↜︎ Школа Плотских Утех ↝︎

↯︎ ↯︎ ↯︎

— Да чтоб тебя в «Змеиную нору» забрали, — ворчит Розария, пока поправляет свои чулки в сеточку. — Если назовешь так свою комнату — сам туда заберусь, — хитро лыбится Кэйа, удобнее разваливаясь в своем кресле. — И кто тебя пустит в женское общежитие? — она недовольно цокает языком, разглядывает его позу, хмурится еще больше. Можно подумать, такие пристальные взгляды когда-либо заставляли его вести себя подобающее. — Одолжишь мне помаду, юбку, и пус-с-стят, — Кэйа наигранно проводит рукой по бедру, звеня цепочками на своих брюках. Розария не оценивает — шлепает его по предплечью и отворачивается. — Точно среди змеюк тебе место, — ставит точку в разговоре. Кэйа только равнодушно пожимает плечами. Ни в какой змеюшник их не заберут. С их-то видом, обоим путь в Бесовскую школу, никак иначе. И дело даже не в вызывающей одежде Розарии. К слову, наряжаться на вступление в опошленную версию тейватской монашки — просто огонь. Для рогатой, конечно, выглядит, как плохая попытка пошутить, но плевать она хотела на веселье, судя по безразличному лицу и обрезанной рясе, едва ли достающей до середины бедра. Это у нее такая праздничная. Кэйа тем временем копается в карманах в поисках единственного, что у него не забрали, прежде чем пустить в зал. Багаж приедет вслед за хозяевами — это удобно. Весь багаж — это заставляет чувствовать себя голым. Ну да ладно. Попрощались с родителями, попрощались с чемоданами и пошли. Не таскать же свои пожитки за собой, когда тут и так яблоку упасть негде. Надежда остается на свою привычку кидать в карманы всякую всячину. И правда, через пару секунд Кэйа разворачивает смятую бумажку, выуживает из нее жвачку для себя, предлагает вторую — последнюю! — Розарии. Но вместо того, чтобы принять явный показатель ценности их дружбы, она начинает с ним перестрелку мрачными взглядами. У нее лицо а-ля «Я че, эту гадость жрать должна?» У него активные кивки — «Само собой». Шуршание упаковкой с намеком на последний шанс. «Да ни в жизни» — Розария низко опускает брови и кривится. «Ну как хочешь» — короткий выдох. Смирение. Кэйа закидывает в рот сразу две пластинки, отворачиваясь от прилетевшего в его сторону фырканья, и бросает на происходящее полный любопытства взгляд. Еще бы не любопытничать — тут же столько его будущих одноклассников. Само собой, он пытается высмотреть их еще до того, как все начнется. Благо, отличить своих в этой разношерстной компании довольно легко — по рогам. О, чертей собралось прилично, от чего собственный хвост приходится обкрутить вокруг ноги, чтобы не показывать свой щенячий восторг так откровенно. Да и помимо рогатых рассматривать есть кого. И хоть кое-кто из необычных ребят скрывает свой облик под личиной земных, многие или предпочитают выделяться, или еще не научились маскироваться. И это как раз самое интересное. В детстве, когда все развиваются, как обычные дети, почти ничего крутого не происходит. Ну да, были исключения: во втором классе обычной школы одна девочка случайно начала левитировать, в пятом кто-то чуть не съел учителя. Парень с параллели любил сливаться с предметами и неожиданно выпрыгивать на людей, у старосты по телу росли цветы, а братья вервольфы любили запугивать своими длинными когтями и клыками каких-то сопляков, но кто вообще ровня кулаку Розарии? Только обаяние Кэйи, который с одним из этих братьев позже начал встречаться. Но это так, глупости. Совсем другое дело — сидеть в компании сверстников теперь. Семнадцать — тот самый возраст, когда в каждом больше всего прогрессирует окончательная мутация. И это — жуть как интересно. О, Кэйа рассматривает во все глаза. Он, само собой, делает вид, что просто ищет одногруппников, но Розария все понимает. Понимает, но не осуждает — она ведь тоже пялится. Исподлобья, конечно, своим собачьим взглядом, обещающим отгрызть руку, но ей и самой интересно. Слева расхаживает группа бледных как смерть вампиров с торчащими до подбородка клыками — точно выпендриваются. Справа в толпе затерялись три джинна — у всех троих отдающая синевой кожа на лысых головах и абсолютно одинаковые дурные улыбки — где еще такое увидишь? Компанией собираются серебристые полудухи, не особо приятно пахнет в туалете, в котором расположились ребята с большими перепончатыми крыльями, как у летучих мышей, а по возвращении оттуда Кэйа замечает в углу под стеной длиннющих, что и колоны в зале, бледных ребят — таких он вообще видит впервые в жизни. Неподалеку от них сидят две близняшки горгоны с платками на голове, из-под которых выглядывают маленькие змейки, и туда он старается даже не смотреть — в сравнении с такими, даже Розария в гневе не кажется такой страшной. А он сам рядом с ней совсем пушинка. Нет, правда. Не проходит и пяти минут с момента его молчаливой обиды, как Кэйа опять отзывается: — Роз, смотри, какие вешалки. Среди толпы мелькает парень с большими оленьими рогами, угрожающе нависающими над головой — как они его только в пол не клонят? — Как думаешь, он просто ликантроп-олень или настоящий Вендиго? — Кэйа заговорщически склоняется к Розарии. Она только закатывает глаза. — Да будь он хоть жук-рогач — он тебе этими вешалками живот вспорет за такие слова. — И это ты меня еще змеей обзываешь, — картинно дуется Кэйа. Складывает руки на груди, оттопыривает нижнюю губу и гордо отворачивается. На деле у Розы путь один. У нее оба родителя — черти, а это прямой билет в школу к своим. У Кэйи же рогатый только отец. Мама — поющая гиана с очень разнообразной родословной: нимфы, сирены, фавны, бес знает кто еще, как бы двусмысленно не звучало. Да и прапрабабка в самом деле была ламией, но хрен он скажет об этом Розарии. Вообще, это не повод волноваться — Кэйа ведь весь пошел в отца. Рога пробились еще в тринадцать, да и хвост не запозднился. И как бы больно ему ни было тогда, когда на голове резались новые кости, а позвоночник продлевал себя еще на пару десятков новых позвонков, уходящих в хвост, главное, что никакие больше силы от предков не дали о себе знать. Но это не мешает Розарии подкалывать его насчет того, что Порта Табула отправит его куда-то в «Задние края», от слова «задница». И Кэйа, конечно, обычно язвит в ответ, но не зря же говорят, что для самых неудачливых существ без конкретной преобладающей формы тоже есть свое отдельное место. И это немного пугает. Шанс