На пути к Тихому Приюту

Запись 2 от 158 перехода 0.12 узла. «...Реальность из нолей и единиц; в виде функций и графиков; точек и линий; ребер и граней. Если мне не изменяет память, Шеду с Фрином сравнивали это с полигональной сеткой. А Мертвый — с плетением из бесконечно длинных веревок. Впрочем, сколько уже существует названий и интерпретаций этой структуры — не сосчитать... Как же хотелось бы уметь видеть мир таким, каким могут видеть его ароройверы. Мне думается, что шторм выглядит прекрасным даже в таком наипростецком варианте. Или же, наоборот, чрезвычайно сложном?.. Но меня радует, что он способен понять эту красоту, пусть и несколько иначе. Ибо принадлежит этому шторму точно так же, как и мы все — до последней составляющей его суть нити...»

***

Красный океан, остров Тортуга, юго-западный луч пентаграммы.

Из многочисленных кабаков вдоль улицы доносились музыка, пьяный смех и песни. Моросящий дождь мерцал в отсвете уличных фонарей искрящимся туманом. Легкий запах горящего лампидального масла смешивался с приятным запахом ночного дождя, мокрого камня, курительных наркотиков и алкоголя. Стоя под навесами, весело зазывали в теплоту помещений и собственных объятий еле одетые путаны. Впрочем, весьма успешно — мало кому хотелось в такую гнусную зябкую погоду кутить на свежем воздухе. Тем лучше — улицы были практически пустынны. Закутанный в драную мантию одинокий прохожий остановился. Огляделся, ища знакомые вывески. Кинул взгляд на часы мультинаруча, сверяя время, и нырнул в проем между домами, ведущий на смежную улицу. Почти копия предыдущей — впрочем, все они на Тортуге похожи между собой. Разница только в дороговизне и престиже шести районов пентаграммы, повторяющих очертания звездчатого пятиконечного острова. А так — все одно, лишь обертка разная: чем элитней ошивается публика, тем путаны красивше да выпивка с дурью качественнее. В центре, например, чего только не встретишь, но и не проберешься туда, если не наскребешь достаточно хрустящей либо же звенящей наличности. Крепость посерьезнее, чем вся Тортуга, которая и сама по себе способна месяцы выдерживать осаду всего флота Патруля, пожалуй. Первоклассное убежище для отбросов всех мастей со всех уголков мира. Неудивительно, что этот дрейфующий остров до сих пор процветает — мало того, что вооруженный до зубов форт, так его еще и отыскать надо. Южные лучи пентаграммы считались самого низкого сорта, что только подтверждали чрезмерно вульгарно разукрашенные обрюзгшие проститутки, мусор по краям мостовой, разбитые тут и там фонари, покрытые язвами бездомные старики-попрошайки и сальной наружности редкие прохожие преступные рожи — все красные от алкоголя, невмеянемые от дешевой наркоты, что сварена из подножной дряни тут же, в подвалах, сомнительными умельцами… И тем неуместнее на всем этом фоне смотрелась пара уличных музыкантов, скромно стоящих под навесом одной из немногих аптечных лавок — что ни говори, но любая падаль имеет право на лечение, и подобные редкие уголки чистоты и нравственности на Тортуге не то что не разоряли, а даже свято оберегали и жестоко наказывали каждую залетную свинью, что вздумает обидеть местных врачевателей и ремесленников. Немногие железные порядки соблюдались удивительно свято. Не мудрено, что простые бродячие артисты нашли для себя приют возле подобного места. Шлепая по лужам босыми ногами, фигура в мантии подошла к ним и кинула в перевернутую пустую шляпу горсть золотых монет. — Эй, старик, этой хмурой ночи не хватает музыки, как считаешь? Пожилой