Долина смертной тени

Капля крови из носа — такая же рубиново-красная, как драгоценный камень на старинной шкатулке. Елена смотрела на то, как дрожащая испачканная рука расплывалась перед глазами. Снова боль, сжимающая череп тугим металлическим обручем. Снова чудовищные мигрени, и лекарство от них она знает — о, конечно же, знает, только совсем этим не гордится. В последние несколько дней стало совсем плохо. Это всё нервы, говорила она себе. Эосфор впервые за пару лет соизволил поговорить, да ещё и задумал чёрт знает что… Как будто могло быть иначе. Ещё хуже было ожидание. Ей должен был позвонить Сольмани с докладом. Не то чтобы Елена на многое надеялась, когда раздавала ему поручения, но некоторых идиотов следует держать ещё ближе, чем умных людей, считала она. Она покосилась на лаково-чёрный дисковый телефон на тумбочке. Уже неделю от Сольмани ни слуху, ни духу. Конечно, она просчиталась, кто бы мог подумать… — но сейчас любая цепочка мыслей обрывалась, оставалась только невыносимая боль в висках. Рука машинально скользнула в один из ящиков и извлекла маленькую бирюзовую колбу. «Ты только посмотри на себя. До чего же ты докатилась?», — думала Елена, пока лекарство медленно расползалось по венам. — «Отвратительно». Скоро её накроет эйфория, скоро защебечут неоновые птицы в комнате с наглухо закрытыми шторами, и станет все равно на звонок Сольмани, на Эосфора, на любую боль. Елена мягко улыбнулась, глядя на одну из птичек в высокой золотой клетке. Прелестное, глупое создание; красивое и живёт недолго. А человек на редкость уродлив, слишком умён, и живёт дольше, чем стоило бы. От этого все беды, думала она, откинув голову на спинку дивана. Кожаная обивка приятно холодила шею. Телефон на тумбочке молчал; душа Елены тонула в тёмных психоделических волнах; вечер накрывал ненавистный ей город. Тем временем Берт Сольмани уже сидел в чёрном автомобиле с иностранными номерами и на большой скорости нёсся по дороге к старой заброшенной фабрике. *** — Извини, что так выдернул, — сказал Фор. — Сам не ожидал, что Сольмани позвонит так рано. Они втроём ехали в машине по направлению к промышленному району. Спустя неделю выставка закончилась. Картины свезли на склад, который находился на старой заброшенной фабрике. — Он сказал, что будет ждать нас недалеко от склада. — Да ему прям не терпится, — сказала Паллада. Ахсель смотрел, как за окном проплывают городские огни. Заводские трубы подпирали тяжёлое небо, словно бетонную плиту. Машина затормозила возле серых стен. Они прошли мимо забора, исписанного уже затёртыми и выцветшими надписями, зашли в одно из зданий. Широкие квадратные колонны подпирали низкие потолки — продолжение неба над городом. Звук шагов эхом отдавался от стен. Картины хранились в небольшом помещении за железной дверью. Они успели вытащить «Солнце и Луну» и «Выброшенного на берег» прежде, чем появился Сольмани. Он, впрочем, не заставил себя ждать. Сольмани появился, сверкая улыбкой во все тридцать два, озаряя тускло освещённое помещение. Размахивал руками в чёрных перчатках, как дирижёр; на его плечи было небрежно накинуто пальто с меховым воротником. За спиной Сольмани маячили два типа, оба в глухих длинных шинелях. Тот, что повыше и в мягкой фетровой шляпе, держал в руке дюралюминиевый чемодан. Ахсель подумал, что не видел их на выставке, но память на лица у него всегда была паршивая. Последствия того, что в каждом из этих лиц в любой момент можно увидеть что-то совсем нечеловеческое. — Boreu dan, господа! То есть «добрый вечер». Позвольте представить моих коллег, — Сольмани вновь начал раскланиваться. — Это мои давние друзья из Рапсодии, такие же ценители прекрасного. Это господин Магнус, это господин Лаплас, они, как и я… своего рода творцы. — Как и договаривались, деньги вперёд, — сказал Эосфор. Однако господин Магнус даже не