Снежная Мимоза

Глава 23. Чеширский Кот гоняет птичек.              17-е марта, воскресенье. Пролетая над Атлантическим океаном.       За маленькими окнами, похожими на иллюминаторы корабля, медленно плыли белые облака, а розовая заря расстилалась до горизонта. Где-то над металлическим потолком «Летучего Голландца» в мёртвой тишине господствовал космос, и его далёкие звёзды с галактиками вели свой путь вдали от Земли, наполненной жизнями и амбициями человечков-песчинок. Людские проблемы будто бы превращались в пыль рядом с такой всеобъемлющей силой.       Лёгкое потряхивание самолёта шло вперемешку со звоном бутылок коньяка, какой развивала по огранённым стаканам приятная бортпроводница. С отдалёнными переговорами пилотов и тихим гулом телевизора. Кресла пахли кожей, вид из окон казался изумительным, но подобная роскошь никак не отражалась в привыкших к обстановке глазах.       Вылет из Эмпайр-Сити пришёлся на самый поздний час ночи. Прошло уже порядком семь часов — совсем скоро они приземлятся в Мюнхене, в Германии, где день клонился к вечеру. А в Парадисе было в это время… одиннадцать дня? Голова болела не только от бессонницы, гула в ушах и тошноты, вызванной турбулентностью, но и от смены часовых поясов. Очень уж не любил Мейсон путешествовать по воздуху… Не только из-за ощущения беспомощности, где в случае катастрофы ты абсолютно бессилен. Не только от состояния полного отсутствия контроля над планами земными. В основном — из-за усталости. После перелётов он всегда чувствовал себя так, будто его пропустили через соковыжималку. А лететь предстояло долго — ещё и обратно.       Первые пару часов Мейсон планировал подремать, поблуждать в приятном забвении — но сна не было ни в одном глазу… Конечно, в отличие от Говарда — тот спал, как убитый. Временами, просыпаясь, пожилой мужчина пытался завлечь его непринуждённой беседой, иногда они делали лёгкие перекусы, чтобы не завалиться на пол в голодном обмороке. Но Мейсон так погружён был в работу, что обыденно односложные ответы стали совсем уж короткими: «Да», «Нет», «Не знаю»… По этой причине, так и не сумев отдохнуть, последний час полёта он посвятил мыслям о близящейся встрече с доном семьи Коломбо и его сыном — Томасом. А вместе с тем о незавидной судьбе последнего…       Маттео Сальери был диким необузданным тигром в теле праздного человека, даже в свои шестьдесят восемь лет педантично следя за собственной внешностью и здоровьем, на какие тратил уйму денег. Но даже с такими безупречными данными… избежать злого рока судьбы Маттео не смог. Гены его оказались «плохими». А значит — судьба фамилии Сальери грозилась быть оборванной на корню. Больше всего на свете он лелеял мечту получить наследника, какому передал бы дело всей своей жизни вместе с казино и подпольным бизнесом. Кто позаботился бы о нём в немощной старости. Кто был бы опорой в трудную минуту. Но решение это было сродни игре в лотерею. Пятьдесят процентов шанса, что выиграешь, и сын твой родится таким же здоровым быком, а ещё пятьдесят… что собственный выбор сведёт его в могилу. Маттео рискнул — и проиграл, единственный раз в своей жизни. Так и родился Томас, получив от родного отца в наследство проклятье…       Последний час полёта прошёл без изменений — лишь снова Мейсон стиснул челюсть, и желудок его скрутился в тугой узел, когда самолёт вошёл в турбулентную зону. Пара минут — и бортпроводница объявила о прибытии в международный аэропорт Мюнхена.       Не теряя лишнего времени, они с Говардом синхронно поднялись с кресел, Мейсон взял в руки картину — и оба спустились с трапа. Приятный мартовский ветерок освежал лицо с глубокими от бессонницы мешками, а почти закатное солнце пробивалось сквозь облака, ослепляя глаза. Это вам не Эмпайр-Сити, где прямо сейчас было раннее утро, и вовсю шёл беспощадный ливень.       ㅤ       Аэропорт Франца-Йозефа Штрауса встретил бурно, красочно — зеркальные стены громоздких сооружений блестели в ярких лучах, а площадь в центре каждый раз была украшена будто бы к празднику. Где-то за зданиями на горизонте виднелась полоса редких полуголых сосен и елей, а ещё дальше — сам Мюнхен. Квадратные крошечные вдали домишки с высокими башенками, церкви и дворцы в стиле барокко. Красотой и изяществом земель Германии можно было любоваться бесконечно — но Мейсон был не на курорте.       — Ты как? — спросил он Говарда, когда тот несколько раз сел-стал в приседе без стеснений, что кто-то сочтёт такое глупым: после длительного полёта требовалась разминка.       — В норме, шеф! Только… кхе-кхе… в горле чуть-чуть пересохло.       — У меня, честно говоря, тоже.       — Если мы не сильно торопимся — я могу купить воды.       Получив кивок, Говард удалился, а Мейсон вытащил телефон. Связь вернулась — теперь было видно несколько уведомлений от Сальери. Тот всегда писал мелкими кучками, вместо больших и целостных сообщений, как любил делать сам Мейсон. Не сказать, что его это шибко радовало. Больше уведомлений — больше раздражения…       «Здравствуй. Отпишись, как доберёшься. Я сейчас в клинике с сыном. Сразу после приёма планирую ехать в офис».       Мейсон сработал на опережение:       «Мы с Говардом приедем к вам в клинику. Оттуда предлагаю вместе отправиться».       И, получив удовлетворённо согласие, решил попытать удачу спустя восемь часов — набрать снова Крейга или Дирка.       Гудки. Долгие бесконечные гудки. Он уже готов был отчаяться, что произошло нечто-то ужасное, но…       — А-а-а-ах… — раздался сначала сладкий-пресладкий зевок, а затем зычный и лихой, как свист воробья, голос Дирка: — Бо-о-осс! Емаё, ты внезапно! Доброе утро…       — Доброе, — Мейсон выдохнул. — Звучишь, как заспанный сыч. Это хорошо. Где Крейг?       — А? А-а-а… Он щас мотель должен осматривать. Или… э-э, квартиру? Чёрт, ночка тяжёлая была, в голове всё, как каша…       «Тяжёлая ночка, это точно», — тот кивнул и нахмурился:       — Мотель? Квартира? Ты о чём?       — А-а!.. Прости, босс, мы вчера в передрягу ввязались, пока выполняли твоё порученьице. Короче! Грубо говоря: девчонка у нас. Сидит запертая теперь на складе.       Лёгкая пауза.       — У… вас?.. — Мейсон не готов был поверить в услышанное. — И как это произошло?       — Точно есть время на рассказец? Там о многом распиздеться можно… — пошевелив ртом, разминая, Дирк затараторил: — Короче, мы выяснили, что эта девчонка — Сэнди Макдональд, как ты и назвал тогда, — в клубе была. Окольными путями разнюхали, куда она поехала. Там и бандиты подвязались… Но мы всё уладили. Э-э… почти гладко. Правда малыха до сих пор в отключке.       Мейсон тупо помолчал несколько секунд, вперившись глазами в камушки на гальке. Значит… это и была Сэнди. А «Салли»…       — Можешь её сфотографировать?       — Оу! Без «бэ» ваще, — Дирк фыркнул и, судя по звукам и кряхтенью, вскочил со стула, громко куда-то топая. — Ку-ку-у, со-оня-я, проснись и пой! М-м?.. Не-е, дрыхнет до сих пор. Щас. А ну-ка…       Через пару секунд на телефон были присланы две фотографии. На первой — серая пыльная камера для допроса. Мейсон сразу узнал склад, где всего день назад пытал «Сухаря». В углу голая кушетка без матраца, прикрученная к стене, а прямо на ней — девушка. Судя по тому, как ноги не доставали до края, рост её был не больше ста шестидесяти сантиметров. Одежда уже знакомая: чёрный плащ, капюшон. Подранные и грязные. Неопрятными космами лежат волосы, когда-то золотистые, а сейчас пропитанные кровью и блёклые в тусклости ламп. На втором же снимке был женский профиль. И… по овальному бледному личику, по закрытым глазам с синяками, по носу, где струйкой была выложена дорожка запёкшейся крови, он понял: это была Сэнди. Сэнди, мать его Макдональд. Не Салли. И не Моррисон. Со всей их безумной схожестью было видно, что девушки — разные. И самым отличительным знаком стало то, что у Сэнди… не было родинки. Той самой, у левого глаза, что так похожа была на собственную. И что точно была у Салли! Кажется, имя это больше не нуждалось в кавычках.       «И почему… эта несчастная родинка так засела в голове…»       Мейсон понимал, что где-то в его вчерашних догадках была утеряна логика. Что он упустил нечто важное. Но почему-то при виде этой фотографии он выдохнул — сам не зная, в чём причина. Может, потому что это всегда приятно: ошибиться в негативном суждении? Тем более когда суждение сделано насчёт такой необычной девчушки, как Салли Моррисон.       — Паренька пока не отыскали, но… уже нашли кой-чего интересное. Когда ты вернёшься, босс? — вырвал его Дирк из размышлений.       Впереди показался Говард, несущий две бутылки воды. Мейсон напрягся, понизив голос:       — Так. Сейчас я буду на аудиенции с Сальери — это займёт примерно час. Потом — в Эмпайр. Часов восемь полёт. Сейчас я тороплюсь, поэтому сразу после разговора перезвоню. Там расскажете все подробности. А пока… как очнётся — начинайте допрос. Только не переборщите, по-человечески прошу… Сегодня мне нужны джентльмены.       — Без вопросов! Как раз, думаю, и громила подтянуться должен. Будем ждать.       — Вы молодцы. Умеете поразить, когда надо. Все долги в покер — забыты, — улыбнулся Мейсон искренне и, попрощавшись, положил трубку.       