Долина смертной тени

Морозное солнце пробивалось сквозь стеклянную крышу оранжереи, и листья южных деревьев цедили его жидкий свет, превращая тень в пятнистый узор. Всплески зелёного, жёлтого и лилового казались ещё ярче на фоне белого полотна за окном. За стеклом завывал ветер, гнал метель и стучал в окна, пока крохотные тропические птички вольготно гуляли по райскому саду. — Правильно ли я понимаю: ты снизошёл до встречи в первый раз за несколько лет, устроил это своё маленькое мероприятие в моей галерее, привёл в неё своего знакомого из чумного района, чтобы теперь отказаться продать мне в мою личную коллекцию единственную картину, о которой я могу просить? Елена и Эосфор сидели за столиком в тени дерева багрянника и пили кофе. — Сожалею, но я не могу продать «Семиглазого бога», — Фор покачал головой. — Кофе просто восхитительный, — заметил он, — премного благодарю. — Да, не такое дерьмо, как местный, — отозвалась Елена, — скажи спасибо бедным южанским сиротам, которые его собирали. Она поставила чашку на блюдце. Кофе был крепкий и почти непроглядно-чёрный, как она любила. Было бы настоящим преступлением портить его молоком. — Ты, верно, считаешь, что это было чертовски остроумно — помахать ей у меня перед носом, а потом спрятать? — Да, довольно остроумно, — улыбнулся Эосфор. — Если тебя и любят, то явно не за чувство юмора, малыш. — Меня за многое можно любить, госпожа Фарсетти. Кстати говоря, вас не было на вчерашней церемонии. Почему? Вы же член Совета Магистров. — Видишь ли, мне нездоровилось, — ядовито возразила Елена. — Иногда меня мучают мигрени. Отвратительные, нестерпимые мигрени. — Простите, я не знал. Сочувствую вам, госпожа Фарсетти. Он уставился на неё с грустным невинным видом, но его глаза были такими же тёмными и непроницаемыми, как и всегда. Багровые, будто смоченные кровью листья бросали глубокую синюю тень на его лицо. — Оставь свою жалость при себе, — отрезала Елена. Она прекрасно знала, почему они с Эосфором так редко виделись наедине. Даже несколько минут в его компании тянулись для неё, как вечность. Как долгая головная боль, как удушающая чешуйчатая петля, обвившая шею. — А автор картин имеет хоть малейшее понятие о том, что ты пытаешься провернуть за его спиной? — спросила Елена. — У Ахселя есть голова на плечах. Вам не нужно за него беспокоиться. — Если в этой голове хоть что-то осталось после тонн таблеток и алкоголя. Такие, как он, плохо поддаются дрессировке. — Я бы попросил не отзываться так грубо о моём друге, — его смеющийся взгляд помрачнел. — Ты называешь «другом» любую несчастную душу, которую тебе удалось обмануть? Звучит нездорово. — Я предлагал дружбу и вам. — Надеюсь, я никогда в жизни не отчаюсь настолько сильно, — отрезала Елена. — Я спрошу ещё раз, а ты хорошо подумаешь и ответишь: какие условия для того, чтобы ты продал мне Семиглазого? Эосфор задумчиво посмотрел вверх, на белое небо за стеклом. — Ох… Ну, может, если вы упадёте на колени и вылижете подошвы моих ботинок? Простите, я пошутил, — он легко рассмеялся, прикрыв рот рукой. — Ну надо же, малыш, как ты вырос, — Елена скривила губы, — а я ведь помню, каким ты был, когда к нам пришёл. Держался тише воды, ниже травы. Со мной даже заговорить боялся. А теперь ты смотри-ка, как осмелел… Жаль, что твоя мать тебя не видит. — А ваша дочь присылает вам открытки на Новый год? — Не присылает уже десять лет. Зато иногда поздравляет с Днём рождения. Ей нравится думать, что я скоро состарюсь и умру. Эосфор снова легко рассмеялся. — Увы, семью не выбирают. — Обычно, — горько усмехнулась Елена. Змеиная петля на шее затягивалась всё туже. Они помолчали. Елена снова отпила маленький глоток кофе и опустила чашку, тихонько звякнув фарфоровым блюдцем. — Вы не выяснили никаких подробностей об убийстве? — спросил Эосфор. — Даже у псин нет зацепок. Плохая новость в том, что и у нас их нет. Они до сих пор даже не опознали тело. Самый обыкновенный мужчина лет сорока, морянин, без особых примет. Ни лица, ни даже отпечатков пальцев. — Чем