Diablo

Мирские терзания, жизни людей. С верхов он присматривал за многочисленными судьбами, следил за тем, чтобы линии бежали своим чередом, чтобы предначертанное не сбивалось с пути. Сколько возможностей, столько и соблазнов. Он испокон веков наблюдал за этим беспокойным течением, за смертью и жизнью. Даже несмотря на кротость жизни, его удивляло то, как много люди успевали сделать за отведённое время. Каждый их пережитый день — суматоха эмоций, насыщенность событий. Порой он даже завидовал им, что так несвойственно было испытывать ангелу по отношению к смертным существам. Жизнь для него является ценностью, но, так долго проживая в этом мире, сложно сохранить дрожащие к ней чувства. Бывало такое, что жизнь для него обесценивалась из-за постоянных метаний и наблюдений за Землей. Так сильно ему хотелось ощутить всё то, что чувствовали они, прожить, отречься от ангельского бремени и стать тем, за кем он сам наблюдал. Единственным выбивающимся из привычной колеи был день, когда он ощутил, как на одного из его подопечных оказали влияние со стороны. Это было обыденным делом — людей увлекали соблазнами, склоняя к грехам. Но то влияние, что он почувствовал, абсолютно иное. Из человека кто-то вытягивал душу. Просто так. Напрямую. И если раньше у него не было права встревать, предоставляя человеку выбор решать самому, что для него важнее, то сейчас ангел просто не мог пустить всё на самотёк. Смерть, горе и страх клубами вились вокруг тела, поглощая его своими щупальцами. Не так он представлял свой первый визит. В мечтах ранее было бескрайнее небо, горы и моря, штиль прибрежных вол, а также полная свобода. Рука его сама по себе легла на сердце и сжала ткань от боли и той картины, что развернулась пред ним. Нет. У него не было прав на такие мысли. Люди умирали, а он сожалел лишь о том, что именно так всё происходило, что именно в это время он оказался здесь. Как эгоистично с его стороны. «Неподобающе», — сказал бы ему брат. Всё есть тьма. Глаза закрыты, но ангел отчётливо чувствовал всеобщее осуждение своих собратьев и вновь забывался. И про завет, и про устои вековые, что выжжены должны быть в памяти, забывал. За это нет ему прощения. Небоскрёбы. Там, на крыше, смотря чётко в усыпанное звёздами небо, лежали обездушенные человеческие тела. Белые и холодные. Вглядываясь, ему казалось, что в бездонную синеву под глазами с всевидящих звёзд сыпалось золото. На ресницах собирались невыплаканные слёзы, а на губах — мольбы. Ангел шёл, но всё, что представало у него на пути, — лишь трупы, коих бесчисленное множество. Никогда он не видел столько мертвецов. Во взоре их безжизненном до сих пор плескалось всё то прекрасное мирское, что ангел за это время успел повидать. Их семьи, любимые, неисполненные мечты, их горести и радости. Ему безумно больно за них, но он пообещал, что отыщет того, кто так распорядился с жизнями, данными самим Богом. И ангел шёл. Кровавой толпой из тел и одной лишь смерти он следовал за адовым всадником. Ему понадобилось немного времени, несмотря на то, что по людским меркам прошло более пятидесяти лет. Наконец нашёл. Сущий сгусток тьмы, ненависти и мёртвых душ предстал пред ангелом. Тогда весь свет словно стянулся до одной точки, оставляя лишь мрак и холод. Тогда вдохнуть он был не в силах. Смотря на переполненные жгучей яростью глаза, ему казалось, что его погибель перед ним стояла. Живой контраст обсидианов взглядом зарывал его в холоде земли и одновременно бросал в пылающий огонь. Заранее он знал, что схватку эту проиграет, и, видя едкую усмешку, осознавал, что лёгкая смерть его не ждёт. Он будет биться в