↜︎ Школа Плотских Утех ↝︎

↯︎ ↯︎ ↯︎

Пускай допрашивали других, но выжатым как лимон остался Кэйа. Даже с чаем от Бай Чжу, открытым окном и отступившими последствиями Мими. Хочется скрутиться в постели, накрыться одеялом с головой и проспать три дня. Но куда там? То, что рай для инкубов, то, видимо, ад для чертей, потому что вместо отдыха он шагает на анатомию как восставший из мертвых зомбак. Тяжело поверить, что все закончилось так рано. Еще тяжелее от информации о том, что для их класса урок перенесли на час вперед, так что они даже не опаздывают, не говоря уж о том, чтобы прогулять добрую половину занятия, о чем Кэйа так мечтал. От таких новостей даже выпущенный на свободу хвост уныло волочится следом. Отстой. Отличный третий день в школе. Держим планку, как говорится: вместо нормальной перемены с потрохами сдать себя заместителю, частично сойти с ума и протухнуть в дурном конференц-зале по ощущением часов пятнадцать. — Мы провели там от силы час, — терпеливо поправляет Дайн, когда Кэйа в четвертый раз за пять минут жалуется на последнее. — И узнали много важного. Ну хоть у кого-то тут терпения больше чем на ударенный об угол стены мизинец. — Важного-влажного, — ладно, Мими все еще не совсем отпускает, и на язык соскакивает еще одно спорное слово. — Какого? — Лажного! От слова «лажать», — быстро оправдывается Кэйа, воскрешая те жалкие остатки самоконтроля, который чудом не помер в нем на собрании. — Не сказал бы, — настаивает Дайн. — Да и наверняка, много чего выяснится уже без нас. Ну вот, наслушался умных суждений и включил детектива вслед за взрослыми. То ли сразу попросить его заткнуться, оградив себя от попыток «расследовать» что-то в два лица, то ли дать шанс до двери кабинета, где от этого горекриминалиста должен спасти Чайльд, если не начало урока. — Думаешь? — Кэйа списывает свою усталость на проявление доброты и решает лениво поддерживать разговор, пока новоявленный Херлок Шолмс сам не замолчит от скуки. — Поверь, взрослые много замалчивали в нашем присутствии, — но тот пока что не сдается. Ну ничего, сейчас заметит. Да и подводка к теме такая себе. Даже если замалчивали, то им, двум козявкам, что с того? Не лезть же к директору в стол по материалы дела. Но Дайнслейф смотрит так многозначительно, будто уже это сделал. — Например, что? — Кэйа пытается спросить как можно более медленно, вымученно и безразлично. Лишь бы он понял намек, лишь бы отлип. Ага, размечтался. Дайн слишком занят, чтобы заметить — опасливо косится по сторонам, выжидает, пока отойдут прохожие ученики, присматривается ко всему, кроме страдающего одноклассника прямо перед носом. Аргх. — Например, почему Мими поставили в таком виде, — говорит он. — То есть? — В открытом флаконе. Тебе не кажется это странным? Да не, совсем не впечатляет. — В чем налили, в том и поставили, — фыркает Кэйа. — Нет, — но у Дайна какие-то свои теории на этот счет. — Будь конечной целью отомстить тебе — можно было бы просто разлить его где-то по нашей постели, понимаешь? — весьма обширные теории, стоит признать. — Пшикнуть в воздух или плеснуть на ковер — этого бы хватило, чтобы нам навредить, а исход был бы такой же. Но Торну зачем-то сказали оставить всю бутылку, — на последних двух словах он особенно акцентирует. Ладно. Кэйа уже разминает задубевшие после Мими извилины. Так хочется поиграть в следопытов? Будет ему. Сейчас… Пускай же ощутит на себе силу вопросов от настоящего профи и почувствует вкус зашедшего в тупик расследования (особенно, если у них, блин, из данных, только собственный опыт и кривоватые показания одного из причастных!) — И что с того? — он начинает энергично, с мыслью, что чем быстрее договорить, тем быстрее все закончится. — Может, тот, кто его обманул, просто не хотел, чтобы Торн оставил Мими себе, — странно рассуждать о каком-то мифическом «тот, кто обманул», но Кэйа, скрипя зубами, дает шанс идее, что виноват не Самайн. — Да и сам Торн напортачил, — вовремя вспоминает он. — По инструкции, он же должен был принести нам ее ночью, а не вечером, так? — И это нас спасло, — кивает Дайн, продолжая тему вместо того, чтобы закрыть ее. — Если бы мы основательно надышались во сне, то, думаю, она и на тебя оказала бы гораздо больший эффект. Впредь до… — и смолкает, прерванный еще одной группой учеников. — Что-то типа полезть друг к другу во сне? — машинально предполагает Кэйа, стоит незнакомцам отойти достаточно далеко. — Проснуться из-за желания, и тогда — да, — соглашается Дайн. И когда он смолкает, его хочется стукнуть уже не за поднятую тему, а за ее прекращение. Ну все, приехали. Тот, кто даже не знал, что играл, переиграл его в одну интригующую фразу. Ведь Кэйа не остудил его интерес, а только зажег собственный, и это худшее, чего можно было добиться, действуя из желания дойти, блин, в тишине! Ладненько, от переобувания в воздухе еще никто не умирал. Так что он заговаривает сам, делая вид, что изначально вовсе не хотел тишины: — Так какая там разница между напшикать и оставить бутылек? — уж больно к возникнувшей слабой догадке хочется получить подсказку. — Финал-то один — улика останется, — приходится самому способствовать продолжению обсуждения. — Разница в том, что бутылку можно закрыть и вынести, будто ничего и не было, — и Дайн не разочаровывает. — И никакой улики. — Вот только она осталась, — напоминает Кэйа, хотя уже понимает, в чем намек. — Потому что ты, вместо того, чтобы надышаться, позвал на помощь. Разговор опять прерывается вышедшим навстречу учителем философии и продолжается после тройного «здравствуйте». — Думаешь, виновник хотел вернуться за ней самостоятельно? — спрашивает Кэйа, стоит лишней паре шагов утихнуть. — Или вернуться, или послать еще кого-то, — соглашается Дайн. — Слишком уж странно дарить такую ценность школе. Он точно указал Торну, где ставить, так что, в теории, ночью мог бы за считанные секунды войти и забрать. — дополняет он. — А до утра остатки бы точно вышли через вентиляцию, не оставив и следа на поверхностях. О, ну конечно! Как можно было только самому не додуматься? Это же логично и просто — как палец. Задержал дыхание, вбежал, забрал свою штуковину, выбежал. Что заметят двое обезумевших? — Идеальное преступление, — остается только согласно кивать, позабыв о своем скепсисе, и пытаться выдать что-то не менее умное: — И на Мими бы никто не подумал. Представь, как он, наверное, злился на Торна… — Не спеши делать выводы — это лишь теория, — тормозит его Дайн. — Мы знаем только обрывки известного взрослым, так что можем надумать много лишнего. Лучше потом расспросить у Ризли, к чему они пришли. — Ага. Во вновь наступившей тишине все произошедшее по кругу прокручивается через новые предположения. И злиться на Дайнслейфа за то, что поднял тему, больше не получается, ведь и самому хочется понять, почему. Найти мотив, причину, настоящий результат, которого добивался виновник. Легко представлять придурка, который имеет что-то против получерта. Решил насолить полукровке? Опозорить, выставить дураком? Просто создать проблем? Сносно обсуждать кретина, который решил пролезть к ним в комнату. Своровать чего хотел? Свести какие-то счеты с Дайном? Нет? Тогда, устроить себе представление? Присоединиться, на худой конец? Кто их, извращенцев, знает? С натяжкой можно думать о виновнике его личного помутнения, случившегося один на один с зеркалом. Кто пожелал бы такого? Тайный поклонник? Решил помочь с выбором партнера? Выбрать вместо него? Помочь с первым разом и ускорить его пробуждение? И все-таки, если обдумывать произошедшее маленькими блоками, отделенными друг от друга, то даже получается оставаться равнодушным. С одним исключением. Потому что знать, что кто-то в школе взял на себя право совершить над ним сексуальное насилие с помощью другого ученика, значит воспылать ненавистью за все, что пришлось сделать им с Дайном. Каждый вынужденный удар, который Кэйа ему нанес, прежде чем понял, что не так. Весь тот испуг на грани истерики, который он пережил сам. Каждая секунда, проведенная в ужасе безысходности. Бессонная ночь кажется такой мелочью на фоне детального пересказа всего произошедшего — гораздо хуже тот спектр эмоций, от которых то блевать тянуло, то кулак в стену впечатать. На чудовище, пожелавшее им такого, отчаянно хочется натравить заместителя в наиболее агрессивном состоянии — хуже наказания не придумать. Только бы стать свидетелем расправы над ним. О том, что рядом ни злого зама, ни виновника, ни уготованного ему эшафота, напоминает взмах ладони перед лицом. — …привидение увидел? Кэйа промаргивается, осознает, что замер на месте, вспоминает, где находится и куда направляется. — Э… — Анатомия ждет, — любезно подсказывает Дайн, заметив его попытку достать расписание. — А. Нам далеко? — Почти пришли, — он указывает на дверь в конце коридора, но не спешит туда. Вместо этого предлагает: — Не хочешь договорить без лишних ушей, пока есть время? — Где? Что же. Это, конечно, не офигеть какое укрытие, но когда через полминуты они переступают порог уборной, атмосфера становится самой что ни на есть заговорщицкой. Дайнслейф, не теряя времени, начинает проверять кабинки на предмет посторонних. — Закрой дверь и включи воду во всех кранах, — распоряжается он. — Зачем это? — недоверчиво спрашивает Кэйа, выглядывая в коридор через приоткрытую дверь. — Чтобы нас не услышали. Ого. Чертики-тортики, что ж творится-то… Мысли о том, что Дайн собрался утомить его пятикратным перевариванием диалогов из собрания, теперь кажутся ужасно нелепыми и глупыми — ну как только можно было подумать на этого гения столь плохие вещи? Да тут разворачивается целый набор для карманного детектива! Преступление — уже произошло, расследование — сейчас продолжится в их импровизированном штабе, сыщик — прямо сейчас в кабинки заглядывает, а за костюмы грех не принять форму. Так что Кэйа уже готов возглавить это дело даже без широкой шляпы и записной книжки в руках. Дайн подзывает его поближе — к самой дальней от входа стене. Нотка тревожности, словно они тут собрались делать что-то неприличное, отвлекает всего на миг, но это такая мелочь в сравнении с тем, что Кэйа ждет услышать теперь. Дайнслейф — это как случайно выпавшая папка с отчетом. Всего одна, но сколько же новых пазлов может в себе хранить! — На ходу за нами подслушивать было бы труднее, — тон у него мгновенно становится низким, тихим и еле различимым за шумом воды. — Но даже у стен есть уши. Кэйа, впрочем, не спорит, пока неизвестно, кто кроме Торна мог выполнять чужие указания. Дайн тем временем спрашивает в лоб: — Есть идеи, кто и почему? — Самайн, из мести, — на автомате отвечает Кэйа. — Связи тут пока что кот наплакал — только личная неприязнь, но… — он разводит руками и замолкает с надеждой на то, что старший детектив в их дуо направит поток его мыслей в нужное русло. — Не думаю, что все так просто, — Дайнслейф качает головой, не спеша раскрывать карты. — Может, есть что-то еще, чего не знают другие? Ага — один несносный заместитель директора. Но он-то к делу вообще с другой стороны относится, а значит, не считается. — Нет, — скромно отрицает Кэйа. — Я даже мотива не могу понять. И мысленно потеет под внимательным взглядом, пока на помощь не приходит новая точка зрения: — Слушай, а если это все же нечто масштабное? — а вот и новый выход из тупика. — Допустим, он не собирался ничего забирать, а наоборот, хотел насолить нашему классу, начиная с нас? Или даже всей школе. Каждому, кто пришел бы к нам на помощь, а? Устроить бардак, все дела. Удивительный случай — комната два на два спокойно вмещает восемь человек за раз: двух детективов, две жертвы, столько же свидетелей и экспертов-криминалистов. — Это не логично, — та половина из них, за которую отвечает Дайн, впрочем, не впечатляется. — Хотел бы нанести большой ущерб — расплескал бы Мими по столовой, набрызгал по кабинетам учителей, залил в еду — способов сделать это эффективнее просто море. А он… — Решил одарить таким подарком именно нас, — теперь, на фоне услышанного, собственные слова приводят лишь к какому-то внутреннему отягощению. — Но на кой ему было так заморачиваться? Не логично, — задумчиво продолжает