Заклятые соседки

Через несколько минут Морис припарковала авто невдалеке от крыльца, попросив Яну не торопиться, пока она заберёт её пакеты с продуктами из багажника, и только потом предупредительно постучалась в стекло костяшкой пальца, и сразу же распахнула дверцу извне, чтобы она выходила. Почти наперегонки соседки, смеясь, промчались под оголёнными, дрожащими на ветру и блестевшими влажной корой, деревьями, и, наконец, оказались укрытые козырьком подъезда. Лестница на второй этаж, долгожданная площадка на четыре квартиры, мокрые следы от обуви… И тут Петлицкая, достав ключи из сумочки и вставив в дверной замок, насмешливо чиркнула взглядом по Мориссе и деловито протянула ладонь, требуя назад свои пакеты. Замешкавшись, Морисса несмело шагнула ближе к ней и застопорилась на полпути, крепко держа ручки пакетов в руках, сведя их вместе перед собой и не торопясь передавать. — Я зайду? — Чернова указала взглядом на её дверь, и вновь перевела глаза в глаза. Лицо пацанки в этот момент оставалось непроницаемым, ничего не выражавшим, не считая едва обозначенной ухмылки уголком обветренных губ. Роскошная бровь Петлицкой взлетела вверх, ресницы затрепетали. А уста неуверенно проронили: — Надеюсь, ты понимаешь... — Понимаю, — не мигая и как-то вмиг посерьёзнев, откликнулась Морисса. — Я была пьяна в тот раз, если ты об этом. Сегодня я в состоянии себя контролировать. — Неужели? — недоверчиво зажурчал голос Петлицкой, и она покачала головой. — Нет, правда! — Чернова не могла и не хотела больше оставаться безупречной, слишком осторожной, и со свойственным ей азартом добавила: — Ян… я только пакеты занесу. — Чёрт с тобой, заноси! Устало вздохнув, Петлицкая распахнула дверь и указала взглядом, приглашая соседку на порог, а сама вошла следом, держа дверь приоткрытой. — Куда? — Здесь оставь, — хорошенькая блондинка махнула рукой в сторону низкой банкетки и щёлкнула выключателем, отчего прихожая озарилась мягким желтовато-матовым светом. Пока Чернова шуршала пакетами, Янита расстегнула пуговицы пальто и остановилась в ожидании, провожая спортивную шатенку невозмутимо-сухим, слегка высокомерным взглядом исподлобья, но та в нужный момент оказалась за её спиной, помогая снять верхнюю одежду. — Я сама! — Плечи недотроги непроизвольно дёрнулись, когда их легонько коснулись подушечки пальцев Черновой. — Я помогу, мне не сложно, — шепнула над ухом сзади шатенка, и Янита почти ощутила улыбку, шаловливой щекоткой улёгшуюся на кожу её затылка. Пикантной неожиданностью было то, что она поддалась ловким рукам Мориссы и позволила стянуть с себя промокшее от дождя пальто, с удовольствием освобождаясь от его сковывающей тяжести. — Ты очень напряжена, — уловила состояние девушки пацанка и, повесив на вешалку её пальто, подвела Яну к банкетке и усадила на свободный край. С презрительным, пытливым недоумением Петлицкая всматривалась в лицо соседки, силясь разгадать её дальнейшие действия, и совершенно обомлела, когда та присела на корточки перед ней и спокойно начала расстёгивать, а затем и вовсе стягивать с её ног ботильоны. Отодвинув их в сторону, Чернова подняла глаза к Яне, наблюдая за тем, как тревожно остановилось её дыхание, как побледнели пересохшие губы. — Позволишь?.. — Не ожидая ответа и не отпуская девушку гипнотическим взглядом, Морис ухватила одну её ногу и, разогнув, положила себе на колено. — Что ты собираешься… — едва преодолев странное, дурманящее изнеможение, разлившееся по мышцам и сухожилиям вязкой хмарью, сдавленно пролопотала Петлицкая, выпрямляя спину и быстро, судорожно цепляясь руками в края сидушки. — Моя птичка долго была на холоде, промокла… — Морисса чуть крепче, но по-прежнему аккуратно сжала пальцы вокруг щиколотки прекрасной соседки, и легонько заскользила ими к стопе, разминая, нежно массируя, расслабляя. Подняла голову и сдержанно улыбнулась, чтобы не сильно смущать и без того обескураженную подругу: — Всё просто: я не хочу, чтобы ты простудилась, поэтому сейчас буду растирать тебе ноги, а ты не двигайся! И да — это вопрос решённый; просто закрой глаза и расслабься, воробушек… Доверься мне. — Решила поиграть со мной в мамочку? — внезапно к Петлицкой