Как быть?

            — Аделька, раздевайся! Догола!       Все сидевшие за столом прекратили жевать.       — О… оме, прямо здесь? — запнулся омежка, суетившийся у мойки.       — Нет, конечно. Сейчас поедим и у нас наверху я тебя раздену, — выдал, я тролля окружающих и отбирая у сидевшего у меня на коленях Веника ложку, которой он вознамерился с размаху треснуть по бокалу с чаем.       Голова Адельки налилась красным светом, а Эльфи мрачно стрельнул глазами в сторону мальчишки, наполняясь неприятной желтизной. Ревнует. Надо мне, надо подкорректировать Эльфи. Давно он напрашивается.       Это мы так завтракаем, если что. На кухне.              Ремонт, про который справедливо говорят, что закончить его невозможно, а можно только прекратить, вышел на завершающую стадию — первый этаж приведён в порядок.       Оме расстарался и набрал штучные полы (ещё бы! Я стал завсегдатаем лесоторгового порта). Стены обшиты панелями из массива суара — хотелось что-то посветлее. Кессонные потолки с пересечением резных балок из такого же массива дерева. А вот окно в столовой было одно. Вообще наш дом на окна щедр не был. Столовая на почти пятьдесят квадратов, а окно одно. Определённая логика в этом была — здесь жарко. И стены каменного дома почти метровой толщины, а также малое количество и сравнительно небольшие размеры окон способствовали сохранению прохлады в доме. Потолки тоже позволяли развернуться — первый этаж с четырьмя метрами высоты давал достаточно воздуха. Узоры резьбы по дереву я благополучно стянул из кабинета (по крайней мере картинки) Вольфрама, как его там… короче главы Совета города.       К работе с деревом в обязательном порядке привлекал Сиджи и Юта. Расчёты и изготовление деталей в размер, а также чертежи, ну, или не чертежи, но, по крайней мере, достаточно продвинутые эскизы весьма способствуют развитию логики и пространственного воображения и помогают снизить излишнюю эмоциональность омег. Обучение рунам. А это… Это им нужно…       С соседями из дома №7, теми, кому принадлежал сад, удалось договориться. Они оказались людьми сговорчивыми и всего через каких-нибудь пару дней шума, криков, непрерывной торговли (гипнозом я решил не пользоваться) и призывания в свидетели Великой Силы, властей города, Схолы искусников, мореходов Вольных островов, дикарей Южного материка, а также того, что у людей называется совестью или должно ей соответствовать, я стал обладателем земельного участка.       Вызванные рабочие оштукатурили прорезанные телекинезом оконные и дверные проёмы, вставили рамы и дверь и теперь наша кухня и туалет на первом этаже, а также прихожая обзавелись окнами и дверью выходящими в сад (на кухне и в туалете только окна). На втором этаже на сторону сада тоже были прорезаны окна — в угловой комнате, в туалете и в комнате, которую я планировал отдать Венику. Соседи, получившие от меня за сад целых два талера (из тех, что я изготовил сам), свои окна и двери, выходящие туда, замуровали наглухо.       На первом этаже в столовую выходили двери двух комнат, примерно по двадцати квадратов каждая. Одна Сиджи и Юту на двоих — с первого этажа им комфортнее ходить, да и вряд ли они захотят расставаться друг с другом. Детишки, столько всего вместе пережившие теперь пара до самой смерти. И это без всякого сексуального подтекста — просто они синхронизированы. А с сексом… пусть решают сами. Подрастут, организм всё равно рано или поздно возьмёт своё. Если и полюбят друг друга — я препятствовать не буду. С альфами им по-любому ничего не светит. Тварь Маркард в своё время их искалечил, да и искусники они теперь…       Вторую комнату первого этажа я предложил Эльфи в расчёте на то, что он скоро родит и ему и ребёнку будет удобнее проживать внизу (не без умысла — кому же охота просыпаться под крики и рёв младенца, мне и Веника в своё время хватило, хотя, как младенец тот был идеален). Эльфи упёрся — как же, оме хочет от него избавиться — ссылает на первый этаж. Ну, и ладно. Животик у него только-только начал расти, время ещё есть. Пока пусть внизу Аделька поживёт или мозги своему Личному Слуге скорректирую и отправлю туда против воли.       Отпраздновали новоселье для первоэтажников (просто попили на кухне чаю с купленными пирожными) и мы с утроенными силами принялись за второй этаж. На нём над столовой разместилась гостиная. Туалет над туалетом. Над кухней я велел рабочим выгородить угловую комнату, около шестнадцати квадратов (вот её то я и планировал отдать Адельке), над прихожей была выделена комната для Веника квадратов в восемнадцать — как никак будущий барон. Одно из окон его комнаты выходило в наш дворик, над входом в дом, а второе, новое, в сад, над недавно прорезанной дверью туда.       Себе любимому я выделил всю площадь, приходящуюся над обеими комнатами первого этажа. Здесь у меня были запланированы спальня — с окном, выходящим на торец дома. У смежной с гостиной стены её, за неприметными дверями в виде панелей, которыми будет отделана спальня — моя личная ванная с туалетом и гардеробная комната.       Кабинет соединялся со спальней широкой аркой и, в свою очередь, из кабинета выходила дверь в гостиную. В арке я планировал установить раздвижные двери. В кабинете было два окна — одно на юг, прямо на море, а второе на запад в торце дома, недалеко от окна спальни. Всего я забрал под себя около пятидесяти квадратов — примерно по 25 туда и туда. А что? Хозяин я в своём доме или нет? Маркиз или не маркиз?        Второй этаж, по моими планам, тоже подлежал отделке деревянными панелями из массива тропического дерева. Тоже наборные полы, восковая пропитка и полировка до зеркального блеска. Дерево отдаст дому свои ароматы, не пропустит жару, да и вообще ненапряжно для глаз. Угловую комнату отделаем по желанию жильца. Нижние две комнаты тоже, а вот комната для Веника пойдёт под дерево — только светлое, что-то типа ясеня — ребёнок как-никак.       Да, кухня и санузлы тоже отняли некоторое время. Их голые каменные стены меня категорически не устраивали. Потолкавшись среди торговцев сантехникой и отделочными материалами, я с разочарованием узнал, что до кафеля в Лирнессе пока не додумались. Но нашёлся кипенно-белый мрамор. Вот о его поставке я и договорился, предварительно просчитав объёмы. Лепят тут его на известковый раствор — материал капризный и очень медленно набирающий прочность, а потому мраморные плиты крепить на стены будем сразу и на раствор и на бронзовые шпильки.       Да и туалетное оборудование… Достаточно сказать, что унитазов тут не было, а прозаическое отверстие существовало в виде бронзового очка в полу, в приличных домах натираемого прислугой до блеска. У знати в ходу были ночные вазы.       Теперь ещё и думать, куда жопу пристраивать раз в сутки!       Ходил к гончарам. Тем, кто занят изготовлением фаянсовой посуды. Гипнотизировал и разъяснял на словах, требовал обливных изделий — унитаз без глазури — не унитаз, а рассадник заразы и вони. Через две декады добился толку — мне привезли на двуколке троих белых братьев, бережно упакованных в солому и три керамические раковины для умывания. А ещё ведь и сливные бачки понадобятся! Здесь возможна только бессмертная классика — бачок с цепочкой под потолком. Вопрос только в запорном клапане.       