Кэйа. — Самайн бы мне просто скорпиона в постель подбросил… — Я не думаю, что это Самайн, — Дайн говорит разумные слова, но на той глубине мыслей, в которой Кэйа грязнет неожиданно для себя, даже они не складывают должного впечатления. — Да, я тоже сомневаюсь, что у него бы хватило ума, — бездумно соглашается он, закапываясь все глубже. Даже больше — мысль, засевшая внутри продолжает развиваться вслух: — Ему же такого от меня не надо. Наоборот, если останусь непробужденным — ему лучше будет. Сможет дразнить меня тем, какой я девственник-неудачник… — и в завершение с горла вырывается нервный смешок. Неприятный, кислый «хах», повисший в воздухе тяжестью из недосказанного. Ну да, смешно. Ведь отсутствие опыта в любом обществе высмеивается — это и без Самайна понятно. А он, вероятно, только всем об этом напомнит. Кэйе и без него отлично вспоминается — вот и чего только в голову пришло сейчас? А дилемма в самом деле непростая. С одной стороны, пока никто не нравится, заниматься этим не хочется. С другой, отставать от остальных в таком деле — тоже галимо в любом обществе. Но переспать абы с кем кажется э-э-э… шлюханством. Хранить себя до победного — поступком последнего неудачника, не сумевшего найти себе пару. А он ведь запросто уломает любого! Он же так горяч, что к нему сам зам яйца катит — о чем речь? Ну, наверное, о том, что это будет этим самым шлюханством, ага. Как же все трудно. Идиотские инкубы. Тупой Самайн. Бесит. Это все Дилюк виноват со своей «помощью». Уничтожил, блин, главный аргумент гласящий что это все «фу»! Расшатал в первую встречу, ухудшил во вторую, добил в третью. Кто его только просил? Теперь в каждую свободную от мыслей минуту вспоминается это — прогибающийся под спиной диван, горячее тело сверху, те грязные фразочки, о которых он сам просил в пылу возбуждения. Ритмичные толчки. Трущийся между ног стояк. Тихие выдохи в шею. «…прижму за задницу так, чтобы ты не смел дергаться, и начну…» Как же офигенно это было. Офигенно, и с этим ничего не поделаешь — никакое Мими на это не толкало, так что и оправдываться нечем. Поэтому, «не нравятся мне эти ваши сексы» просто не работает. Нравятся, надо признать. Можно еще пораздумывать над тем, что заслуга Дилюка — не более, чем предоставление своего тела. Можно поприкидывать, подойдет ли для того же уровня удовольствия любое другое туловище, согласное покувыркаться. Можно перечислить, почему не подходит он сам: наглец, нарушитель правил, просто мутный тип, еще и с балкона скинул. Но изменится ровно ничего. Ведь пробудиться ему не с кем, и это самая обидная часть — та, в которой всякие выскочки Самайны ходят и тычут в него пальцем по причине «девственник-неудачник». И от согласия с этим паршиво вдвойне. В давно наступившей тишине Дайнслейф делает вдох. Глубокий, самоуспокаивающий — такой неожиданный для тихони вроде него. — Что? — отзывается Кэйа, мигом вынырнув из раздумий. Под гнетом нахлынувшего отчего-то стыда, волнение в голосе тяжело обуздать. Ну хватит, нашел когда загоняться! А Дайн молчит. Под прицелом его взгляда становится как-то жарко. Даже неловко, если не сказать стремно. Как будто Кэйа ему признался во всем, о чем сейчас думал. Хорошо было бы вывернуть разговор в нужное направление, пока он не ушел в те дебри, которые обещает это нагнетающее молчание. Но все дельные мысли, как назло, резко кончаются, не оставляя иного выбора, кроме наблюдения за тем, как он меняется в лице. Как хмурится, поджимает губы, сжимает зубы так, что показываются желваки. Да ты разве злиться умеешь, парень? Да и на что — на своих? — Не смей говорить о себе так, — и его слова окончательно все подтверждают. Приплыли: его зацепили слова про неудачника. Можно начинать звать на помощь. Стоп, назад, отбой, отмена! Какого хрена не та тема?! У нас тут расследование на пять минут, а не разговоры по душам, чтоб твою задницу детективную уликами придавило! И мою тоже за компанию — нашел о чем думать в такой момент! — Пф-ф, Дайн, забей, — несмотря на поднявшуюся панику, это все, что получается выдавить из себя, когда он такой. — То есть, сам ты так не считаешь? — ответный вопрос звучит негромко, с ноткой предостережения. О, дьявол. Отшутиться бы теперь быстренько, да только ситуация отнюдь не способствует ни беззаботным улыбочкам, ни смене темы, ни заготовленным в качестве ответа «какая глупость, нет, конечно», который встает в горле комом лжи. Считаю, блин, но это только мое дело, если ты забыл. — Да я же для примера, — отмахивается Кэйа, собравшись с силами. — Забей, короче. Но не тут-то было. — Для примера? — но у Дайна брови все больше опускаются к глазам. — Я слышу, как изменился твой тон. Пальцем что ли его ткнуть, чтобы прекратил строить умника не в той сфере, где им сейчас не надо, да только он даже собраться не дает. — Слушай, давай вернемся к теме… — Кэйа… — перебивает он. — Ты себя со стороны слышал? Так было бы еще над чем трястись. Ну сказал о девственниках так, как о них и думают — подумаешь, велика трагедия! Так нет же — Дайн ему уже целую терапию по исправлению низкой самооценки назначает. — Ой да ну не смотри ты на меня так! — не выдерживает Кэйа, отворачиваясь. — Как? — прилетает в спину. Теперь перед глазами оказывается зеркало, и это кажется еще хуже — созерцать свое растерянное лицо и возвышающуюся сзади статую. — Как будто… — поиск нужных сравнений забирает время, — как будто я твоего щеночка отпинал. Тишина. Добрый десяток секунд льющаяся вода раздражает своим шумом. Хочется просто вернуться к теме, ради которой они пришли, но с этим раздражающим «ш-ш-ш», режущим перепонки, нужные слова все не идут в голову. Тормозят мыслительный процесс, разговор, ставят на паузу время, пространство и солнце по ту сторону пещерных сводов. Зато Дайн, кажется, наконец, определяется с тем, что говорить, потому что выходит из-за спины и становится рядом плечом к плечу. И это маленькое решение… поражает своей деликатностью. — Самайн может говорить что угодно, как и любой другой придурок, — и в самом деле, пока он начинает вразумлять, Кэйа все еще удивляется предыдущему. Обошел и встал рядом. — Но решение, составлять ли мнение, исходя из его слов, должен принимать ты сам, — а от того, каким тоном Дайн его отчитывает, замешательство только усиливается. Обошел. Даже не попытался коснуться. Ни тебе хватаний за плечи, ни разворотов на себя. И эта… деликатность что ли, так неожиданно приятна, что все мысли уводит вообще не в ту степь. Туда, где уже происходит диалог, в котором этот самый Дайн отчитывает любителя хватать — Дилюка. А после их встречи и представить не трудно. «Нельзя с ним так грубо себя вести, ты понял? Не лапай его, не жмакай, не трогай даже невзначай, пока он не позволит. Вот, как я делай — веди себя прилично, имей терпение и будь джентльменом, а не пещерным человеком», — говорит Дайн-учитель-уважения, и пристыженный-ученик-Дилюк все послушно записывает, чтобы больше никакого получертенка из себя не выводить, и вообще, быть таким сдержанным скромнягой, которого можно и нахер послать, и под задницу дать, а он только улыбочкой ответит… Эх, мечты… Так, стоп. Где-то переборщил, но где? Опять Мими, что ли? — Что? — глупо повторяет Кэйа, пытаясь отбиться от разыгравшихся в голове сценок. О чем там сейчас тема? О том, что девственности не надо стесняться, да? — К-хм. Но не один Самайн думает, что это отстой. Встречаться взглядом через зеркало весьма странно. Но и глаза отвести не получается. Как будто так и надо. — Не один он, говоришь? — повторяет Дайн, театрально удивляясь. — Тогда, если принимаешь во внимание чужие точки зрения, то послушай и мою, — и оборачивается. А вот встречаться взглядом, повернув головы друг к другу — та еще дичь. Особенно, когда разница в росте заставляет смотреть слегка вверх, а внезапная близость — затаить дыхание. — Ну, — песком сыпется из горла. Дайн — наоборот. Он соловьем разливается, чтобы доказать свою правоту: — То, что ты не дал разрушить нашу дружбу, свою психику, и не пробудился против своей воли, делает тебя не неудачником, а героем. Не знаю как ты, но я был бы очень расстроен, если бы у нас все вчера… случилось вот так, — только на последнем слове его голос слегка горчит сожалением. — Так что спасибо, что остановил меня и не позволил стать насильником. — Да… не за что, — хрипит Кэйа, чувствуя комок в горле. — Герой-девственник, хах. — Эй, серьезно, — хмурится Дайн. — Никто тебя дразнить не будет. А за месяц пробудишься, и дело с концами. Ой, как легко об этом говорить, если у самого уже все было! — В том и дело, что у меня только месяц, а я без понятия, что делать! — срывается Кэйа, шагнув в сторону — подальше, чтобы этот умник, чего доброго, под руку не попал. — Кэйа, стоп, не кипишуй, — Дайн начинает идти следом, прежде чем понимает, что это не попытка сбежать. — Ты такой не один, забыл? — И что с того? — а Кэйа все меряет комнату шагами. — То, что ты всегда можешь сделать это с другим непробужденным, — зато Дайнслейф внезапно закидывает недвусмысленными советами. — В твоем арсенале все одиночки в трапезной, одноклассники, ребята из параллели, учителя, другие работники и, в конце концов, мы с Чайльдом. Только попроси о помощи. И пока Кэйа пытается понять, откуда он сейчас этот гарем выгреб, Дайн сокращает расстояние к тому, что между ними было. — Но это на крайний случай, если так сильно волнуешься. Сейчас лучше об этом не думай и выбирай партнера, исходя из собственных чувств. Постарайся присмотреться к парням — уверен, что ты найдешь для себя кого-то милого сердцу, и все пройдет хорошо. А если уж задумаешь секс по дружбе, то решайся на него только в последний день. Что думаешь? Выдавать свою реакцию с потрохами вовсе не хочется, и Кэйа, честно, старается. Но мурашки по всему телу просто берут и сдают его с поличным. — Милого сердцу. Звучишь как бабка, — ворчит он. Вот так ему. Нефиг такие давящие на грудь вещи говорить. — Та, которая у тебя тут училась? — смеется Дайн. О чем он говорит, доходит с опозданием. Нет — то была прабабка. — Вообще не смешно. И полный недовольства взгляд на его лучезарную улыбку совсем не действует. Этот обалдуй (иначе не назовешь) только шире лыбится. И против этой рожи, которая и не рожа вовсе, а добродушное нечто, защититься просто нечем, кроме взаимности. И Кэйа улыбается тоже, каким бы ужасным это не казалось. «Предательство!» — вопит недовольный черт с плеча. «Ты строишь глазки подозрительному типу!» — охотно подхватывает поднявшая голову паранойя. Он опускает взгляд, отворачивается и сам перед собой оправдывается: «это я от неловкости». Слишком уж личная хрень — лицо в лицо лыбиться, вот что. И без того на душе тепло. Героем, значит, меня считаешь? По ту сторону двери все чаще слышно шаги — до начала урока остается не так и много. — Ладно, время поджимает, — говорит Дайн, опомнившись. — Так что надеюсь, ты подумаешь о моих словах и не будешь себя накручивать, а займешься поиском подходящего человека. Все. По поводу случившегося, — и резко меняет тему. — Слушай внимательно — говорю только главное, — меняется в лице, жестом подзывает к себе, усилив напор воды в ближайшем кране. Кэйа делает над собой усилие, чтобы оторвать глаза от пола. Вот оно — то, ради чего пришли. Вперед. — Только храни это в секрете, — внезапно предупреждает Дайнслейф. — Хорошо. И, наконец, восполняет все потраченное здесь время. — Мой дядя работает в Инквизиции, — потому что слегка ошарашивает с первой фразы. — Не в Инспекции Школ непосредственно, но информация всегда гуляет между отделениями. Я знаю сущий мизер, но он может быть нам полезным. Помнишь, в прошлом году один полуджинн в старшей школе тронулся умом? Ладно, некогда восхищаться его крутостью, когда важнее всего смысл услышанного. А ведь да, что-то было. И что именно — Кэйа активно старается вспомнить. — Э-э-э, там где его родителей показывали? — прикидывает он. — Оба обвиняли министерство образования, да? — Да, — кивает Дайн. Жестокий был случай — после него еще долго на каждом углу гудели, как это опасно — оставлять свое чадо без связи на милость школы на целый год. Но вот, оставляют же. — Но дело в том, что это далеко не единственный