музыкант, понуро сидящий на деревянном ящике с видавшей виды шарманкой на коленях, стрельнул удивленным взглядом на баснословную для себя сумму и заинтересованно воззрился на клиента мутными глазами. — Абсолютно согласен с тобой, сынок. Только мы бы его и задарма тебе разукрасили, чай, не жалко. С чего такая щедрость? Не похож ты на человека, кидающегося баблом. А раз и так, так и шел бы на север куда, али в центр. Чем обязаны таким вниманием? Проницательный старик. Видно сразу: жизнь потрепала так, что в любой благодетели отныне ищет подвох. И его сложно за это винить. А потому человек в мантии пожал плечами и беззлобно возразил: — Внешность бывает обманчива. Тебе ли не знать. Вы так-то тоже на музыкантов смахиваете мало. — Верно говоришь, — ухмыльнулся желтыми зубами старик, поднимаясь с ящика. Потрепанный, с коротко стриженными седыми волосами, он походил скорее на отошедшего от дел наемника — это чувствовалось и в плавности движений, и в еще сохранившей остатки былой мощи сухой фигуре, которую очерчивал латаный, но поразительно чистый походный плащ-накидка. — Сыграем доброму человеку, Морти? — задорно поинтересовался он у компаньона. От скрытой в тени стены лавки отлепился низкий хмурый подросток, почти ребенок, чью светловолосую бритую голову венчал короткий гребень ирокеза. Покатый орлиный нос с лихвой выдавал в мальчишке ароройвера, что уже немало удивляло — редко кто из этой расы вылезал со своего архипелага в большой мир; а если и выбирался, то уж точно не для того, чтобы заниматься столь непримечательным и постыдным, по их меркам, трудом — гордые и высокомерные, им претила подобная жалкая участь. Впрочем, мальчонка выделялся не только этим. Несмотря на прохладу, одетый лишь в традиционные для своего народа брюки-шаровары из тончайшей темной кожи и короткие полусапоги с отворотами на едва заметной подошве, он был сплошь увешен пирсингом. Простые серебристые сережки-гвоздики и кольца украшали перемычку и крылья носа, переносицу, светлые брови вразлет, края тонких губ, хрящи ушей, ключицы, пупок, соски — кольца на которых, кроме прочего, соединяла тонкая цепочка. Но все это меркло и бледнело на фоне взгляда. Тяжелого и выразительного настолько, что в эти серо-голубые глаза было попросту больно и неуютно смотреть; подобно колючим стальным иглам они вспарывали душу, как казалось, обнажая всю ее слабость, все пороки, никчемность и безобразие — от этого взгляда можно было запросто рухнуть замертво куском льда, обладай он чуть большей материальностью. Но страшил больше факт, что этот экстравагантной наружности юнец не злился и не угрожал — его лицо выражало только холодное спокойствие и отрешенность. Как же он тогда преображается, будучи в ярости? Он наклонился и без единой эмоции поднял лежащий за ящиком дорторострун*, перекинув ремень инструмента через плечо и коротко кивнув на риторический, вообще-то, вопрос. Двухдечный, из черного дерева с отделкой из грубого металла — угловатое громоздкое творение северян смотрелось в руках мальчишки-ароройвера удивительно органично, настолько оно гармонировало с его собственной жилистой крепостью. Мальчик сунул руку в карман и извлек короткое подобие кастета, напоминающего одновременно и смычок, и медиатор — приспособление, с помощью которого и играли на хитром инструменте. Он ловко надел его на пальцы, перекрутил в двух местах, подтянул струну, застегнул на запястье. Затем подкрутил колки на самом дортороструне, подергал струны, проверяя настройку и чистоту звучания. Мотнул головой, фыркнул; наконец