↜︎ Школа Плотских Утех ↝︎

Кто бы ни придумал закон о том, что за плохим следует хорошее, а он должен был учесть, что в таком случае после хорошего опять наступает дерьмовое, и отменить этот закон вселенной нахрен! «Оставайся самим собой» — попросил Кэйа по глупости. И Дилюк сделал все, чтобы остаться. В лучших традициях своей паскудности и худшем поведении, на которое способен. Его усилиями, как начиналось, так все и закончилось. Провалом по всем фронтам, испорченным настроением и отбитым желанием продолжать общение. В деталях: — Мы не можем встречаться в привычном тебе смысле, — пиздецом. — Что? Почему? — Ты привык к моногамии, а я — к регулярному питанию с другими, — изменой. — Да ладно… — Как ты смотришь на свободные отношения? — и извращенством. И как реагировать? «Ты тоже можешь попробовать с другими», «я тебя ничем не обязываю», «не будем спешить». С другими, блин. Ему только что признание поцелуем оформили, а он отправляет к кому-то еще. Вместо «ты мне тоже нравишься», сраное «я принимаю тебя в свой гарем и советую такой же завести». Свободные отношения, свободные сношения! Как удобно, Дилюк! Люблю тебя, других ебя! Послать бы его, да не ясно за что. То, что перед ним очень голодный парень, не исправишь, да и самостоятельно такие аппетиты не удовлетворишь (как будто Кэйа готов). Из вариантов только принять это как данность, смириться — Ладно, продолжай трахать свои полшколы, раз ты без этого жить не можешь, хорошо… Нет — ПЛОХО! Это блять ужасно — соглашаться встречаться с таким гулякой! А предложение тоже не отказывать себе в партнерах — вишенка на верхушку их провального диалога. — Да с чего ты взял, что я хочу кого-то другого? — не выдерживает он. — Уроки, Кэй, — напоминание добивает все, что не добило это говеное предложение. — Не сбегай от практики из-за отношений со мной. Вот, как Дилюк это воспринимает? Один поцелуй уже равноценен автоматическому согласию на отношения? Кэйа смотрит с холодом, все еще удивляясь, как быстро переменилось его настроение. — А я еще не согласился ни на что. Дилюк снова пытается приблизиться, но застывает, осознав услышанное. — Да. Само собой, еще нет, — с расстановкой отвечает он. — Но ты… подумаешь? Такой рассеянный, будто между глаз получил. То ли из святой простоты, то ли из крайней самоуверенности. И в этой неопределенности ни злиться на него не выходит, ни уступить. — В общем, мне надо время, — просит Кэйа, отступая еще дальше. — Отведи меня в комнату. И… не лезь ко мне, пока не решу. Свободные, блин! Понять бы самого себя. Почему сразу не отказал? Почему оставил между ними этот мост из неопределенности? Зачем дал себе время на подумать, а не мгновенно послал Дилюка куда подальше? О чем тут вообще можно думать? Разве что о способе послать мирно, без последствий от отвергнутого психа. Ладно. После долгих размышлений наедине приходится признать совсем иную модель отношений, спрятанную в своих постыдных фантазиях. Хорошо. Окей. Дилюк… нравится. Каким бы он ни был индюком, а цепляет. Полный секретов, хитростей и огня в глазах. Зовет гулять, помогает с проблемами, не отказывает в шалостях. Даже когда лезет со всяким смущающим, внимание цепляется за его настойчивость, уверенность, инициативность. Спорь с собой, не спорь, а с ним хочется быть. Но то, как именно хочется, не сходится с его предложением. Эти глупые свободные отношения портят все, что строилось между ними до сих пор, ставят под сомнение все, что Дилюк когда-либо говорил или делал, и показывают его с другой стороны, не такой сахарной, как хочется. Из-за обилия знаков внимания у Кэйи, помимо поднятой самооценки, появилось ощущение собственной особенности. Мол, нет больше тех, кто заму нравится. И про гарем все начало казаться ближе к шуткам. Он же с другими спит чисто из надобности, а влюбился в единственного и неповторимого, одного на всю школу такого, точно-точно. Теперь, вне влияния его ауры, сомнения долбят клювами в плечи как голодные коршуны. Что ты еще упустил? Чему мог поверить безоговорочно? Все еще думаешь, что ты его единственный фаворит? Как знать, что он не водит за нос еще десяток парней? К другим ученикам шары катит. Кто ж его сдаст, если по легенде это великий секрет? «Никому не говори, несравнимый ты мой, а то мой папаня-директор очень разозлится, и случится что-то очень плохое». Очень удобно, блин. Ну что за вздор! Учителя, значит, в его полном распоряжении, а учащиеся вдруг — Запретный плод? В чем тогда разница? Пф. Наверняка, в том, что взрослым уже пофигу с кем спать, да и не спрячешь от них других партнеров. А глупые маленькие школьники вроде Кэйи все еще верят в чистую и светлую, а значит, их и обманывать можно… Если все так, то Дилюку за такое грозит не мифическая взбучка от родителя, а больше лакомых кусочков. Подпитка с чувствами ведь самая сильная, как объяснял Тигнари на Питании. Зам же тот еще гурман, раз даже прямо сказал, что хочет так много… этой Амаре. А Кэйа по глупости успел признаться, что ему нужна далеко не она… Сам сказал, что целуется только по любви, а потом так и сделал. Дурак. …Нет. Не хочется верить, что Дилюк такой паршивец. Хочется, чтобы он оправдался побольше, признался больше, убедил сильнее. Чтобы Ким, тоже твердящий в первую встречу про то, что заму с учениками нельзя, говорил это неспроста. Но возможность быть обманутым и использованным отпугивает больше всего. Чувства, это же не товар… Их не хочется отдавать без взаимности, в обмен не нужна простая физическая связь или вещественные привилегии. Не хочется симпатизировать парню с любым набором плюсов, если среди них не будет ответной привязанности. С ним, наверное, хорошо быть, не влюбляясь. Ким, наверное, так и делает. Скорее всего, Дилюк всем учителям предлагает такую сделку — просто питание вместе. Может, это даже входит в условия их договора. Бр-р-р. Свободные отношения то и значат — интим без обязательств — этим они и отпугивают. В чем его мотивы? Как распознать ложь, если такая там кроется, и получить подтверждение чувствам, если он все же хоть что-то испытывает? Или… в самом деле настолько бесчувственный чурбан, что делал все, что делал, только чтобы охмурить и лишь ждет момента, чтобы испить побольше? А ведь даже если Дилюк был честен, и не мутит больше ни с какими учениками, то остаются два огорчающих вывода. Первое — он не настолько влюблен, чтобы не отказаться делить Кэйю с другими, второе — не настолько влюблен, чтобы отказаться от других сам. Это ведь не проблема для их вида, и уроки тому подтверждение. Инкубы могут быть моногамными, выбирать кого-то одного. А Дилюк даже о таком не заикнулся. У него, видите ли, голодуха. Ему надо всех и сразу. В необходимость этого хотелось бы верить просто потому, что до сих пор за ним не наблюдалось лжи. Но про аномальную нужду в сексе, это же… ну… дико звучит. Перебор. Это похоже на личные предпочтения, на нечто извращенное, но не на правду. Да потому что! Пусть просто питается больше! Ему что, отвалится, если партнер будет один? Не то чтобы Кэйа сразу бы согласился им стать, если бы получил такое предложение… Но он бы подумал над предложением, будь это романтичное «жду твоего пробуждения, и с этого момента ты мой единственный парень». А ему предлагают обыденное «давай будем друг другу одними из многих». Отстой. Как будто он всего лишь запасной. Подожди, Альберих, я