инцидент, — продолжает он. — Инспекция регулярно расследует дела о полукровках, и тот джинн — первый, кто всплыл в новостях из-за того, что его родители какие-то влиятельные шишки. Остальных же чудом замалчивают. А вот это уже пахнет жареным. — И много было до этого? — осторожно интересуется Кэйа. — Всего не вспомню, но по крайней мере три случая произошло, когда я учился в средней школе, — скороговоркой докладывает Дайн. Время поджимает. — Возможно, что-то на самом деле было случайной трагедией, но например, застрявший в школьных катакомбах вурдалак не мог сам затолкать себя в трубу для отходов под столовой. — Чего-чего? — Кэйа, предоставляя это в красках, кривится до заболевших бровей. — И-и-и что с ним стало? Дайн — как овечка с бензопилой: милая рожа и куча трупов за спиной. — Остатки тела обнаружили только в конце учебного года, — вот так и он: рассказывает себе спокойненько, но вот смысл — пиздец полный. — При падении переломал себе кости, а потом еще несколько дней мучился, ползая в поисках выхода. На душе становится совсем не по себе. — И что было, когда его нашли? — неверующе спрашивает Кэйа, пытаясь не представлять этого беднягу. — Виновник неизвестен, директора сменили, родителям — компенсация. На этом все, — стенает плечами Дайн. — А что еще было? — и будь у них больше времени, Кэйа бы засомневался в том, хочет ли слышать больше, но важность каждой крупицы информации перевешивает. Дайн на пару секунд зависает, пытаясь припомнить, и ошарашивает новым примером, о котором его и просили: — Девочка фурия — полукровка, как остальные жертвы — упала в чан с химикатами, где утилизировали старую форму. Ее успели спасти, вытащили, обожженную кожу залечили, но она так нахлебалась, что теперь пускает слюни в белой палате. Остальных не вспомню в деталях, но там или летальный исход, или лишение рассудка. И как теперь прекратить переносить услышанное на свой пример? Видимо, никак, потому что только об этом думать и получается. — Думаешь, это связано с тем, что пытались сделать с нами? — Кэйа и не пытается себя оградить — остается только вычленять пользу из того, чем Дайн с ним поделился. — Но ведь ты нормальный — зачем тебя трогать? — Дальше я без понятия, что происходит, ровно как и Инспекция. — А как оно должно работать? — не сдается Кэйа, пытаясь откопать, что еще он может знать. — Это же не может сделать один человек? Может, организация? Или что-то нечеловеческое? Проклятие, допустим? Но нет — его знания ограничиваются тем, о чем решил поделиться сам: — Кэйа, я сказал только то, что слышал от дяди. Может, это просто чья-то неудавшаяся шутка, а может, виновники тех инцидентов прямо тут, и они нацелились на тебя, — Дайн бессильно разводит руками. — Я не знаю, но пока эта хрень не раскрыта, прошу тебя: всегда будь рядом с кем-то. Не ходи один и не скрывай ничего, что в теории может быть опасно. Очевидно одно: пока кто-то имеет на на тебя или меня какие-то планы, нельзя терять бдительность. Так что будь предельно осторожен и обращай внимание на каждого. — Даже на тебя? — неожиданно для себя спрашивает Кэйа. Но Дайн не только соглашается, но и идет еще дальше: — Да. А я буду смотреть за тобой. Кто знает, вдруг кто-то из нас в один день поменяется в характере без видимой на то причины. После Мими я остерегаюсь всего. — А библиотека тут есть? — вопрос возникает закономерно. — Показывали вчера, — и ответ радует. — А что? — Хочу знать все, что еще может нам угрожать, — признается Кэйа. — Сходим туда завтра, — кивает Дайн. — Сегодня плотный график.

↯︎ ↯︎ ↯︎

Сидеть на анатомии в его состоянии — та еще задача. Слушать вполуха, то же самое, что делать это, стоя за дверью. Учитель, имя которого Кэйа, по традиции не запомнил, вещает уже двадцатую минуту, а все, что откладывается в голове насчет урока, так это обнаженный манекен в человеческий рост, в который преподаватель порою тыкает в процессе рассказа. — …после отличий строения костей и мышц захватим тему Повсеместного питания, полностью повторим тему пищеварения с точки зрения инкубов, а дальше начнем тему Исключительного питания и реакции организма на него… Вступительное занятие — чего тут ожидать? Да еще и обещают вещи, не шибко новые после школьной биологии. Не так оно интересно, как на утренних Способах питания. Кэйа, справедливости ради, пытается слушать, честно. Но мысли упрямо возвращаются ко всему кроме урока. Теперь, получив столько разноцветных пазлов, не пытаться сложить из них картинку, значит быть пофигистом высшего уровня, которого не волнует даже собственная судьба. Кэйа и не пофигист. У него в голове целая детективная доска с разнообразием фактов, гипотез и догадок, которые, по хорошему, записать бы на бумагу, пришпилить булавками да обмотать нитками. Пока что в распоряжении только сходить с ума от невозможности продолжить обсуждение с Дайном — тем, кто сначала заставил думать, подсказал нужное направление, а потом, спасибо началу урока, взял паузу. Теперь, без его подсказок, продвижения дальше не происходит. Главный вопрос о том, чего от них хотели на самом деле, жжет спину своим красным вопросительным знаком, вместе с которым остается только бегать по кругу: улики, подозреваемые, место преступления, мотив. Бутылек, которым можно было вывести из строя целую школу, обманутый Торн, противная рожа Самайна, пароль от шкатулки, что засел в голове. Миллион и одна подсказка от Дайна, бедные вервольфы, сломанные кости и дяди из Инспекции. А еще вчера его главной проблемой были пробивающиеся крылья. Она, впрочем, остается, но отходит на второй план. Позорно сбегает, получив временное решение от того, о ком сейчас думать не хочется совсем. Никаких Дилюков в этой голове сегодня больше. Даже если очень хочется. Брысь. И все же, все так странно, что казалось бы сном, если бы не пустующие два дивана — те, где должны сидеть Самайн и его компания. Кэйа бросает взгляд на задумчивого Дайна. Судя по лицу, у него на уме примерно то же самое. И только Чайльд, уложив ноги им поверх бедер так, что пятками упирается в подлокотник, не оставляет попыток их расшевелить. — Ну что с вами, парни? — ворчит он, так и не добившись реакции на свою выходку. — Сначала куда-то пропали без меня, а теперь молчите. Вы что, поссорились, голубки? — Мы не голубки, — прилетает синхронное. Кэйа, раздраженно фыркнув, возвращается в реальность и скидывает чужие ноги с себя. Все, хватит этого сидения в неведении. — Сейчас вернусь, — бросает он, поднимаясь с дивана. Благо из кабинета можно выходить без спроса. Идти недалеко — хватает отойти на пару метров от двери. Клочок бумаги со словом «Баран» на ладони выравнивается сам. — Стереть? — пробует Кэйа. Чернила неохотно блекнут. Ясно — в эту штуку надо вкладывать волю. — Стереть! — командует он. Быстро, без сомнений и пауз на «подумать» — прямо как когда это показывал Дилюк. Слово мигом растворяется в белизне бумаги. Уголки губ самодовольно поднимаются вверх. Новое послание, тщательно обдуманное еще в кабинете, послушно вырастает под диктовку: — Эй. Как продвигается расследование? Расскажи, когда освободишься. Кэйа кивает сам себе и возвращается в класс. И впредь до окончания обеда играет в новую увлекательную игру: «Замри и прислушивайся к своей ноге». По правилам разрешено еще иногда тыкать пальцами по карману, проверяя наличие записки, щупать ее кончик, нырнув в карман рукой, и доставать, как только получается остаться наедине. Но изменений ноль — тот же текст. Заместитель молчит. После обеда начинается настоящий балаган, когда всех собирают для выбора клуба по интересам, и «все» — это не только класс Кэйи, но и параллельные тоже. В качестве кабинета служит зал, где проходила церемония Посвящения, и учеников тут пропорционально много к имеющимся местам. — …Если уже определились с предметом, пожалуйста, занимайте диваны сзади — там, где пишет название вашего главного клуба, — распоряжается широкоплечий мужчина в белом. — Ральф запишет вас в списки. Его помощник, гораздо моложе с виду, вскидывает руку, обращая на себя внимание. — Для тех, кто еще не решил, к кому желает присоединиться — садитесь ближе, пожалуйста, — продолжает ведущий. — Мы пригласили для вас преподавателей каждой из дисциплин, чтобы вы узнали немного больше, так что не стесняйтесь задавать вопросы и пересаживаться назад, если выберете. — А если я не хочу ходить ни в какой клуб? — звучит из толпы. — К сожалению, так не получится — вы обязаны выбрать как минимум один главный. Кэйа синхронно вздыхает вместе с тем, кто интересовался. Он, конечно, не против этих дополнительных активностей, но только бы что-то приличное было! В зале, как по вызову, появляется спасение в лице Кима. А ведь точно — в случае, если все окажется плохо, можно будет записаться к нему на музыку. — Но я вас не подгоняю, — успокаивает ведущий, — если до конца нашей встречи не решитесь — приходите на уроки в качестве гостей. А сейчас преподаватели сами все расскажут, так что не смею задерживать. Пока первый учитель представляет себя и свой клуб, им раздают список всех предметов — по одному на диван. Кэйа быстро окидывает его взглядом. Не понимает. Вчитывается медленнее. Трет глаза. — Это шутка такая? Вместо сто одной порно-пародии на уроки, в нем такие священно приличные слова, что просто слезы радости выступают. — Быть не может. Это что, как в нормальной школе? — недоверчиво уточняет он, любовно оглаживая список. — Кулинария, гербология, астрономия — ничего себе. Фу, алгебра, не считается… Дайн, читающий не менее заинтересованно, только коротко смеется. С каким же облегчением Кэйа на это смотрит! Драматургия, руны, рисование, гадание, языки (не те, что во рту), массаж и еще гора предметов. Пошлятины, само собой, тоже хватает, но если Кэйа БДСМ практику прикрывает пальцем, то Чайльд позади бегает от дивана к дивану — от поклонников обычных боевых искусств и к любителям таких искусств в постели. Зато Дайн остается рядом, даже несмотря на Гойла, зовущего его на диванчик фехтования. — Спасибо, я еще подумаю, — деликатно отказывается он. У Кэйи в голове тем временем зреет план. Надо вот что: посетить эти уроки как гость и убедиться, что там точно нет сексуального подтекста. В случае провала, ему прямой путь на музыку к Киму — если они там просто стонут в ритм, то это самое безобидное из всего списка. Но если же все чисто, и уроки такие же пушистые, как о них рассказывают, то он готов записаться хоть на каждый. Бегать за учителями и молить: «возьмите меня везде, пожалуйста, только освободите от основных предметов!» Жаль только Ральф разбивает его мечты, отказав такому же энтузиасту в выборе больше трех клубов. Спустя какое-то время эти «я учитель такой-то, преподаю то-то, будем делать так-то», начинают утомлять, и Кэйа оценивает уже не крутость преподавателя йоги, закинувшего ногу за шею, ученикам на потеху, а отдаленность их дивана. В сумме с галдежом, который не затихает ни на миг, им открывается еще одна возможность обсудить то самое. И он заводит диалог. Но проблемы начинаются там, где их не ждали, и через пару минут общения Кэйа уже скрипит зубами, забирая назад слова о том, какой Дайн гений. Гением он, безусловно, остается, но свой талант использует совсем не ради обсуждения подозреваемых, мотива или случившегося с другими полукровками. Ведь у него в приоритете такая чушь, что по щекам похлопать хочется — мол, соберись! — Нет, тема закрыта, — и Кэйа отмахивается как может, как только слышит главный интересный ему вопрос. — Но почему? — не отстает Дайнслейф. Нехер такое обсуждать потому что! Еще и в таком месте. — По кочану! — грубо отрубает Кэйа, решительно сдвигаясь в дальний край дивана. — Ладно, — странно, что так легко сдался… Но не успевает он обрадоваться, как собственная рука взлетает в воздух. — Эй! — Вот, — Дайн не церемонясь роняет ее себе на голову. — Давай «по кочану», на. Только ответь: что он от тебя тогда хотел? Кэйа так и зависает — с рукой в его волосах. Вот ведь… одуванчик приставучий. Ну и что делать с этими щенячьими глазами и вопрошающе поднятыми бровями? Вывалить на него ответ, растоптав эту мягкость и осторожность лишь за каким-то чудом до сих пор присущую их общению? Может, стоит