мне нужны твои руки

      Высокий силуэт плавно двигался по небольшой гостиной, задумчиво наклонив голову к правому плечу и сложив руки за поясницей. На него внимательно смотрели две пары глаз, одна из которых часто отвлекалась на работающий телевизор. И все трое молчали, лишь изредка выдыхая весь воздух из лëгких, когда мысли заходили в тупик. И у всех троих голова варила совершенно разные вещи: кто-то думал, как отговорить друга от глупостей, кто-то думал о прошедшей ночи и обещал себе больше так не пить, а кто-то перебирал одни и те же варианты, не зная, какой из имеющихся выглядит более вероятным и реалистичным.       — Я не понимаю: в таком большом городе он единственный, кто таким занимается? Что ты за него цепляешься? — невысокий парень, развалившись на диване и задрав ноги на его спинку, локтем закрывал глаза, пытаясь спастись от света, от которого адски болели глаза и голова.       — Один из единиц, — мычит в кулак Губанов. Его глаза, не стараясь за что-нибудь зацепиться, бегали по полу. — Знаешь, чем он лучше других? — он убрал кулак от лица, поднял подбородок и вздохнул.       — Чем же, кроме того, что он бедный и почти сразу купился на твои бабки?       — Ну и это тоже. Но он практически единственный, кто может вскрыть иномарки и тихо и незаметно их увезти.       — Ага, так незаметно, что ты его поймал. Слава тебе его не отдаст, и ты это прекрасно понимаешь, но никак не хочешь смириться с этим, — грузный мужчина, отхлебнув из пузатого стакана немного пива, исподлобья, но без укоризны уставился на Лëшу.       — Понимаю, но мириться реально не собираюсь. Я поэтому голову и ломаю вторые сутки, — Лëша снова заходил по комнате, уперев вспотевшие ладони в бока. В белой рубашке и в этом дебильном галстуке было невыносимо жарко, душно, неудобно, но снимать их было некогда.       — Слушай, — после продолжительного молчания воскликнул Антон, на что парень, развалившийся на диване, дёрнулся и замычал от разразившейся боли в голове. — Прости, Илюх. Слушай, — он снова обратился к Лëше, садясь прямо. — А если угонять его только лишь на свои дела, типа не полностью, не забирать его на нашу сторону, а так, утаскивать на время.       — Я думал об этом, но здесь один большой жирный минус. Если он нам срочно понадобится, то мы можем его и не найти, понимаешь? Вот скажут ему, мол, сегодня угони ведро с гайками, а через десять минут прибежим мы и попросим угнать новенькую «субару», которую нужно срочно гнать к Барагозерам и перебивать серийники. Что он выберет? Их, потому что там ему могут голову снести. Он не сможет между двумя враждующими сторонами бегать.       — Мы же не враждуем?..       — А будем, Тох! Будем, если это вскроется, если он пропиздится где-нибудь или спалится.       — А почему мы вообще так гонимся за бабками и за этим пацаном, если есть риск лишиться башки?       — Я бы на твоëм месте шустрее всех думал, как доход увеличить, не мы же на тачку копим, а ты, — Губанов остановился, повернувшись на болеющего.       — Да какая в пизду тачка, если я друга могу лишиться, издеваешься что ли? — Илья скинул ноги на пол, поднялся, ища оптимальное положение для головы, в котором она не будет болеть. — Это, конечно, ахуенно, в плане угнать пацана и делать засчëт его навыков бабки, но Слава с Вадимом тебе реально его не отдадут. Ну вот допустим, что ты, упëртый баран, всë-таки припëрся к ним, — он поднялся, осторожно наклонился к невысокому столику и поднял с него пистолет, что мгновенно брякнул о кольца на его пальцах. — Пришëл значит, встал перед ними и такой: «забираю!» или «покупаю!». Они тебе у виска покрутят, потому что такой алмаз не то что не отдаëтся, даже не продаëтся, и сделают вот так, — он сделал небольшой шаг до Губанова, остановился, приставив дуло к его виску, и нажал на спусковой крючок. — Пух! А у них он окажется заряженным. Они знают, что ты не сдашься, и легче тебя устранить, чем следить за пацаном двадцать четыре часа в сутки и бояться, что ты начнëшь действовать радикально.       — Убери его от меня, — возмущается Губанов, отталкивая чужой локоть от своего плеча.       — Я знаю, что тебя даже это не остановит, — он всучил пистолет Губанову в руку, похлопав по плечу. — Потому что ты ребëнок, который ради выполнения своего желания готов голову положить. Это не стоит твоего трупа, Лëх. И твоей репутации.       — Это намëк?       — Это намëк, — кивает Илья, глядя в чужие глаза. — И слава богу ты его понял. Иди к своей цели не через свой труп, а через чужие.       Губанов, глядя в ответ, сощурил глаза, улыбнулся мелко и покрепче перехватил пистолет. Илья никогда не предлагал ерунды. Его голова — кладезь неожиданных решений и вариантов действий, и они всегда били в точку. Навряд ли очередное его предложение могло промахнуться по мишени.       — Бля, я не могу с этого сушняка, — жалуется Илья, хватаясь за своë горло. Оно першило и побаливало, а организм требовал любой жидкости, лишь бы напиться, лишь бы чуть растормошить себя и пробудить после литра водки, которая вчера сильно подкосила Илью. — Антох, дай отхлебнуть.       — Держи. Только ты это, Лëх, подумай ещë, не бросайся вслепую, — Антон взглянул на него косо, наблюдая за тем, как Илья осушает его кружку пива.       — Надо знаешь что сделать? Провести алко допрос. — Илья оторвался от пузатой кружки и с наслаждением в глазах посмотрел на Лëшу. — Мы все, я так понимаю, не до конца в нëм уверены, хуëво его знаем, а это поможет вывести его на чистую воду. К тому же вербовка пройдëт куда легче. Первое и главное правило — он сам должен хотеть работать у нас и не только ради денег. Недобросовестная работа ради бумажек нам нахуй не нужна.       — Ты копаешься у меня в голове? Вот только я как-то без спаивания хотел.       — Это не дело, без алкоголя такие дела не идут, — с видом эксперта заявляет Илья. — Он ещë малолетка, его так развезëт от пары рюмок, что он тебе выложит всë за пять минут, а из трезвой головы ты будешь часами вытягивать инфу и безрезультатно будешь пытаться вбить в голову, что здесь-то лучше, что у нас пизже.

***

      Порой выдавались дни, в которые скучно становилось уже к обеду. Никаких дел, никаких развлечений. И даже телефон предательски молчит. Совершенно один в комнате, идти ему некуда, заняться нечем, а книги наскучили. Обычно общажные обитатели занимали себя самым простым делом: болтались по всему дому, цеплялись за прохожих и затевали разговор. Но Вова такое терпеть не мог. Один раз он познакомился с соседкой, с которой теперь часто видится, и она стала каждый раз приседать ему на уши, интересуясь его жизнью. Ну а что Вова ей расскажет? Обычно он отмалчивался, переводил тему или вовсе уходил. И благодаря таким соседям он начал за собой замечать совершенно неожиданную деталь: людей он разлюбил. В детстве всë было намного проще: увидел, что мама общается с продавщицей — значит, она хорошая. И ничего не могло испортить мнение о ней. Он любил людей за их красоту, за их отношение к нему, за простую улыбку. Но времена сменились, люди поменялись, а Вова вырос. Теперь первым делом он видел глаза, а не лицо. Он смотрел в глаза, по которым практически сразу всë понимал: злой человек или нет, пьяница или нет. А усталые женские глаза вызывали в нëм странное чувство, будто он видел перед собой родного человека, пусть даже это была простая прохожая. У его матери были усталые светлые глаза, которые часто были направлены в пол. Он вспоминал их и мгновенно подхватывал чувство одиночества.       