Заклятые соседки

С уходом Барыгина тишина ударила по ушам падающей звонкой монетой. Её пронзительный, жуткий звон сливался с бившейся о стекло метелью и нарастающим свистом ветра из приоткрытой форточки, чередуясь с гулким храпом из-за стены. В каком-то оцепенении Петлицкая окунулась взором туда, за окно, полусонно нырнула в серебристо-белесое полотно из снега и ветра, прислушиваясь к звуку двигателя от Костиной машины. Ну вот и всё — новогодняя сказка окончилась. Ни стыда, ни разочарования она не испытывала. Совесть тоже дремала. Возможно, алкоголь возымел столь анестезирующее действие на её организм, но она не ощущала ничего — ни сожаления, ни печали, хотя только что уже наверняка рассталась со своим мужчиной, которым, как ей казалось прежде, она дорожила. Дорожила? Или пыталась угодить своему окружению, чтобы быть как все, быть лучше, подавая пример своим высоконравственным поведением и статусом идеальной невесты, закрутив роман с завидным женихом? Самое отвратительное было то, что она думала вовсе не о нём, не о Косте, она млела от той, чьи длиннопалые кисти хозяйски прижимали к себе её стан, и не могла шелохнуться, слушая тихий, горячий шёпот возле самого уха, какие-то неприхотливые слова поддержки, что они со всем справятся вместе, если научатся доверять друг другу. И Янита хотела ей доверять, и боялась. Она боялась признаться самой себе, что чем настырнее Морис её добивалась, тем слабее тлело желание сопротивляться её домогательствам. Более того, мало помалу приходило осмысление, что молодецкая удаль и безрассудство Черновой не вызывали в ней прежнего раздражения, а напротив, оттеняли собственную патологическую правильность, вернее, желание казаться таковой, а не быть. Яна ненавидела двуличие, в котором мариновались её мозги с глубокого детства, ненавидела тот период, когда родители много работали; не вылезая из командировок оставляли её на попечение деспотичной бабушки, для которой важнее всего было обучить, привить и вдолбить в неокрепший мозг любыми доступными методами, как стоит себя подавать, дабы не опозориться в глазах общества и не показать свою ущербную слабость. В голове Черновой же практически отсутствовал внутренний цензор, который мог бы дёргать её тело за ниточки, как заправский манипулятор, и в нужный момент останавливать от опрометчивых действий. Именно это и привлекало Яну в Мориссе — умение наслаждаться моментом. Не париться по пустякам. Умение быть собой. Умение не раздувать из мухи слона, если ты уже облажался. Умение принимать несовершенство этого мира и смеяться над собственными провалами, понимая их и принимая. Яне такого принятия катастрофически не хватало. Невольно она даже зажмурилась, пугаясь изъянов собственного мышления и веской категоричности, с которой смотрела вокруг себя и делала выводы. Она боялась расслабиться. На самом же деле ей хотелось лишь одного — нырнуть в туманную плоть забытья, да там и остаться. Внезапная нервная дрожь утащила Петлицкую в непроглядные сумерки, поглощая по самое темечко в противно-студёную хмарь, но она не замечала ни стука зубов, ни холодных конечностей — ни-че-го. Она будто застряла между реальностью и летаргическим сном. Руками, телом Морисса чувствовала, как её всю колотит, ощущала на уровне биохимии, — и ничем не могла помочь. Тесно, интимно притихли в объятьях друг друга — как две половинки испанского бокадильо, а между ними — горячие, распахнутые сердца, и не разобрать теперь — где из них чьё. Шелохнуться боялись — нет, не из страха потревожить заснувших от возлияний гостей: обеим требовалось повременить, дабы собраться с мыслями. По