Сожги меня

…Уткнувшись носом в ее шейку, закрытую пушистыми белоснежными локонами, я не мог и подумать, что существуют какие-то там наркотики. Разве они нужны людям для того, чтобы чувствовать себя лучше? Разве наркомания чем-то отличается от любви? Да, существует обширная литература по этому вопросу, о том, как разные вещества влияют на наш мозг, вызывают такие чувства, будто ты попал в нирвану и конечно же, губят тысячи жизней. Я не считаю нужным читать об этом, потому что уже в клетке. Заключенный тайных порочных удовольствий и общественных табу. Здесь все иначе, — когда испытываешь любовное опьянение, все остальное становится вторичным. Ты больше не нуждаешься ни в чем. Также и я — в любви и чувстве, что вот сейчас, через секунду, я увижу ее глаза и ледники запретов растают. Когда я уже привык видеть ее, и вроде бы это вошло в привычку, но все равно, каждый раз, каждый взгляд — как удар тока, несущий за собой неземную эйфорию… Не знаю, показалось ли мне, но кажется, она повернулась. Еще минуту назад я чувствовал щекой ее шелковые волосы, сейчас вдруг стало очень холодно и одиноко, без тепла моего солнца… Она была так близко. Я ощущал ее упругую грудь, что-то стучало у моей грудной клетки — не сразу понял, что это ее сердце. Я не знал, куда девать руки, и в конце концов обнял ее за плечи, а затем за талию и притянул к себе. Ее голова коснулась моей груди, тогда я понял, что люблю ее намного больше, чем кажется. Я пишу об этом, и хоть вы, читатель, думаете, что все написанное и сказанное мной в этом признании, — это по большей мере полное описание, но на самом деле, это не так. Мои чувства намного глубже. Порой, они настолько сильно накрывают меня, что я просто не могу взяться за ручку и продолжить писать. А тогда, когда я мог это сделать, то просто не было времени на такие, как мне раньше казалось, пустяки. Я был занят, полностью, с головой поглощен своими страстями. И сейчас, когда время, данное мне, подбегает к концу, я хочу выдавить из себя максимум, все оставшиеся воспоминания о чувствах из искалеченного разума. Я тогда не мог ничего ей сказать — у меня не хватало слов. Впрочем, у нее тоже. Вместо голоса, я хотел сказать ей все прикосновениями и уверен, что она меня поняла бы. Все просто — мы чувствуем друг друга. Несколько секунд мы дышали в унисон, пока бабочки паразиты разрывали мою грудную клетку. Может быть, все оттого, что я сам сделал себя таким? Может, это я сам виноват, что позволил поселиться в своей и без того больной душе этим губительным тварям… Как всегда, я с трудом отдавал себе отчет в том, что передо мной не женщина, а незрелый подросток. Но на этот раз обошлось, я, слава Богу сумел сдержать эти огненные порывы. (Надеюсь они выжгут эту живность в моих легких, чтобы я больше не страдал из-за этого аморального, порочного увлечения.) Ее мягкие губы коснулись моей щеки, а потом было что-то еще, какое-то касание. Билли словно почувствовала мой взгляд и прижалась ко мне ближе. Я ясно понимал, что мне надо уйти, пока не поздно — и как можно скорее, пока сердце и разум опять не решили застрелить сознание, а затем совершить самоубийство. Пока этот трепещущий на тонкой леске совести момент, не превратился во что-то ужасное. Я представлял себе, что мой цветочек знает, что мой взор обращен к этим пухлым, розовым губам и страдал. Страдал и сгорал от пуль войны желания и здравого смысла с ценой морали. Но тут Билли чуть отодвинулась и я опять увидел эти прозрачные, но непривычно темные и загадочные глаза. Я немного растерялся. Никогда раньше не видел ее глаза такими. Они были как глубокое море в шторм, в котором отражалось пасмурное небо. В них проглядывались скалы и острые гребни волн, разбивающиеся о камни. И даже мысли мои стали какими-то мрачными, тяжелыми и совершенно беспросветными. Что самое главное, они ничего не говорили — вообще. Я лишь снова страдал от видений, которые кадр за кадром плыли во взгляде моей девочки. Как там говорилось? — «бойтесь своих желаний»? Так вот, да, это правда. Сейчас у меня было лишь одно желание. Все, чего так хотел и дрожал внутри просто от одной мысли об этом