оттолкнуть его, вызвать отвращение деталями? Внаглую состроить из себя пострадавшего, рассказав все с выгодной стороны? Или просто — правду? Правду о том, что сам не знает, чего Дилюку было надо, когда он пришел. О том, что заместитель — настолько непредсказуемый кретин, что с целью таким оставаться принимает решения только за секунды до их свершения. И встреча, которую Дайн застал, не исключение. Дилюк явился как снег на голову, еще и напал со своей непрошенной заботой. Помощь предложил, да и настаивал так, будто от того зависела его жизнь. Так же легко стал безразличным — почти сбежал, предлагая себе замену. И сдался, стоило дернуть его за одежду. Не поверил тысячам «нет», но готов был в лепешку разбиться за маленькое неуверенное «да». «Придурок, да и только» — сказал бы Кэйа. Сказал бы, если бы не понравилось. Да только ему не не понравилось. Его размотало. Схватило как щенка и вытащило из тела, не спрашивая на то разрешения. Протащило по сто одной лесенке вниз лицом впредь до самого лимба, где место болезненного удовольствия заняло равнодушие к тому, кто он и с кем. И это было лучшее, что он испытывал за всю свою сознательную жизнь. Отпустить себя и принять каждое сдерживаемое желание. Сдаться оказалось просто пиздецки приятно, и это приходится принять даже несмотря на последствия. И когда его начало терзать между окончательным забытием и попыткой сохранить самообладание, спасло только чужое согласие на тот бред, о котором Кэйа молил в попытке достичь оргазма. На имитацию проникновения, на эти фразочки, которые Дилюк в угоду ему произносил вслух, хотя легко мог бы осуществить в полной мере, воспользовавшись его беспомощностью и вседозволенностью. Но не стал. Потому можно со спокойной совестью называть его «не придурок». Эдакой синоним к «хороший», будь на его месте кто-то другой. Такого слова заслуживает Дайн в своей воспитанности и сдержанности, но не он. Ведь это Дилюк — баловать такого опасно даже в мыслях. Так что это — просто три буквы: «З», «А», «М». Думать о нем в другом ключе, как бы глупо это ни было, Кэйа себе запрещает. Даже самоосуждению за то, что наговорил тогда, не позволяет выбраться наружу. Укрывается одеялом из всего отвлекающего, уголки под себя подворачивает и от края отодвигается — только бы из-под мягкой и удобной кровати под названием «здравый смысл» не высунулась какая-нибудь мерзкая когтистая рука и не оставила перед носом самых разных напоминаний о том… Нет, не важно даже, о чем. Главное, об этом не думать. Лучше всего, никогда. А тут Дайн, много разумных рассуждений и доводов изначально, зажженный в груди фитилек надежды и… бам. Неожиданный нож в спину: «что там от тебя, кстати, заместитель хотел? Скажи — это важно для цельности картины». Сам я такую картину соберу, а ты не подсматривай, умник нашелся! — Не знаю я, не знаю! — не выдерживает Кэйа, срываясь на грубый тон, тонущий в общей суматохе. — Тебе по слогам повторить? — От тебя вирго пошло, когда я пытался влезть между вами, — внезапно признается Дайн. Аааа, как злит! Да их хлебом не корми, только дай глянуть, что к ним испытывают! Кто им только придумал это седьмое чувство, другим на беду? «Как только пробужусь — ежесекундно проверять буду. Каждого. И в лицо им этим тыкать» — решает про себя Кэйа. — Так может, это от Дилюка было, — и с обидой в голосе оправдывается, не собираясь отступать. — Вы с ним нормально так грызлись, знаешь ли… — Кэйа, — Дайн на это никак не реагирует, только еще больше наседает. — Не пытайся выдумать того, чего никогда еще не видел. Ты на меня злился с момента моего появления в комнате, а потом опять стал дружелюбным, как только задышал. Что это было? Он тебе что-то наговорил или… Я не понимаю. Ладно, сам напросился. — Послушай меня, Дайнслейф, — зло шипит Кэйа, выровняв осанку. — Что было, то было, и оно дела не касается. Хватит выдумывать мне проблемы и пытаться разобраться в том, в чем я не прошу. Я рад, что ты заботишься, но если говорю, что заместитель непричастен, значит, так и есть. Поэтому, не перегибай палку и присмотри немножечко и за собой. Мы оба чуть не пострадали, не забыл? Так что хватит уже. Или, может, это у тебя есть чем со мной поделиться? Дайн, на миг потерявший дар речи, только отрицательно качает головой. Вот как он чувствуется-то — перехват власти! — Да ну? А про Ризли, например? — Кэйа настаивает, почувствовав себя героем. Пододвигается поближе, еще и смотрит так изобличающее, как будто прямо на конкурс в театральный клуб тренируется. — Может, ты не просто так мне говорил, что он очень добрый? М? Дайн слегка вскидывает бровь, без слов спрашивая: прикалываешься? И в одну фразу побеждает в состязании, о котором опять в курсе был только Кэйа: — Конечно, не просто так — это же у него я просил помочь с твоей пропажей в первый день. Ах, как хорошо все начиналось! Вот только он даже в голосе не поменялся, когда ответил. Застыл на секундочку — вот и весь результат тех стараний, с которыми Кэйа на него наехал. — Тц. Ладно. Кэйа пытается замять это в последний раз — осторожненько от него отстает и отодвигается, бегая глазами по окружающим в поисках, на что сменить тему, прежде чем Дайн начнет сыпать вопросами в ответ, ведь практика показывает, что у него это получается лучше. Ну же, ну же, что обсудить? Быстрее — он уже рот открыл для ответа! — Как думаешь, в какой мне клуб пойти? — бездумно выпаливает Кэйа. И даже выигрывает себе пару секунд молчания, которое Дайн тратит на осуждающий — очень осуждающий взгляд. — На рисование, — строго прибивает он. И наезжает в ответ еще хуже. — Кэйа, кончай натягивать горгулью на тыкву. Если не хочешь или не можешь говорить — не надо. Но если у меня спросят, не происходило ли с тобой ничего странного — я обязательно упомяну этот эпизод. И добивает, пока Кэйа глотает воздух ртом: — И скажу, что заместитель запретил тебе говорить. Вот он… ну он… матов на него не хватает! — Ты… — вскипает Кэйа. — Мерзавец. Дайн складывает руки на груди и отводит взгляд. — Если это поможет тебя спасти, то можешь обозвать и похуже, — и начинает подниматься с места. — Пересяду к фехтовальщикам, если ты не против. — Да блять! — Кэйа ловит его за локоть. — Стой, я еще не закончил! Дайн садится и отвечает взглядом, требующим продолжения. Так. Надо собраться. Приглушить в себе все нелестные комментарии в его сторону. И самое сложное — придумать оправдание и попытаться убедить его в том, что заместитель белый и пушистый. Учитывая то, кого он обеляет, задача на грани невозможного, но кто не рискует, тот с замом воюет. — Ничего он мне не делал — это я на него напал, — поэтому, оправдания берут старт с тактики «приукрасить правду». Работает она, конечно, так себе, но и попытка у него далеко не одна. — Так напал, что чуть сам не вылетел из окна? Ты понимаешь, как это звучит? — ну да, Дайн скорее поверит в атаку Бобы, чем в буйность Кэйи. — Да, я напал, а потом полез в окно! — он настаивает активнее, собираясь выложить следующий козырь: — У меня случилось помутнение, — и снижает тон, договаривая: — и я слегка слетел с катушек. — Помутнение? — недоверчиво повторяет Дайн. И тоже спрашивает тише, несмотря на галдеж вокруг: — Это из-за… Мими? — Наверное, я еще не отошел полностью, — в ход идут фантазии и домыслы. — Не знаю. — И? — И я ему всякого наговорил и… и сказал, что иду домой, — Кэйа активно фантазирует, пытаясь слепить с приличных обрывков предыдущих встреч сценарий последней. — И полез в окно, а он меня вытащил назад, и тогда зашел ты. Все. Дайн так долго сидит с задумчивым видом, что Кэйа уже начинает надеяться, что это конец, и верить в свою победу. Но нет — его на собрании точно укусил какой-то дотошный любитель выспрашивать до последнего. — А зачем он приходил к тебе? — ведь Дайн и не думает отставать. В этот раз Кэйа вынужден прибегнуть к тактике угадывания: — Чтобы расспросить о случившемся, — потому что и сам не знает, на кой Дилюк приходил. — Лично? — удивляется Дайнслейф. — Да, — кивает Кэйа. — У нас была пара разговоров до этого, вот он и пришел. Как, однако, удобно замалчивать то, чем кончались эти разговоры. — О чем? — а Дайн все наглеет, будто точно знает, как много ему не договаривают. И как бы ни хотелось послать его куда подальше, а страх, что он все же расскажет об этом кому не следует, перевешивает. Так что Кэйа мешает в свой рассказ все, что только можно — только бы звучало правдоподобно: — Да так… Я донимал его просьбами выпустить меня из школы, и он теперь боится… то есть, не боится — ему вообще-то насрать, но заместитель же должен удостовериться, что ученик не передумал оставаться в школе. — Но отсюда же нельзя просто уйти, — а Дайн вынуждает объяснять еще глубже. — Да нет, ты понял… — отмахивается Кэйа. — В плане, всякие там суицидальные наклонности. То есть, я не говорю, что хочу сделать с собой что-то плохое, но ведь он должен убедиться в том, что я не хочу. Типа, что нападение на меня никак не повлияло, все дела. Дайн резюмирует: — И поэтому заместитель явился к тебе лично, почти полчаса продержал в кабинете, довел до такого состояния и спас от прыжка в окно, — и чем дольше он говорит, тем больше скепсиса звучит в его словах. — Все, чтобы убедиться в твоей вменяемости и психической стабильности? — Э-э-э… — И все это так секретно и опасно, — заканчивает он, — что ты даже вкратце не хотел сказать, что вы делали. Охотно верю. Ну вот и что он ждет услышать теперь? Вероятно, «лады, на самом деле зам пришел спросить как дела, а у меня спина заболела, поэтому он принялся лечить ее дрочкой». Остается взять его на слабо. — Ой, все, — как можно более правдоподобно сдается Кэйа. — Я тебе все сказал, а ты уже думай, что хочешь, раз мне не доверяешь. — Ты недоговариваешь еще что-то, — а Дайн и не скрывает своего отношения к услышанному. — Например? — зато Кэйа много чего скрывает. — Например, что я тоже под подозрением. — Ага, конечно, — наступает его черед фыркать и закатывать глаза. — Подозреваю тебя в бараньем упрямстве, так что прекрати уже! Я тебе все сказал, что ты еще хочешь? Тишину заменяют бурные обсуждения вокруг. Дайн тяжело вздыхает. — …Ладно. НАКОНЕЦ-ТО! — Извини, что наехал, — и только когда надежда на то, что он отлипнет до конца урока, почти угасает, он говорит эти святые слова. — Я вижу, что ты не боишься, а защищаешь его, так что дело точно не в шантаже, а в чем-то другом… Ну ладно, херню тоже городит немножко. — Не защищаю я этого… — на эмоциях изо рта чудом не вылетает «придурка». — Я просто не хочу иметь с ним ничего общего. Дайн смотрит так подозрительно, что приходится быстренько договаривать: — Как с Ризли и с учителями, которым что-то от меня надо. Так что хватит уже цепляться, как будто мне… «Что-то угрожает» остается на языке. Дурак, тебе действительно угрожают! — Понял, — сдержанно кивает Дайн. — Сохраню это в тайне, если он для тебя так важен. — Спасибо, — не менее кисло отзывается Кэйа. — Что?.. Осознает смысл последней фразы. Делает глубокий вдох. Прикидывает, сколько оскорблений вытерпит собеседник, оценивает жестокость матерных слов, которые собирается на него вывалить, считает до трех, чтобы убедиться в том, что этот гнев сам по себе не пройдет. Выдыхает и сам себе говорит: я выше этого. — Все, что мне важно — это продержаться тут до конца рабочего года, — чеканит он. — Меня не интересуют ни заместители, ни учителя, ни одноклассники. Мне плевать где спать, во что одеваться, какую еду есть и что учить. Если думаешь, что я сильно беспокоюсь о том, что ты выдашь Дилюка, так это только потому, что не желаю тебе проблем, которые нам за это устроит этот кретин, — и когда нервы сдают окончательно, Кэйа поднимается с дивана сам. — Но если так хочешь — валяй. Только потом не говори, что я не предупредил. — Ты куда? — Дайн пытается подняться следом. — Сказал же — плевать хотел на уроки, — от металла в голосе начинает саднить горло, но Кэйа играет до конца. — Так хочешь помочь — выберешь за меня. — Ты запомнил дорогу? — и опять этот непрошенный опекун пытается соскочить с темы. — Разберусь, — отрубает Кэйа. И предупреждает напоследок: — Отправишь за мной какого-то учителя — можешь искать себе новую комнату.