всему выходило, что Яна послала Костю. Да как послала — вот так запросто?! В голове не укладывалось, как непринуждённо легко она это сделала. Безо всяких метаний и назойливых внутренних критиков! — Ты его бросила? Яна, тебя можно поздравить, ты его бросила?! — голос Мориссы звучал не то чтобы радостно, скорей недоверчиво, даже испуганно. Руки впились и не отпускали, и Яна каждой клеточкой осязала, как горит и плавится кожа предплечий в болезненном сжатии. Словно разбитая ваза, она не могла собраться в единое целое, чтобы ответить. Она рассеянно пялилась через плечо Черновой, на мигающие змейки иллюминации, ползущие по стене, и отчётливо ощущала, как руки искусительницы-соседки ненавязчиво гладят её по волосам и спине, будто пытаясь отвлечь, успокоить. Но Петлицкая точно знала, что она ликует после ухода Барыгина. Поднять к ней глаза и прямо признать своё поражение Петлицкая не спешила. Как не спешила, впрочем, и выпутаться из столь обволакивающих, вязких объятий. В опустевшем после гуляний, замолчавшем от раздражающего града фейерверков дворе неожиданно громко прокатился зычный автомобильный гудок, своей веселой трелью застревая в ушах. Хлопнула дверца машины, судя по дребезжанию мотора — старая лада с тюнингом. «Люська, я тебя люблю! — взревел пьяный в лоскуты голос, перекрикивая гул автомобиля. — Нехер спать, айда гулять!» После секундного молчания распахнулась форточка на первом этаже: «Козлина, убирайся к чёрту, мать твою! Пшёл к своей выдре лохматой, глаза б мои тебя не видели!» На дебошира слова Людмилы, кажется, никак не повлияли, и он продолжил рвать глотку во весь двор: «Стерва, ну хоть пожрать чего-нибудь дай, ну я ваще на мели!» Скрип оконной рамы и грохот металлической посуды, шмякнувшейся об асфальт, стал кульминацией «высококультурного» диалога. Словно очнувшись от спячки, Янита вздрогнула. Изнутри просыпалось смятение, а душу свербила навязчивым молотом мысль, что она совершила необдуманную ошибку и пока не поздно — немедленно нужно её исправить. Константин Витальевич совсем не такой, как этот забулдыга с улицы, и чего ей с ним не хватало? Ну всё же было, было! А уж как могло бы быть, если бы не... Чернова. Не в силах избавиться от внезапно нахлынувших угрызений совести, она вся распрямилась, норовя поправить причёску и платье, а затем попробовала выкрутить руки, чтобы подняться. — Прости, я должна идти, мне пора. — Взглядом Петлицкая ухватилась за наполненный на треть стакан с виски и нарочно двинула его локтем к краю стола, и тот с похоронно-церковным звоном брякнулся об пол, заливая всё вокруг тёмными, как ладан, брызгами. — Я уберу. — Девчонка немедленно дёрнулась, пытаясь ослабить хватку и вырваться из сети железных рук. Сердце забилось чаще, точно птица, рвущаяся на свободу. — Отставить! — даже не взглянув в сторону не расколовшегося хрусталя, приказала Чернова. — Побежишь к своему папику слёзки вытирать? Ну да, конечно... — уголок рта шатенки иронично взлетел, зубы ощерились. Она жёстко вцепилась в глаза Яниты, сгребая её лицо в охапку. — Да, побегу! Так и знай! — Петлицкая задрала подбородок, порывисто огрызнувшись, и уставила в Чернову решительный, лихорадочный взгляд. Она сделала ещё одну попытку натянуть платье повыше на обнажённую грудь, постоянно ощущая неловкость под окутывающим прищуром из-под размашистых, тёмных бровей. — Я тебе не верю! Так и скажи: струсила! Петлицкая на мгновение отвела глаза и надула порозовевшие губки, не выдержав прямоты этих слов, но тотчас вернула свой взор обратно, грациозно распрямляясь в спине. — Честно говоря… да! Да, я струсила, и что? Я