С раковинами был затык такого плана — местные никак не могли понять концепции смесителя. Им, как и англичанам, казалось логичным наполнять по очереди раковину из разных кранов и умываться в этой лохани, а умывание проточной водой казалось ересью. Мне же, напротив, категорически было неприемлемо полоскаться в той же воде, в которой вымыты лицо, руки и почищены зубы. Бе-е…       Но победили и эту проблему.       Толкаясь среди торговцев кухонными причиндалами, меня не покидала мысль о холодильнике. На такой жаре — это одно из самых важных домашних устройств. Не может быть, чтобы их тут не было! И я нашёл. Холодильники здесь — это артефакты такие. Латунный или бронзовый ящик, похожий на сундук, изнутри обит деревом и войлоком, а там, внутри, медальончики артефактов, охлаждающих хранимое до нужной температуры. По моей просьбе сундук поставили напопа, разделили на две части — охлаждение и морозилка и внутри наделали полочек из толстой бронзовой проволоки. Каркас холодоса был деревянным, а всё остальное в целях теплоизоляции забито войлоком. Изнутри стенки его по моей просьбе тоже обили бронзовыми листами. Дверь, открывавшаяся теперь вбок, была уплотнена войлоком, ручка на защёлке — получился почти современный холодильник. Тыкая пальцем в медальончик артефакта можно выбрать степень заморозки. Холодильник сделали с меня ростом и отполированный до блеска, он занял своё место в углу кухни. Помимо этого на кухне требовалась мойка. Бронзовую лохань необходимого размера я заказал у медников. Смеситель был заказан в числе тех трёх, что заняли свои места в туалетах дома. А стиральную машину я отложил на будущее — пока и Сиджи с Ютом справятся, ну или я помогу со стиркой.       Какое-то время я потратил и на приучение всех своих спутников к ежедневной личной гигиене. Эльфи-то за время нашей с ним жизни в лесу привык к загонам оме на ежедневное мытьё в ванной и мытьё рук перед едой, а остальным в приказном порядке пришлось доводить своё видение жизни и ухода за телом до моих требований, хотя что-то и было внушено ещё во время путешествия. На Эльтерре простолюдины не были приучены мыться ежедневно, а уж мыть руки тем более!       А здесь тропики. Жарко. Заразы всякой полно, да и наши тела, привыкшие в Майнау к прохладной погоде, потели по-первости немилосердно, а потому расход воды, хоть и никак не учитывавшийся властями в расчёте на одно домохозяйство, вырос. Тем более, что дрова для подогрева воды нам были не нужны — выручал пирокинез. Стены под панелями, сами панели с изнаночной стороны, рамы окон и дверей, камни подвала и фундамента, там, где было можно до них добраться, конструкции кровли и каждая штучка черепицы (специально потратил два дня, лазая по крыше под удивлёнными взглядами соседей и прохожих) — всё было расписано рунами на прочность, чистоту, не горючесть и долговечность. Я уже имел возможность убедиться в их эффективности в зимнем лесу и сейчас, после проведённой работы, наш дом светился в энергетическом зрении как новогодняя ёлка. Оставалось подумать над магической защитой от проникновения и, вуаля, наш замок готов к обороне.       Пока это всё происходило, Аделька и Эльфи, в целях получения бевертунга, были отведены мной за ручку (в случае Эльфи в прямом смысле) в одну из районных четырёхклассных школ — в ту, что поближе. Обучение в школе, для придания ценности образования в глазах школяров и их родителей было платным, но стоило каких-то смешных денег — два геллера в декаду, и это с питанием! Между тем, наличие диплома об окончании школы давало право отучившимся там на повышение рейтинга социальной значимости — того самого бевертунга, имея который, горожанин мог заниматься тем или иным видом деятельности — наняться на работу, даже разовую, вступить в соответствующую гильдию и открыть дело, голосовать на выборах магистратов в своём крейсе, купить недвижимость, да мало ли чего ещё? Таким ненавязчивым образом власти создавали ситуацию, когда образование становилось обязательным для всех.       Наличие бевертунга не требовалось для искусников — те учились в Схоле и дворян-неискусников — те были в подавляющем большинстве приезжими в Лирнессе.       Эльфи впал в ужас при одной мысли, что ему — здоровенному двадцатипятилетнему лбу, да ещё и беременному придётся ходить в школу, да и душа Адельки была не на месте — в школу принимали с семи лет, а заканчивали примерно в его возрасте (это с учётом второгодников).       По своему Личному Слуге я, используя гипноз, договорился с руководством школы об экзаменах экстерном — такое тоже было возможно, а Аделька сразу поступил в третий класс (сказались занятия в Майнау) и будет ходить и учиться очно, девять раз в декаду с утра и до обеда в течение двух лет с перерывом на каникулы. Для него была приобретена школьная форма (!): белая рубашка особого покроя, тёмно-синий короткий жилетик и такие же тёмно-синие штанишки до колен, к ним чёрные башмаки с пряжками и белые гольфы. На левой стороне жилетика вышивка с вензелем школы. Ну, а поскольку он был прислужником маркиза Аранда, то через некоторое время — когда оме научился шить, справа его грудь украсилась вышитым гербом сюзерена.       Ну, а так как кругом сословное общество, то школьная форма, пока ученик там учится, превращается в зримый статус человека — школяры обязаны носить её постоянно и вне школы тоже.       На следующий день наш Буратино (Аделька) пошёл в школу с сумкой с учебниками и тетрадями под мышкой (тоже пришлось купить, но тут ещё и с учётом занятий по тем же учебникам Эльфи), в которой пришлось договариваться с учителями о дополнительных для него занятиях чтобы нагнать программу.       Вечерами я сидел с Аделькой и Эльфи и под моим руководством они учили уроки. Учился и сам — программа была достаточно нагруженной: чтение, чистописание (!), немецкий язык, математика — туда попадали и арифметика и алгебра с геометрией, естествознание — куда входили сведения об окружающем мире, аналоги наших физики, химии, ботаники и зоологии, география, физкультура, включающая плавание — дети под надзором учителей ходили на море, на специальный пляж, где их учили плавать, прям реально, со сдачей зачётов на время (!), домашнее хозяйство для омег, и что-то там столярно-слесарно-кузнечное для альф, рисование, пение, законы города, законы Великой Силы.       Программа обучения была составлена с истинно немецкой педантичностью, а суровые преподы никаких скидок не делали, требуя от детей достижения контрольных показателей и безупречной сдачи промежуточных экзаменов. Достаточно сказать, что в школе применялись телесные наказания для неуспевающих и нарушителей порядка, а на второй год оставляли только в путь.       Оценки пятибалльные — плохо (кол, т.е. единица), неудовлетворительно (двойка), удовлетворительно (тройка), хорошо (четвёрка) и отлично (пятёрка).       В первый же день Аделькин журнал ученика (так назывался дневник) украсился колом по поведению, а меня, как опекуна и сюзерена, вызывали на следующий день к учителю чтения и письма, записку от которого в дрожащих ладошках подал мне виновник.       — Объяснитесь, Аделаид Венцлау, — поднял я голову на омежку, прочитав записку, написанную каллиграфическим почерком за подписью господина Гризелда Босвейла, учителя чистописания, немецкого языка и литературы — для большего воздействия я сразу перешёл на «вы», увеличивая, таким образом, расстояние между мной и омежкой.       — Он.., оме, это… — Аделька шмыгнул носом, — мы… я… сидел, а Эрих начал рассказывать, как они с отцом рыбу ловили, а я тоже у моря жил, ну и сказал ему, что сёмга у нас там в море вот такая, — Аделька растопырил руки широко как только мог, — а там, Мили этот, ну, и заныл он, что ему слушать мешают, а Эрих ему щелбан дал, а тот наябедничал… Эриху по заднице прилетело пять раз, а меня за ухо… А Мили мне язык показал… Ну… вот… — вывалил на меня Аделька перипетии произошедшего.       — Так-так… Угу… Хм… так значит вам, Аделаид Венцлау по заднице не прилетело? — начал я расследование происшествия.       Аделька отрицательно помотал головой, Сиджи и Ют хихикнули, Эльфи же молчал, насупившись — так-то он тоже теперь школьник и кто его знает, что взбредёт в голову оме, вдруг тоже отправит за парту с малышнёй сидеть?       — А ухо? За которое ухо учитель-то схватил?       — Вот, оме, — Аделька подсунул мне для осмотра ушко, казавшееся чуть больше чем другое, — вот за это схватил. Больно, оме!       — Тебе больно было? — вроде бы с сочувствием спросил я.       Эльфи, зная меня, тут же просёк нехорошую интонацию, а Аделька, рассказывая о суровом учителе и вываливая на меня жалостливый рассказ о понесённом ущербе, широко раскрыл глазёнки, смотревшие на меня снизу вверх, и подвоха не чувствовал.       — Да-а, оме, так больно… А за что? Я ведь ничего не сделал.       — Ничего? Вот, прямо-таки, вы совсем ничего не сделали?       — Ага… — глазищи Адельки наполнились слезами — так ему было жалко себя из-за учительской несправедливости.       — А скажите мне, Аделаид Венцлау, о чём во время вашей столь содержательной беседы с Эрихом рассказывал учитель?       — А… а… — до Адельки дошло, что оме его не поддерживает, — там… про глаголы вроде…       — И что же именно?       — Ну, это… — Аделька заложил руки за спину, ухватил палец одной руки другой рукой и опустив голову вниз, ковырял носком ботинка пол прихожей в которой у нас происходил этот разговор, — там… того… сильные глаголы, а потом… эти…       — Ну-ну?       — Слабые ещё…       — Да? — притворно поразился я знаниями омежки, — Ну, что же, пойдёмте, Аделаид Венцлау, поговорим с вами о глаголах родного языка, — я подхватил Адельку под ручку и повёл наверх, где ещё шёл ремонт и пахло сандалом и воском.       Сунувшимся было за нами Эльфи, Сиджи и Юту я из-за спины показал кулак и они отстали.       Машка, почувствовав неладное, сквозанула мимо меня на второй этаж. Защитница, блин!       — Снимайте штаны, Аделаид Венцлау. Снимайте и ложитесь на пол, — скучающим тоном распорядился я, изысканным жестом руки указав Адельке место посреди гостиной, где он должен лечь.       Шмыгая носом и находясь на самой грани рёва, омежка разоблачился и лёг круглой беленькой попкой вверх.       Я, нагнетал напряжение, готовясь проводить экзекуцию, снял рубашку — не так жарко будет и, порывшись в куче деревянных отходов и заготовок, подобрал подходящую тонкую полосу шпона красного дерева. Аделька настороженно из-под локтя наблюдал за моими приготовлениями. Ничего особенного в том, что я собрался провернуть не было — телесные наказания здесь были в широком ходу и порой являлись единственным средством для приведения распоясавшихся личностей хоть в какие-то рамки.       — Ну, вот, Аделаид Венцлау, сейчас мы… — полоса шпона со свистом рассекла воздух.       Хрясь! И ещё… Хрясь! И ещё!       А больно…       Аделька вытаращившись во все глаза, смотрел, как красноватая полоса палисандра ударила оме поперек спины — раз! Раз! Раз!       Я присел на чурбачок суара напротив лежащего омежки. Помолчал. Вздохнул.       — Ну, что смотришь? — спросил я приготовившегося к худшему и сжавшегося на полу Адельку.       — Оме… — напряжение достигло пика, его прорвало и слёзы потекли из глаз омежки.       — Стыдно?       Аделька, потрясённый произошедшим, молча, размазывая слёзы по лицу и пытаясь не вставая с пола натянуть на попку штаны, часто закивал головой.       — А мне ещё и больно… — закончил я, прикрыв глаза рукой.       Омежка справился, наконец, с непослушными портками и бросился ко мне. Обхватил руками, зарылся носиком в мои космы и безутешно заплакал в голос, прямо в ухо.       «Как вы… это…» — тоненько прозвучало в голове — Улька высказал своё мнение о моей педагогике.       — Ну, ну… что ты, маленький, — грыз я сам себя — в последнее время как-то, на мой взгляд, слишком часто Аделька у нас плачет.       — Оме… оме… — причитал омежка, — не бейте себя! Не надо! Зачем вы так! Я — вот он! Надо — меня бейте!       — Тебя? Да за что же? Это ж я не справился… Не научил, не рассказал, не объяснил… — коварно уговаривал я омежку (вот такая вот я сволочь и мы с Улькой знаем об этом как никто, Палач свидетель), — мне и отдуваться за вас всех… А вас я бить не могу, — сознательно перешёл я запретную черту, применяя запрещённый приём, — я вас люблю…       Это ж получается — оме себя бьёт потому что нас любит? И меня тоже? А себя, выходит, не любит — эти простые умозаключения не без моей помощи поразили омежку до глубины души. А я? Я такой плохой — из-за меня оме ударил себя?! Аделька, беспорядочно тиская меня руками, рыдал громче и громче, ещё немного и плач перейдёт в истерику.       — Чш-чш-чш, — уговаривал я его, приложив губы к горячему мокрому лбу и потихонечку усыпляя испереживавшегося мальчишку, начавшего заикаться от плача и утратившего в своём горе всякое соображение.       Вот, так — я подхватил Адельку на руки, уцепил телекинезом валявшуюся на полу рубашку и, поглядев на Машку, дескать, напрасно переживаешь, понёс спящего раскрасневшегося омежку вниз.       — Ой, оме… — выдохнула оставшаяся тут и напряжённо прислушивающаяся к происходящему наверху троица, рассмотревшая на моей спине пару багровых полос.       — Эльфи, раздень Аделечку. Он поспит пока, — шепнул я бросившемуся ко мне Личному Слуге, укладывая разомлевшего во сне омежку на расстеленные посреди столовой спальники, на которых мы, за неимением мебели, так и спали.       Прикрыв оконные ставни и обеспечив в столовой полумрак, вышли из комнаты.       Сиджи, Ют и Эльфи молча переглядываясь между собой и тягостно вздыхая — охать и высказываться вслух я запретил, осторожненько вытаскивали мелкие занозы попавшие мне в спину после ударов полосой шпона — на какие только жертвы не пойдёшь в воспитательных целях!       Несмотря на то, что две комнаты были готовы к заселению, спали мы пока внизу, на полу гостиной все вповалку — как и привыкли за время путешествия. Да и то сказать, как-то так сложилось, что укладываясь рядом друг с другом и уже лёжа под тоненькими одеялами, вошло у нас в обычай рассказывать друг другу, кто чем занимался в течение дня и чего достиг, что хочет делать назавтра. Я давал свои руководящие указания и «ценные» советы. Спрашивал о впечатлениях дня, сам делился соображениями. Ненавязчиво шептались и хихикали друг над другом. Вот возьмись сейчас вспоминать, почему смеялись — вроде как, и не смешно кажется, а вот поди ж ты.       Потом уже, сильно после, по прошествии времени, не раз слышал я от своих, что наши ночёвки на полу в столовой, рассказы, смех (а порой смеялись так, что болел живот) были для них самыми счастливыми минутами нашей жизни в Лирнессе.       Ночью Эльфи, Сила знает почему не спавший, подсунулся губами под самое ухо и толкнул меня:       — Оме, Аделька плачет…       Прислушавшись к ночной темноте я и правда услышал едва слышные всхлипы и вздохи нашего ученика.       