шелохнулся. Вместо этого сначала повисла неловкая тишина, а после Сольмани, снова расплывшись в нервной улыбке заговорил: — Знаете, это такое счастье — быть знакомым с такими, эм… Светилами… Бытия… — Берт, прошу, не тяни, — вздохнул Фор. — Послушайте, я несказанно доволен нашей сделкой. Однако, видите ли, мы тут с друзьями посовещались и пришли к, так сказать, консенсусу… В общем, я подумал, почему бы нам немного не расширить её условия? — Хм? Ты что-то хочешь предложить? — Как вы смотрите на то, чтобы я устроил вашему подопечному, так сказать, творческую жизнь? В Рапсодии у меня есть несколько хороших друзей, они могут стать постоянными заказчиками, вот, например, господин Лаплас… Всё это время он избегал смотреть на Ахселя. Его взгляд бегал по комнате, но ни на секунду не задерживался на одном месте. — О, Берт, неужели ты это по доброте душевной предлагаешь? — Эосфор склонил голову набок со скучающим видом. — Обижаешь, обижаешь, — Сольмани выдавил смешок, — я ведь и так несказанно добр! Послушайте, у меня есть деньги. Много. Я бы хотел, чтобы вы прислушались, и, э… В общем, я устраиваю господину Квинту творческую жизнь в Рапсодии. Да что там, я могу устроить жизнь вообще, в такой замечательной, солнечной стране… А вы, господин Керн, в свою очередь, отказываетесь от своих притязаний в обществе. — Чего? Фор, он о чём? — спросил Ахсель, но Фор даже не повернулся в его сторону. — Простите, господин Сольмани, — с таким же скучающим видом произнёс он, одарив Берта презрительным взглядом, — но я не говорю на вашем вымышленном языке. Скажите, о каком обществе идёт речь. — Ты что, совсем… Кхм. Господин Керн, вы всё прекрасно понимаете. Вы, так сказать, выражаясь философски, всенепременно, э-э… Когнитировали мой месседж. Совершенно ясно, о каком обществе я говорю, и не стройте из себя полоумного! — Очень забавная шутка, господин Сольмани, но побойтесь бога. — Это вам следует побояться, господин Керн! Вы совсем недолго в ордене, но уже слишком много на себя берёте! — Я правда не желаю вам зла, — улыбнулся Фор, — но с вашей стороны очень некрасиво втягивать посторонних в личные дела. Это первое и последнее предупреждение, хорошо? — О, — Сольмани удивлённо раскрыл рот, замолкнув на полуслове. — Ох. Вот как. Он издал тихий смешок. В воздухе повисло напряжение. Господа Магнус и Лаплас за спиной Сольмани переглянулись, обменялись короткими фразами на рапсодийском. «Фор, какого чёрта происходит?» — звенела в голове мысль, но прежде, чем Ахсель успел что-то сказать, Паллада тихо и сердито цыкнула, прижав палец к губам. — Если мы поняли друг друга, — прервал тишину Эосфор, — и если у вас осталась хоть капля самоуважения, то вы прекратите этот цирк. — Но, но подождите! — голос Сольмани задрожал. — Всё ещё можно обсудить, о чём-то договориться, или что-то подсчитать… — Что вы собрались подсчитывать? Сольмани широко улыбнулся. — Например, скольким ты отсосал, чтобы занять своё место в ордене. Ахсель покосился на Эосфора, но выражение лица того осталось неизменным, как восковая маска, а взгляд — таким же спокойным. — Не торопись, я всё понимаю, — протянул Сольмани. — Ты ведь каждый день этим занимаешься. Нужно время, чтобы все подсчитать, да? — Закрой рот, мразь, — отрезала Паллада, но Эосфор сделал жест рукой, призывая остановиться. — Палладочка, — Сольмани ехидно прищурился, — ну Палладочка, солнышко. Ты такая злая всё время. Тебя что, не трахают? А я ведь предлагал свою помощь, а ты отказала, причём довольно грубо… — Берт, это всё, что ты хотел у меня спросить? — Может, всё, — хихикнул Сольмани. — А может, не всё. А чего ты так торопишься? Опаздываешь на вечернее членососание? — Да что за херня здесь происходит?! Сольмани отшатнулся назад, глядя на Ахселя. Глаза снова забегали, будто вырисовывая своим движением невидимый узор. Ахсель оглянулся на Эосфора и