сомневаюсь! Сомневаться — признак здравого ума, между прочим! — Янита попыталась сбросить с себя руки Мориссы, но у неё ничего не вышло, и это взбесило. — Между нами так быстро всё происходит, — она растерянно покачала головой, сжав её ладонями, — мой мозг просто не успевает осмыслить происходящее, — Янита взмахнула руками и вновь тревожно опустила их на макушку, беглым движением скатывая сплетённые пальцы к затылку по волосам, — а мне нужно время, чтобы подумать. Не люблю, когда меня торопят… — Посмотри на себя, Яна! — Морисса схватила её за запястья, опуская их поближе к низу своего живота, который вовсю саднило от боли и непереносимой фрустрации, и заставляя пленительную блондинку поднять глаза. — Неужели ты не устала самой себе запрещать? Ты же не меньше меня этого хочешь! — Откуда тебе знать, чего я хочу! — в сердцах воскликнула девушка, убегая от прямого пронзительного взора и вытягивая руки из несильного сжатия, и приложила согнутые и чуть дрожащие пальцы к губам, чтобы Чернова не видела, как искривился её рот в беззвучном, отчаянном всхлипе. — Честно — я запуталась… — помаленьку Янита начала сбавлять интонации, всплеск адреналина сменился напряжённой подавленностью, плечи обмякли, и под тягостным грузом эмоционального утомления она совсем приуныла, вызывая желание крепко обнять её. И Морисса едва сдержалась, чтобы не сделать этого. — Не торопи меня, Морис. Просто дай мне уйти… Слова Яниты удручали Чернову. Желваки заиграли на её лице, и это не укрылось от Яны тоже. — Не могу поверить, что ты всерьёз на него запала! Ты… — она выдохнула, сипло продолжая: — ты моя, знаешь? — Горячие пальцы обвили хрупкую, беззащитную шею, приближая к себе. Лбом утыкаясь в Янин. Пушистые ресницы с осыпанной тушью опустились вниз, укрывая глаза, и Янита тихонько покачала головой, опять отстраняясь. Быстро, чтобы не чувствовать притяжение, сплетение душ. Чтобы не чувствовать адскую, бурлящую боль… между ног. — Я не останусь, прости… Это нечестно по отношению к… (на секунду она запнулась) к нему… — Янита юркнула взором к окну, словно хотела поверить в своё враньё, в то, что она побежит к Константину. Повиниться, просить прощения. Он простит, без сомнений простит — она знала. Кто такая эта пацанка по сравнению с ним — настоящим мужчиной! Петлицкая могла прочувствовать ход его мыслей, она изучила Барыгина почти досконально, чтобы не ошибиться. — Я услышала. — Веки Мориссы немного напряглись, а глаза моментально сузились, изменяя цвет. С лазурного, солнечного — наливаясь холодной сталью, свинцом, грозовыми сумерками. В них метались какие-то мысли, и Янита остро почувствовала, что нужно бы уходить, что оставаться крайне опасно, но на плечи её навалилось чрезмерное напряжение, отчего она не могла шевельнуться, а на сердце сделалось так неспокойно, что не хватало дыхания. Её приоткрытый рот едва впускал в лёгкие воздух, голова гудела сотней заведённых будильников, кончики пальцев же онемели так, будто их на секунду опустили в жидкий азот. По скупо мазнувшей улыбке вмиг показалось, что Чернову начинает штормить. По лицу её точно пробежала мутная тень. И Петлицкая отчётливо понимала, что в сильной нетрезвости у неё попросту могут отказать тормоза. Но вместо этого Морисса странно притихла и больше не удерживала Яниту, позволив подняться на ноги. Ноги слегка затекли, бёдра почему-то болели, а под подолом всё взмокло, трусики прилипли к телу — то ли от жары, а возможно, по другой причине — она боялась и думать об этом, — и когда её чуть зашатало, едва удалось восстановить равновесие. Янита неудачно перешагнула опрокинутый стакан из-под