Нет света в непроглядной тьме

Вдыхаю от боли и поворачиваюсь по направлению обратно к спальне Шольц. Эмоций почти нет, как и сил. Я даже с трудом дохожу до комнаты, прихрамывая, и все норовя упасть на пол, как тут же слышу крик Стаси и вижу, как быстро и с силой распахивается дверь в комнату Анны Николаевны. — Я боюсь. — Стася выбегает из комнаты, как тут же ее сзади за талию хватает врач и прижимает к себе, видимо, чтобы дальше она никуда не смогла убежать. — Стася? — Обращаюсь к ней и она сразу поворачивает голову в мою сторону. Замечаю у нее на глазах и щеках слезы, от чего сердце почему-то сжимается. Настолько жалко мне ее стало. — Что-то случилось? — У нее все в порядке, Нина. Иди туда, куда шла. — Проговаривает Анна Николаевна за Стасю и тут же затаскивает девочку обратно в комнату, прижимая к себе. — Маленькая непослушная девочка. — Слышу уже очень приглушенно, но все равно могу разобрать эту фразу. Поджимаю губы, понимая, что Стася явно хотела избежать какой-то неприятной для нее процедуры, но у нее ничего не получилось. Аккуратно захожу в комнату, все боясь, что внутри столкнусь с этой жуткой женщиной, но не смотря на мои опасения, внутри никого нет. Из-за какой-то тревожности все равно осматриваю всю комнату, захожу даже в ванну и открываю шкафы, как будто бы она может сейчас оказаться внутри на полке со зловещей улыбкой на лице. Аккуратно сажусь на кровать, вздрагивая, и, застонав от боли, достаю из кармана ампулу, которую дала мне Стася. Рассматриваю прозрачное содержимое в ней и все внутри трясется от страха и боязни того, что сейчас все-таки откуда-то выйдет Шольц и застанет меня с поличным. Озираюсь по комнате в поиске камер слежения, но вроде бы по углам все чисто, хотя паника все не унимается, заставляя руки дрожать и мешать мне сосредоточиться. Пытаюсь сломать ампулу руками, но у меня не выходит. Тогда стараюсь сделать это резче и сильнее давя на нее, но снова терплю поражение. Верчу ампулу в руках, пытаясь понять с какой стороны найти к ней подход и стараюсь вспомнить как открывала ампулы Анна Николаевна. По-моему, она быстро и резко ломала их, отрывая кончик, который более узкий, чем остальная ампула. Боясь, что она может лопнуть от моих резких движений, беру одеяло с кровати и пододеяльником оборачиваю край ампулы, тут же резко дергая в сторону, отламывая верхнюю часть. С облегчением выдыхаю от того, что все получилось и достаю шприц, аккуратно откладывая в сторону отломанный кончик. Слышу какой-то шум за дверью и тут же чувствую, как сердце замерло на секунду. Такими темпами я инфаркт получу еще до появления самой Шольц. Прислушиваюсь, не зная что делать с тем, что у меня сейчас в руках и как оправдаться, если действительно женщина зайдет сюда, но вроде бы никого нет и ручка двери стоит на месте. Минуту смотрю на дверь и не могу отвести взгляд. В глазах почему-то застывают слезы страха и ужаса, а так же боли, которая просто не прекращается, как бы я не села или не легла, поэтому, стараясь успокоиться, наконец-то отрываю взгляд от двери и быстро открываю шприц. Набираю содержимое ампулы и смотрю на укол с опаской, думая, что мне с ним теперь делать. Колоть я не умела ни себе, ни другим, и можно сказать, что даже боялась это делать. Самих уколов я не особо боялась, по крайней мере, до такого ужаса в глазах от их упоминания, как у Стаси, мне точно было далеко, но колоть самой себе мне не приходилось. Да и след от укола Шольц явно обнаружит, пусть и не быстро, но я уверена, что найдет, поэтому я даже подумать о том, чтобы это сделать, не могла. Убираю со шприца иглу и смотрю на мутное содержимое внутри. В голову приходит странная идея, но, на мой взгляд, единственная, на данный момент, адекватная. Вздыхаю, и беру кончик шприца в рот, тут же вливая в себя препарат. Надеюсь, что так можно делать и я не умру, а даже если умру, то пусть хотя бы не мучительно. Мучений мне и в жизни хватает. Морщусь и вся вздрагиваю от того, какой этот препарат горький и тут же кашляю, желая это все выплюнуть, но не делаю этого, а терплю, покорно проглатывая все до последней капли. Смотрю на пустую ампулу, использованный шприц, его упаковку и в голове проносится только одна мысль о том куда мне это теперь все спрятать. Оставлять это в комнате Шольц вообще было бы худшим решением в моей жизни. Нужно куда-то отнести и желательно вообще закопать, чтобы это найти могли только поисковые собаки, но как выйти на улицу незамеченной, еще и вырыть ямку тоже без привлечения внимания, я не знала. Наверное, пока я жду действие препарата, нужно немного полежать, но лежать с этим набором для самоубийства в руках, совсем не хотелось, поэтому кое-как встаю, снова чувствуя боль в заднице и, держась за все, что попадается под руку, дохожу до двери. Кладу все, что у меня в руках в карманы пижамных штанов и решаю, что лучшим моим шагом в данной ситуации будет просто пойти на уроки. Надеюсь, что пропущенные первые два Шольц мне простит или хотя бы смягчит наказание за то, что я была на остальных. Смотрю на свою сложенную форму, лежащую на стуле, и думаю, что нужно, наверное, ее надеть, но переодеваться сейчас точно не хотелось, а тем более в юбку и рубашку. За появление на занятиях в мятой форме или без нее полагался штраф в виде одного замечания. Если ты накапливал три замечания, то уже ожидало наказание. Надеюсь, что я ничего не пропустила и у меня по прежнему ноль замечаний, а значит, что один раз от учителей будет простителен. Выползаю из комнаты, держась за стены, и иду по направлению к выходу. Наверное, я сейчас выгляжу так жалко, пытаясь просто дойти до расписания и не умереть, но другого выбора у меня все равно нет. Не пойду — будет хуже, а так как хуже уже только смерть, то я этого точно не хочу. Выхожу на улицу, поежившись от холода, и медленным шагом иду к соседнему корпусу, рассматривая деревья и желтые листья на них. Такими темпами, я до Нового года просто не доживу, хотя мне бы хотелось еще хоть раз отпраздновать его. Новогоднее время — это было небольшое время, когда почти все в детском доме выдыхали свободно и просто веселились, ожидая какого-то чуда. На Новый год у нас стандартно проводились различные мероприятия, которые организовывала лично Шольц или воспитатели с учителями, которыми так же руководила она, как марионетками. Это были либо вечера настольных игр, либо соревнования для малышей, связанные с лепкой снеговиков или играми в снежки. Это были и конкурсы рисунков на новогоднюю тематику, и мастер-классы. К нам даже приезжали какие-то профессионалы для проведения этих мастер-классов. Я помню, что была девушка с которой мы лепили из глины новогодние игрушки, был мужчина, с