Ложь во благо

Люди — сложные существа,

к ним нельзя относиться пренебрежительно.

Джеймс Болдуин «Комната Джованни»

Билл

      Всё началось в школе, на уроке испанского. Тонкие красные нити, несомненно, тянутся именно оттуда. Возвращаясь после реабилитации, я и представить не мог, какие перемены меня ожидали.       По сей день передёргивает от воспоминаний.       Знакомая и порядком опротивевшая обстановка приобрела мрачные, депрессивные краски. Некогда шумное здание опустело, стены были обклеены плакатами о суициде. Они гласили, что «ты не один», «твоя жизнь важна» и всё в этом роде. Серые окружающие с нескрываемым сочувствием глядели вслед, оставляя постылые ощущения на коже даже через одежду, и шептались между собой. Наверняка думали, что незаметно. Случайные столкновения с Картером Лунманом, школьным консультантом, который приступил к работе незадолго до моего… до моей ошибки, участились. Порой думалось, он специально маячил перед глазами, чтобы я добровольно пришёл к нему в кабинет и попросил о помощи. Но доктора Бёрнса было предостаточно. Я так и сказал, когда мистер Лунман, не став больше ждать, заговорил со мной первым, однако даже после этого столкновения с ним не прекращались. Наверное, всё надеялся быть пригодным.       Попытки поддержать дико раздражали, что-то неистово гудело внутри, словно ветер в трубах во время бурана. Скрывать раздражительность получалось всё хуже и хуже, иногда я мог вспылить из-за простого вопроса о моём состоянии. Оправдывал себя тем, что приставали они с идиотскими вопросами не к месту. Злость на людей и на самого себя сливалась со страхом, который сопутствовал мне всё время и усиливался, стоило лишь кому-то подойти. Признаю, я боялся осуждения. Боялся, что все думают об одном и том же. Из-за парня свести счёты с жизнью? Это же ничего серьёзного, обычная подростковая драма.       У кого не бывало желания покончить со всем раз и навсегда, чтобы больше не пытаться держаться на плаву, не прилагать усилия? Многие об этом думали. Часто или нет, но думали. И я не был исключением, только… я думал не всерьёз. Когда доходил в размышлениях до деталей вроде того, как я сделаю это, когда и насколько будет больно, то давал заднюю. Подробности меня отторгали, сердце заходилось быстрее, а внутри возникало противное прохладное ощущение, будто я уже совершил непоправимое. Я не понимал, как люди решаются на самоубийство. Что должно произойти, чтобы человек взобрался на небоскрёб и, несмотря на страх высоты, спрыгнул? В любом случае у меня не было такой серьёзной причины, которая смогла бы подтолкнуть меня к краю. И даже после Тома она не возникла. Возникла депрессия, явившая мне прозрение, что причин и не надо. Что жизнь сама сплошная причина.       Как же невыносимо было находиться в этих стенах. Словно заключённый, которому предстояло отмотать немалый срок. Однако родителям я не говорил: боялся, что они ухватятся за это и переведут меня в частную школу, как и хотели. Стараться влиться в новый коллектив, когда слухи о причине перевода разойдутся быстрее молнии, было бы намного хуже. Помню, как ребята старались ненавязчиво держаться рядом. Они и прежде держались — иногда на совместных уроках, бывало, после них, на тренировках, — однако в то время я ещё спокойно мог находиться где-то отдельно, не уведомляя никого о своём местоположении, и никто не поднимал панику. Никто не подбирал с большой осторожностью слова во время разговора, никто тревожно не поглядывал на меня, если вдруг, к примеру, Лайла подходила к Липпу и, забывшись, быстро прижималась губами к его щеке — настолько частый для них жест, что порой они делали так автоматически. Но потом, после возвращения, это время казалось таким далёким, будто совсем чужое. Хотя, возможно, оно и было чужое: время, которым некогда жил другой — вошедший в ванную комнату — Билл. А настоящее принадлежало мне — тому, кого вынесли из неё.       