↯︎ ↯︎ ↯︎

В коридоре контрастом радует благословенная прохлада и тишина. Кэйа не стоит на месте, прикидывая, насколько велик шанс, что Дайнслейф все же выбежит его останавливать. С другой комнатой он, конечно, загнул, но и Дайн такой вынос мозга устроил, что нервы сдали. Так что остается лишь шагать, запоминая повороты, чтобы вернуться, если отдаленно знакомый путь перестанет таким быть. А еще, стоит остаться одному, и рука уже тянется в карман, чтобы проверить, не соблаговолил ли самый занятой человек школы дать ему ответ. Бумажка шуршит разворачиваясь, интрига подталкивает к спешке. Часы над одной из арок говорят, что до шести вечера осталось всего ничего. Не могли же учителя сидеть так долго. Может, Дилюк, наконец, дал короткий ответ? Или написал, где встретиться, чтобы рассказать в деталях? Последнее, конечно, стремненько, но только бы он отозвался, только бы не игнорил… На бумаге уже родные глазу «как продвигается» и «расскажи». Вот гад. — Твою ж! — Кэйа чуть не врезается в стену, пока пытается испепелить ненавистную записку взглядом. Шепнул бы, что скажет потом. Или что инфа секрет. Да хотя бы это противное «я занят»! Фиг там. Уже шесть часов не виделись, и с тех пор ни привета, ни ответа. Как будто он там пауз не брал все это время. Деловой сильно, тьфу. Минутку на ученика с особыми потребностями найти не может! А с другой стороны, за самого себя стыдно. Еще утром клял этого записочника за приставучесть, а теперь ждет ответа сильнее, чем в детстве Зубную фею. Ну и пускай. Фея не расскажет, кто в этой школе раскидывается афродизиаками, а заместитель — может. Стоп. Кэйа тормозит в подозрительно знакомом коридоре. Окидывает взглядом дверь напротив. Еще раз — обстановку в коридоре. Да быть того не может. И опять зыркает на дверь. Что это? Иллюзия? Милостыня? Или ловушка? Если все правильно… если память не обманывает… если напрячь голову… то с той стороны, прямо за этой дверью, должна быть комната, где и проходило то собрание. В теории, если построить маршрут отсюда на урок анатомии, а с анатомии к залу, из которого он вышел только что… Да нет, легче мозг сломать, чем запомнить, как откуда добраться. Но это в самом деле она — та самая дверь. Вот недалеко уборная, куда он забегал за Дилюком. Вот знакомый интерьер — тот же комод, мимо которого они точно проходили. Ладно, раз уж идти некуда, кроме обратно… Надо хотя бы попробовать. Была не была. Кэйа прислоняется к двери, пытаясь услышать хоть звук. Тишина. Хороший знак. Кажись, все закончилось, и на Дилюка уже можно обижаться, что не отвечает. Сидит, наверное, в своем кабинете и опять силы пополняет со своим гаремником. Кэйа приседает перед замковой щелью, чтобы окончательно убедиться, что с той стороны пусто. Закрывает глаз, пододвигается поближе, щурится. И видит. Сердце какого-то лешего ускоряет свой стук, хотя ничего опасного с той стороны нет. То есть… есть, но сейчас оно не выглядит опасным. Он прислоняется сильнее, всматриваясь в нерушимый силуэт с той стороны. Да быть не может. Если уж эта комната не иллюзия, то увиденное в щели — наверняка она. От понимания, что это надо проверить, потеют ладони. Проснувшийся в груди интерес не останавливает даже разумное «а что, если?» Так, все. Никаких если! Обязательно надо. Как можно не воспользоваться шансом? Необходимо туда зайти. Ручка двери бесшумно поддается, и дверь осторожно открывается — он и не сомневался, что будет не заперто. Кэйа делает все медленно, чтобы не издать ни звука. Открывает несильно — так, чтобы пролезть. Шагает внутрь бочком. Делает два тихих «топ-топ» внутрь, оставляет дверь приоткрытой, чтобы заранее слышать приближение таких же непрошеных гостей, как он сам, а потом поворачивается на то, ради чего пришел, и чуть не дрожит от открывшейся картины. На том же месте, где и сидел утром, в самом деле спит Дилюк. И как бы ни было стремно заходить к нему по доброй воле, но это же выглядит как подарок небес! Не его нерушимое тело, само собой, а кипа раскиданных документов на столе под ним. Кэйа приближается маленькими шажочками, не отводя взгляда от алых волн его волос. Если вдруг шевельнутся — бежать придется громко, шумно и до горящих легких, но только бы подальше и побыстрее. Но пока этого не происходит, бумаги под ним манят все больше. А теперь самый важный момент… Осторожно склониться над ним, задержать дыхание… и быстро зыркнуть в глаза. Момент… Пускай, половину лица закрывают волосы, но главное — спит! Он в самом деле спит! И от этого каверзная улыбка появляется сама собой. Как же вас, уважаемый заместитель, с должности все еще не сняли, если вы все время на рабочем месте то любовным утехам предаетесь, то сну? И опять кожа такая бледная, что от стены не отличишь. Ну конечно, она такой будет, если он даже ночами кувыркается. А со слов Ризли, так сегодня и не спал вообще. Что же, сейчас оба в выигрыше: заместителю — охранник его спокойного сна, самому охраннику, то бишь Кэйе, — все, что тут криво лежит. Сказано — сделано. Он осторожно тащит со стола ближайшую открытую папку со знакомыми лицами. Как же эта хрень называется… Досье? Так вот, тут такое на Дити и Торна. Откуда родом, дата рождения, параметры, знак зодиака… состав семьи, вид родителей, еще много воды и малозначимой ерунды… так, это все не интересно… На других страницах такая же бурда про других одноклассников, и Кэйа на миг соблазняется, вчитываясь в биографию Дайнслейфа, но только расстраивается. В графе «образование» незнакомый ему номер средней школы, адрес места жительства где-то на другом конце Делириума. Откуда они знакомы, продолжает оставаться тайной. Ну и хрен с ним. Бесполезная папка ложится на дальний край стола. После нее в руки попадает ничто иное, как планировка школьного общежития. Кабинеты, кладовые, уборные, коридоры. Все разрисованы какими-то символами, черточками и непонятными кружочками. Выглядят еще более сомнительно, чем предыдущие документы, так что и они друг за другом отправляются в сторонку. Разные поодинокие бумаги, хаотично разбросанные по столу, тоже не представляют ценности. Детальная схема и инструкция очистки вентиляции, чертежи их номера с пометками передвижения в момент инцидента (даже смотреть неприятно), расписание уроков на вчерашний день, доклад от группы Реагирования, протокол их собрания, медицинский отчет Дайна, а еще жутко навороченный доклад о влиянии Мими на организм инкуба, где все написано такими заумными словами, что Кэйа не понимает примерно каждое четвертое. Но это все не то. Должно же быть то, что взрослые знают, но им не раскрывают. Но его почему-то нет. В процессе исследования он медленно приближается к первой преграде — руке заместителя. Рукав рубашки, закатанный на четверть, смявшийся манжет, пальцы загребущей длины, какая-то навороченная ручка рядышком и колпачок с завитушкой. А под его лапищей — один из двух особенно громоздких отчетов, в котором среди горы текстов, есть его, Кэйи, фамилия! На рискованный шаг он решается с удвоенным рвением. Там точно есть что-то важное — не может не быть! И только поэтому он готов коснуться Дилюка по собственной воле. Только из-за этого «Альберих действо…» согласен быть с заместителем нежным. Ладно, некогда терять времени. Кэйа осторожно обхватывает его запястье и поднимает со стола. Куда деть — придумывает в процессе. Рука Дилюка с ювелирной деликатностью опускается на его же колени, больше не мешая делу. Владелец даже не дергается — то ли так крепко спит, то ли из Кэйи такой хороший шпион. Глаза мигом прикипают к строкам. «…Кэйа Альберих, бла-бла-бла, действовал исключительно в целях самообороны, ла-ла-ла, исходя из чего, бла-бла, его наказание аннулируется…» Стоп, какое еще наказание?! Взгляд скачет по бумаге в поиске чего-то ценного. «Ударил наотмашь», «снял с нападавшего ботинок», «разбил окно». Да это же история о том, как они борюкались с Дайном! И ради этого он лапал заместителеву руку? Чтобы узнать, что его за это еще и наказать могли? За пару секунд чтения вещь первостепенной важности превращается в очередной хлам. Досадно. Ладно, не время отчаиваться, пока стол полон непросмотренных бумаг, единственная проблема среди которых — почившая сверху голова. Кэйа поочередно исследует каждый листик, сам не замечая, как убирает стол в процессе — все ненужное постепенно перемещается в стопочки сбоку, уменьшая шанс найти что-то действительно ценное. Это начинает бесить слишком поздно — примерно, когда непросмотренными остаются пару бумажек, в той или иной мере придавленными Дилюком. А еще — самая толстая книженция, на которой и лежит его голова. Кэйю тормозит всего секунда сомнения — не проснется ли? — которую обрывает уверенность, с которой рука сама сдвигает чужие волосы с отчета. Поздно давать заднюю после того, как перерыл почти весь стол. На деле, он уже особо не надеется найти что-то важное, только из большого энтузиазма не бросая затею, но уже прикидывает, что после этого можно уходить — все равно тут ничего полезного, а этот спящий хищник остается хищником. А потом глаза натыкаются на интересную фразу. «…тайно вложил семена видентиума внутри сте-…» А дальше — перенос строки и Дилюк, закрывающий продолжение собой. Кэйа читает все, что видно, выхватывая обрывки текста вокруг его головы: «нескольких часов», «сформировал глазоподобную структуру», «был свидетелем конфликта». Локоны опять падают на страницу, и Кэйа машинально заправляет их Дилюку за ухо, дочитывая последнюю строку страницы: «вероятность, что виновник — студент…» Ну вот не мог он уснуть чуть-чуть левее? Ладно, видентиум. Где-то тут оно уже встречалось — Кэйа не вчитывался, посчитав это такой же хренью, как и про вентиляцию, но теперь, когда оно представляет ценность, найти его становится миссией номер один. Дальше в планах — сдвинуть Дилюка, но он пока не настолько заинтересовался, чтобы так рисковать жизнью. «Видентиум (Videntium observance) — это уникальное растение, обладающее способностью адаптироваться к жизни в любой среде», — гласит найденный отчет. «Оно было обнаружено в экваториальных лесах Альба Лока и быстро привлекло внимание научного сообщества…» Так, это немного не то. Вот, ниже есть описание. «…лианообразное растение с тонкими, гибкими стеблями, покрытыми мелкими чешуйками. Листья окрашиваются в цвет своего окружения, а зубчатые края увеличивают площадь поверхности для улавливания звуковых волн…» Звуковых волн? Оно что, на шум реагирует? «…специализированный орган, именуемый глазом, обладает чувствительностью к визуальным и текстовым сигналам…» Да нет, серьезно? Хренотень, способная слушать и видеть? Мало того — дальше больше. «… преобразуют вибрации в электрические сигналы, которые передаются в основной мозг растения через специальные антенны…» Ну уж нет, не попытаться узнать, что такая штука делает в школе — это как закрыть глаза посреди оживленной трассы и надеяться, что звучный «бип» впереди издает птица. Но пока он еще не сбрендил настолько, чтобы плевать на собственную судьбу, надо все же рискнуть больше — сдвинуть заместителя с его импровизированной подушки. Кэйа на миг прислушивается, проверяя, никто ли не ходит в коридоре. Тишина. Присматривается к Дилюку, прикидывая, насколько крепкий у него сон. И сам себя толкает в яму. Оказывается, чтобы споткнуться о его лицо, достаточно посмотреть прямо на него чуть дольше секунды. А еще, если это случится, оторваться будет тяжело. Перебирать бумажки на столе в сравнении с этим наказанием — просто награда. Зачем я смотрю? Достойной причины как назло не находится. Мысли о видентиуме незаметно ускользают на второй план. Зато есть этот