вернулись её самообладание и привычные язвительные интонации, и она неторопливо скрестила руки под грудью, наблюдая за тем, как мягко и тягуче, словно шёлковая ткань, двигаются по её ноге – от стопы до голени и обратно, ладони соседки. Лёгкие, плавные прикосновения перемежались с будоражащими кровь, волнующими нажатиями, а потом и вовсе эти руки принимались шустро, энергично, мастерски растирать её ступни, словно сдобное тесто перед выпечкой, и Янита едва не вскрикивала, то и дело норовясь выпростать ноги из крепкого охвата. — Сейчас по телу должно пойти тепло… Чувствуешь? — Чернова будто нарочно издевалась над ней, завладев важной частью её тела — ногами, и Петлицкая до сих пор отчаянно соображала, как могла подпустить её к одной из своих самых эрогенных зон? — Чувствую, ай! — девчонка дёрнула изящной лодыжкой, стремясь высвободить её из сильных, иногда болезненно сжимающих, рук. Слова Черновой, сказанные небрежным тоном, пригвоздили её к месту; к голове вновь начинало приливать смутное беспокойство, пронизывающее зловещим, когтистым оцепенением: — Ян, тебе лучше снять колготки — тогда массаж будет более эффективным. — Прекрасно! — приникая затылком к шершавой стене прихожей, Янита, потерявшая было бдительность и успевшая немного расслабиться, изумлённо захлопала ресницами, и на всякий случай крепче сжала руками сиденье невысокой жёсткой банкетки, ища в нём укрытия и не находя его. — И что ты предлагаешь? — Снять колготки. — Прекрасно! — вне себя от негодования повторила девушка, ударяя Мориссу по рукам, незаметно расшалившимся и поползшим вверх, к ложбинкам на тыльной стороне колен. — А платье тоже снять, чтобы удобнее было ещё что-нибудь помассировать? — Было бы неплохо, учитывая, что я тебя всё равно собиралась в постель уложить… — Морисса заметила, как поменялось лицо девчонки, как она затравленно съёжилась, залипнув испуганными огоньками зрачков на своих коленках, смущённо сведённых вместе, и поняла, что ляпнула, не подумав. Обезоруживающе усмехнувшись, она встала с корточек, не сводя вязкого взгляда с подруги. — Я имела в виду… постельный режим. Ты болеешь — ну, можешь заболеть, а чтобы не поднялась температура, нужно лечь и по возможности поспать… А я тебе пока горячий чай с малиной наведу. — Морис подмигнула своей безумно сногсшибательной, но чертовски непостижимой соседке и, забрав пакеты с банкетки, направилась в сторону кухни, а потом вдруг дурашливо попятилась, оборачиваясь через плечо: — У тебя есть малина? — Малина? — Петлицкая тоже поднялась на неустойчивых после массажа ногах, придерживая под мышкой офисный жакет, который был на ней поверх шоколадно-золотистого, мерцающего платья из мягкой, но тяжёлой и плотной материи, спускающейся свободными накрахмаленными фалдами до колена. Вся такая фифа с картинки модного журнала. — Не знаю, в холодильнике посмотри. Должна быть. — А лимон? — Нету. — Надо купить. — Овощной ларёк рядом, Чернова. — Взор Петлицкой лишь на мгновение скользнул по Мориссе, но в этом взоре полыхнуло целое созвездие чувств. Холодное презрение, ненависть, страх в одном пространстве и времени схлестнулись с чуждой, незнакомой доселе материей — электризующей, обжигающей по самые кости, уничтожающей всё на своём пути — ошеломляющей плотской страстью. Да что там — у Черновой мозги напрочь отъехали от такого Яниного взгляда! Миг — и лицо её прежнее — нежная куколка, по-детски выпяченные губки, бесчувственная красота широких, глубоких глаз… И привычный уже сарказм. — Давай, ты сбегаешь за лимоном, а я пока в душ, детка… — насмешливо заключила Петлицкая, срывая резинку с влажных волос и соблазнительно — до потери сознания, крутанула головой, провокационно облокотясь о стену и запустив руку в волосы. Вот она какая — только что сидела напротив: робкая, дрожащая, запуганная, боящаяся поднять глаза. Но буквально через несколько минут такие изменения! Её взгляд… ошеломлял, деморализовывал, звал и томил. Коварность этого взгляда сбивала Мориссу с толку. Как такое возможно? И возможно ли? Не почудилось? Чернова так и не донесла продукты до кухонного стола, оставила у порожка, ощущая, как спина и плечи начинают ныть — не от усталости, но от