Мы.

И снова, Моя любимая, всепоглощающая Тишина. В одиночестве, таком привычном и умиротворяющем, Я расположился на диване. Подушка под головой, ноги закинуты на подлокотник, и только спокойствие вокруг. Усталость приятным грузом опустилась на тело, веки сомкнулись сами собой. Прежде чем дать Себе утонуть в коротком сне, Я поставил будильник на телефоне. Один час. Этого достаточно. Как же всё прекрасно складывалось. Лучше, чем Я мог предположить. Ему кажется, что всё было настоящим. Каждая деталь, каждая эмоция. А он сам сотворил Нашу кульминацию. Я не вмешивался. Ведь эта часть игры не требовала Моего участия. Он ведь так любит сам себя загонять. Искать проблемы, которых нет. Именно это — его личный ад — Мой самый сильный инструмент. Я открыл глаза ровно за минуту до того, как прозвенел будильник. Спокойным движением поднялся с дивана, потянулся, заставив мышцы приятно натянуться, и направился к комоду. Там лежала аптечка. Набор, который Я собирал весь этот год. Каждый бинт, каждая капля антисептика — напоминание, что именно Я спасу его вновь. Вдруг Я улыбнулся, вспомнив его лицо. Глупое, растерянное, переполненное болью. Глаза, которые иногда осмеливались вспыхнуть огнём, но тут же гасли от одного Моего взгляда. Физическое наказание слишком поверхностно. Шрамы заживают, боль забывается, тело привыкает. Настоящее наказание — это то, что остаётся в голове. То, что разъедает изнутри, не отпускает даже во сне. Я знал, что он сейчас там, в комнате, среди запаха крови и Наших действий. Я знал, что он уже начал винить себя, перекручивать всё, что произошло, искать, где он ошибся. Он застрял в себе. Время с ним научило Меня многому, даже тому, о чём раньше Я и не думал. Медицина, например. Врачевание стало Моим необходимым навыком, хоть и выученным на ходу. Интернет — вещь полезная. Когда ты играешь с кем-то, кто так ломок, как он, приходится брать ответственность за эту хрупкость. Какой бы звериной ни была Моя натура, оставить его истощённым физической болью — это было бы глупостью. Мне доставляло удовольствие видеть, как зарождается эта боль. Но лишняя мука, выматывающая его до пустоты, не приносила бы пользы ни Мне, ни ему. Я взял Свою аптечку и медленно направился в Нашу комнату. Я намеренно делал шаги чуть тяжелее. Пусть слышит. Пусть каждый удар Моих шагов отзывается внутри него, руша те проблески надежды, которые он мог создать. Это было частью Нашей игры. Когда Я вошёл в комнату, надел привычную маску безразличия. Он, сжавшись на боку, держал больную руку, поднятую к голове, как будто надеялся, что это хоть немного снимет напряжение. Он был невероятно красив. Он был красив в своей слабости, своей уязвимости, своей принадлежности ко Мне. Сбившийся ритм его дыхания, мимолётное моргание, взгляд полный страха и чего-то, что Я мог бы назвать надеждой. Его лицо, жалкое и разбитое, но оттого ещё более Мое. Я неспешно надел перчатки и достал шприц с обезболивающим. Это был один из Моих небольших жестов сострадания. Его пальцы, сведённые болью, подрагивали, но он не сопротивлялся. Как мог бы? Я ведь заботился о нём. Даже после всего, что он натворил. Мягко растянув кожу на его плече, Я ввёл иглу, медленно выпуская лекарство. Его тело слегка дёрнулось, потом замерло. Ему даже не приходило в голову оспаривать Мои действия. Сняв иглу, Я отложил шприц, бросив его в отдельный пакет. Затем приступил к его руке. Пальцы были надломлены, но ничего смертельного. Я закрепил их, как умел — аккуратно приложив дощечку и зафиксировав бинтом. Через несколько недель всё заживёт, пусть и, возможно, с небольшими шишечками на костях. Но это не испортит его. Даже если на коже останутся рубцы, Я полюблю их. Спина — это был совсем простой процесс. Я перевернул его на живот, обработал края ран спиртом, затем йодом, тщательно стерев засохшую кровь. После наложил стерильные повязки. Пусть всё это затянется, как прежде. Его тело снова станет совершенным полотном для Меня. Я оглядел свою работу, лёгкие мазки удовлетворения проскользнули внутри. Каждый бинт, каждая обработанная рана напоминала ему — и Мне — о том, что Я никогда его не оставлю. Комната