дальше, тем больше я начинаю думать, что убийство совершил не человек из ордена, — Эосфор в задумчивости подпер лицо ладонью. — Всё это — обычные беспочвенные догадки. Я рада, если в ордене нет идиотов, которые решили, что жертвоприношение посреди города — это отличная идея, но кем бы ни был этот человек, он бросает тень на всех нас. После того, как мы найдём убийцу, состоится суд, и этого человека ждёт заслуженное наказание. Совет членов Уробороса собирался несколько раз в год, помимо собраний по особо важным вопросам, как сейчас. Пусть то, с чем они имеют дело, необъяснимо и опасно, но порядок должен соблюдаться, думала Елена. Убийцу необходимо доставить Великому Магистру и показательно казнить: это лучше, чем если кто-то устроит тайный самосуд и сообщит о наказании уже после расправы. Это может даже стать способом для настоящего убийцы замять дело. Кроме того, казнь послужит хорошим назиданием для остальных. Иначе того и гляди — и всем начнут заправлять люди вроде Эосфора, которые с большим удовольствием ломают всё, что другие много лет строили. Она не слишком понимала, почему мальчишка с таким легкомысленным отношением к правилам так стремится подняться наверх, и как он с такой лёгкостью выслужился перед Великим Магистром. И не только перед ним. Ей было отвратительно наблюдать, как перед ним раскланиваются идиоты, клюнувшие на его удочку. — Кстати говоря, — начала она с напускным равнодушием, — ты не знаешь, где Берт? — Не знаю, — пожал плечами Эосфор. — А что случилось? Елена покачала головой. Она понизила голос и заговорила тише и отчётливее: — Я спрошу ещё раз: где Берт? — Простите, но я правда не могу знать. — Где Берт Сольмани? — не повышая голоса спросила она. Её рука сжалась в кулак. Эосфор удивлённо вскинул брови, посмотрел в дрожащие холодной яростью глаза Елены. — Мы не слишком тесно общаемся, — ответил он. — Я бы не назвал его своим другом. Может, он куда-то уехал? Но, возможно, вы могли бы спросить у других его… — Он собирался купить у вас картину, — с нажимом проговорила Елена. Она могла поклясться, что на словах о друге глаза Эосфора смеялись. — К сожалению, встреча не состоялась. Елена ударила кулаком по столу. В чашках задрожал кофе. — Кончай цирк! Берт исчез, и я знаю, что ты с этим связан! — Мне так жаль, госпожа Фарсетти, — сказал Эосфор с наигранной грустью, — неужели вы правда считаете меня таким ужасным человеком, который может кому-то навредить? …Она бы сорвала с его лица кожу — только так с него исчезнет эта мерзкая циничная ухмылка. — Послушай меня внимательно, мальчик, — вздохнула Елена, потирая висок. — Ты можешь сколько угодно нести свой юродивый бред про любовь, добро, про лучший мир и счастье для всех, но мы оба знаем, кто ты. Люди для тебя просто игрушки, которые ты выбрасываешь, когда тебе надоедает с ними возиться, а для меня они инструменты. Да, они могут быть несовершенны, они могут быть чертовски тупы, но я очень не люблю, когда их ломают. — Послушайте, разве у вас нет дел поважнее, чем поиски Берта и расследование? Елена вопросительно приподняла бровь. — Ваши люди вас не известили? — Эосфор самодовольно улыбнулся и откинулся на спинку стула. — Великий Магистр скоро умрёт, и его место освободится. Я бы хотел, чтобы вы изобразили для меня хоть подобие конкуренции. — Не зарывайся, щенок, — хрипло сказала Елена. В её голосе почти потухла злость. — Ты не знаешь, что такое настоящий ад. — Это угроза? — Нет, я не угрожаю гостям: это невежливо. Грядущая смерть Великого Магистра не слишком её удивила. Разве может кого-то удивить естественное течение жизни? Несколько лет назад она бы посмеялась над подобным цинизмом, но чем дальше, тем больше мир становился плоским и одномерным — сплошная чёрная линия, вытянутая по направлению к вечности. Психические способности Магистра Ше-Нума с каждым годом угасали. Старик увядал и иссыхал, всё больше предпочитая уединение, и даже в этом уединении благодать Семиглазого всё реже снисходила на него. Несчастный умрёт, не зная, какое чудовище он принял в