Говард вернулся, вручив бутылку воды. Посмотрел с интересом на его взволнованное лицо — редко когда Мейсона можно было застать таким воодушевлённым. А тот был слишком занят мыслями об увиденном, чтобы заметить этот взгляд. Только сейчас он, наконец, понял, что оплошал. Погнался за утерянным призраком прошлого. Поддался адреналину, внезапному порыву расследовать это дело — чёрт возьми, он ведь бандит, а не детектив! — что не удосужился убедиться во всём на сто процентов. Теперь, когда доказательства различия девушек были на лицо, многое прояснилось. Многое можно было понять с самого начала… Да хоть проверить время на камерах: ведь сделка Синклера и выступление проходили практически в одно и то же время. При всём желании Салли или Сэнди не раздвоились бы. Эх, повёлся, как голодная собака на кинутую перед носом кость… Сколько же было потрачено впустую времени и сил! Но…       «Хм… Выходит, в переулке те гады тоже не подставные были. А значит, если б я не успел, они могли-…»       В глазах Мейсона промелькнул неприязненный блеск. Он понял, что уже неправильно долго стоит и молчит, держа у губ бутылку с водой, а потому, слушая гул пролетающего над головой самолёта, решил, что пора ехать. Отдал пилотам приказ ждать возвращения, а сам с Говардом и «Галатеей» под мышкой направился в здание аэропорта. Там они взяли в аренду автомобиль и уже через пару минут ехали по оживлённым и чудесным в своей античности улицам Мюнхена.       Первой остановкой стала клиника имени Святой Марианны.       ㅤ       «Галатея», обёрнутая тканью, осталась на руках Говарда в машине, когда та остановилась напротив здания, своими старинными башнями, часами и колоннами напоминавшего скорее церковный собор, нежели лечебницу. В регистратуре встретила знакомая девушка, так же узнавшая Мейсона. Сказала: «Господин Сальери сейчас беседует с главным лечащим врачом». Тот кивнул — что ещё оставалось? И направился к Томасу.       Подошедшая медсестра повела его по тихим узким коридорам, выкрашенным в белоснежную краску, по кафельному полу из плиток, искажавших его силуэт до безобразных отражений. Треск ламп напоминал стрекотание насекомых, диванчики пустовали, ведь в клинике лечились крайне тяжёлые пациенты, и пустые холлы наполнял запах: антисептик, хлорка, ароматная каша и стираное белье. Мейсон поёжился, так и не определившись за свои тридцать лет, нравилась ему эта больничная атмосфера или же навевала мысли о тленности бытия. Но в одном он точно находил любовь: рвение к жизни. То, с какой надеждой мечтают о выздоровлении больные; то, с каким упорством за их жизни борются врачи, не взирая, кто перед ними: мужчина или женщина, старик или ребёнок. Невинный или преступник… Это в некоторой мере завораживало. И навевало воспоминания о моментах уже из жизни собственной, когда его точно так же вытаскивали с того света, а сам он быть спасённым… не особо-то и хотел. И всё же он стоял здесь и сейчас. Жив-здоров. И вновь не знал, рад он был этому или просто существовал, как субстанция. Как материя без рвения и амбиций. Просто пустая оболочка. От этих мыслей даже внезапно заныл один из старых шрамов где-то на брюхе, что, казалось, давно зажил, превратившись в отпечаток прошлого. Нет… порой он напоминал о себе, как сейчас. И о множестве других шрамов, усеивающих тело.       Они остановились у самой дальней из палат отделения. Медсестра окинула Мейсона прохладным взглядом и на ломанном английском произнесла:       — Сегодня не приёмный день, но вы — гость особый. Херр Сальери сейчас отдыхает, прошу сильно его не тревожить. Обратную дорогу найдёте?       — Да. Благодарю.       Медсестра с кивком покинула коридор — Мейсон остался наедине с собой и своими мыслями. И те были не очень радужными.       Каждая встреча с Томасом Сальери была тяжёлой не столько из-за его физического состояния, а сколько из-за душевного — ведь с первым уже ничего нельзя было сделать. А жизни их шли в обратной параллели, отчего тот нередко в разговорах любил вставлять до того неприятные фразы, что Мейсону становилось попросту тошно. Он знал не так много о корнях семьи Сальери, о прошлом самого дона — это было одной из тем, на какую тот редко делился чем-то личным. В основном всё, чем он мог довольствоваться, было сказано Александрой, а в теме семейных секретов они с дядей были похожи.       Маттео Сальери — ещё до рождения самого Мейсона — находился в браке с Галанцией Сальери — в прошлом, Романо. Родной тётушкой его Александры, о которой та всегда отзывалась, как о «хрустальной женщине». Он мог лишь догадываться, что пряталось за этой фразой… Хрупкость? Нежность? Красота? Так или иначе, он никогда не был знаком с покойной женой Маттео, ценой собственной жизни родившей на свет ему сына — Томаса. Галанция погибла при родах — ей было не многим двадцать пять лет от роду. А рождённому ребёнку поставили диагноз: болезнь Гентингтона. Такой же стоял у Маттео почти по всей родословной линии. Болезнь была особенной в том, что мутантный ген — доминантный. И в семье, где есть родитель с подобной наследственностью… шанс ребёнка получить этот ген упирался в пятьдесят процентов. Так же, как и шанс на развитие. Мейсон не был удивлён, что азартный Маттео рискнул даже в такой серьёзной теме, как рождение наследника. Но если его собственные гены «заглохли», так и не проявившись за всю долгую жизнь, то сыну повезло меньше. После здоровых и счастливых двадцати лет Томас стал превращаться… в маленького искривлённого человечка. Теперь ему было тридцать — младше самого Мейсона всего на год — а существование его стало таким же хрупким и быстротечным, какой оказалась жизнь Галанции Сальери.       Мейсон тяжело вздохнул и, с силой сжав меж пальцев ручку, потянул на себя дверь палаты.       ㅤ       Внутри было светло. Свежо. Пусто. Вместе с тем чисто и комфортно, ведь Сальери не жалел денег на своего сына. У дальнего конца палаты возле стены с телевизором громоздилась стеклянная ваза с мимозами цвета снега. Кровать застелена, пахло стиральным порошком. А из распахнутых окон доносился аромат свежескошенного газона. В Германии было прохладнее, чем в Америке, и Мейсон легонько поёжился, вставая посередь помещения.       Томаса нигде не было — зато была открыта дверь на веранду. Он уверенно прошёл туда, загадывая, где же сам пациент, и не прогадал.       — Эй… — тихонько подал голос Мейсон, будто боясь, что спугнёт тем самым своего старого знакомого. — Привет, Томми… Как ты тут?       Томас Сальери, только заслышав эти слова, судорожно обернулся, и на лице его появились очертания улыбки. Молодой мужчина сидел на инвалидной коляске — болезненный, слабый, худой. Когда-то высокий, как у отца рост, сжался до крохотного, спина свернулась горбом. Руки и ноги, карикатурно выгнутые под совершенно неудобными углами, зашевелились дёргано где-то там, под рубашкой, сделанной на заказ, и под тёплым пледом. Томас до смерти ненавидел свою нынешнюю внешность, завесив все зеркала в палате, отчего Мейсон испытывал всегда лёгкий укол совести, вспоминая мысли, с какими он обычно просыпается по утрам. Он свою внешность сам испортил. А вот Томас…       Через секунду этот поистине «маленький человечек» подал голос — тонкий, ломанный и дрожащий, но не от плача, а от нескончаемой боли:       — М-М-Мейсон!.. Я рад… рад… рад. Тебя видеть…       — И я тебя, дружище… — вздохнул тот, подходя ближе. — Прости, сегодня без презента. Мимоходом к тебе заглядываю.       — Отец… отец… Отец! — Томас крикнул и тут же успокоился, — …приносил… фрукты… Всё хорошо…       Мейсон спокойно отреагировал на возглас. Он привык, что с прогрессированием болезни Томас стал часто что-то выкрикивать, издавать странные и внезапные звуки. Иногда хрипел, даже не открывая рта. Это не удивляло. Больше не удивляло.       — Ну что, как ты тут? Тебе Александра просила передать пламенный привет…       — В-вот?.. В-в-вот, как… Ей… я ей бы передал… передал тоже…       — Не сомневаюсь, Томми. Скажи… — Мейсон грустно опустил голову, изображая улыбку. — Не мучают тебя злобные докторишки?       — Не мучают… — губы Томаса дрогнули в мучительной попытке улыбнуться в ответ. — Д-д-даже… наоборот…       — И кормят… хорошо? — тот сел рядышком, подбирая слова. Уставился туда же, куда смотрел молодой мужчина: на вишнёвый сад во дворе клиники, куда выходило его крыльцо, и на созревающие крохотные почечки на ветвях деревьев. Март в Германии был очень красивый.       — В-в-в-… Вкусно! Вкусно… Всё хорошо… — Томас облизнул пересохшие губы, немного помолчал, уверенно хлопая впалыми глазами, а затем… речь его вдруг преобразилась. Как по щелчку пальцев, стала нормальной, хоть и медленной, скрипящей, как несмазанные петли — боль никуда не делась. — Ты знаешь, хотел бы я сказать… что привык к такому… за десять-то лет… но нет… всё ещё тяжело… особенно смотреть на обычных людей…       Его взгляд устремился вдаль к забору, ограждающему фасад клиники. К дорогам с шумными автомобилями и красивыми домишками, за которыми вдалеке прослеживались очертания величественных Баварских Альп. Германия была выбрана доном Сальери неслучайно: как страна для наилучшего лечения сына — или, вернее, облегчения его состояния… — а свежий горный воздух деревушки, куда его привозили в летне-весеннее время, особенно шёл в пользу, как поговаривал главный врач — Фриц Циммерман. Только вот считал ли так сам Томас? Судя по завистливому взгляду, каким он глядел на гуляющих вдоль дороги пар, на родителей, держащих за ручки ребёнка… он хотел оказаться где угодно, но только не здесь — в этой стерильно белой палате, пахнущей хлоркой. Навеки прикованным к инвалидному креслу.       — Кормят меня хорошо… — продолжал молодой Сальери, медленно, сквозь зубы проговаривая каждое слово. — Утром были процедуры… так не люблю я запах… антибиотиков. Кабинет ими пропах… На завтрак… манная каша… была… без комочков… после неё… йога… конечно, не у меня, но… на других смотреть… весело. Потом массаж… У Амелии — медсестры… очень мягкие руки… — его взгляд посветлел, и Мейсон грустно улыбнулся. — А вечером… вечером… что-то… ч-ч-что-то я-я… забыл, что будет… что б-будет… Мейсон! Ты?.. Я…       Его язык начал заплетаться, руки дёргаться хаотичными рывками. Лицо исказилось в гримасе агонии. Мейсон резко поднялся со стула и встал рядом с Томасом, положив ладонь на хрупкое костлявое плечико, что проваливалось под давлением. Смотреть на очередной приступ было невыносимо.       — Тише-тише, Томми… — шептал он в попытке успокоить больного мужчину.       — Я забыл!.. З-забыл, что будет… Как я-…       — Ничего страшного. Вспомнишь. — Мейсон выпрямился, глядя на него уверенно. — Ты всё обязательно вспомнишь. Ну? У медсестры Амелии нежные руки. Она делала тебе массаж. А потом?..       — В-… верно. Потом будет… будет игра в… лото… Жаль, с моими руками… не поиг-… не поиграешь… — Томас, кажется, успокоился. Мейсон выдохнул, вновь сев рядышком. — Ты прав… прости, пере-… перенервничал. — Его взгляд чуть прояснился, стал прекрасно мечтательным. — Расскажи лучше, как там… Парадис? Эмпайр… Тысячу лет не был… Снег… ещё лежит? И… началась ведь… Неделя Весны?.. Она наверняка… всё такая же…       — Унылая? — фыркнул Мейсон, а Томас улыбнулся.       — Нежная… я хотел сказать… «нежная»… — затем тот вдруг как-то странно на него посмотрел, и от взгляда такого стало не по себе. — Знаешь… столько прошло времени, но… ничего… не изменилось. Порой кажется, что… я свыкся. А потом… снова думаю: «Почему… именно я? Со мной?.. Столько болячек… Почему не… миелома… например… Оплатил бы отец… трансплантацию… и не был бы я… столь убогим… убогим-…» Эх… Ты что думаешь?..       Томас поднял взгляд, выглядя, как высохший старикашка: костлявые пальцы вздрагивали от волнения, выпученные глаза неотрывно смотрели на мужчину. Мейсон вздохнул с полуулыбкой.       — Я думаю… что ты напоминаешь мне Маттео. Вы с ним оба мечтатели. Всё грезите о чём-то. Мыслите, как бы поступить. Хотя за нас уже всё давным-давно решено.       Томас потупил взгляд, ворочаясь на коляске. Губы его сложились в ухмылке, выглядящей ещё более криво, чем обычно.       — А ты… всё такой же… практичный. Как отец твой… вы с ним… похожи…       — Так. — Мейсон резко ожесточился. Ему не нравилось, куда зашёл этот разговор. — Слушай, о погоде там, о птичках, о больничке болтать — хоть до вечера. Но на эту тему? Избавь меня от этого, Сальери.       От сурового обращения по фамилии молодой мужчина смутился, роняя на грудь голову.       — Да… да… прости, забыл… как ты не любишь… это всё… Но-но… — он прищурил глазки, схожие с кошачьими глазами Маттео. Вжал в плечи голову. — Не хотел ведь… ты не хотел ведь всего этого… не хотел. А вышло… Знаешь, он бы… гордился тобой. Гордился, как всё сложилось. Да… да, точно…       Лицо Мейсона превратилось в бездушный камень, казавшийся ледяным на ощупь.       — «Он бы гордился тобой»? Эта фраза сама по себе ужасная, но от тебя её слышать… Даже не знаю, что хуже.       Томас издал странный звук, похожий на хрип умирающего лебедя, — возможно, это был смех. И Мейсону стало тошно вдвойне. Он знал, почему от его слов было так мерзко. Ведь…       — Вот бы… мы м-могли… п-п-п-поменяться… поменяться телами… Теб-б-б-б-бе же по душе… спокойствие. Спокойствие… тишина… А я… я д-д-д-двадцать лет рос для… для того, чем ты сейчас… занимаешься…       От кривой физиономии Томаса он и сам скривился. Подтверждение собственных догадок.       — Нет уж. Не обижайся — но я свою золу уже выбрал. Как бы по-кощунски… это сейчас ни звучало.       — Я… понимаю… понимаю… И отец понимает… — ломанный тон мужчины наполнился печалью. — Он п-п-понимает, к чему… всё идёт… Стал реже… реже меня навещать.       — Ну, не надумывай. Ты просто не замечаешь — он частенько к тебе ездит.       Губы Томаса исказились в ухмылке, и он произнёс невероятно чётким и осознанным голосом:       — Нет. Он уже давно нашёл мне замену.       И от внезапной злобы, проявившейся в его тёмных глазах, Мейсон вцепился пальцами в собственные колени, хмуря лоб. Ему действительно хотелось сослать слова Томаса на зависть его физическому состоянию. На зависть здоровью, горячим жилам, работающим без остановки. Не чему-то ужасному. Но сердцем он понимал, что дело в другом было…       ㅤ       Мейсон начал думать, какого ответа ждал юный Сальери и какой ответ не похоронил бы с концами этот печальный разговор, пока вдруг…       — А-ах! Ну вот и ты, мой мальчик!       За их спинами раздался голос человека, ради которого он преодолел восемь часов полёта, границу и Атлантический океан. Это был Маттео Сальери собственной персоной. И слова его предназначались Мейсону — а не родному сыну.       К ним подошёл, раскинув в стороны руки с драгоценными кольцами, высокий мужчина — немолодой, в возрасте, близящемся к почётной старости, с благородными седыми волосами. Сколько Мейсон себя помнил, Маттео никогда не забрасывал уход за собой и своим телом, с утончённым вкусом выбирая, что подороже и красивее из одежды: так сегодня на нём была чёрная рубашка с золотой брошью, пальто из альпаки и горжетка поверх. Судя по блестящему меху — натуральная. Усы его были не такие пышные, как у Говарда, но дополняли харизматичный образ, как и изогнутый шрам на левой половине лица. Но самой изюминкой, конечно же, были глаза наравне с улыбкой. Изящные, хитрые, с юношеским озорным огоньком в противовес старческой внешности, приятного охрового цвета. Быть может, виной такой живости, бьющей ключом, была горячая итальянская кровь, какая текла в жилах мужчины, вытесняя из тела старческие недуги? Никто не знал. Но таким и был уважаемый дон семьи Коломбо.       — Босс, — кратко кивнул ему Мейсон и пожал протянутую руку. Хватка у Сальери всегда была сильная и тяжёлая.       — Приношу извинения за задержку — должно быть, ты совсем утомился меня ждать, — промурлыкал Маттео и обратился к сыну. — Томми, мы побеседовали с херром Циммерманом. Он одобрил нашу поездку в Гармиш. Теперь тебе только мая дождаться, сынок.       Гармиш-Партенкирхен был городом-деревушкой на юге Мюнхена и Германии, куда оба Сальери ездили на каникулы и отдых. Учитывая состояние Томаса, этот сказочный уголок должен был лечить не физическое его состояние, а душевное, ибо остановить прогрессирование Болезни Гентингтона никто был не в силах. Даже боги, в которых Маттео, да и сам Томас, давно перестали верить.        — З-з-звучит… Звучит… Звучит!.. — мужчина не мог договорить фразу, кусая губы и язык, пыжась в бестолковых попытках.       — Да-а-а! Это звучит отлично… — слабо улыбнулся Сальери, погладив немощного Томаса по голове — нежно, ласково — а затем опустился перед ним почти на колени, цепко обхватив ладони руками. — Отлично, сынок, просто отлично… Не опускай нос! Ты жив, Томми — а это главное. И смотри — сегодня ты более разговорчивый, чем обычно! Хороший знак, хороший. Чувствую, в следующем году мы даже зимой скатаемся в Гармиш. Поищем с тобой галантусы! М-м? Тебе ведь очень они нравятся.       — М-м-м… Галантусы… — повторил зачарованно Томас слово в попытке улыбнуться в ответ. — Г-Г-Г-… Галанция…       — Верно… — Маттео крепко сжал руки, посидев так с сыном ещё немного, а затем поднялся со вздохом. — Что ж, ладно. Томми, у меня сегодня ещё много рабочих дел. Жди, завтра снова навещу. Там и Александра приедет. Думаю, ты рад будешь увидеться с двоюродной сестрёнкой!       — Очень… — к Томасу вновь вернулась возможность говорить. Он глянул на Мейсона — без злости и упрёка — просто печально. — Спасибо… что навестил…       — Не благодари. Рад был увидеться, — кивнул тот.       Маттео обнял сына перед прощанием — руки Томаса лишь тряслись и дрожали, не способные больше на ответный жест. Затем они ушли, и юный Сальери остался один на веранде, продолжая смотреть, как неторопливо во власти природы распускаются почки на деревьях.       Мейсон никак не комментировал эту встречу, зная, что слова были лишними. Он только подумал: а не пустое ли обещание дал дон своему сыну? В конце концов, жизнь Томаса в состоянии вечной агонии была просто натянутой ниточкой, способной в любой момент с треском оборваться. Не были ли подснежники лишь безликой надеждой? Он ведь знал, как двое мужчин любили эти цветы, называемые иначе галантусами, что судьбоносно походило на имя покойной жены и матери. И размышлял: а что бы он сам сделал в такой ситуации? Ведь больше всего на свете Мейсон ненавидел пустые обещания. Но оставлять сына без любви и надежды? Нет, уж слишком это походило на действия родного отца.       