Охо-хо-хо…       Выбираюсь из-под тоненького одеяла, перебираюсь через замершего Эльфи — Веник, Сиджи и Ют спали с другой стороны от меня, выковыриваю молча сопротивляющегося и не желающего, чтобы его видели такого, Адельку из одеяла, как маленького укладываю себе на руки и, покачиваясь и похлопывая пальцами по спинке начинаю напевать бессмертную русскую песенку, изредка целуя волосы омежки где-то над ушком:       Баю, баюшки, баю,       Не ложися на краю…       Ну, и дальше по тексту, до того места в конце, как папа пришёл и всех разогнал.       Сердце Адельки рвётся на части, я это чувствую — за всю его коротенькую жизнь никто никогда так его не нянчил, не ласкал.       Не быть ли перебору? Возьмёт вот и повредится в уме…       Но и бросить сейчас ребёнка тринадцати лет в таком состоянии нельзя. Местная жизнь сурова — кому там надо знать, как себя чувствует подросток-омега, считающийся здесь совершеннолетним и пригодным к замужеству? Но я-то не местный… Да ещё и всё это сам спровоцировал… Надо искупать…       Сиджи и Ют, разбуженные бурей эмоций, бушующей на расстоянии вытянутой руки от них, лежали в темноте вцепившись друг в друга, не подавая вида и прислушиваясь к происходящему.       Рядом лежит уже взрослый Эльфи и тоже кусает губы. Мы с Аделькой просто запредельно фоним эмоциями и лежащий сбоку от меня Эльфи их чувствует — он же мой истинный.       Во избежание всяких тёрок между ним и Аделькой хорошо бы их синхронизировать — крутится у меня в голове мысль, пока я укачиваю ребёнка (а кто же он ещё?).       «Вы все спали и ничего не слышали! Поняли!» — приказал я телепатией и Эльфи, уже начавшему шмыгать носом и Сиджи с Ютом.       — Мр-р… — прозвучало едва слышно в головах — дремавшая там Машка села, сложила хвост вокруг лап, затарахтела как трактор и пялится мне в спину, мол, правильно говоришь, правильно говоришь…       

      * * *

      Дней за пять мы с Сиджи и Ютом закончили возню с деревом, телекинетическую подгонку, полировку деталей на втором этаже и вот теперь я решил взяться за изготовление протезов для детей.       В один из выходных дней, когда Аделька был свободен от школы, мы раздели его догола ниже пояса (о чём было сказано выше) и, внимательно наблюдая с омежками за тем, как двигаются суставы и мышцы бёдер ходившего, приседавшего, наклонявшегося перед нами Адельки, на специально купленной и повешенной на стену подвала грифельной доске, я рисовал схему движения предполагаемых протезов.       Затем, попросив Адельку, как был, раздетого, лечь на спину и, положив рядом с ним такого же раздетого Юта — на нём первом, по общему согласию, решили начать отработку изготовления протезов ног, мы с Сиджи внимательно разглядывали и прикидывали возможность крепления будущих деревянных ног.       Дети в достаточной мере овладели телекинезом и свободно могли заставить двигаться с его помощью деревянные ноги. Проблема была в том, что головки бедренных суставов Маркард при экзартикуляции оставил на месте с тем, чтобы впоследствии там не образовывались провалы. И теперь получалось так, что деревянные суставы будут расположены ниже настоящих. Кроме того, надо придумать какие-то специальные трусики с открытой промежностью, которые будут одеваться на тело под эту конструкцию — чтобы кожу не натирало ремешками креплений и, не снимая протезов, было можно отправлять естественные надобности.       — Смотри, Сиджи, — показывал я пальцем на наших живых пособиях, — сустав придётся делать здесь…       — А почему, оме? Может быть на месте тех, которых нет?       — Нет, Сиджичка, так не выйдет. Во первых, у вас хорошие круглые попки и если попытаться приткнуть протезы на место настоящих суставов, то вас придётся резать. Оме Лисбет справится, конечно, но вам будет больно, да и вообще… некрасиво. Надо не так, смотри, — пояснял я внимательно слушающим омежкам, — вот как мне это всё дело видится… Делаем площадку под сустав, а настоящий сустав у человека выглядит так…       Быстрыми штрихами летавшего по воздуху под воздействием левитации мелка на доске была набросана картинка тазобедренного сустава.       — … у вас сейчас вот так.., — рядом возникла ещё одна картинка с безногой промежностью Сиджи и Юта.       — И я думаю, что надо делать площадку под шары бедренных суставов вот здесь, — я потыкал пальцем в доску, — на теле это вот где, — осторожно дотрагиваюсь до лежащего и внимательно слушающего Юта, — ниже промежности. В пропорциях тела получится, что ноги будут слегка длинноваты, но ничего страшного… Шары суставов будут упираться в ответные чашки, на эти чашки — подушечки, чтобы тело не натирало, а вот уже подушечки должны ремешками крепиться к поясу. На пояс ремень и уже к нему…       Можно и без трусиков обойтись — вес тела на протезы будет приходиться небольшой — дети себя всегда поддерживают левитацией. Протезы-то нужны только для человекообразности тел, а там, обтянем дерево кожей, штаны тут все омеги носят — видно ничего не будет, Сиджи ещё и рубашку с длинным рукавом наденет, перчатки ему на ручки… Свободу движения искусственных суставов подберём и будем учить ходить.       Только вот ещё что, протезы не изготовить без навыков шитья. А это значит, что оме должен пойти и научиться шить. А ещё и вышивать. Гладью… Но это так, до кучи.       Оме знает, где учиться. В том самом ателье, где ему парадный костюм построили. Искусников в нём нет, а значит… Значит, всё что знают и умеют тамошние омеги — моё.       Два дня я ходил учиться шить. Ещё два дня ходил к златошвею. На обрезках ткани тренировал моторику — сведения о том как шить получил, но без моторики они ничто.       Чему-то научился. На базаре был куплен набор швейных игл, ниток всех цветов и толщины, а в подвале появился портновский манекен — изготовил в минуту вдохновения. Зато теперь сошью себе то, что захочу и к чему привык ещё на Земле.       У усмаря разжился кусками мягкой кожи и готовыми ремнями и пока Аделька в школе (а там у него наладилось после моего похода к учителю немецкого языка — кстати, очень симпатичный омежка оказался, не против продолжить знакомство, ну, он-то без сексуального подтекста, а я с ним, с сексуальным), а Эльфи присматривает за лезущим куда можно и нельзя Веником, мы втроём творим.       Я потихоньку направляю Сиджи и Юта, ненавязчиво подсказываю (в голове у меня всё сложилось), тычем исколотыми иголками пальцами в доску с рисунками протеза, спорим иной раз. Детишки до того загорелись и жаждут выйти на улицу (до этого только дворик и сад), что даже и не надевают исподнего, так и летают по подвалу только в одних рубашках с голыми попками — подушечки для чашек суставов готовы и их надо постоянно примерять на голое тело. Да я и сам творю будучи только в одних трусах — вот-вот придётся изучать на самом себе степени свободы движения бедренных, коленных и голеностопных суставов.       К вечеру первый, черновой вариант протезов для Юта был готов и мы с Сиджи, дрожащими от волнения руками (с руками — это я) натянули на тощенькое тельце Юта маечку — под ремень на талии обязательно нужна подкладка. Мягкие ремешки крест-накрест притягивают мягкие подушечки с чашками из бакаута под шары суставов. Вроде держится. Чашки разъёмные и сдёрнув с неё стопорное кольцо можно вытащить шар сустава для ремонта или замены. Ноги, пока без уширителей, в виде одних штоков, готовы. Бакаутовые суставы протезов — верхний, аналог тазобедренного — шаровый, а коленный и голеностопный шарнирные — двигаются только в одном направлении — вперёд и назад. Повороты ног вправо и влево реализованы за счёт вращения штоков, соединяющих суставы.       