минимален, но что будет, если он окажется одним из таких? — Ты можешь усмирить свой нервяк? — Розария отталкивает кисточку его хвоста от себя. Кэйа тут же забирает свои слова обратно, потому что ее лихо блестящие глаза в сочетании с острыми рогами, торчащими в волосах, пугают не меньше сестер горгон. — Это от предвкушения, — невозмутимо отвечает он. И все же утаскивает несчастный хвост под рубашку, чтобы прижать его лопатками к спинке стула, подальше от ее осуждающего взгляда. Да, это предвкушение. Но оно влечет за собой волнение. На деле собственные силы уже позволяют ему временно скрывать свои нечеловеческие части, но какой смысл маскироваться сейчас? Пока толпа подростков красуется друг перед другом, кто на что горазд, он не собирается отставать, даже если под каждый взмах его хвоста Розария будет громко фыркать и закатывать глаза прямо себе в мозг. Она ведь и сама долго ждала этого момента, пусть и отличается исключительной сдержанностью. В зале неожиданно выключается верхний свет. Продолжают гореть лишь фонарики, направленные в центр комнаты, где на возвышении, вокруг украшенных узорами колон, стоит одинокая темная арка. Толпа тотчас обращает на нее внимание. — Кь чему этоть фарс? — возле Кэйи недовольно хмыкает кто-то с сильно измененным голосом. — Мы ужье не мяленькие дьети. В две фразы полностью обломать праздничное настроение — а это талант. Кэйа оглядывается и натыкается на недовольное тело недалеко от их кресел. Незнакомца выдают торчащие веером концы ушей и перепонки на руках — рядом стоит самый что ни на есть русал. И, судя по помощнику, который его поддерживает, разъединять хвост в ноги он научился не так давно. — Ты чьто-то хотьел, рохатый? — русал хмуро косится на него в ответ — уж слишком откровенно пялится Кэйа. Но «не знал, что в аквариуме так с жиру бесятся», так и не слетает с его языка — церемония начинается с чьей-то речи со стороны сцены. Даже жаль немного — у него ведь уже созрел план того, как заставить этого нытика плюхнуться рыбой посреди зала. Вот это было бы достойное представление, да, окунь недобитый? Розария хлопает его по плечу, заставляя обратить внимание на происходящее. К округлой сцене со всех сторон начинает стекаться толпа. — Идем тоже, — кивает она, подхватываясь на ноги. — …рад приветствовать всех вас здесь — живых и здоровых, — говорит кто-то по ту сторону. — А может, и не совсем живых. Ответный хриплый смех в толпе точно принадлежит зомби. Кэйа с Розарией подходят вовремя, чтобы увидеть, как арку охватывает белое свечение. Мгновение, и ведущий уже выходит из нее и продолжает говорить так, будто никакой преграды не существовало. — Сегодня вашим проводником в новые школы буду я — Стивен Сартрикс. Ох, такие как Стивен — большая редкость. Он — настоящий лоскутный человек с кожей, испещренной грубыми швами вдоль и поперек, как будто каждую часть тела пришивали вручную. Но две совершенно разные руки так естественно держат в пальцах какие-то бумаги, что в способностях создателя этого Франкенштейна сомневаться не приходиться. Между этим внимание Кэйи прирастает не к нему, а к бурлящей черноте портала за его спиной. Вот и она, способная пустить мурашки одним своим видом, первая Порта Табула, в которую он войдет. Эту — для учеников — используют только дважды в год. В пятьдесят девятый день от его начала и ровно через три сотни — во время их выпуска. Порта Табула — даже в мыслях звучит торжественно. Первый магический артефакт без пометки в виде отцовского «только для взрослых». Теперь Кэйа сам, почти взрослый, опробует все на себе. Он не сильно осведомлен в том, по какой причине вокруг этих дверей всегда так возятся и что в них особенного, но хватает уровня заинтересованности остальных, чтобы позволить собственному огоньку любопытства вспыхнуть. Кое-что он знает. Например, что такие двери используют для перехода в Тейват, а это совсем не ровня обычным портам, раскиданным по Каэнри’ах. Но что там у простых людишек, Кэйа проверять не собирается — ему только в школу попасть, и не более. Между этим Стивен объясняет, как будет проходить процедура. Все так, как и рассказывал отец: нужно всего лишь назвать порталу свое полное имя и войти внутрь, этим самым заключая контракт на обучение — удобство высшего уровня. А после остается хлопать ресницами и с охами и ахами удивляться новой школе. Последнее, конечно, если не стошнит после телепортации. Ведущий успокаивает пару возбужденных голосов из толпы — да, на духов тоже действует, да, все пройдут, и нет, никакого испытания не будет. Кэйа закатывает глаза. Пф-ф, еще бы доказывать что-то, когда у тебя все и так в крови написано. Или что там течет по венам у других. Где-то недалеко вновь отзывается парень-русал, которому опять что-то не нравится. В этот раз факт того, что их пропустят «просьто за кьрасивые хлаза». Стивен тем временем просит всех выстроиться в очередь — Розария мгновенно нащупывает руку Кэйи и тянет, куда велено. — Пойдем, балда. Она маневрирует между ребятами в черных мантиях, обгоняет группку щебечущих на неизвестном им языке девочек, возможно фей, ростом Кэйе до груди, обходит знакомого им рогатого парня-вешалку и каким-то чудом попадает почти в начало только формирующейся очереди. Кэйа лишь потерянно моргает, пока она невзначай подталкивает его в спину, пропуская перед собой. А почему так быстро? Он тупится в спину парня впереди, пока сердце начинает глухо стучать в ушах. Долбанный страх неизвестного, да какого ты накатываешь прямо сейчас? Вдох, выдох, глазами прямо в завитушки на одежде незнакомца. Вот, видишь, какие красивые? Каждую пересчитаешь и успокоишься. Его начинает накрывать тем сильнее, чем больше уменьшается расстояние к злосчастному порталу. Казалось бы, железная уверенность, в которую он заковал себя за время, пока отсиживался в ожидании начала, теперь соскальзывает с лица треснутой маской, являя всем испуганного мальчика, который на самом деле совсем не верил в себя. — Я тебе его сейчас укорочу, — отзывается Розария за его спиной. Кэйа удивленно оборачивается и с запозданием понимает, что хвост, незаметно от него, опять начинает жить своей жизнью — вылезает из-под рубашки и уже какое-то время шаркает Розарию по ногам. — Что, не понравился массаж? — он невозмутимо улыбается, невзначай хватаясь за конец хвоста, но от такого уровень нервозности только скачет на