Старые псы, новые трюки

      Звонок от Хикару был, в целом-то, более чем ожидаемым событием. Которое, тем не менее, Тсуна умудрилась проворонить.       После получасового тупления в стену, которое даже мыслительным процессом не являлось, Тсуна неловко поинтересовалась у Ю, как лучше всего настроиться на работу, и получила ответ, мол, поешь. И заодно ряд вопросов, но на них она пообещала ответить, когда он вернётся. Ни о разговоре с Хиомой, ни о результатах поиска Тсуна ему ничего не сказала.       Поесть, значит.       Ещё десять минут были потрачены на попытки заставить себя. Подняться, например. Выйти из номера. Вернуться в номер, потому как только за дверью Тсуна поняла, что всё это время сидела без одежды, и идти в одном только белье… Не то чтобы это было сильно неловко, но оно не выглядело как купальник, и даже на купальник обычно что-то сверху накидывали, пока находились в помещении.       Хотелось на море.       И это было чисто спонтанной мыслью, подпитывающей нежелание во всём этом разбираться; в конце-то концов, не так уж и далеко от пляжа они жили, если верить поисковику, и лишний час с небольшим на туристическом автобусе, вероятнее всего, того явно стоил.       Однако вместо недолгой поездки у неё в распоряжении имелась только возможность спуститься на этаж ниже и поесть. Или хотя бы попить кофе — с коньяком, потому как сейчас никто этот момент не контролировал. Милый на лицо бармен поправил: «кофе по-французски» они не варили, зато в ассортименте был Карахильо, который по своей природе представлял примерно то же самое, однако вместо коньяка добавляли ром. Или бренди — смотря, что было больше по душе.       Больше по душе было, например, не узнавать про Рейджи и не приходить к понимаю, что в ближайшие несколько дней придётся опять смотаться в Японию. Потому как разговор с Хиомой по существу ничего не дал: он сухо, сдержанно и односложно ответил на уточняющие вопросы, не подтверждая, но и не опровергая информацию, и ответил «конечно», когда Тсуна нехотя поинтересовалась, может ли она приехать и поговорить обо всём этом лично.       Кофе, сказали, принесут по готовности, пока она может занять столик. Тсуна растеряно кивнула и направилась в дальний угол в сопровождении милой девушки, которая на резвом английском интересовалась, всё ли хорошо, как проходит их времяпрепровождение здесь и на сколько баллов они бы оценили сервис. Тсуна на пальцах показала цифру и кивнула, когда дамочка довольно улыбнулась, а на вопрос о заказе — сейчас или попозже — ответила, что сейчас: сэндвич с хамоном, чем бы оно ни было.       Киойю, в итоге, она набрала быстрее, чем успела обо всём нормально подумать.       — Теперь. Что это было?       Тсуна растерянно посмотрела на дисплей. По цифрам — звонок только начался. Провала-прыжка памяти не было.       — Тебе тоже привет.       Из трубки раздался очень раздражённый, тяжёлый и продолжительный вздох, в который, кажется, Татегами вложил весь свой словарный запас бранных выражений о том, как он рад её слышать и как счастлив участвовать в любого рода авантюрах.       Потому что ничего такого он так и не сказал.       — Привет, — Тсуна была более чем уверена, что сейчас Киойа очень вдумчиво массировал переносицу. Звучал так. — Но вопрос остаётся: это что было вообще?       — Что конкретно? — она прищурилась.       — Тишина-тишина-тишина, внезапны фотографии, тайн…       — Тихо, — это было сказано определённо резче и громче, чем следовало. Тсуна, одёрнув себя и поджав губы, огляделась: сидевшие за соседними столами, конечно, покосились в её сторону, но ничего такого не сказали, даже перешёптываться не начали. — Внезапные фотографии.       Киойа недолгие полминуты просто молча висел на проводе. Потом опять вздохнул — уже не так тяжело и красноречиво, но сам факт.       — Внезапные фотографии, — повторил он. — Я не помню, чтобы нанимался в курьеры… И почему именно… Какие, блять, шестерёнки в твоей птичьей башке заставили тебя подумать, что это рабочий способ общения?       — Тебе хоть понравилось? — пристыженной Тсуна себя не ощущала, но голос всё равно почему-то прозвучал очень расстроенно.       — Чего я там не видел, — Киойа фыркнул.       — Ой, ну и иди на хуй, — она раздражённо потёрла бровь и кивнула подошедшей официантке, очень надеясь, что та не услышанное сказанное; то, что совершенно внезапно Тсуна переключилась на английский, до неё самой дошло уже пост-фактум.       — Было бы на чей.       — Я, кстати, именно по этому поводу и звоню, — её саму пробило на нервный смешок от резкой, но не совсем беспочвенной смены темы, и сильнее прикусить внутреннюю часть щеки заставила только реакция Киойи: тот почти-нервно усмехнулся на выдохе, и в голове очень чётко возник образ, как он ещё и кивнул, вскинув брови. — Вы с Хиомой когда расстались?       — Нашла, что вспомнить, — раздражённо процедил Татегами. Тсуна пожала плечами, отпивая кофе. — А что?       — Ты мне не ответил.       — Отвечу, когда скажем, с какой целью интересуешься.       Она поджала губы, раздражённо выдыхая через нос. Убрала телефон от уха, глянула на верхнюю панель: значка микрофона не было. Но это и не показатель, так что всё могло быть. С другой же стороны, если думать над этим дольше двух секунд, имя Мизучи промелькнуло в документах, которые она не крала, не выносила тайком или что-то схожее — нет, оно было в доках, которые ей отправили. И рано или поздно, наверное, но это должно было броситься в глаза.       — Мне интересно: вы когда с ним разошлись, это, во-первых, из-за чего именно случилось, а во-вторых, жил ли он на тот момент… с кем-то?..       — Ты про Рейджи, что ли?       Тсуна поперхнулась.       — Ты знал?       — Не знал, — фыркнул Киойа. — Слышал. И… мы отчасти из-за этого разбежались. В приоритетах в жизни не сошлись, в местах жительства, а потом… вот это… и тем более не сошлись в планах на будущее.       — Ты так раздражённо об этом говоришь, — заметила Тсуна, слегка усмехнувшись.       — Не без этого.       — А по причине?..       — Я недопонимаю логику его действий и решений. Что тогда, что сейчас, — Киойа сделал глубокий вздох. — Точнее, логику-то улавливаю только в одном аспекте. А вот… касательно… Мизучи… его мотивы для меня — тёмный лес до сих пор. И я не особо горю желанием над этим думать.       — А разошлись-то вы на нормальной ноте или переругались к херам?       — На нормальной.       — То есть, ты не будешь против съездить со мной в Кому в течение этой недели, ориентировочно через три-четыре дня?       — Да… Что?       Тсуна снова глотнула кофе. Ром почти не чувствовался, и закралась мысль взять ром отдельно. Но… потом. Всё потом.       — Ага.       — Ты… ты возвращаешься? Наконец-то?       — Не совсем, — она потёрла шею, прикусывая губу. — Скорее, на пару дней проездом, а там как получится. Но в Кому съездить надо в любом случае.       — Ты с ним хоть поговорила?       — Если бы не поговорила, я бы тебя сейчас об этом не просила.       — Справедливо. Но теперь ты мне ответь, а?       — На что?       — По поводу фото.       — А, ну, — Тсуна неловко усмехнулась. Сейчас, думая об этом, она понимала, что, наверное, куда проще было бы банально с Ю по поводу этого скооперироваться. И быстрее, и проще, и не раздражая Киойю лишний раз своими выходками. — Что именно?       — Во-первых, почему именно… вот так?.. А во-вторых, что у вас там произошло?..       — Ну, произошло… не произошло… Ничего такого, чтобы правда волноваться, но и не настолько хрень, чтобы ничего с этим не сделать, а по поводу метода… Мне показалось, что ты будешь рад.       — Я был бы рад, — Киойа хмыкнул, — если бы это было просто. Без подвоха. Но подвох есть.       — Когда приеду, можем компенсировать.       — Мы пробовали, — напомнил он. Тсуну дёрнуло: вспоминая ту ситуацию, она всё сильнее и сильнее становилась до абсурда стыдной. И далеко не по тем причинам, по каким должна была таковой восприниматься. — Не получилось. На трезвую голову.       — Кому напиться надо? Мне, тебе?       — Обоим.       Тсуна открыла было рот, но прикусила язык: Кийоа, очевидно, и так был не в самом лучшем расположении духа, и упоминание Ю вряд ли конкретно в данной ситуации пойдёт на пользу. Хотя сказать хотелось именно то, о чём вслух мог подумать, в основном, только Тендо: когда вам обоим приходится иди на ухищрения, чтобы банально провести время вместе — что-то идёт не так. Сильно не так. И, наверное, автором этой мысли был вовсе не Ю, но у Тсуны закралась крепкая уверенность, что если она расскажет ему о сложившемся положении, он скажет примерно то же самое.       В общем, получалось так себе.       — У тебя пистолет при себе? Или документы на него?       — Отори, блять, — Киойа выдохнул. — Во-первых, не меняй тему так резко, во-вторых, зачем тебе, нахуй, пистолет?       — Да или нет?       — При себе — нет, документы — да.       — Отлично.       — Ты…       — Я думаю. Между ним, рицином и тетродотоксином. Яды удобнее и легче реализуемее, а пистолет достать проще.       — Так… Зачем?       — Я потом объясню.       Потом — когда сама поймёт, что это был за внезапный порыв. Скорее всего, причина крылась в простом понимании: рано или поздно, но до устранения дело дойдёт. Кого-то, но придётся, и метод стоило продумать заранее. Ей не нужен был ни пистолет Киойи, ни документы — только образец, чтобы сделать копию бумажек на другое имя.       А потом ей позвонила Хикару.       И вместо того, чтобы поставить вызов на удержание и договорить с Киоей, она сбросила. И чертыхнулась.       — Что уже произошло? — не без иронии уточнил Татегами.       — Вторая линия.       — Тебя когда ждать, чудо в перьях?       — Я позвоню.       — Ну хотя бы так.       — В плане?       — Ну мало ли, — она была более чем уверена, что он вскинул руки. — Вдруг опять пришлёшь нюдсы.       — Ты мне это будешь вспоминать до скончания веков, да?       — Нет, почему же. До того момента, пока ты не сделаешь ещё более странную хрень. Так что повод проявить фантазию.       — Господи… — Тсуна сдавленно посмеялась на выдохе. — Лучше я уже не сделаю.       — Не недооценивай себя, — это прозвучало в каком-то смысле… ободряюще. По крайней мере, Тсуна на секунду даже поверила. А потом Киойа закончил предложение: — Ты всегда можешь сделать хуже.       — Поддержал так поддержал, — беззлобно фыркнула она. — Но спасибо.       — Всегда пожалуйста.       Сэндвич принесли почти одномоментно с завершением звонка, и Отори поинтересовалась, есть ли у них карандаш или ручка. И, желательно, что-то, на чём можно было писать, но этот момент хотя бы решался салфеткой. Девушка-официантка поставила тарелку, кивнула, отошла и вернулась меньше чем через минуту с набором для детей: стаканом с тремя жалкого вида карандашами и листом-раскраской.       В целом, неплохо. Основную функцию выполняло — сойдёт. Тсуна медленно кивнула и, отодвинув тарелку, положила перед собой согнутый вдвое лист.       Перезванивать Хикару не пришлось, она через пару минут набрала снова. Тсуна, поджав губы, смотрела на вибрирующий мобильник, невзначай задумавшись, так ли сильно ей надо обо всём докладывать или можно забить болт и существовать спокойно, почти в святом неведении, ровно до момента, пока Хасама не прижмёт за шею.       