натрахаюсь и приду продолжать заливать тебе в уши, чтобы и тебя уломать через недельку-вторую, мой любимый десертик… Пошел он с такими запросами. Пошел куда подальше со всеми своими любовниками, любовниками любовников и любовниками любовников любовников. Да хоть со всей школой. Нафиг. Остаток дня проходит в постоянном раздражении. Бесит все, что попадется под руку, и все кто попадается. Чайльд, спасший от удара о дверцу шкафчика в переодевалке, Итто с его придирками к простому «был освобожден» в записке (видите ли, интересно ему, почему не от доктора), заинтересованный его самочувствием Ризли, а потом и Бай Чжу, что заводит тему скорого пробуждения. Бесит рожа Самайна с не менее злобным выражением, завитушки в почерке Альбедо на вечернем уроке, слишком горячий чай за ужином. Дилюк. Всю ночь бесит Дилюк. Во вторник все повторяется не меньшей порцией угрюмости в сторону всего живого, и только в среду буйное настроение остужает примесь страха. Причина тому — урок поцелуев в расписании. Чайльд, для которого Основы полового акта успели превратиться со скучного урока в любимый, рассказывает о своем опыте еще по пути: — Аято просто бог в этом. Вот бы можно было просто целоваться с ним… Слышимое не сходится с представляемым, и это выбивает из колеи. — В смысле? — Кэйа косится на него с подозрением. — А на прошлом занятии ты что делал? «Вот бы можно было»? Сам же с учителем шушукался об обещанной практике, а теперь она что, под запретом? Может, все закончилось? — Да он только разок показал на мне для всех, — отмахивается Чайльд, продолжая вышагивать по коридору карикатурной прогулочной походкой. Шанс на то, что никакой практики уже и не будет, дотлевает в объяснении Дайна: — В понедельник была подготовительная лекция, а сегодня практика для всех. Обида на Дилюка поднимается новой волной. То была просто лекция, значит? Об этом он сказать не удосужился. Да и Аято подлил масла в огонь — напугал еще тогда, а самое страшное — оно сегодня. Ну, ничего. Теперь, с козырем в рукаве, предстоящее уже не пугает как прежде. — Привет, класс. Сколько нас сегодня? — Аято с порога водит по всем пальцем, считая присутствующих. — Десять… Шестнадцать… Девятнадцать, почти все. Отлично, это меня радует. Не теряем времени, рассаживаемся по двое, выбираем себе пару. — Кому-то не хватит, — расстраивается кто-то. — Кто-то будет втроем, — предполагает остановившийся рядом Кольт. Хватит-хватит, просто они еще не знают, что девятнадцатый отсеется. В классе поднимается шум, в котором все выбирают себе партнеров. Чайльд как по волшебству телепортируется к Аждахе, другие тоже меняются местами, занимая свободные диванчики, и то, что Дайн остается стоять рядом, начинает дико смущать. Боковым зрением видно, как он смотрит, но оборачиваться к нему так неловко! Как бы сказать ему, что парой им не быть, и отправить искать себе парня? Как спросить у Аято про манекен? Как вообще играть в это их инкубство, чтобы не чувствовать себя так неловко, словно пришел голышом? — Кэйа! — голос из толпы подобен одновременно и ангельскому пению, и дьявольскому смеху. — Подойди ко мне! Аято зовет его сам. Почему — догадки есть и хорошие, и плохие. Кэйа бросает Дайну взгляд «извини» и на деревянных ногах идет навстречу неизвестному. — Пропустил в прошлый раз? — спрашивает учитель, показывая на ближайший к себе диван. — Садись тут. Садиться? А зачем? Он бы должен хотеть записку за прогул, но ее и стоя можно отдать. Что ему надо? Предположений море. Собрался узнать о прогулах лично? Или сразу прочесть лекцию о важности посещений? А может, лекцию другого рода — с прошлого урока? А что, если и тренироваться потребует с ним же?! Ну уж нет, тогда лучше одноклассник! От таких идей холодеет в груди, но почти сразу вспоминаются успокаивающие слова Дилюка: «Принуждение не входит в наши методики обучения». В такое верится только потому, что это вещь, в которой для него нет никакой выгоды. А другого варианта и нет — только обнадеживать себя тем, что всегда можно отказаться. Аято заканчивает разбирать что-то за своим столом, и оборачивается. — Эм, Аято… — Кэйа, достав свою записку к этому времени, неловко мнет ее в руках в ожидании момента, чтобы попросить свой манекен. — А можно?.. — слова звучат неуверенно и оттого тихо. Вот и Аято, не услышав, думает о своем: — О, пропуск? — выхватывает лист, и окинув взглядом, откладывает на свой стол. — Хорошо. Так вот. Проведу тебе краткий экскурс, — тут он на миг застывает, вспоминая что-то, а потом щелкает пальцами и круто разворачивается. — Ага, забыл о твоем красавце… Сейчас. И выходит из класса. В груди мгновенно оживает надежда. Как это? Дилюк сам предупредил его? Неужели? Мимолетная улыбка появляется сама собой. Ура, можно самому не позориться… Стоп. Радость встает на паузу. А «красавец» это точно о неживом предмете? А если… Новая догадка бросает в жар. А если Аято идет по самого Дилюка?! С этого гада ведь не станется под эгидой внезапного согласия на моногамию припереться к нему в качестве пары прямо в класс! Аааа, блин! Зачем только такое представил?! Знать бы, кто этот «красавец», чтобы себя не накручивать! — Кэйа, чего сам сидишь? — рядом через спинку дивана наклоняется Эдвард, и узнать голос прежде, чем увидеть владельца — довольно успокаивающий момент. — Нет пары? — спрашивает он. Пугает другое. — Есть! — Кэйа на автомате защищается от возможного предложения партнерства: — Сейчас придет. Эдвард, конечно, хороший парень… Хороший, и поэтому не надо его впутывать, кого бы Аято сейчас ни притащил. — Ладно, — тот лишь подмигивает и скрывается из виду вместе с шансом спрятаться. С его уходом кажется, что это решение было поспешным, ведь теперь поднимается волнение, руки потеют, в горле встает ком. Ну Дилюк же не совсем бессмертный, чтобы явиться при всех? Фантазия рисует страшные картины — как зам гонится за ним по всему классу со сложенными «уточкой» губами… Пух. На диван рядом что-то опускается. Незаметно вернувшийся Аято хитро улыбается, оценивая общую реакцию. Нечто слегка неестественно двигает шеей, оглядывая класс с тем же интересом, что и класс его. Ох. Все-таки, Дилюк решил этот вопрос. Но тренироваться с этим?.. Кэйа не может отвести взгляд. Рядом сидит полностью белая фигура без рук и волос. Обрезанные в основании бедра упираются в диван, а глаза без зрачков впиваются в него в упор. Оно живое, движущееся. — Что это? — одноклассники затихают один за другим. — Кэйин партнер, — лыбится Аято. И прежде, чем все успевают осознать, отвлекает общее внимание организационными вопросами: — Так, парни, кто еще без пары — признавайтесь, и будем искать. Всем должно хватить, давайте. Ладно, Дилюк не соврал — это все-таки кукла. Но почему она, блять, двигается?! Кэйа спиной чувствует, что в его сторону глазеют. Еще бы, такое увидеть. Похоже на дорогих зачарованных нянек для детей занятых мамочек — убаюкать малыша, дать соску, проследить, чтобы не выпал из кроватки. А это — что? Нянька для поцелуев? Пиздец… О чем Дилюк еще забыл упомянуть? — Вот это машина, — рядом присвистывает Гейл, вслед за которым отзывается Серпент: — И я бы с такой попробовал… — Ага, размечтался! — Гейл в шутку на него бросается и приваливает к диванчику сбоку, который они заняли до этого. Кукла забавно следит за ними, повернув голову, а Кэйа все так же