Мужчины вышли в коридор из палаты и молча направились в фойе клиники. Маттео, несмотря на депрессивное состояние сына, выглядел бодрым и улыбчивым.       — Господин Сальери. Ли.       Их поприветствовал мужчина, стоявший в холле. Фрэнк Коппола Младший. Консильери дона Коломбо. Остальные члены семьи редко могли видеть этого человека, ибо должность его вынуждала следовать за своим боссом повсюду. Невысокий мужчина носил на лице всегда одну и ту же невзрачно холодную маску, на какой никто никогда не видел улыбки, не видел смущения, радости, злости, печали. Никаких эмоций. Только собственное отражение в толстых стёклах очков. Одетый всегда безупречно, чисто и идеально — Фрэнк походил на обезличенный манекен.       Он неизменно присутствовал подле дона — даже на встречах всех боссов, как и другие консильери, — с его участием и советами заключались важные сделки с клиентами и решались дела, связанные с синдикатом. Безупречная репутация и высшее образование в сфере юриспруденции и торговли играли ключевую роль в этой работе. А Мейсон в свою очередь думал: выдержал бы он на месте Сальери такого давления и присутствия человека, прилипшего к нему, как жвачка?       — Что ж. Мейсон… — заговорщицки улыбнулся Маттео. — Что там с моим поручением?       — В машине.       — Отлично! Тогда не будем терять времени — в офис.       Они с Фрэнком вышли на улицу, и Мейсон последним покинул красивую и безупречную клинику Святой Марианны, где царило чувство полной безнадёги.       ㅤ       Вскоре, спустя примерно пятнадцать минут, два тёмных автомобиля — в одном Мейсон с Говардом, во втором дон Коломбо и Фрэнк — остановились у центральной площади Мюнхена, напротив богато украшенного культурного здания в старомодном стиле архитектуры. Там располагался бар-ресторан «Чеширский Кот». Очередной бизнес Сальери — в этот раз, чтобы быть ближе к сыну.       Роскошное многоэтажное здание встретило громко, богато. Выбравшись из авто, все четверо направились на лифте сразу вверх — к офисам на десятом этаже. Говард молча встал у дальней стены, разглядывая предметы искусства, какими были усеяны коридоры. Мейсон сел в одно из мягких кресел в фойе: Маттео внезапно позвонил херр Циммерман — лечащий врач Томаса — и ему пришлось неотложно взять трубку. Фрэнк отправился со своим доном. И Мейсон сидел одиноко, щуря глаза от слепящего солнца, что совсем скоро должно было начать свой путь за горизонт. А сам…       Рассматривал картину.       Ощупывал в который раз пустой отсек, скрытый от чужих глаз. Сжимал в пальцах острые уголки холста, чувствуя тупую боль на подушечках. И вглядывался в изображение, ловля каждую незамеченную ранее деталь. Чем дольше Мейсон смотрел, тем всё больше понимал, как ужасна была эта картина, и как ужасна была сцена, какую она ему напоминала. Субботняя ночь. Ощущение страха смерти в воздухе. Маленькая квартирка маленькой Салли Моррисон. Сама Салли… Неужели её и правда звали именно так? Именно Салли?.. Белолицая от испуга, от дрожи, пробивающей тело, так похожа она была на волнительную Галатею. Коленки израненные, тело трясётся то ли от мороза, то ли от страха. Но храбрится она изо всех сил, ни на секунду не собираясь сдаваться. А Мейсон… был просто кошмарен… Ведь в мерзости своей он и на долю не отличался от Полифема. Такая же обезображенная в злости морда стоит и смотрит на беззащитное создание перед ним, запугивая в угрозах.       Мейсон вздохнул, опуская картину. Категорически ему не нравились собственные мысли. Он всё пытался понять, что испытывает. Жалость? Сострадание к этой девчушке? Вряд ли, ведь её умыслы так и не были ясны до конца. Вину? А в чём же он виноват был? Сделал всё, как надо. Всё, как поручил ему дон семьи. В чём же тогда была проблема?       Мейсон не знал, где он мыслил истинно, а где обманывал сам себя, но, благо, раньше, чем плен размышлений поглотил его с концами, наконец, вернулся Сальери.       — А-а, Мейсон. Прости, затянули с разговором. Идём-идём, не буду заставлять тебя более ждать, — он улыбнулся, но после звонка врача Циммермана выглядел Маттео не таким уж и радостным.       ㅤ       Кабинет был обставлен так же, как и их кабинеты в «Старом Вестерне». Дорого, роскошно, много скульптурных украшений, драгоценностей и картин. Освещение приятное, не режет глаз, а скорее, наоборот — расслабляет уставшие после перелёта и беготни мышцы. На столе в аккуратной рамочке стояла фотография: Маттео — молодой, холёный красавец. Рядом Галанция — чудесная и нежная, словно изящный подснежник. И Томас — маленький мальчик, весело смеющийся в объектив. Ничто из этого не добралось в исконном виде до наших дней.       Говард кратко кивнул Сальери — тот так же кивнул с улыбкой в ответ. Затем «личный водитель, охранник, телохранитель» Мейсона покинул кабинет вместе с Фрэнком, оставив дона и подручного босса семьи Коломбо наедине.       Маттео не спешил объяснять, что происходит. Не спешил вводить в курс дела. Он вальяжно прошёлся вдоль кабинета, стягивая с плеч пальто и горжетку.       — Ну что, Мейсон? Не дашь ли ты мне, наконец, в руки чудесную «Галатею»? Я так соскучился по ней…       Стараясь не кривить губы от хитрости в голосе дона, тот услужливо протянул картину. Маттео почти вырвал её из рук и прошёл к столу, сдёргивая бархатную ткань. Во всей красе холст прекрасной девы предстал пред её «господином». Мужчина улыбнулся — широко-широко, щуря глаза, как от солнца, — осмотрел внимательно «Галатею» со всех сторон, не заглядывая за деревянную рамку, а затем… посмотрев точно в тёмно-серые глаза Мейсона, похожие на две льдинки, он согнул ногу и…       Хрясь!       Маттео Сальери с оглушительным треском разломил картину пополам. Об собственное колено.       Он наблюдал за реакцией Мейсона неотрывно, и мужчина, обычно невозмутимый, стальной, как кремень… не смог удержаться и в удивлении распахнул глаза. Губы его раскрылись сами собой, когда Маттео промычал с загадочной улыбкой:       — Хм-хм… вот это да! И впрямь, просто картина! Ну надо же — пустая!       Шок прошёл. Мейсон стиснул в недовольстве зубы и опустил голову, чтобы Маттео не увидел его кривую ухмылку на губах.       — Господин… Сальери… Вы — актёр одного театра.       Тот заулыбался вновь, как Чешир, вслух смеясь старческим громогласным голосом.       — Прости!.. Хох, прости, мальчик мой! Уж очень хотелось на реакцию твою глянуть. Ты так кисло сидел! Смотрел в одну точку, как загипнотизированный, ц-ц-ц. Я должен был это исправить. А заодно… — охровые глаза сузились. — Разлучить, наконец, монстра с его Галатеей.       — Рауля? — хмыкнул Мейсон, понимая, что слова могли относиться ко многим людям.       Тот пожал плечами, и он досадливо подумал:       «Чёртов старикан — мог бы и менее хитровыебанную метафору использовать, где необязательно ломать картину, за которой мы несколько дней гонялись. Пустой отсек и без этого найти можно было…»       Глядя на некогда прекрасный холст, валявшийся теперь острыми колышками на полу, Мейсон усмехнулся:       — А как же мистер Гарсиа? Он ведь так хотел вернуть «Галатею» в музей. К выставке о Неделе Весны. Вам совсем не жаль его?       — Мистеру Гарсиа важен лишь наш контракт. Я разберусь, как нам продлить его. С этой картиной или без нее. К тому же… — кончики губ Маттео скривились под утончёнными седыми усами. — Мне никогда не нравилась эта иллюстрация. Монстр и юная дева? Слишком по́шло на мой взгляд. Безвкусица, — он вновь проявил улыбку на лице, оттряхивая ладони. — Теперь!.. Расскажи: что ты узнал?       — М-м… Флешка? Это ведь была истинная ценность, — без лишних секунд бросил Мейсон, поглядывая на Сальери с подозрением. — Самый правдоподобный вариант.       — Хорошее предположение, — тот кивнул. — Но где она? В картине ведь было пусто…       — Я надеялся… это вы мне расскажете.       Мейсон чувствовал, как начинает раздражаться от загадок старика, но тот всё не снимал с лица радостную маску.       — Конечно, мой мальчик, я расскажу всё, что знаю. Но для начала — мне нужно услышать твою версию. Всё-таки вы много чего выяснили за эти пару дней.       Лёгкий вздох.       — Ну, Синклер очень легко простился с картиной…       — Угу-угу.       — Значит, он и забрал флешку. Только вот…       — Что такое?       — Вы ведь не могли… допустить подобный исход. Верно? Это не в вашем духе.       Глядя, как Мейсон смотрит на него, будто пристально наблюдающая за неосторожной добычей пантера, Сальери промолчал. Тогда тот фыркнул ещё громче:       — Не пора ли вам всё-таки раскрыть карты, босс?       И тот кивнул, прикрывая с удовольствием глаза. Вот же чёрт хитрый…       — Согласен. Но для начала… Что тебе налить? Виски? Бренди? Коньяк? Может быть, джин? — Маттео подошёл к мини-бару, ласково мурлыча под нос: — Или что, снова попытаешься отказаться?       — М-м… Вам же хрен откажешь, босс, — фыркнул Мейсон, усаживаясь на ближайший к креслу диван. Он знал, что с Сальери в такие моменты нужно просто соглашаться. — Плесните виски. Только немного.       — Сигару?       — Ещё бы.       Тот разлил по стаканчикам напиток приятного золотистого цвета из бутылки с надписью «Макаллан» — весьма дорогой бренд. Один протянул Мейсону, второй поставил на свой стол. Вытащил из ящичка портсигар с изящным названием «Гурка». Очень ценный. Маттео Сальери любил роскошь даже в таких мелких деталях. Когда кабинет наполнился приятным букетом сигар — от запаха старой кожи и эспрессо до патоки, — Сальери блаженно откинулся на спинку стула, глядя в потолок.       — Что ж, ты хотел получить ответы? Тогда слушай внимательно. Вот, как всё было. — И Маттео принялся за рассказ. — Как ты знаешь, в эту среду в Маленькой Италии, в Эмпайр-Сити, была ежемесячная встреча донов. Мы многое там обсуждаем — в основном, будущие перспективы семей, всего синдиката. Происшествия, и как их лучше исправить. Именно на таких встречах можно услышать… что-нибудь интересное. Так я узнал, что скоро в столицу должен приехать один важный человек — инвестор. Помочь нам с новым проектом, от которого отказались эти жадные до денег старикашки из «Восторга».       Пока Мейсон понимал, о чём речь: строительная компания «Восторг» была одной из самых престижных и прибыльных в своей отдаче корпораций на финансовом рынке Гранд-Айленда. Именно через них Сальери однажды построил дорогой и роскошный «Старый Вестерн». В этот раз они отказались — кажется, какие-то внутренние проблемы в компании?..       — Я сразу понял, что нужно заключить с этим человеком контракт, но вот беда! — продолжал Маттео. — На него положил глаз Руссо. Кажется, он планирует строить новую сеть ресторанов… Он умеет путаться под ногами, знаешь ли. Поэтому мне нужно было сместить его внимание на что-то другое. Заодно и внимание всего синдиката. Никто не повёлся бы на ерунду — здесь методы должны быть хитрые. Ты ведь… помнишь ценность «Галатеи» для Руссо, верно?       — Конечно, — кивнул Мейсон, прокручивая воспоминания о давнишнем музее Рауля, о пожаре, о хищении «Галатеи» и выкупе её Лео на каком-то блошином аукционе.       — Близится Неделя Весны. Картина ну просто чудесно вписывалась в её антураж! А у Рауля как раз день рождения в двадцатых числах будет… Мы договорились с Мартином Гарсиа о выставке. Сам понимаешь: звёзды сошлись на небе для меня. И прочистили дорогу для будущего заключения контракта!       Мейсон нахмурился: часть с «Галатеей» звучала правдоподобно. Подумаешь, один из членов преступной семейки, славящейся агрессией и разбоями, на праздничек захотел свистнуть себе картину, когда-то бывшую его собственностью? Никаких подозрений. Но… инвестор? Строительный проект? Не слишком ли много усилий ради какого-то стороннего бизнеса, не факт, что способного принести доход? Ещё и с такими высокими ставками…       — Так или иначе… — Маттео не заканчивал, — Раулю, как ты мог догадаться, вовсе не картина нужна была. Как и всему синдикату в целом. Ему нужна была флешка. Вот я и придумал оставшийся план, как сместить всё их внимание на «Галатею». Заранее через Фрэнка пустил кое-какой слушок на собрании донов. Заранее намекнул, что картина хранится в моём музее. Заранее предупредил тебя, чтобы ты был наготове к неприятностям. Так всё и вышло! Картину похитили. И пустую флешку вместе с ней.       — Пустую. — Мейсон повторил это слово скрипучим, недовольным голосом. — Значит, это ваших рук дело?       — Что за глупый вопрос? — улыбка Маттео не была больше кошачьей. Она напоминала звериный оскал. — Конечно же, я с самого начала знал, в чём секрет этой картины. С той самой минуты, как Лео вручил мне её в руки, а я случайно обнаружил странный отсек в задней части. И подменил на пустышку. Не знаю, какого чёрта Рауль оказался столь глупым и не нашёл за столько лет флешку, но… после этого она была в моих руках. Оригинал. И Раулю она не должна достаться. Никому. Не должна.       Мейсон напряжённо потёр переносицу. Глянул на своего босса с неясным выражением на лице. То ли он был расстроен, то ли удивлён, то ли выглядел попросту так, будто перед ним выставили дурно пахнущую похлёбку.       «Да… богачей простым умом нам не понять, — громко, натужно, с чувством — лишь в своей голове — вздохнул он. — Неужели вам настолько скучно, что так любите усложнять жизнь себе и всем остальным? Не знаю, в гольф там сыграйте или займитесь благотворительностью. Зачем так мудрить?..»       — И что же тогда получается? — отпив немного виски, буркнул Мейсон. — Если хитрец-дон Коломбо заранее вынул флешку, если заранее подменил оригинал пустышкой, чтобы выставить на всеобщее обозрение «Галатею» и допустить её кражу… Это значит, что… всё? Дело завершено теперь? Вы можете заключить свой контракт, а я могу ехать домой, зная, что ваше поручение выполнено?       Ни на секунду его голос не дрогнул, оставаясь неизменно твёрдым, спокойным и чётким. Как и глаза всё так же бездушно глядели на Маттео Сальери. Но видно было всё же, как ему не нравились игры, в какие дон втянул всю семью.       — Оригинал ведь у вас? — повторил вопрос Мейсон, вскидывая бровь.       — Что ж… В этом и есть загвоздочка, милый мой мальчик! — будто бы виновато улыбнулся Маттео, сложив руки в извиняющемся жесте. — Но об этом чуть позже.       «Так я и думал…»       Мейсон качнул головой, отпивая ещё виски, — до дна. Доливая себе новую порцию.       — Теперь… вы ответите на мои вопросы? На все. Без утайки.       — Конечно! Задавай. Буду рад послушать, какие у тебя догадки.       Тот удержался от надменного фырка.       — Хорошо. Первый вопрос: почему вы не рассказали про флешку с самого начала? Зачем было так хитрить и юлить с этой картиной? Ну, и со всем прочим тоже.       — Тогда ты бы просто запутался, дорогой мой! И сорвал бы мой план, — хмыкнул Маттео. — Есть одна замечательная китайская поговорка: «Пытаясь перехитрить врага и пойти в обход, чтобы устроить засаду, — нужно знать, какой выбран был путь. И не угодить по своей невнимательности в его же ловушку!»       «Китайский — мой родной по крови язык, старик. Нет в нём такой поговорки…» — так и мечтал съязвить Мейсон, что, конечно же, никогда не случится.       — Объясните?       — Мы поступили умнее. Пока ты столь натурально и искренне создавал видимость важности картины — пусть и был сам обманут — кое-кто действовал… или, вернее, действовала, — поправил Маттео с лукавой улыбкой, — из тени. И искала всё, что можно и нельзя касаемо моих поручений.       «Вот, значит, как… «Действовала». Хм…» — Мейсону хотелось очень посмаковать это слово на языке, понимая, как тяжело становится на душе и в уме, совершенно не удивлённом таким новостям.       — Если вы про Александру… стоило попросить её чуть тщательнее скрывать эмоции, — пусто и без радости улыбнулся Мейсон. — Я ещё в первый день обо всём догадался.       — И о Говарде, стало быть, тоже? — исподлобья поглядывая лукавым взглядом на мужчину, пробормотал Маттео, не скрывая удовольствия в голосе.       Тот посмел показать удивление лишь на миг, скрыв остальное за стальной маской. Эта информация сумела изумить его — и расстроить — гораздо сильнее, чем обман Александры. Если в увиливании, отведении взгляда, растерянности и всём её образе потерянной женщины можно было сразу провести линию к дяде-преступнику, то Говард… Такой родной добрый Говард… Что ж, очевидно теперь было, зачем Сальери звонил мужчине в эту пятницу по телефону — когда у того был выходной, и он пришёл в «Старый Вестерн» за вином и с букетом цветов для Магнолии. Очевидно, почему он так легко и быстро отвечал на звонки Мейсона. И почему вышел из кабинета пулей, даже не посмотрев на него.       — И что же должен был сделать Говард? — спросил Мейсон без чувств на фарфоровом лице. — Да и Александра, раз уж вы упомянули её.       Маттео сделал глоток виски — тот повторил следом.       — В этом пункте моего рассказа заключается причина, по которой мы так и не можем считать это дело завершённым, Мейсон. Причина, по которой оригинала флешки у меня нет. — Сальери размял с хрустом морщинистые, но красивые старческие пальцы — по роскошном кольцу на каждом. Усмехнулся. — Что ж… Я сразу понял, что просто так держать у себя оригинал флешки небезопасно. Я решил оставить его на сохранение в городском банке Эмпайр-Сити на площади — в самом безопасном месте. Возможно, ты знаешь: банк на улице Авраама-Линкольна, что вдоль Фримен-Стрит. Именно там, в моей личной и защищённой ячейке, эта флешка, содержащая в себе настоящую информацию, хранилась всё это время. Когда… произошла кража «Галатеи» из музея — я сразу понял, что это были бандиты Моретти. Кто, как не Рауль? Он ведь не удержался бы от такой возможности. Но…       Маттео вдруг замолчал, выглядя удивительно растерянно. Мейсон нахмурился:       — Но?       — Но оказалось, что прав я был лишь наполовину. Кража произошла. Всё по моей задумке. Я позвонил тебе утром, как планировалось. Затем вдруг выяснилось, что в дело ввязались Серпенте. «Ладно, — подумал я тогда, — тоже мне, новость? Эти змеи всегда рады урвать свой кусок». И решил, что пока вы возитесь с «Суккубом», куда эту картину-пустышку должны были доставить грабители, я позабочусь о другом. И отправлю Говарда на личное задание. А миссией моей Александры было попытаться выяснить, кто же те двое воришек, на каких вы так и не нашли информацию, — ведь «Сухаря» отыскать было легко, а их… Не очень. Также Александра с самого начала знала, что в картине пустая флешка. Я посвятил её в этот пункт, чтобы мои глаза и уши были везде. Она помогала тебе и направляла, следя, чтобы фокус миссии оставался на «Галатее». Параллельно выполняла кое-какие поручения, о которых тебе пока знать не нужно.       — Почему вы отправили именно Говарда? — спросил Мейсон, игнорируя часть с Александрой.       — Мне нужен был доверенный водитель, который не станет задавать лишних вопросов. В случае оригинала флешки, а не «Галатеи», действовать нужно было тихо, — отчеканил Сальери. — Говард забрал одного моего человека. Он привёз его в банк на улице Авраама-Линкольна, чтобы забрать из ячейки оригинал, передать ему. А тот — должен был отвезти её в безопасное место на время разборок. Но по дороге… — Маттео вздохнул, ероша приглаженные блестящие в свете ламп седые волосы. — По дороге те двое грабителей — о которых я так ничего и не выяснил — каким-то образом узнали обо всей этой поездке! Они проследили за Говардом и…       Сделав небольшую паузу, Сальери вытащил смартфон — широкий, плоский, в дорогом кожаном чехле — затем, что-то открыв, протянул Мейсону. На экране виднелся новостной заголовок, и инцидент, о котором шла речь, произошёл… вчера вечером. В субботу. Прямо перед поездкой в «Суккуб».       — Взрыв? На автозаправке? — хмуро и вместе с тем удивлённо протянул тихо Мейсон, вглядываясь в прочитанное.       — Всё верно. Думаю, у тебя не было возможности прочесть это в новостях или подслушать у полиции — не так много прошло времени до твоего вылета. А Говард должен был молчать. Они подстроили аварию! Автозаправка была напротив банка. Флешку — украли. Говард наш был слишком в отключке, чтобы что-то запомнить… Такие вот дела, Мейсон. Всё произошло совсем не так, как я хотел. И картина-пустышка, и оригинал флешки… всё оказалось у них.       Мейсону пришлось отвернуться и уставиться в вылизанный до блеска угол кабинета, переваривая услышанное в голове. Теперь потрёпанный вид Говарда и повязки на его лице и руках стали понятными. Часть рассказа Маттео соединила почти целиком паззл из сотни кусочков в единое целое. А часть… всё такими же неровными краями, не стыкующимися ни с чем, лежали отброшенные в сторону.       — Чего ж вы не выяснили, кто эти грабители? Мне казалось, заданьице легче лёгкого, — съехидничал Мейсон.        — Мне известно о них столько же, сколько и тебе, — пожал плечами Маттео. — Это истинная правда.       — А Александра чего? Почему её не отправили в банк вместо Говарда? Или вместе с ним.       — Всё просто: я её не во всё посвящаю. О поездке в банк она не знала. Никто не знал, корме нашего Говарда. В этом не было информации, из какой моя талантливая племянница могла бы выудить пользу. К сожалению, я и подумать не мог, что эти бандиты так внезапно и без причины узнают, где оригинал… — с печалью в голосе покачал головой Сальери.       Мейсон нахмурился ещё сильнее:       — Значит, и я не был в курсе, и Говард, и… даже Александра? Вы всех ловко обвели вокруг пальца.       — Это бизнес, мой мальчик, — фыркнул Маттео. — Когда ты занимаешь столь же высокую позицию, как я… и следишь за тем, что творится каждый день в синдикате — нужно просчитывать каждый свой шаг. Порой приходится недоговаривать, чтобы не допустить утечки информации. Или наоборот — создать ненужную видимость для остальных. В каждом из случаев ты останешься в выигрыше.       «Вы полны секретов, господин Сальери. Как и всегда».       Мейсон с самого начала понимал, что Александра знает больше, чем говорит. Он трудился в поте лица, а она выуживала каждый клочок информации для дона Коломбо, опережая его на шаг. Благо, не было здесь Уолтера в эту минуту… Услышь он их разговор и новость о женщине, водящей его за нос… О, как бы он ликовал и злорадствовал. Так и причмокивал бы с надменной улыбочкой:       «Ой ну на-а-адо же! Какая неожи-и-иданность, Ли! Выходит, не только мне крыса-Романо нож в спину воткнула! Хо-хо-хо, так вот, что такое карма!»       Мейсон откинул в сторону злые мысли, не желая размышлять о плохом. Не хотелось. Александра с подросткового возраста была ему подругой. Была столь родной и любимой, как сестра, которой у него никогда не было. Он знал, на какие вещи она была способна для дяди, но… встретиться лицом к лицу с её обманом? Нет, слишком неприятно об этом даже думать.       Вместо этого он подумал о Говарде.       — Я знаю, что вы скажете: «Игра стоит своих свеч». Да? — Мейсон криво ухмыльнулся. — Это ваш неизменный ответ. Только… Неужто вам совсем не жаль было так гонять Говарда? Чёрт, да у него ж вместо руки-.! — он запнулся, сделав вдох. — Но да, не мне решать. Я думаю, можно было его и на более опасную миссию отправить, м-м?        — Уверен, Говард и на это бы согласился, — стальным тоном отчеканил Маттео, игнорируя сарказм. — Сам можешь спросить его: не думаю, что тот откажет в подробностях.       Мейсон не стал отвечать. Он нахмурился, удивляясь, как при следующих словах собственный голос умудрялся звучать так разочарованно:       — Просто скажите мне, Сальери, — он обратился без слова «господин» или «босс». — Весь этот обман, интриги. Вождение за нос. Это стоило того, что вы задумали? Вы уверены, что не пострадает — если уже не пострадала — вся семья из-за ваших махинаций?       Сальери сузил глаза, спрятал улыбку и протянул тягучим голосом:       — О… Я очень рад, что тебя беспокоит благополучие семьи Коломбо, Мейсон. Раньше подобные слова из тебя я и щипцами бы не вытянул.       Этот ответ абсолютно не понравился Мейсону. На его лбу пролегла хмурая складочка, а взгляд потускнел — до чего же не любил он слышать подобное…       «Десять лет… Десять лет я работаю на тебя без отдыха и устали… столько времени… и ты до сих пор во мне сомневаешься?»       Он и сам не знал, звучали собственные слова в голове разочарованно, чувствуя себя преданным, или то было… облегчение? Каждый год работы на синдикат Мейсон посвящал себя без остатка человеку, которому обязан был всем. Работой, домом. Благополучием родных и близких. Собственной жизнью. Не один раз. Ему никогда не расквитаться с Маттео Сальери за всё, что тот сделал ему. За всё, чем помог. Как и остальным членам Коломбо, душой обязанных дону. Он буквально спас Говарда и Магнолию от смерти. Он спас от пожизненного заключения свою неродную, но любимую племянницу — Александру… Он спас каждого члена преступной семьи. И всё же…       — Послушайте, босс, — вздохнул Мейсон, поднимаясь с дивана. — Ладно я — я уже привык к вашим играм в монополию, только не на столе, а в реальности. Уверен, и Крейг с Дирком и слова бы не сказали, узнай, что вся эта беготня бессмысленной была с самого начала. Они, не колеблясь, помрут за вас. Но остальные… Вы представляете, что будет, если кто-то из семьи узнает хоть что-то из нашего разговора? Хоть малейший кусочек, заставивший сомневаться. Да вас же-… — он прикусил губу, не решаясь произнести вслух слова, вертящиеся на кончике языка. Слишком некультурно было такое говорить дону семьи — даже для подручного босса.       — Конечно же представляю, мой мальчик. Ещё как, — серьёзно кивнул Маттео без тени улыбки на лице, а глаза его охрового цвета сияли ярче любого драгоценного камня. — Поэтому наш разговор не выйдет за пределы этой комнаты. Никогда. И никто не распустит язык, зная, что его укоротить можно. Ты знаешь. Ну а беготня твоя… ни разу не была бессмысленной. Запомни, Мейсон. Абсолютно всё, что я делаю — я делаю для семьи. Каждый день. Каждый час. Каждую минуту своей работы я посвящаю Коломбо и только Коломбо. Понимаешь это?       — Понимаю, — без пауз кивнул Мейсон.       Как он вообще мог сомневаться в словах дона? Никак. Этот человек знал своё дело и постоянно доказывал свою преданность. И люди его доказывали преданность в ответ. Но…       — Всё же — разве не безрассудны такие действия? В конце концов, такой огромный риск… Ради чего?       — Мо-ой ма-альчик, мир внутри синдиката всегда крайне безрассуден! Особенно когда на кону стоит что-то великое. Ты и сам скоро поймёшь, что к чему… Если не понял до сих пор. Согласен?       Он был согласен. Следовало задать, наконец, главный вопрос. Вопрос о том, ради чего всё это было затеяно с самого начала.       — Что на ней? — Мейсон спросил с полуулыбкой, то ли переводя разговор в шутку, то ли просто пытаясь сбросить напряжение, какое наэлектризовано ощущалось во всём их разговоре. — Учитывая затраченные усилия, я надеюсь, что оригинал флешки хранит ответы на все загадки человечества. Начиная с того, есть ли в мире бог, и заканчивая тем, кто всё-таки сломал в прошлом месяце мою машину — Крейг или Дирк.       Маттео ласково, по-доброму, как любящий отец, улыбнулся на эти слова, не сказав ничего. Ведь он знал, что Мейсон всё понял.       — Это… «Снежная Мимоза». Да? — он хмыкнул, опуская взгляд. — Я сам всё выяснил. Мне лишь жаль, что я так и не услышал это из ваших уст.       — Теперь услышишь, Мейсон. — Голос Маттео был твёрд и холоден, как никогда в жизни. — Ты догадался обо всём правильно. И теперь, как я и сказал совсем недавно, от наших успехов зависит судьба всего синдиката.       Пришло время вспомнить и перестать прятать от себя и ото всех ужасное прошлое Эмпайр-Сити.       «Снежная Мимоза». Это было есть и будет название не какой-то конкретной личности, важной для синдиката. Не группировки или банды. Не сборника всех документов, хранящих компромат на любую из семей. Нет… Это…       ㅤ

Наркотическое психотропное вещество.