покой и умиротворение, которые Дилюк выражает впервые. И наблюдать за ним в такой момент сравнимо разве с музыкой, которую всегда громко критикуешь на публике, но напеваешь в душе. Так получается и с ним. В лицо — оскорбил, а потом, тоже в ванной… Так! Не надо об этом. Впрочем, вот он — заместитель в своем мирном настроении, безопасном положении, беззащитном состоянии. Почти бесплатно — ценой небольшого везения. Смотри, любуйся, пока никто не видит. Даже он сам не смущает ответным взглядом. Впервые на него можно так спокойно поглазеть, что цель, с которой Кэйа сюда вломился, отходит на задний план. Верх берет усталый интерес. И это я ему — вот этому сатане с ангельским личиком — позволил такое… Крупная дрожь пробивает тело. Накатывающие эмоции нападают целой стаей — тут тебе и обида на свою слабость, и непонятного происхождения восторг от вида Дилюка, и постыдные нотки того возбуждения… Так, все, не надо, не надо! А вести себя, будто ничего не было, уже не получается. Игнорировать интерес дурного заместителя можно было с легкостью — он же чужой, пофиг. Но отмахиваться от своих ответных чувств и делать вид, что ничего не было — это как не замечать минотавра в коморке. Потому что оно было. Есть. И не проходит. Равномерно грохочет себе под ребрами о том, какой же замечательный этот тихий сплюх, и что не такой уж он опасный, а тогда был совсем уж лапушкой. Особенно его недоверчивое «это согласие?» врезается в память. Самое приличное, что можно вспоминать. Дальше перед глазами только такие сцены, о которых — Кэйа затыкает сам себя — думать лучше перестать! Негодяй. Раздражает даже когда спит. За последнее, кстати, спасибо — только злость спасает, вытягивает из этого дурного состояния. Ты тут, блин, не за этим, забыл? Видентиум! Все, отдых для себя любимого окончен. Теперь, главное — не завершить его для заместителя, так что дело предстоит ювелирное. И прожиганием насквозь эту тушу с места не сдвинуть, так что надо работать руками. С этой мыслью он касается пальцами к щеке Дилюка. И во имя понимания, что за секреты выращивают в школе, тискает ее. Жмяк-жмяк. Прямо как и хотел в помутнении. Мягкая. Гладкая. Без намека на щетину. Кэйа сам на себя бесится за такие замечания — не ради удовольствия же трогает! Пальцы от злости сжимаются сильнее. Так ему. Это проверка, шевельнется он или нет — вот что. Поэтому, проверить надо как можно более тщательно. Помассировать всей ладонью, потыкать пальцем так, что чувствуются его зубы (зачеркнуто) клыки, ущипнуть, потянуть и пару раз пикнуть в нос, всматриваясь в каждую мышцу — авось шевельнется. Точно спишь? Или притворяешься? Не-а — Дилюк даже не думает реагировать. Спит как спал. Значит, проверка на крепкость сна пройдена. Можно приступать к основному: взять его всей ладонью. Лап — упереться в щеку. Свободной рукой захватить страницы под ним. И медленно потянуть их к себе, освобождая отчет. Сантиметр за сантиметром, буквы показываются на свободу. Еще немного, и страницу можно будет перелистнуть. Щека Дилюка, норовящая поехать вместе с докладом, забавно сжимается под нажимом, и он, спящий доселе мертвецким сном, слегка хмурится, но Кэйю уже не остановить. Да пусть хоть оскалится — тут дела в разы важнее его кошмариков. Еще немного, еще… и… голова заместителя полностью перемещается на левую страницу, открыв доступ к правой. Да! Кэйа, не теряя времени, читает освобожденную часть в полной версии. А именно — тот кусок, которым и заинтересовался. «…злоумышленник тайно вложил семена видентиума внутри стены класса. Из-за способности к быстрому росту, растение проросло в течение нескольких часов и сформировало глазоподобную структуру, благодаря которой неизвестный мог отдаленно наблюдать за происходящим в помещении, выбирать жертву, а также стать свидетелем конфликта между учениками. Учитывая сложность добычи семян видентиума, необходимость специфических знаний и оборудования для их выращивания, становится очевидно, что это дело рук человека с доступом к ограниченной информации и необходимыми ресурсами, а вероятность, что виновник — студент…» Он переворачивает страничку, накрыв ею моську зама, и дочитывает последние два слова: «…крайне низкая». По спине сходит холодный пот. Самая важная вещь из всего, что он тут нашел, каждым своим словом приводит в какое-то ужасающее подобие восторга. Ведь с одной стороны, информация от Дайна имеет место быть, потому что кто-то в самом деле проделал столько, чтобы добраться до них. И это также страшно. «В связи с инцидентом, прошу разрешить проведение процедуры проверки всех возможных подозреваемых. Необходимо провести контроль как можно быстрее, пока следы взаимодействия с антеннами видентиума могут быть обнаружены на теле виновника» — абзацем ниже просит докладывающий. Прочитанное складывается — складывается еще лучше, чем версия со психом Самайном (хотя он остается таковым). Ведь некто все-таки за ними следил — воткнул этот свой умный бурьян где-то в их классе, засунул его антенны себе куда надо (в то место, через которое у них все и происходит — надеется Кэйа) и наблюдал, пока не нашел слабое звено, согласное свершить месть — обиженного Торна. А там уже немного смекалки, план и записка… Но не успевает он в полной мере осознать, взволноваться или принять тот факт, что догадки Дайна имеют место быть, как мысленный поток прерывается движением извне. Кэйа с беспокойством переводит взгляд в сторону. Замечает. И застывает. Перевернутый лист отчета все так же закрывает лицо заместителя, но теперь за ним прячется еще и рука — та, которую Кэйа лично скидывал ему на колени пять минут назад. И хоть выше, за хрупкой защитой в виде поднятой между ними бумагой, происходящего нельзя увидеть, зато его можно в полной мере ощутить. Поверх его ладони, все еще лежащей на чужой щеке, прижимается рука Дилюка, и от этого сердце так гулко тарабанит о ребра, словно за это касание ему грозит отсечение. Последняя, мизерная надежда на то, что он делает это во сне, растворяется вместе со страничкой, упавшей обратно. Дилюк смотрит. Прижимает к себе ладонь, будто ему в самом деле по кайфу, когда его за щеки трогают, и прожигает взглядом. «Вырывайся и беги!» — вопят инстинкты. «Шансов нет» — покорно отрицает опыт прошлых встреч. «Что не видно, то не опасно» — решает Кэйа, обратно закрываясь от него защищающим листиком. С той стороны не слышно ни звука. Только сердце так сильно бьет о ребра, словно собралось наставить синяков на груди. Последняя нервная клетка встречает свою смерть где-то на дне живота. Ведь то, что спасает его сейчас — чистое безумие. Закрываться от него листиком! Совсем сбрендил?! Да и этот тоже хорош — где зевание, сонное моргание, потягушки и кряхтение просыпающегося тела? Где все? Что это за безупречное пробуждение из рекламы подушек? Никто не может так идеально спать! Притворщик хренов. Странно. Секунды идут, а в ответ на обвиняющие мысли (как будто Дилюк должен их читать) одна лишь тишина. Только барабанный концерт в грудине все не унимается, закладывая уши. Может, привиделось от нервов? Или он во сне лунатит? Иначе бы, наверное, уже отозвался. Ладно, Кэйа, соберись — раз уж в кабинет лезть и в документах рыться не боялся, значит и последствия надо встречать с достоинством. Только с таким настроем хватает смелости осторожно опустить несчастную страничку, их разделяющую. И не поднять обратно только потому, что Дилюк смотрит не на него — он нацелился на руку. Ну, хуже уже и быть не может. То, как он косит глаза, немного веселит — выглядит забавно. Более того — ни хмурости, ни раздражения на лице. Может, попытаться выйти на контакт? — Ну и чего ты такую рожу скукурузил? — на больше Кэйа пока что не способен. Дилюк мигом поднимает взгляд и в одну секунду молчания переубеждает: рожа — это не про него, кукурузить — тоже. Строить глазки — вот о нем. Другие слова попросту не подходят к его имиджу, к выражению лица, не работают рядом с этой всепоглощающей аурой… А он ведь только проснулся. Да чтоб тебя. Обменял свою душонку на очаровательную мордашку, а другим теперь мучаться? — Кэйа. Ты ко мне пришел, — лады, умение пороть чушь крутым голосом у него тоже от нечистых сил. — А? — более нечистых, чем потерявший дар речи черт. Если он не читал никаких руководств по тому, как заставить собеседника забыть собственное имя, то, вероятно, потому, что сам их и пишет. Ни одного язвительного комментария не придумывается в его сторону, пока Дилюк смотрит так. Совсем. Даже когда потирает пойманную руку о свою щеку, ничего не приходит на ум. Из всего арсенала есть лишь слабое «не вытирайся о меня», которое не работает, если учесть, что Кэйа сам его тронул. А больше ничего нет. Только согласие. Да, пришел. К документам твоим, вообще-то, но к тебе тоже, если тебе приятно так думать. Кэйе приятно взаимно. Это что-то с чем-то. Казалось бы, куда больше? И без того охмурил своей черной магией, приворотами, цветами принесенными, бумажками заговоренными и всем, что он там использует, чтобы так влиять одной лишь своей довольной лыбой. Но когда у него даже глаза щурятся от поднятых в букве «с» губах, сердце начинает щемить. Что, в самом деле так мне рад? Вслух получается что-то отрицающее: — Сон хороший приснился? Дилюк вновь косится на его ладонь. — Да, — и серьезно кивает. — Снится. Сейчас. Пособие по эмоциям заместителя увеличивается на пару десятков страниц. Ведь улыбка у него не просто завлекающе-радостная. Там загорается все больше — любопытство, слабое недоверие, но такая искренность и ласка, что это кажется ошибкой. А еще столько обаяния, что не скопировать невозможно. — Очнись, — Кэйа находит в себе силы, несмотря на уголки губ, которые поднимаются сами собой. — Я пришел тебя обворовать, — и пытается оправдать свое присутствие хоть чем-то не таким. Блять, не так. — Тогда я весь твой, — ну вот и Дилюк, не до конца проснувшись, два и два сложить не может. Зато тянется рукой так, будто уже уверен, что покорил. Хвать. Талия покрывается мурашками от его касания — деликатного, но решительного. Кэйа накрывает его руку своей, собираясь оттолкнуть, но тормозит. Это ведь равносильный обмен — ответ на щеку, от которой он так и не оторвался. А теперь все и вовсе чувствуется, будто так и надо — деталь, вставшая в пазы. Напоминает начало какого-то диковинного танца — у одного партнера голова на столе, а другой его за щеку держит. Только музыки не хватает. — Обворовать, а не своровать, — поправляет Кэйа, чувствуя, что в такой позиции продержится недолго. — Видишь, стол перебрал? Блинский, опять не то. Дилюк поднимает свою дурную голову, все не отлепляя от щеки не менее дурную руку Кэйи, и окидывает взглядом прибранный стол. — Ты тут убрал? Спасибо. Ага. Устроил акт уборки, соболезнующий его нелюбви к слугам. Хочется огрызнуться. Ляпнуть что-то вроде «не спасибкай мне тут» и одернуть руки. Отступить, освободиться от его ладони, лежащей на поясе совсем невзначай. Прекратить это держание за ручки и другие части тела, разорвать контакт. Проблема в том, что хочется, а не можется. Горло хрипнет — ну и как таким тоном ставить на место? Не получится ведь — больно жалко будет звучать. Не остается ничего, кроме многозначительно промолчать. Это я из крутости не отвечаю, веришь — нет? Дилюк смотрит так просто, будто готов поверить любой лапше ему на уши навешанной. И это придает смелости на целое одно слово: — Пусти. Ноль реакции. Может, дернуть руку на себя? Была бы гарантия, что Дилюк весь вслед за ней не дернется — можно было бы попробовать. — Слышишь? — но пока что — только просить. — Слышу. — Пустишь? — и Кэйа просит. — А