Порой я завидовал тому Биллу. Его бесхитростному умению окружать себя людьми, которым он небезразличен. Кто бы ни подходил, все смотрели, как мне казалось, с неподдельным беспокойством, интересовались моим состоянием. Однако потом я вспоминал, до чего добрёл тот Билл.       Период реабилитации был тяжёлым. Я не знал, куда спрятаться, где укрыться, чтобы переждать, пока бдительность окружающих не ослабнет и их внимание не переключится на то, чем они изначально были заняты. Куда ни взгляни, отовсюду хлестала гиперопека, все норовили вписаться мне в няньки, проконтролировать всё до мелочей. Одни походы к психотерапевту чего стоили: помню, в первый раз мне показалось, будто я попал на телешоу «Доктор Бёрнс и тысяча несвязных вопросов, которые в два счёта доведут до белого каления». Я успевал сотни раз за сеанс пожалеть о содеянном, настолько тяжело это давалось. Не думал, что последствия окажутся такими грузными. Не думал, что последствия в принципе будут, — скорее ожидал очутиться у ярких высоких ворот, окутанных светлым коконом мягких облаков. Там бы выпала вывеска: «Билл Мосс Браун — вход воспрещён», и я бы на месте рухнул в преисподнюю. Суицидников ведь в раю не жалуют.       Спроси меня, прошли целые годы с моего последнего пребывания в школе. Время тогда тянулось мучительно медленно, и в какой-то момент я потерялся в этом промежутке, как корабли в Бермудском треугольнике. Моё возвращение совпало с твоим поступлением. Ты перевёлся из солнечной Калифорнии сюда, в Нью-Йорк, и во время короткого представления мимолётно упомянул, что здесь тебе не хватает морской свежести. Точнее, миссис Нельсон задавала вопросы, пытаясь разговорить тебя, но единственный, на который ты ответил, а не уклонился, как от предыдущих, был вопрос, по чему ты скучаешь больше всего.       — Океан, — ответил ты негромко после короткой заминки, по которой видно было, что сказать хотел совсем другое.       Я тогда поймал себя на том, что улыбаюсь: глядя в твои пленительные голубые-голубые глаза, как раз вспомнил океан. Невольно сравнивал их с морской водой, которая мирно прибывает к тёплому песку и смывает с него все следы. Во мне зародился интерес. Хотелось узнать, о чём ты умолчал и почему показалось, будто океан для тебя не просто остался позади, а высох.       Но потом я с ужасом опомнился. Спросил себя, что делаю, и попытался оправдаться тем, что просто засмотрелся на красивого человека. Это ведь ещё ни о чём не говорит, верно?       Ты занял свободное место, а я подумал, какой же я идиот, опустив взгляд на лист тетради и не слушая учительницу, которая уже начала урок. В пальцах бессознательно сжимал ручку, грозясь вот-вот сломать, а миссис Нельсон, насколько помню, объясняла тему, связывая её с одним известным произведением Мигеля де Сервантеса.       Как же было тошно. Несказанно тошно от самого себя. Не могу описать, как хотелось, чтобы кто-то сильно, вдрызг избил и в конце концов выбил из меня это. Эту дрянную часть, которая безудержно стремилась к чему-то опасному. Я не понимал, как можно после всего, что произошло, всего, что я натворил и чему подверг близких, всё равно тянуться к огню, словно мотылёк. Можно ли сказать, что в голове раздался предупреждающий звонок, призванный вытянуть меня из трясины, в которую я уже шагнул? Должно быть, это был он. Но я его не услышал или бездумно проигнорировал.       Долгое время я старался подавить это в себе, старался не думать о возникших чувствах, которые уже незаметно сжирали моё сердце, — наивно полагая, что таким образом смогу обойти хорошо знакомые грабли. Но иногда, словно неожиданное мерцание в темноте, на поверхность всплывали мысли вроде «не все такие, как он», «я не должен бегать от этого, не должен бояться», «когда-нибудь придётся сблизиться с кем-то, ведь такова человеческая природа». И, как ни странно, в ушах слышался голос доктора Бёрнса. Я не упоминал на сеансах твоё имя и то, что снова начинаю тонуть всё в той же трясине, но доктор Бёрнс осторожно прокладывал путь к тому, чего я так боялся и стыдился. Возможно, стоило поблагодарить его, а возможно, поднять такой бунт, чтобы родители больше не заставляли ходить к нему. Как-никак сделать шаг к тебе я решился именно из-за его наставлений.       