встал, расставив ноги. И поднял глаза на старика. — Что хотелось бы послушать, мил человек? — спросил тот, оценив готовность партнера. — Что вам самим бы хотелось сыграть. — Э-ге, — задумчиво отозвался он, сощурив глаза, — интересно… Как величать-то тебя? Мы не встречались прежде? — спросил он вдруг, пытаясь всмотреться в скрытое тенью глубокого капюшона лицо. Собеседник в ответ мягко усмехнулся и натянул капюшон ниже. — Кто знает… — глубокомысленно ответил он музыканту. — А звать можешь Вáндером. Старик поджал губы и дернул плечами. — Хех, Вандер так Вандер. А я Пиллер; это, — указал он большим пальцем вбок, на мальчика, — Морт. Он играет, я пою. Вот и все, чего сказать. А что исполнить, значит… Пиллер вздохнул в задумчивости и повернул голову вдоль улицы. Видимо, они выбрали это место для стоянки еще по одной причине: дальше дорога резко уходила вниз, а потому здесь, с возвышения, было видно за грубыми каменными стенами форта бескрайнее море. Ненастное сейчас, оно пенилось частыми мелкими волнами — и где-то там, вдалеке, у горизонта, тревожила небеса штормовая зарница. Смотря на нее, Пиллер вдруг гулко хохотнул. Озорно зыркнув на Морта и любовно погладив обшарпанный бок шарманки, он задал вопрос — буднично-небрежно, как будто безразлично, но маниакально сверкнувшие, враз ожившие глаза сдавали его с головой: — Скажи… Ты слыхал легенду о Левиафане? Вандер дернул уголком губ. Он ожидал подобного вопроса. Более того — он и про Левиафана знал более чем много как правды, так и домыслов. Но все же решил подыграть старому пройдохе, послушав его версию. — Нет. Не припоминаю. — Пф, ну конечно, молодые, — пренебрежительно закатил глаза Пиллер. И следом заговорщицки понизил голос, будто рассказывая тайну: — Думаешь, запросто так созвездие даже название его носит? Для красоты, небось, думаешь, да? А вот и нет. Существовала на свете эта тварь. И до сих пор существует, я знаю. Можешь считать меня сумасшедшим — все так считают и не верят мне, да ну и болт им на могилы, дуракам! Мне начхать. Всякие умники могут каких угодно себе богов придумывать, — отмахнулся он небрежно, назидательно затем подняв палец: — Но истинным повелителем морей был и всегда будет Левиафан, и только он! И о нем как раз я тебе и спою… Он расправил плечи, поправил ремни шарманки, подмигнул Морту с Вандером. И заиграл. Плавную трескучую мелодию, что ровным перезвоном полилась из невзрачной коробочки. А после запел — чуть хрипловато, заискивающе-доверительным тоном, точно действительно рассказывая старую историю новому внимательному слушателю: — Есть древняя легенда, Утекшая водой, Об океанском монстре, что не рыба и не кит. Он не совсем машина. Не мертвый, не живой. Но несмотря на глубь веков, он за тобою бдит…* Морти резко поднял голову и внезапно ударил по струнам, окрашивая переливчатую мелодию шарманки бойкими красками. Аккорд за аккордом, четко и уверенно. А Пиллер продолжал с лихой улыбкой: — Внизу, под океаном, Он в темноте снует И ждет начала шторма, что корабль твой сомнет. И зубы точно клещи, И когти как ножи Ты скажешь — старый сказки брешет, Я скажу — он жив! Он вздернул подбородок, набрал в грудь побольше воздуха и затянул громогласно, вместе с тем, как Морти ловко перекинул дорторострун на плечо, рубанув по струнам смычком: — Когда-а на небе мо-о-олний сеть, а бу-у-уря бьет в лицо, Услы-ышишь ты сквозь шумы волн рыча-анье с хрипотцой! И бе-е-ездны ты пожмешь затем протя-а-анутую длань: Как со-отни тысяч до тебя, любо-ой моряк — Ле-ви-а-фа-ну дань! Музыка