если нет? — Дилюк, кажется, начинает просыпаться, потому что, по привычке, выводит из себя. — Получишь, — то, что должно быть угрозой, звучит чересчур мягко и нерешительно. — Получу, — задумчиво повторяет он, и Кэйа чувствует, как твердеют его касания — и к руке, и к талии. — Тебя? Нет, будоражить так двумя словами — это на грани чего-то незаконного. — Что «меня»? — смущается Кэйа, пытаясь сыграть в дурачка. — По лицу получишь — пусти, — и отстраняется сам. Дилюк, как ни странно, отпускает. Да нет, не проснулся он еще, раз такой добренький. Или это он после сотворенного пытается задобрить? Судя по рассеянному взгляду, который то исследует бумаги на столе, то возвращается на Кэйю — нечто среднее. — Откуда ты тут? — наконец, отзывается он. — По счастливой случайности, — Кэйа стенает плечами. По-хорошему, теперь стоит воспользоваться моментом и расспросить у него о прочитанном. На деле, как-то неловко становится. Залез в его документы, разбудил, еще и чего-то требовать собрался… Вот бы Дилюк опять повел себя как задница, чтобы эта неожиданная гуманность к нему вымерла с концами. Долой заместительскую адекватность, сдерживающую чертовскую бесцеремонность! Ну хоть бы что-то бесящее ляпнул, чтобы вернуть себе агрессивный тон. Хоть бы слово, хоть бы жест. Ну пожалуйста? — Ты меня гладил? — Дилюк задумчиво показывает пальцем на свою щеку. Гладил, ага. А перед этим стирал, полоскал и сушил. Но вот оно! Теперь понятно, откуда такое несвойственное ему поведение: это проявление заместительского ступора во всей красе. От понимания, что даже такой как он может растеряться, в груди крепнет уверенность в себе. Ну уж теперь Дилюка точно стоит вернуть с небес под землю прежде, чем в этой возвышенной атмосфере не утонули остатки иронии, на которой держится Кэйа. — Я тебя не гладил, — так что он говорит резко, быстро — пока вся смелость не перетекла обратно в заместителя, — а двигал. Но Дилюк меняется в лице так, как не должен еще минут пятнадцать — ну вот что это за мерзопакостная лыбонька? Вроде и скромная, а бесит даже сильнее прищуренных глаз. У Кэйи губа обиженно оттопыривается сама собой, и ее приходится поспешно прикусить. — Двигал тебя с твоего дурацкого отчета, — выпаливает он. — А не то, что ты подумал. — Ничего не думал, — отрицает Дилюк, — кроме того, что ты сам расскажешь, — и выжидающе смотрит, не скрывая огонек во взгляде. — А вот и расскажу, — Кэйа собирает в себе всю злость ради следующих слов. — Расскажу, что пока ты прохлаждался, я тут работал в поте лица, — и начинает загибать пальцы, чувствуя, как заводится: — Я целых полдня ждал, тебе писал, а ты не отвечал. И я пришел, тебя нашел, перечитал всю эту тупую макулатуру и разобрался в каждой закарлючке, пытаясь узнать хоть что-то важное раньше, чем меня убьют, пока ты высыпаешься! — Кэйа… — с Дилюка слой за слоем слезает все его игривое настроение. — Что, Кэйа?! — но он еще не закончил. — Что, я? Это я должен звать тебя на имя! Потому что это ты, Дилюк, устраиваешь эти сценки с пафосным пробуждением вместо того, чтобы искупить вину, рассказав мне то, чего я жду уже шестой час. Я думал, что имею право знать, что мне угрожает, но нет — обо мне как будто все забыли. Ни ответа, ни привета. «Иди учись и гадай, прирежут ли тебя за поворотом, или то была просто неудачная шутка!» А от тебя — самого главного звена — пользы как от рисового зернышка! Ты даже документы свои посторожить не в состоянии. Устроил в кабинете проходной двор, на столе — ярмарку отчетов и распродажу со стопроцентной скидкой каждому тихо вошедшему студенту! Молодец, Дилюк, спи дальше, а я уношу все, что тут вижу, раз с тебя все равно толку нет. И тормозит на фразе о том, что разберется вместе с Дайном. Не разберется, ведь и на него накричал… Отодвигающийся стул скрипит ножками по полу. Кэйа глубоко дышит после изнурительной речи, наблюдая, как Дилюк скалой вырастает напротив и смотрит сверху вниз. Близко. Дыхание перехватывает в самом неприятном смысле. Неужели, опять переборщил? Или ему опять правда самолюбие задела? — То есть, это мне проигнорировать? — отзывается Дилюк, указывая на свою щеку. О, бедный, несчастный заместюнчик — личико, видите ли, ему потрепали… Короче, все с ним ясно. Расходимся — этот упырь даже не понял смысла всего ему адресованного. Такого только дальше спать отправить. Все равно с ним что-то обсуждать — то же самое, что со стеной. С Бобы толку больше будет. — Как хочешь, — ворчит Кэйа, поглядывая на выход. — Я уже понял, что с тобой говорить не о чем. — А ты пытался? — Дилюк еще не возвращает себе привычную твердость голоса, но уже звучит слегка обиженно и более серьезно. — Я задаю вопрос, а ты язвишь в ответ и ругаешься. — Да потому что ты спрашиваешь обо всякой фигне! — Кэйа складывает руки на груди и отчаянно пытается не покраснеть. — Так ответь на мою фигню, если хочешь поговорить о своей, — наступает Дилюк. — Потому что пока что ты выглядишь так, будто пришел сюда сорвать на мне злость, а не что-то узнать. Теперь обиженно фыркает Кэйа. Фигня — это кто кого зачем гладил. А то, о чем ему не дают спросить — тема первостепенной важности. — Ладно, давай заново, — сдается он, боком занимая ближайший стул. С таким воевать — себе дороже. Проще быстро объясниться и расспросить в ответ. Дилюк садится напротив, вальяжно скрестив ноги, и требует ответа еще разок: — Тебя кто-то привел? — Сам пришел, — отрицает Кэйа. — Что ты тут делаешь? — Хочу узнать, что известно вам, — коротко отвечает он. Дилюк еще раз окидывает стол пристальным взглядом. — Ты знаешь, что не должен был лезть сюда без спроса? Ауч, опять по больному месту. То сам игнорирует разницу в статусе, то напоминает об этом в самый неловкий момент. — Ты спал, — впрочем, Кэйа все еще готов отбиваться. — Что мне было делать? — Да даже если бы я умер, — перебивает Дилюк. — Правила есть правила, и ученикам запрещено лезть в чужие вещи без спроса. Умер? Ох, как же чешутся руки треснуть этого любителя нагнетать! — А ты спал на рабочем месте, и не говори мне, что такое разрешено, — сдержанно фыркает Кэйа, пытаясь не поддаваться провокации, и не фантазировать о том, что Дилюк мог лежать тут не спящим а… — Мое рабочее время уже закончилось, так что я вправе спать там, где посчитаю нужным, — резко отрубает он. А… Надо признать: переиграл. — И что, накажешь меня теперь? — Кэйа обиженно морщится. — Нет, — а в ответ получает совсем неожиданную сдержанность. — Просто не делай так больше. И все? С днем приятных сюрпризов? В комнате наступает тишина. Кэйа молчит еще пару секунд, ожидая услышать больше вопросов, но натыкается только на непроницательность во встречном взгляде. — Это все, что ты хотел знать? — недоверчиво спрашивает он. Кивок. — И теперь мы можем поговорить о том, что я хотел? — вероятно, да, но с бухты-барахты спрашивать будет неловко. — Теперь можем, — позволяет Дилюк. — Спрашивай. Как все, оказывается, легко — чтобы перейти к нужной теме, надо было просто не разить сарказмом и дать пару прямых ответов. Ладно, пришла очередь важного. — К-хм, — отчет, на котором он спал, бросается в глаза напоминанием. — Это правда, то что там пишет про видентиум? — Да, — Дилюк, хоть и не медлит с ответом, но и не помогает придумать, о чем спросить дальше. Ответил. Замолк. Ждет, пока с него щипцами будут информацию доставать. — И что, его тоже пронесли в школу как Мими? — приходиться докапываться самому. Без проблем — Кэйа это может. — Нет, — опять односложный ответ. — А откуда?.. Дилюк сосредоточенно молчит — наверное, думает, сколько говорить. — Семена взяли из школьной оранжереи, — наконец, отвечает он. И многозначительным взглядом намекает на значимость этого факта. — И что это значит? — подхватывает Кэйа. — Виноват садовник? — Не садовник, а ботаник, но вопросы есть не только к нему, — Дилюк все же начинает отвечать дольше, чем по слову. — До открытия клубов по интересам пропуск в оранжерею есть только у работников и учителей, — и то, как он постепенно углубляется в тему, не может не радовать. — Так что мы с Инспекцией пришли к выводу, что предатель находится именно среди взрослых. Вовремя вспоминается последний абзац отчета: — И когда вы их всех проверите? — Процедура уже проводится, так что есть шанс найти его и закончить все сегодня же, — Дилюк складывает руки в замок и задумчиво смотрит в сторону. «Есть шанс?» Как-то не убедительно. — Ты в это точно веришь, — осторожно спрашивает Кэйа, — или только успокаиваешь меня? Дилюк фыркает себе под нос что-то вроде «мудрагель» и уклончиво отвечает: — Просто до последнего надеюсь, что прогнозы Инспекции не сбудутся. — Прогнозы? — Этого я рассказать не могу, — и опять не торопится объяснять, разглядывая внизу что-то невероятно увлекательное под названием «паркет». Неужели, умалчивает то, что сказал Дайн? В таком случае, из зама, вероятно, ничего не вытянуть — он же права не имеет раскрывать такое ученикам. Что же, пришло время доставать тяжелую артиллерию: — О том, что я далеко не первый полукровка, которому собираются открутить башку? — смелеет Кэйа. И бьет в точку. — Как ты знаешь? — Дилюк пораженно поднимает на него глаза. — Или меня сведут с ума? — Кэйа нагнетает еще больше, чувствуя, как отвратно тянет в животе от собственной правоты. — Кто тебе сказал? — и нарывается на закономерный вопрос. — Этих сведений тут нет, они секретны, — серьезно заявляет Дилюк, окидывая глазами отчеты. — Ты подслушивал? — Когда, если я был на уроках? — не раскрывать же карты про Дайнового дядю. — Кэйа, это слишком, — он настороженно посматривает на дверь, как будто кто-то может услышать. — Я и так спускаю тебе с рук… — Не подслушивал я! — приходится отстаивать свою невинность. — И не нарушал ничего. Честно. — Тогда откуда знаешь? — …Связи. За такой бред Дилюк устраивает ему гляделки, в которых Кэйа еле держится, держа имидж своего «честно», слезящиеся глаза и желание глупо схихикнуть. Последнее — от сдающих нервов. Ведь во время разговора с Дайном его не покидала вера в то, что пронесет. Но теперь, с подтверждением обратному, каждое утешительное «все будет хорошо» болезненно лопается в животе кровавыми пузырями — именно так чувствуется медленная потеря надежды. Хорошо не будет. Будет хуже, чем в первый день. Дилюк выглядит сбитым с толку — вероятно, пытается примириться с тем фактом, что утаить ничего не получится. — Ну? — подталкивает его Кэйа, собираясь с мыслями. Дрожь в голосе слегка сбивает. — Может, поделишься деталями, раз уж самое печальное я и так знаю? — Ладно, — и Дилюк сдается. — По плану, я собирался ждать завтра, и если проверка провалится — сказать тебе об опасности в общих чертах. Но раз уж ты в курсе, то и нет смысла тянуть, — кивает сам себе, словно все еще сомневается, надо ли, но говорит: — Помимо результата прошлых инцидентов, тебе что-то известно? — Э-э-э… — в голове лихорадочно мешается все услышанное ранее. — Не особо? Дилюк кивает с лицом «так и думал», и Кэйа весь обращается в слух. — У Инспекции есть три версии, почему некто это делает: ненависть, проклятие или выгода. Если первое, то это дело рук маньяка, оставляющего следы крови в каждой школе ради какой-то возвышенной цели. — Возвышенной? — переспрашивает он. — Чтобы везде помнили, что полукровки хуже, и все дела, — неохотно поясняет Дилюк. — Ты знаешь таких фанатиков. — Допустим… — шанс быть убитым ради такого совсем не прельщает. — Что еще? — Есть шанс, что дело в нематериальном проклятии, но в него верят уж очень слабо. Чтобы затронуть каждую школу, его надо наслать на министерство образования в целом, — Дилюк разводит руками, — сам понимаешь. — Что-то