Орден, кому все эти годы благоволил. Не он один допустил такую ошибку. Другая мысль тревожила её сильнее: что, если он умрёт раньше, чем состоится суд? Да и сможет ли он вынести приговор даже сейчас, когда его силы на исходе? Елена молчала. Неозвученные вопросы, стоит думать, Эосфор и сам давно задал, а на некоторые, наверное, уже знал ответ. Последнее пугало больше всего. Эосфор сделал последний глоток кофе. — Спасибо за гостеприимство. Прекрасный кофе. Вы добавили кардамон, да? — Да, — кивнула Елена, — и ни грамма цианистого калия. — За что я вас всегда уважал, так это за честность. Эосфор встал, поправил бежевый пиджак в тонкую полоску, коротко поклонился. — Не буду отвлекать вас от дел, госпожа Фарсетти. Было очень приятно с вами побеседовать. — До свидания, Эосфор, — сказала Елена, не глядя в его сторону. Он подхватил трость и ушёл, а Елена осталась сидеть в кресле, задумчиво глядя на маленьких тропических птичек, в счастливом неведении щебечущих за золотыми прутьями. Она думала о других птицах, которых не смогла поймать в золотые клетки — тех, которых она когда-то с биноклем высматривала в парке возле дома. Елена давно не жила в том доме. И парк рядом уже зарос: забор снесли, оставив две облупившиеся скульптуры и неработающий фонтан. Каждая птица, которую она видела, уже умерла. Она и не хотела ловить их. Только запечатлеть на страницах дневника. Что бы сказала Елена из прошлого о ней сейчас? Посмеялась бы над такой одержимостью схватить за хвост ускользающее время? Над желанием обладать тем, что для этого не предназначено? 12.04. 07:30 Природный парк. Солнечно, ветрено. Жёлтая трясогузка на ветке куста. Она посмотрела на бархатно-чёрную птицу с ярким оранжевым хвостом. Птица смотрела в ответ глупыми смешными глазами. Сколько же ей ещё осталось? Елена вздохнула, массируя виски. — Лана, ещё Тетры, — сказала она. Лана хорошая девушка, подумала она. Немного похожа на её дочь, только не кричит, что не просила себя рожать, и не сбегает в семнадцать лет из дома с каким-то матросом. — И вызови машину через полчаса, — добавила Елена. *** …Почему-то ему вспомнились слова соседа по палате. «Весь мир — это дурка», — говорил Ахселю сосед, лысый, как череп, тощий и синюшный, — «но знаешь, пацан, что самое страшное? На самом деле дурки не существует. Её придумали санитары. А чтобы убедить всех в том, что она есть, им нужны мы. Вот такая вот загогулина, пацан…» После этого он затягивался самокруткой и долго молчал, смотря в серую стену палаты. Видение из прошлого рассеивалось вместе с дымом. Когда-то давно Ахселю хотелось достичь того же уровня просветления, что и он. Когда Ахсель вернулся к себе, ему показалось, что он не был дома не несколько дней, а несколько лет. Знакомый пыльный запах встретил его, как из дальней поездки. Но если бы только это изменилось. Мир вокруг казался пустым и плоским; химеры под чёрными занавесками затихли и больше не шептались. Ахсель сам чувствовал себя нереальным — вот-вот растворится и исчезнет. В нём было не больше жизни, чем в человечке, нарисованном на полях тетради карандашом. Или в белозубом улыбающемся маге на плакате. Он сел рисовать, но дело не шло. В голове было пусто. На секунду Ахсель даже задумался, не может ли его магия начать угасать. Но эта мысль была слишком чужой и непривычной даже для того, чтобы начать её обдумывать. С Эосфором и Палладой они расстались на тревожной ноте. Поговорить с главой Уробороса не удалось, и, наверное, этот шанс он навсегда потерял. Вместо завершения церемонии всё превратилось в беготню и суету. Эосфор выглядел растерянно. Он признался, что теперь не знает, что делать — все об этом подозревали, но никто не думал, что всё случится так скоро. Добавил, что теперь, быть может, ни убийство в парке, ни пропажа Сольмани будут неважны. Сказал, что нужно разобраться с делами, а что до расследования, то он всё ещё собирался поговорить со своими знакомыми, но сейчас правда не до этого, — а когда Ахсель спросил, что ему делать, ободряюще улыбнулся и попросил подождать