которым мы рисовали картины по этапам с помощью трафаретов. Именно в Новогоднее время многие проступки учеников прощались, да и наказаний было существенно меньше. Наверное, нам просто повезло, что Шольц любит Новый год и Рождество, поэтому и устраивала все это, чтобы и самой отдохнуть, и нам устроить спокойные две недели. Но как пройдет этот праздник для меня в этом году, я не знала совершенно. Надеюсь, не с директрисой в постели или вообще не на кладбище. Погруженная в свои мысли, наконец-то дохожу до стенда с расписанием и смотрю сегодняшний день. Первым делом подмечаю, что сегодня пятница, а значит завтра можно будет немного отдохнуть или хотя бы законно не пойти на уроки, а так же понимаю, что сейчас у меня по расписанию уже идет третий урок и это английский. Вздыхаю, и иду по направлению к нужному кабинету. Я любила этот предмет, да и в целом любила языки, но сейчас, честно говоря, мне не хотелось ничего. Я хотела бы прийти к себе в комнату и заснуть, забыв о Шольц, о детском доме, о Кате, смерть которой мучала до сих пор, о Полине. Обо всем, что меня связывает с этим миром. Но шла я все-таки на урок за парту, а не в кровать. Единственное, что радовало, так то, что боль и правда потихоньку становилась меньше, я чувствовала, что хотя бы могу разогнуться и нормально ходить, не гладя при этом стены. Резкие приступы боли настигали только если я неудачно повернусь или наклонюсь, но главное было то, что препарат все же действовал. Подхожу к классу и только собираюсь постучать в дверь, как меня окатывает холодом. Я совсем забыла о том, что в классе сейчас происходит коллективная травля меня. И это было только за то, что я обидела Стасю, а что будет теперь, когда из-за меня у нее сотрясение? Вера наверняка тогда представила всем это в таких красках, что я не отмоюсь никогда от клейма, которое на мне стоит. И в прямом, и в переносном смысле. В том, что одноклассники могли применить ко мне силу, устроив темную, я не сомневалась. Это всегда было и будет. Пусть правилами это и было запрещено, но всегда находились те, кому отомстить предателю или изгою было важнее, чем их соблюдение. Это были обычно те, кого не пугали наказания или те, кто был слишком гордый, чтобы пропустить мимо себя травлю одноклассника, им хотелось лично поучаствовать в наказании изгоя. От кого-то я слышала, что одно время травили даже Стасю, но меня тогда в этом детском доме еще не было, а слухам я не особо доверяла, учитывая положение Стаси сейчас и то, как над ней все трясутся, чтобы она либо дала списать, либо отметила в списке присутствующих, либо закрыла долг. Ее почти все защищают, она знакома почти со всеми, кто есть в детском доме и я уверена, что если бы ее начали травить, зачинщиков травли тут же стерли бы в порошок. Может одноклассники, может ее друзья, а может и Анна Николаевна. Мешкаю перед дверью, боясь постучать, но страх от того, что сейчас по коридору пройдет Шольц и увидит меня, оказывается сильнее страха перед одноклассниками и заставляет меня взять последние остатки воли к кулак. Тихонько стучу три раза, тут же открыв дверь за ручку, и захожу в кабинет. Смотрю на свой класс, аккуратно пробегая взглядом по всем своим одноклассникам и останавливаюсь на учительнице, которая как-то странно и даже с сочувствием на меня смотрит. Вижу, как она осматривает мой вид и тут же что-то помечает в журнале. Наверное, отметила то, что я пришла не в форме, ну хоть не стала позорить меня на весь класс, говоря о моей безответственности. — Здравствуйте, прошу прощение за опоздание, можно мне сесть на место? — Проговариваю, стараясь не смотреть на класс и не слышать шепот, который сразу пошел по классу и который явно обсуждает меня. — In English, please — Говорит Дарья Викторовна, которая и была нашей учительницей по английскому. — Can I come in? — Говорю более мягко и с достаточно хорошим английским акцентом, на что англичанка улыбается и кивает мне на место за первой партой, за которой обычно сидела Стася, но сейчас, по понятным причинам, ее тут не было. Прохожу чуть дальше и сажусь на вторую парту к Лике, чтобы не занимать место Стаси и не злить одноклассников еще больше. Лика, а точнее Анжелика была достаточно тихой девочкой. Она никогда не повышала голос, говорила достаточно тихо и почти ни с кем не общалась, кроме Изабеллы и то, редко. Она была скорее одиночкой и очень замкнутой в себе девочкой. Не знаю, есть ли у нее женщина в этом адском месте с его ужасными правилами, но, возможно, что если и есть, то именно из-за этого Лика замкнулась в себе. Другой я ее не знала, но мне почему-то казалось, что раньше она была ярче, чем сейчас. Ну не может же девочка без причины всегда быть без настроения и говорить почти не размыкая губ. Здесь точно что-то не так. — Что мы делаем? — Обращаюсь к Лике и та показывает пальцем в учебник на какое-то упражнение с текстом и кладет учебник на середину парты, позволяя мне тоже читать. — Спасибо. — Протягиваю и приступаю к чтению, чувствуя, что боль в спине, боль в поврежденных половых органах значительно утихла, хоть и не пропала полностью. Все-таки то, что Стася дала мне эту ампулу буквально спасло меня. Осталось только понять куда это все спрятать и как выкинуть. Как ни странно, но английский прошел совершенно спокойно. Дарья Викторовна меня в целом любила, хоть я и не была привилегированной, как Стася. На уроке я ответила, даже смогла заработать пятерку, которых уже давно не появлялось у меня в дневнике. Никто из одноклассников на протяжении всего урока ничего мне не сказал или не шепнул, не кинул записок с оскорблениями, изредка только бросали косые взгляды, но когда я смотрела в их сторону, то тут же отводили глаза и делали вид, что занимаются только своими делами. Это не было чем-то плохим, но настораживало, так как помня то, что мне устроили позавчера за проступок намного слабее, чем разбитая голова Стаси, я не понимала, как может быть такое, что внимания на меня никто не обращает. Может, я слишком жалко выгляжу? Может, им банально страшно на меня нападать, боясь, что я просто умру сейчас от дуновения ветра? Или здесь что-то другое, как затишье перед бурей и мне нужно готовиться к чему-то страшному после уроков? Надо бы постараться одной надолго не оставаться. Когда английский закончился, все начали собираться для перехода в другой кабинет на физику. На ней я тоже решила сесть с Ликой и вроде как она и не была против. Просто глянула на меня своими привычными грустными глазами и уткнулась в учебник, повторяя домашнее задание. Наблюдая за классом на перемене, я так и не заметила какой-то ненависти или враждебного настроя в мою сторону. Странно было только то, что