Палладу, впился взглядом в Сольмани, ожидая хоть каких-то объяснений, — но никто не удостоил его ответом. Он чувствовал, как холодеют руки, и как всё быстрее начинает биться сердце. «Вот ты и влип, дружище, ха-ха! А ведь тебе говорили никогда не разговаривать с незнакомыми!» Семиглазый смеялся, и его смех постепенно размывался, как и все остальные звуки, кроме глухих тяжёлых ударов сердца. — Фор, дружище, — Сольмани тяжело задышал, — уж сделай милость, держи на привязи своего бешеного пса! Того и гляди, руку мне откусит, — он в очередной раз откинул волосы с блестящего от пота лба. — Берт, ты закончил? — оборвал его Эосфор. — Нет, твою мать, я не закончил!!! — Взвизгнул Сольмани, запустил руку за полу пальто и наставил на Эосфора револьвер. Серебряная молния мелькнула справа — Паллада молниеносно вскинула руку с револьвером. В эту же секунду типы по бокам Сольмани наставили стволы на Палладу и Ахселя. Сольмани тяжело задышал, выдыхая мелкие нервные смешки. Рука с револьвером дрожала. — Весь этот ваш орден! — вскипел Сольмани, в очередной раз шумно выдохнув сквозь сжатые зубы. — Вы там все… Да тебе всё это нахрен не сдалось, а я… Я ведь… Ахселя прошиб холодный пот. Неужели конец?.. Звуки становились пустыми и холодными, слова теряли смысл. Мир терял цвет, свет, объём. Только четыре точки — четыре дула пистолетов. — Палладочка, дорогая, — выдавил Сольмани, — сделай милость, брось свою пукалку. Ты ей всё равно ничего не сделаешь… Ни-че-го… Хе-хе… Вы в ордене так любите говорить про эти ваши числа… Так подумайте ещё раз. Три пушки против одной. Простая математика, да? Смекаете, что будет? Да?! Да?! — взвизгнул он. Эосфор стоял перед ним, всё так же спокоен. Медленно поднял руку, кажется, потянулся за пистолетом — но всего лишь пригладил волосы и посмотрел на Сольмани. — Берт, подумай ещё раз о том, что ты и твои друзья собираетесь сделать, — сказал он почти ласково. — Я… — Сольмани тяжело дышал. — Я… Снесу твою башку! — Берт, ты хорошо всё обдумал? Подумал о том, что тебя ждёт? — Заткнись! Я не слушаю! — закричал Сольмани. — Я не верю! Ни одному твоему лживому слову! Смерть поманила его костлявой рукой. Сдавила горло, превратила мышцы в железные тросы, скрутила нервную систему в один нейрон. Время вокруг замедлилось. Ахсель почувствовал знакомую тошноту и нестерпимую тяжесть в голове. Почему Фор… Он что, совсем уже… Тысяча мыслей пролетала в одно мгновение. Всё тело оцепенело. Мир снова поворачивался обратной стороной. Глаза застелила красная пелена, вместо людей замелькали уродливые чёрные силуэты. Человек, похожий на Сольмани, кричал что-то на непонятном языке. Он кричал так сильно и так сильно размахивал руками, что не заметил, как из картины «Солнце и Луна» выползает химера. Она проползла по полу, слившись с серым бетоном. Подползла к ноге человека, стоявшего ближе всех. И вдруг раскрылась, как ядовитый цветок, открыла пасть и вцепилась в ногу. — А-а-а-а-а! Господин Магнус взвыл от боли. Пистолет и чемодан с грохотом выпали из рук. Лаплас выпустил две пули в химеру. Она зашипела, но только сильнее разъярилась. Зубы сильнее впились в тело. Послышалось омерзительное чавканье. — Ахсель! — голос Фора вывел его из оцепенения. Они бросились за одну из бетонных колонн. Паллада забежала за соседнюю колонну, держа наготове револьвер. Сольмани в панике метался, химера жевала, вонзала свои зубы глубже, разрывая плоть. Тело господина Магнуса исчезало в бездонной пасти. Звуки чавкания перекрывал дикий агонизирующий крик. Шляпа упала с головы и лежала неподалёку, вымоченная в крови. — Стреляй! — кричал Сольмани. Господин Магнус испустил последний хриплый крик и утих. Челюсти работали быстрее, хруст становился громче и отвратительнее. Из пасти химеры по пояс торчало обмякшее тело; руки безвольно свисали, голова с потемневшими глазами беспомощно болталась