Однако в то время я определённо был ему благодарен. С твоего перевода прошло уже несколько месяцев, и каждый раз на совместных занятиях я украдкой глядел на тебя. Редко бывало, чтобы ты занимал место рядом со мной, — обычно садился впереди, и тогда оставалось лишь смотреть на твои мягкие, сияющие на свету волосы. Не счесть, сколько раз я представлял, как запускаю в них пальцы и убеждаюсь, что да, действительно мягкие. Я засматривался на твою шею с несколькими родинками, которые я находил трогательными; узкие плечи, ровную спину. Когда ты поворачивался, улыбаясь кому-то из одноклассников, виднелись такие же трогательные ямочки на щеках. Время будто приостанавливалось, как в фильмах, и образ твой намертво врезался в память — так я пытался сохранить эти мгновения. А в те редкие дни, когда ты садился рядом, я продумывал свои действия вплоть до каждого выдоха. Сидел как на иголках. Всё время тянуло взглянуть в твою сторону (я боялся, что такими темпами скоро глаз начнёт косить), ладони потели от волнения, тело не слушалось и принимало самые неловкие позы, которые с потрохами выдавали мою нервозность. Иногда взгляд всё же скользил к тебе, и тогда бывало трудно отвернуться.       Я напоминал себе одержимого: выискивал в толпе светлую макушку и, когда не находил, погружался в тоску, а если всё же удавалось — улыбался, чувствуя, как что-то происходит с сердцем в груди. Я был уверен, что это новый диагноз. С этими буйными чувствами я и позабыл, что некогда был влюблён в другого человека, который своим предательством подверг меня затяжному сплину. В человека, который перевернул мой мир с ног на голову и ночами приходил в мои сны, наутро вызывая отвращение со злостью и к себе, и к нему. И к Клоду. Клод вообще последний, кого можно назвать виновным во всём этом. Он приобщил меня к спорту, но не мог предугадать, что его друг на одном из матчей влюбится в парня.       Том учился в школе, с которой нам предстояло сыграть матч, и наша встреча казалась неминуемой. Это было неизбежно, но я неделями пытался найти способ избежать этой ловушки, перебирая в голове множество уже бессмысленных «если бы». Если бы не тот матч, если бы не прошедшая простуда, если бы не Клод…       Том стал для меня проводником в другой, неизведанный мир, который я долгое время отрицал и ненавидел, но в конце концов всё же принял и полюбил. На самом деле он существовал во мне с самого рождения, просто, чтобы его разглядеть, как оказалось, нужна была посторонняя помощь. Не могу сказать, рад ли я, что руку помощи протянул именно Том, но всё словно встало на свои места. В этом мире лучи лились сквозь задёрнутые занавески, руки касались теплом лица, а по утрам плотно окутывал запах кофейных зёрен. «Неужели я сопротивлялся этому?» — с изумлением задавался я вопросом, когда чужое лицо прижималось к моей шее, а недлинные волосы щекотали подбородок и щеку — докуда дотягивались. И так день за днём. Тепло, нежность и порождённое ими счастье. Доказательство того, что я испытал любовь, ощутил, каково это — быть любимым. Невероятное чувство. Словно смог вспорхнуть и дотянуться до пика счастья.       Но теперь, когда я вернулся на землю, меня не покидает мысль, что я всё это выдумал. Вообразил любовь из-за своей одинокой, но верной влюблённости и притворства человека, к которому эта любовь тянулась. Том пылко заверял меня, что любил. «Любил и люблю, а это… Билл, посмотри на меня. Пожалуйста, взгляни, ты всё не так понял». А что можно было понять не так? Всё вырисовалось предельно ясно, будто клишированная сцена из фильма: полуголый блондин на фоне, он, быстро завязывающий ремень на штанах, с помятым видом и раздражением на лице. Всё было очевиднее некуда, и в ту минуту я отчётливо понял, что мой новый мир не такой идеальный, каким мне представлялся.       Не думал, что смогу вновь испытать это чувство во всех красках, как в первый раз. Я был убеждён, что у меня имелся всего один шанс. Но вторая попытка случилась — и теперь она тоже провалена.