все были достаточно тихими и спокойными, даже смеха слышно не было, которым обычно всех заражала Ксюша, но даже она была достаточно сдержана. — Иса… — Подхожу к Изабелле, которая рисует что-то в тетради, тут же закрывая это руками, как только я подхожу. — Можно спросить? — Она смотрит на меня сначала с какой-то опаской, а потом хмурится, задумываясь. — О чем? — Она закрывает тетрадь, чтобы я точно не увидела ничего, что у нее там написано или нарисовано и выжидающе смотрит на меня. — Почему все такие тихие? Как будто случилось что-то очень плохое. — Может они вдруг начали переживать из-за смерти Кати? Но почему тогда только сейчас? Траурный день должен был быть тогда намного раньше, когда она умерла. От воспоминаний тут же сжимается сердце, но я стараюсь не подать виду, что кое-что вспомнила. — Может я что-то не знаю? — Пожимаю плечами и Иса как-то очень недовольно на меня смотрит. — Случилось, Нина, случилось. — Она вздыхает и поднимает на меня свои зеленые глаза. — И ты об этом точно знаешь. — Если ты о Стасе, то там все было не так, как сказала вам Вера. Она поскользнулась сама из-за разлитой воды, а я оказалась рядом… — Я знаю. — Перебивает меня Изабелла и я замечаю, что почти все, кто находился в классе, смотрят на нас. — Мы все знаем что случилось. Во всех подробностях. — Киваю, как будто пытаясь подвести ее к тому, что я все же не виновата. — И могу сказать тебе только одно. Тебя никто не трогает только потому, что у тебя на стороне очень сильный защитник. — Непонимающе смотрю на нее и обвожу взглядом класс. Некоторые из девочек тут же начинают делать вид, что заняты и им нет дела до нас, другие же уже не притворяются и наблюдают за нашим диалогом, а точнее больше за мной, чем за Исой. — Это ты о ком? — Может им Стася что-то сказала, но когда успела? — Неважно. — Иса мотает головой и тут же встает из-за парты, идя к своей сестре, которая сидит на подоконнике, болтая ногами. Подойдя, Изабелла тут же что-то шепчет Геле и та смотрит на меня, злобно сверкая глазами, но тут же отводит этот взгляд, продолжая говорить с сестрой. Бред какой-то. Кто мог встать на мою сторону? Только если Стася, но когда она успела, если все время была то в медкабинете, то в комнате у врача. И вряд ли Анна Николаевна ее бы выпустила, зная рвение Стаси к учебе и желание приходить на нее в любом виде. Тогда кто? Ну не могла же сама Анна Николаевна вдруг встать на мою защиту и сказать всем, чтобы меня не трогали, а судя по поведению класса, им приказал это кто-то действительно сильный, как выразилась Иса. Пока я думала, прозвенел звонок на урок и все сели на свои места, дожидаясь преподавателя. На протяжении всего урока в мыслях только и крутился вопрос о том, кто бы это мог быть. Я даже подумала о Шольц, но тут же отмела этот вариант. Этот дьявол никогда не сделает ничего доброго в мою сторону, а тем более не защитит. Ей наверняка только в радость было бы наблюдать за тем, как меня травят и только больше ломают своими издевками и, возможно, и физическим насилием. Физика прошла так же спокойно, как и английский, хоть и менее продуктивно. Меня не трогали, не спрашивали, да и я старалась лишний раз не отсвечивать, все же ее я знала не очень хорошо, чтобы решать задачи у доски. Учитель по физике так же пометил что-то в журнале, смотря на меня, но тут я была уже уверена, что дело все в моей пижаме. Ну, извините, что была не в силах надеть эту форму с инициалами дьявола, я тоже человек, а не игрушка без чувств. Во время обеденного перерыва я даже смогла сходить в столовую и наконец-то за долгое время поесть. Я съела абсолютно все, что давали. И суп, который был на первое, и гречку с котлетой на второе, сделала несколько бутербродов с маслом и хлебом, которые так же быстро исчезли, как и появились. Выпила два стакана чая с лимоном и только тогда поняла, что наелась. Впервые за долгое время я почувствовала себя живой, может пусть и не до конца из-за полнейшего одиночества в толпе и неприятной боли, но точно лучше, чем в предыдущие дни. Мне кажется, что после еды я стала даже мыслить более трезво и активно, так как после обеда мне в голову пришла идея куда спрятать остатки от того, что дала мне Стася. Пока перерыв еще не закончился, я зашла в туалет и, скомкав упаковку от шприца, вместе с ампулой и самим использованным шприцом, выкинула это все в мусорку, предварительно завернув все в туалетную бумагу, чтобы не сильно бросалось в глаза. Так же, я постаралась засунуть это все на самую глубину мусорки, пусть копаться в мусоре и было достаточно неприятно. После этого, я даже почувствовала некое облегчение, ведь Шольц явно не будет проверять все мусорки на наличие чего-то запрещённого, а уборщица просто выкинет и отправит на утилизацию. Значит и мне больше не грозит быть пойманной с поличным. Отсидев все уроки, среди которых была и моя ненавистная химия, я почувствовала, как боль постепенно стала возвращаться. Особенно это чувствовалось в спине, которая пусть и была перебинтована, но я чутко ощущала место клейма на ней, и то, как его жгло. Так же я чувствовала, как становится тяжелее ходить из-за ноющей боли в промежности, но все равно эта была не та боль, как с утра. От еще одной ампулы я бы сейчас точно не отказалась, но как ее достать? Анна Николаевна ни за что не даст мне ее без разрешения Шольц, а Шольц не разрешит. Это какой-то замкнутый круг в котором я всегда в невыигрышном положении. — Я так устала. — Слышу от Исы, которая встает из-за парты и потягивается до хруста в спине. К ней тут же подходят Ангелина и Ксения, а остальные девочки начинают расходиться кто куда. — Ксюша, может, посидим у нас с Гелей? На завтра ничего делать не надо, а у нас есть чем заняться. — На это вижу, как Ксюша кивает и улыбается. Я бы тоже хотела сейчас пойти с Катей и Полиной в комнату, как раньше и послушать новые истории Полины, которые она написала, но этого больше не будет никогда. Если с Полей у меня хоть какие-то шансы встретиться еще есть, то с Катей совершенно никаких. Поджимаю губы от осознания этого и собираю свои вещи. — Конечно, я не против. Только мне нужно будет кое-кого предупредить… — Она как-то заминается и Иса понимающе кивает. — Нет проблем. Мы подождем. — Геля тоже улыбается, как бы подтверждая слова сестры, а Ксюша облегченно выдыхает. — Идем. — На этих словах они тут же берут рюкзаки и забросив их на плечи, выходят из кабинета, хлопнув дверью. Не знаю кого должна предупредить Ксюша о своем местоположении и с кем она проводит время, но догадываюсь, что это точно не подружка. Скорее всего, Ксюша такая же жертва, которой являюсь я. Интересно даже и сколько таких девочек, которые не тронуты