рассматривает ее саму. У этой штуки довольно привлекательные черты лица как для неживого болванчика — сильно выраженные скулы, челюсть, пухлые губы, нос сделан по всем канонам «идеального», эталонное тело. Ну и… Не успевает в голову прийти нужный эпитет, как рядом, пользуясь балаганом, вырастает еще одна фигура. — Серьезно, Альберих? — только одному индивиду на всю школу хватает гениальности на обращение по фамилии. — Все так плохо, что никто не захотел тебя в партнеры? — и длины носа на сование его в чужие дела. Кэйа оборачивается в готовности: с полными презрениями глазами, поджатыми губами и нахмуренными бровями. — С тобой забыл обсудить, — и разит сарказмом лицо в лицо. Самайн, видимо, живет в каком-то своем мире, где подобные ответы равны любезному приглашению на продолжение диалога. — Не переживай, рогатый, первый совет бесплатный, — он упирается своей лапой в подлокотник, нависая сверху. На мочке его уха сегодня болтается крест — как банально. Взгляда на губы Кэйа избегает намеренно, даже если кажется, что у него пирсинг скосился — уже хватило в прошлый раз. Зато зрачки сегодня подозрительно светлы для карих. Это напоминает о собственном глазе, который хочется посильнее спрятать волосами, чтобы этот плут не заметил свечения. К счастью, он слишком занят собственными больными фантазиями: — Если не хочешь позориться с этим чучелом, — слово за словом звучит все тише, — то еще не поздно упасть на колени и попросить помощи у м… — Прости, Самайн, — от громкого голоса Аято подпрыгивают они оба. — Но Кэйа сегодня тебе откажет. Помочь найти партнера, или тоже хочешь тренировочную куклу? Самайна отбрасывает от дивана еще дальше. — Еще чего. Мне есть с кем, — цедит он, прежде чем улизнуть куда-то в дальний конец класса. Кэйа бы от души посмеялся, если бы не жалел, что его защитили. Нет, звучало отлично, но вот бы Аято заговорил на секунду позже — чтобы Самайн успел сморозить ту дичь, которую он начал! Что он там хотел ляпнуть? У кого просить помощи? На «м» — у Мунлеса что ли? А он тут каким боком? Может, мастера в смысле учителя? Или у Министерства образования — написать, чтобы отменили этот гореурок? Что он там за перл собрался родить, кого предлагал целовать? Макаку? Метлу? Мизинец? Маньяка? Бесит, что не договорил. На неуслышанное оскорбление даже достойной ответки не придумать. Зря только в мыслях застревает. Тьфу. Еще и Аято опять стремничает — щурит уголки глаз, стреляет скрытой улыбкой и подмигивает, а потом уходит соединять оставшихся одиноких учеников. Кукла вновь смотрит прямо, моргает, слегка приоткрывает губы, обращая на себя внимание. О, если честно, то детали потрясающие. Теперь, когда первый шок от ее вида сходит на нет, становится очевидной другая истина: страха нет. Эта штука даже коснуться его сама не сможет ввиду своей анатомии, и это то что нужно! Уроку быть, тренировке тоже, и никакого лобызания со случайным одноклассником! Вдох, выдох, щипок за ногу — нет, это не сон. Это всего лишь манекен. Немного другой, чем представлялось, но какая разница, если оно не настоящее и лучшее, что могло стать ему партнером? Даже не пришлось просить у Аято, объяснять, почему одноклассники не подходят, и помирать от смущения — от всего этого спас Дилюк. Нет, это все еще не уменьшает обиды на него! Но просто… мысленное ему «спасибо», хоть он и дуралей, и не заслуживает никакого поощрения. Свободные, блин, ему… Разделив всех на пары, Аято коротко проходится по тому, что говорил в прошлый раз, слегка ошарашив финальной фразой: — А теперь — полоскать рты, — на этом он выставляет на стол поднос с маленькими флаконами со светло-синими растворами. — Разбираем дезинфекторы и идем в уборную. Быстро. А? Кто-то почему-то заикается о пробужденности, но Аято перебивает самым строгим тоном из своего арсенала: — Я не буду узнавать, кто из вас пробудился, а кто стесняется признаться, что нет. До апреля пользуемся антисептиками всем классом, и меня ничего не интересует. А сейчас вперед: в уборную и обратно. Пока бардак на ножках топает в указанном направлении, а Кэйа пытается связать пробужденность с бактериями во рту, Аято приземляется на диван рядом, без слов дав понять, что его это не касается. — Ну что, прогульщик, займемся тобой? — ну вот обязательно складывать обычную фразу так, чтобы она звучала пошло? Впрочем, в его стиле. Даже не напрягает как прежде. До непринужденности, как в общении с Ризли, ему, конечно, не дойти, но и это — небо и земля в сравнении с тем, как он одним своим видом заставлял нервничать еще на первом занятии. Только на этом контрасте Кэйа покорно посылает в ответ предельно сосредоточенный взгляд. Учите же, учитель. — Детально не обещаю — урок не вечен, — Аято разводит руками. — Но давай, пробежимся по теме вкратце. Поцелуи. Зачем они нужны? — Я должен отвечать? — тихо спрашивает Кэйа, почему-то переживая, что кто-то услышит. Класс покидают последние ученики, и среди слушателей остаются учитель с манекеном — кого стесняться? — Ну не кукла же, — хмыкает Аято. Ладно, надо признать — это неловко даже перед ними. — Ну, для того, чтобы показать… выразить свои чувства? — Кэйа заканчивает вопросительно, пытаясь понять, правильно ли говорит, или надо было глаголить о том, как через поцелуи питаются этой их Амаре. Уж теперь он лично знает, как. Как хорошо начиналось… и плохо закончилось. «Как ты смотришь на свободные…» Слова Дилюка в голове — как удар крышками от кастрюль по ушам. Режущее перепонки «дзинь». И тут же, спасибо, возвращающий в реальность Аято: — Выражение чувств, — кивает он. — Остановимся на них. Пока что мы не затрагиваем тему питания, просто учимся правильно понимать партнера и передавать ему свои желания. Сегодня начинаем с основ — правильной техники. Учимся избегать столкновений зубами, слюнявых ртов и плохой гигиены. Осваиваем синхронизацию, учимся подбирать общий стиль и прочее. Непривычная для этого садюги непринужденность странным образом разбавляет атмосферу. Расслабленная поза, подбадривающие взгляды. Обычно на уроках он более серьезен и холоден. Что же, если это — тоже часть инструкций Дилюка, то они помогают даже тогда, когда наступает чреда вгоняющих в краску объяснений и демонстраций жестами. — …Начинать надо со зрительного контакта… не сжимать губы, расслабить их, — учит Аято. — …Контролируй свое дыхание… Целуй легкими посасывающими движениями — не так, как засос на коже… Среди прочего, он говорит нечто весьма интересное насчет гигиены: — Несмотря на непробивной иммунитет после пробуждения, такая защита не спасает от плохого запаха после еды… — Какой-какой иммунитет? — Кэйа перебивает быстрее, чем вспоминает, что так делать некрасиво. — И этого ты не знаешь? — Аято хмурит свои аристократические брови, прервав лекцию. — Не знаю, — ну не скрывать же свою неосведомленность под «знаю, просто тебя проверяю». — Скажем так: как один из плюсов, пробуждение дает устойчивость к болезням, — наскоро объясняет он. — Но сейчас не об этом. В голове формируется новый кармашек для важного. Повышенный иммунитет, и это не все? По спине от чего-то пробегают мурашки. А что насчет других преимуществ? То, что он воспринимал лишь как обузу, намекает на новые возможности. Любопытство побуждает спросить детальнее, но в класс и так уже заходят первые ученики — очевидно, почему Аято не хочет затягивать с