мне нужны твои руки

      Утром Вова даже слова не проронил. Он поднялся, оторвав голову от подушки, и уселся на диване, уперев локти в колени. Не отпускало чувство, будто жизнь его вдруг разом перевернулась после вчерашнего дня. Да и вообще эти две недели были для него достаточно судьбоносными, но вот дошло до него это только сейчас, и чувство дискомфорта, потерянности, вдруг овладело им с ног до головы только этим утром. Ощущение себя не в том месте, не в то время вдруг нагнало столько страха, что снова захотелось заплакать, как вчера на кухне Губанова: истерично и без возможности успокоить себя.       Вова тряхнул головой, обтёр лицо занемевшими ладонями и поднялся, натягивая штаны. За дверью копошился Лёша, ходя от своей комнаты до ванной и обратно раз в какое-то время. Вова вышел как раз в тот момент, когда хлопнула дверь ванной. Губанов прошёл мимо, но на мгновение остановился, обернулся и посмотрел оценивающим взглядом без всякого стеснения. Вова лишь успел подметить, что Губанов сегодня особенно хорош, будто на свидание какое-то намылился.       — Так ты докинешь? — Вова смотрел в ответ сонными и умоляющими глазами.       — Докину конечно, — Лёша еле заметно кивнул, затем потянул свою руку и невесомо, совершенно лёгким движением смахнул криво лежащую прядь на голове Вовы, будто ему это было позволено. Вова возмущённо поморщился, фыркнул под нос что-то, и сразу скрылся за дверью ванной, качая головой в недоумении.       А Губанов вернулся в свою комнату, самодовольно улыбнувшись так, будто он выспался, будто полночи не смотрел в потолок, мучаясь от головной боли и от того, как судорогой тянуло всё тело по неизвестным причинам. Время от времени он поднимался с кровати, долго смотрел на деньги, которые отложил на завтра, чтобы отдать их Вове через Барагозеров, потом выходил, заглядывал к сопящему Вове, вертевшемуся на узком диване, и опускал взгляд с тёмных окон на него. Он в точности не помнит, зачем к нему заглядывал и что в эти моменты думал, но помнит, что на душе было как-то неспокойно, будто Вова заразил его этим странным чувством. Вечером, когда Губанов уже готов был уснуть, с кухни слышался лёгкий шум стука вилки о сковороду и странное шмыганье носом, не характерное для болеющего человека. Вова буквально задыхался, но молчал, старался как можно тише насильно впихивать в себя еду, как можно тише вздыхать, но ему это мало удавалось, хотя он был уверен, что никак не мешает Губанову. Он и не мешал, у Лёши не было никаких дел, которые требовали бы концентрации и полной тишины. Он слушал это, специально не выходил из комнаты и всё кусал свою нижнюю губу до крови. Вову нужно было поддержать: от этого зависело и развитие нового плана его дела, и в принципе настроение и его, и Вовы, но вот как поддержать и как не дать Вове окончательно расклеиться — он не знал. Что может успокоить человека, особенно в такой ситуации? Отвлечение от этих мыслей. Вову надо чем-то увлечь, и он сам даже придумал чем, напросившись на работу к Барагозерам, но этого вряд ли будет достаточно. Отвлекаться как среднестатистический работяга, вливать в себя литры алкоголя, — это точно не для Вовы. О наркотиках Губанов даже думать не хотел. Вот и выходило так, что придётся лично повозиться с Вовой и отвлечь его от всего, что на него навалилось за этот день.       Бросив в карман деньги, предназначенные для Вовы, он снова вышел из комнаты, мельком глянув в зеркало и даже восхитившись собой, что было для него привычным делом, он поставил чайник на газ, чиркнув предварительно спичкой.       — А у тебя какие планы? — Вова входит на кухню уже бодрым, с сырыми волосами и с чуть бледным лицом.       — Надо к Илюхе съездить, — равнодушно отвечает Губанов, а затем, на секунду поджав губы, вскидывает голову, взвешивая правильность мысли, которая буквально только что пришла к нему в голову.       — А ночью нам никуда не надо?       — Кое-куда, скорее всего, надо будет, — Лёша уверенно кивнул, поворачивая на него голову. — Но отмычки свои можешь не брать.       — А что тогда брать?       — Себя в руки, — отшучивается Губанов. Он придумал хорошее развлечение для Вовы и искренне надеется, что он его так и воспримет, хотя в голове Губанова оно носит совсем другой характер.       