никем? Явно немного. Только вздыхаю, и, оторвавшись от стула, прихрамывая, тоже иду к выходу. В коридоре было достаточно много людей. И младшие классы, у которых закончились уроки, и моя параллель. Присаживаюсь на диван в коридоре и откидываюсь назад, думая, куда мне идти. С одной стороны, мой рюкзак и форма у Шольц в комнате и мне надо бы забрать это, с другой стороны, очень не хочу с ней сейчас сталкиваться и в принципе, приходить к ней в спальню, где проходили мои ночные страдания. Может быть лучше будет сейчас отправиться в свою комнату, а если она сама придет и скажет идти к ней, то уже повиноваться. Боль постепенно становилась все сильнее и сильнее. Мне кажется, что еще полчаса и обезболивающее полностью перестанет действовать, и тогда я вообще не знаю, как буду справляться со своим состоянием. Может попробовать снова сходить к Стасе под видом того, что хочу ее навестить? Заодно и спрошу про то, не говорила ли она что-нибудь классу обо мне, в связи с чем меня не травят. И может она еще придумает что-нибудь с обезболивающим или сама Анна Николаевна сжалится надо мной и даст мне хотя бы таблетку. — И что мы тут делаем, душа моя? — Слышу строгий голос над собой и вздрогнув, поднимаю взгляд на женщину, которая смотрит на меня своими черными глазами, и таким взглядом, который явно не предвещает ничего хорошего. — Я… — Слова застревают в горле, и я вижу, как проходящие мимо ученики здороваются с директрисой, кивая головой. — На уроках была, и они только закончились. — На это Шольц ухмыляется и тут же кладет руку мне на голову, чуть проводя ей по волосам. — Надо же, ты нашла в себе силы пойти на уроки. — Почему от нее это прозвучало с ноткой издевки? — Помнится, что утром ты не могла даже подняться с пола, чтобы перелечь на кровать. — Сглатываю, не понимая, намекает она на что-то или нет, но делаю абсолютно невозмутимое лицо. — Мне стало немного легче к третьему уроку, и я решила, что прогуливать нельзя, раз я могу дойти до кабинетов. — На это Шольц как-то недоверчиво на меня смотрит, и я тут же понимаю, что она что-то подозревает, поэтому решаю сменить тему на более позитивную. — Я даже пять получила по английскому. — Говорю, и вижу, как женщина ухмыляется, как будто даже довольна моим результатом, но не до конца. Она хочет, чтобы я с такой болью еще и по всем предметам была отличницей? Так это тогда не ко мне, а к Стасе. Не ту девочку она выбрала, чтобы требовать от нее только пятерок и стопроцентных знаний по всем предметам. — Аделаида Юрьевна, можно я пойду к себе? — Спрашиваю, тут же сжимаясь и боясь, что меня ударят за такой вопрос. — Нет. — Сердце замирает, и я понимаю, что сегодня ни в какую комнату я не пойду. — Ты сейчас пойдешь со мной в мой кабинет. У меня на тебя есть планы. — Женщина недобро ухмыляется, оглядывая меня каким-то оценивающим взглядом. Вздрагиваю, и мотаю головой, понимая, что я просто умру, если она решит заняться со мной сексом. — И почему ты не в форме, если решила пойти на уроки? Пижама не подходит для посещения занятий, если ты не знала. — Сглатываю, смотря на Шольц и видя, что ее глаза стали, по-моему, еще темнее, чем были до этого. Там не то, что зрачка, я даже отражение света от ламп не вижу. — Это нарушение правил, душа моя. — Только она проговаривает это, как тут же мне прилетает пощечина. Вскрикиваю, и сжимаюсь, боясь даже взглянуть на директрису. Слышу, как кто-то, проходящий мимо, тоже вскрикнул, видимо от неожиданности, но тут же замолчал. — Идем, Нина. Только киваю и кое-как встаю с дивана, чувствуя резкую боль в области таза. Если этот дьявол сейчас не даст мне обезболивающее, то я долго точно не проживу. Может попросить у нее хотя бы таблетку? Не уверена, что она действительно даст мне ее, но попытаться надо. Мы доходим до кабинета директора и я аккуратно захожу внутрь, когда Шольц открывает мне дверь, пропуская вперед. Обстановка тут все такая же, как и была раньше, такая же зловещая и гнетущая атмосфера. — Аделаида Юрьевна… — Решаю начать подводить к своей просьбе, но заикаюсь, боясь что-либо говорить. — Не надо слов, душа моя, иди сюда. — Женщина садится в свое кресло и взглядом показывает на колени. Тяжело вздыхаю, но подхожу ближе с небольшой опаской. Аккуратно обхожу ее и присаживаюсь на колени, чувствуя, как зад вспыхнул болью. — Всегда бы была такой послушной, и не было бы тебе цены. — А так, какая была бы у меня цена, если Шольц планировала меня продать, как Полину? Наверное, не слишком высокая. Губы начинают дрожать от воспоминаний о Поле и я тяжело вздыхаю. — Мне так больно. — Глаза наполняются слезами, но я не успеваю сказать ничего больше, так как Шольц впивается мне в губы, тут же углубляя поцелуй. Как же это противно, учитывая то, что ей абсолютно все равно на мое состояние. Я для нее просто тело, которое можно насиловать, как хочется и делать с ним что хочется. — М-м-м. — Мычу, когда эта стерва кусает меня. Да что у нее за мания с этими укусами моих бедных губ? От них такими темпами вообще ничего не останется. — М-м-м. — Чувствую, как по щеке потекла слеза и в этот момент женщина наконец-то разъединяет поцелуй. — Я ненавижу слезы. И ты это должна уже уяснить. — Женщина презрительно смотрит на меня, а я киваю, тут же вытирая их рукавом кофты. — Расслабься. — Легко сказать. Сама бы попыталась это сделать, чувствуя то, что чувствую я. — Если сейчас хорошо отработаешь и будешь послушной девочкой, то я позволю тебе воспользоваться мазью для лечения твоих повреждений. — Она ухмыляется, как будто мысль о том, как они у меня появились, доставила ей удовольствие. — Это, конечно, не желательно, так как это наказание, но благодаря тому, что ты все же пошла на уроки, я позволю тебе это сделать. Ее подменили? Или сегодня какой-то праздник? Просто не верится, что она позволит мне это, пусть и с учетом некоторых условий. Видимо в аду сегодня жарче, чем обычно и она перегрелась. Шольц тут же снова впивается мне в губы и я даже не сопротивляюсь, пытаясь ответить на поцелуй, пусть и не очень умело. Чувствую, как меня приподнимают, усаживая на руках и несут к дивану, укладывая на него. Кричу от боли, когда женщина проводит рукой по спине и вся дрожу, когда она начинает снимать с меня кофту. Я просто не выдержу этого секса, не смогу и все. Или потеряю сознание в процессе, или просто умру от боли. Не знаю, возможно ли это, но мне кажется, что да. — Расслабься, Нина. Так будет лучше для всех. — Шепчет женщина, а я всхлипываю от страха и боли, когда она засовывает свои руки под кофту и кладет их мне на грудь. — Это не наказание, я не буду намеренно причинять тебе боль. — Она настолько изувечила меня, что любое прикосновение причиняет