Старые псы, новые трюки

      Это было не столько больно, сколько неожиданно: ледяная вода и скользкие камни — и не встать. Потому что зацепиться и подтянуться на руках не получалось, а в холодной воде всё полученное добро — множество царапин и синяков — болело меньше. Ступни и кисти быстро закоченели и еда слушались, а желание лечь и просто лежать с каждой секундой казалось всё менее и менее чудным. Но оно быстро встанет боком, и проблем от такой выходки будет больше, чем пользы.       Рьюга глубоко вдохнула и наклонилась, опуская голову под воду. И резко выпрямилась, отряхиваясь: нет, всё равно слишком холодно. Хоть как, но подняться надо было — или просто вылезти на берег, даже если ползком, цепляясь за всё вокруг.       — Подъём, — гаркнула Хиотсукеру. Рьюга раздражённо повела бровью: несмотря на то, что женщина находилась в нескольких метрах, её голос звучал прямо над ухом. Очень громко. — Слабый дракон — мёртвый дракон, шевелись!       — Дракон и так давно мёртв, — процедила Рьюга, с трудом поднимаясь на ноги. Колени не разгибались, икры и бёдра туго стягивало, пальцев она вообще не чувствовала.       — И будет оставаться мёртвым тухлой дохлятиной, пока ты так считаешь, — проскрипела женщина.       Голос Хиотсукеру звучал звонко и даже молодо только во время крика. В спокойном же состоянии оно напоминало глухой скрип старых половиц и несмазанных дверных петель. Первое время Рьюгу дёргало, но в итоге это стало очень даже привычным. Такая же деталь образа, как тихий звон металла и сладковато-пряный аромат дыма.       У Хиотсукеру много металла в теле. Только на лице «гроздей» насчитывалось не меньше — а то и больше — десяти: над бровями, на скулах, вдоль носа, над и под губами; в моменты особо сильной, бурлящей и ослепляющей ярости Рьюга ловила себя на мысли, что хочет дёрнуть за кольцо в носу. Оно мозолило глаза — как у животного какого-нибудь. Но в себя быстро приводил тяжёлый удар по шее.       Хиотсукеру никогда не била кулаками: хватало и ребра ладони. Сморщенная старушечья ладошка сама по себе особо не пугала. Но крупные кольца — по три штуки на каждом кривоватом пальце — и большие браслеты искусственно утяжеляли удар. Иногда — особенно если стукнули неожиданно, особенно если по спине — из глаз сыпались искры. Рьюга старалась дышать глубже — за открытой злобой последует ещё удар. И вряд ли только один. В плане «воспитательных» мер Хиотсукеру была жестока и непреклонна, поэтому даже от косых взглядов пришлось отучаться.       Недовольный взгляд исподлобья — прилетало по затылку. «Неподобающий» тон — по шее. А усталость раньше положенного сопровождалась хлопком по спине, между лопаток. Первое время Рьюга ещё пыталась огрызаться или как-то отстаивать достоинство, но долго это не продлилось — чувствовать себя отбивной было в разы хуже, чем несколько часов повиновения.       Возникшие не так давно шишки она сперва приняла за побочный эффект всего происходящего: ну мало ли, ни разу не билась головой, что ли? Или заслуга женщины? Тоже вероятно. Но потом дошло, что Хиотсукеру в эти места ни разу не целилась, да и не болело оно, как обычные шишки.       Услышав про это, женщина задумчиво покрутила на пальце выбившуюся из сложной косы — в которой тоже было предостаточно металла: множество вплетённых бусин и колец — прядку. Так ничего и не ответив, она сказала — разрешила — отдыхать до конца дня. Однако после этого тренировки словно перешли на какой-то новый, запредельный уровень. Даже не сложности — невыносимости. Рьюга была готова утопиться в этой несчастной луже уже к полудню.       Гордость. Её чудом сохранившиеся остатки, трепыхавшиеся где-то в подкорке, не давали просто растянуться на каменистом дне водоёма и игнорировать происходящее. Хотя иногда было интересно такое провернуть, но только ради реакции Хиотсукеру: вот что она сделает? Стукнет? Пнёт? Ткнёт своей клюкой?       — Как скажешь, — Рьюга равнодушно пожала плечами.       — Вылезай, — фыркнула женщина. — На сегодня всё.       Даже не полдень. И ничего важного, что требовало бы её присутствия, вроде тоже не планировалось. По крайней мере, дочки — девушки-близняшки — ничего про это не рассказывали. Рьюга не стремилась к общению ни с ними, ни вообще, но они сами налетали и прилипали намертво, расспрашивая обо всём. Даже если рассказывать было нечего — тащили всё. И продолжали называть её «Ацука».       