объяснениями. Он успевает немного рассказать о техниках, задать пару наводящих вопросов, поправить ответы, и к концу его инструкций класс возвращается из уборной в полном составе, а Кэйа так и не успевает спросить о том, что ему интереснее всего. — Хорошо. Все вернулись? Давайте начинать, — закончив, Аято поднимается с дивана. — Я буду подходить и поправлять вас, — и напоследок бросает Кэйе подбадривающий взгляд, возвращаясь к своему столу. Ну точно как будто Дилюк подговорил на это все. Успокаивать, быть снисходительным, придерживать свою едкость и высокомерность. Даже через других пытается подлизаться, чтобы получить свое согласие, да? Или ничего он не говорил, и у Кэйи просто на лбу написано, как он нервничает, а Аято заметил и сжалился?.. — Сосредоточьтесь только на своем партнере, — как подтверждение второму, его голос звучит так же доброжелательно и для остальных. — Расслабьтесь, забудьте о том, что кроме вашей половинки тут есть еще кто-то. Обесценьте присутствие остальных. Преодолевая стеснение сейчас, вы обеспечите себе более стойкую решимость потом… Что же, как бы то ни было с коварными планами зама добиться расположения на расстоянии, а слова Аято — правда. Пора забыть о других и начать строить свою смелость на пустяках вроде прилюдных поцелуев. Да, с куклой. Да, в рамках урока. Да, до уровня одноклассников это далеко, но еще есть время дойти до подобной раскованности. Что удивительно, есть желание. Есть, несмотря ни на что. В тихом гуле голосов разглядывать куклу до того спокойно, что и спешить не хочется. Манекен, кажется, того же мнения. Смотрит, моргает своими веками без ресниц. Разговор Серпента и Гейла случайно долетает до ушей, но флиртуют они недолго, прижавшись друг к другу уже через пару фраз. Кэйа косит на них один осторожный взгляд, чтобы удостовериться, и совершает ошибку. Вот блин, только не это! Щеки начинают гореть сами собой. Это же полный класс лижущихся парней… И самому надо заняться тем же! Все наставления Аято про «расслабиться и не стесняться» в пару испуганных вдохов летят адским гончим под хвост. Кэйа озирается, натыкаясь на пару таких же неловких взглядов, но целующихся парочек с каждой секундой становится все больше. Вот Кальяри в обнимку с Муном, за широкой спиной Аждахи угадывается вжатый в диван Чайльд, а Дайнслейф, на противовес большинству, целуется так чувственно и зрелищно, что не сразу доходит, с кем он это делает. Эшли! Это… неожиданно. И его брат совсем тому не рад. Наоборот, Самайн как-то нервно перешептывается с Алистером, который, кажется, совсем не рад своей паре. Что, выпендрежник, помощи просишь? На колени там упасть не забудь. Хоть и не ясно, что именно они не могут поделить, но эта сценка пробуждает некое злорадствие (Алистер, прости). Самайн как чувствует слежку, поворачивая голову через половину класса. — Упс! — Кэйа поспешно отворачивается. — Упс, — и натыкается на другую напасть. Учитывая то, сколько времени он безнаказанно потратил на гляделки, не удивительно, что Аято пришел провести еще одну консультацию, но уже другого характера. Сдвинув маску милостивого учителя под привычную лыбу, он еще старается держать лицо добряка, но в этом полуизгибе губ уже угадывается такое знакомое превосходство. — Что, передумал? — жест в сторону куклы намекает, что партнера еще не поздно поменять. Надеется, что наблюдение за другими пошатнет настрой хранить свой рот от чужих языков? Пф! — Нет, — Кэйа отвечает даже чересчур строго, чем собирается. Не передумал. Может, на миг почувствовал себя лишним в этой шибко романтической атмосфере, и только. Бр-р-р. Хватает одного неправильного слова, чтобы бросило в дрожь. Романтика, блин. Ну уж нет, спасибо, ее хватило в понедельник — последствия преследуют до сих пор. Пусть у остальных хоть свиданки на уроке будут, а у него тренировка! — Расслабься, сядь так, как тебе удобно, — советует Аято тем временем, совсем не подозревая, какой мозговой штурм приходится перебарывать, чтобы слышать эти наставления. — Можешь снять обувь. И приступай. Кэйа поступает чуть иначе — бездумно подгибает ногу под себя, поворачиваясь к кукле всем корпусом, и учитель, удовлетворившись положенным началом, тактично отходит, не мешая сосредоточиться. Так. Спокойно. Все лишнее в сторону. Это не так страшно. Это ничего не значит. Ты полез к самому заместителю, так разве с манекеном не справишься? У этого вон, даже рук нет, чтобы тебя не отпустить. Бояться нечего, жги. И остальным покажи, что плевать на них хотел. Что ты просто их персоны не жалуешь, а не поцелуев с живыми боишься. А кукла, мол, вот как круто это делает! — лучше их. Вот, что надо состроить со своего решения целоваться с болванчиком. Надо показать это как преимущество, как победу. Самоподбадривание, осознание, что класс в большинстве своем занят личными делами, прошлый опыт — все это работает, добавляя смелости. Ладно, поехали уже. Быстро, не передумать. Раз, два, три. Все начинается прохладными губами, деликатными ответами и ощущением неправильности — еще бы, прикасаться к такому. Перед глазами движется то, что не владеет сознанием, и Кэйа не в состоянии опустить веки, забыв об этом там просто, не в состоянии опустить. Осторожные движения на пробу — кажется, получается? В неловкости (перед неживым!) глаза все же закрываются, и становится немного легче. Манекен подстраивается и обхватывает губами более ощутимо, на десяток процентов увереннее. Делать все по правилам: верхняя, нижняя, верхняя… Ритм не тот. Пытаться подхватить его — это как тыкать в старый лагающий смартфон с задержкой в полсекунды, и это не кукла, а Кэйа в своей топорности сейчас движется с замедлением. На плечо ложится рука, и он мигом дергается в сторону с панической мыслью: « У этой штуки же нечем трогать!» — Позволь немного тебя скорректировать. Да чтоб тебя! Кто так подкрадывается? — Во-первых, ты не улавливаешь темп, — мурлычет в третий раз явившийся Аято. Ну хоть не манекен руки отрастил. — Я еще не успел его найти, — Кэйа недовольно бурчит, стирая со рта ощущение поцелуя. — Попробуй отсчитывать каждый поворот головы партнера, пока не почувствуешь ритм, — поправляет Аято, игнорируя неприветливый взгляд в свою сторону. — Во-вторых, склоняй голову сильнее, чтобы не задевать носом его щеку так сильно. — Хорошо, я понял, — кивает Кэйа, пытаясь не краснеть. Сразу появляется много поводов к стеснению: учитель на это смотрел, это было плохо, а он же до этого объяснял, как надо сделать хорошо, и хорошо это не получилось! — В-третьих, не забывай, что руки тоже надо подключать. И тут Аято решает показать. — Дай, — он ловит Кэйю за кончик подбородка, — почувствуй, как я делаю. Его пальцы бредут по коже, пока не обхватывают за всю щеку. Указательный слегка заезжает под мочку уха, ладонь притягивает к себе. Сердце не к месту начинает стучать. — Учись владеть ситуацией сам, если страшно потерять контроль. Все, что Аято до сих пор контролирует — цвет его щек! А-а-а! Да почему так смущает?! — Да, понял, — Кэйа отрывает его руку от себя и пытается незаметно отвернуться. — Дерзай, — Аято отстраняется и поворачивается к другим. Черт, это даже не было поцелуем, но завело за считанные секунды. Ох, ну что не делай, а с живыми это в самом деле другой опыт, которого остается лишь избегать со случайными парнями (и мужчинами). Кэйа пододвигается ближе и незамысловато двигает руками, пытаясь повторить жесты Аято на манекене, подмечает, как это выглядит со стороны. По подбородку и указательным за ухо. Чуть к себе. Кукла подчиняется, слегка вытягивая шею. Моргает совсем близко. Держать, наклонять голову, чувствовать ритм. Попытка номер два.