А она могла.       Трубку во второй раз всё-таки пришлось взять.       — А теперь… — на выдохе начала Хикару, но Тсуна, громко отхлебнув кофе, её перебила:       — Ты помнишь фильм, который мы смотрели?       — Теперь… что? Фильм?       Это была импровизация чистой воды, но как-то завуалировать весь диалог — на всякий случай — Тсуна посчитала необходимы. Осторожность, определённо, уже начала откровенно граничить с паранойей, она не отрицала, но всё-таки лишний раз лучше было бы перестраховаться.       — Да, фильм. Там герой, вроде бы, втёрся в доверие какой-то состоятельной женщине ради наследства, а потом из-за её паранойи и бдительности ходил, обвешанный жучками. И общался со всеми через записки. Тебе ещё актриса понравилась, не помню, как зовут… Ханаса Инбо, вроде?       Хикару молчала несколько долгих секунд.       — Я… поняла… о каком фильме речь, да… Хочешь обсудить?       — Мы с Ю поспорили кое о чём, и мне нужны доказательства от человека, который смотрел его вместе со мной, — Тсуна усмехнулась. — Там же был персонаж, который… был… не помню точно… Двойным агентом, что ли? Ну, то есть, он работал в той же фирме, что и главный герой, но на самом деле докладывал информацию этой самой даме… Или это из другого фильма?       — Если ты подскажешь, что с ним было в финале, я тебе даже отвечу, наверное.       — А… — Тсуна постучала карандашом по столешнице, изображая мыслительный процесс. — А какие варианты?       — Если я ничего не путаю, — Хикару как-то нервно кашлянула, — то его или отстранили под каким-то там предлогом, не помню, или перевели в другой отдел по сторонним причинам… Одно из двух.       — Мне кажется, второе… — изображать неуверенность в голосе оказалось неожиданно сложно. И Тсуна очень надеялась, что оно не звучало излишне деланно. — Значит, был, да… А по какому поводу, кстати, звонишь?       — Ты меня со своим фильм сбила с мысли, — раздражение, кажется, было настоящим. Тсуна криво хмыкнула. — Я по поводу…       — По поводу другого сериала, который мы с тобой собирались начать смотреть, но я уехала… А вы, вроде, с Мадокой уже пару серий глянули… Она мне так сказала. Можешь кратенько пояснить за… фабулу? Хотя бы в первых эпизодах? А то интересно. Тсуна усмехнулась, наклонив голову и прижав телефон к уху плечом. Сэндвич всё-таки попробовать хотелось, желательно, не включая громкую связь и не кладя трубку.       — А, да… — Хикару кашлянула в кулак. — Что именно? Отдельные моменты или всё целиком? Уточни.       Перехватить сэндвич одной рукой не получилось, так что Тсуна сначала укусила, а уже затем потянулась за салфеткой, чтобы промокнуть пальцы и взяться за карандаш; ей не сильно прельщала мысль оставить на листке бумаги пятна, хотя сам лист, по большому счёту, был просто черновиком для заметок. И то не факт.       — Ну, во-первых, про время в истории… и то, как давно относительно начала событий начались… другие события… Минуту, — она сделала глоток кофе, пытаясь собрать мысли в кучу. И выдохнула.       — Когда начались события глобальные и сколько составляет разница между этим и тем, когда берёт начало сам сериал?       — Да.       — Три или четыре года… Мне кажется… я не помню, чтобы там были конкретные даты, да на показанных там важных бумажках каких-то особенных пломб или печатей не было.       — Эффект ненадёжного рассказчика?       — Ага, — фыркнула Хикару. — И оформление задним числом. На всякий случай. И это сценарное решение, насколько я знаю, было принято до того, как… режиссёр сменился. Там… две рокировки было до нынешнего, и вот при самом первом. Не знаю, менял ли что-то второй, но третий пришёл на всё готовое… Если верить инсайдеру, конечно.       — Подожди, а что с первым случилось?.. — уточнила Тсуна, чтобы точно удостовериться, что правильно поняла сказанное.       — Не уверена, но, мне кажется, его… убили?.. — неуверенно протянула Хасама. — Ну, или что-то подобное. Мутное, в общем, дело было… слышала, наверное. Хотя, в то время много такого происходило…       — Ага, слышала… — карандаш был тупым и почти не писал; слабые, полупрозрачные линии, конечно, можно было как-то прочесть, но, в любом случае, в таком виде оставлять это всё Тсуна не планировала. Перепишет при первой возможности. — Он был… только режиссёром или ещё какие-то инсайдерские детали существуют?       — Шоуренаром проекта, если верить старым инсайдерским твитам, тоже был он.       — Ясно.       Значит, идея и реализация этого… проекта… чем бы оно по существу ни было, принадлежала тому убитому президенту, чьё имя Тсуна не вспомнила бы даже под дулом пистолета; с Горой у неё были какие-то личностные пересечения, Шина она застала уже в более или менее вменяемом состоянии — условно, конечно, но всё-таки, — а с Хикару и без этого понятно. А вот этот как-то мимо прошёл: они и не познакомились нормально, и, кажется, в тот период ей даже работы не давали: период до Немезиса был условно отпускным, затем сам Немезис, потом последствия, а потом и вовсе смерть — и всё, кончился человек.       — Уточнение, но… ты об этом разве не в теме?       — Я не слежу за социальными сетями, — Тсуна пожала плечами, решив не напоминать о лежащем в ящике стола заявлении об увольнении. Если в своём состоянии дошла до подобной кондиции, наверное, не стоило удивляться, что в очень определённый период ей было откровенно плевать с высочайшей колокольни на всё, что не входило по своим масштабам важности в мирок размером три на четыре метра с мебелью по периметру. — И в фанклубе, чтобы получать актуальные новости, не состою.       — А ведь когда-то первая доносила.       — Это было до перелома. Потом стало всё равно.       — Я тебя поняла, — Хикару вздохнула. — С этим решили… Теперь сюжет?       — Ага.       — Ну смотри, — она хмыкнула. Очень нервно. — Про прошлое главной героини нам пока ничего неясно, она сама ничего не говорила, закадровым голосом ничего не объяснялось. Опять же, только не совсем точные даты на показанных бумажках, чтобы примерно понимать события. Мне кажется, за те несколько серий, гг… Её Хэби зовут, кстати… ни слова не сказала, в основном за неё болтали. А потом в сюжете появился кто-то, явно из её прошлого — это не проговаривали, но по его фразам более или менее понятно, — и в итоге Хэби… теперь у него. Живёт.       — Мотивы?       — Я без понятия. И, если честно, сомневаюсь, что это раскроют по итогу.       — Я приеду через несколько дней, и вместе посмотрим.       — Ты что?       — Мне надо переговорить кое с кем.       — Например?       — Потом скажу. И билеты надо взять. Для начала.       — Мне заняться?       — Нет, — Тсуна поводила карандашом по краю листа и опустила голову. — Подробностей про сюжет накинешь?       — Ты просила фабулу.       — Ага, но детали тоже интересно узнать… Хотя бы про намёки на прошлое героини.       — Этого, увы, не знаю. На фотографиях, где было видно сценарий, особо ничего нового не написано: ровно всё то же, что показали в сериале, так что тут или следующих серий ждать, или… я не знаю… Подожди.       — А? — Тсуна отставила кружку и подпёрла голову рукой, второй перехватив наконец-таки телефон удобнее.       — Только не говори, что ты хочешь?..       — Да.       — Я ещё ничего не спросила.       — Ты громко думала, — она прищурилась. — Но по контексту правильно поняла… Тебе автограф взять?       — Нет, — процедила Хикару, явно очень раздражённо. — Ты узнала всё, что хотела?       — Нет, но подозреваю, что…       — Правильно подозреваешь.       — Знаешь, — Тсуна насупилась. — Вот что я хотела сказать?       — Что дальше придётся разбираться самостоятельно, — Хасама усмехнулась. — Или нет?       — Да. Спасибо за помощь.       — Могу вопрос задать?       — Я приеду через пару дней, спросишь лично, — Тсуна криво посмеялась, услышав раздражённое шипение на том конце провода. — Запиши, а то обе забудем.       — Вот уж действительно, — Хикару убийственно смотрела даже через трубку, прекрасно передавая весь спектр своего недовольства голосом. Тсуна прикусила губу: если бы снова усмехнулась, кажется, в неё бы что-то метафорически прилетело.       — Я тебя таким больше трогать не буду. По крайней мере, в ближайшее время точно.       — Отчёты мне сдай, и я тебе всё прощу.       — Ой, то есть, в таком случае можно…       Гудки в трубке раздались быстрее, чем она успела закончить предложение. Тсуна поджала губы и, выдохнув, положила телефон, переключив внимание на сделанные записи: целых полтора предложения, которые, если уж на то пошло, могла выяснить и самостоятельно, не катаясь Хикару по нервам. И толковой информации ноль без палки, всё так или иначе сводилось к простому выводу: хочешь что-то узнать — едешь и узнаёшь обо всём своими силами, лично.       Тсуне по какой-то неясной, необъяснимой причине очень не хотелось ехать и общаться с Хиомой, но иных вариантов не было.       Из запланированного, впрочем, оставалось, кажется, самое основное, что, судя по времени, уже придётся доделывать с Ю… И, наверное, в четыре руки и две пары глаз разбираться с именами будет куда полегче.       Телефон завибрировал, Тсуна мельком взглянула на пришедшее сообщение — как раз от Ю:       «Завтра идём вместе, нужно твоё присутствие».

***

      Раздавшийся звук, почему-то, очень напомнил хруст, с каким сегодня — буквально пару часов назад — разбилось яйцо.       И звук, так-то, был тихим — эхо прошлось едва слышно, — однако дёрнуться заставило не это: сам факт того, что здесь было слышно что-то кроме шагов и рванного дыхания… Рьюга вскинулась из-за этого.       Дышать и правда оказалось сложно: воздуха, по ощущениям, было мало, а что было — старое, пыльное и спёртое, отчего быстро возникло ощущение удушья, и чтобы хоть как-то выровнять дыхание, Рьюга делала рванные вдохи и медленно выдыхала, стараясь не обращать внимание на непонятный приторный флёр, дымкой стоявший вокруг; пыли и песка на языке ей было более чем достаточно.       Однако при всём при этом, воздуха всё равно казалось на порядок больше, чем света. И понимание, откуда она свалилась, конечно, было, однако вместе с желанием поскорее отсюда — где бы она ни оказалась — вылезти, на подкорке также тлело чересчур сильное любопытство и какое-то необъяснимое желание осмотреться. Разбивавшееся о кромешную темень, однако на ощупь… И это закончилось, собственно, непонятным звуком, разрезавшим стоявшую здесь мёртвую тишину. Рьюга попятилась назад: она коснулась чего-то сухого и крошащегося, что от подобного небрежного жеста, видимо, завалилось.       И треснуло.       Она опустилась на корты и ощупала — уже осторожнее — камень под ногами: старый, пористый, покрытый какой-то мелкой растительностью и, похоже, изветвёлнный крупным узором. Рьюга попробовала провести пальцами вдоль резьбы в попытке хотя бы примерно понять, что тут могло быть изображено — и заодно, при лучшем исходе, хоть немного разобраться, что это за место, — но очень быстро одёрнула руку, стоило прикоснуться к чему-то влажному и неожиданно тёплому.       Во-первых, потому что этого «влажного и тёплого», как ей казалось, здесь быть не должно было, а во-вторых, потому что оно пахло как кровь. Рьюга заставила себя поднести пальцы к лицу и осторожно понюхать это далеко не сразу, колеблясь каких-то несколько секунд, по факту казавшихся вечностью.       