и подскакивала с каждым движением челюсти. Ещё один выстрел. Стреляла Паллада. Лаплас подкосился и упал на одну ногу, но выставил руку с револьвером и тоже выстрелил. Пуля прошла по касательной, задев угол колонны. От господина Магнуса почти ничего не осталось. Сольмани попятился назад — куда бежать? Он выстрелил в неё. Химерья плоть с противным чавканьем утопила в себе пулю, словно тоже сожрала её. Мутный глаз теперь смотрел на Сольмани. Ахсель чувствовал, как всё плывёт перед глазами. Тело опять оцепенело. Как будто душа покинула бесполезный мясной скафандр и летает под потолком. Ахсель схватил себя за руку, сжал так, что ногти впились в ладонь до крови: любая боль, чтобы остаться в реальности. Ничего не помогало. Последние картины перед глазами: рядом Фор, на этот раз, кажется, тянется за настоящим оружием; Паллада по другую сторону прохода, тяжело дыша, вжимается в стену, держит наготове револьвер. И — почему-то — испуганное лицо Сольмани, а в его глазах отражается… Отражается… Паллада выстрелила ещё раз — на этот раз выстрел пришёлся Лапласу в голову. Тело упало, как марионетка с подрезанными нитками. На сцене остался Сольмани и химера, пообедавшая его напарником. Химера, извиваясь, медленно подбиралась к оцепеневшему Сольмани. Его рука с револьвером дрожала, он медленно пятился назад. Выстрел — пуля просвистела мимо. Он закричал и бросился бежать. Сольмани бежал, не разбирая дороги. Петлял среди бетонных колонн, загнул за угол, чтобы опять очутиться в пустом помещении. Вынырнул обратно через другой проход. Химера неумолимо приближалась, кольцами перекатывая огромное, но ловкое змеиное тело. Он бежал. Зрение сузилось до одной точки. Выход, где выход?! Ноги сами несли вперёд. Бетонная пустыня казалась бесконечной. В глазах темнело, ледяной страх гнал его дальше. Сольмани забыл обо всём. Челюсть щёлкнула прямо над ухом. Он взвыл, рванул вперёд из последних сил. Впереди маячил тёмный квадрат. Кажется, выход! Кровь пульсировала в висках, лицо сковало в гримасе ужаса… Тёмный квадрат зашевелился. Пошёл волнами, развернулся — снова во что-то змеиное и мерзкое. Сольмани резко затормозил и выстрелил. Шипение, чёрная кровь окропила бетон. Первая химера двигалась уже медленнее, зато вторая перемещалась длинными прыжками. Они загоняли его, как охотничьи псы загоняют зайца. Гнались будто не в полную силу: забавлялись перед тем, как наброситься на добычу. Их тела кружили по залу, а в центре за бетонными колоннами Эосфор и Паллада наблюдали за охотой. Паллада беспомощно оглядывалась по сторонам, выставляя пистолет, не понимая, в кого стрелять — в Сольмани или химер. Она переводила взгляд то на бегущих, то на Эосфора, ожидая хоть какой-то команды. Рядом с Эосфором сидел маг, словно в трансе, смотрел в пустоту, как застывшая статуя. Только губы слегка двигались: он что-то шептал. Сольмани забежал за одну из колонн и выстрелил в химеру. Снова мимо. В этот момент Ахсель поднялся. — Ахсель! — Эосфор попытался его затормозить, вцепился ему в рукав, но тот с лёгкостью отдёрнул руку. Он медленно зашагал вперёд. Паллада оглянулась по сторонам. Сольмани не было видно. Руки дрожали так, что только и оставалось, что вцепиться в пистолет, как в самое дорогое в жизни. Дрожащей рукой она прицелилась в химеру, но Эосфор жестом приказал ей подождать. — Фор, ты совсем охренел?! Эосфор ничего не ответил, только бросил в её сторону короткий красноречивый взгляд. Паллада выдохнула сквозь зубы, но затихла. Химеры внезапно утратили интерес к Сольмани и медленно, точно рассекая плавниками воду, приблизились к Ахселю. Их тела извивались, зависнув в метре над землёй. Они поравнялись с Ахселем и закружили вокруг него. Ахсель протянул руку. Одна из химер — та, что медленнее, с высеченным на лбу знаком Солнца — подплыла ближе. Ахсель провёл пальцами по склизкой чешуйчатой