↯︎ ↯︎ ↯︎

До конца занятия ничего смертельного не происходит. Порядок. Наоборот, на душе удивительно легко. Да, целовался. Да, другие тоже. За время практики даже стало лучше получаться, хоть и губы слегка гудят. Через какое-то время Аято всех обошел, пощадил, огласил паузу и до конца проводил лекцию по интерпретированию жестов партнера. И Кэйа слушал, покачивая кисточкой хвоста. Живой, здоровый и в какой-то мере довольный. Спокойный, уверенный, свой среди своих. Не так крут, как они, но ступивший на нужный путь. На больше процентов инкуб, чем вчера. После урока прилетает пара вопросов от одноклассников (ой, Кэйа, а почему ты с той штуковиной?), жалуется раздосадованный Чайльд (а я ничего не заметил!), и спринт по урокам продолжается привычными уроками до следующего дня. Фух! В четверг расписание пополняется неожиданным предметом. Кэйа крутит в руках свой график в столовой за завтраком. — У вас тоже в обед будет какой-то Рисунок? — Не, — Чайльд делает жадный укус булочке, заглядывая ему через плечо. — у меня боефые ишкуштва. — Чего? — Кэйа отталкивает его обратно. — Фу, не плюйся. — Начались клубы по интересам, — уведомляет Дайн, тоже достав свое расписание. Кэйа смотрит на них по очереди. Ладно, начались так начались, но он же не записывался. А эти сидят такие спокойные и объяснять не спешат. Сговорились что ли? — И что это? — он стучит по бумажке. — Твой клуб, — объяснение есть, но не то, что надо. И ни одна лишняя мимическая мышца не выдает о том, что Дайнслейф шутит. — Почему?.. — от догадки в животе крутит небольшой страх неизвестности. А он и не шутит. — Я тебя записал, — если бы шутил, то не с таким каменным лицом. — Ты же сам просил выбрать. Рисунок? Реально? — А ты всерьез это сделал? — еще один взгляд на лист расписания. И обратно на Дайна. Тот отвечает одним кивком. Такой же кивок Кэйа делает сам себе, остановившись перед дверью в класс искусств после обеда. Слегка опоздал, и виноват в этом Чайльд. Благо класс на том же этаже, что и философия — найти было не сложно, и если бы рыжий со скуки не попросил бы провожать его до своего клуба, то Кэйа явился бы вовремя. Все же, коридоры и маршруты теперь помнятся детальнее, чем в первые дни. Выбор не лучший потому, что Кэйа в рисовании далеко не профи, но и не худший из-за того, что это простое махание кисточкой, а не то, чем пошел заниматься Чайльд. Ладно, пережить можно, даже если рисовать придется неприличное. И все же, это должно быть куда проще, чем те же Половые основы. — …ты прекратишь меня избегать? — раздумья прерывает вопрос издали коридора. Стоп. Рука замирает на ручке двери. Что? — Я не избегаю. Просто нет времени, — отвечает второй. Кто-то в том конце коридора выясняет свои (любовные?) дела, и голоса этих «кого-то» кажутся знакомыми. — Раньше оно у тебя было, — этот вспомнить почти нереально. — Обстоятельства меняются, — зато другой узнается сразу. За поворотом находится Роберт. Секунда паники — новый факт про него борется со старыми догадками. Детектив он, детектив, а не преступник! Свой! Не истерить, не пугаться, отключить сердцестучательную машину внутри. Главное — почему его сюда принесло? Раз он тут от Инспекции, то должен расследовать дело. Так почему обсуждаемое звучит как бытовой спор? И кто второй? Уверенность, что они пересекались, только растет. Голос молод, но одноклассникам точно не принадлежит. А раз знакомый, то остаются только учителя. Но кто из них и когда успел запомниться? Может, кто-то из тех парней, что присутствовали во время собрания? — Это ты изменился, Берт, — упрекает он. — Сразу хвостиком бегал, только пальчиком помани! А как началась учеба, так передумал? — Получается, передумал. — Круто! А о том, кто ты, сразу сказать не хотел? Чем дольше он говорит, тем яснее становится, что не похож. На собрании были преимущественно мужчины говорящие басом — низко и грубо на контрасте с этим кем-то. — Мне очень жаль, что так вышло, — ровно чеканит Роберт. — Так объясни мне, что ты натворил? — продолжает собеседник, слегка смягчаясь. — Что происходит? Почему тебя сняли с должности? Берт молчит как на допросе. И зря — Кэйе тоже ведь интересно, о чем речь. Сняли с должности? За кем он бегал и зачем? О чем речь? Он подступает на шаг ближе, вслушиваясь без лишних мыслей. Пазл не складывается — кусочков слишком мало. — Это Дилюк? Имя так режет по ушам, что хочется развернуться на месте. А он тут какой стороной? — Что? — Берт удивляется не меньше. — Это он тебя понизил? — зато второй продолжает добиваться своего уже не вопросами, а готовыми предположениями. — Потому ты меня избегаешь? Он запретил приближаться? Да кого этот детективушка успел так сильно заигнорить, и откуда его там уволили? Урок, начавшийся уже как десять минут назад, совсем вылетает из головы. Не так он и важен, пока за поворотом происходят такие страсти. — Нет, не запрещал. Это совсем другое, — открещивается от теории про Дилюка Берт. Кэйа набирается смелости, осторожно заглядывая за поворот, не в силах вспомнить, кому принадлежит голос, и тут же прячется, испугавшись крика: — Только я сказал ему, что ухожу к тебе, и вот уже ты ведешь себя, будто между нами ничего и не было! Признавайся! Кэйа высовывается обратно. Гордый взгляд, осанка, невысокий рост и орлиный нос, выбивающийся среди тонких черт лица. Как и ожидалось, в другом конце коридора стоит знакомый ему персонаж. — Извини, Нефилим, но заместитель ничего не делал, — Роберт на его фоне сама сдержанность. — Я уже назвал свою причину отказа. Зато блондин, которого Дилюк раскладывал на столе в первый учебный день, сейчас стоит, уперев руки в боки, и снизу вверх прожигает Берта взглядом близким к угрожающему: «ослушание — смерть». — Бред! — возмущается он. — Не отрицай хотя бы наличие скрытых мотивов! — Даже если не буду, они таковыми останутся, — соглашается уставший с виду Берт. Он в привычных черных одеждах выглядит как байкер без байка, ангел без крыльев, волк без стаи и все в этом духе. Наверное, укатил бы отсюда полным ходом, только дай шанс. И вот они, две противоположности с задачами, которые не должны дать их пересечься, стоят напротив и ругаются как давние любовники. Один учитель, второй детектив. Что у них общего? Помимо спора о том, кто кого избегает, конечно. В голове от факта к факту медленно тянутся связывающие их цепочки. Встреча с Нефилимом вспоминается туманно, никакой конкретики. Из его слов следует, что он имел связь с настоящим Бертом, но раз этот мужчина лишь занял место другого ботаника, прикинувшись им, то это случилось совсем недавно — после того, как на Кэйю напали. Знают ли о подмене учителя? Дилюку известна его настоящая личность, а другим? Вероятно, нет. Он же, должно быть, пытается отыскать среди них виновника. Тогда и за прошлые дела перца, которого отыгрывает, Берт должен отвечать сам. — Раз нет яиц признаться, что боишься его, я поговорю с ним, — обещает ему Нефилим. И резко разворачивается на каблуках. Дьявол! Кэйа прячется за стену в последний момент, слыша, как сзади приближается