Ей просто… не особо хотелось осознавать, что это правда кровь — что на запах, что на вкус, — и пытаться найти источник: откуда-то же она вытекала? И Рьюга могла поклясться, что никаких открытых кровоточащих ран на себе не имела. К тому же, судя по всему, оно текло откуда-то со стороны.       Вытягивать руку не хотелось.       Чиркать зажигалкой, чтобы подсветить, не хотелось.       Да и толку от маленького дёргающегося огонька было мало: света хватило едва ли кулак. Рьюга почти вплотную к пламени поднесла испачканные в чём-то пальцы и прищурилась: что бы это ни было по факту — хоть кровь, хоть что, — оно было блестящим и казалось абсолютно чёрным.       Кромешная темнота. Невозможность нормально дышать.       Рьюга чертыхнулась и выпрямилась: надо было выбираться отсюда. И, желательно, побыстрее, иначе она… Просто задохнётся?       Рьюга снова чертыхнулась: воздуха действительно было мало, но всё-таки не критично, и ей определённо не следовало зацикливаться на подобных мыслях. Это просто бесцельные переживания, забирающие силы — и не более того, поэтому сосредоточиться стоило на диаметрально противоположном.       И, для начала, определить направление: она точно помнила, что упала. Упала откуда-то, до этого проехавшись по чему-то, что могло быть ступенями. И как именно произошёл момент падения, Рьюга не то чтобы отследила: сгруппировавшись, чтобы уберечь голову, и прищурившись, лишь бы не получить ворох песка в глаза, она как-то не особо отслеживала окружение — не до этого было. Однако понимание конкретно этого момента пролило толику света на обстановку: надо было. Хотя бы попытаться. Осмотреть стены.       Как-нибудь.       Рьюга судорожно вдохнула, пытаясь подавить расцветающее гадостное чувство. Света зажигалки не хватит, роста — тоже; медленно растекалась боль от падения, а на «отдышаться» банально не хватало воздуха, и чувство удушья медленно, но верно разрасталось.       Рьюга снова опустилась на корты: ей отчего-то думалось, что так дышать станет немного легче. Надо было что-то решать, а не сидеть в состоянии тупого паралича — пользы от этого никакой, только растрата сил и, возможно, ресурсов. Ресурса. Одного. Она потёрла переносицу и дёрнулась, уже успев забыть, что пальцы были в чём-то измазаны: что бы то ни было, оно высохло и крошкой растерлось по коже.       Несколько долгих секунд, чтобы просто просуществовать и прийти в себя, и Рьюга сплюнула, растирая лицо в мнимой попытке успокоиться хотя бы таким образом — вернуть себе простецкое ощущение реальности происходящего и затем уже думать над решением.       Только чтобы думать над решением, надо было понимать, в каком направлении двигаться. А темнота вокруг это под корень отрезала, и сбивающее с ног непонимание накатило новой волной, стоило выпрямиться и сделать полшага. Рьюге проще было пальцами горло разодрать, нежели признать, что да — ситуация неутешительная, а она сама стремительное скатывается в недееспособное состояние из-за… Нет, не из-за паники. Из-за недостатка кислорода. Да. Из-за этого. Ну, может, ещё из-за парочки свежих ушибов. Но не более — только поэтому.       Пару часов назад они с Джингой готовили онигири. Ни черта не получилось. А потом ещё и яйца разбились. И в итоге он же предложил замешать всё в одну миску, потому как выкидывать это не хотелось. А кошкам можно было и рис, и рыбу, и сырые яйца.       Кошкам.       Сейчас непонятный порыв мяукнуть, чтобы получить хотя бы часть содержимого тарелки — объективно, оно не было настолько уж несъедобным и вполне нормально пахло, — казался совсем несуществующим. В целом, весь день, до момента падения, казался каким-то плодом утешительной фантазии, только и всего; этого как будто не было никогда — просто вспышка среди удушающей черноты, лишь бы окончательно… не сойти с ума…       Рьюга ударила себя в челюсть так резко и так сильно, что на пару мгновений, но непроглядная темень разбавилась цветными пятнами. Ударила — и сделала глубокий вдох, задерживая дыхание, чтобы просто не думать хотя бы полминуты и не разгонять эту мысль дальше.       Они пришли вдвоём, их было двое, здесь она одна.       Джинга остался наверху. И мог что-то сделать.       Ноги подкосились, и Рьюга тяжело опустилась на колени, уронив голову и утыкаясь лбом с прохладный камень: удушиться хотелось от этой одномоментной вспышки… надежды? Или чего-то, что очень на надежду походило, потому что Рьюга от себя не ожидала, что будет даже в коротком приступе так сильно на кого-то надеяться и полагаться. Однако… Не то чтобы у неё были варианты.       Она обхватила себя руками и криво усмехнулась: не стоило отбрасывать эту мысль совсем уж далеко. Трепеталось где-то на подкорке понимание того, что Джинга-таки извне что-то, да сделает. И сидеть без дела определённо не стоило, однако попытка выпрямиться закончилась ничем: необъяснимая тяжесть вдавила в землю, выбивая воздух из лёгких.       Остатки воздуха.       Рьюга попыталась судорожно вдохнуть, но в горло словно песка насыпали, отчего единственное, что ей в итоге удалось — издать непонятный, до невозможного жалкий звук в попытке то ли откашляться, то ли снова вдохнуть. И ведь неясно было, насколько всё перед глазами начало расплываться: кромешная тьма внезапно начала как-то даже успокаивать. Совсем слегка, но причина Рьюгу покоробила: возникло странное чувство чего-то знакомого, от которого захотелось через силу, через эту тяжесть, сломавшись в трёх местах, встать на ноги. Потому что понимание медленно, но накатывало, и принимать действительность она не то чтобы сильно хотела.       