пару дней. Так Ахсель и вернулся в свою квартиру в чумном квартале. На этот раз с деньгами — оплатой за картину, сожравшую Сольмани и двух иностранцев, чьи имена он даже не запомнил. Но деньги пахли деньгами, а не мертвечиной, и держать их было приятно, а ещё Ахсель никогда не видел таких больших сумм. Может, подумал Ахсель, купить на оставшиеся… Что? Материальный мир продолжал расслаиваться и сереть. Ну, сначала пальто и сапоги потеплее. А еще… Какой-нибудь… фикус, да, и поставить рядом с гипсовым черепом на подоконник. Ахсель вздохнул и склонился над холстом. Рисунки выходили совсем однотипные, и такими же однотипными стали видения, которые, как вспышка, мелькали, стоило ему закрыть глаза. Оскал ослепительно-белых зубов. Два рыцаря-ворона, с мечами и револьверами наготове. Стол был завален одинаковыми набросками, а на холсте белел всё тот же острый оскал на чёрном фоне. Нет, больше не было смысла в этих плоских безжизненных рисунках, подумал Ахсель. После того, что он видел — точно не было. «И что я ему скажу?» — подумал Ахсель, сверля взглядом уродливое полотно. — «Ну, так и скажу, как есть: Фор, думаю, я больше не буду рисовать». Но кто он без своих рисунков? Маг-неудачник, провалявшийся в психушке два года, который до сих пор шарахается людей, как пещерный отшельник? А с недавних пор — убийца?.. Нет, думать вредно, говорил он себе, пока шёл по залитым неоном улицам к бирюзовому кресту медцентра. Ахсель снова вспомнил о монахах, тяжёлой поступью совершающих паломничество в Храм Пустоты. «В последние годы приобретает популярность следующая практика: маг вкалывает себе Тетраграмм и начинает сопротивляться его действию. Далее маг постепенно повышает дозу вплоть до максимальной…» Этот отрывок не давал ему покоя. Звучит жутко, но разве не то же самое произошло с ним совсем недавно? Ахсель остановился в коридоре под одним из плакатов, с которого на него, как обычно, пялился мёртвыми глазами рыжий маг. Поколебался секунду и направился к окошку с вывеской «ТАЛОНЫ НА ДОПОЛНИТЕЛЬНУЮ ДОЗУ». Прошлый запрос он оформлял несколько месяцев назад. Должно пронести, подумал Ахсель, ставя свою подпись. А если нет… «Ха-ха, вот ты сейчас и спалишься, приятель!» — захохотал бы в голове Семиглазый, только с той ночи он молчал. Он протянул подписанный запрос на дозу в полукруглое окошко. Женщина за стеклом лениво взяла бумагу, пробежала по ней глазами, на секунду задержалась. Поставила печать. …Ахсель шёл, петляя дворами. Казалось, даже улыбчивый маг с агитационного плаката смотрел на него с подозрением, не говоря уже о вездесущих статуях ангелов. Чтобы как-то развеять тревожные мысли, Ахсель зашёл в крохотный магазинчик, с двух сторон зажатый глыбами домов, и купил фикус. К чужим взглядам он давно привык, но, наверное, сегодня у него и правда вид был ещё тот: мрачный тип, подходящий под определение «подозрительная личность», с фикусом в руках. Ахсель свернул на другую улицу. За ним, чуть отставая, плавно свернул небольшой чёрный фургон. Он медленно ехал вдоль дороги. На инквизиторский автомобиль непохож, подумал Ахсель, но на всякий случай свернул и прошёл между домами. «Ты просто параноик, мужик!» — сказал бы Семиглазый, если бы только он не молчал с той ночи. Ахсель срезал путь; он почти подошёл к дому в чумном квартале. В момент, когда Ахсель подумал, что, может быть, стоит обойти дом с другой стороны, из-за поворота выскочил чёрный фургон и резко затормозил, взбив колёсами грязную снежную кашу. Из него вышли двое мужчин, крепких, как санитары, и стремительно направились к Ахселю. Они тоже быстро осмотрели его, и, по всей видимости, не приняли его за угрозу, а цветочный горшок — за потенциальное оружие. — Пройдите с нами, — велел другой. — Что вам надо? Очертания татуировок на шеях и руках мужчин показались ему знакомыми. — Госпожа Фарсетти хочет поговорить. Тонированное стекло немного опустилось, и Ахсель увидел знакомый прищур холодных глаз. Мужчина открыл дверь машины. Ахсель поколебался несколько секунд и забрался внутрь. Елена