коже. Химера жалобно заскулила: как будто человеческий плач записали на плохую плёнку. Проведя рукой вдоль хребта, увенчанного рваным плавником, Ахсель нащупал круглую рану от пули. Химера заскулила сильнее. Вторая подхватила, ещё жалобнее и печальнее, словно второй голос в музыкальной партии. — Вы!.. Вы все просто чудовища! Сольмани стоял возле одной из дальних колонн. Его лицо перекосил страх, он всхлипывал и дрожал всем телом, крепко стискивая зубы. Химеры продолжали кружиться вокруг мага. Сольмани вскинул револьвер, щелчок — заклинило. Он отшвырнул его и бросился к Эосфору. Паллада снова выстрелила — пуля просвистела мимо. Глаза застелила пелена. Он наносил яростные удары один за другим, не заботясь о том, куда попадает — но в эту же секунду живот пронзила острая боль. Тело Сольмани ослабло. Из горла вырвался хрип. Эосфор вытащил клинок из живота Сольмани и оттолкнул его тело в сторону. Тот завалился на бок, схватившись за окровавленную рану. Он готов был сорваться с места и снова наброситься на это чудовище, но новая волна боли скрутила его, а ярость рассеялась, уступив место тянущему к земле отчаянию. Сольмани исподлобья смотрел на Эосфора, который убирал лезвие обратно в трость. — Весь этот ваш долбаный орден… Вы там все… Больные… Шизанутые… Ублюдки… Да я… — прохрипел Сольмани, — ненавижу! Ненавижу таких, как ты!!! Кому всё достаётся просто так! — «Просто так»? — шёпотом повторил Эосфор, глядя в его переполненные страхом глаза. Это был последний взгляд Берта Сольмани. Он так и не понял, почему Эосфор улыбался, когда глядел на него, но именно это изображение отпечаталось на сетчатке его глаза… …Подобравшаяся сзади химера заглотила его голову целиком. Он почти не почувствовал боли. Мозг умер прежде, чем она растерзала его на кусочки. А в следующую секунду раскрыла пасть и принялась пожирать. От стен здания эхом отдавался хруст костей и липкое чавканье. Эосфор поднял взгляд. Ахсель стоял вполоборота, и взгляд у него был такой же пустой, будто он не понимал, что происходит. Вторая химера сделала ещё один круг и поплыла к другому трупу. Они набросились на еду, как голодные псы, спущенные с цепи. Они впивались зубами, заглатывали, брызгали мутно-белой слюной. Даже брошенный револьвер Берта Сольмани исчез в одной из зубастых пастей. Ни Фор, ни Паллада не знали, за что возьмутся химеры, как только закончат с этой трапезой. Паллада всё ещё сидела в ступоре, дрожащими руками сжимала ручку револьвера. Постепенно её дыхание выровнялось, хватка ослабла, и она перевела взгляд на Эосфора, что-то беззвучно прошептав одними губами. — Ахсель, — Эосфор шагнул вперёд. — Ахсель, это мы. — С-стой… — попыталась окликнуть его Паллада. Ахсель окинул их таким же пустым взглядом. — Ахсель, это мы! — повторил Фор. — Всё в порядке. Ты меня слышишь? Ответа не последовало. Только пустой и исступлённый взгляд, устремлённый в его сторону. Он сделал ещё несколько шагов. Тишина. Эосфор дрожал всем телом, каждый шаг давался ему тяжело, будто ноги сковало, — но было в его взгляде что-то ещё помимо страха. Тихое, неподдельное восхищение. Ахсель медленно шагнул навстречу. Сделал неуловимый жест рукой — и химеры начали распадаться, чёрной рекой утекая обратно в картину. Когда Эосфор осознал, что опасность миновала, он осторожно подошёл к Ахселю. — Ты меня слышишь? — повторил Эосфор. Он тряхнул Ахселя за плечи. Тот машинально закивал. — Сколько пальцев показываю? — Д-д… Два… — прохрипел Ахсель. — Что слу… Что здесь… Эосфор облегчённо вздохнул. Настолько, насколько возможно было в этой ситуации. — Надо выбираться, — сказал он Палладе, — и избавиться от всего, что осталось. *** Понемногу к Ахселю возвращались чувства, накрывали волнами нестерпимой боли. В висках стучало, дышать было тяжело, как будто горло сдавила когтистая чёрная рука. Реальность расплывалась перед