мучениях, агонии, но умрёт только тогда, когда ему позволят. Теперь страх переполнял его тело. Теперь он так же, как и жертвы до него, чувствовал застрявший комок в горле и вибрацию в сжатых лёгких. Шаг назад, и белоснежные крылья за спиной раскрылись. Миг до того, как из его уст вырвалось бы имя брата, и удар затылком и спиной о стену, что не выдержала такого напора, испещрилась трещинами и порушилась. На шее сжались длинные, ледяные пальцы, а щёку щекотало чёрное перо. Ему открылся вид на переливающиеся крылья цвета ночи, что по размерам превосходили его. Опасность, что чётко прослеживалась в чёрных провалах. Не знал. Он совершенно не знал и не понимал, что делать. Кислород перекрыли крепкой хваткой на горле, а изо рта доносились лишь хрипы и сипения. Ангел пытался скинуть всадника с себя, но лишь впустую тратил свои силы. Демон душами и энергией чужой питался. И, как бы он ни старался, ему не одолеть существо, что старше его на многие тысячелетия. На языке чувствовалась прекрасная сладость, стоило только провести по нежной коже там, где начинали проявляться синяки от его пальцев. Кто бы мог подумать, что ангелы, спустившиеся в земной мир, так хрупки? Данная ситуация откровенно забавляла демона. Одно вводило в исступление гнева: как на его поимку смели отправлять столь слабых невеж? Он, и не моргнув глазом, мог отправить его обратно к собратьям и отцу. Но нет, такая учесть слишком проста. Он хотел развратить и с грязью смешать, хотел показать всем небесным, кто они на самом деле. Ничем не отличающиеся от него и таких, как он. Но не знал всадник, чего это будет ему стоить. Он не понимал, что сам себе вырыл яму, из которой уже ни выбраться, ни спастись. Цена даже для него оказалась слишком высока. В конце он расплатился своей прогнившей, ядовитой душой. И не вернул покой, и не вернул того, кто поселился в сердце. Все мосты он собственноручно сжёг.

***

Они тихо сидят на небольшом балкончике их общей квартиры. Три часа ночи, свет фонарей и звёзд, а ещё бескрайнее ночное небо. Оно было удивительно в своей глубокой мгле и разбросанных, словно кистью, огоньках. Прохладная свежесть окутывает тело, слегка морозя нос и оседая где-то на дне лёгких. Осень медленно, но верно приближается, сообщая об этом слегка пожелтевшими листьями и испортившейся погодой. Дождь идёт уже вторую неделю, и прямо сейчас он продолжает мелко моросить по крышам зданий и балконным перилам, образовывая небольшие лужицы на краю бетона. Однако им ни плохая погода, ни промозглый холод не мешают. Они всё так же продолжают сидеть в истрёпанных и грязных креслах, лениво попивая соджу. — Почему именно ночное небо? — спонтанный вопрос, который он почему-то решил вдруг выпалить. Сокджин сам не знает отчего, но его всегда интересовало, почему парень больше ничего, кроме неба, не рисует. Это как личная загадка, на которую вряд ли найдет ответ, если прямо не спросит об этом. Чимин даже не сразу понимает, что это к нему обращаются. Из-за этого он глядит на сидящего рядом парня с ярким удивлением и круглыми глазами. На нос неожиданно падает капля. Сокджин усмехается, наблюдая за тем, как Пак морщится и кутается в плед, раздражённо забубнев. Косо смотря на бету, он сипло просит повторить вопрос, так как не совсем понимает, о чём вообще идёт речь. — Ну, почему ты всегда рисуешь только ночное небо? Лишь иногда я замечаю летние пейзажи, но на этом всё, — Ким сонно трёт глаза и прослеживает взглядом за повторяющимися ударами капель о железо. Пак лениво трёт щеку и, чуть задумавшись, поднимает голову, подставляя лицо под блеклый свет половинчатой луны. — Потому что это