Они выехали из двора в десять утра и всю дорогу до Барагозеров молчали. Лёше было нечего говорить, а Вова просто не хотел. Он чувствовал себя относительно спокойно, даже очень, и позволил себе чуть скатиться по сидению вниз, закрыв глаза. С каждым новым днём Губанов вызывал у него больше доверия, хоть и бывали моменты, когда не хотелось ему ничего говорить, даже «доброе утро». Но в целом всё у них во взаимоотношениях складывалось нормально, даже лучше, чем складывалось у Вовы с Фриками. В первые дни у Фриков Вова мало понимал, что вообще происходит, мало понимал их новомодные словечки, не понимал побуждений, смысла их действий, но вот с Губановым всё это было куда проще. Тот сразу расставил всё по полочкам, объяснил и сразу предложил работу. Губанов был более комфортным человеком, хоть и заменял собой родителя. С ним можно договориться, если твои условия адекватные, он понимает не как главарь, а как человек. Он не сказал «мне некогда», когда Вова попросил докинуть его до Барагозеров, а согласился, хотя ему, говоря по факту, должно быть похуй.       — Спасибо, — Вова принялся вылезать из машины, чуть пыхтя себе под нос.       — Погоди, я с тобой схожу, — Губанов выскочил из машины, тут же без стука врываясь в гараж Барагозеров. Неожиданное явление начальства Андрея с Лёшей даже обрадовало. Они бросили перекраску иномарки, которую совсем недавно притащил им на переделку Губанов. — Андрюх, на пару слов.       Андрей отряхнул руки, сняв с них перчатки, и вышел на улицу, тут же подставив лицо весеннему солнцу. Лёша полез в карман, вытащив те купюры, на которые он поглядывал полночи.       — Вова сегодня с вами потусуется, окей? Просто дайте ему какую-нибудь лёгкую работу, можете напрячь его тем, что вам самим лень делать. Просто займите его до вечера, ладно? А вечером отдай ему вот это, — он протягивает деньги Андрею, прекрасно зная, что он обязательно выполнит просьбу.       — А просто всучить бабки ты ему не мог? Или он настолько принципиальный?       — Он, скорее всего, просто так не примет, хотя они ему сейчас и очень нужны. Ну, с другой стороны, правильно делает: нужны бабки — работай. Из работы мне ему предложить нечего, а вам лишние руки не помешают.       — Так Илюха сегодня должен был приехать, — Андрей пожал плечами, чуть разведя руки.       — Когда?       — Да вот, минут через десять здесь будет.       — Я его заберу, а Вова вам вместо Илюхи будет, — Губанов оглядывается, будто припоминая, вдруг он ещё что-то забыл? — До скольки вы сегодня?       — Да хуй знает, но на ночь не останемся. Щас докрасим «Субарика», серийники ему потрём, а остальное дело Дениса. Подлатаем ещё девятку и всё, домой.       — До девяти успеете?       — Конечно, может даже раньше.       — Тогда я где-нибудь в районе восьми заеду, заберу малого, — Лёша пожимает Андрею руку, накрывая левой их рукопожатие, и возвращается в свою машину дожидаться Илью.       Вову приняли с рабочим настроем, подбодрили его и тут же поручили какую-то ерундовую работу, которую Барагозеры сделали бы за десять минут, даже не напрягаясь. Вова и слова поперёк не сказал и молча принялся за девятку, которую чинили благодаря угнанной Вовой тачке. Он работал молча, изредка потирая лицо грязными руками, вполуха слушал радио, по которому уже в который раз крутили Буланову, от одной из песен которой странно щемило душу. Он мотал головой и пытался думать о своём, о небольшом и сильно волнующем, но в голову так и лезла Вера. Нет сейчас проблемы больше, чем её уход на тот свет, нет проблемы больше, чем Вася, которому Вова обязан помочь. И нет иной темы, на которую он может отвлечься, кроме как на Губанова. Он менял это вонючее масло в девятке и скакал с одной мысли на другую: то думает про Веру и Васю, то про Губанова. И при этом его постоянно дёргали Лёха или Андрей, задавая совершенно неуместные вопросы, на которые Вова пытался отвечать нечестно. Он так и работал почти до шести вечера в роли «принеси, подай, уйди, не мешай». Но деньги есть деньги, работа есть работа.       