Сладость смертного греха

      — Томас, вот ты где! — окликнула друга Виктория, когда среди ярмарочного шума и суеты горожан наконец-то смогла найти его. — Я тебя уже везде обыскалась, ты куда пропал?       — Нам необходимо вернуться в дом Агаты, срочно, — сбитое после бега дыхание пьянило, Томас бесконечного оглядывался по сторонам в попытке найти презренные взгляды, которые он чувствовал спиной.       — Что случилось? Что за спешка? Мы даже в цирк ещё не сходили, — девушка хотела заглянуть Томасу в лицо, но тот постоянно уворачивался.       — Тогда я пойду один, — потянув за шнур и надев шляпу, которая свисала с шеи за спиной, Томас опустил голову и по памяти направился к дому Агаты.       — Ты не в ту сторону идёшь, дурень! — Виктория дёрнула его за плечо. — Успокойся и скажи, что произошло?       — Об этом не подобает говорить в обществе.       — Либо ты говоришь как есть, либо мы идём в цирк. Я не пропущу веселье лишь из-за того, что тебе вдруг захотелось вернуться в дом! — резонно выпалила Виктория, ведь недосказанность крайне выводила её из себя.       Томас молчал, его буквально разрывало изнутри, эмоции смешались в один непонятный ком, которым управляло лишь одно яркое чувство — тревога, источник той самой горечи, отравляющей тело и душу.       — Язык проглотил? Раз тебе нечего сказать, то мы идём в цирк, мы и так уже опаздываем!       — Ну как ты не понимаешь, я не могу сказать об этом! — Томас тоже был на грани, поэтому с каждым новым словом он говорил всё тише и тише, в отличии от Виктории, которая не стеснялась своим громким голосом привлекать ненужное в данный момент внимание прохожих.       — Раз не можешь, значит это подождёт!       Поняв, что на уступки девушка не пойдёт, Томас набрал в лёгкие побольше воздуха, крепко сжал руки в кулак и шёпотом, чтобы никто, кроме Виктории, это не услышал, сказал самые страшные и омерзительные слова, которые прежде он никогда не осмеливался говорить вслух не то что другим людям, даже самому себе:       — Я только что был в близости с мужчиной.       Виктория вскинула русые брови, отчего те приобрели форму дуг, и изумлённо округлила глаза, совершенно не ожидав услышать подобное от Томаса, который всегда, сколько она помнила, презренно относился к педерастии и любым другим проявлениям неправильной любви.       — Убедил, пошли обратно, — с трудом подобрала слова Виктория, едва отойдя от шока.       Весь путь до дома Агаты прошёл в полном безмолвии, лишь изредка они обменивались короткими взглядами, в которых один выражал голые стыд и страх, а другая — понимание и искреннее сочувствие, но никак не осуждение, которое так тщетно пытался отыскать Томас. Об этом кричала вся его сущность, она ждала отвращения, брезгливости, пренебрежение — всего того, что должно остановить, искоренить, заставить одуматься, пока не стало слишком поздно. Однако Виктория ничего из этого не делала, в каждом его жалостивом жесте ощущалась лишь поддержка, от которой Томаса болезненно выворачивало наизнанку. Как только они перешли порог дома и отделались от навязчивой тётушки, которая всё норовила разузнать, в чём причина столь раннего возвращения с прогулки, Томас и Виктория поднялись в свои покои и заперлись на щеколду, чтобы непрошенные жители не смогли помешать серьёзному разговору, который, к слову, никак не мог начаться. Никто не решался поднять тему первым, поэтому девушке ничего не оставалось делать, кроме как зайти издалека и рассказать свою историю, благодаря которой, как она думала, заполучит необходимое доверие.       — Знаешь, Том, а я ведь когда-то была влюблена в девушку, — Виктория подошла к окну и с тоской улыбнулась, краем глаза наблюдая за Томасом, который сидел в кресле и без конца крутил своё кольцо на среднем пальце. На его лице не проскользнуло ни единой эмоции, однако Виктория знала, сказанное изменило в его мировоззрении многое, пусть он и скрыл это. — Мы встретились совершенно случайно, на острове Синт-Мартен, Карибское море. Отец отправился туда закупиться диковинными товарами для того, чтобы по двойной цене продать их у нас, в Италии. Я едва уговорила его взять меня с собой, он долго отказывался, но в конце концов согласился. О Карибских островах ходит столько легенд, я не могла упустить шанс увидеть эти дивные места воочию, понимаешь? Там я и встретила её, мой месяц среди миллионов ярких звёзд.       — Значит ты тоже больна… — едва слышно произнёс Томас, раздосадованно устремив взгляд в пол.       — Что? — не расслышала Виктория.       — Как ты избавилась от порочных чувств? — громче озвучил иную мысль он. — Это же противоестественно! Да, Бог одарил человека способностью любить, но любовь должна быть чистой, правильной, а не… — на мгновение Томас замолк, словно ища, за что зацепиться, — …грязной, желать человека своего пола — извращение! Такие люди лишают половой акт дара жизни! Это грех против целомудрия!       — Ты смешиваешь любовь и содомию в единое, совершенно не думая, что одно может спокойно существовать без другого. За те две недели, что я провела на острове Синт-Мартен, я не смела и мысли допустить о похоти, я любила её нежно, почтенно, возвышенно, подобно той божьей любви, о которой говоришь ты. Её поцелуй на моей руке — это единственное, что она оставила на память мне, — Виктория трепетно прикоснулась пальцами к тыльной стороне правой ладони, словно чувствуя, что связь с Луной ещё не потеряна, что она до сих пор ждёт её там, в Карибском море. — Ответь, ты правда называешь эти чувства извращенцем? Разве ты никогда не любил человека душой, а не телом? — девушка подошла к Томасу в надежде, что тот правильно услышал её.       Томас промолчал, ведь сердце больно кольнуло, а перед глазами мутными образами пробежали воспоминания далёких юношеских лет.       — Расскажи, кто он был? — как только Виктория поняла, что тишина затянулась, она задала вопрос, который волновал её с самого начала.       — Не понимаю, о чём ты, — Томас отвернул голову в сторону, вжался в спинку кресла и беспокойно задёргал ногой, постукивая башмаком по деревянному полу.       — Тот мужчина, с которым ты был в связи, ты его любил? — напрямую спросила она.       — Нет, я его даже дня не знаю, о какой, — Томас скривился, — любви может идти речь? Он просто спас меня от проезжающей мимо повозки, а потом…       — Потом?       — Клянусь, я не знаю, как это произошло! После того, как Альфред спас меня, он отвёл меня за угол первого попавшегося дома, в безлюдное место, подошёл ко мне очень близко, спросил имя, а после… — пауза, — поцеловал меня… — Томас фантомно ощутил прикосновение чужих губ на собственных устах и напрягся, рукой попытавшись смахнуть невидимую влагу.       — Ты целовался с тем уличным музыкантом, которого мы встретили на ярмарке?! — ахнула Виктория, как только услышала знакомое имя.       — Я!.. Я не!.. — Томас ударил себя по лбу, как только понял, что вскользь упомянул имя мужчины, которое не следовало называть.       — Мама дорогая, Томас, я отвернулась всего на пару мгновений, а ты каким-то чудом успел встретиться с Альфредом, убежать с ним с улицы и поцеловаться!       — Я не хотел с ним целоваться!       — Он тебя силой заставил? — Виктория нахмурилась.       — Да! Точнее… — толика сомнения дрогнула в голосе, — я не хотел, правда не хотел! Однако речи Альфреда были такими складными, что в моменте я потерял власть над телом, меня словно одурманили злые силы и я позволил непотребству случиться, о чём жалею.       — Хорошо, что он всего лишь забрал твой поцелуй, а не лишил чести, всё могло быть намного хуже. Альфред же первый мужчина, с которым у тебя что-то было, верно?       Томас шумно сглотнул накопившуюся во рту слюну и поспешил спрятать взгляд, полный стыда, как можно дальше от проницательной Виктории.       — О нет… — девушка прикрыла рот ладонью и помотала головой, не веря собственной догадке, которая проскользнула в сознании, — Томас, только не говори, что ты имел телесную связь с…       — Я жалею, ясно? Жалею о каждом грешном поступке, который только совершал в моменты, когда был помутнён слабостью плоти! — он встал с кресла и прямо посмотрел на Викторию. — Да, я целовался с мужчиной, я блудил с мужчиной, я любил мужчину, но ни одним из своих поступков я не горжусь! Педерастия — один из самых тяжких грехов, который мне никогда не искупить, сколько ни отмаливай! Я болен с самого детства, яд травит мою душу и заставляет совершать действия против естества, которых я должен стыдиться, ведь это противоречит учениям Церкви! Противоречит всему существу человека! Люди одного пола не могут продолжать род, а значит их любовь грязна и порочна, она не имеет право на существование и должна презираться не только Церковью, но и самим человеком, который испытывает подобное влечение!       — Томас, успокойся, ты не в себе, — девушка схватила его за плечи и слегка потрясла, чтобы вернуть здравость рассудка.       Подбородок задрожал, горло сдавило, руки охватил тремор — Томас тонул в самом себе, захлёбывался ядом, который извергало истерзанное рваными ранами сердце. Накопленный годами поток мыслей сорвался с языка праведной речью, которая слишком больно жгла в груди, словно отторгалась телом. Одолеваемый противоречиями, Томас склонил голову и прикрыл глаза, чтобы не выпускать наружу лишние чувства, которые влагой собрались на веках. Заметив это, Виктория сделала шаг навстречу и заключила друга в объятия, решив, что слова сейчас ни к чему, они не переубедят в обратном, а сделают только хуже. Томас закрыт для иных суждений, в семинарии ему хорошо промыли голову и лишили собственного мнения — это было видно невооружённым глазом. Поэтому девушка была не в силах дать что-либо, кроме искреннего сочувствия и понимания.

***

      На утро следующего дня легче не стало, Томас не мог смириться с содеянным, грех висел на шее мёртвым грузом и душил — душил подобно петле, медленно лишая жизненных сил. Поэтому в первую очередь он объяснился с Викторией и извинился за вчерашний инцидент, в котором он повёл себя грубо и бестактно. Затем мужчина спустился вниз, отведал в столовой остатки вишнёвого пирога Маргариты, запил его свежим молоком и по окончании завтрака оповестил всех о том, что желает посетить церковь, поэтому до полудня его не ждать.       — Голубчик, ты же совсем города не знаешь, уверен, что сможешь найти церковь? Она неблизко, — Агата встала из-за стола и вышла из столовой вслед за Томасом, позволяя служанкам убрать посуду и остатки еды.       — Господь сам укажет мне путь, я справлюсь, — он кивнул для пущей убедительности, на что Агата даже бровью не повела.       — Вчера вы вон какие испуганные после прогулки пришли, а если и на этот раз что-то приключится? Даже не смей отказываться, Софи пойдёт с тобой и покажет короткую дорогу.       Не успела Агата окликнуть служанку, как из столовой выбежала Жаклин и взволнованно поспешила к женщине.       — Матушка! Матушка, а можно я проведу синьора Томаса? Софи не знает Рим так хорошо, как знаю я! — девушка быстро-быстро хлопала чёрными ресницами и умоляюще смотрела на Агату, явно подслушав добрую часть разговора.       — Даже не знаю, сегодня же день большой стирки и… — начала было Агата, но её перебили.       — Софи вместо меня побудет за главную, я поговорю с ней. Матушка, ну пожалуйста! Я так давно не была в восточной части города, а сегодня там как раз проводится картинная выставка, последняя в этом году! — Жаклин сложила ладони вместе.       — Не женское это дело, в искусстве разбираться, лучше бы хозяйством занялась, — вздохнула Агата, — однако, — она хитро прищурилась, — если выставка и правда последняя и она важна для тебя, то…       — Спасибо, матушка! — девушка крепко обняла её и счастливо улыбнулась. — Я соберусь и мигом вернусь!       Хмыкнув, Агата сложила руки на обвисшей груди, проводила внимательным взглядом Жаклин, которая, как козочка, ускакала вглубь дома, а после с грустью помотала головой.       — Бестолковая девка, — сорвалось с её уст.       — Что вы имеете под этим ввиду? — смутился Томас и подошёл ближе к тётушке.       — Молодая кровь бьёт в голову, Жаклин не ведает, что может обжечься и опуститься как женщина.       — Не понимаю вас, — сильнее озадачился он.       Агата посмотрела в глаза Томаса, в которых, кроме искреннего недоумения, ничего не нашла, и прикусила губу, словно пытаясь сдержать язык за зубами.       — Может и хорошо, что ты ничего не понимаешь, целее будешь, — похлопав его по плечу, Агата кивнула, а после удалилась в сторону прачечной.       