свобода, — омега встрепенулся, говоря о том, чем его душа горит, что было близко сердцу. — Она истинна и прекрасна в своей сущности. Не все это понимают. Сокджин отпивает из бутылки и посылает взгляд на сонного, но счастливого Чимина. — Кто бы мог подумать, что ты философ, — Ким весело усмехается и переводит взор на синюю гладь, начиная тонуть в небесных красках. Парень всё удивляется тому, насколько небо необычно в своих переливах от тёмно-ультрамаринового до почти чёрного. И это, как сказал Чимин, действительно было прекрасно. — Было бы круто, если за каждое философское изречение мне бы платили пару тысяч вон, — рука ерошит осветлённые кучеряшки. — Нам нечем отдавать за аренду в этом месяце. Не знаю, что мы будем с этим делать. Между ними образовывается молчание. На долю секунды в топлённо-молочных глазах Пака проскальзывает тоскливая обречённость. — Полагаю, нас ждёт трасса? — Сокджин разводит руками в разные стороны, получая от Чимина кулаком в плечо. Смех слетает с его губ, хотя внутри он был весь на пределе. Они задерживают аренду уже полтора месяца, постоянно прося отсрочку. Если так будет продолжаться, их не просто выселят, но ещё и заявление за неуплату накатают. А что им и вправду делать? Оба бедные студенты, на мели. Сколько бы ни трудились на различных подработках: официантами в забегаловках, курьерами, продавцами в круглосуточных магазинах. У них всё равно так и не наскребается денег на аренду. Несмотря на то, что они экономят на каждой мелочи. Ветер холодит спину, забираясь под лёгкую толстовку. — Ну, если нам совсем ничего не останется делать, то думаю, что да, — опалы упираются в пол, изучая каждую его трещинку, каждую неровность. — Я ни за что не пойду просить денег у отца, потому что когда уходил, сказал, что, даже если буду побираться, я всё равно не вернусь, — тихий голос и взгляд исподлобья. — Не хочу нарушать своё слово. Чимина нельзя назвать простым, бедным студентом, несмотря на то, что для самого себя он был именно таковым. Ранее парень принадлежал семье Пак, которая являлась одним из главных звеньев в экономике страны. Она занималась гостиничным и ресторанным бизнесами, что, очевидно, было лишь прикрытием. Основа дохода — многочисленные бордели, торговля омегами и рэкет. Единственное, чем не занимался Пак Мунён, — это распространение наркотиков. Он категорически презирает тех, кто этим не гнушается, потому что считает, что распространение этого яда на своей земле — предательство родины. Однако от этого мужчина всё равно не становится лучше в глазах парня. Все те тёмные дела, что Мунён проворачивает, висят на совести Чимина, давят на грудь и заставляют жалеть о том, что он когда-то родился в этой семье. Сокджин кладёт руку на волосы блондина, тормоша их в разные стороны, тем самым делая из аккуратных кучеряшек воронье гнездо. — Мелкий, прекрати уже грузить себя, — ободряюще улыбается. — Всё будет хорошо. Мы обязательно что-нибудь придумаем, слышишь? — пальцы слегка сжимают плечо, а сам парень не сводит взгляда с младшего. — Ты прав. Раньше справлялись, значит и в этот раз справимся, — губы являют красивую улыбку. Их вновь окутывает молчание. В этот раз оно успокаивает, мягко убаюкивая парней под монотонный всплеск капель дождя. Каждый из них в этот миг размышляет о своём. Кто-то тоскливо вспоминает родного отца, что был счастливой частичкой детства. Кто-то думает о бренности своей жизни, о том, как вытащить себя и друга из ямы, в которую попали. Но на двоих они делят свои страхи и волнения друг за друга. Ведь уже слишком долго живут вместе, слишком хорошо знают характер и чужие привычки.