сидела напротив в брючном костюме шафранового цвета и лаковых туфлях. — Давно не виделись, господин Квинт, — сухо сказала она. — Надеюсь, вы согласны на цивилизованный диалог и не будете делать глупостей. Ахсель молча покосился сначала на неё, потом на сидевших по бокам мужчин с каменными лицами. — О чём вы хотели поговорить? — спросил он. — Вижу, вы не воспользовались моим предложением. Дело ваше, — она растянула тёмно-вишнёвые губы в дежурной улыбке, пока ее глаза оставались такими же непроницаемыми. — Не будем ходить вокруг да около. Я знаю, что вы связаны с исчезновением Сольмани. В горле пересохло. — Нет, — выдавил Ахсель. — С чего вы взяли? — Господин Квинт, вы ведь совсем не умеете врать, — снисходительно сказала Елена. — Держу пари, что господин Керн может солгать в одном разговоре больше, чем вы за всю вашу несчастную жизнь. — Если вы хотели поговорить об этом, то мне нечего сказать. Елена взглянула на Ахселя исподлобья, явно не одобрив его тон. Постучала пальцами по подлокотнику, помолчала, будто выдерживая театральную паузу. Воздух зазвенел тревогой; Ахсель судорожно сглотнул. — Я думаю, хотя и не могу знать наверняка, — наконец, сказала она, — что к убийству неизвестного возле канала вы не причастны. — Нет, конечно, нет. Я его не убивал. — Забавно, но даже у псин следствие зашло в тупик. Но народ в Ордене всё равно требует справедливости. Ситуация такова, что невозможно указать на настоящего убийцу. Но это всё равно нужно сделать, понимаете? Ахсель молча кивнул. — И вы понимаете, как это выглядит? Ритуальное убийство, недавно объявившийся загадочный маг с не менее загадочным сюжетом своей картины, а теперь ещё и исчезновение… — Говорите, что… В Ордене хотят повесить на меня убийство? — Вы маг, осколок древней и страшной силы. Многие в Уроборосе будут уважать вас уже благодаря этому. Не всякий осмелится просто взять и назвать вас убийцей. Если, конечно, кто-то не подтолкнёт его к этому. …Этого стоило ожидать, подумал Ахсель. На последних словах в обычно спокойных глазах Елены промелькнула нескрываемая злость. Кажется, он уже видел это выражение, — именно тогда, когда… — Так вы снова об Эосфоре, — заключил Ахсель. — Зачем ему это? — Потому что он страшный человек, господин Квинт. — А вы намного лучше? — ухмыльнулся Ахсель. — Нет, но я умею держать слово. Иногда за это приходится платить, но, по крайней мере, я спокойно сплю по ночам. — Елена посмотрела ему в глаза. — Поэтому, господин Квинт, я предлагаю вам поддержать меня в борьбе за пост Великого Магистра. Знаю, эта идея вызовет у вас… сопротивление, но подумайте ещё раз. Вы не глупы. Я предлагаю вам, в обмен на вашу силу и ваши знания, свою поддержку и защиту, и, конечно, деньги. В отличие от господина Керна, я не говорю ни о каких призрачных перспективах и ни о каком «чуде», о котором он вечно талдычит. — Значит, вы считаете, что Фор меня предаст, и предлагаете предать его первым. — «Предательство» подразумевает разрушение доверительных отношений. В случае с господином Керном, как бы вам ни хотелось верить в чудо, и разрушать-то нечего. Ахсель почувствовал странное бессилие. Тёмный душный салон автомобиля, словно мышеловка. Пристальный взгляд Елены, казалось, изучал каждое его движение вплоть до мельчайшей дрожи пальцев. Ахсель в очередной раз подумал, что смотреть в глаза чудовищам с холстов было проще, чем путаться в паутине непонятных ему интриг. «И что же ты сделаешь, дружище?» — сказал бы сейчас Семиглазый, если бы он мог, если бы он не замолчал… Если бы он только мог сейчас призвать химер. Если бы он только мог незаметно выудить хотя бы маленький блокнот с рисунками из кармана. Оживить хотя бы самую небольшую химеру, нарисованную шариковой ручкой. Если бы он только мог сейчас взять и… Убить. …По телу прошла дрожь от этой страшной чуждой мысли. — Господин Квинт, вы меня слушаете? Я не люблю повторяться. — Конечно, слушаю. Страх отступил. Ахсель вдруг с удивлением почувствовал, как легко и ровно дышится, и даже голос звучит по-другому. Наверное, это