Почесав затылок и отбросив мысли о словах Агаты, которые ни к чему существенному так его и не привели, Томас вышел из дома и принялся ждать служанку около крыльца. Идти по городу с девушкой, наверняка ещё и незамужней, конечно, было верхом бескультурья, однако перечить хозяйке, которая по доброте душевной приютила его в своём доме, казалось ещё большим неуважением, поэтому из двух зол он выбрал меньшее. Долго ждать Жаклин не пришлось, не прошло и пары минут, как она показалась из-за двери: на её лице сияла сдержанная, но счастливая улыбка, что невольно заставило Томаса учтиво улыбнуться в ответ.       — Позвольте поторопить вас.       Галантным жестом руки Томас пригласил служанку первой сойти с крыльца, чтобы та наконец-то показала дорогу до церкви, на что девушка быстро захлопала глазами, явно отводя от себя наваждение, кивнула и неловко зашагала вперёд. Мужчина направился следом, решив остаться позади: идти наравне с женщиной, положение которой неясно, было опасно для репутации, которая и так ввиду последних событий держалась на волоске. Жаклин это смущало, поэтому она без конца оборачивалась — по крайней мере так казалось Томасу, иной причины, по которой девушка украдкой смотрела на него из-за плеча, он не находил. Весь путь прошёл в молчании, лишь изредка служанка подавала голос, чтобы указать на повороты или кратко рассказать про местные достопримечательности, которые Томас старательно запоминал как ориентиры.       — Вот мы и пришли, — впервые за долгое время Жаклин повернулась к Томасу лицом, — вход в церковь с левой стороны.       — Спасибо, что провели меня, Жаклин, я вам премного благодарен, — Томас положил руку на грудь и лёгко поклонился.       — Ой, да что вы, мне было несложно, — девушка отмахнулась и спешно отвела взгляд, ведь от затрепетавшего в груди сердца на её щеках вспыхнул яркий румянец.       Через пару мгновений тонкие девичьи губы вновь приоткрылись, чтобы сказать что-то ещё, однако Томас ушёл в церковь намного раньше, чем успел увидеть это. Поэтому Жаклин лишь томно, с толикой грусти, вздохнула, проводила взглядом стройный высокий силуэт мужчины и направилась в противоположную сторону, на свою выставку живописцев, которая на самом деле должна была проходить завтра, а не сегодня.       Тем временем Томас, зайдя в открытую дверь храма, огляделся вокруг в поиске того, кто поможет ему найти исповедальню.       — Приветствую вас, — из-за угла вышел молодой послушник, — что привело вас сюда?       — Здравствуйте, — Томас выпрямился и прочистил горло, изучающе скользя взглядом по лицу миловидного юноши, — я пришёл исповедоваться.       — Пройдёмте за мной, — послушник улыбнулся краем губ и развернулся, направляясь вглубь церкви.       Томас незаметно ущипнул себя за бедро, чтобы прогнать волнение, пронизывающее его с головы до пят, и последовал за парнем. Зал, мимо которого они проходили, был наполнен роскошью: в тёплом свете свечей церковные своды, украшенные пёстрыми фресками, вызывали особенное восхищение, на стенах были изображены удивительной красоты картины, а около колонн покоились статуи святых. В юности Томас был наслышан о городских храмах, но никогда прежде не видел их вживую, ведь дальше деревни никуда не ходил. Церковь поразила его до глубины души, он искренне дивился умениям мастеров, которые когда-то смогли сотворить столько прекрасного в стенах священного места, но времени любоваться, к сожалению, не было, миг, и Томас оказался перед конфессионалом. Он представлял собой небольшую деревянную кабинку, с одной стороны которой сидел священник, а с другой было место для верующего, пришедшего сюда покаяться в своих грехах. Пройдя в исповедальню, Томас преклонил колени на низкой скамье, выполнил необходимый обряд, чтобы подготовить себя к покаянию, и, не желая тянуть, начал. Начал с Альфреда, пусть и кратко, но он честно признался в том, насколько его плоть слаба перед молодыми мужчинами. Затем он поведал про Дамиано, как тот своими злыми намерениями искусил его и подтолкнул к содомии. А после закончил Андриано, порочные чувства к которому не отпускали по сей день. Рассказ про Андриано особенно тронул Томаса, перед глазами, будто назло, замелькали воспоминания из далёкой юности, когда он впервые осознал, что серьёзно болен. Болен самой неправильной, презираемой обществом любовью к светлому талантливому юноше, имя которого он всегда с особой нежностью держал под сердцем.