***

Один, три, шесть. Тела летят, словно сорванные ветром осенние листья. Больше дюжины из них не шевелится, истекая кровью от пуль, что разорвали органы и ткани. Бетонный пол склада пятнается алыми каплями и небольшими озерцами-ручейками, которые оставляют после себя ржавые разводы и неприятную слякоть. Помещение наполняют ласкающие слух крики и булькающие звуки вытекающей из тела крови. Обоняние режет объёмный запах железа. Он оседает в гортани и будоражит разум. Намджун прикрывает глаза, глубоко втягивая в себя весь тот ужас и всю боль, что испытывают находящиеся здесь люди. — Прекрасный аромат, ты так не думаешь? — он бросает беглый взгляд на стоящего рядом Хосока. Уголки губ слегка изгибаются. Чон переводит глаза с картины, на которой собаки потрошат тела мужчин, разбрасывая кишки и остатки желудка, прямо на Намджуна. «Совсем не изменился», — то, что сразу же промелькнуло в мыслях после этих слов. Он помнит его точно таким же жестоким и падким до чужих страданий, несмотря на то, что его изначальная суть была ангельской. Крайне иронично, что он когда-то являлся любимцем Бога. Ухмылка искривляет лицо мужчины. — Тебя всё также будоражит запах крови? — глаза жгут чёрные угли напротив. Они будто бы мерились той чернотой, что сидела в них обоих. — Хотя соглашусь. Пахнет действительно неплохо, — пальцы слегка отводят ворот рубашки, ослабляя его. — Я знаю, что ты не любитель всего этого, — демон быстро достаёт револьвер и стреляет в голову мужчины, что так нагло пытался сбежать. — Выкладывай, зачем ты пришёл? — рука достаёт платок из верхнего кармана пиджака и прикладывает его к щеке, стирая капли крови, попавшие на лицо во время выстрела. — Ты и сам знаешь. Верховные хотят, чтобы ты вернулся, — внимательный взгляд. Намджун прищуривает глаза, поджимая губы. Из рта вырывается тяжёлый выдох. Он поворачивает голову, смотря на то, как его человек перерезает горло врагу, как из-за оглушительных выстрелов разлетаются чужие мозги. Склонив голову к плечу, Ким начинает погружаться в мысли о том, почему именно сейчас они просят его вернуться. Ведь демон не один и не два века вот уже скитается по Земле. Так почему же сейчас? Конечно, это вполне могло произойти из-за того, что его любимая «пташка» наконец переродилась. Если это действительно было так, то тогда ему понятны их мотивы. Эти крысы, что сидели наверху, просто боялись повторения истории. Так как из-за горя Намджуна на Земле произошло достаточно много бедствий. Смешок слетает с его губ. — В данный момент я немного занят, — рука пропускает светлые пряди волос, укладывая их назад. — Пусть подождут век-два. — Так не получится. Брови ехидно изогнулись. — Действительно? — мужчина похлопал по бедру, призывая к себе одного из псов. — Я волен делать всё, что пожелаю. И тут ни ты, ни Верховные ничего не смогут сделать, — чуть приседая, он оглаживает рукой жёсткую шерсть. Пожар адских врат распаляется вокруг двух фигур. Ещё немного, и, кажется, этот склад загорится, сжирая всех находящихся в нём людей. Демонов он не тронет, ведь эта стихия им принадлежит. — Не будь таким самонадеянным, — жёсткая ухмылка украсила лицо Хосока. — Предупреждаю тебя как старого друга — возвращайся, а иначе пожалеешь. Смех разрезает напряжённость, витавшую в воздухе острыми лезвиями. Чон поджимает губы, и видимые желваки играют на его щеках, говоря о том, что терпение медленно, но верно заканчивается. Он клацает зубами и, махнув рукой, разворачивается, идя к выходу из здания, бросая на прощание лишь одно: — Я тебя предупредил, а последствия принятого решения ты будешь разгребать уже сам. Удаляющаяся тень ползла по бетону скручивающимися завитками, разрастаясь выше к самому потолку. Людей бы сие явление испугало, но Намджун не был человеком, и поэтому, заинтересованно провожая фигуру взглядом, он тихо сказал вслед: — Если хватит смелости, пусть попробуют что-то сделать, — плотоядная насмешка украшает его лицо, — а то за столько времени я уже совсем расслабился и успел отвыкнуть от иерархии демонов. Главное только, чтобы никто не посмел тронуть его мальчишку, а то он камня на камне не оставит. И виновника никто и ничто не сможет спасти, пока Намджун будет истязать чужую душу, будь то демон или ангел.