      ㅤ

***

      ㅤ       Ни для кого не секрет, что наркотики были открыты человечеством ещё задолго до нашей эры. Раскопки цивилизации шумеров и первые упоминания опиума: «радости». Воины апачи, преодолевающие пустыню, использующие мескалин для религиозных ритуалов. Скифы — ираноязычный народец — в чьих захоронениях до сих пор находят марихуанну. Психотропные вещества существовали всегда, с самого зарождения человечества, неотрывно следуя за ним бок о бок по нынешний день, став проблемой мирового масштаба. А для кого-то — бесценной золотой жилой, откуда можно выкачивать и выкачивать несметные богатства.       Для Штатов расцвет торговли и неконтролируемого потребления наркотиков среди жителей был лишь вопросом времени. Опиум. Следом морфин. Героин. Чем тяжелее, тем сложнее бороться. Цепкая хватка была пущена даже в ряды американской армии, отчего были приняты жестокие, радикальные меры урегулирования. Все знают, как выглядит наш современный мир, знают, какие из санкций и методов антинаркотической борьбы оказались успешны, а какие привели к неминуемому краху. И знакомо всем, в каких целях эти методы использовали преступники. Как например…       Базилио Гамбини. Первый наркобарон среди преступного синдиката Эмпайр-Сити, этот человек не запомнился ничем хорошим для донов мафии и их последователей. Кто-то мог вспомнить крупицы нейтральных, спокойных воспоминаний: например то, что Базилио был любителем собирать «безвкусное искусство». Желательно, если он сам приложил к этому руку. Охотничьи трофеи, чучела и шкуры. Артефакты с раскопок, скульптуры. Картины. Это то малое, в чём нельзя было его обвинить. А в остальном…       Шестидесятые выдались тяжёлым, суровым временем для синдиката. Тогдашние законы не могли похвастаться своей мягкостью, но даже среди них — среди жестоких и кровавых устоев — Базилио Гамбини был неизменным лидером в звании «бесчеловечный босс». Ужаснейшие пытки, какие только можно вообразить? Не вопрос: раскалённая кочерга, приложенная к груди за предательство, или рука, по плечо отрубленная, как наказание воровства. То были цветочки, на какие мог пойти психопат-Гамбини. Славился он своими пьяными разгульями, когда в компании приятелей созывал провинившихся, не сумевших угодить ему несчастных солдат на показательную порку. Порой и местная «шлюха» из борделя могла угодить в эту злую ловушку, если у Гамбини было плохое настроение. Так он устраивал — потехи ради — игру в русскую рулетку, где победивший получал шанс исправиться, а проигравший… оставлял после себя ничего, кроме мозгов, бесформенной кучкой размазанных по стене. Разумеется, никто не выигрывал. Нередко дон Гамбини устраивал из подобного настоящее шоу, делал ставки, приглашая на «наказание» деловых партнёров и высокопоставленных лиц из правительства. А ведь поговаривали, что это семья Коломбо славилась любовью к азартным играм ещё десятки лет назад… Ну-ну.       Много лет прошло, и в эпоху современности, где за каждым твоим шагом следит камера, а с правонарушителями ведётся жесточайшая борьба, о подобном ведении игры пришлось позабыть всему синдикату. Хоть никто и не знал, чем в наших реалиях промышлял каждый из донов в тени теперь: не напоказ, как Гамбини, а там, где не увидит блюститель закона. Где ты всё так же останешься безнаказанным. И всё же правило оставалось неладным для всех четырёх без пяти семей. Никто не должен идти по стопам Гамбини, никто не должен рваться вперёд для власти. И главная из причин крылась в научном открытии, которое Базилио с чужой помощью сумел совершить перед своей смертью.       Открытие «Снежной Мимозы».       ㅤ       Во время Холодной Войны между США и Советским Союзом, а также их ближайшими соратниками, было выведено это странное вещество. Никто не знал точно, в какой период: то ли при Войне во Вьетнаме, то ли при Корейской Войне. Не знал и время, когда это всё случилось. Потому никто так и не нашёл ответ на вопрос, откуда появилось такое название. Быть может, военный врач, разработавший этот наркотик, проводил свои опыты в холодный студёный январь? Быть может, первая жена Базилио, по несчастью погибшая от его же насильственных рук, так любила мимозы?.. А может, название оправдывало действие препарата, за которым все так охотились, узнавая о его существовании.       Базилио, уже бывший в то время амбициозным, рвущимся к власти опасным доном, уговорил своего престарелого отца — одного из спонсоров военных действий — на выделение гранта в исследовании этого странного, но такого многообещающего препарата. На опыты — пусть даже подпольные, пусть даже поставленные на невинных людях. Тот согласился, будучи таким же тщеславным, карьерным человеком. Согласился, не зная, что однажды рука сына Базилио убьёт не только любимую жену, но и родного отца.       Так была открыта «Снежная Мимоза». Психотропное вещество, по составу схожее с опиоидными анальгетиками. Ближе всего походящее на дезоморфин, под какой и скрывалось все первые годы. Вот только последствия у него были… совсем иные. Ужасные и опасные. И вместе с тем — способные стать невероятным оружием в нужных руках.       Принявший «Снежную Мимозу» человек в течение первых нескольких часов будет испытывать эйфорию. У него есть очень много энергии на физическую деятельность, умственную. Человек становится чувствительным и крайне восприимчивым к чужим словам. Очень многое ему можно внушить, в чём он беспрекословно послушается. А затем… Затем наступает апатия. Сонливость. Отторжение от всего мира. И… беспамятство. Человек, принявший наркотик, не вспомнит абсолютно ничего о событиях, что совершил под действием «Снежной Мимозы». В памяти останется попросту пробел, будто воспоминания вырезали из головы, остудив боль холодным комом снега. В чём-то это походило на метод наркогипноза, заставлявшего людей шпионить и убивать. И о котором ходили разные слухи — кто-то считал это глупой выдумкой и сказкой, а кто-то фактом, что почём зря был забыт. Так или иначе «Снежная Мимоза» имела все шансы стать гарантированным ключом в ведении любой из возможных Холодных Войн США. Но…       У вещества был ряд своих проблем, решить которые можно было бы только с использованием современной медицины. С помощью доработки. Препарат был несовершенен. После применения сердце одного подопытного мгновенно останавливалось, обрывая жизнь. Второй превращался вместо боевого солдата в недееспособного «овоща». На третьего обрушивались ужаснейшие галлюцинации, как при приёме ЛСД, с какими он попросту не мог бороться, сходя с ума, погибая в агонии. Медленно, тяжело, с немыслимыми усилиями препарат взращивался, как цветок в морозный сезон, в непогоду — и так же, как цветок, в конечном итоге погиб, не сумев принести должных плодов. У препарата могло быть великое будущее. Но оно не наступило.       Никто не знал подробностей того, что случилось в тот год, ведь до наших дней не дожил ни один участник событий… Учёный был убит. Вероятно, от рук Гамбини. Сам Базилио привлёк слишком много внимания к исследованиям, превратив их из подпольных в открытые. А правительство узнало о «Снежной Мимозе» и решило, что дон мафии… слишком проблемный. Позорный конец пришёл для семьи Гамбини, когда кто-то из верхушек попросту устранил его за болтовню. «Снежную Мимозу» никто не смог доработать — дочь учёного, совершившего открытие препарата, пошла против принципов отца, против правительства и уничтожила все данные. Судьба её неизвестна. Пострадали и остальные члены преступного клана Гамбини: подручный босс, консильери, капо. Половина из них села за решётку без шанса на выход — там и сгнила в затхлых тюремных камерах. Половину убили за распространение информации. Оставшихся знаний и результатов исследований, уцелевших после уничтожения лаборатории, было слишком мало, чтобы довести проект до ума. Он был «официально» закрыт. «Снежная Мимоза» канула в лету, оставшись прошлым, о котором никто и никогда не должен вспоминать, зная, к каким опасностям может привести подобный рычаг давления.       Таким вещество и оставалось по нынешний день, до тех пор… пока случайность не принесла в синдикат картину с названием «Галатея», где пряталась наверняка единственная в своём роде флешка с утерянной информацией. С информацией в реалиях двадцать первого века, способной превратить «Снежную Мимозу» в смертоносное оружие.       ㅤ

***

      ㅤ       Некоторое время в кабинете Маттео Сальери, окутанном приглушённым мягким светом, царило молчание. Каждый из мужчин обдумывал что-то в своей голове, задумчиво глядел в никуда, размышляя о незавидном — а для кого-то очень даже светлом — будущем синдиката.       Дон Коломбо первый поднял голос, разрезая молчание:       — Что ж… Я не знаю, каким именно образом картина оказалась у Рауля и что там вообще делала эта флешка, какую он по собственной тупости не нашёл, но… после пожара он наверняка задумался, в чём же была её ценность. Понял, что упустил. И потому рвётся теперь заполучить её обратно. Рвутся и все остальные. — Маттео понизил голос. — Когда дело касается вещей, способных дать в руки власть, многие члены мафии готовы пойти наперекор правилам. И они не боятся законов. Они чувствуют себя безнаказанными, слишком воодушевлёнными верой, чтобы их не преступать.       Мейсон сам задавался этими вопросами. И по какой-то причине ему казалось, что связь семьи Моретти и погибшего клана Гамбини не такая уж и случайная…       Он поднял голову, глядя на дона серьёзно и проницательно:       — Я отыщу оригинал флешки — это даже не обсуждается. Но… только после того, как вы ответите на главный вопрос. Как вы хотите её использовать?       Сальери похолодел, губы превратились в жестокую улыбку, как щель, и он произнёс:       — В обмен на обман — это ты её используешь, мальчик мой. Даже если захочешь уничтожить. Я не помешаю. Такие знания слишком ценны, чтобы ими обладал лишь один человек. В неправильных руках она принесёт сплошные проблемы. А раз флешка не достанется нам — она не достанется никому.       