нечто плохое, и быстро бежит к классу Искусств. Открыть дверь, захлопнуть за собой, привалиться к ней. — Фух, — вдох, выдох. Пронесло. В глаза бьет яркий после коридорной тусклости свет. Зрение привыкает, и обстановка впереди становится более четкой. Компания незнакомых парней смотрит с тем же интересом, что и он на них, и на миг кажется, что это не то место. Но нет — по периметру широкой студии расставлено немало мольбертов, а стены завешаны готовыми работами. — Привет. Пара тихих приветствий в ответ, и все. Он точно по адресу, но кто тут учитель? Перед кем извиняться за опоздание? Кэйа делает два шага вперед, осматривая присутствующих. Хлопок. Следом в класс входит кто-то еще, и внутри что-то обрывается. Да ты шутишь… Сомнений в личности и профессии вошедшего нет на девяносто девять из ста. Гробовая тишина, наступившая вмиг, бьет по ушам. — А это, я полагаю, опоздавший ученик, — а вот и последний процент, который Нефилим озвучивает сквозь сжатые зубы. Дрожь бьет по позвоночнику. Вот, значит как. Ким — певец, этот — художник. У зама, оказывается, вкус на творческих любовников. А на злобных псин у него, походу, целый фетиш. Нефилим в своей злости не промах, хоть и хвалить его не хочется. Лишь тон голоса чего стоит. В одной фразе прячутся сразу три вывода: «я тут учитель» в пафосности, «я тебя заметил» в скрытой агрессии и «можешь забыть о спокойных занятиях со мной» в совокупности первых двух. Кэйа медленно оборачивается, морально готовясь ко встрече взглядами. Но учитель и не смотрит — он резко проходит мимо, задев плечом. Это сходу раздражает. Значит, как по справедливости отчитать за опоздание, так нет, а как втихаря беситься на то, что его подслушали — так сразу? Сам виноват, что точил лясы за пределами класса, в котором должен был проводить урок! Подумал бы, что коридоры общие, и его разборки каждый зевака может услышать, а не ворчал и толкался тут как обиженный детсадовец. — За мной, — строго зовет Нефилим, направляясь в конец класса. Детсадовец, возомнивший себя вторым после воспитательницы. Обижать его в мыслях действует противоядием против скопившегося в груди коктейля из подозрительности, недовольства и волнения. Ой, да что он из себя представляет? Строит из себя хрен знает кого, пугает, чтобы максимум записать в журнал какой-нибудь, или другую организационную хрень сотворить. Класс тем временем возвращается к колдовству над своими мольбертами, будто бы потеряв интерес к пришедшим, и тихо шушукается. Кэйа на автомате шагает за учителем, расслышав среди шепота слово «хвост» по пути. Парни, оценивающие его отличия, замолкают на середине разговора, а через пару шагов продолжают уже про рога. Кэйа тихо фыркает, мысленно оставляя метки «беспардонные» над головами у двоих, чьи лица кажутся знакомыми. Нефилим не ждет, первым шагнув за дверь в конце комнаты — в проходе мелькает лишь длинный кардиган. — Быстрее, — требовательный тон не дает даже подумать, входить ли в его логово. А что еще делать? Упираться ногами-руками в дверной проем, потому что с этим чихуахуа страшно остаться наедине? Хрена с два. Внутри, как и ожидалось, обычная подсобка. Стены заставлены высокими полками, полными всякой всячины: пластмассовые контейнеры, кейсы, стаканчики с карандашами и полупрозрачные емкости с красками. У единственного окна небольшой стол с бумагами, придавленными гипсовыми бюстами. — Бери канцелярию, — Нефилим ничуть не мягчает. Лед ледяной, камень каменный, мудак мудаковый — сравнений хватает на любой вкус. Вдобавок к нагнетающей атмосфере дверь медленно закрывается за спиной, и от того становится еще больше не по себе, но Кэйа старается не подавать виду. — Какую? — спрашивает он. Вместо внятного ответа — указание пальцем. Пальцем, блин! Ну что за озлобленный на мир кретин?! Ну хоть не орет как на Роберта в коридоре, и на том спасибо. Ладно, наверное, у него такая тактика сдерживания агрессии. Может, если совсем повезет, он остудит свой пыл и поведет себя по-взрослому? Под руководством небрежных жестов и скупых на слова указаний Кэйа берет пару простых карандашей, свернутый в трубочку ватман и свободной рукой тянется к судочку с разноцветными стиралками, но Нефилим достает одну из них сам. Ощущение подвоха сдавливает горло. Не брать? Но он уже тянет руку чтобы дать. Если не принять, будет выглядеть глупо… Ладно, что может случиться? Кэйа подставляет ладонь, Нефилим протягивает стирку навстречу, поднимает глаза, а Кэйа, заметив это боковым зрением, поднимает следом — какого хрена ты пялишься? Хлоп. Брусочек падает и с тихим стуком бьется о пол, отбивается еще раз и приземляется ровно между ними. Специально. Он сделал это специально. Блять. Подвох — теперь абсолютно явный — все еще не показывает, что за ним кроется. Недвижимое величие Нефилима говорит: «поднимай». Подсознание — «оставь». Оптимизм — «он же сделал это потому, что на больше не способен?» Как же бесит эта недосказанность! Отчитал бы уже и выгнал в класс! Зачем подстраивать эти унижающие жесты и метать испепеляющие взгляды? Самоутвердиться хочет? Кто этого сопляка в учителя только принял… — Ну. Ладно, в который раз говорит себе Кэйа. Пускай, если ему от этого полегчает. Хорошо, потому что кто-то из них должен быть разумнее. Только быстро. Присесть, протянуть руку, взять… И не успеть дотянуться. Что за?! — Эй! — он дергается в попытке уйти от цепких рук, что тут же ложатся на голову. — Пусти! Нефилим подступает на полшага, обхватывая прямо за рога. Из рук выпадает все, что в них было. — Заткнись и слушай. Ты, смычок от скрипки, что себе позволяешь? — Я и стоя могу!.. — дергается Кэйа, предпринимая еще одну попытку вырваться. — Бл!.. Не может. Хватка крепчает, пустив от головы до пят такую сильную дрожь, что та кажется судорогами. Колени ослаблено подгибаются и больно ударяются о паркет. Рога, как одна из нечеловеческих конечностей, болят совсем иначе, и Нефилим пользуется этим, совсем не таясь своих знаний. — Мало того, что ты тут, — он, впрочем, не теряет времени на возню, выдвигая обвинения сразу. — Тебе еще и хватило наглости подслушивать? Безмозглый придурок. По-твоему, мой проступок намного хуже того, что сейчас делаешь ты сам? Вот только вслух сказать язык не поворачивается. С ним же не поогрызаешься так же как с Дилюком — страшно. Нефилим на тормоз не даст. Он — уязвленный сученыш, а не подкатывающий гаремщик. Он не отпустит так просто, если начать молить, не помилует. Ведь им движет не интерес, а некая ненависть, читающаяся в перекошенном от гнева лице. И все же, надо что-то делать. — Я случайно услышал… — например, начать оправдываться, смирившись с тем, что отвертеться не выйдет. А внутри плещется ярость. Унижаться перед таким!.. Говорить ему про всякие «случайно»! Его вообще тяжело было не подслушать! Придурок! Вместо того, чтобы найти уединенное место, горланил на весь коридор, а теперь зол, что кому-то стало интересно?! Кретин, паскуда, сволочь, тварь… Нефилим, походу, тоже мысленно материт его в ответ. — Лгун! — натиск на рога усиливается так, что становится дурно. — Еще скажи, что на мой курс тоже случайно попал. Курс? Действительно случайно, но это что за пришей мантикоре хвост? О, настроение Нефилима в корне отличается от его ругани с Бертом, и отличается в худшую сторону. То, что этот обмудок кричал детективу, было отчаянными упреками