* * *

      Раздался хлопок взорвавшегося шарика, и многие вздрогнули. Чьи-то пальцы резко вцепились в локоть, сминая белый рукав футбольной куртки. Билл взглянул на стоявшего чуть позади него и застыл.       — Итак, — начала мисс Сивилли своим вечно бодрым голосом, — это был чистый кислород. Звук громкий, правда? Но ни пламени, ни тепла.       Луи кинул короткий взгляд в ответ и отпустил руку, словно ничего не произошло, словно он не испугался. Билл, быстро опомнившись, последовал его примеру — вернул внимание к учительнице, которая уже потянулась за вторым шариком.       — А этот наполнен стопроцентным водородом. — Она снова поднесла огонь к шарику, и за новым взрывом последовала яркая вспышка огня, исчезнувшая за секунду.       Сгрудившиеся вокруг машинально отступили. Краем глаза Билл уловил, как Луи вновь дёрнулся.       — И вот вам взрыв. Были соблюдены три условия для этого: пламя от спички, кислород из атмосферы и топливо в виде водорода.       Последнее слово перекрыла трель звонка, и все, стянув с себя защитные очки, засуетились, чтобы поскорее выйти из класса. Мисс Сивилли ещё что-то говорила, но никто уже не слушал. Билл забегал глазами по головам, наклоняясь за сумкой. Правая рука ощущалась словно и не своя вовсе, будто от одного касания, и то через одежду, её парализовало. Сердце забилось сильнее, дыхание спёрло. От мысли о том, что будет, если Луи коснётся его оголённой части тела, кровь прилила к лицу. Стало невыносимо жарко, несмотря на то что аудитория почти опустела.       — Это глобофобия, — донеслось сзади, и Браун обернулся.       Увидев, кто стоит перед ним, он вновь застыл.       — Что?       — Глобофобия, — повторил Луи, чуть улыбаясь. — Боязнь воздушных шаров или что-то вроде того. Извини.       — Да нет, всё в порядке, я понимаю. В смысле, не то чтобы она у меня тоже есть…       Поняв, что уже скатывается в неловкость, Билл замолчал. Хотя от этого она, напротив, начала стремительно сгущаться. Смешок среди образовавшегося гула разбавил паузу, и его губы дрогнули в улыбке.       — Конечно. Капитану чужды какие-то там фобии: они для слабаков. — Склонив голову набок, Луи внимательно рассматривал его.       Глаза Билла распахнулись.       — Н-нет, я не это… — начал было он объясняться, однако Луи рассмеялся, что повергло Билла в ступор.       — Просто шучу, расслабься.       Лазурные глаза гипнотизировали и затягивали на дно того самого океана, от них невозможно было оторваться. Из-за них Билл отупел и растерял все мысли. Знай он, что сегодня с ним заговорит Луи, сперва потискав его за руку, приготовил бы план для продуктивного разговора. Возможно, тогда получилось бы как-то зацепить его, заинтересовать, что привело бы ко второму разговору. А там, глядишь, и третий. Но это…       «Это полный провал».       — Ладно, капитан, свидимся на астрономии. — Луи неторопливо попятился и зашагал к дверям.       Билл, разочарованный скорым окончанием беседы, провожал его взглядом. Пока он размышлял, что ещё можно сказать и при этом не выглядеть жалко, Луи обернулся у выхода и с ухмылкой бросил:       — Обещаю больше не лапать.       Не улыбнуться не получилось.       «Надеюсь, ты скрестил пальцы», — подумал Билл.