на грани возможного, — соглашается Кэйа. Незакрепленное за конкретным материальным предметом заклятие — очень шаткая вещь, и этому учат еще в младшей школе. Если рассеивать такое по воздуху, максимум, что получится наслать на окружающих — это коллективную икоту. А уж представить, что у кого-то хватит сил на такую масштабность, еще и с такой мощью и точностью, чтобы умирало по полукровке на школу — надо быть как минимум божеством, чтобы иметь что пожертвовать взамен. — Остается только третий вариант: выгода, — заключает Дилюк. — И в чем плюс убийства школьников? — фыркает Кэйа. — Кому мы сдались? — А ты представь, что будет, если это выплывет наружу и осветится в плохом свете. Как минимум — митинги и беспорядки, а с нужными лидерами дело может даже перерасти в восстание, — Дилюк складывает руки на груди и пафосным тоном представляет: — «Инквизиция, которая за столько лет не распутала дело» — представишь, какой будет резонанс? И все жертвы полукровки — легко сказать, что службы не хотят ничего делать потому, что пострадавших не держат за полноценных граждан. Раздуть это дело вдобавок к уже имеющимся, и народ не станет терпеть. Хоть мы уже не то общество, которое в прошлом пыталось разделить всех на лучших и худших, но как искоренить воспоминания об этом, если не все еще смирились с тем, что все равны, и продолжают делать такое? Он смолкает, позволяя все обдумать, и в тишине становится еще хуже, чем было, когда Дилюк говорил. Где только тот энтузиазм, с которым получалось слушать Дайна? Теперь же от него нет и следа. Разочарование с приторным вкусом безвыходности, и не более. Рассказать никому нельзя, сделать самому — тоже. Остается надеяться на Инспекцию, которая заранее знает, что он под прицелом. — Есть еще одна теория, — Дилюк выдерживает паузу и произносит: — Религиозная секта. — Что? — а это уже чересчур. — А им на кой это? — Если убийства в каждой школе нужны для ритуала, который соединит их с какой-то масштабной целью, то это имеет смысл. — Надеюсь, это настолько же надуманно, как и проклятие? — с надеждой спрашивает Кэйа. — Не совсем, — Дилюк поворачивается корпусом к столу, берет ручку, чистую бумагу и наспех что-то чертит. Когда заканчивает — пододвигает набросок. — Посмотри на это. На бумаге красуется квадратный символ с зазубринами и полукругом по центру. — И что это? — Запомни его, — говорит Дилюк. — Такие метки есть у убитых жертв, и до прошлого года Инспекция думала, что это не более, чем знаки, которые ставит убийца тем, кого не оставляет в живых. Ведь у сошедших с ума такого нет. Любопытно, конечно, знать, что если все закончится, то так. — Но какая разница тогда, что они у трупов?.. — Не только у них, — качает головой Дилюк. — Одноклассники последнего пострадавшего помнят у него такую татуировку еще при жизни. Появилась за пару месяцев до смерти. — И что это значит? В голове как назло какие-то фантазии про проклятие тату-мастера, заставляющего жертв бить себе татухи. Бред. — У всех были перемены в характере перед инцидентами, — благо Дилюк любезно раскрывает карты. — А это значит гипноз. — Гипноз, — задумчиво повторяет Кэйа, вспоминая все, что творил под Мими. — А эти кретины любят управлять сознаниями. Дилюк согласно хмыкает и продолжает объяснять: — Вероятно, метка ставится при захвате тела. У обезумевших она стирается со снятием гипноза, но у тех, кто умер во время влияния, остается. И то, как долго последний парень с ней прожил, говорит о том, что перед смертью жертв заставляют что-то делать. Звучит лучше, чем просто сдохнуть — по крайней мере, будет шанс, что кто-то заметит, что что-то не так. Но пара месяцев! Что они делают? — Я очень надеюсь, что до этого не дойдет, но, — Дилюк складывает бумагу в пару раз, — запомни этот знак. Покажи тем, кому доверяешь. И уничтожь. Понял? — и вручает Кэйе. Хочется сделать обратное. Отказаться его принимать, скомкать или порвать и не признавать услышанное за правду. Кто вообще сказал, что это правда? Если у Дилюка паранойя, так пусть оставит свои подозрения при себе до того времени, пока они не подтвердятся. А они ведь не подтвердятся, нет. Это же не про него. Это просто шутка. Жестокий розыгрыш. Настолько жестокий, что все поверили, что ему угрожает опасность. И школа, и Дайн, и Инспекция… О, как же хочется, чтобы все оказались дураками. Но это действительность, в которой понимание чужой правоты заставляет послушно спрятать символ в кармане. — Это все, что я могу тебе сказать по поводу дела. Разговор встречает свой финал, а выдохнуть с облегчением не получается. Лучше бы не знать. Не интересоваться, оставить все на милость судьбы, попечение взрослых и волю случая. Какой прок, если самому сделать с этим ничего нельзя? И все равно, Дилюк говорит так, будто можно: — Не смотри так отчаянно. Преступник ошибся только благодаря тебе, так что прошу, продолжай быть внимательным, — и хоть напоминание о своей удаче звучит обнадеживающе, но далее он дает только наставления заботливой матушки, прямо как Дайн: — Сам не ходи. Обзаведись компанией. Хоть это и не гарант, но все же. Если почувствуешь опасность — выходи в коридор. Школа усилила защиту в связи с инцидентом, и любое проявление насилия задействует Патрульных. Они тебя защитят. Из учебного крыла не выходи — там их нет. На улице зови Бобу. Кто-то или что-то кажется подозрительным — немедленно говори взрослым. Только не молчи, не скрывай и не… — Понял я, понял! — слегка бесится Кэйа. — Как будто я собираюсь ходить по школе с закрытыми глазами и биться о каждую стену. — Кэйа, внимательно! — Дилюк заводится не меньше. — Запомни тех, кто работает тут давно: Ризли, Аято, Альбедо, Бай Чжу и Ким. Я не питаю доверия к тем, кто у нас недавно. Будь с ними осторожен и ходи только в сопровождении тех, кому доверяешь. «Кому доверяешь». Легко сказать, тяжело осуществить. И все же. — Хорошо, — кивает Кэйа, желая завершения части с указаниями побыстрее, и уже встает со своего места, прикидывая, в какую сторону коридора уходить. — А мы постараемся сделать все, чтобы защитить тебя. И… — Дилюк поднимается следом, запинается, но договаривает: — Ты молодец, что позвал на помощь Бобу. Я рад… — Второму выбитому окну? — нервно улыбается Кэйа, вспоминая ночь. — Не жалей и третьего, если понадобится. — Разнесу тут все во имя своей сохранности, — обещает он. Получается совсем горько — не то шутка, не то обещание. — Разнеси. Дилюк тянет к нему ладонь, и Кэйа открывает свою навстречу, не понимая, что еще зам собрался ему дать. — Что это? Он отвечает в тот миг, когда смыкает их руки: — Моральная поддержка. Кэйа не смущается только потому что ищет подвох. — Мне она не нужна, — ворчит он. — А мне нужна, — Дилюк в ответ начинает хитрить. — Окажи услугу. На моего ученика напали, и я жуть как расстроен, — и тащит к себе поближе. — Так настройся обратно, — замершая было способность огрызаться, наконец, регенерирует — хоть что-то хорошее. Вот только острый язык против Дилюка еще ни разу не помогал. — Так и сделаю, — обещает он. И — бам — роняет голову Кэйе на плечо. Че? Не обнимает, не жмется другими частями тела, не пытается дотронуться губами. Держит за руку и лбом лежит на плече. Все. Нет, ну подвох тут точно есть! Но секунды идут, а ничего не происходит — только ладонь от нервов начинает потеть и хвост туда-сюда мечется. Волосы Дилюка щекочут шею, а он сам расслабляется все больше, будто ему так по кайфу игнорировать стул рядом. Поддержку ему давай моральную. Наглеж. А от кого получить поддержку самому? О том, как трудно для ментального здоровья находиться в такой близости к заместителю, он не думает? Стоять, касаться к этому сгустку мрака, добровольно переплетать с ним пальцы и вытеснять мысли, которые очень нагло лезут в голову даже без постороннего влияния. Кэйа пытается сконцентрироваться на чем-то одном, ищет, за что ухватиться. Взгляд цепляется за каждую мелочь — сгорбленное плечо, очертания торса под рубашкой, блики на туфлях. Взвихренные после сна волосы, ухо с аккуратной мочкой, линия подбородка, острая скула. Не получается, ничего не получается! Он жмурится, но облегчение не приходит даже так — каким бы там деревом Дилюк ни был в прошлой жизни, а запах леса остается с ним так преданно, что чувствуется даже спустя столько времени, за которое Кэйа к нему привык. Все играет против него. Заставляет помнить о том, кто рядом, что, как и где они вместе делали… Все, хватит, иначе быть возбуждению! Надо отвлечься разговором. — Эй. — М? — Дилюк отзывается дыханием в плечо. — Ты совсем не веришь, что они найдут виновника сегодня? — поспешно спрашивает Кэйа. — Я думаю, что тому, кто все это провернул, хватит ума скрыться от проверки, — и слышит в ответ печальную честность. Дилюк гладит его ладонь большим пальцем. Привычное раздражение, как стандартная защита против его доброты, тут же пытается вступить в дело — как минимум, съязвить ему «массажист хренов». Но в этот раз этого не позволяет справедливое принятие: он же не заслужил. Сегодня — нет. Он столько всего рассказал, хотя совсем не был обязан. Мог молча выгнать и наказать, но вот они все еще здесь. — Мне жаль, что все разворачивается так, — и даже такого он не обязан говорить, но говорит. — Ты только начал адаптироваться к новому окружению. — Ничего. Справлюсь, — и вот уже напускная сдержанность дается Кэйе с трудом. — Я уже усвоил, что если среди вас есть пара мерзавцев, это не значит, что мерзавцы все. — Надеюсь, я не в их числе? — Дилюк играет против правил — слегка поворачивает к нему голову и использует одну из тех обаятельных улыбок, которыми, наверняка, завлекает невинные души в свой гарем. — Ты… Нельзя так делать. Нивелировать все свои сомнительные проступки одним выражением лица. Но у этого хитреца, чтоб его, получается. — Посмотрим на твое поведение, — ворчит Кэйа. И наконец, подвох в их близости находится. Совсем маленький. Вдоль руки проходится слабый импульс. — Ой! — Кэйа дергается, но все заканчивается так же резко. — Что ты сделал? — Ничего, — Дилюк слегка озадаченно отрывает голову от его плеча. — Сделал, я почувствовал! — вблизи пытаться его обвинять становится совсем тяжело. — Как будто что-то в руку ужалило! В ответ лишь стенание плечами. — Может, одежда наэлектризовалась, — и слишком спокойное лицо для того, кто только что сделал нечто плохое. — Не бери в голову. Кэйа волком смотрит в ответ, пытаясь ощутить что-то необычное, но все, что есть — тепло чужих рук. Может, и правда, показалось… В коридоре звенит звонок, оповещающий про конец урока, и Дилюк отступает с тихим «спасибо». Кэйа шуршит своим расписанием уроков, игнорируя заглядывающего туда Дилюка. — Здоровье тела, — подсказывает тот. — Это на улице. — Тогда я пойду? — Мы пойдем, — поправляет Дилюк. — Я тебя проведу. — А ты можешь? — Кэйа слегка путается. Не станет же сам заместитель его за ручку водить? То, как он цокает языком и качает головой, говорит об обратном. — Только что же сказал тебе одному не ходить. Ты чем слушаешь? — А… — нужных слов в ответ не находится. — Подожди, соберусь. Остается наблюдать за тем, как он ловко вкладывает бумаги в отдельную папку, кладет ее к остальным отчетам, ровняет стопочку, стукнув ею по столу, и берет все в руки. — А ключа тут нет? — хмыкает Кэйа, шагая к двери. Дилюк только неопределенно мугыкает. В коридоре на миг пугает неожиданный запах — в воздухе слабо пахнет мокрой глиной. Фе. Но раз Дилюк не придает этому значения, то не придает и Кэйа. Главное, что следовать за ним не так страшно, как одному. Так что здоровье тела, так здоровье тела. Проведет, так проведет. Аминь. То есть, конец.