***

Несясь вдоль каменных тропинок, его подгоняет гул собственного сердца. Небольшая галька под ногами замедляет бег, заставляя пару раз оступиться и почти упасть, из-за чего на одном выдохе с губ слетают маты. Подняв взгляд, натыкается глазами на кованную ограду. Ещё чуть-чуть. Слыша где-то вдали крики мужчин, Юнги содрогается всем телом и нервно сглатывает. Крепко сцепив зубы, он сильнее ускоряется, делая последний рывок, и запрыгивает на кирпичное основание. Ухватившись руками за железные прутья, парень только ставит ногу на стойку, как в этот же момент его ощутимо тянут назад. Тупая боль раскалывает затылок, отчего в глазах на долю секунды темнеет, но стоит почувствовать на вороте футболки хватку, встряхивает головой, приводя зрение в порядок. — Долго ещё собираешься бегать, сучёныш? — рычание. Треск ткани. Крепкая рука приподнимает ослабленное тело омеги на ноги, попутно рвя футболку. Неужели всё? Добегался, получается? Нет, он не может сейчас опустить руки. По-звериному ощерившись, Юнги делает то единственное, что ему пришло в голову в этот момент, — хватает мужчину за рубашку и ударяет лбом об его нос. Хруст. Оглушительное рокотание вперемешку с воем раздалось по округе. Воспользовавшись последним шансом, парень толкает альфу в грудь, заставляя упасть на спину и сев сверху, озверело наносит удары по лицу. Он кожей чувствует каждый хруст ломаемых костей, чувствует тепло вытекающей из чужого носа крови. Хищный оскал расползается на омежьем лице, являя мужчине эмоцию явного упоения этой ситуацией. — Блять, — отшвырнув от себя обезумевшего парня, охранник фиксирует его под собой и сжимает руки на тонкой шее. — Как только господин Пак связался с такой поехавшей сучкой? — усмешка. — Нахуй пошёл, — хрипло выплёвывает альфе. — Если убьёшь меня, твой хозяин выпотрошит тебе все кишки. Низкий смех шипяще проходится по перепонкам. Мужчина склоняется к нему и с иронией шепчет: — Никто не собирается тебя убивать. Или ты всё же испугался? А какие песни пел своему дяде, — едкий смешок. — Как не боишься смерти, как готов пойти на всё, лишь бы что-то изменить — пиздёж, да и только, — насмехаясь, он глумливо прищуривает глаза и большим пальцем поглаживает подбородок, сильнее сдавливая кожу. — Если бы ты изначально не стал так брыкаться, всё было бы куда проще. Поэтому потерпи ещё немного. Глотку протыкают раскалённые иглы. Широко раскрывая рот, он пытается вдохнуть хоть толику кислорода — бесполезно. Впиваясь в мужские предплечья ногтями, всё надеется отползти от альфы, судорожно размышляя о том, как выбраться из этого дерьма. Тогда воспалённые отчаяньем глаза цепляются за металл на бедре, что отливал серебром в свете луны. Без лишних раздумий Юнги выдёргивает пистолет из кобуры и, сняв с предохранителя, приставляет к шее, насквозь её простреливая. Влажный хрип вырывается из горла мужчины, и, изумлённо застыв, он ослабляет хватку рук, отчего его тело заваливается в бок. Непрекращающимся потоком кровь заливает лицо парня до того момента, пока, хладнокровно не скинув тело, Юнги не встаёт на ноги. — В следующей жизни поменьше языком чеши, мудак, — просипев. Мин в последний раз кидает отрешённый взгляд на труп и тяжело откашливается. Чуть придя в себя, он утирает руками лицо и подходит к ограде, перелезая как можно быстрее. Ведь парень уверен в том, что этот выстрел слышали с самых дальних углов поместья, и очень скоро сюда сбегутся все собаки, которых на него спустили. Оказавшись за забором, он резко разворачивается, ставит пистолет обратно на предохранитель и прячет его под ошмётками футболки. Обхватив себя руками, Мин спешно направляется к главной дороге и, дойдя до неё, сворачивает в небольшой перелесок, прячась за деревьями. Достав телефон, Юнги пытается поймать сигнал и, промучившись несколько минут, расплывается в довольной улыбке. Нервно набрав контакт, парень с замиранием сердца ждёт ответ. — Ты хоть знаешь, который сейчас час, идиот? — недовольное бубнение раздаётся на том конце телефона. — Начни уже учитывать разницу поясов, пока я тебя… — Стой, послушай меня, — срывающийся голос выдаёт его нервную дрожь. — Я сейчас в Корее, и у меня проблемы, — услышав удивлённый вздох, он продолжает. — Можешь забрать меня? — с надеждой. На пару секунд повисает оглушительное молчание, во время которого Юнги не мог унять колотящееся сердце. — Хорошо, — встревоженно. — Жди меня. Вздох облегчения слетает с его губ. — Спасибо, я тебе сейчас пришлю геолокацию. Позвони, как будешь на месте. Сбросив вызов, парень отправляет своё местоположение и, зайдя чуть глубже в лес, садится на сук, ожидая друга, с которым он так давно не виделся.