Ют, без трусиков, с ремнём на талии и торчащими деревянными ногами, стоит, поддерживаемый нами с двух сторон.       — Давай, Юточка, — шепчет ему Сиджи, висящий в воздухе рядом с ним, — стой сам…       Стоять, едва опираясь на деревяшки, для владеющего телекинезом искусника не проблема. Проблема двигать ноги так, чтобы это было похоже на настоящие шаги живых ног.       Оп-па! Ют пошёл! На ногах! Как настоящий!       Конечно, требуется постоянный телекинетический контроль протезированных ног, а у Сиджи ещё и рук, но они дети, следовательно, смогут, будем на это надеяться, приспособиться к постоянной ментальной нагрузке. Как говорится — всё, что нас не убивает, делает сильнее. Ну, или русский аналог — нас ебут, а мы крепчаем.       Конечно, протезы ещё придётся править и корректировать — выявятся недостатки. Но начало положено. Подушечек я нашил с запасом и для Сиджи тоже хватило, а прикрепить чашки для суставов и из имеющихся заготовок, а делали мы их помногу, собрать ещё комплект и для него — дело получаса, не больше. И вот уже Сиджи, тоже только в одной майке бодро выстукивает деревянными пятками по каменному полу подвала.       Теперь руки для Сиджи. В ближайшие пару дней заниматься будем ими.       А трусики с открытой промежностью всё-таки придётся сшить, только талия у них будет очень высокая — с тем расчётом, чтобы затягивать на ней ремешок для крепления подушечек — тогда никаких маек под рубашку одевать не надо будет.              Приходивший к обеду из школы Аделька рассказывал нам с Эльфи о том, что они изучают, показывал в учебниках, Эльфи учил, решал примеры и читал заданное, а вечерами я гонял их обоих по пройденному материалу.       После всего произошедшего и особенно ночных слёз, Аделька превратился в самого примерного ученика школы — тем более, что пройденный материал он изучал дважды, днём в школе, а вечером показывая и пересказывая нам с Эльфи. Собственно, учился-то не я, а Эльфи, но зная невеликие интеллектуальные способности моего Личного Слуги — ну, красивый он, красивый, и этим всё сказано, мне тоже приходится овладевать материалом, чтобы знать чего от него требовать.       Однажды, когда протезы для обоих детишек совместными нашими с ними усилиями были доведены до ума — особенно много сил пришлось потратить на руки для Сиджи, что вообще-то неудивительно, мы все, а именно, я с Веником на руках, Эльфи, Сиджи, Ют решили встретить нашего Адельку из школы и посидеть всей толпой в каком-нибудь кафе у моря.       Веника к тому времени одевали не по младенчески — в ползунки и распашонки, он у нас был уже взрослый мужчина — сам, помногу и с удовольствием ходил, просился в туалет — в чудесный фарфоровый горшок, а потому ему был пошит костюмчик с рубашкой и синим баронским жилетом пока, правда, без узора, у башмачника заказаны красные кожаные ботиночки на шнурках и сейчас он тянул меня за палец за собой, время от времени оглядывая меня серьёзным взглядом невообразимо синих глаз.       Овладев премудростями шитья и вышивки, костюмы для Сиджи и Юта, тоже, как и у Веника с ярко-синими дворянскими жилетами, белыми рубашками с жабо и кружевами, белыми прямыми брючками, только без так меня раздражавших завязок у щиколоток, я пошил сам. Эльфи оделся в белый жилет, несколько штук которых я тоже ему сшил в порядке тренировки — получилось вроде как неплохо. А штаны себе Эльфи оставил по местной моде — завязанные бантиками у щиколоток. Сам я только в рубашке, без жабо и шейного платка — жарко же и в прямых свободных белых полотняных брюках из-под которых выглядывали только самые кончики пальцев ног, на ногах босоножки из ремешков — для туфель повсеместно носимых тут всеми, как по мне, тоже жарко, ведомый Веником за руку, возглавляю нашу группу гуляющих.       Когда Эльфи увидел заказанные башмачнику по моим эскизам босоножки, то насел на меня с требованием педикюра. Вообще, от Ульки мне достались действительно изящные ручки и ножки и если с руками особых хлопот не было — ногти, впитавшие демоническую энергию ещё в замке и никак не желающие с ней расставаться были бритвенно-остры на кончиках, так что могли царапать каменные стены и имели чёрные, расходящиеся тремя лучиками полосы, то ноги… Я не видел там ничего особенного — ну ногти и ногти, чистые, подстриженные и ладно. Но Эльфи зудел и зудел. И вызудел, наконец. Я сдался на его уговоры и мне был сделан педикюр. Но лак только бесцветный!       Босоножки башмачник изготовил и для Эльфи. А что? Каблука нет, а в его состоянии — это то, что нужно. Да и жарко.       Так-то в Лирнессе встречалось изредка такое — люди носили босоножки, но основным трендом, по крайней мере для омег, всё равно оставались туфли.       На всех своих двадцати ногтях Эльфи развернулся в полную силу. Чего-то там пилил, шлифовал, подрезал кутикулы, красил в несколько слоёв, дёргал меня по поводу узора на каждом пальце и добился результата. Так как волосы у Эльфи были чёрные, кожа немного смугловата, то наиболее выигрышно он смотрелся с насыщенно-красной помадой. Ногти были выкрашены в чуть более тёмный, чем губы оттенок красного с перламутровым отливом (где и взял-то?) цвет. Безымянные пальчики на каждой руке были дополнительно разрисованы тонким золотистым узором. И сейчас Эльфи откровенно красовался.       Такая вот компания, состоящая из вызывающе красивых омег и двухгодовалого на вид ребёнка-альфы, неспешно прогуливалась вдоль набережной, неторопливо смещаясь в сторону школы.       Я как раз подхватил Веника подмышки и поставил ножками на мраморные перила парапета, придерживая телекинезом. Веник смеялся, щурясь на солнце, лез обниматься и хватал меня за распущенные по спине волосы, как за моей спиной остановился портшез, который тащили сразу восемь носильщиков.       — Оме, — ловко подскочил ко мне самодовольно щурящийся альфа, судя по одежде дворянин, в светло-бежевом расшитом золотым узором жилете и рубашке с жабо заколотым брошью с крупным прозрачным камнем, — позвольте выразить вам своё восхищение…       — Маркиз Аранда к вашим услугам, господин… — я повернулся с Веником на руках, назвал свой титул, чтобы сразу расставить все точки над ё и сделал паузу ожидая услышать имя альфы.       — О! Ваша Светлость… Для вас, — альфа изогнулся в изысканном поклоне, — меня зовут Адольф, Адольф…       «Надеюсь, не Шикльгрубер?» — проскользнула у меня в голове мысль.       -… фон Ульм, барон, — тонкие губы Адольфа не Шикльгрубера растянулись в улыбке, барон протягивал мне руку, предлагая мне дать ему свою для поцелуя.       Рука моя дёрнулась из-под пышных манжет рубашки. Перебьётся…       Когда барон разогнулся, отдав поклон и сальным взглядом пробежался по моему телу, как будто грязными руками облапал, мы с ним оказались одного роста.       — «Какой противный» — высказал Улька своё мнение у меня в голове.       Сиджи и Ют, оробев, прижались ко мне сзади, Веник, цеплявшийся за шею, резко показал барону затылок, уткнувшись носом мне за ухо.       «Деревянный» — промелькнула ещё одна мысль. (ульм — это вяз)       — Советник посольства его величества короля Тилории в вольном городе Лирнессе, Ваша Светлость… — представлялся барон дальше.       