Осколки жизни

Пребывание в спутанном сознании этого мальца для меня ощущается как нахождение в огромной комнате, переполненной осколками цветного стекла. Каждый осколок отражает свет по-своему, создавая калейдоскоп чужих эмоций и мыслей, которые, как яркие лучи, проникают в мой разум. Это состояние похоже на затуманенный сон, где каждая мысль, как стеклянный кусочек, неожиданно всплывает, чтобы тут же рассыпаться, когда я пытаюсь ее схватить. Насчет него очевидно одно: у него сильно поехала крыша, раз всё в таких мелких стеклах. Я чувствую, что любое воспоминание слово может стать искрой, способной воспламенить тут всё, это вызывает вихрь невнятных образов и чувств. Он то вспыхивает смехом, то затихает, погружаясь в мрачные раздумья, и в этих резких контрастах прячется целая вселенная. — Интересный же это для меня будет опыт, — проговорила я себе под нос это, трогая эти осколки, пока не пытаясь их складывать, нужно для начала тут всё осмотреть. Осколки этого сознания имеют свои цвета и текстуры — яркие красные осколки символизируют страсть или гнев, холодные синие — меланхолию и тревогу, а теплые желтые — радость и надежду. Они разбросаны по этому внутреннему пространству, и я знаю, что их необходимо собрать воедино, но каждый раз, когда я пытаюсь это сделать, они ускользают от моих рук, оставаясь недосягаемыми. — Тьфу, — только выругалась я. — Да что же это за такое? И это я сейчас нахожусь в подсознании у этого мальчишки, а тут все осколки, чуть ли не размерам с песчинки. Подсознание самый сложный уровень, а мне ещё сознание переворачивать, затем сортировать все его мысли и воспоминания. Если бы мне не сказали, что вот его убивать ни в коем случае нельзя, так как он может ещё пригодиться, то сразу бы отсюда вынырнула и избавилась от него. Ну а так приходится мне собирать этот пазл. Каждая мысль или эмоция сопровождается светом, который они излучают. Я пытаюсь сложить чужую «мозаицу», но детали разбросаны и, кажется, что даже не имеют четкого места. Каждое движение требует усилий, чего очень давно не было, а порой даже его неясные, призрачные воспоминания пытаются врезаться в моё сознание, возможно для того, чтобы вызвать какие-либо эмоции, чувство страха или сожаления, но этот ребенок для меня вообще никто, так что даже малейшего сочувствие у меня не вызывает. Я проглаживала пальцами осколки, обдумывая каждую деталь. — Интересно, насколько сильно он страдает, — думала я. — Насколько глубоко у него этот хаос. Какие события привели к такому разлому? Я не могла не исследовать его чувства, даже если они не вызывали во мне сочувствия. Буквально на поверхности кристаллов модификаций его боли, я ощущала, как будто сама становлюсь частью этого процесса. Осколки, отражающие его смех, вызывали радость, но были такие мрачные куски, что они навевали холодок на душу. Как будто бы их цвета говорили сами за себя, формируя образы, в основном мрачные, но мне и этого было достаточно. — Замечательно, — продолжила я беседу с собой. — Собирать картины чужой жизни, находясь в шатком равновесии между отстраненностью и страхом всё не запороть. Мне казалось, что мысли, всплывающие в его подсознании, иногда казались слишком личными, но при этом слишком ненастоящими, будто тут какой-то дуралей поигрался. «Осколки жизни», думала я, чувствуя, как они режут пальцы: «Прям, как название моей способности». Тут каждая настоящая эмоция требует времени, чтобы ее распознать и понять, но эта сторона реальности парализовала меня. Я взяла один из крупных осколков, зеленоватый с желтоватыми прожилками, и почувствовала, как вспышка ненависти пронзила мой разум. Это явно было обрывком его памяти о том моменте, когда его предали или оставили одного. Я оставила осколок на соответствующем «месте» и вернулась к остальным. Вдруг один из осколков начал светиться новым цветом — он был нежно-голубым, и исходящее от него тепло предвещало спокойствие и умиротворение. — Это воспоминание о каком-то приятном моменте, — задумалась я. — Даже как-то не слишком сильно верится, что у него такое есть. Каждый осколок, прикасаясь к его сознанию, открывал целый мир. Каждый из них придавал ему уникальный характер, меняя интенсивность моего временного пространства. Я собирала услышанные мной обрывки слов, как статьи из книги, и между ними появились новые грани его личности. Вдруг я уловила отголоски смеха, и его осколки, сверкнув при неудачном столкновении, извергли несколько ярких цветов. В этот момент он стал словно ясным и понятным. Я переживала смех вместе с ним, ощутив момент невидимого единства. — Даже не слишком много их выбрасывать пришлось, — сказала, глядя на ту горку «ошмётков», которую собрала. — Теперь хоть без особого мазохизма будем с ним, а сознание можно будет и в другое время собрать, всё равно не понятно с какой скоростью тут работала и долго ли пробыла тут. Выплыв из его сознания, поняла, что нахожусь скорее на какой-то больничной койке, нежели на коленках на полу. — Не понял… — даже каким-то слишком хриплым голосом сказала я. — А что я тут делаю? — Тебя пять дней не могли привести в сознание, — услышала я практически сразу упрекающий голос Ринтаро. — Чего?.. — прохрипела я. — Мама! Я боялась, что ты не сможешь очнуться! — услышала я крик Элис, а через пару секунд почувствовала, как она она запрыгнула на кровать и придавила своим весом. А она оказывается, если так прыгает, то вес очень чувствительный. — Ох… — выдохнула я. — Тебе больно? — спросила меня Элис, глядя на меня большими глазами. — Я чуть сейчас не родила…