громыхала, подобно штормовым волнам — ритмичная, бойкая. Вандер улыбался и смотрел вдаль; присутствуя, казалось, уже не здесь — где-то там, среди беснующейся стихии на горизонте. — Часть тела из металла, Но взор искрит умом, Кто видел и смог выжить — сумасшедшим слыл потом. Но сколько кораблей уже Поцеловали дно? Так есть в тех мутных пересудах здравое зерно! Хитро улыбнувшись, старик выпрямился и закрутил ручку шарманки с пущим рвением. Морти запрокинул голову и ударил по струнам — раз, еще; раздувая точеные ноздри горбатого носа и немигающим стальным взглядом буравя хмурое небо. — И коль ты волны вздумал Морские бороздить, Гляди же в оба, дурень, чтобы чудище не злить! Сердце отдай стихии, А душу — кораблю. Но помни ты, что вверен сам морскому королю! Пиллер распахнул глаза, набрал в грудь побольше воздуха и взорвался. Его голос, сильный и мощный, прорезал небеса подобно далеким молниям, точно рев могучего зверя, о котором он пел: — Когда-а на небе мо-о-олний сеть, а бу-у-уря бьет в лицо, Услы-ышишь ты сквозь шумы волн рыча-анье с хрипотцой! И бе-е-ездны ты пожмешь затем протя-а-анутую длань: Как со-отни тысяч до тебя, любо-ой моряк — Ле-ви-а-фа-ну да-а-а-ань!.. Отыграв последние аккорды, Морт плавно опустил дорторострун. А шарманка еще долго продолжала играть на затухание удивительную мелодию, прежде чем медленно смолкнуть. И лишь спустя время Вандер улыбнулся и покачал головой: — Знаешь, старик… Думаю, Левиафан действительно существует. И действительно благоволит подобным вам людям. Пиллер отставил шарманку на ящик, хмыкнул и сунул руку в карман плаща, выудив на свет небольшую жестяную коробочку. — Н-да… Именно поэтому я и не выхожу в море, — с толикой грусти ответил старик, закинув под губу жевательный табак — или, по крайней мере, что-то на него похожее, — и Морти не отпускаю. Потому что только сумасшедшие рискнут бросать ему вызов. Нет уж, я лучше догнию свой век в этой дыре. Баста, набегался. Морт проводил острым взглядом вновь исчезнувший в недрах кармана коробок и поджал губы. Явно не одобрял пристрастий напарника. А может, его решения — как знать?.. — Говорят, человек умирает, когда перестает бороться за свою жизнь. Тогда, может, встретить свой конец в борьбе не так уж плохо? — дернув плечами, поинтересовался Вандер. — В любом случае лучше, чем сдохнуть в один день от той дряни, что ты жуешь. К тому же, ладно ты — а что насчет твоего партнера? Уверен, что хочешь ему такого будущего?.. На эти слова Морти заинтересованно зыркнул на странного незнакомца и по-щенячьи склонил голову к плечу. Подметивший это Пиллер осаждающе шикнул на него, мол, не слушай, зло сверкнул глазами на собеседника и сердито отрезал: — Я уверен, что у тебя нет никакого права лезть в чужую душу. Уж извиняй. Вандер только вздохнул и сверил время на часах мультинаруча. Старый музыкант хлопнул себя по бедрам, тем самым заканчивая разговор окончательно, и направился вдоль здания. — Ладно, чего уж… Схожу-ка разольюсь, с вашего позволения. Он завернул за торец аптечной лавки, и вскоре донеслось приглушенное характерное журчание. Вандер развернулся к погрузившемуся в раздумья Морту и быстро зашептал: — Послушай меня, малыш, это важно. — Морти поднял на него глаза и нахмурился. — Денег должно хватить. Уговори своего товарища и перебирайтесь на северный луч сегодня же. Иначе и неделю эту не доживете. Старик мне не поверит, я знаю, и не послушает. Но послушает тебя… — он сунул руку в карман столь же обтрепанных, как и мантия, штанов и протянул недоумевающему мальчику