в кровать, и что-то внутри подпрыгивает в предвкушении. Он опускается на гладкую постель, не отрываясь от губ старшего, слышит, как полотенце падает неподалеку, а на плечи опускаются теплые руки и толкают его на спину. Хан осторожно отстраняет хранителя – лишь для того, чтобы стянуть с него футболку и провести кончиками пальцев по свежим шероховатым бинтам, а около них – по старым шрамам, рассыпавшимся по грудной клетке белесыми полосками. По коже Минхо идут мурашки, когда младший касается рубцов. Он оставляет легкий поцелуй у уха Джисона и замирает, слыша, как шепчет тот: — Люблю твои шрамы. Люблю тебя. Он не отвечает, зато отвечает его сердце, которое отбивает бешеный ритм. На шею Джисона, скользнув по щеке, ложится ладонь хранителя. За долю секунды Хан ощущает на коже горячий воздух – за долю секунды до того, как с уст сам собой слетает тихий стон от поцелуев на груди. Ненадолго Минхо отстраняется – его рука сползает на плечо младшего, – и тянется к прикроватной тумбочке. Джисон все понимает – не может не понимать. Низ живота отчетливо тянет, и Хан дышать перестает, когда видит краем глаза небольшой флакон, который хранитель кладет где-то рядом, прежде чем вернуться к нему. На короткое мгновение парень колеблется: точно ли это то, чего он хочет? Но стоит ему встретиться с взглядом Минхо – поплывшим, но таким теплым, – как все сомнения исчезают. Он хочет все, что связано с ним. Хан невольно выгибается в пояснице навстречу касаниям губ на животе, а потом, услышав короткий щелчок, вздрагивает и застывает, глядя на хранителя круглыми глазами. Тот выдавливает немного прозрачного геля из флакона и разогревает его на кончиках пальцев – лубрикант поблескивает в слабом свете. Джисон наблюдает, затаив дыхание. Сердце колотится где-то в горле – от предвкушения, от того, что хранитель просто рядом – от всего сразу. Наконец, Минхо разводит его колени, сразу отмечая внутреннюю сторону бедра мягким поцелуем, затем еще одним, в нескольких миллиметрах ниже первого. А потом он касается пальцами колечка напряженных мышц, и Джисон захлебывается. Хранитель не торопится: он гладит его бедра нежно и шепчет теплые слова в коротких перерывах между поцелуями, рисуя кончиками пальцев мелкие круги – медленно, наблюдая за реакцией младшего. А Хан смотрит на него сквозь полутьму, и по телу крохотный разряд тока проходит от каждого прикосновения. Он дотягивается до руки хранителя, державшей его бедро, и кладет свою ладонь поверх – тот сцепляет их пальцы в замок, прикладывая их к груди младшего: — Малыш, не забывай дышать, — негромко сказал Минхо. — Вдох… Он послушно втянул воздух, так глубоко, как мог. — Выдох… Выдох скатился в короткий стон. Пытаясь не замечать дрожь в нижней части тела, младший прикрыл глаза и просто дышал, не отпуская руку Минхо и позволяя себе раствориться в новых ощущениях. Хранитель опирается на локоть чуть сбоку от Джисона и снова целует его шею, отвлекает. Только сейчас младший понял, что вцепился в его кисть так, что пальцы побелели, и тут же ослабил хватку, виновато гладя его руку. А тот ответил очередным поцелуем, ловя губами всхлип – Хан правда старался дышать ровно, но плавные движения старшего делали эту задачу почти невыполнимой. Перед глазами в мутной дымке мелькали серебристые глаза хранителя, какие-то отблески на потолке, и искорки, много разноцветных искорок. Он и не заметил, как постепенно внутри него двигались уже три пальца – просто дурел от нараставшего жара в груди и слышал, как все чаще вместо выдоха получается какой-то звук, от которого щеки вспыхивали красным. Вдруг он отчетливо ощутил, как рука Минхо сомкнулась вокруг его члена и начала медленно водить по нему. Дернувшись от неожиданности, он распахнул глаза и встретился со взглядом – от этого взгляда его бросило в дрожь. Карие глаза смотрели на него внимательно – казалось, хранитель оценивал, хватит ли того, что он творит с Джисоном, или стоит окончательно лишить его остатков разума, – и как-то… удовлетворенно. Ему явно нравилось наблюдать, как Хан тает от его касаний, как не может сдерживать тихие стоны и бормочет что-то непонятное. Похоже, он счел, что взор у младшего был недостаточно размазанный, и решил это исправить. Исправить так, что Джисон вскрикнул невольно и тут же закрыл рот рукой, – а