Однако…       Деревянный барон продолжал:       — Когда мы с господином послом узнали, что в Лирнесс прибыли вы, Ваша Светлость, то так обрадовались и господин посол даже выразил мнение, что его Светлость, оме Ульрих, обязательно должен посетить посольство. А поскольку господин посол представляет сейчас власти королевства Тилории, то мы надеемся, что Ваша Светлость сочтёт для себя возможным принять приглашение господина посла барона Эммериха фон Краутхайма и прибыть, сегодня же к четырнадцати часам, вот по этому адресу, — Адольф протянул мне большую, отпечатанную на золотом картоне карточку.       Приняв визитку, я воззрился на тонко улыбающегося барона…       Фу-у… противный какой и мысли-то у него подстать, какие-то… поганые.       Пялится на меня и Эльфи и на слюну исходит.       — А собственно, чем обязан такому пристальному вниманию господина посла барона Эммериха фон Краутхайма, господин Адольф?       Раздражение промелькнуло в эмоциях барона и, готовясь давать разъяснения что-то там вякнувшему опальному супругу королевского братца (барон не любил герцога), сука Адольф, не переставая улыбаться, представил как он хватает меня за горло, опускает на колени и развязывает шнурки на штанах…       — Ваша Светлость возможно забыли, но вы подданый королевства Тилории, а господин посол здесь и сейчас представляет власти Тилории, — паскудно улыбаясь Адольф мысленно приспустил штаны и представил, что суёт своё хозяйство мне в рот — соси, маркиз, причмокивай!       Ах, так! Ну, ладно!       — Да-да, господин барон, я действительно запамятовал столь важное обстоятельство… Прошу меня извинить, — протягиваю барону пальчики из-под манжет, — все эти хлопоты с войной и переездом сюда несколько выбили меня из колеи…       Да, я глупый омега, ты меня напугал, но, сука, дай только до тебя дотронуться…       Самодовольно лыбясь, Адольф подцепил мои пальчики, поднёс к губам. Обслюнявит или нет? Обслюнявил, фу-у…       На минуту барон застыл без движения с моими пальцами у своих губ.       Ну, вот и всё. Всё я про этих сук знаю.       Действительно, как и говорил глава Совета города, посольство Тилроии давно не имело контактов с королевством. Узнав обо мне, решили, что супруг брата короля, пусть и умершего, стоящее приобретение. Кроме того, раз оме сумел добраться до Лирнесса, то, возможно, у него есть деньги и информация о происходящем на территории Тилории. Кроме того, иметь зависящего от себя омегу в ранге вдового, а, следовательно, свободного и готового на все услуги маркиза, приятно. С ним обязательно захотят познакомиться местные власть предержащие и, с целью получения влияния, омегу, действующего по указке посла, можно подложить под кого-то из них. Собственно, ради этого барон Адольф и притащился за мной на набережную.       Ну, что ж… Не я это начал, видит Великая Сила, не я.       — Хорошо, господин барон, я навещу в ближайшее время господина посла, — вытягиваю пальцы из рук отмершего Адольфа и, вынув кружевной платок из кармана, демонстративно вытираю их.       — О! Оме, Ваша Светлость, вы так нас обяжете своим визитом, — растянул в сладкой улыбке тонкие губы Адольф, а его холодные серые глаза пронзают меня насквозь, — Эти дети с вами, Ваша Светлость? Какие красивые… Очень жаль будет… — Адольф делает паузу, смотря на своё отражение в стёклах моих очков, — если с ними что-то случится… Очень жаль… Я оставляю вас, Ваша Светлость, знаете, дела… И не забудьте о встрече… Сегодня же…       В общем, меня ждут на съёмной квартире, не в посольстве. Видимо, кто-то возжаждал тела маркиза и меня приглашают туда, где никому нет дела до происходящего.       Тем лучше…              К школе, где в это время должны были закончиться уроки, я подошёл не в лучшем настроении. Эльфи, присутствовавший при разговоре, всё слышал, Сиджи и Ют тоже многое поняли и все трое помрачнели, один только Веник, после ухода мерзкого Адольфа не сходивший с моих рук, порадовал.       Потянувшись губками к моей щеке, ткнулся в неё носом, откачнулся полюбоваться на меня и выдал, чётко и громко:        — Папа!..       …Ну, тут что можно сказать! Я даже не знаю… Никогда в такой ситуации не был. Но…       Здорово, конечно, что существо, человечек, которому ты уделял столько времени (мягко говоря) сделал шаг вперёд…       Сиджи и Ют выкрикнули одновременно:       — Оме! Он заговорил! Венька!       Эльфи от избытка чувств подобрался ко мне поближе и осторожненько, стараясь не повредить искусный макияж на лице, ткнулся мне лбом в плечо.       Всхлипнул:       — Оме…       Не, оно, конечно, ребёнок начал говорить. Здорово! Но не до такой же степени… не до слёз же…       — Эльфичка, ты что, мой золотой? — тоже стараясь не портить причёску своего омеги, чуть касаюсь его волос на затылке, провожу по плечику.       — Ох, оме, — шмыгнул Эльфи носом и начал нашаривать в сумочке платок, — как представлю, что и у меня скоро тоже вот так…       Ну, у тебя, положим, не совсем скоро — ребёнок Эльфи неискусник, но тоже рано или поздно заговорит.       Я осторожно спустил Веника на мостовую и он, топая крепкими ножками, уверенно пошёл к Сиджи и Юту, смеявшимся от радости. Не дойдя до мальчишек, повернулся ко мне, вытянул ручку с оттопыренным в меня указательным пальчиком и снова высказался:       — Папа!       Оглянулся на обоих омежек — разделяют ли они его мнение и пошёл ко мне с вытянутыми ручками:       — Папа! Ня!       Присев на корточки перед идущим ко мне Веником, я тоже вытянул ему руки навстречу. Веник, видя, что его ждут, рванул со всех ног, я подхватил мягкое и уже увесистое тельце и высоко подкинул в голубое небо, в яркое жёлтое солнце, в тёплый бриз с моря…       Веник сморщился и с восторгом засмеялся, взлетая вверх и, подхватываемый моими руками и немножко левитацией, снова летел к солнцу…       Эльфи приткнулся мне в плечо сзади, Сиджи и Ют, осторожно переступая протезами уцепились за штаны справа и слева и все трое, колеблемые движениями моего тела, подкидывавшего Веника вверх, счастливо улыбались.       Ф-фу-ух!       Хорошего понемножку. Когда слишком хорошо, то тоже плохо. Веник налетался. Положительный рефлекс на разговоры у него появился, омежки мои тоже довольны. Теперь идём к Адельке. У него уроки вот-вот закончатся.       К школе мы подошли вовремя. Сторож — старенький альфа в коричневом жилете и таких же штанах, вытащив огромные карманные (где такие карманы бывают?) часы, шевеля губами, отсчитывал последние секунды, а затем, взял бронзовый блестящий колокольчик на деревянной отполированной многими годами эксплуатации ручке и, высоко подняв руку, зазвонил…       Спросив у первого выскочившего школяра, где находится кабинет немецкого языка и, подойдя к двери, я прислушался. Из-за двери донеслось мелодичным голоском:       — А теперь, дети, запишите домашнее задание…       Я повернулся к омегам, следовавшим за мной хвостиком (Веника я взял на руки):       — Сейчас закончат…       Шум в школе нарастал. Дети от семи и почти до пятнадцати лет наполняли коридоры, везде мелькали тёмно-синие и белые пятна школьной формы. Крик, шум, топот — кончился последний урок… Как в этом аду работать-то можно?       По двери класса стукнуло изнутри, она, не выдержав напора, распахнулась и на меня вывалилась толпа учеников. Глядя поверх детских голов я выискивал сивенькую головку Адельки. Где он там?       — Здравствуйте, оме, — мимо меня проходили дети и, наклонив головки, здоровались, омежки ещё и чуть приседали при этом.       