Ответ был удивителен. И даже… приятен. Впервые за весь разговор Мейсон испытал облегчение.       — Хорошо, босс. Я всё сделаю.       Он был твёрд и уверен, как никогда.       — Не сомневаюсь! Ну что ж, — Маттео откинулся на спинку, вновь став привычно расслабленным и улыбчивым, будто кот. — У тебя есть ещё какие-нибудь вопросы?       — Ещё спрашиваете… Скажите, кто помимо нас знал об истинной ценности картины?       — Хм… несколько человек точно. Не уверен, что доны сильно распространялись между собой, но так или иначе, все, на чьих руках была картина, — точно в курсе. Как и наши грабители.       — Ясно… Кто тот строительный инвестор? Почему вам настолько важна с ним сделка?       — Это очень выгодный проект, Мейсон. Бизнес не одним контрактом выстраивается, а сотней. Особенно если мы говорим о сети казино-отелей.       Звучало всё гладко и красиво, но Мейсон верил, что где-то между инвестором и «Снежной Мимозой» была связь, в которой Маттео пока не спешил признаваться. Но он никак не мог её отыскать.       — И почему же… так нужно было тогда отвлекать внимание Рауля? Именно Рауля. Что за чудо-инвестор, что все так на него глаз положили? — недоверчиво тот нахмурился. — Зачем было маячить картиной перед его лицом, как-…       — Как красной тряпкой перед быком? Потому что он и есть бык! Безмозглый баран, который несётся туда, куда не надо. Это ведь конкуренция, мой мальчик. Мне контракт с этим инвестором важнее. И принесёт куда больше выгоды, чем Раулю, который ничего дальше своего носа не видит.       — Контракт… строительный… да?       — Да.       Мейсон всё не мог понять, что его смущало. Потому решил сменить тему.       — Кто тот человек, которого сопровождал Говард? С вывозом флешки из банка.       — Один из моих клиентов, так скажем. Дело важное, тихое — должно было быть — и мне нужен был человек, ни коим образом не связанный с семьёй. Да и он… в любом случае теперь на больничной койке отвисает. Он больше не должен тебя волновать.       Маттео звучал серьёзно и даже раздражённо, словно взрыв на парковке неизвестными грабителями действительно его разозлил. А кого не разозлит? Дон Коломбо славился в своей семье, как расчётливый хитрец, чьи планы никому не известны, чьи планы приносят сплошную прибыль, и чьи планы не способен нарушить никто. Как оказалось… везение недолговечно. Мейсону было очень интересно узнать, что ещё таил Сальери, что ещё не договаривал — но он не мог спросить напрямую.       Не мог, ведь и сам скрывал многое.       — Больше у меня нет вопросов, — кивнул Мейсон, осушая до дна уже четвёртый стакан виски и поднимаясь с дивана. Сигару он выкинул. — Если это всё-…       — Постой минутку.       Сальери поднялся следом, откладывая в сторону посуду и сигару собственную. Подошёл ближе к Мейсону, со своим высоким ростом не являясь ему ровней.       — Послушай меня. И внимательно, — седовласый мужчина по-отцовски улыбнулся, положив ладони на его плечи, мягко, но с чувством сжав пальцы. — Нас с тобой очень многое связывает. Наши судьбы переплетены алой нитью по рукам и ногам. Ты и сам это понимаешь. И, конечно… я не могу повлиять на прошлое. Я до сих пор жалею о некоторых вещах, что когда-то сделал. Что не сделал… О словах, которые мог необдуманно бросить. Но я очень рад видеть тебя рядом. И что в этих трудных делах абсолютно всегда я могу на тебя положиться. Это очень многого стоит, мой дорогой мальчик.       — Благодарю, — сухо кивнул Мейсон, и всё же взгляд его чуть смягчился.       — Корнелия уже давно нет с нами, и я знаю, какие тяжёлые у вас были отношения. Но он был бы рад, что ты до сих пор так неустанно трудишься на благо новой «семьи». Помни об этом. — Маттео улыбнулся при виде непроницаемого, но опустошённого лица мужчины, стоило назвать вслух имя его отца. — Я вновь прошу у тебя прощения за то, что где-то секретничаю, где-то недоговариваю, но это — я буду повторять всякий раз — во благо семьи. И точка.       — Просто скажите… — вздохнул Мейсон, — …что мы не пожалеем обо всём этом.       — О-о-о, мо-ой ма-альчик… — Сальери рассмеялся так бархатно и сладко, словно патока текла по ушам. — Сдаётся мне, пройдёт время — и ты будешь вспоминать эти дни с лёгкой приятной ностальгией. И я буду. И вместе мы будем распивать вино, сидя в роскошных креслах, обсуждая бессмысленные глупости!       — Очень надеюсь.       — Верь, Мейсон, верь. Ну а сейчас… Я рад, что ты сумел вернуть половину украденного в лице «Галатеи». Теперь тебе нужно отыскать вторую. И когда найдёшь этих глупеньких воришек… Когда заберёшь у них флешку…       Лицо Маттео в миг переменилось, исказилось во взбешённой гримасе. Словно кто-то тумблером переключил его настроение. По пальцам можно было пересчитать, сколько раз Мейсон видел его таким… ужасающим. И проговаривая каждое жестокое слово сквозь зубы, он промолвил:       ㅤ

— Не трать время на разговоры. Убей. Порви их на кусочки. Избавься от этих мерзавцев. Приказ ясен?

      ㅤ       Холод, каким был пронизан голос Маттео, пробирал тело до мурашек. Даже чуть ниже ростом, странным образом мужчина с властной доминирующей аурой возвышался над ним, показывал, кто здесь имел власть. Будто не Мейсон был монстром, а сам Сальери — страшным великаном перед беззащитной душой.       — Ясен.       Мейсон никогда бы не посмел ослушаться. Как Говард, как Александра — у него были обещания и обязательства перед этим человеком. А на сомнения не было времени. В конце концов, Маттео ведь не обманул. Он сразу заявил, что дело серьёзнее, чем просто картина.       — Вот и отлично. Помни: всё, что было в этих стенах — в них и останется. Ступай, Мейсон. И удачи. Я знаю, что мой будущий преемник не подведёт меня. — Сальери с улыбкой уселся за стол, сцепил руки в ладони. — Если мы сейчас сделаем всё правильно, то, вполне возможно, избежим вновь печальной истории. Мы ведь не хотим пойти по стопам дона Базилио Гамбини, верно?       Мейсон кивнул, подходя к дверям кабинета. Он обернулся через плечо, посмев задать последний вопрос:       — Ещё кое-что, босс. Как мы можем знать, что… флешка не у Леона сейчас? Или Рауля?       — Легко, — тот пожал плечами. — Они бы отреагировали. А пока в синдикате тихо.       — Значит… они сами могли её потерять? Или где-то спрятать…       — Верно. Возможно, что даже здесь есть недостающая переменная, что порушила все мои планы. И их планы тоже. Даже планы грабителей… Узнать бы теперь, что именно мы упустили…       — Вы правы, — Мейсон кивнул в ответ на задумчивое лицо дона. А в мыслях добавил:       «И, кажется, я догадываюсь, кто может быть этой переменной».       ㅤ       Аудиенция с доном Коломбо подошла к концу. Тепло, насколько возможно, попрощавшись, Маттео сказал, что останется в Мюнхене вместе с Фрэнком ещё на несколько дней. Говард оставил СМС, что уже ждёт в машине. С этим мужчиной тоже предстоял разговор… Как и с остальными людьми, завязанными по прихоти Мейсона во всю эту заварушку. Сам же он вышел из кабинета, последний раз взглянув на обломки некогда прекрасной «Галатеи». Стоило резным дверям захлопнуться за спиной, Мейсон опёрся об неё, запрокидывая голову, и… вздохнул. Тяжело, сокрушительно, словно вместе со вздохом он мог уронить груз с души, отпустить тонну переживаний, крутившихся внутри дурманом.       Стиснув в кулаки руки, трясущиеся всякий раз после подобных разговоров с Сальери, — за столько лет ничего не поменялось… — закусив дрожащую губу, Мейсон застыл в каменной позе, сделав ещё пару вздохов, пока волнение, наконец, не исчезло. Пока в голову не пришло умиротворение, а следом за ним — план, грубыми линиями набросавшийся в мыслях.       Идя вдоль коридора, стоя в белоснежном лифте, медленно спускающем его с небес владений Сальери на землю, он всё размышлял хаотично, скача с одного на другое:       «Мотивация синдиката? Власть, конечно же. «Снежная Мимоза» очень может облегчить путь к ней. Помочь получить нужные связи. Чёрт возьми, даже с правительством и военными, учитывая, на что способна эта наркогипнотическая хрень. Хуже всего… возможность, что снова кто-то посягнёт на звание «боссов всех боссов». Моретти? Серпенте? Что-то Конти подозрительно сидят в тени во всей этой заварушке. Ни разу не вылезли. Странно… Все выставят свои права. И все будут искать флешку. Двое грабителей. Сэнди и… бармен. Из синдиката? Не думаю… Но у них есть своя выгода, это точно».       Поэтапно Мейсон вспомнил каждый увиденный за эти дни момент. Кражу картины из музея. Воровку, держащую её на руках. Парня в театральной маске, притворявшегося барменом. А затем перед глазами всплыла последняя точка, в которой сходилась каждая линия. Уже знакомый столь приятный образ…       Золотистые волосы её, как стекающая вдоль пальцев вода. Глаза, будто два янтаря, будто лучики солнца в небесах. Улыбка — заразительная, лукавая. Весь забавный образ девчушки, такой странной, но такой… в чём-то родной что ли?       «Всё упирается в одну ма-а-аленькую деталь. Непредсказуемую. Внезапную. Одну крошечную переменную…»       Когда лифт остановился на первом этаже, а его двери раскрылись, Мейсон вытащил из пальто телефон, глядя в отражении, как расплываются в стороны собственные губы.       — Выходит, мы встретимся раньше, чем я думал… — почти прошептал он в полуулыбке. — Салли Моррисон, ты очаровательная виновница всех моих переживаний.       Он чувствовал, что с самого начала его водили за нос. С самого начала демонстрировали доступную картину — разрешённую, ту, что верхушка властителей может позволить показать жалким плебеям. Недомолвки Александры, молчание Говарда, тайны Сальери. Пришло время сделать так, как считает нужным он. И довести, наконец, до конца это злополучное дело.       С уверенным кивком и улыбкой на бледном лице, с блестящими чёрными глазами, как звёзды в космическом небе, Мейсон покинул ресторан «Чеширский Кот» и офисные помещения здания, садясь в машину, которая довезёт их вновь до аэропорта. А оттуда — обратно. В Эмпайр-Сити.