сейчас могло исполниться. Вместе с невозможной тягой я ощущал страх. Страх не перед ней, а перед тем, что если это произойдет, то останется только на моей совести. Я ведь уже знал, как это будет: острая пульсация, восторг, эйфория, а потом… будет ли боль? Я так привык к боли, что и не представлял себе любви без страданий. Наверно, лишь с большими муками человек узнает, как может быть страшно от потока той ужасной сердечной чумы, проходящей сквозь его душу. Когда тебя разрывает на куски от чувства щемящей нежности, безграничной любви к этому прекрасному существу. На лице моем не дрогнула ни одна мышца, и это за все время внутренних беззвучных, душераздирающих страданий. Моя сдержанность удивляла меня самого, и мне даже в голову не приходило усомниться в ней. Удивительно, что мысль о том, что это только моя вина, и никто не заставлял меня мучиться казалась мне совершенно нереальной. Но как только я увидел ее губы, почти касавшиеся моих, последняя крепость обороны рухнула, сумасшедший внутри меня не мог больше сдерживаться. Я обнял мое теплое солнце крепко, и через миг понял, что именно этого мне и хотелось. Но это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, и я сразу же оторвался от нее, как только понял, что это была иллюзия. Просто одно из идеалистичных желаний, которым живет мое гнилое сердце. Иначе трудно объяснить тот ужас, который я испытал, как только понял, что все это не более чем игра моего воспаленного воображения, этакое наваждение, возникшее от изнеможения или потому, что я слишком устал от болезненной реальности. Любовь, как я знал, может быть только иллюзорной. — Поцелуй меня. — всего пара слов, но за ними стояло столько невысказанных абзацев, что мне пришлось тут же проглотить мой стон отвращения к самому себе и напасть на твое тело и сладкие уста. Ее руки коснулись моих плеч, по коже побежали мурашки, разнося тепло от её прикосновения по всему телу. Когда мой язык нетерпеливо и покорно заскользил по медовых губах, я стал помогать ей раскрываться навстречу моим рукам. Тогда я почувствовал, будто в меня влилась вся жизнь, и я совершенно ясно понял, что именно эти ощущения я искал все это время, именно в этом я нуждался. С этого момента, это стало полноценной потребностью моего больного организма и избежать этого было невозможно. Так должно было быть и так случилось, ничего больше изменить нельзя. Слишком поздно. Я знал, что дальше делать. Оставалось только взять мою маленькую за руку и как можно быстрее увести туда, где нет чужих глаз, нет страхов, нет печали, нет удручающих мыслей. Туда, где вообще ничего нет, только там мы сможем быть по-настоящему счастливы. Но сначала, нужно отвлечь мое солнце, чтобы наше импровизированное путешествие в мир моих грез осталось для нее незамеченным. Признаю, читатель, что в этом есть некоторая доля корысти, которую мне было бы неплохо извлечь из ее неведенья, но она настолько мизерная, что за это меня судить глупо, к тому же, я ведь не только про себя думаю. В первую очередь, я делаю это для нее, но что именно, сказать пока не могу, боюсь, что не исполнится. Меня не просто влекло к ней, это было ужасное притяжение. Я медленно, словно во сне, немного отклонился назад и привлек Билл к себе еще ближе. Она не сопротивлялась, а наоборот, доверчиво прильнула ко мне, забравшись ко мне на колени, обняла мою шею руками. В следующий момент я ощутил нежный и чистый запах ее кожи, затем медленно склонился и поцеловал ее в шею. Волшебная смесь цветов, молока и меда. От нее пахло, как от ребенка. Она была такой миниатюрной в моих руках и казалась такой невинной, что у меня на миг всплыло чувство вины, за те мысли, притязания, которые терзают меня все это время, не оставляя ни капли совести в больном разуме. Не желая думать больше ни о чем, я снова ее поцеловал. Тепло, которое излучала ее кожа, ощущение близости ее тела, горячее дыхание… — все это казалось мне сейчас таким правильным, совершенно естественным, словно всю жизнь существовало рядом со мной и принадлежало только мне… Моя милая тринадцатилетняя любовь. Но как бы не был велик соблазн удержать ее возле себя