Рьюга не сразу поняла, почему так, а потом вспомнила, что именно с этой троицей они с Рьюто тогда «познакомились». И почему-то этот факт вообще не удивил: она была в полной уверенности, что подобное произошло волей Хиотсукеру.       — Почему? — всё-таки поинтересовалась она и поморщилась, когда ей в лицо выдохнули этот чёртов дым. Самокрутки, которые женщина постоянно курила, брались из ниоткуда и никогда не заканчивались.       — Меньше глупых вопросов, — Хиотсукеру цыкнула, стряхивая пепел. — Завтра утром ты уходишь. За сегодня постарайся отдохнуть и понять, куда вообще пойдёшь.       Рьюга прищурилась: уходит.       Они никогда не говорили, когда это своеобразное учение закончится, но, справедливости ради, желания поскорее отсюда убраться тоже не проскакивало. Потому что сама же их нашла; волей женщины, которая словно знала, где они встретятся, но всё же.       — Драконий мыс? — Рьюга дёрнула бровью.       — Можешь попробовать, — не без иронии ответила женщина. — Если он тебя пропустит.       — Если?       — Я провела возле твоего ложа несколько десятков лет, но даже так не могу свободно туда попасть, — ирония в голосе быстро сменилась раздражением. — Рьюто говорил, что Дорагон его не очень жалует. Если бы эта мелкотня знала, как сильно Я его… «не жалую», он бы зарёкся вообще приближаться к Гнезду.       Рьюга сипло выдохнула: перипетии внутри Гнезда её не особо-то и волновали. Девушки ей вкратце рассказали, что оказывается, причина того, что Рьюто шатается чёрти где и не стремится задерживаться на одном месте или уж тем более возвращаться в Драконье гнездо — немилость из-за его давней выходки. Однако Рьюгу пробило на кривую усмешку, когда одна из сестёр при упоминании этой самой «выходки» указала на неё.       — И куда тогда? — мрачно поинтересовалась она, пытаясь ровно стоять на ногах.       — Головой подумай, могу подсобить, — Хиотсукеру улыбнулась, демонстрируя жёлтые кривые зубы. — Окунись в прошлое и сама ответь, ты в состоянии это сделать.       При упоминании «прошлого» болезненно дёргало до сих пор. Не от того, что в теории могло иметь последствия — произошедшего сравнительно недавно, — а потому что правда волнующее затерялось во времени настолько глубоко, что вряд ли вообще Рьюга сможет найти даже крупицы информации про это. А на себя полагаться не приходилось — затёртые имя, лица, фразы. Только действия и далёкие ощущения, резко ударяющие по голове время от времени. И снова исчезающие.       Как же давно это было.       Она уже рефлекторно положила руку на шишки, которые становились только больше, и провела языком по голой десне, цепляясь за кончик прорезавшегося зуба. Эти медленные, но заметные изменения больше напрягали, чем пугали, хотя Рьюга зареклась пытаться представить конечный результат. Потому что сразу вспоминала то, что помнить не хотела.       — Поняла, — сухо ответила она, выжимая край футболки. Мокрая одежда ледяной тряпкой липла к телу. — Что-то ещё?       — Материнскою рукою дам тебе в дорогу кое-что, — смех Хиотсукеру напоминал карканье. — Обязательно этим воспользуйся, если вдруг начнёшь злиться. Меня рядом не будет, чтобы одёргивать. Да и не маленькая уже.       Рьюга глянула на неё из-за плеча. Просто нутром чуяла, что речь об этих самокрутках, которые женщина курила по непонятной причине, и от запаха которых хотелось уже удавиться наконец. Поэтому пробовать это на вкус она не очень-то и хотела.       Ничего больше не сказав, она сразу направилась к разбитому недалеко лагерю. Самой Рьюге было откровенно плевать, где спать, но вот сёстры настояли на палатках; Хиотсукеру же от случая к случаю старчески ворчала про то, как от холода сводит суставы. Рьюга садилась поближе к кострищу и просто отогревалась. Именно в такие моменты в голову лезло всё услышанное: и разговоры про дохлых и тухлых животных, и ворчание про дальний путь, и рассказы про Гнездо.       Слабый дракон — мёртвый дракон.       Оно постоянно крутилось на языке.       Несколько месяцев прошли как один.       Это Рьюга поняла очень поздно.