За моей спиной, расслабившись и видя свободу, тут же, как шарики ртути, разбегались кто куда.       — Здравствуйте, оме, — поздоровались со мной хором стразу три девочки лет двенадцати. Очень миленькие, с одинаковыми лицами и чудесно распахнутыми голубыми глазами восторженно смотревшими на меня. Одна светленькая с почти серебристыми волосами, а две черноволосые — у одной волосы почти до плеч, а каре второй покороче.       — Здравствуйте, дети, — ответил я и проводил взглядом удалившихся по коридору детей.       Бля! Какие девочки! Нет тут девочек! Нету!       Но какие всё-таки милые детишки. Кто они?       — Эрих Штайнмайер, — послышался из класса голос учителя — молодого, судя по всему, омеги, — вы второй раз в этой декаде не приготовили урока…       — Ну, господин Гризелд… — ныл Эрих (не тот ли с которым Аделька на уроке болтал?).       — Эрих, посмотрите на Аделаида Венцлау, он старше вас, ему труднее, но успехи его похвальны. А вы?        Ага, Аделька ещё в классе. Ну-ка? Кто там учиться не хочет? Да и Аделька где?       Я заглянул в класс.       Парты на двоих. Коричневые. Верх чёрный. С откидной наклонной доской и гнёздами под чернильницы и ручки. На последней парте в среднем ряду наш Аделька и мальчик-альфа со светлыми волосами и голубыми глазами года на два помладше нашего. Сидят. У чёрной грифельной доски невысокий стройный молодой черноволосый омега в белой рубашке и черном жилете, в длинных чёрных брюках до пола, короткие волосы на голове немного растрёпаны, но от этого он выглядит ещё очаровательнее.       — Вы ко мне, оме Ульрих? — узнав меня, обернулся господин Гризелд, в ушках его качнулись длинные каплевидные серьги из белого металла с чёрными камушками в середине, серые выразительные глаза, обрамлённые чёрными как ночь ресницами, поднялись на меня.       В прошлый раз разговор между нами прошёл как-то скомканно. Гризелд рассказывал мне как Аделька вливается в класс, об отсутствующих успехах омежки, я, сурово глядя на своего прислужника, супил брови и морщил лоб, кивал головой, соглашаясь с учителем. А сейчас…       Отпустив никак не желающего учиться Эриха, Гризелд, захватив классный журнал и указку, вместе со мной и Аделькой вышел из класса в коридор. Мы стояли слишком близко, Гризелд, подняв на меня глаза — я был выше его, что-то мне рассказывал, а я…       Запах молодого омеги достиг моего носа, свежесть, зелень, сладкий апельсин и роза. Его собственный запах и духи слились в моём носу в восхитительный аромат.       Я не слушал Гризелда, только как заворожённый наблюдал за его свежими шевелящимися розовыми губками, кивал головой и с изумлением чувствовал шевеление в штанах. Член! Мой омежий член проснулся и сейчас упёрся в брюки, надувая их маленькой палаткой. Кивнув головой в очередной раз на фразу Гризелда о его планах на написание учениками сочинения по прочтении повести какого-то Ульбрехта Ципплингенского, я, заливаясь краской, не глядя, поддёрнул Адельку и поставил его перед собой, гладя омежку по голове.       — Господин Гризелд, мне всегда нравилась преподавательская работа и если вы… Мне бы хотелось с вами встретиться… поговорить…       Гризелд запнулся, смутился.       Аделька, стоя между нами вертел головой, любопытствуя.       — «Оме, запах» — пришло от Эльфи.       О! Запах, мой запах. Давай помогай мне с Гризелдом.       Я взял свободную ручку учителя, погладил пальчики, несильно сжал узкую ладошку:       — Так когда, господин Гризелд, — проникновенно вырвалось из моих уст, — мы можем снова увидеться?       Омега смущён, заинтересован, мой запах кружит ему голову.       Гризелд покраснел, потянул ручку на себя:       — М… может быть завтра, оме?       — После уроков, — уточняю я, придерживая ладошку омеги, — вечером… Я зайду к вам, господин Гризелд.       — О, что вы, оме, не стоит… Давайте лучше встретимся где-нибудь, — полыхают щёки Гризелда.       — Хорошо, господин Гризелд, в конце Ноерштрассе, на набережной, есть кафе, буду ждать вас там завтра… В четырнадцать…       Я отпустил ручку не знающего куда деваться от смущения Гризелда, по-прежнему стоя за Аделькой, церемонно раскланялся с ним и, поспешно сунув руку в карман и пытаясь утихомирить бунтующую плоть, сопровождаемый цепочкой омег, вышел на крыльцо школы.       Пока я жал ручки Гризелда, школяры разбежались, школа опустела. Старик сторож, что-то ворча себе под нос, ширкал метлой по ступенькам крыльца.       Мы спустились со ступенек и пошли в кафе-мороженое — были здесь и такие — жарко же, горы с чистейшим льдом и снегом — вот они, и мороженое пользуется бешеной популярностью, праздновать первый выход Сиджи и Юта, поступление в школу Эльфи и Адельки, а теперь ещё и первое слово Веника.       Эльфи уцепился за мою руку, принюхиваясь ко мне, втянул воздух.       — Эльфичка, всё, что ты мне хочешь сказать по поводу учителя, я слушать не буду, — успел я перебить омегу.       — Но, оме… а как же оме Лисбет? Он ведь вам так нравился?       — Он и сейчас мне нравится. Оме Лисбет… — я улыбнулся, вспоминая волшебные ореховые глаза маленького целителя.       — Тогда зачем вам этот?.. — негодовал Эльфи шёпотом, мы шли за кучкой омежек, Сиджи и Ют вели за ручки Веника, а Аделька что-то увлечённо им рассказывал, размахивая руками и изредка кося глазом на нас с Эльфи.       — Ну, как бы тебе объяснить, Эльфичка… Понимаешь, оме Лисбет, он… идеальный… Его можно любить. И все вокруг так и делают. И я тоже. Да и ты сам… Вспомни… Его можно любить как что-то прекрасное. Настолько высокое, что лапать его грязными руками просто недопустимо. Вспомни, каждое движение оме Лисбета, взгляд, звук его голоса, это что-то такое невыразимое. С ним просто хочется быть рядом, не прикасаясь, не трогая его. Ну… — разъяснял я тоже шёпотом своё отношение к Лисбету, — да ты сам вспомни… Вот представь, ты к нему подходишь и просто стоишь и смотришь на него… а он на тебя…       Эльфи замедлил шаг.       — … и вам — тебе и ему больше ничего не надо… Ты смотришь и не можешь насмотреться… Дышишь рядом, одним с ним воздухом и не надышишься… Вдыхаешь его запах, а он вдыхает твой…       — Да-а… оме… правы вы, — выдохнул едва слышно Эльфи, — тогда тем более… Зачем?       — А я объясню. Может быть несколько заумно, но я объясню так, как это вижу. Вот рыцари, знаешь ведь? Читал?       Эльфи кивнул — здесь все повёрнуты на рыцарских романах и нет человека не читавшего или не слышавшего про рыцарей. Да и такая ступень в феодальной иерархии как рыцари не даёт их забыть. Правда, рыцари из романов и реальные рыцари — это две больших разницы, но кого и когда это останавливало?       -… так вот. У рыцаря есть оме сердца. Это такой оме, которого он любит, которому поклоняется, но не спит с ним… и… Вот оме Лисбет… Он есть. Но дотронуться до него — разрушить то… вот это… такое всё… просто нельзя. Он, Лисбет, внутри меня и разрушить очарование оме Лисбета означает разрушить и себя в том числе… И очарование сразу пропадёт. И ты сам себя будешь казнить за это разрушение. Он оме сердца… Мой оме сердца… А Гризелд… Мне просто хочется его поцеловать… эти его губки розовые… Наверное, если продолжить ту же аналогию, он для меня оме тела… и, потом, сам видишь, — я отпустил руку удерживавшую в кармане член и в моей промежности снова встопорщилась палатка ткани.       — О! — Эльфи очаровательно округлил губки, изумлённо разглядывая феномен, — А может быть я мог бы вам помочь, оме? Я и целоваться умею, и ещё другое тоже… — щёчки омеги заалели, — и разрушения очарования не боюсь… А? Оме?       — Тебе, Слуга мой Личный, сейчас не о сексе надо думать, а о ребёнке. Разрушитель ты наш, — хмыкнул я, повернулся, чмокнул омегу в висок и задрал голову вверх, в небо.       Высказавшись о Лисбете ничего нового я для Эльфи не открыл. Да, я так чувствую. Вот только… Именно такие чувства, какие вызвал во мне Лисбет, я вызываю у Эльфи — он мой истинный и по другому быть не может. А я его не люблю, ну, в сексуальном смысле., нет, не так… Эльфи очень симпатичен, красив даже (да и без даже тоже), им можно любоваться, но я не могу его трахать — а именно этого он и хочет от меня, не потому, что не смогу — очень даже смогу, а потому, что боюсь себя… Вернее демона в себе. Как с Дитричем — раз! И тварь вырвалась на свободу.       Эльфи готов жертвовать собой, готов жертвовать и ребёнком, но…       Я не готов принять эту жертву.       Эльфи, с которым так много мы пережили вместе — это мой ребёнок, один из…       Как-то так, наверное…       Эльфи улыбаясь, так и шёл в ногу со мной, удерживаясь за мою руку. Вошли в неширокую тенистую улицу, ведущую вверх от моря. Деревья, высаженные вдоль самых домов, так переплетались ветвями, что густая тень, изредка пробиваемая яростными лучами Эллы, погрузила нас в благословенную прохладу.       Раскрашенная в разные цвета калитка (в глаза мне бросился значок Службы очистки — уже хорошо), приветливо скрипнув, пропустила нас в тенистый дворик, заставленный столиками, укрытыми белыми скатертями, свисавшими почти до земли. Начиналась сиеста и в кафе был занят только один столик. Там сидел миловидный оме, с длинными тёмно-русыми волосами с ребёнком мальчиком-альфой лет трёх на коленях.       Оме благожелательно улыбнулся мне, кивнул головой и, что-то рассказывая малышу, продолжил его кормить с ложечки каким-то пирожным в песочной корзиночке, и сам, манерно оттопырив мизинец, отпивал из чашки чай.       Подскочившие к нам официанты, один омега, а второй альфа, оба молоденькие мальчики, быстро сдвинули припасённые на такой случай квадратные столики, застелили белыми скатертями с такой же белой вышивкой, поставили стульчики с высокими спинками и мы расселись — во главе стола я с Веником на руках, справа от меня Сиджи и Ют, слева Эльфи и Аделька.       Принесли креманки с мороженым, вазочку шоколадных эклеров, чайнички с ароматным травяным чаем.       — Так, — начал я, — послушайте все, что вам скажет ваш оме.       На меня воззрились четыре пары разноцветных глаз — Веник был занят вознёй с завязками рубашки на моей груди и на меня не смотрел.       — Сегодня произошло несколько важных событий. Наши Сиджи и Ют (возможно ли упомянуть их по раздельности?) пошли. У них появились ноги!       Сиджи и Ют покраснели, уткнулись носами в стол.       — А теперь — ещё одно! Эльфи и Аделька стали учениками! — лучше поздно, чем никогда решил я, да и не так уж много времени прошло с поступления в школу — всего-то четыре дня.       Эльфи и Аделька тоже потупились.       — И последнее на сегодня. Веник! Скажи! — начал я тормошить мелкого.       — Папа! — высказался он, оторвавшись от завязок и улыбаясь во весь рот.       — А потому — пир! — подытожил я сказанное.       Подозвав официанта-альфу, я выбрал в меню торт и пока мы, остывая после хождения по жаре, наслаждались сливочным мороженым (тут ещё не научились бодяжить продукты химозой и ванильное мороженое было желтоватым от натуральных сливок), нам подали трёхъярусный бисквитный торт с коньячной пропиткой.       Дети, дорвавшись до сладкого — Эльфи смело тоже туда можно отнести, загалдели, рассказывая друг другу о своих впечатлениях о событиях сегодняшнего дня. Эльфи отвечал омегам и искоса, чуть шевеля длиннющим ресницами, бросал на меня задумчивые взгляды, а я, расслабившись с Веником на руках, осторожно, из самой маленькой ложечки какая нашлась в кафе, дал ему попробовать мороженого, а кусочек торта мы разделили с ним на двоих.       Аделька увлечённо рассказывал Сиджи и Юту о сегодняшнем плавании на школьном пляже. Он, как один из самых старших детей в классе уже научился плавать и без труда укладывался в нормативы, рассчитанные на девятилеток. Эльфи, слушая рассказ о школе, удивлялся, втайне радуясь, что он избавлен от подобного.       Оме, сидевший за столиком недалеко от нас, рассчитался и, подхватив ребёнка на руки, уже выходя, остановился около меня:       — Оме, так приятно видеть такую семью. Вы все такие… дружные, — улыбнулся омега.       — Благодарю вас, оме, — учтиво откликнулся я, — какой у вас очаровательный малыш, — родителям всегда приятно, когда на их детей обращают внимание, — сколько ему?       — Нам три, да Йенс? А вашему? Ой, извините, оме. Я так невежлив. Позвольте представиться, — засмущался омега, — барон Фелис фон Танненберг, а это барон Йенс фон Танненберг, мой сын.       — Ульрих Фрейтаг Генрих фон Фалькенштейн, маркиз Аранда, — я поднялся из-за стола и церемонно раскланялся с симпатичным оме, скрывать своё имя смысла нет, рано или поздно пересечёмся на приёмах для дворян, — а это, — я показал на Эльфи, — мой Личный Слуга Эльфиус Иберг и мои подопечные, господа Сиджи Аранд и Ют Аранд, барон Винрих фон Юалд и Аделаид Венцлау, — показывая рукой на каждого из омег, они привставали и кланялись оме Фелису (ну, и что, что Аделька не подопечный, а прислужник — для меня все равны — мои по крайней мере).       — Очень приятно, оме Ульрих, — с улыбкой откликнулся омега, поправляя сидевшего на руках ребёнка.       — Ой, оме, вы знаете с ребёнком так устаёшь, а Йенс такой беспокойный, — оме Фелис выпустил Йенса из рук и тот сразу же, подскочил к сидевшему на стуле Венику, которого я посадил на своё место, встав для знакомства с оме.       — Пливет, — Йенс протянул ручку к Венику, здороваясь, — я Есь, а ты?       Веник молча хлопал ложечкой, с которой его кормили тортом, по столу. Вот остановился, поднял на меня взгляд невообразимо синих огромных глаз.       — Мы пока не говорим, — шепнул я Фелису, — нам шесть месяцев… будет… Сегодня вот, первое слово празднуем…       — О! — округлил голубые искусно подведённые глаза омега, — шесть месяцев? Не может быть! Ой, да что это я! Извините, оме.       Йенс, между тем, увидев почти равного себе по размеру мальчика, занял его разговорами, старательно рассказывая ему о тяготах своей жизни — и кушать-то заставляют, а каша, она такая невкусная, и днём спать укладывают, и папа сказки не читает, и с отцом он хочет на охоту поехать, а тот не берёт и вообще…       Веник, молча слушал и не отводя взгляда от малыша, тяжело вздыхал — ну да, ещё как тяжело, согласен я… И у меня то же…       — Йенс, пойдём, нам пора, — оме Фелис подхватил сына за ручку, — до свидания, оме Ульрих, до свидания, господа…       И омега, подсвеченный сзади солнцем пошёл к калитке, яркие лучи Эллы, просвечивали сквозь волосы и, казалось, что голова Фелиса окружена светящейся мягким светом короной.       За калиткой оме подхватил Йенса на руки и пошёл куда-то вверх по улице…       Ну, что ж, чай выпит, мороженое и пирожные съедены. Остатки торта упакованы с собой. Пойдём и мы. Нам ещё вечером уроки делать.       А потом мне надо навестить одну квартирку…       Берегитесь, господа посольские, я и за меньшее убивал особо жестоким способом…