Было время переварить всё, что накопилось за эти дни. Не просто подумать, а именно проанализировать и сделать некоторые выводы. К чему он пришёл за эти долгие семь часов работы? К тому, что в его жизни за каких-то жалкие три года произошло слишком много всего, от чего он, на удивление, мог надломиться, но так и не сломался. Потерял отца и мать, попал на сторону криминала, проебал хорошие отношения с братом, но, вроде, восстановил их. У него сменилась крыша с Фриков на Губанова, под которым он теперь ходит, изменились взгляды на мир, изменились будни, круг общения уменьшился за это время в разы до одного лишь Губанова. И все эти трудности привели к настоящему Вовы: он зарабатывает деньги в какой-то автомастерской, связанной с его крышей, с Губановым, чтобы отдать всё заработанное своему брату, с которым они остались совершенно одни, если не считать его бывших одноклассников — Макса и Нелю. При этом он сам живёт у Губанова, а не с Васей. Губанов, Губанов, Губанов. Вова не нарочно пихает его в каждый пункт своей нынешней жизни. И ведь с этим бесполезно спорить, потому что его жизнь и правда сузилась до пары людей, которые так или иначе связаны с ебаным Губановым. Он думал о нём постоянно, блять, постоянно! Знали бы вы, как он надоел Вове за эти две недели, но не как человек, а как имя в голове. Как человек он вызывал смешанные чувства: Вова вроде и готов был его ненавидеть за то, что тот всё больше и больше раскрывается каким-то опекуном, но, с другой стороны, он был для Вовы спасителем, к которому было бесконечное уважение. Но первое он решил всё же оправдывать. Вряд ли Лёша просто так держит Вову под особым контролем. Он всё же мало знает его, должен понять, что Вова такое, что из себя представляет, а потом оставит в покое. Вова уверен, что так и будет, потому решает смириться и пару неделек походить по струночке, чтобы потом, добившись полного доверия, жить спокойно и именно так, как ему самому хотелось бы.       Пока Вова работал, Лёша валял дурака на квартире Ильи, куда они и поехали после того, как он одним только словом отменил все планы Корякова. Сосредоточенный взгляд Лёши сильно напрягал Илью, но тот виду не подавал и не спрашивал, дожидаясь, пока Губанов вывалит весь груз с души самостоятельно, а не после того, как его попросят.       — Я чё тебя от работы-то освободил, — чуть посмеиваясь, начинает Лёша, — В общем, знаю я, что Вова к Шпане ходил.       — Он сам проговорился? — Илья задрал голову и чуть наклонил её к правому плечу, хмуря брови и одновременно с этим открывая бутылку пива, от которой отказался Губанов.       — От него воняло — жуть. Ну он и признался. Спасибо тебе, что ты его выходил.       — Да на здоровье, — Илья махнул рукой, будто уже миллион раз слышал благодарность за этот поступок. — Меня больше удивляет, как ты такое допустил? Просто так отпустил к Шпане?       — Знал бы я ещё, что он к Шпане пошёл. Думал, можно ему доверить, а в итоге хуй мне в рот, а ему косяк. Хоть на поводке держи, чтоб он больше такого не жрал и не курил, я хуй знает.       — Ну не преувеличивай. Я не думаю, что после пропиздона и после такого первого раза, откровенно хуёвого, он ещё полезет за наркотой. Он пить-то не умеет, а с наркотиками дружить начнёт? Не смеши.       — Да кто его знает? — Лёша сначала нахмурил брови, а затем закрыл лицо ладонью, наклонив голову к столу.       — Кстати, был вчера у Шпаны, ночью почти, — вдруг вспоминает Илья, отрываясь от бутылки пива и бросая на стол кусок вяленой рыбы, которая так и манила своим отвратительным запахом. — Говорят, Вова опять к ним приходил. Возмущался, что его не пускают, хотя он им тачку угнал, да и вообще почему они тебя слушают, а его нет, — Илья закачал головой, вспоминая, что ещё говорил Влад. — В общем, пропиздон, похоже не помог. Будь внимателен. Ну ладно, не столь важно, как по мне, как там тачки хоть?       — Вчера толкнул «Тойоту», через пару дней Антон должен выяснить что и где, будем гнать, — Губанов продолжил будничным, спокойным голосом, хотя до этого говорил достаточно эмоционально. — А «Субарика» Барагозеры почти доделали: щас перекрасят и сотрут серийники, там уже Дениса работа.       Разговор о работе продолжился, и про Вову вроде и забыли, но Губанов, бессовестно пропуская некоторые слова Ильи мимо ушей, забыть о нём не мог. Вова занимал восемьдесят процентов его мыслей, и не только потому, что практически постоянно был на виду. За весь вчерашний день он видел Вову всего два раза, и то от силы на пять минут каждый раз, однако из головы пацан не выходил. За него было и волнение, и обыкновенные мысли, и простые пустые воспоминания, из которых нечего было извлечь. И всё чаще проецировалась в голове та минута первой их встречи, когда Вова остро и смело, несмотря на своё положение, отвечал ему и чуть ли не вставал на дыбы после каждого чужого слова. Впрочем, как выяснилось, он и сейчас может встать на дыбы, и это продолжает нравиться Губанову, хоть он и любитель того, чтобы его слушали и слышали, не перечили и даже не пытались отстаивать свою точку зрения, но вот Вове это позволялось, но лишь в самой малой степени.       