деление вверх. Ну все, ну хватит психовать, стоп! Розария только фыркает — ну да, кто поймет обладателя хвоста лучше, чем другой обладатель хвоста? Спустя пару минут со сцены оглашают о том, что они начинают. Кэйа выглядывает в сторону и замечает, как девушка с длинным чешуйчатым хвостом, выглядывающим из-под платья, ступает в портал и исчезает в снопе синих искр. Следом парня в длинной мантии окутывает ярко-оранжевым, а когда такому же рогатому, что и он сам, Порта Табула светит красным, волнение выливается за края. — Роза, а если меня отправят не туда, куда надо? — не выдерживает Кэйа, оборачиваясь к ней. — И куда же, интересно? — хмыкает она. — Шагай, — кивает ему за спину. Очередь продолжает двигаться. Кэйа выглядывает из-за чужих спин — первой десятки уже нет. Это делается так быстро. Он сглатывает комок в горле и подходит ближе. — А если отправят? — кидает через плечо еще раз. — Я же не чистокровный. Спину опаляет жаром. — Ты, кажется, так и хочешь куда-то от меня свинтить, — низко говорит Розария, застыв в сантиметрах от него. Кэйе это ни капли не помогает. — Легко так думать, когда ты нормальная. Чужая рука хватает его за рог и с нажимом сжимает. — Розария! Сломаешь! — чувствительная конечность сигналит ощутимыми покалываниями. — Это ли не признак того, что ты такой же? — длинные ногти другой руки впиваются в плечо. — Но что, если что-то пойдет не так? — шипит Кэйа, перехватывая ее запястье. — Даже не надейся, рогатый, — угрожающее отвечает она, — что куда-то от меня денешься. Жар от ее тела с каждой секундой становится все ощутимее. Розария злится, как делала это всегда, когда у Кэйи случалось что-то плохое. Вот только сейчас плохо он делает сам себе, и он не уверен, что кто-то может ему в этом помочь. — А если… — Хватит, — перебивает Розария. — Если денешься — я приду и тебя заберу. Потому что, — и это звучит очень тихо и оттого важно, — ты мой друг. Еще мгновение, и она отпускает. Словно и ни была готова испепелить своей силой секунду назад. Остается только призрачное тепло, все еще греющее спину. — Спасибо, — бормочет Кэйа, склоняя голову в пол. И Розария — совсем не тактильный человек — берет и ловит его ладонь своей. — Все будет хорошо, слышал? Успокаивает. Прямо как в детстве, когда он сбивал в кровь все, что только можно было сбить, а она — смешная такая, строгая, на полголовы выше — обклеивала его с ног до головы пластырями и приговаривала, что не убьют его родители — подумаешь, четвертую футболку за месяц испоганил. Она поделится своими, если ему перестанут покупать новые. Но сейчас не детство, руки давно зажили, футболки больше не страдают, а Кэйа уже не тот балбес, бегающий по дворам без тормозов до первого падения. Он выдергивает руку из ее хватки и разворачивается. — Знаешь, — смотрит так серьезно, что у самого мурашки кожей идут. — Не надо. Очередь за спиной двигается, но Кэйа стоит статуей, не отводя взгляд от подруги детства. — Не надо за мной ходить, — говорит на одном выдохе. — Если во мне перевесит другая сила, значит так и быть. И если я попаду в Бесовскую вместе с тобой, то можешь меня поколотить, но пока того не случилось, я буду хотеть туда сам, а не потому что моя подруга в меня верит. И я тебе искренне благодарен, но я сам. Розария удивленно вскидывает брови. Всегда знал, что ты умеешь в эту эмоцию. Но прежде, чем Кэйа отворачивается, она подлетает к нему, тянет руки (ударишь?) и порывисто обнимает. — Дурачье. И это греет. Кэйа прячет лицо в ее плече. Розария ерошит ему волосы и случайно сбивает глазную повязку куда-то в сторону. Объятия короткие, но длинные — это не про нее. Розария успевает вложить все, что хотела передать, в пару секунд. — Сама такая, — отстраняется Кэйа, разглядывая ее лицо вблизи уже двумя глазами. — Удачи тебе там, где ты будешь, — шепчет Розария, не сводя с него взгляда. Больше не поддерживает, а соглашается с тем, что вместе они не попадут. И осознание этого бьет под дых сильнее любой подколки. — Почему? — только и спрашивает Кэйа. Удивленно, растерянно, непонимающее. — Потому что у тебя вновь светится твой дурной глаз. — Что? Внутри все переворачивается в момент. — Ты сам знаешь. — Ребята, что у вас? — к задержавшейся очереди подходит ведущий. — Все хорошо, — Розария ловким движением натягивает ему повязку и подталкивает в нужном направлении. Кэйа чувствует только, как беспокойно колотит в груди, пока отворачивается от нее, игнорирует пристальный взгляд мистера Штопанный Зад и на ватных ногах шагает к отдалившейся очереди. Перед ним остается человек пять, а сердце с каждым шагом угрожает не выдержать. Он светится, опять твой глаз дает о себе знать, опять, — кричит подсознание. Вторая его часть упрямо успокаивает: ты рогатый, ты весь в отца, тебе путь только в Бесовскую школу, вот, смотри, там твой будущий одноклассник идет, и у тебя будет так же, слышишь? Попадешь со своей Розой, получишь от нее по шее за свои психи и до конца года будешь там учиться, и наплевать на всякие там горящие глаза, когда у тебя хвост между ног вертится. Сконцентрируйся на том, кто ты, и все получится. До момента, когда приходит его очередь, Кэйа мантрой повторяет одно и то же: я черт, я черт, я черт. Это временно работает, пока он не приходит в себя уже прямо перед дверью, рядом с которой его встречает ведущий. Он коротко дергает бровью в сторону портала и смотрит на Кэйю в ожидании — время называть имя. Но страх сковывает грудь так сильно, что не хватает слова и на вдох. — Все хорошо? — должно быть, по нему и так все видно, потому что лицо Стивена смягчается, и Кэйа чувствует себя еще более беспомощным. Где-то сзади Розария уже делает шаг к нему, но кем он будет, если позволит завести себя за ручку? Он сглатывает комок в горле и давит из себя короткое «порядок». Судя по тому, как Стивен добродушно улыбается, его это не убеждает. Но Кэйа тут не для того, чтобы кому-то что-то доказывать. Он делает вдох. Была не была. Решительно отворачивается к порталу, подходит вплотную и называет свое имя: — Кэйа Альберих. И шагает внутрь. Все заливает то ли красным, то ли насыщенным розовым. Мутный туман поглощает его, все слишком смывается, но очень похоже на то что у него получилось. И только он верит, что все так, как позади отдаленно доносится голос того самого недовольного русала: — Но онь же черть! Да нет же, кажется, я — черт знает что.