виски, чувствуя влажную плитку под ступнями в колготках, и попыталась незаметно ускользнуть, поскольку Чернова больше на неё не смотрела. Только задумчиво щёлкала пальцами, развернувшись лицом к столешнице. Янита видела её неподвижный затылок да опущенные, сведённые вместе плечи, и ошибочно приняла это подобие беспомощности за отступление и проигрыш. Сбежать. И поскорее! Не попрощавшись. Почти как воришка… Не-е-т, она уйдёт иначе: с гордо поднятой головой, как победительница. Приведя в порядок своё мерцающее платье, нежными слоями обнявшее молодое и ладное тело, Яна обрадовалась, что оно почти не пострадало от тех экзекуций, что проделывала с ним Чернова, и бережно подтянула колготки, опасаясь, чтобы стрелки не полезли вниз по бёдрам (попросту — не превратились в дырки), — и плавно выпрямилась. На губах её засияла улыбка облегчения, черты лица расслабились. Она решила, что теперь уже точно всё — справилась! — Погоди… С мертвенным замиранием в сердце, с недоуменной оторопью в глазах Петлицкая обернулась на ставший внезапно холодным, каким-то пугающим, её голос, ощущая, как озноб металлическим шариком скатывается по позвоночнику вниз. Чернова дёрнулась, поднимаясь со стула. — Да? — едва шевельнув языком, Петлицкая чувствовала, как съёживается всё изнутри и покрывается корочкой льда; и что-то хрустко скрипит в ушах — разбитыми стёклами. Свежими ранами. Перед глазами померкло и поплыло, как если бы в них сыпанули песка, — и будто оцепенела. — Ты свой подарок забыла. — Смягчившись в голосе, по-прежнему не глядя на Яну, Морисса двинула коробку на столе, небрежным жестом приглашая забрать её. Со стороны она походила на щепетильного босса, требующего, чтобы подчинённая взяла премию, от которой та спесиво отказывалась, посчитав свои профессиональные качества и личные заслуги куда более ценными. Ужасающая ночная тишина поглотила скупо освещённое кухонное пространство, и Яните на миг показалось, что мир вокруг них — будто замер, остановился. Машинально она уловила некий подвох, и беспокойно облизнула губы, затаив сбивчивое дыхание, хотя, казалось бы, ничего особенного Чернова ей не сказала, а уж тем паче не сделала. Вот в самом деле: Яну никто не бил, не издевался, не резал ножом. А она вся трясётся, как осиновый лист перед бурей. Она беззвучно, истерически рассмеялась. «Всего лишь забери этот подарок. Или откажись от него». Губы будто мазнули клеем, и она только неопределённо гукнула вместо ответа, краем глаза заметив, как за спиной надвигается тёмная, зловещая тень… Пригвождённая к полу наползающим ужасом, она отчего-то вспомнила свои детские страхи, когда долго не могла заснуть в темноте, потому что казалось, что кто-то её выслеживает, едва слышно сопя под кроватью, чтобы неожиданно испугать и лишить рассудка. Сделать заикой. Сейчас она испытывала нечто подобное — безудержный, нарастающий ужас цепкими паучьими лапками скрёбся в её сознание, видимым напряжением отпечатываясь на лице. Странное ощущение паники заставило Яну чуть отшатнуться, но когда она вновь обернулась к Черновой, поняла, что ей всё показалось. Вопросительный взгляд и ехидная улыбка соседки моментально привели Петлицкую в норму. Как и прежде, Морисса стояла возле стола — плечистая, высокая, гибкая, и держала в ладони заветную коробку с айфоном. На её запястье золотисто-зеркальным блеском сверкнул экран смарт-часов, притянувший одобрительный Янин взор. Безусловно, она обладала отменным вкусом и стилем, и Яна не раз подмечала детали, намекающие на определённую статусность. И её целеустремлённости наверняка хватило бы, чтобы охмурить любую понравившуюся, поражая