боль, пусть и не намеренно. — Но если продолжишь плакать и сжиматься, то кнут или ремень в моем шкафу будут готовы пройтись по тебе. — Сглатываю, и меня снова целуют, прикусывая нижнюю губу. — Пойми, со мной можно жить только будучи послушной. Я для тебя все, вечный закон и твоя жизнь, и только с помощью послушания и беспрекословного выполнения моих требований, ты сможешь жить со мной. — А если я не хочу… — Говорю и тут же осекаюсь, прикусывая язык. Что за черт меня постоянно дергает ей что-то сказать против? — Просто не хочу жить с вами. — Если уж начала, то лучше закончить. Как говорится, горит сарай, гори и хата. — У тебя нет выбора, душа моя. — Чувствую, как ее ногти впиваются мне в спину и вскрикиваю от боли, пытаясь убрать ее пальцы. — Ты уже моя. И никуда тебе от этого не деться. — Она зло ухмыляется, а я плачу, не зная куда себя деть от боли, которую мне причиняют ее руки. — А если еще раз я от тебя услышу хоть намек на то, что ты не хочешь быть моей, так прижгу язык, чтобы минимум месяц говорить не смогла. — Кричу, когда она кусает меня в шею, как какой-то вампир, но не до крови. — Ты поняла меня? — Только киваю, так как если я попытаюсь что-то сказать, то тут же заплачу. Пытаюсь не дергаться, когда ее руки сильнее сжимают мою грудь и тут же слышу стук. Шольц останавливается от издевательств над моей грудью, бросая взгляд на дверь, и недовольно закатывая глаза, показывая всем своим видом, что ей помешали. Я тоже замираю и вижу, как женщина встает с дивана, освобождая меня, от чего я только и могу, что тяжело вздохнуть, боясь дальнейшего продолжения. Шольц поправляет на себе одежду, видимо, чтобы сделать вид, что между нами ничего не было, хотя, по-моему, она перед сотрудниками это не особо скрывает. Все равно все знают что тут происходит, принимают в этом активное участие, а так же знают, что происходит между мной и самой директрисой. — Зайдите. — Достаточно строго, но сдержано говорит женщина и дверь в ту же секунду приоткрывается. В эту образовавшуюся щель просовывается рука с букетом цветов и я в шоке замираю и смотрю на Шольц, ожидая ее реакции. Женщина невозмутимо отходит от стола и аккуратно подходит к двери, тут же взяв ее за ручку. С нескрываемым любопытством смотрю за тем, что происходит и тут же дверь распахивается, чуть не ударив саму Шольц, только чудом не задев ее. — Hallo! — Смотрю на достаточно красивого мужчину, который вдруг зашел в кабинет и на шокированную Шольц, которая либо не отошла от того, что ее дверью чуть не пришибли, либо в шоке от ситуации, которая разворачивалась прямо на моих глазах. — Friert ein — С усмешкой протягивает мужчина, расплываясь в улыбке. На мой взгляд, он был очень красивым, я даже сама взгляд не могла отвести, хотя для меня он, конечно, был слишком взрослый уже. И что интересно, он был сильно похожим на саму Шольц, как будто просто ее мужская версия. У него были такие же черные глубокие глаза, такие же строго-очерченные черты лица, вот только он был блондином, в отличие от директрисы. Мужчина был одет в достаточно строгий черный костюм и выглядел так, как будто пришел на свидание, еще и с этим букетом цветов. — Und dir auch hallo… — Протягивает Шольц, смотря на мужчину так, будто он какой-то инопланетянин. Не знаю что она сказала, но догадываюсь, что поприветствовала. — Warum hast du nicht gesagt, dass du kommst? — Вообще не понимаю ничего из ее слов и смотрю то на мужчину, то на саму Шольц. — Weil es eine Überraschung sein muss. — В эту же секунду Шольц улыбается и берет из его рук цветы, буквально светясь вся от счастья. Я никогда не видела у нее такой искренней улыбки. В аду сегодня точно слишком высокая температура. — Ich bin vor zwei tagen angekommen, aber es gab einige dinge zu tun. — Мне становится как-то не по себе от того, что я понятия не имею о чем идет диалог. Может меня уже в рабство продают за рубеж? Я просто надоела Шольц, она подключила свои связи и меня сейчас сделают шлюхой в борделе. — Нина. — Вздрагиваю от достаточно строгого обращения ко мне Шольц и вижу, как она подходит к столу, кладя на него букет алых роз, а этот мужчина следует за ней, оглядывая кабинет и останавливая взгляд на мне. — Познакомься. Это Эрнст — он мой брат. — Смотрю на нее и на мужчину, понимая, что если сравнивать их рядом, то они становятся еще более похожи. Тот же взгляд, та же улыбка и мимика. Они похожи очень многим, даже голосами, хотя у Эрнста он и ниже, чем у Шольц. — Вы, конечно, не должны были познакомиться при таких обстоятельствах, и в целом, не должны были, но как вышло, так и вышло. — Протягивает Шольц и искоса посматривает на своего брата. — И не делай вид, что не понимаешь о чем речь. — Она говорит это достаточно строго и как будто бы прикрикивая на Эрнста, а он в свою очередь просто начинает смеяться, как будто вспомнил смешную шутку. — Он говорит на русском. — Ты испортила всю интригу. — Вздрагиваю от того, как резко он начинает говорить и смотрю с широко распахнутыми глазами. Да, у него чувствовался какой-то странный акцент, которого не прослеживалось у Шольц, но все же, говорил он явно хорошо и бегло. — Могла бы немного подождать. — У Эрнста как-то странно получилась буква «ы», будто бы он пытается выговорить ее, но она просвистывает и получается звук «и», только чуть тверже обычного. Из-за этого чуть не смеюсь, но вовремя сдерживаю себя, не забывая о том, с кем я нахожусь сейчас в одной комнате. — Я не собираюсь поддерживать твои глупые детские розыгрыши, ты один из нас застрял в детстве, а я нет. — Говорит женщина, а он только пожимает плечами. — Где ты остановился? — Вижу, как Шольц открывает шкаф и содрогаюсь всем телом, боясь, что меня сейчас пристегнут цепью, чтобы не мешалась под ногами, но этого не происходит, а женщина достает оттуда вазу. У нее есть там все на все случи жизни? Я думала только предметы для пыток. — В отеле. — Эрнст наблюдает за действиями Шольц и тут же смотрит на меня, как-то странно усмехаясь. Интересно, а он знает кто я такая и кем прихожусь его сестре? Знает ли он вообще какие порядки установлены в этом аду и что Шольц и есть сам дьявол в нем. — Зачем? — Шольц говорит это с наездом и тут же подходит ко мне, впихивая мне в руки вазу. — Почему ты не поехал ко мне? У тебя же есть ключи. Делать тебе нечего, как по отелям грязь собирать. — Непонимающе верчу вазу в руках и смотрю на женщину, боясь что-то сказать. — Душа моя, иди набери воды. — Только киваю на ее требование и аккуратно встаю с дивана, застонав от боли, которая стала как будто еще сильнее по сравнению с сегодняшним утром. — У нее что-то болит? — Слышу голос мужчины и обращается он явно к директрисе. Даже обидно, что