И короткий рассказ Ильи о том, что Вова, вопреки недавнему разговору о Шпане и просьбам более к ним не ходить, даже не раздражил. Это больше выглядело для Губанова, как какая-то игра. Вова продолжает стоять на своих хотелках, не слыша Лёшу или нарочно пропуская это мимо ушей. Говорить об этом с Вовой Лёша не собирается, но точно будет иметь в виду, что Вова — мальчик «противосистемный».       В районе семи вечера Лёша забросил Илью к Денису, к которому тот так стремился последние часа два, и направился к Барагозерам с усталостью не физической, а душевной. Двигаться было легко, но вот душа почему-то ныла, а голова почти не варила. День сегодня какой-то странный.       — Где работяга? — Губанов хлопает дверцей гаража и тут же прячет руки в карманы плаща. Он вытянут по струнке, стоит горделиво и властно, но говорит спокойно и даже тихо.       — Посмотри там, — Андрей кивает на дверь их с Лёшей каморки. — Он ушёл минут тридцать назад, сказал перекусить пошёл, но так чё-т и не появлялся.       Губанов что-то фыркнул под нос, вздохнул и толкнул дверь каморки. Тут было так тихо, что слышно было пение птиц с улицы. И сразу стало понятно, что Вова не на перекус ушёл, а на хороший такой отдых. Он, отвернувшись к спинке дивана и свернувшись в клубок, укрывшись своей новой курткой, спал как убитый. Его не разбудило ни появление Губанова, ни неожиданное грохотание металла за дверью. Он продолжал сопеть в свой воротник, укрываясь ладонью.       — Во-о-о-ова-а, — тянет Лёша, становясь посреди помещения. В ответ ноль реакции — Вова даже ухом или пальцем не пошевелил. Оно даже и к лучшему. Лёша вскинул брови и с полуулыбкой сделал пару шагов к дивану. Он молча уселся на подлокотник дивана, прямо у головы спящего, оглядел помещение, и как бы невзначай положил свою холодную ладонь на открытую макушку Вовы, с каждой секундой всё сильнее тормоша. Волосы послушно распадались на пряди и путались, но Губанов тут же прибирал их, укладывая так, как подразумевал Вова. В ответ начало слышаться недовольное мычание, а затем Вова резко приподнял голову, накрывая её воротником. — Вставай, работяга, за сон тут не платят, — Губанов наклонил голову, заглядывая под воротник Вовы.       — Я и так почти полностью тачку перебрал, — мычит обиженно Вова, физически никак не реагируя на то, что его макушку продолжают чесать. Он даже не придавал этому значения, пока наконец не проснулся. Он осторожно повернул голову, выглянув из своего неудобного кокона, и глянул на Губанова снизу вверх как-то непонимающе и даже испуганно.       — Чё смотришь? Тебя по-другому не разбудить было. Пинками что ли тебя поднимать?       — Не надо, — бурчит Вова, поднимаясь, свешивая ноги и тут же кутаясь в куртку. Губанов глянул на его чумазое лицо и усмехнулся, бросив ему первую попавшуюся тряпку и указав на умывальник, который обычно устанавливают на дачах. А Вова недовольно зыркнул ему вслед. Будто он не понимает, что работа с тачками, а особенно их внутренностями — это не самая чистая работа. Конечно понимает! И чего тогда смеётся над ним?       Как только Вова вышел из каморки, так к нему сразу, будто поджидал за дверью, подошёл Андрей, протянул ему сложенные пополам купюры и похлопал по плечу, предварительно быстро стянув перчатку.       — Можно к вам завтра приехать, чем-нибудь помочь?       — Нельзя, у нас дело завтра, — Губанов не даёт Андрею и слова сказать, искоса глянув на автомеханика. — Завтра Илья с Денисом приедут, вот они помогут.       Вова поджал губы и вышел из гаража, чувствуя, как следом за ним твёрдыми и уверенными шагами следует Губанов. И это было не особо приятно. Он чувствовал себя каким-то сынком авторитета, за которым по пятам ходит охрана и не даёт ни с кем говорить. Только оказавшись на улице, Вова обернулся на него с недовольным лицом, нахмурил брови и хотел уже начать тираду, как Губанов перебил:       — Что ты выберешь: весь день горбатиться у Барагозеров, или спокойно за полчаса угнать тачку? И всё это за практически одинаковую плату.       — А почему бы не совместить?       — Совместить? — Губанов обернулся на него, поставив одну ногу в салон машины, а другую оставляя на каменной плите. — Ну совместишь ты, и каким поедешь на дело? Ты до сих пор проснуться не можешь. Тем более завтра приедет Илья и Денис, будут серийники перебивать, ты там только мешаться будешь. Да и что, мало тебе заплатили?       