изысканными манерами и отличным вкусом; и поклонницы, по рассказам той же Рыбкиной, окружали её постоянно. Но Чернова предпочла им её — и упорно долбилась в бетонную стену. А уж вела себя с ней — как развязная, неотёсанная мужланка, хотя умела иначе. Петлицкая не могла поверить, что у неё были проблемы с завоеванием девушек. Она вспомнила Аллу, и Рыбкину, и ту рыжую взрослую незнакомку, которую застала дома у Черновой совсем недавно. Тогда почему, почему между ними это всё происходит? Нет, на любовь это мало похоже — на здоровую, наполняющую романтическим счастьем любовь. Скорее — на болезненную, истощающую привязанность, от которой плохо становилось обеим. А Яна не привыкла страдать и мучиться: все её прежние отношения были понятны ей и логичны, одно следовало из другого: симпатия — флирт — влюблённость — страсть — мечты — ожидания... Совместный быт — ссоры — примирения — секс — разочарование — расставание. Всё по накатанной — из раза в раз. Исключением являлся Константин Витальевич, в которого она так и не смогла по-настоящему влюбиться, а значит, не было поводов и разочаровываться в нём. На Костю она ставила далеко идущие планы — голый расчёт. Построить с ним семейное гнёздышко, родить парочку ребятишек, сделаться домохозяйкой, растолстеть и пить на террасе загородной усадьбы кофе с корицей, наблюдая, как резвятся их дети в цветущем саду. Вместо этого её угораздило влюбиться в Чернову. Влюбиться? Петлицкая поперхнулась горькой слюной и застыла как вкопанная, прислушиваясь к ощущениям внутри собственного тела. Тело словно обуял пожар, и языки пламени уже вовсю лизали её уши, щёки и часто вздымавшуюся грудь, в которой более не хватало воздуха. Она бы сейчас всё отдала, только бы оказаться в ледяной, отрезвляющей от страшных мыслей животворной воде. Влюбиться? Нет, этого не может быть, это совершенно невозможно! Чувствуя, как перехватило дыхание, она разозлилась на себя, на те глупости, что лезли в её перегретую алкоголем и разморённую усталостью голову, и крепко стиснула зубы, напрягая подбородок. «Не усложняй себе жизнь, несчастная!» Не без сожаления она констатировала, что чем больше впутывается в эти уродливые, дефективные отношения, тем меньше остаётся сил, чтобы просто послать Чернову. — Это слишком дорогой подарок, я не могу принять его, я уже говорила, — тряхнув головой, она будто избавилась от смешных и нелепых бредней, что мешали сосредоточиться, и откинула растрепанные локоны за спину, рассеянно нащупывая стену, чтобы о неё опереться. — Это потому что мы друг другу никто? Чужие? — отчётливо прозвучала горечь в словах Мориссы, будто вырезанных ржавой пилой по живому. Улыбка казалась натянутой, безотрадной. — Просто прими его в качестве извинений за… всё. — Чернова сделала пару шагов вперёд, и оказалась лицом к лицу, протягивая пахнущую магазином коробочку. Хватая Янину руку… Пол под ногами словно размазался-размягчился, сделался похожим на вязкую глину, и гудящие ноги увязали в этой глине всё глубже. Яните на мгновение показалось, что всё происходящее — сюр. Онемевшими пальцами она случайно выронила вложенную в них коробку на мягкую плитку, и почти зажмурилась, ожидая реакции раздражения. Вместо этого Чернова медленно, нарочито неспешно наклонилась, поднимая айфон и возвращая на стол. Такая спокойная, неколебимая, будто ей только что не отказали. — Извини, я не хотела… — слабым голосом пролопотала Петлицкая, провожая взглядом каждое её действие, каждый шаг, — и задержала дыхание. Голосовые связки осипли и будто склеились, из груди выталкивая невольный кашель. Казалось, ей не хватает