он не спросит у меня напрямую, я бы рассказала что у меня на самом деле болит и от чего. — Да. И все от ее плохого поведения. — Сжимаюсь, направляясь в ванную комнату, снова опираясь о стену, чтобы просто не рухнуть на пол. — А если она продолжит показательно страдать, то болеть будет еще сильнее. — Слышу ее строгий тон и тут же стук каблуков, который ко мне стремительно приближается. Оборачиваюсь и вскрикиваю от того, как быстро Шольц оказалась около меня и как строго смотрит на меня. Пытаюсь отойти от нее, чтобы шмыгнуть в ванну, но женщина хватает меня за челюсть и подносит мое лицо к себе. — Ты поняла меня, Нина? — Шипит Шольц, а я судорожно киваю, боясь того, что меня сейчас толкнут и я полечу на пол, а учитывая мое состояние, это падение для меня будет очень болезненным. — Я поняла. — Пытаюсь удержать слезы, но у меня не получается и одна слезинка предательски скатывается по щеке. — Я больше не буду. — Тут же лицо обжигает пощечина и я чуть не падаю на пол от неожиданности и силы удара. — За слезы. — Как бы поясняет женщина, а я уже не могу сдерживать себя, заливаясь слезами и непрерывно всхлипывая, кроме того, боясь, что мне сейчас прилетит еще сильнее за то, что не могу сдержаться. — Ты мне хочешь вазу своими слезами наполнить, а не водой, я так погляжу? — Мотаю головой и смотрю на стол, рядом с которым стоит Эрнст и просто смотрит на нас, причем достаточно пофигистичным взглядом, будто он каждый день видит, как его сестра избивает ребенка за то, что он просто заплакал. Вся в слезах захожу в ванну и слышу, как они о чем-то переговариваются. Может ее брат все-таки скажет ей о том, что со мной можно было бы обращаться чуть помягче, чем она это делает? Ставлю вазу под кран и включаю прохладную воду. Никогда бы не подумала, что у Шольц может быть брат и что она с ним может быть еще и в хороших или хотя бы нейтральных отношениях. Была бы я ее сестрой, то узнав о том, что она делает и какой она человек, просто бы отказалась от нее, не став даже слушать глупые оправдания. Вода уже набирается до половины и я задумываюсь о том, нужно ли набирать ее полностью или нет. Я бы точно не стала покрывать ее, защищать и в целом, общаться. Мне было бы противно даже находиться с ней в одной комнате и просто осознавать, что она мне родная по крови. Всхлипываю от таких мыслей и понимания, что я все равно остаюсь жертвой в данной ситуации и ее сестрой я могу быть только во сне и поступать так, как рассуждаю, тоже. Шольц права в том, что я зависима от нее, мне никуда не деться и нужно просто смириться с положением ее девочки. Мне кажется, ее брат такой же, как и она, если продолжает с ней общение и не обращает внимание на ее страшные действия в мою сторону. Или он просто не знает, что пощечины — это самая малость от того, что она делает со мной. Может он и правда не знает о насилии? Чувствую, как ноет спина от клейма и от того, как впивалась своими ногтями туда Шольц и выключив воду, решаю посмотреть в зеркале как это все выглядит. Поворачиваюсь спиной и поднимаю кофту от пижамы, рассматривая бинты через которые просвечивалось что-то алое и бурое. Видимо, когда меня бинтовали, клеймо все еще кровоточило и поэтому на бинтах остались следы. Интересно, и сколько времени понадобится на то, чтобы моя спина зажила и боль перестала меня беспокоить? Явно не пару дней, а, возможно, и несколько месяцев. А за это время далеко не факт, что Шольц не нанесет мне новых ран и повреждений от которых я просто умру. — Нина, ты там уснула? — Слышу строгий голос Шольц и тут же поправляю на себе кофту, беру вазу и выхожу обратно в комнату, видя, что Эрнст сидит на диване, а директриса в своем кресле, закинув ногу на ногу. — Если бы я не позвала тебя, ты бы еще сутки стояла у зеркала и рыдала, жалея себя? — Мотаю головой, не понимая, как она поняла что я делала. Ну, хоть не догадалась, что я рассматривала спину. — Как видишь, с послушанием у нас пока туго. — Проговаривает женщина, взяв букет цветов и ножницы, которые она видимо предварительно достала из стола. — Хотя ее воспитанием я занимаюсь уже давно не первый день. — Шольц начинает срезать несколько сантиметров от стеблей роз и я просто стою, не зная куда себя деть и куда сесть. — Может девочке ласки не хватает, заботы там. — Говорит ее брат и я смотрю на него во все глаза. Да, именно этого мне и не хватает, пусть скажет громче. — Нельзя же только кнут использовать, забыв про пряник. — Он задумывается, а я вижу, как Шольц смотрит на него скептически, закончив подрезать цветы и поставив их в вазу. — Так это говорится? — Женщина усмехается и рассматривает розы, переводя взгляд на меня. — Ремня ей не хватает. — Вздрагиваю, и вся поникаю, понимая, что ее никто не переубедит в ее методах, даже родной человек. — Ты ее не знаешь, Эрнст, она не такая милая, как кажется на первый взгляд. Всегда, когда я наказываю ее, я делаю это за дело, за какой-то проступок, который она чаще всего совершает намеренно. — Поджимаю губы и все пытаюсь отыскать себе место куда присесть, а лучше прилечь. — Ты помнишь коньяк, который ты мне прислал? — Он кивает и улыбается широкой улыбкой. — Понравился? — Эрнст обращается к женщине, а директриса поднимает бровь и ухмыляясь, смотрит на меня. — Понравился, Нина? — Потупляю взгляд и смотрю на свою забинтованную руку, вспоминая вчерашний вечер и ночь. — Не очень. — Поджимаю губы, а Шольц только зло выдыхает, как будто сдерживается, чтобы не убить меня прямо здесь и сейчас. — Да что ты. — Она наигранно удивляется и смотрит на своего брата. — Она его мало того, что открыла и выпила, так еще и разбила, разлив остатки. Запах до сих пор выветриться до конца не может, хотя у меня уже три раза в кабинете пол мыли и проветривали. — Мужчина как-то странно смотрит на меня и вздыхает, поправляя на себе костюм. — Ладно, я пришлю тебе другой, хочешь? — У них действительно очень милое общение. Точнее милое со стороны ее брата, а не с ее. — Как раз ко дню рождения получится. — Не надо мне ничего. — Зло проговаривает Шольц и стучит пальцами по столу, извлекая второй рукой из ящика стола сигареты. — Лучше мозги ей пришли. — Он усмехается, а я только сильнее сжимаюсь вся, понимая, что краснею. Она меня просто унижает перед своим братом, как может. Это тоже своеобразный вид насилия? — Ида, ты слишком ушла в работу, нужно немного отдохнуть. Ты когда себе последние выходные устраивала? — На минуту зависаю, пытаясь понять как он к ней обратился и что это за имя. — Я предлагаю… — Его прерывает кроткий стук в дверь и я вижу, как Шольц чуть закатывает глаза и тяжело вздыхает, смотря на дверь так, будто хочет ее испепелить и того, кто за ней тоже. — Что сегодня