глазами. Распадалась на простые формы и линии. Она казалась такой хрупкой, будто одно неверное движение — и всё нагромождение форм и линий рухнет, и за ним откроется непроглядное чёрное месиво. Ахсель видел его. Наощупь оно было, как склизкие щупальца, на вкус — как железный привкус крови и желудочного сока у него во рту. Он попытался собрать в кулак остатки сознания. Он лежит на заднем сидении машины, ему душно, его лихорадит. За окном темно. Как сквозь толщу воды, прорываются смутные контуры голосов. Эосфор и Паллада на переднем сидении о чём-то говорят. Ахсель не мог понять, о чём. Только ему удавалось ухватить одно слово и понять его смысл, остальные слова уже проносились мимо, как безумная карусель. Ахсель подумал, что не хочет знать. Как будто он снова ребёнок, а рядом ссорятся родители. Ему захотелось открыть дверь и выйти из машины на полном ходу. Последних остатков сознания хватило на то, чтобы убедить себя этого не делать. …Паллада вела машину по неосвещённым улицам. — Едем ко мне, дальше решим, что делать, — распорядился Эосфор, глядя вдаль. Паллада крепче сжала руль, стараясь унять дрожь в руках. В зеркале отражался маг, растянувшийся на сидении. Он только что убил трёх человек. Вернее, двух: одного из них подстрелила она сама. Всё случилось быстро и само собой. Когда пистолет в руке, думается проще, чувствуется ярче, и даже дышится по-другому. А потом всё возвращается на круги своя, и Паллада снова не понимает человека, который сидит по правую руку, хотя когда-то и дала себе обещание не пытаться его понять. Она убила одного, он двух. Счёт два-один в его пользу, и три-ноль в пользу голодных тварей, вылезших из картин. — Фор, какого чёрта?! — нарушила она долгое молчание. — Что это сейчас было?! — Я же говорил, — мечтательно улыбнулся Фор, — они почти как живые. — Эосфор! — Ты ведь понимаешь, что в ином случае мы бы все были мертвы? — Или нас бы всех сожрала эта дрянь. Отличный исход. Просто, твою мать, замечательный! — Я, кажется, не просил меня отчитывать, — ледяным тоном сказал Эосфор. — Ты много раз видела, как я работаю. К тому же, — он сверкнул улыбкой, острой, как лезвие бритвы, — не говори, что ты не благодарна мне за возможность пострелять по живым мишеням. У тебя до сих пор глаза горят, между прочим. Паллада молчала. Конечно, она видела. И впервые в жизни видела, как работает маг. — Стреляешь ты, как всегда, прекрасно, — добавил он. Паллада прикусила губу. Неважно, говорил он искренне или издевался (как будто она когда-нибудь его поймёт), было стыдно, что тогда она оцепенела и не смогла пристрелить Сольмани раньше, чем тот накинулся на Фора. Она сжала руль до побелевших костяшек и уставилась на огни вдалеке. Как хотелось бы ей сейчас сжимать вместо него пистолет, который так ладно ложился в руку, словно был её продолжением… Как страшно и красиво вспыхивали в ночи красные огни, как бешено колотилось сердце, перегоняя вскипевшую кровь. Фор легко тронул её за плечо. — Давай я поведу, — сказал он. — Сиди уже. — Всё в порядке? — Ага. Спасибо за заботу. И спасибо, что притащил с помойки очередного больного… — Паллада, — прервал её Фор. — Я не отступаюсь от своей цели. — Тогда объясни, — устало вздохнула Паллада. — Объясни, а? Мы ж тут все идиоты, не то, что ты. — Я считаю, что у всех людей бывают тяжелые времена. Думай я по-другому, ты бы сейчас не вела эту машину. Пауза. Где-то в сердце кольнуло. — Расскажешь, когда приедем. …Призрак прошлой Паллады стоял посреди дороги, купаясь в ослепляющих лучах фар. Они приехали к дому Эосфора. Выгрузились из машины, вывели Ахселя, который кое-как мог ходить, но ничего не соображал. Тихий район спал, только звёзды и единственный глаз луны смотрели на них из-за облаков. Паллада сидела на подоконнике в кабинете Эосфора и рассеянно щёлкала зажигалкой. Будь она сейчас самым усталым человеком