воздуха. — Нас никто не потревожит, все давно спят. Оставайся… — Не говори ничего. Меня ждут дела… — Яна заторопилась, делая пару шагов назад, и опустила глаза, замечая стрелку на капронках, шустро устремившуюся вниз из-под платья по направлению к колену. Ей даже почудилось, что она услышала треск этой самой стрелки, и, — некстати начиная паниковать вслед за последним словом соседки, пониже одёрнула воздушный подол, хотя это движение ничего не улучшило и не скрыло, а лишь привлекло нежелательное внимание, и Чернова не испытывала ни малейшего сожаления о порче чужой вещи. Янита нервно усмехнулась, не исключая, что в качестве компенсации за причинённый материальный ущерб соседка как ни в чём не бывало подарит ей новые. Вот только кто компенсирует ей психические издержки? — Дела? поважнее? — распалившаяся, уверенная в себе опасная соблазнительница тем временем надвигалась на оттесняемую в угол Яну угрожающе медленно, улыбаясь одними губами. Зубами. Здоровыми, хищными… Атакуя. — Да плевать, оставайся! — Она вернула Яну обратно, жёстко взяв за руку и полностью разворачивая к себе. Впрочем, сопротивляться Петлицкая донельзя устала, разобранная на детальки — морально, физически. Посему безропотно-кротко позволила ей целовать свои щёки, скулы, виски. Подчиняясь и безоговорочно погибая в её пылких объятиях. — Я не могу, ты же знаешь, — покачала она головой, мягко отворачивая лицо и вдруг вся затихая. И вмиг ощутила тоскливую пустоту во всём теле, словно лишает себя самого главного: не представимого, смутного благоденствия, о котором ничего и не знала, а оттого страшилась к себе притянуть, боялась нафантазировать. — Ну хочешь, я поговорю с ним и мы всё проясним? Прямо сейчас! Хочешь, поедем к нему вместе? Хочешь, я набью ему морду? — лихая бравада вкупе с преданным раболепием, с коим Чернова смотрела на Яну, вызвали презрительную улыбку последней, возвращая на чуть не утраченный пьедестал. — Не нужно! Я просто хочу побыть одна, понимаешь? — голос Петлицкой невольно дрогнул, связки стянуло тугими щипцами. Она чувствовала, будто сейчас разревётся, и потянула носом солёный, увлажнившийся воздух. Сжавшаяся в комок, она отчётливо видела, как по щелчку пальцев начинает заводиться Чернова. Как вскипает, бурлит кровь в её жилах. Как сжимаются кулаки добела. Будто тумблер переключили. Будто внезапно повисла, и оборвалась тишина… Белое стало чёрным, а день превратился в ночь — безлунную, звёздную. Пьяную. Она задыхалась от внутреннего волнения, когда Чернова двинула её — как безвольную одалиску — к стене. С одной стороны, Янита желала этого и ждала, а с другой — вздрогнула от неожиданности, словно подбитая охотником куропатка, инстинктивно пробуждаясь к сопротивлению. Нетерпеливые пальцы сжали узкую талию, запирая в кольцо. Янита не успела и осмыслить, что сейчас происходит, как оказалась в полнейшей беспомощности. Дышать становилось труднее, позвоночник томлёно тянуло, кожа шеи, подбородка и скул плавилась под чужими губами, а сердце заливало густой, распирающей тяжестью: ещё чуть-чуть — и оно бомбанёт от взрывных ощущений лавиной огня, растопленным маслом. И это было за гранью представлений о близости. Было предвкушение чего-то такого животного, дикого, от чего напрочь ехала крыша. Когда поцелуи Черновой коснулись голых ключиц, Янита затрепетала, как ветром сорванный лепесток. И ей оставалось только одно: быть подхваченной восходящим потоком воздуха, и кружить, кружить в огненном танце. — Остановись, это слишком безрасс… — Янита даже не закончила фразу, когда губы Мориссы заткнули ей рот, а язык небрежно и властно толкнулся внутри.