Вова уже начинал злиться, но опустил глаза на деньги, которые крепко держал в руке. Сначала он глазам не поверил, потом усомнился в своих способностях в математике. В стопке лежало столько, сколько он за три угона не заработал у Лёши. Он пересчитывал их снова и снова, и всё время получался миллион рублей. Деньги и правда неплохие, даже очень серьёзные. Вова тут же прячет их в карман и в растерянности оборачивается на гараж. Может, Андрей ошибся? За такие деньги нужно пару месяцев пахать, а Вове они с неба упали. Он нерешительно делает шаг в сторону дверей гаража, но его окликает Лёша, который так и не сел в машину.       — Правильно они тебе всё выплатили, не смотри так, — Лёша ловит на себе неясный взгляд, растерянный, непонимающий.       — Но здесь пиздец как много, — Вова снова вынимает деньги из кармана и трясёт ими в воздухе, показывая Губанову.       — И что? Тебя смущают деньги? — Губанов поднимает одну бровь. — Садись уже.       Вова жуёт губу, но в машину всё-таки садится. Мало того, что после короткого сна у него болит голова, так ещё и Лёша взбесил. Вот сейчас с ним хотелось разругаться, но Вова засовывает язык куда поглубже и молчит, показывая своё недовольство лишь взглядами исподлобья, вспоминая о том, о чём думал сегодня днём. Ходьба по струночке, Вова! Но как ходить по струночке, когда характер так и рвётся наружу?       Губанов эти взгляды видел и понимал, что Вова сейчас считает его каким-то злодеем, который запрещает ему работать и сообщать Андрею о том, что тот ошибся в сумме, которую ему выдали за работу. Но если Губанов скажет, что Барагозеры ничего ему не давали, ни копеечки, а все деньги, который Вова сейчас получил, принадлежат ему самому, то Вова обидится ещё сильнее. И работать он толком и не запрещал: просто Вова, объективно, завтра будет только мешаться, да и Лёше завтра хочется выспаться, а не везти с утра пораньше этого работягу в гаражи. Только этого всего он Вове не скажет. Умный мальчик, сам догадается.       — Ты когда-нибудь пистолет в руках держал? Или револьвер какой-нибудь?       — Нет, — угрюмо отвечает Вова, понимая, что на повороте, на котором они обычно поворачивали направо и ехали в сторону центра, они вдруг повернули налево, на юг города.       — А надо, — Лёша, не отрываясь от дороги, тянется левой рукой к бардачку, щёлкает им и жестом просит достать оттуда содержимое. — Пушку видишь?       — Вижу, — Вова смело берёт пистолет в руки, не ожидая, что он на самом деле такой тяжёлый. — Он заряжен?       — Конечно, — Лёша усмехнулся, на повороте мягко перебирая руль. — Думаешь, он тут лежит, чтобы попугать кого-нибудь? Пугалки уже давно не действуют, никто не будет тебя слушать, если ты не продемонстрируешь, что он заряжен и что у тебя хватит смелости выстрелить.       Вова с интересом разглядывал чуть покоцанный пистолет, осторожно перебирал в руке, примеряя, как удобно он в ней сидит. И ему даже нравилось ощущать этот холод металла. От оружия веяло чем-то опасным, холодным, кровавым, веяло смертью. Вова бросил его обратно в бардачок, щёлкнув замочком. Он уставился в окно, поглядывая на пятиэтажки, и совершенно не замечал, как Губанов неоднозначно посматривал на него то ли злясь, то ли не понимая чужое поведение. Ну взял Вова пистолет, повертел его даже с неким интересом в глазах, а потом бросил его обратно, как ни в чём ни бывало. А как же вопросы по типу «а дашь пострелять?», «а как его заряжать?». У Дениса чуть ли крышу не сносило, когда ему дали подержать пистолет, а этому вообще будто плевать.       — Чё, неинтересная штука?       — Интересная, но мне-то она нахуя?       — Смеёшься? Что за тупой вопрос?       — Я убивать не собираюсь никого.       — А если тебя захотят убить?       — Это намёк? — Вова с ухмылкой обернулся, а затем быстро спрятал взгляд, потому что металлический губановский он вынести сейчас не сможет. — Ну до этого я ведь обходился без пистолета, и ничего, живой хожу до сих пор.       — Прости сейчас за глупый пример, но у человека, который у тебя умер, пистолет был?       Вова сразу стал хмурым. Он опустил глаза в пол, побелел на секунду, а затем, набрав полную грудь воздуха, снова полез в бардачок.       — Она ведь криминала не касалась, верно понимаю? А всё равно попала под руку идиотов, — Губанов чуть наклонил голову вперёд, глядя на дорогу исподлобья и краем глаза наблюдая за тем, как Вова снова берёт в руки его пистолет. — А ты недавно из-под крыла Фриков. Да и были уже ситуации, когда если бы не я, то ты бы уже в могиле лежал. Будем честны: за жизнь сейчас надо бороться, а на идиотов ничего, кроме вида пистолета, даже хоть чуть-чуть повлиять не может. Поэтому забирай его и всегда держи при себе.       Вова оставляет пистолет на своих коленях, глядя теперь исключительно на дорогу. Губанов абсолютно прав, и спорить с ним, говорить, что он боится и своей смерти, и чьей-то смерти, и убивать — бесполезно. В первую очередь необходимо защитить себя, а потом уже думать о смерти, думать о том, что боишься её. Бояться смерти — абсолютно нормально, но это не причина не брать в руки пистолет в первый раз в жизни, не причина продолжать его бояться и ставить себя и свою жизнь под угрозу.       — А едем-то мы куда?       — Учиться с ним управляться, — равнодушно отвечает Губанов, сворачивая в небольшой лесок. Дорога здесь неровная, с уймой выбоин, но Лёша сохраняет прежнюю скорость и наконец доезжает до небольшой свалки мусора.       Вова выходит из машины, вдыхает глубоко и продолжает крутить в руках новую «игрушку», пока Губанов в своём бежевом плаще, не боясь его запачкать, ходит по грудам мусора и что-то выискивает. Наконец он нагнулся, достал пару стеклянных бутылок из-под груды мусора и бросил их в сторону дороги. Они зазвенели об камушки и друг друга, но не разбились. Лёша продолжал ещё что-то выискивать, и нашёл наконец ещё две бутылки, так же бросив их в сторону дороги.       — Смотри, — он наконец сползает с груды мусора, грациозно прыгая на дорогу и тут же нагибаясь к бутылкам, подбирая парочку из них. — Тебе мало пригодится меткость, потому что чаще всего приходится стрелять практически в упор, но в любом случае, разные ситуации бывают, — он ставит несколько бутылок на шатающуюся старую и чуть подгнившую скамейку и тут же отряхивает руки, недовольно глядя на них. — Становись, целься.       Вова решительно встаёт в позу, вытягивает руки перед собой и тут же теряется: а что, просто нажимать на курок? А как именно целиться? Он замер на пару секунд, слыша только своё дыхание и лёгкую трель птиц. Он выпрямляет спину, расправляет плечи и наклоняет голову вперёд, пытаясь прицелиться в одну из бутылок.       — Не жди, стреляй, — Губанов стоял неподвижно, внимательно наблюдая за каждым Вовиным движением. — Если ты так будешь целиться в критической ситуации, то сразу лучше прощайся с жизнью.       — Да не могу я, — шипит Вова и тут же стреляет. Звона бутылки не услышал ни он, ни Губанов, зато в ушах звон поднялся знатный.       — Ещё раз. Там ещё много пуль, — Губанов складывает руки на груди и снова ждёт.       В этот раз Вова старается не метиться. Он встал прямо, сверля бутылки взглядом, затем поднял пистолет и снова выстрелил практически мгновенно. Звона снова не было слышно, ни одна из бутылок даже не пошатнулась, а пуля засвистела где-то в кустах.       — Целься, Вов, — Губанов продолжал, как он сам думал, капать на мозги, но Вова к каждому совету искренне пытался прислушаться.       Очередная попытка не увенчалась успехом. Вова снова промазал, и его начало это раздражать. Он чуть ли не бросил пистолет на землю, но только отвернувшись от бутылок, выдохнул, успокаивая свои нервы. Перед Лёшей было даже стыдно, что за три пули он ни разу не попал по каким-то пивным бутылкам. На самом деле это унизительно. А причина каждого промаха — дрожащие руки. Да и не только руки мешали попасть в цель: Вову всего кто-то странно колотило, потому целься, не целься — всё одно, все пули оказываются в кустах.       — У тебя зрение нормальное?       — Нормальное, — Вова разочарованно поворачивается на Лёшу, сжимая челюсти так, что зубы начинают скрипеть.       — А что? Руки трясутся?       Вова пожал плечами, чуть помолчал, бездействуя, и снова принялся целиться. Он сосредоточенно смотрел куда-то поверх пистолета, на бутылки, гипнотизировал их и видел, как трясутся его собственные руки. От злобы на себя хотелось развернуть пистолет и выстрелить себе в голову. Это ведь просто: поднять пистолет, прицелиться и выстрелить, но руки явно против того, чтобы не позориться перед Губановым. Вдруг его затылок обжёг тяжёлый вздох. Вова сам не успел выдохнуть, как его обвили чужие руки и потянулись к пистолету, крепко обхватывая его ладони поверх. Тёплые руки крепко сжали его ладони, и они совершенно перестали трястись, впрочем, как и сам Вова. Губанов будто стал каркасом, на который Вова мог опереться и стать чуть увереннее.       — Целься в самую левую, — тихо проговорил Губанов прямо в чужой затылок.       Вова начал наводить прицел на левую бутылку, и руки Губанова также послушно уходили влево. Выстрел, и бутылка разлетается с гулким звоном, будто её с размаху приложили об бетон. Вова чуть опустил пистолет, глядя на то, как стёкла, звеня, падают на землю. Он попал, но вот Губанов продолжал дышать то в затылок, то в шею, от чего сердце разгонялось, и только сильнее тряслись руки. А ещё загорались уши. Вова почти не дышал, но выдыхал резко и с лёгким шумом.       — Разбивай оставшиеся, — шипит Лёша, выводя Вову из своих шпарящих мыслей.       Вова снова приподнимает руки, и Губанов следует его телодвижениям, выглядывая на бутылки лишь одним глазом, второй скрывая за головой Вовы. Легонько направляя руки Вовы, он щурит один глаз и задерживает дыхание, сосредотачиваясь на бутылках. Он дышит медленно, размеренно, пока Вова вообще сбивается с целей и с ритма дыхания. В центральную бутылку стреляет сам Лёша, останавливаясь. Вова совсем расслабил руки и почти их не держал, дыша прерывисто и поверхностно. Губанов отвлекается от самодельных мишеней, искоса глянув на профиль Вовы. Его глаза опущены, смотрят куда-то в землю, иногда взволнованно бросаются на их руки, внимательно разглядывая то, как его ладони прячутся под Лёшиными.       — Чего замер-то? — шепчет Губанов, потряхивая пистолетом в руках Вовы.       Вова молчит, сверля взглядом их руки. В голове у него такой кавардак из бреда, что ему самому становится страшно. Он соображает короткими фразами, буквально отрывками, пытаясь это всё сопоставить с тем, как ведёт себя его организм, его тело. Почему оно, несмотря на каркас, снова дрожит, почему дыхание такое тяжёлое, почему сердце забилось так, будто он пробежал целый марафон? К чему все эти мысли именно сейчас, почему он так часто думал о Лёше, почему сейчас думает не о мишенях, а о том, как жарко стало в районе шеи? Вова повернул голову в ту сторону, с которой выглядывал Губанов, и смотрел на него странно-неуверенно. А Губанов, кажется, всё понимал.       — Скажи честно: деньги, которые Барагозеры мне дали, твои? — Вова проговаривает это совсем тихо, еле шевеля губами.       — Мои, — честно отвечает Лёша, не шевелясь. Он всё так же крепко держал Вовины руки и пистолет в них, грудью поддерживал спину парня, и смотрел так, будто бы знал, как сейчас поступит Вова, и просто ждал.       — Зачем? — Вова уверенно смотрит в чужие глаза, требуя ответа.       — А что, мне тебя бросить без денег? Я более чем уверен, что просто так ты бы не взял у меня ни рубля, — Губанов смотрит в упор в чужие серые глаза, не смелясь говорить громче, чем это делает Вова.       Вова отводит взгляд буквально на мгновение, а когда возвращает, то замечает лишь, как взгляд Лёши быстро перепрыгивает с его губ на глаза. Сердцебиение подскочило мгновенно, в голову прилила кровь. Мало того, что стоят они не в самой обычной, а в довольно интимной позе, так ещё и этот взгляд Губанова, чьё лицо так непозволительно близко. Вова невольно выдыхает весь воздух, что скопился буквально за мгновение, резко и болезненно, будто перед кашлем.       — Я верну тебе, — Вова чувствует, как его ноги немеют, а руки начинают затекать.       — Я от ляма беднее не стал, — Губанов усмехается, — а тебе он поможет.       Эта минута была будто бы решающей. Вова смотрел на него с ненавистью, но не к нему, а к себе. Он ненавидел себя за то, что случайно подумал о Губанове не в том ключе и тут же с собой согласился. Нельзя отрицать то, что Лёша был красив. Красив, блять, как какой-нибудь греческий бог, и он подметил это ещё в самые первые дни их встреч. Да и постоянно думать о человеке, имея в своём окружении практически его одного — это, так-то, чревато последствиями. Вова просто стоял и оправдывал себя, взвешивал всё, но не мог прийти к какому-то адекватному решению. А Губанов всё смотрел, всё пытал его душу, разгонял чужую кровь до таких скоростей, что поднималась температура. И смотрел он не просто так. Кажется, Вова начал понимать, откуда у этой опеки ноги растут.       