* * *

      Обещание было нарушено первый раз на лестничном пролёте, через два дня после совместного урока астрономии. Когда Билл с Райаном и Филиппом спускался на первый этаж, кто-то толкнул его в плечо. Он обернулся, чтобы взглянуть на желающего обрести неприятности, но сразу же сдулся, увидев Луи. Тот, коротко извинившись, обогнал их и исчез так же неожиданно, как и появился.       — Под ноги смотри, — прикрикнул ему вслед Липп, а Билл заверил, что всё в порядке. Вдруг человек просто оступился и чуть не свернул шею?       Второй случай тоже нельзя было со стопроцентной уверенностью назвать умышленным нарушением обещания. Это произошло на уроке математики. Билл зашёл вслед за ребятами в аудиторию, бегло обвёл её глазами в поисках свободного места. Неожиданно мелькнула белая макушка. Филипп, Джейсон и Клод прошли в самый конец и заняли последние парты, а он, отстав, неуверенно подошёл к Луи.       — Можно? — спросил, сжимая лямку рюкзака и не замечая недоумённых взглядов друзей.       Луи отвлёкся от телефона и вопросительно поднял голову.       — А… Да, конечно, — отозвался он, увидев, что Билл указывает на пустующую парту рядом.       Вспомнились дни, когда у них с Луи бывали совмещённые уроки. Та же возбуждённость вкупе с нервозностью. Боязнь сделать что-то не так и выглядеть в чужих глазах чудаком. Всё это присутствовало в нём и сейчас. Одна ошибка — и расстрел.       — Рано или поздно мы всё же вызовем сатану, — попытался он разбавить неловкость шуткой, доставая из сумки необходимое. Взгляд невольно скользнул к соседу, и, увидев улыбку на его лице, Билл тоже улыбнулся.       — Ну, если учесть, что мистер Шелвуд здесь, то-о… — протянул Луи, пожимая плечами, — думаю, мы уже.       Не удержавшись, Браун тихо засмеялся и взглянул на учителя, который чертил на доске какой-то график. Услышь злобный старик, о чём они тут толкуют, отправил бы прямиком к директрисе. Однако Билл был бы не против. Если такова цена за общение с Луи, он готов таскаться в директорский кабинет хоть каждый день.       Они ещё переговаривались, тихо, чтоб учитель не услышал. Шутили. Билл пытался понять, флиртует с ним Луи или же ему так кажется, и ещё пытался не палиться. Голос Луи, его глаза, улыбка, бесшумный смех, ямочки, движения — всё завораживало. Завораживало настолько, что сидящие в одном с ними классе превратились в сплошную серую массу.       Вдруг посреди фразы Миллер протянул руку к его лицу и большим пальцем потёр где-то у подбородка. Это было настолько неожиданно, что Билл замолк и даже перестал дышать на мгновение. Он знал, как это выглядит со стороны, и всё же продолжал смотреть на Луи, чуть улыбавшегося — наверное, от неловкости происходящего. Тот убрал руку, объясняя, что там была паста от ручки, но Билл всё пребывал в прострации.       «Вот я и понял, что будет, если он прикоснётся к моей коже, — подумал он и сглотнул. — К моей не самой чувствительной коже…»       Придя в себя, он постарался ухватиться за нить разговора.

* * *

      Билл, откинувшись на спинку кресла, выжидающе смотрел на Клода и зажимал ручку в пальцах обеих рук. Клод выдержал напряжённую паузу, прежде чем ответить:       — Я… Если честно, я даже не знаю.       Билл понимал, что друг вряд ли обрадуется таким откровениям. Признаться, что ты снова влюбился после попытки суицида из-за первой влюблённости, тяжело. А услышать это и бояться снова получить шокирующее известие через трубку — тяжело вдвойне.       Сглотнув, Билл заёрзал на месте.       — Я уже рассказал об этом доктору Бёрнсу. Он говорит, что мне следует попытаться.       Он видел, что Клод продолжает молчать в неуверенности, и поэтому добавил:       — Я до последнего надеялся, что это пройдёт, но… Минуло полтора месяца. Он мне действительно нравится.       Билл всё крутил ручку, силясь преодолеть чувство стыда перед другом. Пытался решить, что будет делать, если тот не одобрит его желание начать что-то с Луи.       Наконец Клод поднял на него взгляд.       — Если ты уверен, Билл…       И Браун облегчённо, но в то же время нервно улыбнулся.       «Конечно, я уверен, — думал он, вспоминая Луи и время, проведённое с ним. — Как я могу быть не уверен?»       Они ещё не раз общались после того урока математики. Билл, бывало, поднимался из-за стола спортсменов и, не обращая внимания на их недоумённые взгляды, подходил к Луи, чтобы пообедать вместе. И во время совместных занятий садился рядом с ним. Предлагал работать в паре, если была такая возможность. А Луи соглашался. Наверное, из вежливости. Наверное, не знал, что делать с таким напором, и пустил всё на самотёк. Наверное, думал, что обрёл друга или просто знакомого, которого приятно видеть среди толпы незнакомцев. Билл думал об этом. Допускал самые разные мысли о том, почему Луи продолжает общаться с ним. Но он был влюблён, горячо и безрассудно влюблён — и потому не мог прекратить это общение.