Как и впадать в настоящую панику, которая за руку шла вместе с осознанием действительности и на что это было похоже на самом деле.       В носу саднило от вдыхаемых песка и пыли.       Это можно было перетерпеть, но дыхание выровнять всё равно не получалось, а кожи лба коснулось нечто слизкое, но, внезапно, тёплое, и внезапность новых ощущений дала короткую вспышку энергии, которой хватило лишь на то, чтобы повернуть голову, уткнувшись в камень не лбом, а виском. Рьюга почувствовала, как волосы неприятно прилипли от пота, но так и не поняла, было ли здесь душно или пот. Холодный. От всего происходящего.       Как бы то ни было, субстанция пахла гнилостно-сладко, и Рьюгу слабо передёрнуло: от запаха хотелось одновременно и укрыться, и лизнуть это, чем бы оно ни являлось. И его наличие неожиданно принесло лёгкую волну облегчения: в те моменты запаха не было. Никакого. Вообще.       Значит, она ещё в сознании.       Значит, надо было хотя бы попытаться выяснить, что именно её прижало, и Рьюга попыталась хотя бы немного пошевелить пальцами руки. И судорожно вдохнула, когда это получилось — только большой и указательный, только на одной руке, но получилось. Гнилостная жидкость продолжала растекаться. Рьюга поняла, что если уронит голову — щекой ляжет в эту дрянь. И чем больше её становилось, тем сложнее становилось дышать. А это и так было непростой задачей, и Рьюга, прищурившись, мрачно хмыкнула.       Просто так, без причины.       — Если ты расслабишься, сделаешь глубокий вздох и отпустишь всё это — станет намного легче, — голос раздался прямо над ухом, словно говорило то, что расположилось на спине. Рьюга в который раз дёрнулась, приложив, по ощущениям, все силы, чтобы хотя бы слегка приподняться, но закончилась эта жалкая попытка только небольшой судорогой в предплечье. И всё — шевелить получалось только глазами, но толку-то. — Вот так. Правильно.       Голос звучал хрипло, а в интонации проскальзывали странные ноты, которые Рьюга никак для себя понять не могла. И было в нём что-то неуловимо-непривычное, что, тем не менее, казалось до боли знакомым. До боли — потому что у неё не получалось определить причину, хотя оно крутилось на языке и ярко отзывалось где-то на подкорке памяти.       — Пока твой друг спускается, могу рассказать тебе историю. Или истории, — невозможность ответить ощущалась паршиво. Рьюга, в целом, догадывалась, что от ответа тут ничего не зависит, и просто закрыла глаза, устав бесцельно вглядываться в черноту. И дышать старалась коротко, рвано и мало — запах распространялся, укрыться от него не было ни сил, ни возможности, а от него даже в кромешной тьме закрадывалось ощущение, словно всё вокруг начало стекать, осыпаться и вертеться; в горле встал ком, однако спазмов не последовало, и мысль, что сил настолько мало, что даже сблевать не выйдет, на долю секунды, но всё-таки заставила приподнять уголки губ. — О чём хочешь услышать? О невесте призрачного вождя? Или о посланнике смерти? Или, может, про великого дракона, что после смерти стал оружием потомков?       Эта мнимая возможность выбора раздражала. Рьюга не видела говорившего, только слышала и, возможно, ощущала: у невидимой тяжести на спине как будто начали проясняться очертания, похожие на ссохшиеся конечности; пальцы-сучки неспешно перебирали прилипшие от пота волосы, едва ли касаясь кожи шеи и лба, и каждое касание ощущалось на удивление настоящим.       А ещё в тишине, прорезаемой лишь голосом из ниоткуда, появились и другие звуки: тихий хруст, влажное бульканье, соприкосновение металла о металл. Рьюга судорожно выдохнуло: это казалось обманом слуха.       Это и было обманом слуха.       Если бы не чернота вокруг — возможно, и зрения тоже.       Или, может, чернота и была обманом — может, для оставшегося наверху Джинги всё происходящее здесь предстанет в более понятном виде.       Рьюга поняла, что понятия не имеет, сколько времени прошло и прошло ли вообще хоть сколько-то: островок глухой слепоты внезапно, но очень болезненно ощутился клеткой. Или… капсулой? Какого-то иного толка, с запахами и попытками сознания изобразить действительность хоть в каком-то виде, лишь бы окончательно не сойти с ума из-за кромешного ничего наедине с собой.       Рьюга судорожно вдохнула, тут же пожалев, и на импульсе накатившего… страха? Ужаса? Рывком попыталась встать, скидывая с себя скрытое во тьме и отрываясь от источника отвратительного смрада гнилости и разложения.       Она резко осознала, что именно представлял из себя запах и на что это было похоже. И лицом лежать в слизи из гнилой крови, остатков плоти и чёрт знает чего ещё ей не хотелось. Что угодно — лишь бы не смерть. Что физическая, что неосязаемая — эта чернота, духота, невозможность дышать, кровь и разложение.       По телу прошла лишь слабая судорога; даже пальцем, казалось, пошевелить не вышло, однако на эту пустую попытку хотя бы встать ушли все силы; именно после этого порыва лёгкие сначала слабо опалило, а затем — спустя несколько безрезультатных вдохов — обожгло с такой силой, что даже сквозь черноту проступили цветастые вспышки, чем Рьюга, на удивление, даже немного порадовалась: это было хоть чем-то, да и тот факт, что ей больно, кажется, только подтверждал, что пока, но она. Была жива? Наверное.       Ей отчего-то казалось, что после смерти боли уже не чувствуется. Были ли этому подтверждения? Не хотелось думать в этом направлении, но расплывающееся голубое свечение, в котором пропадали все чувства, слишком чётко стояло в памяти, и на то, чтобы отогнать эту мысль, просто не хватало сил.       Или не мысль. Или воспоминание.       