↯︎ ↯︎ ↯︎

Из цветового вихря выбрасывает за секунды до первого рвотного позыва. Кэйа только чудом приземляется на ноги, по инерции пробегает еще немного и тормозит прямо на границе с сосновым лесом. В глазах скачут черные мушки — приходится упереться руками в колени и проморгаться. Поднять голову на увиденное секундой ранее. Протереть глаза руками. И все равно не развидеть. Не новая школа, а обыкновенный бор. Хочется покрутить пальцем у виска, как если бы это была чья-то дурная шутка. Но хвост цепляет траву под ногами до того прохладную и мягкую, что сомнений в реальности происходящего не остается. Кэйа глубже вдыхает запах хвои и пытается прийти в себя. Но почему здесь? К кому он попал? К кентаврам? Мавкам? Фавнам? Или его просто выбросили, как непригодного? Жгучее желание замаскироваться требует действовать сейчас же. Интуиция кричит принять облик своего, слиться с окружением. Что-то внутри просит, требует не показывать лесу, что он такое. Кэйа крепко жмурится, позволяет рогам, а вслед за ним и хвосту развеяться на ветру, исчезнуть до лучших времен. Перестраховаться. Темная чаща начинается аккурат в пяти шагах от него, зазывает внутрь шелестом, который, чем дольше он вслушивается, тем сильнее превращается в низкий гул. Кэйа вглядывается — темные проходы между стволами похожи на лабиринты. Сквозь плотные ветви сосен пробиваются блеклые лучи света, но нигде ни намека на проводника, спешащего к нему, ни на одноклассников. Только он, такой маленький против громадного лесного массива, который с открытой пастью нависает над своей добычей. И неопределенность, что все так же влечет, подстегивает — иди же сюда, наш новый ученик. Где-то недалеко слышится шорох, тело отмирает, ноги пятятся назад. — Ой! Он резко врезается во что-то спиной, и это что-то издает «ойк», идентичный его собственному — Кэйа тут же отпрыгивает обратно. — Прости! Незнакомец со вскинутыми перед собой руками замирает напротив него. — Я не хотел тебя испугать, — тут же оправдывается он. — Ты не отзывался издалека, и я подумал, что-то случилось… Кэйа оторопело смотрит в ответ. Вся атмосфера рушится за один взгляд, и дело даже не в непрошенном госте, а в том, что находится за ним. — Все хорошо? Кэйа невнимательно кивает, окидывает взглядом незнакомца — очевидно, ученик; короткие соломенные волосы, ярко-голубые глаза, симпатичный, но не его типаж. И врезается глазами в то, что все это время стояло у него за спиной. И это — лучшее, что он видел в жизни. Да что там ваши деревья? Сосновый лес, среди которого прогрызают себе свободу громадные каменные муры, кажется теперь совсем незначительным, игрушечным. Поражающий размерами замок вытягивает свои каменные руки-коридоры в стороны, тянется в небо высокими шпилями, мрачно поглядывает на такого маленького Кэйю бесчисленными окнами. — Что это? — только и выдает он. — Нравится? — парень тоже оглядывается через плечо. — Спрашиваешь, — Кэйа уже шагает в сторону входа. Телом разливается такое облегчение, что хочется танцевать. Ура, я не ребенок леса! Меня не заберут дикари! Я буду учиться, как все нормальные существа — в стенах здания! Да еще и какого… Синеглазка, само собой, набивается ему в попутчики, болтая о том, что их, наверное, телепортирует с таким разбросом из-за очень большого расстояния до школы, и что кто-то мог очутиться в лесу, если только вокруг не поставили барьер, помощников и еще кучу интересного и не понятного, что Кэйа слушает вполуха. Он наверное, ведет себя не шибко дружелюбно, но после тройного шока у него не хватает сил на внятные ответы, так что по пути он лишь слушает и изредка кивает. Ближе к замку воздух наполняется тягучим приторным ароматом, который смешивается с запахом хвои, превосходит, затапливает собой все. Ворота впереди, увитые коваными узорами, стоят открытыми, приглашая внутрь. Массивные створки украшены резными картинами, мозаичные узоры украшают фасад, выдолбленные в камне таинственные символы, которым он не знает значения, рассказывают свою историю. Кэйа засматривается, откровенно пялится на это все, готов простоять на холоде, пока не исследует каждый камушек, но новый знакомый уже зовет за собой. — Пойдем, внутри еще интереснее, — говорит он. — А ты откуда знаешь? — А тебе так не кажется? — простодушно улыбается парень, очевидно заметив его интерес. И кто такой Кэйа, чтобы отказываться? Внутренний дворик расцветает цветами — оазис в сердце каменного колосса. Фонтаны струятся ввысь, смягчают строгую атмосферу своим мелодичным шепотом. Взгляд утопает в численных арках и балюстрадах — переходами между внутренними дворами. Кэйа поднимает голову на башни, стремительно вздымающиеся ввысь, словно пальцы скелетов. Перед ним настоящая симфония архитектурного искусства. И только нависающие над этим великолепием грузные небеса, напоминающие пещерные своды своими грязными цветами, указывают, что он все еще в Каэнри’ах. Парень рядом копирует его, задирая голову вверх. — В жизни не поверил бы, что буду тут учиться, — отзывается Кэйа. Доселе заткнутое восторгом волнение тотчас поднимается в груди новой волной. А где это тут? — Мы еще внутри ничего не видели, — провожатый не замечает перемен в его состоянии, потому что просто указывает в сторону двери, к которой ведет пара десятков ступенек. Здравый смысл требует тут же спросить у него, куда они попали. Интуиция — та, которая с опаской смотрит на нормальность незнакомца — говорит этого не делать. И он впервые не знает, как поступить, кроме как продолжать шагать нога в ногу с первым встречным. Ведь вид этого парня не дает ни одного ответа — у него ни таких желанных рожек на голове, ни других намеков на то, кто или что он такое. Металлические перила под пальцами холодят кожу. Кэйа считает шаги, пока поднимается. Пытается уловить какие-то звуки, но помимо тихого гула, исходящего от леса, и их двойных шагов, не слышно ничего. Внутри такая тишина, словно там все вымерло. Он тормозит перед дверью и тупо пялится на дверную ручку в виде бронзовой соколиной головы, держащей в клюве кольцо. Тянет к нему руку, в процессе догадывается, что нужно сделать, встречается с внимательными глазами напротив и трижды стучит кольцом о дверь. Громкий звук разбивает тишину, и как только он отпускает кольцо, створки с тихим скрипом разъезжаются в стороны. Сами. Никто не спешит их встречать, так что Кэйа позволяет себе постоять при входе, пока от вида холла разбегаются глаза — один его и два Синеглазки, который тоже не спешит входить. Стены украшены теплыми тканевыми тентами и мозаичными узорами, а закованные в специальные подставки светильники свисают с потолка. Воздух наполняется волнующим предвкушением. Куда бы его не занесло — это место покоряет с первого взгляда, с первых шагов по мраморным полам. Даже несмотря на приглушенный страх, бьющийся в грудной клетке. — Смотри, — парень окликает его откуда-то справа. Кэйа вертит головой и замечает того прямо под небольшим указателем. Табличка, на стене, на которую он указывает, гласит:

Пожалуйста, дожидайтесь начала

церемонии Посвящения в зале ожидания

→

И приписка маленьким шрифтом внизу, которую Кэйа читает вслух: — Во избежание несчастных случаев, не бродите по школе в одиночестве. Интересно, почему, — задумчиво добавляет. Неловкий хмык намекает, что он сказал что-то не то. Они так и смотрят друг на друга в тишине, когда Синеглазка все же собирается на ответ. — О, прости за бестактность… — он слегка растягивает гласные, будто сомневается, говорить ли. — Но у тебя способности от старшего поколения? — В каком смысле? — тут же напрягается Кэйа. — Кто у тебя тут учился? Вопрос такой неожиданный и на первый взгляд простой, что он выпаливает ответ быстрее, чем успевает над ним подумать: — Никто, — и прежде, чем глаза парня успевают округлиться, исправляется: — Прабабушка. Тут училась моя прабабушка. Знать бы еще, где это тут. — Э-э-э, — хмурится Синеглазка. — Ты уверен? Конечно, это большая редкость, когда у ребенка проявляются силы давних предков, а не отца с матерью, зато звучит, как хорошее прикрытие того, почему Кэйа тут вообще ничего не понимает. Знал бы этот парень, что он обычный черт, хрен знает как сюда попавший, ха. — Да, умерла, когда мне было три, — продолжает нести ерунду Кэйа, ухватившись за подвернувшийся шанс. — Старая была, как мир. После пары секунд молчания парень все-таки улыбается, словно берет себя в руки, и дружелюбно предлагает: — О, ну тогда спрашивай у меня, если будешь что-то не знать, — несмотря на слова, смотрит все так же недоверчиво. — Мой отец многое мне рассказывал. — Хорошо, буду рад, — кивает Кэйа. — Я Дайнслейф, кстати, — он тянет ладонь для рукопожатия. — Кэйа. — Знаешь, это может показаться странным, — отзывается он после короткой паузы, — но я видел кого-то похожего на тебя на церемонии. И мне показалось, что у тебя… у него были рога, — он оглядывается на Кэйю, чтобы убедиться в обратном. Кэйа душит в себе ответное «а я тебя видел в борделе, и кажется, у тебя был клиент». Тихо, не надо язвить тем, о чьих силах не имеешь представления, цыц. Рога, теперь спрятанные магией, ведь действительно есть. Но то, как неуверенно отзывается об этом его собеседник, в очередной раз наводит на мысль о том, что показывать их не стоит. — К-хм. Может, ты меня с кем-то спутал? — получается предельно неуверенно и сухо. — Если ты был с девушкой в монашеской рясе, то не думаю. Вот дерьмо. — Тебе показалось, — натянуто улыбается Кэйа, пока внутри все ходит ходуном. Да куда, куда меня закинуло?! — Может быть, — соглашается Дайнслейф. — Ладно, — кивает Кэйа, теряя терпение, — лучше иди в зал ожидания. — А ты? — он замирает в полушаге, оглядываясь. — Я подожду кое-кого, — Кэйа давит из себя улыбку, пытаясь выглядеть непринужденным. Он отворачивается, отходит к ближайшей стене и приваливается к ней в надежде, что его оставят одного. Устало трет глаза и уставляется на входную дверь. Боковым зрением улавливает мелькающую рядом фигуру и поворачивает к ней голову. Тот, кого он уже мысленно отправил в зал ожидания, прислоняется к стене рядом. — Кого? — спрашивает. Почему-то опять так и хочется съязвить в ответ. Но сил хватает только на усталое: — Зачем тебе? — Подожду с тобой. Вот так на. — Не стоит, можешь меня оставить, — попытка ответить предельно вежливо проигрывает язвительности. Но Кэйа хотя бы пытается. — Я тут надолго. — Ничего страшного, — делать ему нечего? Вот же заноза. И имеет право — холл ведь общий. Кэйа смолкает и отворачивается к двери, чтобы продолжить «ждать». На деле в голове уже формируется новая цель: развернуться и бежать куда глаза глядят. Он найдет куда — не может же это место быть отрезанным от мира. Главное, сначала сплавить всех, кто может помешать. Дайнслейф изучает его исподлобья. Хмурится, словно хочет что-то сказать. Но в результате решает не лезть. — Как выглядит парень, которого ты ждешь? — нет, все-таки лезет. — Кто сказал, что это парень? — хмыкает Кэйа. — Вообще-то, тут… — парень странно поджимает губы, словно скрывает улыбку. — Ладно, прости, не буду тебя донимать, — хмыкает и отталкивается от стены. — Лучше я все-таки пойду. И добавляет так, будто ему есть до того дело: — Не задерживайся. Удачи. Спустя пару минут эта же удача поворачивается к нему задом. Створки недавно отворившейся перед ними входной двери теперь не поддаются Кэйе ни в одну из сторон. Он пытается толкать ее, тянуть на себя, даже разговаривает — ну пожалуйста, откройся, ну я не отсюда. Но получается только тратить нервы до момента, когда его чуть не пришибает отворившимися створками. Внутрь заходит двое новых учеников, которые удивленно смотрят на Кэйю, чуть не висящего внутри на бедной дверной ручке. И только он, радостный, придерживает себе дверь, чтобы, в конце концов, выйти, как его с огромной силой отбрасывает назад, а створки захлопываются прямо перед носом. И отказываются отпираться опять. Еще через пару неудачных попыток прорваться мимо входящих ребят, Кэйа занимает неприметный проход между коридорами, из которого наблюдает за прибывающими учениками, не нарываясь на ответные взгляды. С тем, что выйти через входную дверь не выйдет, он уже смирился. С тем, что его закинули к черту на рога, только без черта и без рогов — тоже. С тем, что придется напрямую спрашивать, где он находится — еще нет. Да и у кого? Коридором идут только самые обычные ребята. В прямом смысле. Ни у кого нет видимых мутаций, ни одного гибрида с крыльями вместо рук, например. Никого, кто