почувствовала и Елена, пусть даже на секунду. — Так, по-вашему, мне нужно его бояться? — размеренно проговорил Ахсель, не спуская с неё взгляд. — Как и любому человеку, который мало-мальски ценит свою жизнь, — фыркнула она. Сердце забилось ещё быстрее. Оно билось так не от страха; это было нечто совсем другое. По-другому пульсировала кровь, по-другому бегали электрические импульсы в мозгу, напряжённые, резкие, как молнии. Ахсель почувствовал, как по лицу расползается улыбка. Нет — скорее, кривая, страшная ухмылка. Ахсель неотрывно смотрел на Елену. То чувство, которое плескалось на дне её глаз, было не презрением. Это был страх. — Вы не поняли, — хрипло сказал Ахсель, продолжая улыбаться, — кто кого боится на самом деле. — Сильное заявление, господин Квинт. — Думаете, Фор не понимает, с кем связался? — невозмутимо продолжил Ахсель. — Думаете, он не знает, что его ждёт, если он решит от меня избавиться? В другой ситуации он мог бы одёрнуть себя. Мог бы уже десять раз сказать себе заткнуться. — Он и не от таких избавлялся, — резко ответила Елена, но едва дрогнувший на последнем слове голос выдал её с головой. Ахсель подался вперёд. Каждое чувство усилилось в десять раз. Шершавое кресло под подушечками пальцев, кожаный запах салона и едва уловимый — пряных духов, шум дороги за окном, далёкое завывание сирены; собственное дыхание, тяжёлое и сухое. Ахсель не чувствовал ни тени страха. Елена сидела всё так же прямо и гордо, неотрывно смотрела на него из-под хищно изогнутых бровей, но одной трещины в броне уже хватило. Ему сделалось смешно. Интересно, подумал Ахсель, как она будет выглядеть, когда химера распахнёт перед ней пасть. — Вы не бойтесь, — он понизил голос почти до шёпота, — я ж не кусаюсь. Обычно. А вы просто поговорить со мной хотели и ничего плохого мне не сделаете. — Да, господин Квинт, — медленно проговорила она, — не вынуждайте меня повторяться. Она едва заметно вжалась в спинку кресла, но и это не ускользнуло от его чутья. — Ну тогда, — он откинулся на спинку сидения, всё ещё улыбаясь, — дайте мне время подумать. Вдруг мои воображаемые друзья не согласятся, — он чуть не рассмеялся. — Свяжитесь со мной, — мрачно процедила Елена. — Срок до завтра. Ровно до двенадцати часов. Автомобиль плавно остановился. Один из мужчин открыл дверь, другой толкнул Ахселя в спину. Он вылез из машины. Белизна снега резала глаза. — А фикус? — спросил Ахсель. Мужчины с Еленой сконфуженно переглянулись. — Это не фикус, а аспидистра, — сказала Елена. Ахселю протянули цветочный горшок, после чего дверь захлопнулась. Машина поехала дальше и растворилась в сером потоке. Ахсель поймал на себе несколько брезгливых и откровенно испуганных взглядов, и только затем широкая улыбка сползла с его лица. Всё вокруг казалось ненастоящим: игрушечные машины, домики из картона, зубочистки храмовых шпилей и скрученные из проволоки облысевшие деревья; вот-вот — и чья-то огромная рука покажется с неба и раздавит привычный мирок. «Что на меня нашло?» — подумал Ахсель, и ему захотелось сжаться и исчезнуть. Ахсель поднял воротник пальто и зашагал по дороге. Он был таким же ненастоящим, как вырезанные из папиросной бумаги человечки вокруг, готовые вот-вот порваться на зимнем ветру. *** Помню, когда сосед рассказывал мне про дурку, я долго не понимал. — Ну, допустим, это так, — говорил я. — Получается, мира нет? — Ага. Ничего нет. Только пустота. — Тогда откуда санитары взялись? Значит, было что-то до этого? — Да блин! — Начинал злиться сосед. — Как ты не поймёшь? Дурки нет, но вообще она есть. А санитары есть, но вообще их нет. — А почему… На этом моменте сосед обычно матерился и тушил сигарету. Он был неплохим человеком, а ещё всегда выигрывал у санитаров в карты. Но через месяц его перевели в отделение для буйных, и я его больше не видел. Если бы мне тогда сказали, что я буду вспоминать о временах, когда весь мир ограничивался больничными стенами, я бы рассмеялся. Я смотрю на инквизитора, склонившегося над папкой. Может, и ему есть, что вспомнить?..