за день открытых дверей в моем кабинете? — Женщина проговаривает это тихо, но я слышу, и, по моему, ее брат тоже. — Зайдите. — С этими словами она поджигает сигарету и тут же делает глубокую затяжку, выдыхая дым в сторону. — Здравствуйте, Аделаида Юрьевна. — Слышу тихий голос, как только дверь открывается и вижу, появившуюся на пороге Стасю, с замотанной головой. — Здравствуйте. — Кивает она Эрнсту, как будто знает его и поджимает губы, подходя к столу. Мне она только кивает головой и чуть улыбается, а я потупляю взгляд, не в силах смотреть на ту, которой причинила боль. — Здравствуй, Станислава. — Шольц рассматривает ее забинтованную голову и бросает на меня строгий взгляд. — Что ты здесь делаешь? — Женщина говорит это достаточно строго и я отхожу чуть в сторону, боясь, что мне может прилететь. Не понятно за что и почему, но у Шольц всегда найдутся ответы на эти вопросы. — На сколько мне известно, у тебя постельный режим. Анна Николаевна знает, что ты здесь? — Стася только мотает головой и виновато прикусывает губу. — Извините, пожалуйста, но мне просто нужна ваша помощь. — Смотрю на Стасю скептическим взглядом, пытаясь дать понять, что она обратилась совершенно не к тому человеку, если ей нужна какая-то помощь. Во-первых, ее помощь не бесплатная, во-вторых, это помощью назвать нельзя. Это просто изощренные издевательства под видом этой самой помощи. — Так. — Шольц тушит почти целую сигарету в пепельнице и смотрит на Стасю выжидающим взглядом. — Ты ослушалась Анну Николаевну, нарушила правило и пришла ко мне. Мне даже интересно что это за срочное дело в котором тебе требуется моя помощь, учитывая нарушения, на которые тебе пришлось пойти. — Стася виновато хлопает глазами и вздыхает. — Я прошу вас поговорить с Анной Николаевной или дать мне разрешение на то, чтобы учиться во время больничного. — Выпаливает Стася на одном дыхании и я непонимающе смотрю на нее. — Анна Николаевна забрала у меня все учебники и книги, она забрала у меня даже дневник посещаемости и отчет о поведении. Я ничего делать не могу. Мой день состоит из того, что я сплю, ем и терплю эти ужасные уколы. — Стася поджимает губы и такое ощущение, что она сейчас заплачет, но она не делает этого и только смотрит на Шольц, как будто ждет от нее какого-то ответа или кивка, чтобы продолжить. — Я так не могу. — Она мотает головой и тут же морщится, кладя одну руку на затылок, как будто придерживая голову, чтобы она меньше болела. — Я в состоянии делать уроки, я могу брать задания, чтобы закрывать свои пропуски. Пожалуйста, поговорите с Анной Николаевной. Она не хочет меня слушать. — Девочка разводит руками и я вижу, как Эрнст сдерживает смех, прикрывая рот рукой, как будто вся эта ситуация его забавляет. — Станислава. — Шольц выдыхает, как будто собираясь с мыслями и встает из-за стола. — Пойдем-ка, поговорим. — Вздрагиваю, когда женщина проходит мимо меня и берет Стасю за плечо, ведя на выход из кабинета. — С Анной Николаевной? — Спрашивает Стася и Шольц только усмехается, смотря на нее, как на ребенка. — И с ней тоже. — Они выходят и дверь хлопает, оставляя меня наедине с братом Аделаиды Юрьевны. Неловко переминаюсь с ноги на ногу и раздумываю что мне делать и куда себя пристроить. — Нина? — Вопросительно обращается ко мне Эрнст и я киваю. — Ты не стой там, садись рядом, я же не кусаюсь. — Он снова улыбается широкой улыбкой и я неловко киваю. Медленно подхожу к дивану и сажусь на его краешек, вздрагивая от боли в заднице. Как я вообще буду ходить в туалет? Тем более, что мне уже хочется, а я даже подумать боюсь о той боли, которую мне придется там испытать. — И не бью, как Ида, не переживай. — Только поджимаю губы на его слова. То, что он не одобряет насилие — это, конечно, хорошо, но лучше бы он тогда и Шольц как-то сдерживал хотя бы в своем присутствие. А так, получается, что он не одобряет его только на словах, а вживую еще как за. — Ты такая молчаливая. Может расскажешь что-нибудь о себе? — Непонимающе смотрю на него и все еще не могу привыкнуть к странному акценту, который сильно режет уши. — Мне нечего рассказывать. — Пожимаю плечами и задумываюсь о том, что сейчас происходит у Стаси с Шольц. И все же, Стася странная. Я бы была очень рада ничего не делать и быть на больничном. Да, уколы неприятные, но если к ним еще и уроки прибавились бы, то я бы точно с ума сошла, а Стася хочет это разрешить ей делать добровольно. — У меня слишком мрачная жизнь, чтобы поддержать какой-то позитивный диалог. — Он понимающе кивает, а я откидываюсь на спинку дивана. — А вы старше Аделаиды Юрьевны? — Я? Нет. — Он протягивает последнее слово и усмехается. — А что, похоже на то? — Пожимаю плечами и не понимаю его оптимизма. Он разве не видит в каком я состоянии? Мне точно не до смеха и шуток. — Мы двойняшки. — Удивленно киваю головой и начинаю понимать почему они настолько похожи внешне. — Видимо с очень разными характерами. — Вздыхаю и пытаюсь сесть удобнее. — Почему ты так считаешь? — Он действительно хочет это услышать? Ну, сам напросился. — Я, конечно, вас не очень хорошо знаю, можно сказать, что даже не знаю, но могу сказать точно, что ваша сестра с ужасным характером. — Выпаливаю и боюсь, что он сейчас меня одернет или ударит, но он смотрит на меня, как будто ожидая продолжения. — Вы за это время часто улыбались, легче воспринимали какие-то ситуации, не вспыляли, а она меня бьет, постоянно унижает, она наказывает меня за каждую провинность, угрожает и… — Замираю на секунду, думая сказать или нет. — и насилует меня. — Он молчит, а меня уже не остановить. — Она насилует меня каждый день, она лишила меня девственности, она разорвала меня, повредила и не дает обезболивающего. — Всхлипываю и чувствую, как слезы текут по моему лицу, замыливая глаза и перекрывая обзор. — И издевается она так не только надо мной, она позволяет своим сотрудникам трогать девочек и присваивать их себе. Вот видели Стасю, которая сейчас забегала и просила разрешить ей уроки делать? — Он кивает и причем достаточно невозмутимо. — Так вот Анна Николаевна о которой говорила Аделаида Юрьевна, как раз насилует Стасю. Станислава является ее девочкой. И у нее нет никакой свободы действий из-за этих правил, как и у меня. Здесь ад на земле и вы спрашиваете почему я молчаливая? — Вытираю слезы и понимаю, как тяжело мне успокоиться. — Теперь я забираю свои слова назад. Ты не молчаливая. — Он усмехается, причем эта усмешка напоминает мне Шольц. — А очень даже говорливая. — Он задумывается. — Так же можно сказать? — Непонимающе смотрю на него, но киваю. — Понимаешь, с Идой я постоянно на немецком общаюсь, живу тоже в Германии, мне просто не с кем практиковать