запечатанный конверт. — А это прочитаешь, когда доберетесь. Не раньше и не позже. И старику не показывай. Хорошо? Журчание за углом смолкло. Морт уставился на конверт в руках, затем на Вандера. Снова наклонив голову, он показал на незнакомца пальцем и выдавил из себя глухой звук с вопросительной интонацией, на что Вандер наклонился к нему и тепло, даже по-отечески сжал крепкое плечо мальчишки. — Считай меня своим хранителем. Ты же веришь в них, помнится, да? Вот и в меня верь. А я буду верить в тебя. Послышалось копошение и шаги — Пиллер возвращался. Вандер быстро, но крепко сжал в объятиях ошарашенного этим Морти, и прежде, чем тот отреагировал, шепнул ему на ухо: — Не представляешь, какая радость тебя снова увидеть, Мóртимер, — он почувствовал, как тот напрягся, услышав свое полное имя, сдавил его сильнее и на выдохе обронил: — До встречи. Пусть уже и не со мной. Спрячь конверт. А после развернулся и со всех ног припустил прочь, вниз по улице, в противоположную от Пиллера сторону. Морти отмер, крикнул ему вдогонку, побежал следом, но почти сразу остановился: улица предстала абсолютно пустынной. Только ветер гонял легкий мусор по мостовой. Словно никого здесь и не было. — Эй, Морти, ты чего там под дождем киснешь? Не хватало захворать еще, — пробурчал сзади Пиллер. — Будешь опять слизью зеленой харкать, мерзость, нянькаться с тобой. Морт сжал в кулаке конверт, посмотрел на него, а через пару секунд мыслительного процесса еле обозначил на лице улыбку и решительно затолкал его в глубокий карман шаровар. Вернув на место прежнее невозмутимое выражение, он развернулся к старику и молча показал ему рогатку из указательного и среднего пальцев, с большим посередине. Пиллер в свою очередь пригрозил ему кулаком. — От жеж сопля неблагодарная, посылать меня еще удумал! Чай, посылалка еще не выросла, умник, в жопу себе свои пальцы затолкай! — он оглянулся по сторонам и крякнул: — Хе, а благодетель наш где? Того? Ушел, не попрощался даже? Ну, ладно уж, доброй дороги ему тогда. Столько бабла, ты только гля! Подить, горячего сегодня едим и в тепле спим, а?.. Морти напоследок обернулся на пустую улицу, на огрызающийся молниями горизонт и, тихо хмыкнув, зашагал под навес к Пиллеру.

***

Красный океан, остров Ной.

Сóльнер сидела возле выхода из пещеры и плела костяные бусы на продажу, когда в отдалении послышался гром. Она вскинула голову и вгляделась в даль, где клубились грозовые тучи. Так же, как и в тот день, как и всегда… Сердце сжалось от задремавшей было тоски с новой силой, и Сольнер печально вздохнула, вытерев выступившие слезы. Ничего, она дождется. Они дождутся. Сколько бы ни пришлось ждать. Обязательно. Они должны. Они поклялись… Голова разболелась, в ушах зазвенело. Неожиданно и безжалостно. Проклиная давление и возраст на все лада, Сольнер отложила плетение и устало помассировала длинными пальцами виски, встопорщивая седые пряди волос. Как вдруг… Сзади послышалось копошение, тяжелые шаги. Ее напарник вышел из пещеры и поднял глаза к небесам, выпуская ноздрями густой дым. Он всматривался минуту, другую — Сольнер не торопила его и не о чем не расспрашивала, хотя он в принципе редко выходил на улицу. И тем сильнее был шок, когда в голове раскатисто пронеслись его слова: «Вернулся…». Сольнер не могла поверить в сказанное. Просто таращилась на напарника, не утруждаясь даже вытереть обильно заструившиеся по щекам слезы. Внутренности сдавило от эйфории и облегчения. Сколько же лет прошло… Не верится. Он вернулся. Они дождались. Наконец-то…