* * *

      — Говоришь, что внешность не важна, а сама встречаешься с Филиппом, — усмехнулся Луи, вертя в руке ручку.       Это была фраза из диалога Миллера с Лайлой, которую Билл услышал, опускаясь на стул рядом.       — Привет, — сказал он и перевёл глаза от Луи на сидевшую за соседней партой девушку.       Поздоровавшись в ответ, те вернулись к обсуждению.       — Я согласилась встречаться с ним не из-за красивой внешности.       — Ну да, греческий профиль и стройное тело тут ни при чём. Признайся наконец, что внешность имеет значение: в этом нет ничего зазорного.       Билл взглянул на Луи, а Лайла, недовольно выдохнув, сосредоточила внимание на уроке.       — О чём спорили? — спросил Браун, чуть наклонившись к соседу.       Луи глянул на него, продолжая улыбаться.       — Да так. О значении красоты в фундаменте отношений.       Билл негромко фыркнул.       — Ясно, — протянул он. — Серьёзная тема.       — Почему вдруг стало плохо признавать, что ты бы не встречался с человеком, который тебе не нравится внешне? Тем более если красота — понятие растяжимое.       Билл поджал губы, мол, сам не знаю, сглотнул и бесцельно обвёл глазами класс. Но через полминуты, не удержавшись, вновь взглянул на Луи.       — Значит, — начал он неуверенно, — ты считаешь Филиппа красивым?       Миллер посмотрел в ответ и пожал плечами.       — Конечно. И, думаю, не я один.       Браун понимал, что следующий вопрос, возможно, выдаст его с потрохами, но удержаться не смог. Он задумчиво пожевал губу и спросил:       — Объективно или…       Луи глядел прямо ему в глаза, и по мере осознания сути неполного вопроса на его лице расцветала улыбка.       Билл затаил дыхание.       — Я думал, ты уже понял, что я гей, — зашёлся в тихом смехе Миллер.       А Билл разлепил губы, чтобы ответить что-то, но, так и не поняв, что именно, опустил голову и неловко заулыбался.       Новые вопросы беспорядочно бились о стенки черепа, не давая сосредоточиться ни на одном. Хотелось спросить, что Луи думает насчёт него. Считает ли красивым? Если да, то будет ли он покрасивее Филиппа? А задумывался ли Луи когда-нибудь о том, чтобы встречаться с кем-то из школы? Задумывался ли когда-нибудь о том, чтобы встречаться с ним?       Но Билл себя осадил. Такой мощный поток мог отпугнуть Луи, а этого Браун точно не хотел.       Он задумался над тем, что только что узнал. Билл не замечал за Луи ничего, что помогло бы определить его ориентацию, а спрашивать напрямую было неудобно. До этого времени.       «Значит, вполне возможно, что мне не показалось и он действительно флиртовал со мной. Или просто у него такая манера общения…»       От мысли, что Луи ведёт себя с ним так же, как и со всеми, стало обидно, поэтому Билл рылся в воспоминаниях, ища новые подтверждения того, что его чувства могли оказаться взаимными.