избытка возбуждения. Поясницу, живот скрутила волна не выплеснувшейся — из последних сил сдержанной — страсти, запульсировав где-то внизу, между ног, дикой печёной болью. Яна смотрела на неё вопросительно, не понимая... Россыпь звенящих, насмешливых льдинок в томительно-чёрных глазах оседала в душу Мориссы вероломным ядом, и она стиснула зубы, пытаясь снять наваждение. «Хотелось бы мне знать, что за демоны кроются за твоей холодной внешней неприступностью, Яна…» — Ам-м… а может… без лимона обойдёмся? — чуть заикаясь, отрывисто-хрипло промычала она, с каждым вдохом и выдохом ощущая, как догорает на алтаре любви молодое исступлённое её сердце. — Я… я что-нибудь пока приготовлю. Ты не против? — Ты передумала быть моим терапевтом, Морис? — Нет, не передумала. Просто там… дождь усилился, ну и… вообще. Я никуда не пойду, вот так! — Правда? — глаза Петлицкой издевательски щурились, прекрасно читая весь спектр далеко идущих намерений Мориссы. Будто пропустив мимо ушей её последние слова, очаровательная бестия повелительно взмахнула рукой и не терпящим возражений тоном распорядилась: — Когда будешь уходить — просто захлопни дверь. Или… — она усмехнулась, — тебя уже проводить? — А я никуда не спешу. Лучше приготовлю своей любимой девушке ужин, а когда она вернётся из душа, ещё заставлю её лечь в постельку и выпить горячее лекарство. — Любимая девушка? О, Чернова?! Ты всё ещё фантазируешь? — И Петлицкая заливисто, с упоённо-сладостным ожесточением расхохоталась, запрокидывая голову и разворачиваясь к Мориссе спиной. — По крайней мере, я говорю об этом прямо. А что ты ко мне испытываешь — вот это действительно загадка, а, сокровище? — оборвала её смех сделавшаяся абсолютно серьёзной, суровой даже, Чернова. Петлицкая рассмеялась с новой силой — скорее истерично и уже не так задорно, как вначале, но на вопрос ничего не ответила, посчитав реплику Черновой недостойной обсуждения, и больше не взглянула в сторону своей гостьи. Пальцы Яну не слушались и будто деревенели, когда она проверяла входную дверь, неплотно прикрытую, сквозившую сыростью с улицы, и дважды щёлкнула замком, враз оказавшись запертой со своей мучительницей в одной квартире. У порога стояли две пары обуви: её маленькие бежевые ботильоны с засохшей на мысках грязью, и коричневые туфли с пряжками, практически чистые — размера на три вместительнее. Она взяла щётку с нижней полки стеллажа и, присев, по очереди стала отскребать всю грязь со своих ботинок. Она полагала, что хоть какое-то занятие успокоит нескончаемый поток мыслей, отзывавшийся хрустальными молоточками в висках. — Значит, ты меня не выгоняешь больше? От голоса Черновой внезапно Яна очнулась, поставила обувь на полку, выпрямилась. И как-то слишком медленно повернулась к ней, тотчас встретившись с её мутными, шальными зрачками… Чернова стояла, склонив макушку к арке прихожей, и внимательно её ощупывала взглядом. На обветренных губах её плавала улыбка… непонятная какая-то, горькая, чувственная. Держась от неё на некотором расстоянии, Петлицкая покрутила меж пальцев маленький кулончик, украшавший её тонкую медовую шею, и, глядя куда-то в сторону — лишь бы не на Морис, с лёгкой пленительной смешинкой обронила: — Ну, если ты ещё станешь моим личным шеф-поваром, то цены тебе не будет, рыцарь!.. — Я и так бесценен, если ты ещё не заметила, — ухмыльнулась Чернова, шутливо снимая предполагаемую шляпу и откланиваясь. Окрылённая, она влетела на кухню и принялась разбирать продукты, с которыми предстояло иметь дело. На всякий случай решила уточнить: — Милая, тебе то что полезнее приготовить, или что повкуснее? Из холла услышала её ответ: — Решай сама, хозяюшка. Хотя нет, лучше — что побыстрее. Ты же не планируешь задержаться у меня до ночи, правильно? Чернова взглянула на наручные часы — без пяти девять. — Как сказать, сокровище, как сказать… Я же теперь и мамочка, и терапевт, и шеф-повар! Она достала из пакета талое филе курицы и бросила в раковину, подставляя под включённую воду. Оставалось почистить овощи — морковь, картошку, лук. И вскипятить бульон. Одними губами, чтобы её не было слышно, она прошептала: — Ну и влипла же ты, моя сладкая недотрога, ох влипла…