Да, у него был Вася, но с ним отношения всю жизнь были натянутыми. Разница в возрасте никогда не шла на пользу, если дело касалось их взаимоотношения. Десять лет сильно их ссорили в детстве Вовы, ссорят и сейчас. Различные взгляды на жизнь, только-только и то не полностью оставленный за плечами переходный возраст никак не хотели прогибаться под Васю и его твëрдое слово. И это продолжалось до сих пор, хотя Вова и его максимализм потихоньку начинали успокаиваться.       К примеру, недавнее утро, которое он всë ещë вспоминает со злобой на душе и даже обидой. В тот день он встал в час дня и тут же наткнулся взглядом на Васю, который, подобрав одно колено к груди, сидел на табуретке и нанизывал на зубья вилки жаренную картошку.       — А ты че не на работе? — Вова приподнялся на локтях и уставился на жующего свой обед брата.       — Выходной сегодня у меня, — буркнул он, неприятно поскрипев вилкой по чугунной сковороде. Он хотел сказать что-то ещë, и по его лицу это прекрасно было видно. Вова чувствовал, почти даже слышал, что бомба замедленного действия начала свой отсчëт. — Вера сказала, ты пришëл сегодня очень поздно.       — Не так и поздно, в два ночи, — Вова откинул одеяло, поëжился и тут же накинул на плечи свитер. Вроде он и выспался, но при этом глаза еле-еле как открывались. — Бывало и позже приходил, а то, что я еë разбудил… уж простите, смажьте петли.       — Не в петлях дело, а в тебе, — мужчина не отрывался от сковороды, ковыряясь вилкой всë более агрессивно. Вова чувствовал, что брат начинал закипать, но ничего с этим не делал, только ловил желание раздраконить его сильнее.       — А я что?       — Действительно! А ты что?! — вилка со звоном полетела на сковороду, а злющие зелëные глаза вцепились в брата. — Вов, сколько можно? Мы мало того, что до полуночи тебя сидели ждали, так ты ещë огрызаешься. Я тебе не мать, я не буду с тобой возиться и искать компромисс, слышишь? И я тебе не отец, который покрывал тебя перед матерью за твои ночные подростковые гулянки. Я…       — Не говори про них! Заткнись! — Заорал Вова в ответ. Его глаза мгновенно покраснели, заискрились, заблестели. — Не трави душу. Знаю я всë, знаю дословно, что ты сейчас скажешь. Не нравлюсь — высели. Я на твоëм месте столько пустых обещаний-тире-угроз не бросал бы. Хочешь делать — делай. Я уйду, найду место, где можно будет перекантоваться.       — Почему ради семьи ты просто не бросишь свои дела? — Вася поднялся с табуретки, становясь на голову-полторы выше брата.       — Брось работу. Что, хуëво звучит? Вот и твой вопрос звучит для меня так же. Кормить же надо такого дармоеда, как я? И Веру радовать надо чем-то. А мне тоже жить хочется. У меня от этого дела, может, жизнь зависит? Да и вообще, какая семья? Для меня не осталось семьи, остались только мы с тобой, вдвоëм. Ты и Вера — это отдельная от меня семья.       Вася в ответ лишь поджал губы, не переставая смотреть на брата с укоризной. Было ощущение, что он сейчас неожиданно замахнëтся и Вова ляжет прямо тут за эти грязные слова, но Вася лишь вышел из комнаты, не возвращаясь обратно полчаса. За это время Вова собрался, прихватил с собой рюкзак, запихал в карманы всë нужное и ушëл, не оставив и следа. Два дня он болтался по друзьям, прятался от улицы и только и делал, что спал. Бесконечно спал, изредка пробуждаясь от громких голосов. Его не волновало, звонил ли Слава или Вадим на телефон, который могли поднять теперь только Вася с Верой. Не волновало, что они могли ответить. Ему вообще не хотелось просыпаться эти два дня. Он валялся в квартире Максима и Нели, стараясь не издавать и звука, мало ел и отказывался от любых авантюр. Ссоры с Васей никогда не проходили бесследно. В такие дни душевное состояние будто возвращалось в зиму девяносто пятого года, и это всегда было тяжело и больно. Вова знал, что отчасти не прав, но ему обидно, что его не хотят принять со всеми его «делами» и замашками обиженного на мир ребëнка. И он прекрасно осознавал, что мировосприятие у него ещë не то, оно не являлось правильным и взрослым, но он продолжал гнуть свою линию, не желая меняться.       — Во-о-ов, — Неля присела у одного из подлокотников дивана, положила свою тëплую руку на его лоб и наклонила голову, пытаясь понять спит он или нет. — Ты может позавтракаешь? Двое суток ничего не ешь, только воду хлебаешь.       — Не хочу, — бурчит Вова, приоткрывая один глаз. — Я сегодня домой пойду, там поем.       — Ты звонил Васе? — она продолжала поглаживать сухую кожу чужого лба и наблюдать за сменой эмоций парня. Он после упоминания Васи поморщился и открыл второй глаз.       — Нет. Приду, переночую, чтоб не волновался, и уйду. Да и вообще, меня, наверное, Слава с Вадимом обыскались, у меня дел по горло скорее всего, а я даже не знаю.       Неля с тоской в глазах отвернулась от него, не отнимая руки, и тяжело выдохнула. Она как никто другой знала о ситуации Вовы, говорила об этом Максиму, предлагала помочь парню, но Шабанов разводил руками, говоря, что тут бесполезно даже мечтать. Он знал Вадю и Славу лично, не раз пил с ними и был на сто процентов уверен, что они такой алмаз, как Вова, никогда и никому не отдадут.       — Макс ушëл?       — Он ещë не приходил. У них ночью в отделе какая-то заваруха была, какое-то очень важное дело раскрыли. Возились с документами до утра, — Неля поднялась, потянулась, потирая глаза, и уходя из комнаты. От еë остался лишь шлейф нежного аромата. — Тебе оставить ключи? — Через минут десять она вышла в строгой форме, в юбке-карандаше и в бледно-голубой рубашке.       — Я дождусь Макса, — Вова оторвал голову от подушки, скинул одеяло в ноги и уселся на бедро, потирая сонные глаза.       — Ну дожидайся тогда, — она забегала по узкому коридору, собирая сумку. — Может, не скоро ещë увидимся, но ты приходи почаще, — она вернулась в небольшую гостиную, повесила сумку на локоть, остановилась напротив клюющего носом Вовы и потрепала его и так торчащие во все стороны волосы. — Васе привет передавай.       — Передам, — обещает Вова, кивая.       Как только за Нелей захлопнулась дверь, он отвернулся к спинке дивана, снова укрылся с головой и продолжил лежать, пока из полудрëмы, часа где-то через два, его не вытащил громкий голос Максима. Он широкими шагами вошëл в гостиную, скинул с плеч тëмно-синюю куртку и тут же начал донимать Вову.       — Вов, в отделении обсуждается недавний угон, говорят тебя видели, — он тормошит его за плечо, громким и испуганным голосом крича на ухо.       Парень мгновенно проснулся, повернулся на спину и приподнялся на локтях, огромными глазами смотря на мужчину. Сердце ушло куда-то в пятки, в груди всë похолодело до того, что становилось тяжело дышать. Но не успел он несмело и сорвано промямлить «что?», как Максим заулыбался и тут же следом за своей безумной улыбкой захохотал, отдаляясь от испуганного парня.       — Да выдохни уже, иначе задохнëшься, — Шабанов расслабил галстук на шее, сонными, но при этом лукавыми глазами поглядывая на Вову.       — Ебанутый что ли? — фырчит Вова, снова отворачиваясь к спинке дивана. — Блять, напугал, шутник ебаный.       — Думаешь, ебаный? Тебе не понравилось? — Максим расстегнул последнюю пуговицу рубашки и уселся на кресло. — А я думал понравится.       — Индюк тоже думал, — доносится из-под одеяла. Недовольство в том голосе так и сквозило. — Была бы здесь Неля, ты бы уже получил.       — Ну всë, не дуйся, надо себя в тонусе постоянно держать, а ты спишь уже двое суток. Неля сказала, ты собрался уходить, — Максим стянул с ног брюки, бросил их на подлокотник кресла и упëр локти в свои колени, наваливаясь на них.       