отвергнутого любовника, а это — атака со спины, ехидная издевка, выплескивание гнева и возможность безнаказанно отыграться за какую-то обиду. Но на что? Его так сильно задело подслушивание? Да он же на голову больной — нападать на ученика из-за такой мелочи. Там даже ничего суперсекретного не было! Или он еще в кабинете Дилюка озлобился? Больше нет поводов, встреч. Что не так? — Я не знал, что ты будешь учителем, — открещивается Кэйа, пытаясь оперировать доводами. — Меня друг записал. Лихорадочность мыслей мешает решить, как поступить. Можно в любой момент крикнуть «на помощь», устроить переполох и все закончить, но есть одно «но». Стоит сделать это, и случится не просто конец без преимуществ и знаний, что кроется за этой нападкой — хуже. Это может стать спасением в ущерб себе. Ведь Нефилиму хватит отшагнуть и сказать слово против, чтобы виноватым стал Кэйа — без причин вопящий псих. Доказательств применения силы не увидит никто, зато все услышат крик. И где набраться столько Аль-Хайтамов, чтобы после каждой херни его спасали и обеляли? Нет уж. Надо хотя бы выяснить, что за этим кроется, и решаться на «помогите, убивают» только если Нефилим оставит на нем след того самого убивания — синяк, царапину. Показаться одноклассникам до того как заживет, доказать, что он жертва, упасть на пол так, будто защищался из последних сил. Но сразу — понять, почему все так происходит. — Друг. Как удобно, — Нефилим, не встречая больше отпора, отпускает один рог и освобожденной рукой тычет Кэйе в грудь. — Увидь я тебя среди желающих — ты бы сюда не явился. Нет уж, сколько бы благородного ни приходило на ум, а причина не звать помощи номер один — нарастающее желание дать сдачи самому. Выгнал бы, говоришь? Зря он такое несет со своей комплектацией. Это не Дилюк. От такого щуплого суслика и без помощи отбиться можно. Отбиться даже хочется. А Нефилим, видимо, думает, что ему одному позволено нарушать правила… Нет, и Кэйа бы уже последовал его примеру. Он бы уже показал, как надо нарушать. Тормозит лишь поиск причины. Почему Нефилим идет на это, пренебрегая своим статусом как задетый за живое хулиган? Пусть только пояснит, отчего его так крючит, что он и на курс брать не хочет. Если личная обида, то что этого полудурка так успело задеть? А если все хуже, и он причастен к инциденту, то сейчас тот самый момент, чтобы выяснить как. — Да что я тебе сделал? — Кэйа использует все мировое терпение, чтобы получить объяснение, а не начать драку. Рано. — Я же тебя не трогал. — А ты попробуй тронь со своей репутацией. Я к себе выскочек не подпускаю, — раздраженно парирует Нефилим. — Ты и без того показал свою гнилую натуру в коридоре. Репутация выскочки? Гнилая натура? Интрига гаснет как потушенная лампочка. Он это из-за обыкновенных сплетен развел, или чего? В освобожденном от иных подозрений уме всплывает пузырек идеи. — Что сказал?! — Кэйа специально дергается к нему, добавляя неожиданности криком. — Сам ты гнилой! — а потом от него вниз, освобождаясь от хватки. Нефилим запоздало дергается следом, но не успевает дотянуться. Он раздраженно цыкает и отступает, смирившись с тем, что Кэйа поднялся на ноги. Теперь, без обманных маневров, он не рискует схватить еще раз, повалить или чего хуже, но поза с раскинутыми руками и без того говорит, что он еще не готов выпускать из подсобки. — А кем ты себя считаешь, — наоборот, его слова — доказательство, что он готов поливать грязью до последнего, — перетаскавшись с половиной школы за пару недель? А Кэйа и не собирается уходить, слыша такое. — Я ни с кем не таскался, — цедит он, игнорируя холод в груди. Блядская ситуация, какие еще полшколы, что за бред? Нефилим ехидно улыбается, сверкает зубами и продолжает цирк: — Хватит играть в идиота. Я не собираюсь учить такое отребье. Откажись от моего клуба. Отребье. В венах закипает кровь. Чувство дежавю мешает сконцентрироваться. А ведь вспомнить о похожей ситуации несложно — да напротив точно светлая версия Самайна. — Как будто я собрался оставаться у такого как ты, — шипит Кэйа. — Ты бы тогда и не приходил! — смех у Нефилима противный, высокий, режущий уши. — Я тебя насквозь вижу, крысен… Ну уж нет. — Хватит! — на очередном оскорблении самоконтроль слетает к херам. — Что ты там видишь, сплетник несчастный?! Нет, вести с ним диалог как с учителем — заранее гиблая затея. Мало того, что на вид близок к подростку, так еще и стиль общения малолетки, больше четырнадцати не дашь. То ли дело Кэйа, который в самом деле достаточно малой для пререканий в ответ на такие провокации. (Да, это не аргумент, а одобрение своей возрастающей злости, и наплевать на это с высокой горы). — Сплетник? Изволь, — у Нефилима закатываются глаза, а руки складываются на груди. — Может, ты уже забыл, но я помню, как ты увел у меня зама прямо в первый день. На упоминании зама слегка отпускает, потому что становится смешно — чего? ты так из-за ревности дуешься, ты, шизик? — Увел? Я приходил к нему по делу, — Кэйа громко фыркает сразу по двум причинам. С бредовости услышанного — раз. Увел, ха! С того, как мало знает этот малек — два. Скажи ему кто, что было за вечер до этого — он бы сейчас такими слабыми аргументами не раскидывался. Не повезло ему, что все там присутствующие умеют держать язык за зубами, и Нефилим не знает, что на заместительском столе он сидел не первым. Правда, меряться таким не хочется даже в мыслях — связь с замом это же не достижение, а кара. — Не пудри мне мозги, будто никто не знает, что у вас были за дела! — Нефилима такой ответ не устраивает. — Или, может, скажешь, что не шастал в подсобку к физруку? А это что за?.. — Чего? — тяжело так сразу врубиться, о чем речь. — Что, услужил ему за освобождение с занятий? Стоп! Стоп! Слишком много двузначных намеков, упреков и обвинений на раз! Какая еще подсобка физрука? Под которой был разговор с Бобой? Да его же и внутри не было — как можно было заменить «стоять рядом» на «шастать внутрь»?! — Или тот, что прибежал тебя защищать прямо в вашу столовую? — продолжает Нефилим, ни на миг не сбавляя темп. — Тоже от тебя что-то получает? Нет, слишком много нового в секунду. Кэйа еще не начал негодовать насчет того, что кто-то перекрутил его разговор с Итто, как уже раскрывается информация о том, что даже не все учителя знают имя Аль-Хайтама. — Да что за бред ты несешь?! Не было ничего! — он хватается за голову, бессилен против необоснованного потока лжи. Блять, да как усмирить этого любителя сплетен? — И это я не упомянул, что ты лез к моему Берту! А кроме него, — слова начинают лететь пулеметной очередью: — к доктору, охраннику с вашего общежития и твоим одноклассникам, которых ты ублажаешь первы… — Закрой пиздак! — он подлетает к Нефилиму, хватая того за воротник. И с этой сволочью Дилюк спит. Не брезгует этой мерзостью. Ставит его, Кэйю на один уровень с этим, предлагая такие же отношения, как с этим куском дерьма. А его уже невозможно остановить никакими словами — цензурными или нет. — Мне омерзительны такие как ты, торгующие телом ради выгоды, — он тоже вцепляется Кэйе в одежду и оттесняет назад. — Принижающие величие нашего вида… Псих, плюющий на любые нарушения, но записавший его в мрази, до последнего готов эту позицию отстаивать, унижать за нее и ненавидеть так, будто для инкубов это не норма, будто ему самому есть