потом схватить его запястье, отводя подальше от лица. Внизу живота невыносимо жгло, ладони и губы Минхо оставляли ожоги по всему его телу, черт возьми, даже воздух в этой комнате стал слишком горячим, на несколько градусов выше температуры, при которой Джисон еще сохранял рассудок. Он потянулся пальцами к поясу брюк Минхо и, подцепив его, потянул вниз. — Я не могу больше, — хрипло выговорил он, пытаясь еще раз схватить гладкую ткань, но руки совсем не слушались. Хранитель берет руку Джисона в свою, отстраняется, чтобы скинуть с себя оставшуюся одежду – та беззвучно падает на пол, – и нависает над ним. Тот смотрит на его лицо в нескольких сантиметрах от своего, успевая сказать что-то неразборчивое, прежде чем его заставляют замолчать вкрадчивым поцелуем. Когда он снова отдаляется, а потом слух улавливает мягкое шуршание, а затем – щелчок флакона с лубрикантом, Джисон сам притягивает хранителя к себе, пытаясь найти успокоение в его губах. И все же старший не целует его, когда головка его члена упирается в Хана и тот дергается от неожиданности. Минхо берет его руку, кладя ее себе на грудь: — Помнишь, что я говорил? — шепчет он почти Хану в губы. — Дыши. Давай со мной, — Минхо покрепче прижал его ладонь к своему сердцу, — вдох… Его грудная клетка вздымается. Джисон повторяет за ним. — Выдох… не торопись. Младший снова чувствует тонкие шрамы, грубые бинты, под которыми мечется, рвется наружу живое. Может, самое живое, что он встречал за долгие годы. Я не дам тебе умереть. Последняя мысль раскололась на куски, утонула в тепле, которое заполнило его тело болезненными покалываниями. Воздух перекрыло от первого медленного толчка, и Минхо крепче прижал его ладонь к своей груди, снова напоминая дышать. Хранитель целовал его шею, плечи, снимал губами сдавленные всхлипы, возвращая мягкий шепот – он шептал что-то, понятное только им двоим, что-то, от чего Джисон ловил мурашки и забывал о боли. Хан свободной рукой обнимал его спину, и сначала он так сильно вдавил в неё кончики пальцев, что хранитель тихо зашипел – младший ответил поцелуем, гладя в извинение то место, где уже скоро расцветут синяки. С каждым размеренным движением, с каждым вдохом, сделать который было все труднее, густая боль стихала, а на смену ей приходило ощущение, которое Хан не испытывал никогда в жизни. От него по коже проходили крохотные разряды тока, и Джисон слышал, словно со стороны, как с уст срываются стоны. Становилось стыдно, но только на секунду – до следующего глубокого толчка. Вдруг – пустота. Джисон уставился на старшего возмущенно, одним взглядом требуя продолжить. Тот улыбнулся уголками губ: — Не обижайся, — он легко провел тыльной стороной ладони, неожиданно холодной, по горящей щеке Хана, и от того, как младший задержал дыхание, он взглянул как-то удовлетворенно. Минхо помог ему подняться, но лишь для того, чтобы в следующую секунду поставить лицом к стене – он едва успел опереться руками, чтобы не приложиться лбом о изголовье кровати. У Хана приятные мурашки по телу пошли от невесомого поцелуя, который хранитель оставил на мочке уха. Минхо одной рукой провел вверх по его торсу, собирая проступавшие при вдохах ребра, и остановился на плече. Вторая рука легла на бедро – Джисон успел лишь прикрыть глаза в предвкушении, как Минхо снова вошел, заставляя его захлебнуться воздухом. Снова в голове хаос, и с каждым движением внятных мыслей все меньше. В тяжелом дыхании хранителя слышен тихий стон, его пальцы сжимаются на теле младшего. Останутся синяки, да и плевать — даже жаль, что ненадолго. Джисон отметил бы на теле каждое место, которого касался хранитель, оставил бы на себе навсегда эти крохотные частицы звездного неба, только чтобы они напоминали о нем. Минхо осыпал его шею и плечи поцелуями – долгими, настойчивыми. Он смотрел, как яркие засосы растворялись в считанные секунды, и ставил новые, пока тот с ума сходил от пьянящего удовольствия, граничившего с болью. Вдруг у младшего локти подогнулись – собственные руки подводили, – но не успел он испугаться, как Минхо сам уперся ладонью в стену. Джисон схватился за руку хранителя, крепко его державшую, и почувствовал, как сильно напряжены его мышцы, как под бледной кожей проступают вены. В мимолетном приступе нежности Хан всхлипнул тихо имя Минхо, и