Вова замычал в ответ, поднялся, обернувшись в одеяло, и опустил глаза в пол. Что-то странное жрëт его уже двое суток. Это была не вина, это была апатия. Она частенько накатывала на него без весомых причин. Из ниоткуда возникало нежелание даже моргать, и он мешком валялся на первой попавшейся горизонтальной поверхности. И вот это чувство накатило и сейчас.       — А тебя не потеряли? Ну, Слава с Вадей?       — Они знают, что я могу на двое суток потеряться, привыкли уже, — хмуро отвечает Вова. — Хотя, быть может, они Васе уже телефон загрузили там. Не знаю, — качает головой он и наконец поднимается с дивана. — Я домой пойду.       — Заходи, если что, всегда рады, — Максим пожал ему руку, приобнял за плечо, по-отцовски похлопав, и проводил до двери. — Передавай привет Васе.       Вова лишь кивнул пару раз, мол, обязательно передаст, и, накинув на плечи куртку, вышел из квартиры. В этом доме он бывал стабильно раз в две-три недели на птичьих правах. Как-то так сложилось, что бывшие одноклассники Васи ещë с самого детства Вовы питали к нему интерес. Вот прошло уже почти пятнадцать лет, как Вова знаком с Нелей и Максимом, и все эти пятнадцать лет он точно знал, что они смогут помочь, приободрить, а последние пару лет просто приютить даже на пару дней. Они чем-то отличались от Васи, но Вова никак не мог понять чем именно. Наверное тем, что Вася чувствовал на плечах груз ответственности, и эта ответственность, конечно же, влияла на их взаимоотношения, а вот Неля с Максимом ответственность не чувствовали и действовали по душевной воле: спрашивали не для галочки и не для того, чтобы контролировать ситуацию. Они не брали на себя роль родителей. Они спрашивали обо всëм из интереса, и это Вове нравилось намного больше, чем какое-то сухое «ты ел сегодня?» от Васи. Но Вася невероятно уставал в смены по двенадцать, а то и четырнадцать часов, потому и имел сухость в голосе. А Неля с Максом как будто бы никогда и не уставали. У обоих был такой заряд, что смежные смены, дневные и ночные, не портили им настроение. В общем, Вася с Верой и Неля с Максом были совершенно разные. Было даже стыдно (правда, непонятно перед кем), что родной брат стал в разы дальше, чем его бывшие одноклассники.       Судя по сегодняшней дате, Вася должен быть ещë на работе. Его последний рабочий день перед двумя выходными снова затянется на долгие-долгие часы. Вера сегодня точно на работе. Комната сегодня пуста до самого вечера. Вова остановился у больших ворот дома, закурил, ребром ладони потирая бровь, и медленно вошëл в вечно распахнутые ворота. Город пустовал. Тихо было и на улице, и во дворе. Эта тишина и радовала, и раздражала одновременно. Вова снова не понимал себя. Просто сегодняшний день был каким-то странным, дарующим ощущение чего-то нового, хотя он абсолютно такой же, как и вчерашний, как и день, который был месяц назад, год и даже два.       Посреди большого двора коммунального дома рычала иномарка, а из еë открытого окна шëл реденький дым сигарет. Вова повернул на неë голову, и как только увидел знакомый кузов и белый цвет, так сразу остановился, буравя взглядом номера. Это по его душу. Не решаясь сдвинуться с места, он продолжал стоять, не зная, куда ему деться: всë-таки подойти к машине или боком пролизнуть в ближайшую дверь. Сейчас ему, конечно, было не так страшно, как при первой встрече: он долгие два или три дня (Вова уже не помнит сколько точно) думал об Алексее и его предложении и настолько привык к мысли о нëм, что, увидев его машину наяву, лишь почувствовал, как сердце застучало чуть быстрее не от страха, а от предвкушения какого-либо дерьма. А может стоило бы начать бояться? Он делает один небольшой шаг в сторону машины, затем второй, а третий получается уже в разы смелее. Раз уж строит из себя важного, единственного и неповторимого, то и храбрости должно хватать. Нельзя ударить в грязь лицом, хотя при первой встрече он почти так и сделал. Но сейчас уж точно нельзя. Он подошëл к водительской двери, чуть наклонился к опущенному окну и упëрся взглядом в мужчину, который смотрел в ответ с еле заметной полуулыбкой на лице.       — На переднее садись, — буркнул коротко мужчина, подняв окно и отвернувшись от него. Вова выпрямился, поджал губы и послушно обошëл машину, оглянулся по сторонам и сел в салон, в котором было сильно накурено. Снова, как той ночью, стало не по себе. Ощущение беззащитности снова настигло его, будто его буквально секунду назад опять поймали за попыткой угона. Он не стал поворачивать голову на мужчину, а смотрел только вперëд, на лобовое, сжимая челюсти и стараясь дышать ровно.       — Так вот ты какой, — кто-то заговорил на заднем сидении, высунувшись в проëм между двумя передними сидениями. Вова мгновенно повернулся на звук, отодвигаясь поближе к двери. Он попытался найти ответ на лице Лëши, но тот лишь сидел, усмехаясь выражению его лица. — Илья Иваныч, будем знакомы, — парень протянул руку, насильно сгребая чужую в рукопожатие.       — Вова, — отвечал Семенюк, искоса глядя на улыбчивое лицо и яркие большие глаза Ильи. Хоть лицо и было приветливое, и заинтересованность на нëм была исключительно положительная и даже приятная, но оно не внушало абсолютного доверия. Вову вообще мало что сейчас могло успокоить, а наличие незнакомца на заднем сидении и вовсе крайне насторожило. — Что-то изменилось?       — Если ты про Вадима и Славу, то нет, я с ними даже не говорил, — Лëша повернул тело в сторону переднего пассажирского, оставив левую руку на руле.       — А что? Нашли более доступную замену и решили оповестить меня об этом? — Вова улыбнулся криво, не нарочно демонстрируя, что данный факт для него обиден.       — К твоему счастью нет, не нашли. Мы поэтому и здесь, — продолжал своим низким голосом Лëша, буравя взглядом лицо напротив. При свете дня оно казалось по-детски наивным, особенно когда густые брови на нëм поднимались и замирали. И на нëм так хорошо проглядывался и мелкий страх, и неуверенность, и даже обида от собственного же предположения, которое оказалось неверным, что это даже умиляло. — Мы подумали, что было бы неплохо хотя бы познакомиться по-хорошему, поговорить на интересующие тебя темы, а потом уже, если тебя всë устроит в нас и в нашей системе, решать вопрос со Славой и Вадимом. Идëт?       — Похоже на какое-то официальное трудоустройство, — усмехается Вова, недоверчиво косясь на владельца «японки».       — Ну, тебе ведь нужно знать, куда, к кому и на что ты идëшь, верно? Или тебе по-барабану? По-моему, максимально выгодное предложение, особенно, если ты сейчас абсолютно свободен.       — А если занят?       — Чем же?       Вова раскрыл рот, желая оправдаться, мол, занят тем-то тем-то, но понял, что он реально сейчас без дел. Может, у Фриков и есть какое-то дело, но Вова ведь не взял его, верно? Ох и сильно же ему прилетит от них, если он ещë один день не будет выходить на связь, а потом к ним неожиданно придëт Лëша и заявит, что он претендует на приватизацию Вовы. Парня просто закопают живьëм. А если ещë и вскроется, что Вова сам дал относительное добро на свой переход с одной банды в другую… Ему не видать своей головы.       — Ладно, ничем.       — Если у тебя дела от Фриков, то считай, что их нет. В смысле дел нет, а не Фриков — прыснул со смеху Илья, развалившись на заднем сидении иномарки. «Пока что, потом обеих этих вещей не будет», — думает следом Илья, закидывая руки за голову, не сводя взгляда с зеркала заднего вида, в котором отражался Лëшин прищур.