Семь лет назад…

      Томас сидел в своей комнате за письменным столом и внимательно читал книгу по философии, готовясь к завтрашнему уроку, на котором его должен был опросить учитель. Изучение тем давалось с трудом, знания предшественников никак не хотели укладываться в голове, поэтому парень по несколько раз читал одну и ту же строчку в надежде запомнить хотя бы крупицы. День медленно клонился к вечеру, из широкого открытого окна дул тёплый майский ветер, где-то там, вне двора церкви, шумно играли дети, веселье которых отголосками доносилось до Томаса, нагоняя тоску. Он бы тоже хотел играть на свежем воздухе, изображать из себя рыцаря, совершать подвиги, а в конце своего нелёгкого пути спасти принцессу от какого-нибудь злодея или дракона. Последний подвиг, если честно, ему никогда не нравился, он считал его глупым и неоправданным, ведь вместо принцессы можно было бы спасти, к примеру, короля или любую другую светскую особу, однако он никогда не говорил об этом, ведь другие мальчишки не смогли бы его понять. Никто бы не смог понять. Все рыцари должны хотеть спасти именно принцессу, это их главное предназначение, значит и он должен хотеть.       — Тук-тук, — вдруг донеслось со стороны окна, отчего Томас испуганно встрепенулся и оторвался от мыслей.       Стоило перевести взгляд с книги на окно, Томас тут же оживился, ведь из-за рамы с широкой, слегка кривой улыбкой выглядывал Андриано.       — Как ты пробрался в церковь?! Тебя же могли заметить! — чересчур возбуждённо даже для самого себя воскликнул Томас, он отложил учебник, встал из-за стола и спешно подошёл к другу, который лукаво снизу-вверх из-за высоты оконной рамы смотрел на него.       — Брось, Том, ты же знаешь, я невидим и хитёр, как лиса, им никогда не поймать меня. К тому же, крыса Изольда снова забыла заделать дыру в стене ограждения, — Андриано поправил свои тёмно-русые вьющиеся волосы и заправил отросшие пряди за торчащие уши.       — Но всё равно тебе не стоит появляться здесь, — Томас повторил за парнем, хотя это было ему совершенно не нужно, потому что у него волосы были короткими.              — А я буду, — Андриано наклонил голову в бок как делал всегда, когда хотел предложить очередную безумную идею. — Том, а Том, пошли на закат смотреть.       — Прямо сейчас? Но мне нужно учиться и…       — Мы туда и обратно, никто даже не заметит твоё отсутствие, — он поднялся на руках, облокотился на подоконник и повис, — Том, ну пожалуйста, давай сходим, я же знаю как ты любишь закаты!       Немного помедлив, Томас отвернул голову в сторону, чтобы скрыть одолевшие его чувства, которые он характеризовал не иначе как дружеским трепетом, и с улыбкой вздохнул, понимая, что не сможет отказать Андриано. Никогда бы не смог.       — Философию можно доучить и рано утром, так что… — издалека начал Томас, видя, как с каждым произнесённым словом у Андриано всё ярче загорались искорки в глазах. И это не домыслы, Томас в самую что ни есть взаправду видел огни в его взгляде! Сердцем видел.       — Тогда пошли скорее! — Андриано радостно спрыгнул с подоконника на землю и принялся ждать друга.       Томас последовал тому же примеру, правда сделал это совсем не так грациозно, как Андриано — сутана неимоверно сковывала движения, отчего со стороны манёвр наверняка выглядел неуклюже, но кому было до этого дело. Когда вам обоим по шестнадцать лет, а впереди ещё столько неизведанного и прекрасного, всё кажется незначительным. Тихо проскочив мимо двора церкви, парни пробрались через дыру в ограждений и рванули туда, где их никто не увидит, к орешнику, растущему на небольшом пригорке вдали от деревни. Выйдя за пределы селения, Томас и Андриано пробежали мимо рядов виноградников, а после, преодолев небольшую лесополосу, наконец-то вышли к орешнику, который встретил их привычным шелестом листвы и скрипом в старых ветвях.       — С каждым годом наше место становится всё краше и краше, — Андриано резво взобрался на пригорок, а затем развернулся и протянул руку Томасу.       — Место не меняется, это мы меняем своё мнение о нём и видим его таким, как хочет душа, — в своей излюбленной размытой манере ответил Томас и сжал широкую ладонь Андриано, чтобы тот помог подняться.       — Не знаю, как ты, а я мир вижу сердцем, — улыбнувшись краем губ, он притянул Томаса к себе, дольше обычного задержал взгляд на его веснушчатом лице, а после глупо посмеялся, словно волновался перед чем-то. — И моё сердце подсказывает, что место расцвело так, как никогда ранее не цвело.       — Значит, — парень выдержал паузу, чтобы отстраниться и унять вспыхнувшее смущение, — в твоём сердце живёт весна, весной всё становится краше, даже самые незначительные вещи.       Андриано оставил эту догадку без ответа, он лишь в очередной раз пригладил волосы, неловко посмотрел вдаль и жестом руки пригласил Томаса сесть под дерево, на что последний с удовольствием согласился. Лучи закатного солнца приятно грели щёки, пушистые облака растворялись в оранжевом небе подобно молоку в воде, обозримые живописные виды были усеяны тысячами полевых цветов, даруя миру свои краски. Воздух был плотным и пах беззаботностью, той самой, от которой за спиной появлялись крылья, а внутри — сладкое чувство свободы. Томас с особой нежностью рассматривал пейзаж, про себя подмечая каждую деталь, которая вызывала в нём восхищение. Однако насколько бы не была прекрасна Матушка Природа, истинный восторг вызывало лишь оно — солнце, всегда в конце каждого дня клонившее к горизонту. Переливы цветов, света, звуков — каждый раз Томас любовался закатом так, словно видел его впервые, и это чувство вдыхало в него жизнь.       — Том, — после долгого молчания вдруг подал голос сидящий рядом Андриано, — я должен тебе признаться.       — В чём же? — вопреки ожиданиям Андриано, Томас не оторвал взгляд от горизонта, однако по нему было видно, что он приготовился внимательно слушать друга.       — Я позвал тебя сюда не только для того, чтобы посмотреть на закат, — он вобрал в себя побольше воздуха, чтобы на выдохе закончить мысль: — мне нужно вручить тебе кое-что личное и объясниться.       Томас непонимающе свёл брови и повернулся лицом к Андриано, внимательно следя за тем, как тот копошился за пазухой и взволнованно жевал нижнюю губу.       — Закрой глаза и протяни ко мне ладонь, — наконец-то найдя то, что он искал, Андриано спрятал это нечто в кулаке и точно также развернулся к Томасу лицом.       Кивнув на просьбу, Томас вытянул правую руку вперёд и зажмурился, чтобы случайно не подглядеть. В следующий миг Андриано аккуратно надел ему на средний палец кольцо, которое удивительно лёгкое проделось через фаланги и пришлось по размеру, даже несмотря на то, что у Томаса были узловатые костяшки.              — А теперь открывай глаза.       Томас ахнул и тут же принялся рассматривать кольцо: оно было в виде змеи, пожирающей собственный хвост, переливалось на лучах солнца и казалось настолько фантастическим, что дух захватывало.       — Андриано, оно прекрасно! Ты сам его сделал? — Томас ласково провёл пальцами по серебряным чешуйкам.       — Да, лично для тебя выковал, несколько месяцев придавал форму и вид, — Андриано подсел ближе. — Ты послужил музой для этой тяжёлой работы, но это не просто кольцо, Том, это… — его голос дрогнул, — знак моей любви к тебе.              Андриано явно с трудом дались последние слова и Томас это заметил, однако не придал должного внимания.       — И я люблю тебя, брат! Ты добрый, бескорыстный, талантливый, самый лучший, я счастлив, что Бог послал мне такого друга, как ты! — воскликнул Томас, переполненный радостью и искренней благодарностью за такой дивный подарок.       Однако после услышанного выражение лица Андриано приобрело грустный вид, который он всеми силами постарался скрыть за натянутой улыбкой.       — Не понял меня, да? — он опустил взгляд.       — А что я должен был понять? — в недоумении вопрошал Томас, совершенно не зная куда себя деть от страха, заклокотавшего где-то под рёбрами.       