Рьюга сглотнула, пытаясь хоть как-то оказывать признаки жизни: дышать нормально не получалось, но она всё ещё могла открывать и закрывать глаза, несмотря на тот факт, что с каждым последующим прищуром поднять веки казалось всё сложнее и сложнее; сглатывать долго тоже не вышло — во рту пересохло слишком быстро, и теперь жгло не только в груди, но и в горле.       Ссохшиеся пальцы продолжали перебирать волосы, и слабые прикосновения к шее в итоге стало единственным, что ощущалось хоть немного настоящим, разделяющим черноту вокруг с чернотой грядущей. Исчезнет и это — исчезнет всё, и Рьюга хотела перевернуться на бок, сбросив с себя это, чем бы оно ни было, и переломать эти пальцы, которые, как ей показалось, сломаются так же легко, как и сухие ветки, однако… Однако ничего.       Сил не оставалось даже не то, чтобы просто… думать? Пытаться за что-то цепляться? Потому что эти слабые, размеренные касание — единственное, что осталось в стремительно сужающемся круге, границы которого… Чернота не поглощала, нет — оно просто исчезало. Не в её недрах, а в этом самом абсолютном ничто, и только сейчас Рьюга смогла осознать хотя бы примерную разницу между этими двумя мирами: Чернота приходила откуда-то и ощущалась пускай и холодной, но мягкой, пугая лишь сперва — своим невообразимым масштабом и тем, что сознание представляло внутри неё, и чего по факту не существует.       А ничто произрастало изнутри.       Ничто было колючим, обжигающим и выжигающим: в нём всё безвозвратно сгорало, попадая даже не в черноту, а пропадая вовсе и не оставляя после себя ничего: ни упоминаний, ни даже черноты, которая могла бы стать частичкой этой пугающей в своей сути, но безопасной в соседстве с ничто массы, окунуться в которую даже не по своей воле было во много раз приятнее и не так страшно, как попасть в ничто и стать ничем.       Рьюга увидела перед собой тело.       Тело — коричневое, похожее на уродливую соломенную куклу, голова которой казалось слишком большой для такого сморщенного иссохшего тела и напоминала треснувший орех. Или разбитое яйцо, из пролома которого медленно вытекла мутная жижа с жирными сгустками.       Это было похоже на бобы натто.       Или белок с лопнувшим, но ещё не успевшим растечься желтком.       Мумия. С проломленным черепом.       И Рьюга щекой лежала в том, что вытекло из черепа мумии.       В проломе виделось нечто, похожее на губку и влажно блестевшее на свету.       На свету.       Шаг.       Шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг, шаг.       Звук стремительно приближался, свет становился ярче, собственная тень уродливо вытягивалась.       Лёгкие всё ещё жгло, держать глаза открытыми казалось до невозможного болезненным занятием, однако Рьюга внезапно испугалась, что если прикроет веки хотя бы на долю секунды, всё снова поглотит тьма, и за ней уже придёт ничто.       Резь в глазах была меньшим злом. И её можно было перетерпеть.       Мир резко поплыл: картина мумии с проломленным черепом сменилась полумраком на границе столпа света и кромешной тьмы, потом и вовсе всё исчезло — на несколько секунд, которые, тем не менее, ощущались кошмарно долгими; взгляд упёрся в непроглядный колодец, уходящий куда-то вверх.       А потом ей зажали нос.       И действия начали опережать мысли, потому как прикосновение к губам ещё более или менее Рьюга осознала, но резкий выдох ей же в рот уже как-то не очень, и она действительно смогла дёрнуться и даже чуть отползти, на рефлексе схватив то, что держало её за нос, прежде чем банально понять. И вспомнить, что искусственное дыхание или как там оно называлось из себя представляет.       Легче дышать не стало, лёгкие всё ещё жгло, но и скатываться в какую-то лирику про «в неё вдохнули жизнь» Рьюга не хотела; и всплеска энергии на долго не хватило — она затылком упёрлась во что-то, что сперва показалось всё той же кривой соломенной куклой, и стекла на каменную плиту.       То, что это была резная каменная плита, она смогла нащупать, с небольшим запозданием сообразив, что руки слушаются. Слабо, но всё-таки во власти была вся рука целиком, а не только два пальца. И головой крутить получилось. И даже приподнять слегка, чтобы осмотреться, Рьюга смогла.       Фонарик. Не такой яркий, как ей сначала показалось, но после тьмы даже тусклого огонька спички хватит, чтобы начать слепнуть.       Джинга. С квадратными глазами, похожий на побитую собаку и смотрящий так, словно впервые в жизни её видит.       И силуэты за его спиной, все как один сидящие в молитвенной позе.       Рьюга медленно повернула голову: силуэтов было слишком много, они сидели ровными рядами, и лишь один лежал на земле, истекая внутренним содержимым.       У силуэтов были рога.       У Рьюги тоже были рога.       Которые она ненароком потрогала, пытаясь дрожащей рукой стереть с лица засохший бульон из черепной коробки.       У силуэтов и лежащей рядом мумии они всё же были длиннее, но, может, так казалось только по той причине, что ни у кого из них не было волос.       Лысые, ссохшиеся, рогатые силуэты, молящиеся чему-то, что находилось вне поля зрения.       Джинга осторожно переступил растекшуюся жижу, подобрал фонарик и приблизился, продолжая смотреть… Странно. Рьюгу его взгляд не то чтобы раздражал, но всё равно светилось в нём что-то, от чего хотелось вскочить и резко одёрнуть, чтобы перестал глазеть подобным образом.       Рьюга только резко подалась вверх, пытаясь хотя бы привстать на локтях.       Голова шла кругом, хотелось просто лечь и лежать неподвижно, однако — нет. Нельзя. Не здесь.       