тот мгновенно ответил, оставляя поцелуй на тонкой коже за ухом. До сих пор Хан не представлял, что ему нравится, но теперь точно понял: ему нравится все, что сейчас делает хранитель. Нравится, как тот держит его крепко, так что при всем желании не вырваться, но Джисон и не пытается. Нравится, как Минхо заставляет его сгорать мучительно, но слышит каждое его слово, и от этого только больше хочется довериться ему, его рукам, отдать ему себя без остатка, просто потому что Хан уверен: он не обидит. Лишь бережно возьмет его и согреет. Наконец, Джисону нравится, как по телу пробегает мелкая дрожь, и его медленно накрывает невыносимой волной, в которой он с удовольствием тонет, слыша только, как совсем далеко его голос складывается в протяжный стон, а голос Минхо отвечает что-то шепотом. Ему нравится, как он рассыпается, как от него остаются лишь ощущения, сливающиеся в единый неразборчивый шум, и мир гаснет. А потом он по крупицам собирает себя, тяжело дышащего, – и все еще чувствует, как хранитель здесь, с ним, как он держит его и невесомо целует его шею. Тело все еще время от времени пробирает дрожь. Минхо выходит – младший снова чувствует пустоту, – но отпускать Хана не торопится. Только теперь, когда к Джисону понемногу возвращается рассудок, он замечает, насколько вымотался: он почти висит на руках Минхо, как тряпичная кукла, а колени разъезжаются на гладкой постели. Картинка перед глазами проясняется, мысли в голове – тоже. Пока что он яснее всего понимает две вещи: Первое – он едва ли контролирует свое тело. Второе – он безумно любит Минхо. Хранитель осторожно опускает его на кровать. Все еще переводя дыхание, Джисон наблюдает, как старший уходит ненадолго и возвращается уже в белье и со стопкой одежды для него. Минхо помогает ему одеться, а тот залипает, глядя, как тусклый свет из окон переливается на его коже. Прикосновения хранителя настолько бережны, что Хан не выдерживает и, притянув его к себе, целует. И Минхо отвечает. Совсем не так, как несколько минут назад – от этого долгого поцелуя Джисон чувствует какое-то спокойствие. Пламя стихает, оставляя тлеющие нежные угольки. Отстранившись, хранитель ложится в постель рядом с ним и накрывает их обоих одеялом. Джисон – его голова едва торчит сверху – поворачивается на бок, лицом к старшему, и долго просто разглядывает его – глаза, губы, руки, что совсем недавно сводили его с ума. Ему не хочется терять Минхо. Больше всего на свете он желает, чтобы их дни тянулись как можно дольше, превращались в месяцы, те – в годы. Вот только он замечает, как на бинтах, совсем свежих, уже проступает кровь, а плечи медленно покрываются фиолетовыми пятнышками, ровно там, где его хватали пальцы Джисона. Значит… значит, уже скоро их будут разделять миллионы километров – или сколько там до созвездия лебедя? Смогут ли они видеть друг друга по ночам, хотя бы мельком, просто чтобы Хан знал, что у его хранителя все хорошо? Минхо видит, как младший лежит вялый, совсем молча, и хмурится: — Хани, — тихо зовёт он, убирая у того прядь волос со лба, — все хорошо? Тот кивнул, не сводя с него глаз: — Да. Только ты далеко, — на этих словах он не смог сдержать улыбку – как и сам хранитель, который в шутку закатил глаза и придвинулся к нему вплотную, обнимая за спину: — Так лучше? Джисон делает задумчивое лицо, а по телу пробегает мелкая дрожь от стука сердца старшего, который он чувствует собственной кожей. — Можно еще поближе, — ответил Хан, глядя в родные глаза, сейчас такие ласковые, что в них можно было утонуть и не заметить этого. И Минхо вовлекает его в еще один поцелуй. И снова у него мурашки, как в первый раз. Хранитель зарывается пальцами в его волосы, все еще влажные, а когда у них заканчивается воздух, мягко касается губами его лба. — А так? — шепотом спрашивает он. Вместо ответа Джисон сползает в постели пониже и прижимается к нему крепко, утыкаясь носом в его шею. А тот поправляет одеяло так, чтобы младший оказался закутан по самый подбородок. Если чувства, которые переполняют Хана – всего лишь порождение связи, лишь болезнь, то он счастлив быть больным. Ни на что он не согласится променять эти мгновения рядом с ним – пусть короткие. Пусть последние. С каждым выдохом веки тяжелеют. Джисон обнимает Минхо и прижимается к нему еще