* * *

      «Если ты уверен…» — вспомнилось ему, когда на вечеринке в честь начала нового учебного года он впервые поцеловал Луи…       — Прекращай, — смеясь, взвизгнула девушка и осторожно пробежала перед Биллом на каблуках. Вслед за ней побежал Седрик с полупустой бутылкой воды в руке.       Отшатнувшись, Билл проводил их недоумённым взглядом и вошёл на кухню.       — Эй, капитан, — позвал его знакомый голос.       Он поднял голову и увидел Луи, который, спрыгнув со столешницы, направился к нему.       — Привет, — удивлённо поздоровался Билл, застыв на месте и с упоением разглядывая Луи, из-за которого так ждал конца каникул.       — Привет.       Глобальных изменений в Луи не было заметно. Только, казалось, похудел и обрёл синеватые мешки под глазами. Последнее Билл оправдал тем, что Луи, должно быть, плохо спал из-за сбившегося режима. А вот первое вызвало глухое беспокойство.       — Мне кажется или ты стал больше? — нахмурился Луи, оглядывая его с ног до головы.       Билл фыркнул.       — Надеюсь, не кажется, иначе мои каникулы со штангой прошли напрасно.       — Боже, — протянул Луи, посмеиваясь.       А Билл с глупой улыбкой наблюдал за ним, думая о том, как, оказывается, соскучился. Раньше выходные дни пролетали словно одно мгновение, но не в этот раз. И Билл знал: причина крылась в том, что он хотел поскорее увидеть Луи.       Спохватившись, он взял стаканчик со стола и потянулся за пуншем.       — Не советую. Фрики налили туда что-то, испортили вкус, — предупредил Луи, покосившись на напиток, а когда Билл растерянно поднял глаза, протянул свой стаканчик. — Вот, попробуй.       Билл взял его, чуть не уронив от неожиданного соприкосновения с чужими пальцами, и, поглядывая на Луи, поднёс к губам.       — Ну как?       — М-м, — довольно протянул Билл, когда распробовал. — Что это?       — «Последнее слово». Нашёл в шкафу лондонский сухой джин и зелёный шартрез. Наслаждайся. — Луи подмигнул ему и ушёл с кухни.       Браун непонимающе проводил его взглядом, потом посмотрел в стаканчик.       Он сидел на диване, допивая свой коктейль, в то время как остальные, рассевшись на полу, играли в «Карточный поцелуй». Джейсон, Райан и Филипп тоже были в их числе. А вот Клод отсутствовал: сказал, что не сможет прийти из-за матери, которая уезжает утром в командировку. Ребята звали Билла присоединиться, но он отказался, предпочитая и дальше скучать в стороне с выпивкой. К тому же среди них не было Луи.       «Сунул мне свой коктейль и кинул. И где он пропадает?» — думал Браун.       Самуэль прервал игру на третьем круге, поцеловав Тару, и игроки разразились громкими одобрительными возгласами. Поняв, что больше не выдержит, Билл поднялся. Голова начинала пульсировать. Единственный за весь вечер выпитый коктейль не оказал никакого эффекта. Впрочем, он и не собирался пьянеть.       Билл направился на второй этаж, открыл первую попавшуюся дверь, но увидев, что комната занята, закрыл. Заглянул в следующую, хотел было снова закрыть, заметив силуэт, но распознал в парне Миллера.       — Луи? — позвал он, чтобы убедиться, и, когда в ответ вопросительно промычали, зашёл, закрывая за собой дверь. — Что ты здесь делаешь?       Миллер сидел на подоконнике, вертел в руках телефон.       — Зашёл, чтобы ответить на звонок, — сказал он, взглянув на Брауна.       Билл медленно подошёл к нему и сел рядом. Луи подтянул ноги, освобождая больше места.       — Всё нормально?       — Да, — повёл плечами тот, — вполне.       Наступила тишина, разбавленная шумом внизу. Билл хотел спросить, почему он оставил его, они же давно не виделись, не общались (неужели ты не соскучился?), но передумал: Луи и так выглядел подавленно. Усугублять его состояние не хотелось. Наконец спустя минуту Билл решился снова подать голос:       — Каникулы… прошли просто ужасно. — Он посмотрел на Луи и поймал его взгляд.       — Почему?       Билл притих, раздумывая, признаться или нет. И всё же решил быть откровенным.       — Не было возможности увидеться с тобой, — с вопросительной интонацией ответил он, внимательно заглядывая в чужие глаза. Он словно выискивал в них эмоции. Однако комнату освещал лишь тусклый свет с улицы, и невозможно было даже определить цвет глаз, не говоря уже о чём-то глубинном.       Луи долго молчал. Хотя, возможно, и недолго. Возможно, Биллу так показалось из-за того, что он нервничал.       — Ты пьян? — Миллер устало хихикнул, откидываясь назад.       — Нет, — ответил Билл, удивлённый вопросом.       Вновь нагрянула тишина. На улице было темно, в оконном проёме, как в зеркале, отражались двое парней. И то ли «Последнее слово» всё же ударил в голову, то ли атмосфера так повлияла, но Билл неожиданно — даже для себя — выдал:       — Ты мне нравишься.       Он следил за реакцией. Луи, взглянув на него, ухмыльнулся. Наверное, многие на месте Билла ожидали бы услышать столь заветное «ты мне тоже» в ответ, но Билл не ждал. Ему было достаточно и того, что он решился признаться.       — Я знаю, — тихо сказал Луи, не сводя с него глаз.       Сердце забилось сильнее, а тело охватил жар. «Если ты уверен…» — вспомнились слова Клода, и Билл, наклонившись к Луи, прижался к его губам.       Это мгновение должно было стать хорошим, прекрасным воспоминанием, но оно сильно омрачилось. Билл сидел в тёмной комнате, как тогда, у подоконника. Горло стиснуло, глаза обожгли слёзы, и, не сумев сдержать их, он затрясся в рыдании.       Завтра он возвращается домой. А через день возвращается и в школу. Мысли о том, что он скоро увидит Луи, что придётся с ним сталкиваться, больше не приносили былой радости.