какое-то дело к чьим-то (несуществующим!) торгам. — Завали! — Кэйа сотрясает его в ответ, искреннее желая схватить выше — за шею, и сильнее — до хруста. — Хватит выдумывать то, чего не было! От чего-то непоправимого сдерживает лишь остаток здравого смысла, маленький горящий фитилек, указывающий правильный путь среди мрака. Смех Нефилима пытается потушить то последнее, что не дает впасть в безумие, рушит то, что его самого, идиота, и спасает: — Что, правда не нравится? Думал, никто не знает? Что у них там за сраный клуб сплетников… Голова начинает болеть словно сжатая в тиски, мир перед глазами слегка кружится, в ушах поднимается противный писк. — Это неправда! — в какой-то момент собственные ответы сливаются с чужими словами. — Ты даже не докажешь! Внутри черепной коробки настоящая тикающая бомба, настолько быстрая, что отсчет времени превращается в сплошной «взззз» жужжащей мухи. — Еще как правда, и доказывать нечего! Ты… — Нет! — картинка перед глазами мигает, на короткие мгновения заливаясь красным, словно лампочка аварийной сигнализации. — …мелкий потаскун… — Завали, блять! Хватит! — лицо напротив смазывается, черты уродливо растягиваются, просьба прекратить адресована уже не столько Нефилиму, сколько этому дикому состоянию, от которого кишки выворачивает наружу. — …подлизывающий каждому… — Захлопнись!.. — руки тянутся к его шее, но это кажется слишком медленным, не действенным способом выключить это все, слишком не тем, что надо… — …подстилка и сосалка… Рука сжимается в кулак. — …я сказал! И летит в нос. Тревожная лампочка гаснет в момент удара. В ушах стоит тишина. Нефилим в замедлении отлетает спиной прямо в высокий стеллаж, сносит локтями стаканы с карандашами и кисточками, а те беззвучно разлетаются и дождиком сыпятся на пол. Все тело трясет как в горячке. От глубоких вдохов запах краски забирается прямо в мозг. Писк в голове слабеет. Ни одной мысли из тех, что только что выедали терпение по чайной ложечке. Только зрительные образы, никак не связанные с тем, что происходит сейчас. Родительский сад осенью, сеттер Розы, класс биологии в младшей школе, вид из окна дома. Нефилим с тяжелым стоном пытается подняться на локте. Кэйа с удивительным для себя хладнокровием осматривает свои покрасневшие костяшки. Наступившее облегчение опустошает голову полностью. Ни паники, ни страха. Среди вариантов действий рисуется один, кажущийся забавным. Забавным. Это настораживает. — Ты… Нефилим вытирает кровоточащий нос светлым рукавом и шипит оскорбления. Глаза испуганные, дикие, бегают туда-сюда. Кэйа уверен, что и сам выглядит почти так же. С одним отличием — в нем такой огонь, что хватит искры… — Плохой из тебя сплетник, — тело направляет какое-то особое чутье. — Ничего ты на самом деле не знаешь, — голос чист, с ноткой удовлетворения. Желание приблизиться противоречит вражде, от которой даже смотреть на это ничтожество не хочется. Желание доминирует, указывает ближайшие действия, писком в ушах нараспев направляет: «ты правишь балом, победитель, так иди же, испей триумф с его лица». — Что ты сделал, больной… — Нефилим говорит в зажатый пальцами нос, пытаясь приподняться на свободной руке. — Ты даже не представляешь, какое тебе светит наказание… Странное песнопение затихает в его голосе. На смену приходит нечто другое, такое же новое. От того, как он пытается скрывать свою беспомощность и испуг, внутри просыпается сила. От того, во что он хочет верить, она вся бурлит, потешаясь. Кожу покалывает, волоски на теле встают дыбом, а шум в ушах стихает, уступая пьянящему чувству власти. Глупый. Как никто не пришел на их ругань, так и не будет никакого наказания. Кэйа толкает его в грудь, ощущая странный импульс в момент касания. — Ты! — Нефилим заваливается обратно и машет рукой в воздухе, пытаясь отбиться, но Кэйа уже отстраняется. — Отвали! На такие слова все же хочется вернуться и вернуть издевку за момент с рогами. Я не в себе. Точно не в себе. Надо переключиться, но не на что. Мысли такие несвойственное себе, что странно даже их думать, не то что озвучивать. А у Нефилима, кажется, туго с логическими связями. Записал в главные блудники школы, а в голове до сих пор не кликнуло, чем чревато на такого нападать? — Будь твои сплетни правдой, — из горла вырывается смешок, — тебе бы уже от стольких не поздоровилось… — Да меня не волнует… — Нефилим корчится, случайно коснувшись разбитого носа. — Пусть только зам узнает… — А с этим ты угадал, — прибивает Кэйа, поймав момент. На его округлившиеся глаза смотреть любо. — С чем? На ум приходит новая авантюра. — С тем, что он сейчас по тебя придет. Дилюк, конечно, явится не за тем, от чего так бледнеет Нефилим, но его испуганная рожа убеждает так и оставить его без объяснений. Как, оказывается, приятно злорадствовать. Записка появляется на свет в скомканном неприглядном виде. Как он говорил? Намочить, если надо связаться с ним срочно? Ну так пусть летит сюда на всех парах. Кэйа протягивает ее как есть, и прижимает прямо к дорожке крови на подбородке Нефилима, избегая прямого контакта с ним. — Что ты?.. — он пытается отстраниться и одновременно понять происходящее. — Подсобка класса искусств, — диктует Кэйа, брезгуя касаться к окровавленной части бумаги. — Что ты сделал? — повторяет Нефилим. Позвал третьего разгребать то, что натворил сам. — Полежи тут, — бросает Кэйа. — Он скоро придет тебя утешить. Нефилима по степени бледности скоро станет не отличить от стены. Хочется кинуть бумагу рядом, но Кэйа уже прячет ее обратно в карман, покидая подсобку на негнущихся ногах. Дождаться бы Дилюка тоже и врезать еще и ему за связь с такими уродами, да только две расплаты по цене одной — слишком много приятного на раз. Парни в классе даже голов не поднимают, когда он выходит. Только теперь складывается впечатление, что подсобка у Нефилима тоже… не пропускает звук. Если так, то это убеждает в правильности учиненного. Ведь и ему на помощь никто не пришел бы. Он молча минует мольберт за мольбертом, безучастным взглядом скользя по чужим наброскам. Среди шороха карандашей звучит одинокое «ты куда?» в момент выхода из кабинета. Знать бы самому, куда. Получится ли дойти до своей комнаты, или расплата за свершение в виде избиения учителя поймает еще по пути. Ничего хорошего за это не ждет, но насколько плохим будет то, что будет? «Что случилось?» — проглядывается в записке, не успевает кровь еще засохнуть. Можно много чего ответить, еще больше чего спросить.Ты хочешь чтобы я делил тебя с такими? Насколько надо кому-то быть сволочью, чтобы ты им побрезговал? Или тебя совсем ничего не обходит кроме привлекательности? Ты и во мне видишь кусок мяса без личности? О чем ты думал, когда в своей дурной башке решил нас приравнять, когда предлагал стать частью твоего гарема? Лишь о том, чтобы насытиться побольше, не так ли? И все-таки, Кэйа ограничивается всего одной фразой: — Как тебе такие свободные отношения? — и сжимает зубы, чтобы не выдать всего остального, что крутится на языке. Всего, что понятно и без ответа. На сердце собирается нового рода тревога. Невовремя вспоминается урок Аято. Странно все-таки сопоставлять одно с другим. То, что пугало самим названием, на деле оказалось противоположностью к «простым рисовашкам». Костяшки ноют, но заживлять их не хочется. Уж слишком приятны воспоминания об ударе.