в мире, она всё равно не смогла бы заснуть. — Фор, я знаю, что ты свою жизнь не ценишь, да и я уже давно по-настоящему не живу. Но он ведь тоже мог умереть, — Паллада кивнула на Ахселя, лежащего на диване. Он спал беспокойно: ворочался в лихорадке, что-то беззвучно шептал. Веки его дрожали. — Было бы довольно грустно, — печально улыбнулся Эосфор. — Это бы означало, что я его переоценил. Тогда и мне грош цена, не так ли? — Ты говорил с ним? — Нет. Я догадывался, что его магия на это способна, но, признаюсь, сильно рисковал… — Я не об Ахселе, — прервала его Паллада и внимательно посмотрела на Эосфора. — Я о Сольмани. Он с самого начала был сам не свой. Щёлк, щёлк, — только огонёк с тихим звуком зажигается и умирает в повисшей тишине и темноте. Эосфор посмотрел на Палладу по-детски блестящими глазами. — Даже если я не скажу, ты всё равно докопаешься до правды, да? — Прищурился он. — Вот за это я тебя и уважаю. Он подошёл к окну. — Сольмани пригласил меня встретиться пару дней назад. Пытался разузнать об Ахселе, причём довольно неискусно. Думал, я не пойму, что он меня допрашивает. Наверное, мнил себя эдаким оккультным детективом. Но в итоге сознался сам. Удивительно, но некоторым людям даже не нужен алкоголь, чтобы выложить, что у них на уме. — И… В чём он сознался? И при чём тут Ахсель? — Видишь ли, он ужасно испугался Ахселя и его картин. Конечно, многие люди так реагируют на магов, к тому же картины и правда очень впечатляют, но… — он выдохнул беззвучный смешок, — ты бы видела, что творилось с беднягой Бертом. Таращил глаза, как одержимый. Забавное зрелище. И… Насчёт убийства возле канала. — А что с ним? И так весь орден на ушах… — Наш юный детектив решил, что Ахсель имеет отношение к убийству. Ему показалось, что композиция картины «Семиглазый бог» очень похожа на… композицию места преступления. Он тихо рассмеялся, прикрыв рот рукой. — Звучит даже остроумно, как думаешь? — Это же… полный бред, да? — неуверенно спросила Паллада. — …Да? — Поверь, я тогда приложил все усилия, чтобы не засмеяться. Тем более, не хотелось его обидеть. Он так гордился собой. Ещё бы, это ведь была его первая самостоятельная мысль! Даже как-то трогательно. — Это уже нихрена не смешно, — одёрнула его Паллада. — Что ты ему сказал? Эосфор ответил не сразу. — Ну, — наконец, сказал он, со скучающим видом рассматривая свои руки, — я не стал лишать его удовольствия верить в свою маленькую теорию. Мне она так понравилась, что я решил ему немного подыграть. Я всего лишь сказал ему, что если он посмеет поделиться своей догадкой хоть с одной живой душой, то Ахсель найдёт и убьёт его. — Ох, чёрт… — Он начал умолять, предлагал мне деньги. Я назначил ему встречу. Сказал приходить одному, но понял, что он не сдержит своё обещание, поэтому своё тоже не сдержал. Впрочем, деньги он всё-таки принёс, — Фор кивнул на чемодан у стены. — Мир не без честных людей, правда? — Берт был просто идиотом, который не знал, с кем связался. А ты натравил на него другого идиота, который даже за себя не отвечает. — Я предупреждал, что скоро нам придётся столкнуться с очень опасным вещами, — голос Эосфора снова стал холодным и безразличным, — которые не поддаются человеческой логике. И которые легко могут нас убить. — Слушай, н-нет… Всё равно что-то не сходится, — снова начала Паллада, мучительно пытаясь собрать воедино рассеянные мысли. Она устало провела ладонью по лицу. — Тебе нужно отдохнуть хотя бы пару часов, — сказал Эосфор, мягко положив руку ей на плечо. — Можешь поспать у меня. Я всё равно не собираюсь ложиться. Паллада посмотрела на него. Он стоял у окна в лунном свете, как призрак, как явление, готовый в каждую секунду раствориться. «Разве это так сложно — не задавать вопросов?», — спросила она себя. Глаза Эосфора смеялись. В них была холодная космическая тьма. — Чёрт с тобой, — Паллада