наполнилась мягким спокойствием. Не гнетущим, а тихим, словно морская гладь перед бурей, когда всё затихает, но остаётся ощущение, что власть над моментом принадлежит одному. Мне. — Можешь говорить, — Я нарушил Тишину голосом, ровным и спокойным. Снял перчатки, бросив их в пакет с иглой. Мое лицо оставалось неподвижным, а его внезапно озарила радость. Я заметил это мельком, но не придал значения. Час, который Я дал ему на размышления, оказался достаточно долгим для него. Долгим, чтобы он понял, где его место. Но он не ответил. Правильное решение. После всего, что было, он знал, что иногда слова лишь всё портят. Неправильный выбор, даже неверный порядок, мог разрушить всю выстроенную гармонию. Вместо этого он завошкал телом, подобрался ближе, как ребёнок, пытающийся найти защиту. Или червяк, ползущий к свету. Это выглядело одновременно нелепо и трогательно. Когда он дотянулся до Моих колен и положил голову, Я неожиданно для самого Себя заметил лёгкую улыбку на Своих губах. Я поднял одеяло, аккуратно прикрывая его тело до плеч. Потом положил ладонь на его голову, пропуская пальцы сквозь его волосы. Они отросли за это время, мягкие и густые, хоть и сейчас были спутаны кровью и потом. Я не чувствовал отвращения. Напротив, Мне нравилось все это. — Спасибо, — прошептал он тихо, настолько тихо, что Я мог бы и не расслышать, если бы не знал, что он захочет это сказать. Его голос дрогнул, он уткнулся лицом в рубашку на Моем животе, будто хотел раствориться или исчезнуть во Мне. Я чувствовал, как его тело чуть дрожит. Это был страх. Правильный страх. Не парализующий, но сохраняющий границы. — Ты хороший мальчик, Я знаю, — произнёс Я, с лёгким нажимом поглаживая его голову. Моя рука переместилась к его щеке, где сохранилось несколько неровных зарубцевавшихся шрамов. — Ты можешь вести себя хорошо. Я верю в тебя. Он замер, и на какое-то мгновение весь мир, казалось, перестал существовать. Только Мы. Я мягко подвигал его, перекладывая голову на подушку, которую когда-то выбрал специально для него. Она была идеальной — мягкой, но упругой, чтобы его сон был спокойным и глубоким. Чтобы, даже во время ночных метаний, он чувствовал себя под защитой. Здесь, в Нашей комнате. Я быстро снял рубашку, отбросив её в сторону, но оставил на себе домашние штаны. Границы важны во всем, даже в самые интимные моменты. Он оставался оголённым не потому, что так решил сам, а потому, что Я решил за него. Его естественность передо Мной была правилом. Без одежды, без масок, без прикрытия — только истинная суть, в которой он принадлежит Мне. — Придётся спать на животе, — сказал Я негромко, глядя, как он послушно замирает в положении, которое Я ему определил. Он смотрел прямо на Меня. — Ближайшие недели ты можешь ничего не делать по дому. Отдыхай. Мои слова звучали спокойно, но твёрдо. Это был не совет и не просьба — это был указ. Я наклонился чуть ближе, чтобы он услышал каждую интонацию в Моем голосе. — На улицу можешь выходить. Но только там, где Я скажу. Если хочешь выбрать, куда тебя отвезти на этой неделе, можешь спросить Меня. Его тело едва заметно дёрнулось, но он не ответил. Я знал, что он услышал. Он всегда слушает. Я устроился рядом, на краю кровати, перед ним, наблюдая, как мягкий свет прикроватной лампы ласкает его черты. Свет играл на его коже, выделяя каждую линию, каждую деталь. В его расслабленном лице всё ещё читался отголосок страха, но это было не тем напряжением, что ломает, а покорностью, которая удерживает его в Наших рамках. Он был идеальным сочетанием силы и слабости. Я знал, что мог бы сломать его окончательно — тело, разум, всё. Но это уничтожило бы ту часть, которую Я ценю больше всего. Его желание бороться, его стремление угодить, пусть и порой неуклюже, но искренне. Он не должен был стать пустой оболочкой. Его нужно было удерживать на грани, где он дрожит, но не падает. Где каждое его действие — ответ на Мои желания. Его тело поднялось на лёгком вдохе, словно он хотел что-то сказать, но передумал. Или испугался. Я позволил уголкам Моих губ чуть приподняться в улыбке. Хороший мальчик. Сейчас лучше сохранить для Нас эту Тишину.