русский язык. — Получается, что вы немцы. — Подвожу итог и задумываюсь. Я всегда думала, что Шольц русская и у нее просто нетипичная фамилия, а оказывается, что нет. — А почему Аделаида Юрьевна решила переехать в Россию? — Вытираю новые слезы и всхлипываю из-за недавнего всплеска эмоций. — Захотела. У нас мать была русской и учила нас этому языку с рождения, но жили мы всегда в ГДР, потом уже в нынешней Германии. — Делаю вывод, что знания по истории и географии у меня тоже не очень, так как сначала я даже не поняла о какой стране он говорит. — Потом что-то случилось у Иды в личной жизни, что она больше не захотела жить в Германии и решила переехать. — Если окажется, что этот дьявол был замужем, я прямо здесь сознание от шока потеряю. — Я же не встану против ее решения, вот поэтому и разъехались. — А родители против не были? — Осекаюсь, понимая, что, возможно, это слишком личный вопрос. — Не будем касаться темы родителей. Это не та тема, которую стоит использовать для нашего диалога. — Мне становится неловко и я киваю. Сама же не люблю, когда дело доходит до моих родителей, а тут меня что-то понесло. — Извините. Я что-то разошлась. — Смущенно отвечаю ему и вытираю последние слезы, боясь, что Шольц заметит, что я рыдала. — Могу напоследок дать тебе совет. — Он задумывается и я слышу стук каблуков по направлению к кабинету. — Не стоит складывать мнение о человеке сразу после знакомства. Он может оказаться совсем не тем, за кого себя выдает. — Эрнст усмехается, а я непонимающе смотрю на него. — И доверять тоже не стоит. — Тут же дверь открывается и к нам заходит Шольц, по-моему, в лучшем расположении духа, в отличие от того, какое оно у нее было когда она уходила. — Ich habe es vermisst. — Вдруг говорит Эрнст, усмехаясь, и я смотрю с непониманием на него и на Шольц. Зачем переходить на немецкий, если понятно, что я не знаю этот язык? Они от меня что-то скрывают? — Ersinne dich nicht. — Отрезает Шольц и тоже усмехается, подходя к столу и садясь на кресло, тут же вынимая пачку сигарет. — Душа моя, ты опять рыдала? — Женщина презрительно смотрит на меня и я сжимаюсь от этого взгляда. — Иди-ка сюда. — Шольц манит меня двумя пальцами к себе и я вздыхаю от страха, кое-как отрываясь от дивана. — Ты разрешила девочке заниматься? — Слышу от мужчины, а директриса кивает на свои колени. — Конечно, нет. — Кто бы сомневался, что Шольц никогда не пойдет навстречу. — У нее сотрясение мозга, ей нужен строгий постельный режим и отдых. Единственное, что я разрешила ей делать, так это читать книги, но не более часа в день, чтобы не перегружать глаза и мозг. — Аккуратно присаживаюсь на колени к Шольц и она сильнее прижимает меня, проведя ногтями по моей руке. — Ты говорил о каком-то предложении для меня. Помнишь? — Даже я уже забыла, а она помнит. Женщина тут же делает затяжку, поджигая сигарету и выдыхает дым мне в лицо. Кашляю и всхлипываю от ее действия, Шольц действительно отбивает у меня все желание когда-то в своей жизни попробовать покурить. Меня даже начинает мутить от этого запаха. — Я здесь пробуду еще неделю, нужно наладить поставки. — Поставки чего? Он связан с экономикой между Германией и Россией? — Сегодня пятница, можешь завтра приехать домой, сможем провести вместе выходные. Субботу и воскресенье. — Женщина снова делает затяжку и я задерживаю дыхание, не желая вдыхать этот дым. — Можно погулять или просто обсудить что-нибудь. — Надо подумать. — Шольц действительно задумывается и смотрит на меня, как будто анализирует мое состояние. — Ты же знаешь, мне достаточно сложно покинуть работу. Даже на выходные. — Он кивает, как будто соглашается и я морщусь от очередной затяжки, дым от которой летит мне в лицо. — Но я постараюсь приехать. — Резко вздрагиваю от того, что руке вдруг становится горячо и больно, смотрю на нее и вижу, что Шольц потушила об меня сигарету, оставив на моей коже круглый красный след с остатками пепла. — И я буду так делать всегда, душа моя, пока ты не научишься сдерживать свои слезы. — Проговаривает Шольц, беря меня за подбородок и заставляя посмотреть ей в глаза. Поджимаю губы, чувствую, что сейчас снова заплачу, но держусь, смотря на потолок. — Ида. — Шольц обращает внимание на своего брата и я быстро вытираю подступившие слезы, боясь, что меня сейчас снова ударят или что-нибудь потушат об меня. — Dein Mädchen hat mich gedrückt, während du nicht im büro warst. — Шольц внимательно слушает его, а я боюсь пошевелиться, опять не зная о чем они говорят. Как же это ужасно, находиться в компании людей, которые говорят на своем языке, игнорируя твое существование. — Sei vorsichtig. Sie erzählte mir alles, was möglich war. — Женщина как-то зло смотрит на меня и я сжимаюсь, не понимая, что он ей такого сказал, чтобы она так на меня посмотрела. — Wenn es eine fremde Person wäre, könnte dies zu unnötigen Konsequenzen führen. Du verstehst. — Ja, ich verstehe.— Я вижу, как Шольц сжимает кулаки и кладет свою тяжелую руку мне на плечо. — Ich werde mit ihr reden. — Эта фраза прозвучала почему-то грубее, чем все предыдущие и у меня появилось огромное желание слезть с ее колен и убежать или куда-нибудь спрятаться. Я не знаю почему, но еще примерно минут двадцать они общались только на немецком, как будто полностью забыв про меня. Я даже в какой-то момент думала просто слезть под шум с колен Шольц и пересесть, а может и вовсе уйти, но когда я попыталась это сделать, то тут же получила по голове, поэтому последующее время я просто сидела и слушала непонятный шум из которого даже слова не всегда вычленяла. Шольц не гладила меня, даже почти не прикасалась, но за время разговора выкурила еще одну сигарету, которую так же об меня потушила, от чего я взвизгнула и чуть не заплакала от обиды и боли, но вовремя одернула себя, понимая, что сделаю только хуже. — Ты можешь меня не провожать. — Вдруг слышу русскую речь от Эрнста и даже вздрагиваю от неожиданности. — Встретимся завтра? — Шольц кивает и даже выдает что-то наподобие улыбки, хотя, на мой взгляд, это больше походило на оскал. Как только он вышел, Шольц тут же резко встала с кресла, от чего я буквально свалилась на пол, не успев подставить руки. Больно ударяюсь грудью и рукой об пол и непонимающе смотрю на женщину, которая угрожающе нависает надо мной. — Аделаида Юрьевна… — Протягиваю, надеясь понять чем я заслужила очередное наказание и тут же Шольц хватает меня за больную руку, которую вчера сама же и вскрыла, и дергает вверх. — А-а-а! Больно. — Вскрикиваю, закрываясь от Шольц, но это не помогает и мне тут же прилетает такая пощечина, что даже на секунду оглушает, выбивая из реальности. — А теперь, душа моя, мы поговорим.