бы натолкнул на мысль о том, кем должен притворяться он сам. С виду, все как один — земные. И оттого кожей идут холодные мурашки. Ведь это даже не та задница, которую пророчила ему Розария. От происходящего складывается ощущение, что у них тут просто собрание людей. Возможно, у них просто другие силы. Или они действительно сговорились. Или стоило не тупить и спросить у Дайнслейфа, который так отчаянно пытался к нему прицепиться. Он хоть казался достаточно дружелюбным, чтобы не рассмеяться от позорного «извини, но не подскажешь, в какую именно школу меня забросило?» Скорее всего, просто бы удивился, почему это Кэйа не знает, к какому виду принадлежит, и тогда пришлось бы объяснять, что никакой прабабушки не было, и он тут по случайности. А теперь остается стоять и гадать, где он, что с ним будет, если это все-таки какая-то ошибка, и как отсюда можно вернуться. Покажи ему кто-то ученика-ламию — Кэйа бы успокоился. Скажи Дайнслейф хоть слово о гианах — да без проблем, друг, я с вами! Превратись он в какую-то химеру, которая была у Кэйи в роду в прошлом — он бы все принял, согласился и остался бы грызть гранит науки в заслуженном его предками месте. Это было бы очень маловероятно, но хотя бы похоже на правду. Но тут не превращается никто, и это пугает до мурашек. Возможно, они телепаты. Или им подчиняются стихии. Может быть, управляют временем. Своей внешностью. Животными. Людьми. Но это все не его история, такого в его семье не было, так какого черта он в одной лодке с ними? И раз его закинуло сюда, логично предположить, что это что-то подвластно и ему, но такие вещи начинают проявляться еще в детстве, а не стают неожиданным сюрпризом в семнадцать лет. Он почти уверен, что это ошибка глупого телепорта и не более. Остается только узнать, за кого Порта Табула его приняла — это единственное, что останавливает его от продолжения попыток выйти. К моменту, когда упрямство уступает усталости, за окнами темнеет окончательно. Указатель для новичков в холле все так же ждет со своей стрелочкой в сторону зала ожидания. Не сказать, что у Кэйи появляется желание идти туда, но это решение приходится принять за неимением других. Ведь наблюдать больше не за кем.

↯︎ ↯︎ ↯︎

Полы блестят, отражая стеклянные люстры над ними. На перекрестках и поворотах коридоров возвышаются статуи, по углам стоят деревянные комоды с антикварными вазами, а окна изнутри кажутся еще более мрачными, чем снаружи. Время от времени ему встречаются двери, вполне похожие на нужные, но стрелки, развешанные то тут, то там, ведут дальше вглубь замка. За одним из поворотов до него начинает доноситься нарастающий гул. Кэйа замирает, вслушивается, крутится на месте, определяя, с какой стороны звучат голоса. Шум толпы слышен все отчетливее. Кажется, идти в зал ожидания больше нет нужды. Он сворачивает с пути, намеченного указателями, и идет на звук. Поворот, еще один, узкий коридор, заканчивающийся аркой. Кэйа взбегает по лестнице, спешит за голосами, поворачивает еще раз. И, наконец, догоняет. Он успевает увидеть, как за массивной дубовой дверью скрывается предпоследний ученик. Последний же стоит под ней и скромно машет ручкой. Прилипала по имени Дайнслейф ждет его на выходе с таким лицом, будто ему за это платят. Он придерживает дверь, когда Кэйа прошмыгивает внутрь, и следует прямо за ним. — Хорошо, что ты тут, — такой непринужденный, будто они успели сдружиться за один неловкий диалог. — А где твой друг? Кэйа бубнит под нос что-то похожее на «нет его», пока выбирает, в какой бы угол забиться, чтобы не светиться у всех перед глазами. — Я уже начал переживать, что ты до утра в холле простоишь, — продолжает говорить Дайнслейф. — Хотел сказать о тебе учителям. Кэйа коротко хмыкает и отворачивается. Вот ведь нянечка — кто его только просил? Теплый приглушенный свет из люстр нагоняет легкую сонливость. На возвышенной платформе в ожидании ведущего стоит украшенная вышитыми тканями кафедра. Ученики рассаживаются на небольшие диванчики, и Дайнслейф, не изменяя себе, следует за ним. Теперь, когда всех видно, как на ладони, Кэйа повторяет попытку разгадать, что общего у всех этих парней, но этому мешает шепот на ухо: — Так кого ты так активно ищешь? — его самопровозглашенный друг придвигается ближе. — Какая тебе разница? — Кэйа недовольно поджимает губы и отстраняется, насколько позволяет подлокотник дивана с другой стороны. — Ну, а вдруг я его уже видел, — пожимает плечами сосед. — Не его, а ее, — сквозь зубы отвечает Кэйа, вытягивая шею в другую сторону, как будто действительно мог бы увидеть здесь Розарию. Тихий смешок заставляет его оцепенеть. Кэйа медленно оборачивается к Дайнслейфу, который смотрит на него самыми невинными в мире глазами. — Я сказал что-то смешное? — Слегка, — хмыкает тот. Кэйа простреливает его, как самому кажется, тяжелым взглядом, и вскидывает бровь в ожидании объяснений. И благо этот балбес действительно поясняет: — Это ведь мужская школа. Кэйа готов прямо сейчас по лбу ударить и себя, и этого молчуна. А я, получается, дурак, ляпнул тебе, что у меня тут прабабка училась, а ты и не поправил меня? — Серьезно? Он быстро вертится, чтобы удостовериться. В груди холодеет — как только такое не заметить? Ни одной девушки на весь зал. Только самые обычные парни. И это опять кажется таким неправильным, что мозг в n-нный раз цепляется за эту картину, в которой самостоятельно ищет подвох уже не первый час. Не может же такого быть, чтобы все разом, не сговариваясь, решили не показывать, что умеют — он такого с детства не видел, когда даже самые быстрые в развитии дети огнем отрыгивать еще не умели. Но кто они, кто? Кто он сам по мнению этой дурацкой Порта Табулы? Дайнслейф рядом виновато улыбается, как будто это он отправил его с Розарией в разные школы. Но не успевает ошарашенный Кэйа что-то ему ответить, как три громкие хлопка в ладони призывают всех к тишине. На сцене перед кафедрой уже стоит мужчина с ярко-красными волнистыми волосами по плечи и небольшой бородкой — такой же обычный, как и остальные. — Забудь о том, что я говорил, — быстро шепчет Кэйа. Дайнслейф кивает, добродушно улыбается и оборачивается к сцене. — Восхитительные души тьмы, — низкий бас эхом расходится