***

— Просто ответь, какого хуя, Юнги? Что ты здесь забыл? — напряжение между ними всё нарастает и нарастает. — Почему мне приходится тебя забирать чёрт пойми откуда? Что ты делал в лесу и чья это вообще кровь? — чуть оттягивая футболку и боязливо осматривая ткань. — Что ты, блять, натворил? — тревожно вглядываясь в блеклые радужки, он переходит на тихий шёпот. Нервно сглатывая, парень чуть прикусывает губу и неловко отводит взгляд, всё так же продолжая молчать. — Скажи уже хоть что-то! — рука мягко сжимает предплечье. — Ты хоть представляешь, как выглядел, когда я тебя забирал? Весь в крови, с разбитым носом, синяками, и это можно до самого утра продолжать, — поджав губы, Чимин взъерошивает волосы, тяжело вздохнув. — Я должен иметь представление о ситуации, в которой ты оказался, разве нет? Я помог тебе выйти из этого дерьма сухим, и теперь считай, что мы в одной лодке. Пытаясь успокоиться, Мин набирает в лёгкие побольше воздуха и медленно выдыхает. Наконец подняв глаза, парень потухшим взглядом изучает лицо напротив, незаметно для себя подмечая изменившиеся черты друга. — Я был у дяди, — отрешённо. Цокнув, Пак раздражённо сверлит парня кофейными озерцами. — Я это и так понял. Давай ближе к сути. Прикусив изнутри щёку, Юнги задумчиво рассматривает потолок и, вспоминая всё, что сегодня произошло, невесело усмехается. Всё же поехать к дяде была гениальная идея, лучше и не придумаешь. Какой же он идиот. — Что ты… — не успевает Чимин закончить мысль, как его тут же нагло перебивают. — Месть. Я приехал для того, чтобы вздёрнуть одного мудака, — нервно облизывая губы, с интересом ловит в глазах напротив животный ужас. — И, если всё же посчастливится, желательно оставшись после этого в живых, — чуть осекаясь, он опускает взгляд на нервно теребившие ткань толстовки пальцы. — Что, конечно, маловероятно, но что поделать. Тишина, обрастая напряжением, пускает по реалии трещины и, испещрившись осколками, осыпается после слетевшего с губ Чимина всхлипа: — Я-я... я не знаю, что сказать. Честно, — голос болезненно дрожит. — Думаю, упрёки и отговоры от этой идеи ты слышал от своего дяди, верно? — ответом последовал краткий кивок. — Что ты планируешь делать? Может, нужна моя помощь? Юнги ошарашенно разглядывает красные глаза Пака, не веря его словам. — Нет, не надо, — без толики сомнений. — Я не хочу тебя в это втягивать, мало ли… — судорожно проведя пальцами по синякам на шее, он сжимает челюсти. — Давай лучше поговорим об этом завтра, а сейчас просто расслабимся? — на лицо натягивается привычная маска дружелюбия. Встав с дивана, парень направляется к холодильнику и, зазвенев бутылками, с ухмылкой тянет: — О-о, а ты не изменяешь себе. Выпьем? Следуя глазами за его фигурой, Чимин грустно улыбается, когда друг смешно куксится от глотка соджу. Ему этого очень не хватало. В его последний визит в США всё обстояло настолько запущено, что было страшно улетать обратно. Парень до сих пор помнит, как под бледной кожей яро просвечивалась синева паутинок и как единственным, на чём держался Юнги, были торчащие кости. В особенности не сможет забыть чёрные стекляшки глаз, что сливались с зрачком. Отчего казалось, будто у них нет границ, будто они поглощали весь свет, не оставляя совершенно ничего. Лучше пусть он наслаждается этой фальшивой улыбкой, чем зияющей пустотой.