крепче. Засыпать рядом с ним гораздо проще, чем без него. Он чувствует смутно, как хранитель гладит его по голове. Наконец, сквозь сон он слышит, как родной голос произносит тихо: — Я люблю тебя. *** Джисон едва открыл глаза от ярких лучей, щекотавших веки из-за приоткрытых штор. Солнце в последние дни было совсем весенним: и комнату оно освещало по утрам все настойчивее, и грело все сильнее – даже тот фрагмент постельного белья, на который не падала тень, был ощутимо теплым. Все это Хан не замечал до сих пор, и не смог бы – какое тут созерцание природы, когда вокруг тебя сплошные проблемы. Даже сейчас времени у него немного. Только пока его хранитель рядом, пока они наедине в уютной постели, только в эти короткие мгновения они позволяют себе роскошь позабыть о реальности. Джисон почти научился держать оборону от тревожных мыслей. Лениво потерев глаза, он развернулся в кровати, но взгляд наткнулся на пустую постель. На черном одеяле лежала аккуратно сложенная светлая пижама, а на тумбе у изголовья был глянцевый – черный, конечно – поднос с посудой: пузатой чашкой с кофе, а около нее – плоской тарелкой с, кажется, яичницей. Куда-то опять поехал и в извинение притащил завтрак в постель? Хан не то чтобы злился на хранителя, но будь он на его месте, тоже бы извинялся. Усмехнувшись своим мыслям, он сел в кровати и взял в руки стопку одежды, которую приготовил ему Минхо. Бежевая ткань, тоже согревшаяся на солнце, бархатным теплом скользила по его коже, пока он надевал пижаму, прямо как… прямо как руки самого хранителя. Тело моментально вспомнило все, каждое прикосновение, уверенное и нежное, и щеки вспыхнули огнем. Хорошо, что Минхо этого не видит. Вдруг парень вздрогнул от противного дребезга – это какой-то гений названивал ему с утра пораньше, и телефон потихоньку ездил по столу от виброрежима. — Идите нахрен, — пробормотал он себе под нос, неуклюже спросонья заправляя кровать. — Стресс по расписанию с десяти утра. Звонок продолжался, пока он шагал в ванную, чтобы умыться, и все еще шел, когда он возвращался. Поразительная упертость. Глаза сами собой закатились далеко назад, и парень, плюхаясь на кровать, не глядя ответил на звонок: — Что нужно? — он отпил кофе из кружки, но тут же поморщился: напиток уже остыл. — Джисон, это ты? — раздался в динамике знакомый голос. — Минхо с тобой? Добрых пять секунд понадобилось, чтобы понять, что это был голос Чанбина. Пережевывая яичницу, такую же холодную, Джисон ответил раздраженно: — Очевидно, нет. К вам уехал. Тебе что-то от него нужно? На том конце воцарилась тишина. — Слушай, — с трудом выговорил парень, набив рот едой, — может, вместо того, чтобы молчать в трубку, поговоришь с самим Минхо? — Джисон, ты пьяный? — рыкнул Чанбин. — Это его телефон. Хан нахмурился в недоумении и взглянул на экран мобильника – на нем светилась надпись «Чанбин вспомнить кто это», – а потом на его заднюю панель, идеально черную, закрытую прозрачным чехлом. И правда. Как-то странно кольнуло в груди. — …не отвечает, понимаешь? Он не говорил, что собирается в отель. Блин, Джисон, я не представляю, где он, — тараторил Чанбин взволнованно. — Тебе Минхо ничего не говорил? Еда больше не лезла. Сглотнув, Хан отложил столовые приборы обратно на поднос и зачем-то встал на ноги. — Не… — парень прокашлялся, — нет. Ничего. — Твою мать, — выдохнул тот недовольно, — я переживаю за него, очень переживаю. Подумай хорошо, пожалуйста: может, он как-нибудь вскользь упоминал, что куда-то собирается. Хотя бы парой слов обмолвился. В попытках напрячь память, Хан зарылся пальцами в помятые пряди волос и поплелся в сторону окна. Говорил ли Минхо хоть о каких-то местах в последнее время? И жар с лица сошел, и пижама казалась больше не приятно обнимающей, а какой-то колючей. Думай, думай, думай! Вдруг он ощутил резкую, как вспышка, боль в ребрах, такую, что его согнуло напополам. И тогда, с силой стискивая зубы, чтобы не замычать от медленно утихающей рези, он увидел то, что с удовольствием бы обменял на еще одну порцию боли. На такой же прикроватной тумбе, только с его стороны, лежали три вещи: ключи от машины Минхо, его банковская карточка и плюшевый зайчик в красном шарфике. — Ты здесь? — позвали его из динамика. — Что за звуки? — Чанбин, — глухо выговорил он, — можешь приехать?