навсегда, Финнеас смиренный понимал, что это только сейчас ей тринадцать… Пока моя малышка не повзрослеет, я конечно же буду опекать ее столько, сколько захочу. (Никто не может мне запретить заботиться о сестре. Будет максимально глупо пытаться другим запретить мне любить Билли. Я ведь ее старший брат и хочу только как лучше, все это знают, поэтому не подкопаются.) Но все же, читатель, я понимал, что в один момент Билли может исчезнуть. Вот вырастет и упорхнет во взрослый мир и все, у нее будет своя жизнь. Мне страшно. Потому что у нее будет своя жизнь, а мое существование без этого нежного цветочка невозможно. Я знаю, я не смогу отпустить ее. Ощущение страха и тревоги за свое безнадежное будущее разлилось по всему телу и начало растворять меня в ядовитой кислоте. Этим ядом была моя безумная любовь к этому прекрасному существу. Даже мысль, что я мог бы ничего не испытывать к этой, похожей на сон, девочке казалась мне немыслимой. Просто мечтать о ней было неземным блаженством. Мне было в тот момент так хорошо… Это просто не может быть неправильным. Если она пообещает мне быть со мной всегда, то о другой жизни мне и думать стыдно. Пусть я с моей черной душой и гнилым сердцем буду гореть в аду за свое извращение, мне все равно. Я на полном серьёзе готов заключить сделку с дьяволом, ради полного обладания этим ангелочком. И если вдруг она начнет возражать, я даже не стану думать о последствиях… Не подумайте ничего плохого, читатель, просто должен предупредить, что если она не пойдет по избранному пути, буду вынужден применить воспитательные меры. Возможно даже, стану с ней немного строг, но все это ради ее же блага. Я ведь не какой-то там Генри или Мари, с которой она гуляет по выходным, лишь бы ничего не делать. Я ее брат и знаю, что будет для нее лучше. Только я знаю, как сделать ее по-настоящему счастливой и пусть кто-то попробует со мной поспорить. И не допущу, чтобы кто-то усомнился в искренности моих намерений. Ни в коем случае Билли не будет плохо, нет, она просто не имеет права быть несчастлива. Наоборот, для нее это станет прекрасным опытом. Цветочек будет иметь базовые понятия об отношениях и когда она подрастет, я заберу ее с собой и увезу далеко-далеко. В дали ото всех, кто знает о нашем родстве, я смогу любить мое солнце безнаказанно, без кандалов общественных запретов. Помогу ей развиться как женщине и обрести счастье. В сущности, это не так просто, но я готов на все. Я уверен, она поймет меня и оценит, но для этого конечно же нужно время. Когда мир раскроется перед ней, она будет ликовать. Надеюсь, я выразился достаточно ясно, вы меня правильно поняли и пока писал эти строки, ничего не напутал. — Финнеас, — мои мысли перервал ее шепот. За всю жизнь я не слышал ничего прекраснее, чем собственное имя, слетевшее с этих сладких уст в виде такого соблазнительного шёпота. — ты ведь меня любишь? — о Боже… Она еще спрашивает… — Всем сердцем, больше жизни, так, как никогда никого не любил. — Повтори, — снова прошептала она, положив голову мне на плечо. Несколько секунд я сидел молча и будто смотрел сквозь нее, но потом все же очнулся из своеобразного транса, и сказал: — Я тебя очень-очень люблю, Билли. Люблю больше жизни, люблю всем сердцем, люблю так, как никогда никого не любил. — Она лишь подняла глаза, взглянув на меня, потом их закрыла и улыбнулась, чем сбила меня с толку очередной раз. — Почему ты спрашиваешь? — мне до сих пор было не ясно. — Потому, что я боялась, боялась, что мне просто кажется, будто у тебя ко мне чувства. Я хотела знать, что ты меня правда любишь, и думала, что когда узнаешь, как я в тебя влюблена, ты тоже станешь меня любить. —  Она меня любит... Мой маленький цветочек влюблена в меня… Наверное, вы меня не поймете, но для такого грешника, как я, годы страданий стали своеобразным барьером, сквозь который ничего теперь не может восприниматься, как чистая реальность. Страдания научили меня не доверять собственным глазам, ушам, а тем более больному разуму. До сих пор не могу поверить, что это правда… Она должно быть шутит… Неужели мое прекрасное наивное создание сомневалось в том, что я