по зале, как только затихают последние разговоры. — В этот прекрасный вечер я, директор этой школы, Крепус Рагнвиндр, рад приветствовать вас в Школе Плотских Утех. Чего? Кэйа думает, что плохо расслышал. Плотские, это как, от слова «плотник»? Обработка лесных материалов? Потому они в лесу, да? А теперь их всех заставят рубить деревья до самого выпуска? Потому что в неприличном смысле… — На протяжении следующего года мы будем исследовать и укреплять вашу силу… — звучит на фоне. — Как он назвал школу? — не сдерживается Кэйа, склоняясь к Дайнслейфу. — Не расслышал. Тот смотрит в ответ так непонимающе, будто Кэйа спрашивает о том, как из утки сделать бантик. — …развивать в вас искусство управления тьмой и знание, которое сделает вас властителями своей судьбы… — Ты совсем не знаешь, куда попал? — догадывается он. — Конечно, знаю, — отмахивается Кэйа. — Просто повтори. Дайнслейф изучает его так пристально, будто на нем написаны ответы на годовые экзамены. — Да знаю я, говорю, не смотри на меня так, — Кэйа шипит сквозь зубы. — …наша миссия — раскрывать потенциал, лежащий в вас… — Ты не знаешь, — нарастающая неловкость, которую не прикрыть ни одним равнодушным взглядом, только подтверждает чужую догадку. — Скажи название, — уже не просит — требует Кэйа. Но Дайнслейф лишь смотрит и молчит. И длится это так долго, что слух на автопилоте хватается за речь директора: — …наша школа на следующий год станет лучшим пристанищем каждому инкубу. Ту-дум. Пристанищем каждому кому? Кэйа млеет, в упор не замечая на себе пристальный взгляд. Сердце, судя по ощущениям, разгоняется до сотни ударов в минуту. На лбу выступает испарина. Каждому инкубу. — Эй, — отзывается Дайнслейф, заметив его состояние. — Все хоро… — Синегла…то есть, слышишь, — перебивает Кэйа, — инкубы, это ведь… эти, как их… демоны похоти? Он медленно кивает, натягивая на лицо, наверное, сотую за вечер улыбку — в этот раз из разряда отвечающих за легкое удивление. — Да-а, но почему ты спрашиваешь? Кэйа начинает тихо хохотать — пару ребят слева оборачиваются на него. — Ты хочешь сказать… — смех грозит превратиться в громкий, истерический. Кэйа закрывает себе рот ладонью. — И ты тоже? Получается, все присутствующие тут… Надо же, какой масштабный розыгрыш устроила ему жизнь. Он подхватывается с диванчика и пятится в сторону выхода. — Ты куда? — пара удивленных глаз оборачивается вслед за ним. — Мне надо… — вместо приличного оправдания у него получаются лишь обрывки фраз. — Очень надо. По делам, ха-ха. Выход все никак не находится. Искать его спиной — определенно, плохая идея. Кэйа оборачивается лицом к двери как раз вовремя, чтобы не впечататься в нее, дергает за ручку и выбегает в коридор. Створки громко за ним захлопываются. Он еще немного пятится назад, чтобы удостовериться в том, что следом никто не выйдет и не утащит его обратно. Школа для инкубов. Дурной сон. Не более, чем идиотский прикол. Ноги ведут коридорами — не важно, куда, главное — откуда. Сейчас меня вернут, куда надо. Сейчас они все исправят. Сейчас я вернусь, Розария. Хочется остановиться и сползти вниз по ближайшей стене. Это какая-то ошибка, ну в самом деле, какой из меня инкуб? Я всего-то раза три за жизнь целовался, какой демон похоти? Я тут случайно, это глупая Порта Приблуда, это ее сбой! Мозг на фоне самостоятельно обрабатывает информацию о том, где он находится, и меняет цель за целью — «найти выход» превращается в «найти стрелки, ведущие к выходу», а потом в «хотя бы один знакомый коридор». А основная часть мыслей по прежнему занята поиском оправдания такого глупого казуса. Он же ни с какой стороны не инкуб. Он весь в отца, схожий с ним, как две капли воды. Ничто другое никогда не проявлялось. Никаких происшествий ни в детстве, ни до сих пор. Ну глаз светится, но это разве имеет отношение к их виду? И даже если у него в роду были такие, то настолько давно, что даже мама об этом не говорила. А значит, это все — о ш и б к а. Волнение поднимается к горлу неприятным комком. Паника заливает грудь, мешает дышать, тормозит его на поворотах, заставляя опираться о руками о стены чтобы отдышаться, подождать, пока отпустит накатывающий ужас. Замок кажется уснувшим великаном. Теперь, на одиночестве со своими мыслями, ему начинает остро не хватать какой-нибудь компании. То же ощущение, что поймало его перед картиной леса, находит тут, среди лабиринтов из коридоров, забирается под кожу и заставляет нуждаться в помощи со стороны. Теперь он согласен и на Дайнслейфа, даже если тот опять будет безмятежно улыбаться и выведывать его секреты друг за другим. Следующая мысль остужает все предыдущие своей простотой и правильностью: Не надо было сбегать. Там был тот дяденька с бородкой — директор, к которому надо было идти со своими объяснениями. Он бы послушал, покивал бы своей огненной гривой, посмотрел бы на его рожки и согласился: Да, парень, тебя не туда отправили. Ну ничего, вот тут у меня есть одна вещь, — достал бы какую-то хитромудрую штуковину прямо из кармана, и его, Кэйю, такого хорошего и милого чертенка, отправил бы прямо к Розарии в Змеиную дыру, или как она там назвала свою комнату. Точно, телепорт, о котором он думал еще днем. Они ведь не сидят тут круглый год как дикари. Да и кто-то должен доставлять в замок еду, продукты, вещи первой необходимости. Верно? Значит, хотя бы маленький должен быть. Наверняка, если выйти наружу, он найдется где-то недалеко на поляне перед замком — Кэйа почти в этом уверен. Паника в груди затихает, скручивается белочкой где-то в груди и засыпает до следующего удобного случая выскочить. Но не теперь, когда он выстроил план действий. Не теперь, когда он уже в двух шагах от правильной школы, готов выгрызать себе путь зубами. Ноги — отдельно движущиеся существа — сами тормозят его напротив окна. А ведь идти ко входной двери и опять биться в попытках выйти вовсе не обязательно. Он же сюда больше не вернется, так к чему столько церемониться? Чернота с другой стороны стекла придерживается иного мнения, но что есть темнота ночи против его желания побыстрее сделать отсюда ноги? Кэйа проводит пальцами по створкам в поисках рычага, который откроет путь наружу, ищет, за что зацепиться. Ничего. Когда спустя