Подумав некоторое время, Андриано выпрямился и внимательно взглянул в глаза напротив, найдя в них лишь растерянность и тревогу.       — Хорошо, Том, взгляни на небо, — издалека начал парень, кажется, с каждой новой мыслью волнуясь всё сильнее.       — Зачем?       — Я покажу тебе правду.       Томас доверился другу, поднял голову и посмотрел на небо, в розово-оранжевых облаках пытаясь найти ту самую истину. Вопреки всему её там не было, он вглядывался вдаль так, как только мог, однако всё равно ничего не понимал. Не понимал до тех пор, пока на его щеке не оставили лёгкий поцелуй, от которого сердце сделало кульбит и бухнуло прямо к пяткам.       — Андриано? — Томас округлил глаза и прикоснулся пальцами к месту на щеке, где осталось маленькое влажное пятнышко от поцелуя.       А Андриано словно его не услышал, пойдя на поводу у порыва чувств, он подался вперёд, обхватил лицо Томаса руками и спешно смял его губы. Поцелуи были короткими, рваными, почти невесомыми, потому что парню не хватало решимости переступить грань дозволенного, однако этих поцелуев более чем хватило для того, чтобы всё встало на свои места и скрытая, непонятная до сего момента правда стала явью.       — Я люблю тебя иначе, Том, — Андриано взял его руку с кольцом на пальце и мягко сжал в своих больших тёплых ладонях.       Сказанная фраза гулом отдалась в ушах, поперёк горла встал ком, перекрывший воздух, сердце забилось так быстро, что ещё немного, и оно бы точно пробило грудную клетку. Трещина отторжения расколола внутренний мир на две части, Томаса насколько сильно ударила волна чувств, что сперва он даже не понял, из-за чего в голове появилось столько «почему». Почему его одолели противоречия, хотя ответ на слова Андриано известен с самого начала? Почему в груди разгорелся огонь, а в голове расстелился холодный мрак? Почему нутро затрепетало так, словно там расцвели розы, а крест и сутана, надетые на тело, стали похожи на кандалы? Почему всё это произошло?       — Если ты думаешь, что мои намерения подразумевают под собой грязь, то это не так, я люблю тебя чисто, без единой мысли о похоти. Ты для меня целый мир, я жизни без тебя не представляю! — громко заявлял Андриано, с каждым произнесённым словом всё крепче сжимая руку Томаса. — Да, я знаю, люди вокруг никогда не поймут и не примут нашу любовь, но мне плевать. Я буду любить тебя, несмотря ни на что, даже перед лицом смерти!       Разрываемый муками разногласий разума и сердца, Томас медленно вытянул руку из хватки Андриано и приложил её к груди в надежде, что это поможет усмирить беспокойное сердце.       — Почему ты раньше не говорил, что ты… — Томас боялся произнести запретное слово вслух, — …из этих?       — Нелегко признаваться в том, что противоречит естеству, да и принимать в себе иное влечение было страшно, но… — Андриано с небывалой надеждой взглянул на Томаса, — когда есть тот, с кем можно разделить другую любовь, разве есть смысл жить по законам? Я выбрал быть счастливым, а не правильным. Сердцем выбрал, понимаешь? — на его лице появилась мягкая улыбка. — И я очень жду таких же чувств от тебя.       — Таких же? — Томас отпрянул так, будто обжёгся. — Я не такой, мои душа и тело лишены подобных наклонностей по воли Господа.       — Ну как же, Том, — с досадой обратился Андриано, — я же видел, как ты смотришь на меня, как робеешь в объятиях, как ждёшь наших встреч. Разве всё это не любовь?       — Это проявление братской любви, но никак не чувственной! — в голос возразил он, ощущая, как земля уходит из-под него.       — А поцелуй? Почему тогда ты не оттолкнул меня, когда я поцеловал тебя? Это тоже братская любовь? — настаивал на своём Андриано, пытаясь достучаться до друга.       — Не оттолкнул, потому что испугался!       — Испугался того, что почувствовал?       