Джинга опустился на колени рядом и помог сесть прямо. В носу всё ещё стоял этот гнилостно-сладкий запах, от которого сосало под ложкой, и от таких резких телодвижений слабый спазм по горлу всё-таки прошёл.       — Встать сможешь?       Вопрос прозвучал не шибко-то уверенно, однако какая ситуация, такая и интонация. Рьюга слабо качнула головой: нет, встать не сможет. Джинга кивнул, перекинул её руку через плечо и начал осторожно подниматься, сильно ссутулившись. Рьюге так виснуть на нём не то чтобы сильно нравилось, однако… Однако. О какой гордости вообще можно было заикаться, когда она в подобном положении — ниже некуда, хуже некуда, она сама изначально понадеялась на его помощь.       Рьюга прищурилась: как только придёт в себя — первым же делом врежет себе за. Такое. Такую слабость. Такое жалкое состояние, когда даже то, что она просто смогла встать более или менее прямо ощущалось как настоящий подвиг.       И не её заслуга.       Фонарик Джинга взял в зубы и светил перед собой таким странным образом.       Свет вырывал из черноты ряды молящихся рогатых мумий, на которых то и дело что-то заметно блестело. Однако перед чем именно они склонились, стало понятно не сразу. Потому как сперва из темноты выплыл только кусок: изрезанный причудливыми узорами, это походило на чью-то ощерившуюся морду. И только когда Джинга отпустил руку Рьюги и перехватил фонарик, скользнув лучом света в непроглядное, стало ясно, что это была драконья морда.       Оскалившаяся, покрытая рисунком голова дракона, тело которого…       Островок света скользнул выше, едва-едва дотягиваясь до змеиного туловища, волной спускавшегося по стене, уходящего ввысь, в черноту.       Молились мумии именно дракону.       Наверное, стоило догадаться.       Рьюга уронила голову и мрачно усмехнулась, увидев лестницу — естественно, что тут ещё могло быть, если не лестница. С такими пугающе-крутыми ступенями, что, кажется, целым приключением было бы подняться по ним даже в нормально состоянии, не говоря уже о… текущем. Поэтому Рьюга попыталась отстраниться и прилипнуть к каменной стене: кое-как, но поднимется. Самостоятельно. Не виснув на Хагане мёртвым — почти буквально, если так подумать — грузом.       Джинга же, однако, манёвр провернуть не дал: то ли она всё это время сильно недооценивала его хватку, то ли сил действительно не было так внушительно, что кроме как смириться с подобной обузоподобной участью ничего больше не оставалось.       Рьюга из-за плеча глянула на исчезающие с каждым шагом образы и закрыла глаза.

***

      Не дышишь — лёгкие жжёт.       Дышишь — лёгкие жжёт куда сильнее.       Однако сама возможность спокойно вдохнуть и наконец-то нормально отдышаться выбила из-под ног землю, и Рьюга-таки растеклась, пальцами зарываясь в прохладную землю. Глаза к свету ещё не привыкли, но она всё равно через тонкий прищур проследила за тем, как Джинга сначала встал на четвереньки, также жадно вдыхая, а потом завалился на бок — и всё, и стёк.       Дул прохладный ветер, пахло влажной землёй — и начинало клонить в сон. Ужасно сильно, ужасно маняще: всего лишь слегка расслабиться — и всё. И понимание, что путь пройдён — лестница наверх, лестница вниз, — только сильнее разморило, и окончательно отрубиться Рьюге не позволил только голос Джинги, звучащий как будто издалека, хотя она примерно понимала, что Хагане сейчас буквально в полуметре от неё:       — Я понял, что… она имела в виду под «якорем»… Наверное. Рьюга приоткрыла один глаз и покосилась в его сторону. Джинга махнул рукой.       Дилемма — говорить ему или нет — длилась не очень долго, каких-то полминуты.       — Мне кажется, — говорить было ещё тяжелее, чем оставаться в более или менее ясном сознании, — если бы ты явился на несколько… минут?.. позже, то всё.       — Всё? — Джинга чуть вскинул бровь. Никого из них сейчас не хватало ни на активную мимику, ни на жестикуляцию, ни уж тем более на эмоции. Рьюга попробовала утвердительно кивнуть, но в итоге только медленно моргнула. Но Джинга понял. — Подожди, в смысле…       — В прямом, — Рьюга уловила, как у него снова появился этот взгляд побитой собаки, и цепочка начала как-то нескладно, но собираться. Но волновало не это. — Ты… ты когда спустился… на спине что-то… или кто-то, может, был?..       — Нет?..       — Вообще?       — Да?.. А?..       — Значит, — подытожила Рьюга, пытаясь остатками способности думать собрать всё воедино, — это была… тень, наверное?.. Одна. На столько мумий. А мумии ведь… они должны быть сухими, разве нет?..       — Не всегда.       — Но конкретно здесь… жарко, мало воздуха… Они бы высохли. Да?       — Н-наверное?.. — Джинга прищурился.       — Одна разбилась. Тень тоже одна. Теней больше не было. Они бы появились иначе. Или… — Рьюга выдохнула. — Только одна тень. На одну разбитую мумию. Так ведь быть не должно, они ведь должны быть… иссохшими… У них были рога.       — Это могла быть не… тень?.. А кислородное голодание. Ты почти задохнулась.       — Почти?.. — это прозвучало с какой-то неожиданной усмешкой. Джинга слабо хмыкнул в ответ.       — Столько всего пройти и задохнуться из-за несчастного случая.       Рьюга сделала глубокий вдох.       — Морда дракона. Они ей молились. Рьюто упоминал механизмы. А она — конкретный день… — Рьюга, может быть, и закончила бы предложение, но в сон клонить начало со страшной силой. И ни говорить, ни даже пытаться держать глаза открытыми сил просто не осталось. Единственное, что ещё более или менее получалось осознавать — дыхание. — За мной. Должок. На будущее.       Рьюга не была до конца уверена, что последнее сказала по-настоящему, а не придумала в полудрёме перед тем, как окончательно провалиться в темноту.