слезла с подоконника. — Делай, что хочешь. Меня хотя бы предупреди. Она накинула на плечи куртку и ушла курить на балкон. Эосфор остался стоять в тишине, у окна, выходящего на храм. Он перевёл взгляд на противоположную стену. Вместе с картинами, предназначавшимися для Сольмани, они успели вывезти ещё одну — самую драгоценную. Она стояла у стены, завёрнутая в коричневую оберточную бумагу. Верхний угол оторвался, когда её спешно грузили в багажник. Темнота съела весь цвет, но даже сейчас один из семи глаз, что выглядывал из-под обёртки, обжигал глубокой, страшной синевой. Эосфор медленно подошёл к картине и опустился на колени. Провёл пальцами сначала по шершавой замызганной бумаге, и только затем по выпуклым мазкам краски. В нос ударил маслянистый запах. Разве ей было место в маленькой тесной галерее? Или на этих отвратительно белых стенах, словно в больничной палате? Он приблизился к ней, не в силах оторвать взгляд от исполненного болью взгляда Семиглазого. Даже всё золото мира не может купить его страданий. — Ты меня слышишь? — шепнул Эосфор, лбом прислонившись к картине. — Пожалуйста, услышь меня. Я так долго ждал… За окном завывал ветер, гнал тучи, закрывшие стеклянную луну. Скрипнул диван — Ахсель снова беспокойно ворочался во сне и что-то бормотал себе под нос. …Темнота становилась почти осязаемой, густой и вязкой, как нефть. Ахсель увязал в ней, понемногу проваливаясь вниз, сквозь жёсткий диван, кутался в полумрак, полуявь, полусон. Слышались шаги, обрывки разговоров, тихий шелест; всё сплеталось со звуком его собственных мыслей, шныряющих в черепной коробке, как тараканы на кухне. Шаги, разговоры — это, кажется, приходила Паллада. Они ругались вполголоса, что-то обсуждали. Ясное дело, что. Ясное дело. Наверное, думал Ахсель, надо было себя как-то чувствовать. Надо было ненавидеть себя, убиваться, вопрошать, достоин ли он жизни — и всё прочее, чем он успешно занимался в подростковом возрасте. Но всё казалось слишком нереальным; Ахсель сам был нереальным. Всё, что от него осталось, это обрывки мыслей и непонятно почему застрявшая в голове старая песенка: «Что будем делать с пьяным матросом, с пьяным матросом, с пьяным матросом?..» Ахсель погрузился в спутанные беспокойные сны, как в чёрную воду, но почти сразу вынырнул на поверхность. Он не знал, сколько времени проспал. За окном стояла всё та же зимняя ночь, или, может быть, зимнее утро. Ахсель перевел взгляд на часы, висевшие на стене. Почему-то они были без стрелок… Тусклый свет лился из другого конца комнаты. Фор сидел за письменным столом, в красном халате, расшитом золотыми глазами, с тлеющей сигаретой между пальцев. Как будто монах-переписчик у себя в келье, склонившийся при свече над древним пергаментом. — Чё не спишь? — спросил Ахсель, щурясь. — Тебе лампа мешает? — спохватился Эосфор. — Сейчас, я могу притушить… Реальность снова расплывалась перед глазами, но в этом уже не было ничего мистического. Тени замелькали на потолке. Свет лампы на секунду очертил вокруг силуэта Эосфора золотой нимб. Лучи впились в глазные яблоки. Ахсель зажмурился. — Да ты сам как лампа. Нимбом потолок царапаешь… — Ахсель перевернулся на другой бок, и тотчас почувствовал, как заныло в рёбрах. — Слушай, а почему у тебя часы… — Спи давай. Ахселя уговаривать не приходилось. И он снова спрыгнул в чёрную воду… Ему снился сон про выставку. Все — и богемные торчки, и солидные люди из издательства, и госпожа Елена — собрались в фиолетовом зале вокруг обглоданного трупа Сольмани. Рядом с ним лежала позолоченная табличка: «Не трогать. Инсталляция». «Что будем делать с пьяным матросом, пьяным матросом, пьяным матросом?» — пели они. «Что будем делать с пьяным матросом? Сбросим его за борт!» И с последними словами почему-то не труп на полу, а самого Ахселя схватили под руки — и потащили, потащили, потащили…