Томас замер, поскольку в голове прояснилась мысль, от которой стало настолько тошно, что живот начал выворачиваться. Охваченный страхом, он вспылил и высказал всё то, что требовали от него моральные принципы, заложенные Церковью:       — Да, потому что я почувствовал отвращение к тебе! Мне было больно узнать, что мой дорогой брат извращён в край. Так ещё и меня приплетает к этой грязи! — Томас вскочил на ноги и разгневанно посмотрел на Андриано. — Если ты страдаешь болезнью, то имей совесть не заражать других. Я не такой, слышишь? Я нормальный! Нор-ма-ль-ный! — Томас ткнул себя пальцем в грудь, отчего по телу расползся колючий холод. — Во мне нет тех порочных чувств, какие есть в тебе, потому что я живу по правилам, которые завещал Бог нам, своим Рабам. Если ты сошёл с пути истинного, то это не значит, что и я должен. Поэтому не смей больше приближаться ко мне и извращать своей больной любовью, иначе я расскажу про тебя людям и тебя посадят на кол за намерение склонить меня к педерастии!       Переполненный ненавистью, Томас сжал руки в кулаки, последний раз окинул взглядом обиженного до глубины души Андриано, а после развернулся и убежал, поклявшись больше никогда не приходить сюда, к орешнику.

***

      Вернуться в семинарию было непросто, поскольку после заката начался вечерний караул, однако по нелепой случайности смотрящих, которые заснули на посту, Томасу удалось проскочить на огражденную территорию и через открытое окно зайти обратно в комнату, где его ждали одиночество и мрак. Закрыв окно, Томас подошёл к письменному столу с оставленной на нём книгой по философии, зажёг не слушающимися руками масляную лампу и замер, не смея пошевелиться. Тело пробил разряд молнии, а сердце жалобно заныло, когда взгляд упал на кольцо, надетое на его палец Андриано. Отчего-то вдруг на уголках глаз появилась влага, стало до того больно и отвратительно, что Томас схватил кольцо, снял его и с размаху бросил на пол, накрыв лицо ладонями. Хотелось рвать волосы, лезть на стену, бить себя до изнеможения, пока с языка не исчезнет горечь, а в груди не угомонится сердце, которое с силой рвалось непонятно куда. Столько противоречивых чувств было в нём — стыд, грусть, злость, отторжение, неприязнь, обида, жалость, отчаяние, — что становилось неясно, как столько может умещаться, казалось бы, в таком маленьком и хрупком очаге жизни. Вспомнив лицо Андриано в момент, когда очевидное гневно сорвалось с уст и ударило по нему ножом, Томасу стало так совестно, так досадно, что он смахнул с щёк слёзы и начал осматриваться вокруг в поиске кольца, которое он необдуманно выбросил. Искать долго не пришлось, оно лежало в углу комнаты, собрав на себе всю пыль и паутину, которая только была там. Надев кольцо обратно на средний палец правой ладони, Томас прижал руку к себе и извинился в пустоту, понимая, что не сможет так просто расстаться с частичкой, которая была ему дорога ровно так же, как и был дорог Андриано.

***

      — …И это все мои грехи, — коротко закончил исповедь Томас и незаметно прокрутил кольцо на пальце, которое даже спустя столько лет не потеряло прежнюю форму и вид.       Внимательно выслушав наставления священника о том, как искупить свои грехи, Томас приготовился к следующему обряду — призыву о сокрушении грехов:       — Господи Иисусе, Сын Божий, помилуй меня, грешного.       — Бог, Отец милосердия, смертью и воскресением Сына своего примиривший мир с Собою и ниспославший Духа Святого для отпущения грехов посредством Церкви Своей пусть дарует тебе прощение и мир. И я отпускаю тебе грехи во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь.       Оба мужчины осенили себя крестным знамением, после чего священник устало заключил следующее:       — Господь простил тебя, иди с миром.       — Благодарение Богу.       Облегчённо выдохнув, Томас вышел из конфессионала, впервые за долгое время чувствуя себя одухотворённым и свободным. Гложущие душу греховные муки стихли, в разуме наконец-то появился свет, а на сердце, кажется, даже начали заживать раны. Ему дали шанс изменить жизнь к лучшему и он сделает всё, чтобы так и было впредь.