Канпэ

Наконец-то! Хенджин буквально ввалился в свою комнату. Убедившись, что замок щелкнул, он, прижался к двери. До боли зажмурился и, схватив руками свои волосы, больно дернул их. Хотелось проверить, не спит ли он. Такого давно не было. Когда пальцы Минхо погладили ладонь (слегка!), он почувствовал уже подзабытое, то самое. Электрический разряд, вспышка, озарение. Хенжин знал лишь одно определение подобному чувству — кайф. Он мог творить только в этом состоянии. Не простые рисунки, типа мороженого или каракули-цветочки во время совещания. Нет, настоящие шедевры он создавал только под кайфом. Сначала в жизни Хенджина были наркотики. После того, как их не стало, в ход шли любые зависимости для ухода из реальности. Он влюблялся в персонажей фильмов и дорам, в исторических личностей, в придуманных персонажей, грезы о которых приходили перед сном. Реальные люди тоже были. Красивые. Красота значила для него слишком много. Не своя собственная — себе он, на самом деле, не так уж и нравится, хотя понимал, какое впечатление вызывает у людей. Порой он себя презирал. Родинка под глазом дурацкая, глаза часто отекают по утрам, губы без четкого контура, как будто зацелованные или искусанные. Даром что полные. Хенджин тренировался, но не набирал вес, что ужасно раздражало. Любить себя он мог только чужими глазами. Своими не получалось. Долго его влюбленности не задерживались. Его интерес пропадал моментально, как только он переставал видеть совершенство в объекте чувств. Как только это «что-то» начинало превращаться во что-то хотя бы отдаленно похожее на отношения, он сбегал. Бытовуха уродлива, а ему нужно творить. А творить он мог только через красоту. Если объект вдохновения вдруг оказывался живым и досягаемым человеком, Хван начинал атаку. Провоцировать, заставить захотеть, влюблять в себя. В ход шли самые разные методы, почти всегда — уродливые, но действенные. В конечном итоге, он хотел не столько любить сам, сколько выпить чужую любовь, похоть, желание и даже одержимость к себе, а потом выбросить пустой бокал и перейти к новому угощению. Женщины, мужчины — не имело значение. Хенджин прекрасно себя чувствовал, когда прыгал на членах у тех, кто громче всех кричал, что он не гей. Однако, полгода назад что-то сломалось и влюбляться Хенджин перестал. Как и творить. Конечно, он продолжал писать, но это было совсем не то. Он в истерике рвал свои картины, раздавал их знакомым, выбрасывал. Видеть ЭТО, пустое от настоящей страсти, совсем не хотелось. Показывать всерьез в галереях тоже. Неискушенные зрители считали такие его картины тоже прекрасными. И только галеристы качали головами: «ты стал писать… не так, как раньше», аккуратно говорили они и предлагали сделать выставку на следующий сезон. Хенджин все понимал. Такое бездушное уродство он бы и не согласился выставлять. Когда Лино повернулся, освещенный верхним светом, Хенджин немного удивился, что его этот резкий свет совсем не портит. Когда он подошел ближе, Хван разглядел красивые черты лица, но в целом остался едва ли тронут. Но это прикосновение. Если такое он сделал всего двумя пальцами, проведя по ладони, что он может сделать, если проведет не по ладони? Если проведет всей рукой? Если использует не руки?.. Все еще стоя у двери, он потрогал через брюки вставший член и восхищенно выдохнул. Вот он, новый кайф. Уже полгода он дрочил буднично в душе по вечерам, просто чтобы сбросить напряжение. Но сегодня… Он торопливо сел за стол, вытаскивая из стопки бумаг лист тот, что поплотнее. За секунду решил, что начнет с наброска — слишком долго он ждал этого, растягивать удовольствие будет потом. Он представлял перед собой лицо Минхо, склоненное вбок, когда он трогал его руку. Быстрыми движениями он наметил пропорции головы, отметил, где должны располагаться глаза, нос и рот. Отмерил расстояние, на котором должно быть ухо с длинной сережкой. Он бы мог кончить от одной фантазии, но пока его руку вела муза, он хотел закончить хотя бы набросок. Рисуя, он периодически проводил левой рукой по стоящему члену и легонько постанывал, торопясь поскорее закончить. Эротоман! Извращенец! Фетишист! Больной! Как только не называли его те, кто обнаруживал его кинк на искусство. Кто-то, правда, принимал эту странность и даже считал ее милой. Кто-то думал, что раз Хенджин рисует их, то это настоящая любовь. Закончив набросок наполовину, Хван захотел большей стимуляции. Он встал, чтобы было удобнее освободить ноющий от напряжения член. Освобождаясь от одежды, он старался минимально прикасаться к себе, чтобы не кончить слишком рано. На наброске красовался глаз Лино и Хенджину казалось, что тот смотрит прямо на него. Наблюдает, надсмехается. "Кончи для меня", — звенел в голове его голос. Уже была хорошо прорисована приподнятая верхняя губа и он представил, как губы Лино прикасаются к его члену. Всего раз проведя по нему рукой от основания до головки, он финишировал раньше, чем планировал. Набросок придется начинать заново: он был весь залит спермой. Упершись руками в стол, парень тяжело дышал. Лениво смотря на набросок, он принялся размазывать по нарисованным губам Лино свою сперму. Представив на секунду, какого это — кончить на лицо Минхо, размазать пальцами по его настоящим губам свою сперму, Хван почувствовал новый виток возбуждения, закручивающийся внизу живота. — Блять, — простонал он себе в руки, чуть не плача от удовольствия.