без ума от нее? Я думал Билл уже давно обо всем догадалась, а оказывается… Знаете, читатель, раньше я не задумывался о том, насколько уязвимым я себя чувствую по отношению к этой малютке. — Я думала ты любишь Бетти. По твоим словам из разговора с мамой можно понять, что она идеальная девушка. Намного лучше меня. Или я не права? — издевалась Билли. Но я ничего не ответил, решив оставить глупые пререкания на потом и просто улыбаясь, любовался моей нежной любовью… Она наверное подумала, что задела какую-то мою не очень известную ей часть души, и решила продолжить, быть может потому, что не хотела сидеть в молчании. Поэтому через пару минут она спросила. — Ну так что? Будешь и дальше так смотреть на меня? — теперь уже она не выдержала и хихикнула. Как же все-таки ей идет улыбка… — Раз меня любишь, то почему тогда за столом ты так красноречиво описывал ее? Говорил что у вас все серьёзно, а теперь то же говоришь мне. Откуда мне знать, что ты через пару недель не признаешься в «чувствах» другой? Ты теперь все обо мне знаешь… — я снова улыбнулся. Какая она все-таки наивная… — Да, я говорил маме, что якобы люблю Бетт, но если бы ты обратила внимание на то, как и что я говорю «о ней», то наверняка бы поняла все намного раньше. Если бы ты вслушалась в мои слова, то в эту прекрасную светлую голову не лезли бы такие глупые мысли. — я поднес один из белоснежных пушистых ее локонов и поцеловал. Не воспринимая эту спонтанную перепалку в серьёз, мне не составило труда разобраться в ее, так называемых, двойных посланиях. Истинное значение ее слов было для меня очевидным, — малышка Билл ревнует. Это было так же ясно, как день и я удивлен, что не заметил этого раньше. — Я тебя не понимаю. — Разве я могу теперь любить кого-то другого? Неужели ты не понимаешь, солнце? С недавнего момента я узнал что мои ужасные переживания взаимны. Я всю жизнь искал копию идеала и Бетти была очередной куклой, похожей на тебя и все «чувства» описанные мной к ней, были хлипкой подделкой. Да, я раз признавался ей в любви раз или два, но что же это меняет? Люблю я все равно тебя, в любом случае, что бы не говорил. — очень надеюсь, что мой лучик поймет меня правильно. Я вдруг ощутил невыразимое облегчение от того, что на время отделался от каких-то недоразумений. Мы наконец объяснились друг с другом, и с этих пор, надеюсь все станет на свои места. Положил свою ладонь на изгиб ее талии, и так мы сидели некоторое время. Потом моя рука как удав обвила тонкое детское тельце моего цветочка, и чуть сжал, чтобы она не вздумала отстраниться. Я ожидал, что Билли испугается, и уже по ее легкому вздоху понял, что делаю все правильно. Мне чуток поднадоели эти разговоры и лучшим решением была вторичная дегустация этих сахарных губ. Она не отстранилась. Поцелуй углубился, и я ощутил на своей шее маленькую ручку, затем ее пальчики вцепились в мои волосы, и притянули мою голову к ее губам еще ближе. Время для меня остановилось. Я ничего не ощущал, кроме возникшей во мне мощной тяги к моей, и только моей девочке, к нашей истинной сущности, наконец воссоединившейся. — Финнеас, я тебе верю. Ты ведь знаешь. — Моя милая на миг оторвалась от исполнения моей страсти. Глядя в ее такие доверчивые глаза, на эти припухшие от моих поцелуев уста и на то, как Билл судорожно вдыхает воздух я чувствовал себя первооткрывателем. Быть может потому, что так и было. Целовалась моя малышка все так же неумело. Она скорее позволяла себя целовать, пробуя отвечать губами и нежно касаясь своими маленькими холодными пальчиками моей щеки. Эта нежность пробирала до костей. На этот раз я не хотел проявлять осторожности, но приходится, так как боялся отпугнуть. — Знаю, — прошептал я, не отрывая от этого личика глаз. Вдруг послышался глухой стук. По ощущениям он не мог раздаться дальше, чем расстояние, на котором моя спальня находится по отношению относительно кухни, и это естественно меня насторожило. Если мы сейчас в моей комнате, то десять метров вправо будет примерно коридор возле двери и как раз рядом поворот к гостиной. Вроде бы пустяк, но все равно странно. Лучше пойти проверить, на всякий случай…