пару минут тыканий в оконную раму ничего не меняется, он не отчаивается. — Ладно, не хочешь по-хорошему — будет по-плохому, — бормочет Кэйа. Еще раз оглядывается, но их по прежнему только двое: он и окно. Зато он примечает подходящую вещицу и без зазрения совести стаскивает с ближайшего комода антикварную вазу. Слегка подкидывает, придерживая второй рукой — тяжелая. Значит, должно сработать. Ну что же, искусство, выручай. Отойти. Раз. Замахнуться. Два. Бросить. Три. Кэйа рефлекторно закрывается руками, когда звон разбитого окна громом катится по коридору. Когда к нему примешивается еще и треск посуды, которая должна была улететь в окно, он осторожно выглядывает сквозь пальцы. От увиденного по спине пробегает холодок, а брови сводятся к переносице. — Эм… Если Каэнри’ах все еще подчиняется законам физики в той мере, что и прежде, то он сегодня стал первооткрывателем какого-то нового. И закон падения стекла имени Кэйи Альбериха гласит: если разбить вазой окно изнутри, то все осколки приземлятся прямо под ним, вместо того, чтобы вылететь на улицу. Он осторожно подходит и сдвигает ногой черепки — разбитая ваза лежит на полу, ровно как и остатки самого окна. Поднимать на него взгляд становится страшно. Словно там, снаружи, есть что-то. Остается только глупо моргать, глядя на осколки, и удерживать в поле зрения черноту за разбитым окном. Еще одно наблюдение добавляет происходящему странности. Ведь какими бы темными ни были ночи в Каэнри’ах, но то, что ветер не задувает в разбитое окно, тоже не внушает доверия. Как будто что-то большое закрыло собой окно, и теперь вместо выхода наружу в нем можно увидеть только черные крылья этого «чего-то». Или это все-таки лишь безветренная ночь. Кэйа настороженно делает шаг вперед. Желание выбраться не исчезает только благодаря тому огоньку, который зажегся в нем вместе с мыслью о телепорте. Надо только отбросить свои надуманные страхи и вылезти в глупое окно. Не важно, сколько этажей там внизу — он готов нырнуть в темноту, даже если притяжение перестанет действовать совсем. Для его вида это не проблема. Он же, в конце концов, не какой-то там инкуб. Кэйа делает глубокий вдох. Нащупывает внутри себя точку, сдерживающую его истинное обличие, готовится. И с выдохом отпускает. Теплота разливается мышцами вместе с освобождаемой силой. Рога пробиваются в копне волос, позвоночник прошибает разрядом, а следом хвост приветливо бьет по ногам. Он колышется в приливе энергии, словно в водах теплого моря. Взбадривается, приходит в норму, становится собой. Остаются последние штрихи — Кэйа вытягивает перед собой руки, концентрируется, позволяет силе затекать в кончики пальцев. Ногти начинают удлиняться, грубеть, превращаться в цепкие когти, для которых спуск каменной стеной снаружи не станет проблемой. Он предельно сосредотачивается на трансформации, когда его отвлекает касание. Оцепенение. Прямо из темноты окна к его руке тянется длинное черное нечто. Смазанный взгляд в сторону. Бесформенность из густой субстанции длинным щупальцем смыкается вокруг запястья. Осознание. Крик, застрявший в глотке, выходит на волю, как только получается сделать вдох. — А-а-а! Кэйа беспомощно дергается в сторону и чуть не падает, оставшись на месте. Темнота забирается к нему в коридор. Он лихорадочно пытается выдернуть руку, но только чувствует, как она начинает неметь. — Бля-бля-бля, — шепчет одними губами. — Пусти! Что бы ни сидело там, снаружи, а оно затекает через окно, тянет к нему свои цепкие конечности и начинает тащить к себе. Из черноты, неловко цепляясь за оконную раму, лезут еще два расплывчатых щупальца, и если ничего не сделать, то замок Кэйа покинет уже не по своему желанию. — Стой! Я не готов умирать так! — шипит он, выворачиваясь. Сгустившаяся чернота затекает под воротник, сжимается на коже множащимися щупальцами, тянет за собой и валит с ног. Когти, призванные удерживать его на весу, обламываются от силы, с которой Кэйа скребет о мраморный пол, рассыпаются черной пылью, превращаясь в ту чистую энергию, с помощью которой были созданы только что. Длинные хоботки обвивают все его тело, полностью обездвиживают, с концами прибивая к полу. Вокруг талии обвивается толстый щуп, который приподнимает его в воздухе и тянет к окну, как пушинку. — Эй-эй! — Кэйа извивается в воздухе, пытаясь помешать происходящему, но только делает хуже — тварь, будто бы раздражаясь, начинает тащить его быстрее. — Пусти меня, блять, пусти! Он всем телом врезается в подоконник, перегибается через него головой — еще пара сантиметров, равновесие нарушится, и он улетит в черноту. — Нет-нет-нет, прошу! — чуть не пищит Кэйа, отчаянно дергаясь. И к его удивлению, это работает. Щупальца не спешат отпускать — лишь ослабляют хватку, но так и оставляют его лежать животом на подоконнике — ноги даже касаются пола, если вытянуть носки. Кэйа сдавленно матерится, всматриваясь в темноту перед собой. Отлично, его пока что не скидывают. Тогда зачем? Только он успевает обрадоваться, как ткань брюк начинает съезжать вниз. — Какого черта?! Ну уж тогда лучше сбрось меня! — вопит Кэйа. — Бля-я-я! Вот вам школа, блять, вот вам инкубы. И дня не прошло, как его насилует долбанный осьминог, а он просто хотел сделать отсюда ноги! Когда штаны с бельем полностью соскальзывают к коленям, Кэйа готов упасть в обморок. Он уже не разбирает, что говорит, пока по голым бедрам скользят склизкие щупы — хуже быть просто не может. Не Бесовская школа, а притон для извращенцев. Не Розария, а приставучий блондин под боком. Не учеба с крутыми рогатыми ребятами, как он сам, а толпа чуваков с желанием отыметь все, что движется. В последнем он не уверен совсем, но строить догадки — то единственное, что остается последние пару минут. Предполагать и промахиваться каждый раз. Как и сейчас, когда кажется, что щупальца вот-вот закончат принюхиваться, облизывать его, или чем они заняты там, между его ног, и скользнут туда, куда вообще нельзя. Но только он решает, что это конец, как позади слышится звук рассекаемого воздуха. Ягодицы пронзает болью от грубого шлепка. — Какого ху… Ай! — за ним следует еще один. На третьем Кэйа убеждается, что это не случайность — это натуральный пиздец. Его хлестает тентакля.