Губанов же, в отличие от Вовы, не сомневается. Он уже давно себя понимает, давно поставил какую-то цель, и сейчас просто смотрит в чужие глаза, зная, что они решатся, зная, что они будут его, но откуда он мог это знать? Просто Вова смотрел с сомнением, но при этом с таким ярко выраженным желанием, что гадать тут просто бессмысленно. Всё написано на лице напротив. Но сейчас, благодаря этому тупняку Вовы, он убеждается, что Вову он выбрал далеко не зря. Пацан уже взрослый, с характером, с принципами, но иногда уступчивый и даже чуть наивный. И красивый. Ох, сколько же раз он успел убедиться в этом буквально за минуту! Лёше он однозначно нравится.       Но пора принимать решение. Вову не останавливает даже то, что целоваться-то он и не умеет. Он просто целует, чувствуя, как из рук пропадает пистолет, как его плечи разворачивают и прижимают к себе, как смело хватают за подбородок свободной левой рукой, не давая и шанса отстраниться. Вова выдыхает при первой же возможности, хватает воздух ртом и снова целует, постепенно понимая, что от него требуется. Параллельно попыткам повторять за Лёшей он не может совладать со своим телом: дыхание ужасно сбито, сердце колотится, а не бьётся, а руки продолжают подвергаться мандражу, но уже такому приятному, что внутри всё растекается в лужицу, впрочем, как и он сам.       Губанов же мешает хладнокровие со страстью, создавая такой коктейль, что у Вовы подкашиваются ноги. Он чувствовал, как Вова плавится, чувствовал, как простым поцелуем доводит его до такого, что Вова сбивается и в какой-то момент начинает путаться, сбиваясь с ритма и так медленного поцелуя, да и рука на подбородке мешала ему, потому Лёша завёл её дальше, огладил горящее ухо и оставил ладонь на затылке, почти не надавливая, но принуждая быть ближе. Вова послушно наваливается, обвивая руками чужое худое тело под кофтой и плащом.       Уже забылось, ради чего они сюда приехали, забылись эти злосчастные мишени, изрядно вымотавшие Вове нервы. Да и в целом в голове остался сплошной гул. Вова лишь изредка спрашивал у себя: «а это правильно вообще?», но когда прислушивался к себе, к тому, что ему вовсе не мерзко, не противно, то понимал, что, похоже, и правда втюхался, только вот до этого момента понять не мог. А может и капитально наебал себя, но сердце ведь наебать не может, верно? Оно ведь бьётся так гулко и бодро, будто давно ждало именно этого момента. Ему так нравится эта губановская решимость! Его опекали, потому что, блять, неровно дышали, вот и весь ответ! Вот почему из десятка других «золотых ручек», способных вскрыть любую тачку, выбрали именно его и боролись именно за него, кося перед собой даже Фриков.       Глаза у Лёши как-то по-особенному заблестели. Да и всё вокруг будто стало громче и отчётливее, чем мгновение назад. Громче запели птицы, отчётливее было слышно трассу, с которой они свернули, было слышно, как от лёгкого ветра голые ветви цеплялись друг за друга. И сердце наконец чуть успокоилось, отлила от головы кровь, но краска, которая залила Вовины щёки, так и не спала.       — Достреливай, — спокойно и низко проговаривает Губанов, протягивая Вове пистолет.       Тот молча его берёт, вертит немного в ладонях, и целится. Руки тряслись не так сильно, и прицеливание уже не казалось такой сложной задачей. Вова стреляет раз, не попадая, и следом всаживает ещё одну пулю прямо в горлышко бутылки, отчего та падает и окончательно разлетается на осколки. Осталась последняя, и её он разбивает с первой же пули, выдыхая.       — Потом перезарядим его, и можешь забирать себе. Кобуру найдём, если надо будет, — Губанов оценивающе смотрит на разбитые бутылки, упавшие за скамейку. — Будешь ещё стрелять?       — Я голодный, как пёс, — Вова опускает пистолет, поднимает голову на Лёшу и смотрит с некой мольбой.       — Тогда поехали домой, пёс, — Лёша садится в машину, тут же заводит её и, дождавшись, пока Вова запрыгнет в салон, разворачивается, выезжая из небольшого замусоренного леска.       Вова много чего хотел спросить, но отвлекать Губанова от дороги и самому отвлекаться от наблюдения за довольной мордой как-то не хотелось. Ехали молча, и это молчание, если честно, казалось немного неуместным. Между ними только что произошёл такой интимный момент, хотя знакомы они от силы недели три, что обсудить это как бы нужно, но, видимо, необязательно.       — А мы можем кое-куда заехать? Буквально на минуту? Я отдам деньги и всё, можем домой.       — Можем, — тихо отвечает Губанов, подтверждая свои слова кивком. Скорость на спидометре ближе к городу начинает спадать.